I
Сумерки опускаются медленно — и словно от реки. Синеет воздух. Потрескивают ветви. Стах подбросил еще немного — и теперь огонь снова пытается поймать ветер за невидимые руки — и никак не удается. — Нет, Арис, подожди… Дай мне… — Да я почти. Пробка скрипит — и чпокает. Стах отдает Тиму бутылку. Между ними стоит пара тарелок — и обе на двоих. В одной — салат, в другой — горячее мясо. Тим наливает вино в стаканы. Тянет один Стаху, второй приподнимает и лукаво улыбается. — За первый раз. Стах бы закрыл глаза рукой и заржал, но рука у него испачкана маринадом и жиром из-за мяса. Тим сминает губы: шалость удалась. Теперь он говорит: — Я про вино… — Да, за другой первый раз я бы пить не стал, — соглашается Стах. Веселье кончается. Тим уставляется в стакан. Потом на Стаха. Тот вдыхает запах. На поверку все равно не виноград. Тим пьет. Потом смотрит вниз, но больше — в себя. — Можно спросить? Стах подозревает, что у Тима за вопросы после шутки про первый раз. И умоляет: — Я же еще не пьян… Тим тянет уголок губ. И уточняет всерьез: — Подождать? — Хочешь оттянуть? — Так будет легче?.. Легче что? Стах не понимает. Говорит глуше: — Ты явно нуждаешься в этом разговоре больше, чем я. — А ты? Стах усмехается: — Я ведь не задаю тебе вопросов. Тим замолкает. Тост у него не удался. Шутка похерена. Стах еще и от интима не в восторге. Хотя насчет последнего можно было, между прочим, догадаться. Тим говорит: — Мне кажется, я все испортил. И до сих пор не знаю, что ты думаешь… Стах на эту фигню решился и попросил, а Тим испортил? Интересно. Стах криво улыбается. — Тиша, нас там было двое. И я не думаю об этом. Это — «легче». — Ты так и не сказал мне… Было плохо? Стах делает глоток. На вкус не очень. И заодно он вспоминает что-то, что Тим говорил ему после вечеринки: — «Я не понял прикола»… Оказалось так же противно и обыденно, как вино… Не то чтобы Стах питал какие-то особые надежды на постель, если честно. Он вообще это не представлял. Но все-таки было предположение, что все должно быть как-то… менее осознанно, более естественно. Ну и удовольствие. Разве не за этим люди сексом занимаются? С Тимом правда не то чтобы вышел секс. И в целом оказалось так же тяжело, как и наедине с собой. Те же отвлекающие мысли, та же неспособность отключиться. Раздражение. Стах вдруг вспоминает, как разревелся в коридоре со словами: «Я вообще не хочу. Не важно, ты или не ты». И следом — обрывок Тимовых слов: «Мы не выбираем, когда взрослеть…» Стах всматривается в вино, словно в кривое темное зеркало. С осознанием, что выбрал. — Ты не отвечаешь… — говорит Тим тихо. Стах усмехается. Это не было плохо. С физической точки зрения… Лучше, чем себе. Стах кончил от руки. Рука, конечно, была чужая, но все равно прогресс. — А какого ответа ты ждешь? Тим замолкает. Как будто не знает сам. Стах берет куриную ножку и пробует. Мясо сочное и нежное, даже если с паленой корочкой. И точно лучше, чем вино. Стах ест какое-то время сам, пока не замечает, что Тим сник и не участвует. Стах чуть толкает его тыльной стороной ладони и тянет ему кусочек мяса. Тим размыкает губы. Но останавливает руку Стаха своей. Обхватывает пальцами его кисть. И уставляется в глаза. — Что у тебя за взгляд? — усмехается Стах. — Заболел? Умираю? — Нет, ты просто… словно ничего… — Тиша, уже столько времени прошло. Мне и раньше как-то особенно «чего» не было, а теперь и подавно. Будешь курицу? Тим вздыхает. Грустно пялится на дурака. Дурак честен и все еще пытается накормить. Тим обхватывает губами мясо. Прожевав и распробовав, он удивляется, что: — Вкусно… — И даже нормально прожарилось, — Стах тоже не ожидал. — Зазна́юсь. Когда вернемся, скажу бабушке, что я преисполнился кулинарной мудрости. Будешь еще? Тим кивает, но не берет, и Стах тянет в улыбке губы. — Покормить или ты сам? Тим всматривается в него какое-то время почти что со скорбью. Стах понимает, что у Тима опять несчастье, но у него самого — вообще нет. Он выбирает для Тима хороший кусок. — Хочешь грудку? Или ты любишь косточки и хрящики? Тим морщится: — Нет, это точно не люблю… Стах тянет ему одно мясо. Правда, оно немного черное с двух сторон. Тим вздыхает: — Я не буду сверху, ничего? — Ты просто ешь, ладно? Не важно как. Тим соглашается. И на мясо, и на молчание. Но периодически расчесывает руку — из-за укуса комара. — Не чешись, уже почти до крови. Что ты вечно калечишься? Тим слабо морщится: — Хочу это прижечь. — Терпи. Пройдет, если не трогать. Тим смотрит на припухшее и покрасневшее место укуса. И спрашивает: — Ты со всем так справляешься? «Пройдет, если не трогать»? Стах прыскает: он просто сказал про укус. И упрашивает тоном не искать подтекста: — Тиша…II
Тим подливает Стаху вино. Пить это не хочется. Лучше бы чай. Или даже воду. — Смотрю, у тебя на сегодня миссия… — Ты не расслабляешься… Ищу варианты. — Я никогда не был такой расслабленный: я с матерью знаешь сколько уже не общался? Я по-своему самоуверился и отнимаю кепки. Просто ты не замечаешь. Тим улыбается. И даже немного оттаивает. Потом тянется к Стаху… Стах пялится на его губы — с влажным дрожащим блеском от костра. И задумчиво говорит: — Поцелуи со вкусом курицы… Ну нет. Тим бессильно опускает голову. — Арис…III
— Как вы сегодня походили? С бабушкой. По-моему, тебе было не очень. Я подхожу, а у тебя такое лицо, как будто: «Мне всучили не мороженое, а бомбу, и осталось тридцать секунд до взрыва. Арис», — последнее Стах выдыхает с наигранным ужасом. Тим качает Стаха в сторону. — Дурак… Потом серьезнеет, потому что, видимо, в каждой шутке… — Я просто… — начинает Тим — и подвисает. — Было тяжело. Общаться… Может, дело во мне. Стах пытается понять, о чем он, примеряя на себя: — Как будто она все знает? — Или видит… Мне кажется, что она поймет… Все время жду, когда меня прогонят в шею. Стах не ждет такого. От бабушки с дедушкой. Но дома — да. Как ни странно, даже от матери. Он не уверен, что она совсем откажется. Может, не от него. А от той части внутри него, которая испытывает чувства. Мать попытается сыграть в хирурга. Вырезать все лишнее. Словно опухоль. И либо у нее не выйдет, потому что «лишнее» снова пустит метастазы, либо она примет за опухоль жизненно важные органы — и Стах сгорит без адекватной медпомощи. Под домашним арестом. — Я поэтому и говорю… не приставать. Это не чтобы задеть. — Я знаю. Просто… а зачем зовешь их? С нами… Стах вздыхает. Потом усмехается. — Они семья? — не понимает он. Тим вообще как-то… еще со знакомства с матерью. Стах улаживает. Сглаживает все конфликты и углы. Чтобы запустить пушистого мягкого Тима — в дом. Показать с самых лучших сторон. Чтобы Тима погладили — и он весь размурчался, собрав десять очаровательных баллов из десяти. И Тим сначала вроде как прекрасней некуда. Но проходит время — и он прогибается под рукой. Выпускает когти, шипит. То не так, это не эдак. Начинает разделять. Стаха на части. С установкой «Мы или они». «Я иду один». Стах закрывает глаза и пьет. — Это не мы или они, — говорит он и себе, и Тиму. — Это и ты, и они. Я не могу отказаться от родных просто потому, что у нас с тобой типа любовь. — «Типа»? — Ну а как? — Стах усмехается. — Ты не согласен? Давай женимся? — Арис… — просит Тим — и тяжело вздыхает, и гнет брови. — Зачем тебе общественное одобрение?.. Ты даже почета не понимаешь… Это не про общественное одобрение. Это про социальные нормы. Про возможность — или невозможность — сказать. И не скрываться. Не то чтобы Стах хотел трезвонить направо и налево. Стах вообще довольно молчалив, когда дело касается личного. Тим — личное. Стах не любит на публику нежничать. Пусть это останется за дверью. Проблема вообще не в том, с ними или нет. Любовь — «типа» или нет. Проблема в том, что у Тима все сводится к одному. Она есть. И любить его надо. И за закрытой дверью, и публично. А когда не получается — сразу драма. С бабушкой и дедушкой не получается. Даже про себя. И надо контролировать каждый жест. Дело не в них. Дело в том, что Тиму некомфортно, вот и все. Дело в том, что Тим хочет быть «парой» больше, чем вместе в целом. — И я не прошу от них отказаться… — В общем, конечно, нет, — усмехается Стах. — Только в моментах… Сократим встречи, пойдем одни… — Что плохого в том, что одни?.. — Ничего. Тим всматривается в Стаха, как будто он дурак — и не понимает очевидных вещей. И Стах хочет его задеть — только из-за того, что он считает себя правым: — Ты как-то сказал «Мы очень разные». Знаешь, в чем сильней всего? Ты мне нужен как часть семьи, но ты хочешь быть частью меня. И даже не самой большой. Тим поджимает губы. Отворачивается. Долго сидит и смотрит на огонь. Потом тихо спрашивает: — А что насчет моей семьи? . . Стах замолкает. С ментальной оплеухой. Первая его мысль — оборонительно-язвительная: «А она у тебя есть, эта семья?» Вторая не лучше: «Когда ты приехал, ты даже не позвонил отцу. С тех пор вы говорили?» Третья — старая: «Я увезу его в Питер. Мы не вернемся». Ну а четвертая — не мысль… а воспоминание. Как Тим жался к папе. И ждал, что тот поддержит, заглядывая в глаза. Очень давно, перед педсоветом… Как сегодня — что поддержит Стах. Когда Тим собирался покупать вино. И если бы Стах остановил его, и если бы папа заступился и сказал: «Мы не пойдем», он бы и правда не пошел… Стах не спрашивает Тима, когда решает сам. Он спускает на траву тарелки, чтобы не мешали пересесть ближе. Обнимает Тима так, чтобы не перепачкать пальцами. Тим согласно и послушно затихает, почти завалившись набок. — Ладно, я не прав. Тим просит: — Не «типа». — Да.IV
Тим пригрелся под боком. И сидит с закрытыми глазами и стаканчиком в руках. Стах разглядывает его худенькие пальцы, вспоминая, как они складывают журавликов и самолеты из бумаги, и слабо усмехается. Тим в журавликах. И цветах... И Стах приходит. С букетом. «Он знает. Что Тимми гей…» Стах не понимает, что у Тима внутри его маленькой разъединенной семьи. Иногда пытается представить, и каждый раз не получается. — Как он узнал? Твой отец. — Обо мне?.. — Тим переспрашивает хрипло и задумчиво. И говорит уже негромко, потому что загустели сумерки — и такая обстановка, что не хочется повышать голос. — Ну… я еще был ребенком. И очень обижался, что мне нравится мальчик, а я ему — нет… И как-то папа догадался, в каком смысле «нравится»… Он еще спрашивал потом про девочек. В разное время. Пока не понял, что ничего не изменится… — Так просто?.. — У него было время… Наверное. Принять. — И у тебя, — усмехается Стах. — Мне не пришлось… Не как тебе. Стах уходит в себя. Всплывает что-то — неозвученное и полузабытое. Света так много, что больно глазам. Стах щурится. Ему кажется, что на горизонте небо сливается с морем — или наоборот. Ветер сушит кожу. Стах облизывает губы — соленые на вкус. Он снова поворачивает голову. Он снова смотрит — и не может перестать. Мальчишка щурится, закрывается от солнца рукой. Стах встречает взгляд его глаз — и прячет свой, ощутив озноб, хотя утро клонится к обеду, изнывая от жары. — Мне кажется, я до сих пор не принял. До конца. В целом… Не тебя. Стах усмехается и уточняет: — Потому что ты, конечно, лучше всех. Тим сразу прячет улыбку — и чуть не мурчит. Но потом серьезнеет, потому что, может, разговор — не в шутку. — Я не знаю, как помочь… Я правда думал: станет легче, если переспим. Мне жаль, что тебе было неприятно. Я хотел, чтобы наоборот… Иногда… Арис, ты не представляешь, как же тянет тебя всего зацеловать… везде… но ты для этого слишком консервативный… Стах чувствует запинку. Пульса. Усмехается: — Ты уже пьяный? Бутылка наполовину полная. Или пустая. — Наверное… Но я и трезвый так думаю. — Только не говоришь… — Мы вообще не очень говорим об этом. Если честно… я боюсь, что ты разозлишься… Когда озвучиваю свои шутки, словно хожу по минному полю… Тим очень близок к правде. На самом деле он действительно… был крайне осторожен и не доводил до взрыва. Хотя мог бы. Стах усмехается: — Тебя все время спасает только то, что у котов очень мягкие лапы… Тим улыбается — и смеется. Роняет голову на Стаха. — Пойдем поплаваем? — Уже прохладно… — Вода теплая. — А ты и теплый, и горячий… Стах не понимает: — Это в разных смыслах? — Горячий в разных смыслах… — Тиша. — Все, я чуть-чуть, — заверяет Тим — про свои шутки. Тим точно пьян. — Быстро тебя унесло, — усмехается Стах. — Ну Арис… Стах отлипает. Вернее, отлепляет Тима от себя. И поднимается. — Ладно, подожду тебя в воде.