I
Даже если Тим уснул в детское время, он может спать до самого обеда. Иногда жаль его будить. Он под утро мерзнет, сжимается в клубок — весь взъерошенный и недовольный. Кажется, что Тим не любит утро до того, как осознает, что оно настало. Но Стах приближается к нему и безжалостно шепчет на ухо: — Зарядка. Тим морщится, как будто зажужжал комар над ухом, и отстраняет Стаха. — Давай, проснись и пой. Подъем. Тим натягивает на голову пододеяльник. Стах, конечно, отнимает. Солнце падает на Тима теплой ласковой полоской. Тим прячется за рукой. Пытается распахнуть грустные сонные глаза — и уставляется несчастно. — Ну Арис, ну дай поспать… — Никак нет. — Ну пожалуйста… — Подъем. — Ну будь человеком… — Тиша, я ведь чисто из гуманных побуждений, от большой человечности. Тим не верит: — Садист. — Это чтобы не болела спина. Станешь подтянутый и гибкий. Я бы сказал: начнешь клеить девчонок. Но я против, а ты и так. — Арис… — Подъем. — Арис… — Давай, вставай. Тим мычит — и сопротивляется. И пытается спрятаться под пододеяльник, но Стах не позволяет. — Вставай, говорю, лень ленючая, роза колючая. — Ну я роза: я хочу на месте… Что ты меня выдергиваешь? Стах не выдергивает, он Тима бережно поднимает, заставляя сесть. Как тряпичную куклу. Тим обнимает. Обезоруживает-обезвреживает Стаха. А затем, пользуясь его заминкой, отпускает и устраивается прямо на нем — и снова полулежа, сворачиваясь калачиком. Стах бессильно запрокидывает голову. — Что ты опять растаял? — Я полежу вот так. Мне надо в туалет. Но я со стояком через полдома не пойду. Стах проверяет Тима. Но из такого положения почти не разобраться, потому что Тим — клубок. Клубок Тим добавляет: — Я и так делаю зарядку, когда туда-сюда по этой лестнице… — Это на ноги, а не на спину. — Все равно… Стах вздыхает. Тим со стояком, завалившийся на него, — это, конечно, очень интересно. — Хоть какая-то часть тебя встает по утрам… Тим прячет улыбку. Потом придумывает в ответ шутку. Долго хранит секрет от Стаха. Пока не изобретает, как ему сказать. Тянется выше, к уху, шепчет: — Хотел пошутить, что на некоторые виды зарядки я, может, и готов, но с тобой так не пошутишь… . . Стах без конца проигрывает в этой битве. Поэтому он вылезает из-под Тима. Но Тим цепляется — и как-то перепуганно, словно Стах принял слишком близко к сердцу. Стах не принял близко к сердцу. Но шутить на равных — не выходит. Тим виновато оплетает пальцами его кисть и смотрит своими этими грустными глазами снизу вверх. Такими преданными, самыми честными глазами на свете. Они бы сработали. Но Тим упал на спину — и валяется со стояком. — Придешь в себя — зарядка. И без твоих намеков. Тим выпускает Стаха. Переворачивается на живот, подпирает голову рукой и, все еще взъерошенный, комментирует эту идею так: — Ужасно.II
На часах восемь. Это бытовая драма. Еще и завтрак — вне постели. Тим приходит в кухню. Аппетита нет. И для него опять готова каша. Стах накрыл на стол, но это слабо помогает. После каш Тима подташнивает, как будто это не здоровый завтрак, а отрава. Причем так считает не конкретно Тим, а его желудок. Еще и ехать по жаре… Еще и с семьей Стаха. Утро — гадкое. Необходимое зло ради похода. Тим на всем этом предприятии заранее ставит крест, когда садится за тарелку. Усиленно в ней ковыряется, сонно моргает и зевает чаще, чем жует. Стах не отстает: — Хочешь, я буду делать зарядку с тобой? Ну только обычную, а не как ты выдумал… Тим слабо морщится — и не хочет. Стах пытается: — Будет болеть спина. — Ну пусть… — Тиша, ты же потом развалишься лет в двадцать пять. — Арис… — Ну что? У тебя же нет травм и переломов? Тим себе ничего не ломал. Однажды, конечно, сломали ему. Только палец, не смертельно. Тим даже не сразу понял, что сломали, просто было очень больно и долго не проходило. Рука не шевелилась как надо и нельзя было что-то взять. Тим думал, что, может, просто ушиб или растяжение. До него дошло позже, когда уже сказали в травмпункте. Врач еще долго устраивал Тиму допрос, как у него так получилось. Тим не знал: можно такое объяснить? Еще и папе рядом… — Почему нет? Тим поднимает рассеянный взгляд. — Что?.. — Почему ты против? — Стах пытается что-то понять — и о своем. — Это не смеха ради. Я серьезно предлагаю. — Да, Арис, я понял… — К тому же я могу с тобой. Как на уроке физкультуры, — усмехается. Тиму не нравится — с уроками, в особенности физкультуры. Это надо вставать и делать упражнения, еще и под командованием Стаха? — Арис, можно ты смиришься?.. — Нет. Это очень сложно. Хуже смирения только смерть. А вот зарядку делать — не сложно. И она поможет тебе просыпаться. Будешь раскачиваться и тянуться к небу. Прям как дерево. Тим поднимает взгляд — обреченный. Стах улыбается и горит идеей. И Тим не знает, как сказать, что если сам он дерево, Стах по утрам немножко дятел. Диалог как-то замораживается. И вдруг Стах что-то понимает, и сдает назад: — Вернуться к метафоре с розой?.. — Да, так было лучше…III
Стах заметно убавляется. Потому что Тим… роза колючая. В целом он смешной, конечно. Но если Стах его дергает, Тим царапается и шипит. Стах решает переждать. Но когда Тим видит, что Стах прибрал на его полках… — Арис, ну что ты все сложил? — А что, пускай валяется? — Тебе мешали мои вещи? — Тим спрашивает это так, как будто мешал он. Очень сложный вопрос. Вещи Тима Стаху не мешают. Может, наоборот. Стах не против, что они везде. Он их вчера прибрал на автомате, даже не задумываясь. Но они все еще везде — это приятно. А Тим чего-то возмущается и канючит: — Это мои вещи. Стах скрещивает руки на груди. Ему с детства объясняли, что его — грязь под ногтями. Но Тиму такого не скажешь, приходится в обход: — Твоего больше нет, все общее. Ты вон мои рубашки носишь. С таким поспорить сложно. Тем более что Тим берет рубашку Стаха. Только белую, а не в клетку. Стах ее отдал в Питере, так что она почти что Тимова. Видимо, Тим как приличный человек решил выйти в своем — к бабушке с дедушкой. Но на самом деле Тим — не приличный человек. Потому что кто такое надевает? — Надо ее погладить. — Арис… — Будешь ходить мятый? Тим уставляется на Стаха. С какой-то злой, почти отчаянной претензией. Немой. Взгляд у него — обороняющийся: «Ты что, дурак?» и «Что ты пристал?». Стах поднимает руки вверх, сдаваясь. Тим застегивает пуговицы. Но видно, что он злится — и пуговицы проявляют Тимов характер, поэтому без боя не сдаются. Стах мягко говорит: — Иди ко мне. Тим застывает. И выдает вьюжное и напряженное: — Зачем? — Иди. Тим упирается. Уставляется исподлобья. — Ну иди, — просит Стах. Тим подходит. Медленно и неохотно. Стах поправляет ему воротник. И спрашивает спокойно: — Ты встал не с той ноги? Тим, о котором позаботились, сразу расстраивается, что встал не с той ноги. — Сейчас еще будет жара… — Так если ты спишь допоздна. — И мы все вчетвером будем искать одну палатку? — Это плохо? Тим не соглашается и молчит. Стах застегивает ему манжеты, а он ловит за руку — виновато. И шепотом сознается: — Мне — плохо. Я не выспался. Еще тошнит… Стаху жаль Тима, который тут разводит драму. Стах удерживает тоненькие пальцы и всматривается ему в глаза. Глаза, конечно, полны печали. Тим не злой, а несчастный. — Не поедем? — Ты уже договорился. Теперь поедем. Все вместе… — Тебе не нравится, что вместе? Тиму не нравится. Он гнет брови и мяукает еще несчастней и упрямей: — Это наш поход. Я хотел с тобой. А теперь получается, что мы все едем. Тим плачется — и как маленький. — Тиша, ну что ты предлагаешь? На автобусе и по жаре? — Так а что в этом такого? Люди ездят на автобусах, ты знаешь? — голос у Тима слабнет и пропадает. Он так спрашивает — без надежды, словно Стах богатый мальчик и воротит нос от общественного транспорта. Ну есть у Стаха в семье машины — и что такого? Какой смысл мучиться, если можно доехать с комфортом? Стаху кажется, что Тим опять — как по приезде в Питер. Когда все чужое, незнакомое — и Тим предъявляет даже ковру: «Что все такое непривычное?». — Ну что ты злишься? Хочешь ехать на автобусе? — Нас ждут внизу… — Да. И палатку покупает дедушка. Как по мне, приятней ездить с человеком, чем с его кошельком. Тим замолкает. И еще расстроеннее, чем раньше. Теперь он грузится в два раза больше. Может, потому что кто-то покупает им палатку. Стах вздыхает и все-таки заканчивает застегивать манжеты. — Спросить у бабушки таблетки? Чтобы тебя не укачало. — Нет, это не так тошнит… Тим смотрит на Стаха. Обиженно и грустно. — Ну что такое, Котофей? Тим гнет брови — как будто он сейчас вообще тут разведет сопли и слезы. Не разводит. Лезет к Стаху обниматься — чтобы пожалел и приютил. Стах снова вздыхает. Тим — нарывает. Вызывает — острую и колюще-режущую — в солнечном сплетении. И почему-то хочется все время — пожалеть и приютить. Больше всего — когда он просит. Тянет снова на всякую ерунду: кусать и тискать. Стаха не раздражает мяуканье Тима. Почему-то наоборот. Тим нуждается — Стах готов отдать. Что угодно. Все, что есть. Просто чтобы сделать для него хоть что-то. И постоянно кажется, что мало и не хватает. То ли Тиму Стаха, то ли Стаху Тима. Это чувство… оно все еще похоже на тоску. Стах целует Тима в щеку. Тот отстраняется — чтобы в губы. Мягко, часто и влажно — обхватывает их своими, пока Стах не отвечает — и не прикусывает его нижнюю в ответ. Тим рассеянно и непонятливо уставляется. Стах говорит про него: — Мяучело. Почти замучило. Тим обижается и бубнит: — Я бы ответил: дятел… но это как-то хуже, чем дурак. Даже если ты все утро… Стах усмехается. — Задолбал? Тим не сознается. Стах додумывает за него и решает: — Тогда ты все-таки дерево, а не роза.