I
Стах сидит на берегу, прямо на сырой от росы траве. Смотрит на тихую воду, слушая сверчков. Он ждал, что сейчас начнется какая-то усиленная работа мысли. И он поймает озарение. Или испытает катарсис. Но он просто… сидит на берегу, прямо на сырой от росы траве. И в голове у него пусто. И приступ боли после осознания прошел. Тим садится рядом. Долго всматривается в Стаха, потом садится на корточки, обнимает, целует в плечо, кладет на плечо подбородок. Тим смешно устроился: повсюду его коленки. Стах усмехается: — Ты не кот, ты — лягушка. — Ну сыро… Ты бы тоже так не сидел… Стах смотрит на Тима, потом усмехается. — Хочешь ко мне? — В смысле? — На колени. — А… Стах ждет. Насколько Тиму жаль, что он сидит на сырой траве. Но Тим опускается рядом, подогнув под себя ноги. И не отлипает. Стах касается рукой его бока. Тим уже не такой худенький, как в начале лета… — Ты вроде поправляешься? — В каком смысле?.. — Во всех. — А… Вы обо мне заботитесь. Может, я растолстею… и разонравлюсь тебе. Стах усмехается: — Нет, это вряд ли… Тим тянет уголок губ и уточняет: — Вряд ли, что растолстею или что разонравлюсь? — Оба варианта. Крайне маловероятно. — Почему? Стах улыбается и отводит взгляд. И замолкает. Тим тоже чувствует, что не идут слова. Бодает Стаха в висок, прижимает лбом. — Прости меня. Стаху смешно: — Еще не все грехи человечества замолил? — Арис… — Серьезно, хватит извиняться. Тим послушно замолкает. — Мне от этих извинений… ни горячо, ни холодно, не обижайся. Смысла в этом не много. Как и в обсуждениях, если у тебя на все один ответ. Тим опускает голову и обнимает крепче. — Это не ответ… — Да, — соглашается Стах. — Поэтому — как ты там любишь говорить? — «а смысл?» — Ты потом обычно возмущаешься… если я такое говорю. — А в этот раз — наоборот. Тоже плохо? Стах усмехается. Тиму — грустно. Тим тычется носом в плечо и прячет лицо. Вызывает мурашки. Острый приступ нежности, который Стах подавляет, сжав зубы. Тим мяучит: — Не разные. — Что? — Ты сказал… сегодня. — Это не я сказал. Это ты. Я просто повторил… Стах вглядывается в воду незряче. И вспоминает вслух: — Мы тогда сидели в твоей ванной. Я словил паническую атаку. И думал в этот момент: «Отлично. Тим меня прогонит насовсем». Стах слишком поздно опоминается, что снова сказал «Тим». Но он не со зла и не умышленно. — Ну я дурак, — расстраивается Тим. Стах защищается усмешкой — от нахлынувшей едкой соли: — Ты до сих пор меня не бросил. Долго держишься. — Не брошу. — Ты даже встречаться не хотел. — Ну что ты выдумал? Я все время пытался понять: можно или нет? Я выплакал все глаза из-за того, что нет. Но когда я подходил к тебе, ты либо отшучивался, либо закрывался, либо зажимался в угол. Как перед тем, как мы пошли на вечеринку… Еще Стах прямо говорил, что не может. Но это почему-то Тиму не запомнилось. Зато у Тима начинается трагедия. И он шепчет: — Арис, мне очень жаль, я не знаю — как тебе сказать. Просто каждый раз, когда ты делал шаг ко мне и два — назад, я думал, что надо помочь… и становилось хуже. И когда я отталкивал тебя, я делал это потому, что ты ловил панические атаки и становилось хуже. А не потому, что я не хотел с тобой быть. Я в итоге все испортил… я боялся этого больше всего. У Стаха внутри — страшная распахнутая рана. Ее открыл Тим. И она похожа на сверхмассивную черную дыру, которая закручивает в себя с такой силой, что даже поглощает свет. Стаху не нравится. И еще у него плохое предчувствие насчет Тима. И он просит: — Только не реви. Тим вроде не плачет. Если заплачет — станет еще сырее. Стаху больше нравится с Тишей, который помогает чувствовать себя лучше. Может, сейчас появился какой-нибудь пятый Тим. Любитель поговорить и потыкать пальцами в раны, чтобы облегчить. План действий у него откровенно так себе. План — кошмар. Самое гадкое, что Стах не может остановить эту пытку над собой, когда рана уже распахнута. Что он с ней будет делать один? Пойдет собирать очередной протез? Проектировать какую-нибудь гравитационную сингулярность? Тим прижимается губами к плечу Стаха. — Мне жаль, что я тогда наговорил. — Ты извиняешься, — Стаху смешно. — Просто другими словами. — Арис… — просит Тим. — Мне не легчает от этих разговоров, Тиша. Честно. — Я просто… Тебе хуже, что мы вместе? Стах вздыхает: — Ну что ты мелешь? — Я очень хочу с тобой быть. Даже частью твоей семьи. Просто я ужасно не семейный… Ну еще… мне сложно с твоей мамой. Может, она даже похлеще, чем я… К тебе… Стах прыскает и закрывается рукой. Тим не шутит, но эта шутка — одна из его худших. Даже если забавная. Еще наводит на мысли… — Знаешь, что вспомнил? — спрашивает Стах. — Где-то слышал, что скупщики сажали детей в сосуды. Когда те вырастали, они принимали форму сосуда. У них деформировались кости, внутренние органы… Все целиком. Я это вспомнил, чтобы сказать: она вроде не ломала, а просто запихала меня в сосуд. Это не такая боль, как от поломки. Когда меня ломаешь ты… это похоже на выправление позвоночника. Приятного мало. Но он и так кривой… — Это Гюго написал… в романе «Человек, который смеется». Стах — смеется. Это очень смешно. Если не плакать. Тим не разделяет этого веселья. — Я не знал, что позвоночник… Я думал, что это, скорее… как сорвать пластырь. Сначала, конечно, «кранты», но не отдираешь, мучаясь… Теперь кажется: был более щадящий способ. И я все время думаю, как ты размачивал мне бинт. У Тима вечно эти странные ассоциации… Стах говорит тише: — Это не то же самое. И у меня к тебе нет претензий. Я не знаю, как еще тебе сказать, что все в порядке. — Что изменится? Если ты скажешь… Стах не знает. Он вроде не отталкивает Тима. Перестал над ним зло подшучивать. Целует его в губы. Ну на близость он старается не нарываться, конечно. В основном, потому, что Тим не очень просил. Но еще от того, что Стах не слишком отошел от прошлого раза, а обновлять те же впечатления желанием не горит. — Тиш, ну что ты хочешь? Тим затихает. И у него садится голос. Он честно отвечает: — Не знаю. Ну Стах тем более. Взаимно ковыряться в чьей-то голове его не тянет. Тим говорит: — Я потом сделал тебе бумажную розу. Лучше было бы настоящую, но я не знаю, где тут купить… Мне хотелось прийти, как ты, и сказать: «Давай начнем сначала». Но это не то же, что накосячить с розой… Наверное. Стах предполагает. Это вообще не то же, что накосячить. Да и как раньше… Не получится уже как раньше. Будет как-то по-другому. Стаху почему-то… по-человечески больно от осознания, что что-то между ними перестало быть. Но это не плохо. Не смертельно. Тим целует Стаха в щеку теплыми мягкими губами. Тот закрывает глаза. И не знает, как это вынести. Стах чувствует Тима на уровне солнечного сплетения сильнее, чем его губы в этот момент.II
— Я помню, когда первый раз заметил. Что ты старше. Ты читал поэму. И я кривился от отношений, как будто мне шесть лет и передо мной поцеловались родители. И я почувствовал эту разницу. И потом было стыдно еще недели две. — За что? — За то, что я как маленький. И за то, что ты старше. — Это не стыдно… — Я вечно павлин, а тут красные уши… Кому как. Тим слабо улыбается. Стах говорит: — Ты слишком серьезный… в эти моменты. Я терпеть это не могу в тебе. Хочешь с тобой подурачиться, а ты начинаешь томно вздыхать. Я же издевался, когда ты подо мной валялся, ты вообще заметил? — Когда пришел в себя… — Ясно. Так и думал. Я тебя потерял. Космос призвал Тима. Тим виновато говорит: — Я просто очень хотел… Когда ты меня касаешься, мне сносит крышу. — Я уже слишком трезв для разговоров в таком тоне… — отбивается Стах. Потом говорит серьезнее: — Мне не сносит. Может, в этом проблема… Я понял в ванной. Мне мешал даже свет. Я пытался вспомнить, что именно в тебе заводит, почти насильно. — «Слишком стараешься»? — Кто бы говорил. Нахер ты пошел за вазелином? Чем тебе не угодило мыло? Тим опускает голову. — Не знаю… Я вообще не занимаюсь этим в ванной. У меня еще гель такой… ну с охлаждающим эффектом. Я про мыло даже не подумал… — Мог бы и так… — Я хотел, чтобы тебе было приятно. Решение принять помощь от Тима далось Стаху через себя. А Тим его еще с этим решением посреди процесса бросил. «Приятно»… Стах не знает, как объяснить это. И шутит: — Так ты носишь теперь в ванную вазелин? Тим бубнит: — Дурак. Стах замолкает. Может, это не его дело, чем занимается Тим в гордом одиночестве, когда уходит в ванную. — Я думал, это должно происходить как-то естественней. Само по себе. — Например?.. Стах не знает. Он не представлял. Но чисто гипотетически… лучше, чем было? Как вариант. — Ты сказал, это еще одна форма общения. Но мы вообще не общались в этот момент. Ты был не в состоянии… даже распознавать мои нападки… — Мне кажется, что ты как-то буквально это понял… — А как? Что ты называешь формой общения? Давай подумаем, — Стах всерьез начинает загибать пальцы, — вербальная, невербальная, телепатическая?.. Или что? Чисто физическая? Я не знаю, как тебе, но с моей стороны — не вышло. В плане контакта. Ты был на своей волне. А я так… слева крайний. Под руку попался. — Арис… — Ты хотел поговорить? Я говорю. Мне неловко. Тебе нет? — Мне стыдно. Ладно. Стах спрашивает тише и с улыбкой: — Не бесстыжий? Тим опускает голову еще ниже. И не понимает: — Что ты прицепился с этим? Стах не знает. Просто Тим его очень смущает. Постоянно. И не подает виду, что смущается сам. Тим комкает футболку Стаха, не расцепляя рук. Еще периодически трется носом, пока не находит очередное положение, в котором удобно его поникшей голове. Иногда он прижимается щекой. И Стаху от него тоскливо. — Ты тоже не общался со мной… Я понятия не имел, что ты думаешь. Или как надо себя вести… Стах усмехается. Уставляется в небо. Решает перечислить: — Я думал про твои холодные руки. Про тебя. Про то, что это странно. Про то, что ты ведешь себя… не знаю… слишком. Потом про то, что с тобой не вышло, но можно и без тебя. Кстати, сообщаю тебе: оказалось, не можно. Так что затем я думал, что это херня какая-то и со мной определенно что-то не так. Потом ты пришел, и я думал: господи, он еще и пришел… В конце концов я решил: ладно, пришел. Но ты почти сразу начал нервничать, извиняться и ходить за вазелином… Цензурно в тот момент я не думал — пропустим. Потом я думал, что слышно. И думал, что кто-то может войти — и кранты. Или что кто-то догадается, что тебя нет, потому что ты со мной. Я думал: пусть со мной, мало ли просто рядом. Еще я думал, что бесит звук. И свет. О том, что надо кончить, а не как обычно. Поэтому пытался вспомнить, какой ты меня заводишь… Последние впечатления не слишком помогали… Еще я пытался перестать вспоминать, как ты вытащил меня из квартиры на лестничную площадку, чтобы поцеловать, и я потом не мог уснуть до утра… Достаточно? Я просто могу продолжить… — Арис… — произносит Тим расстроенно. — Все, о чем я думаю, когда с тобой: это… очень пошлые штуки вроде… — тут Тим осекается. И уточняет: — Это же можно озвучивать или ты снова скажешь, что я бесстыжий? — Не уверен. Тим замолкает. Стах подначил Тима. Теперь пытается всмотреться в обсидиановые глаза. Но лицо Тима — лунное и поникшее. И он все еще слишком серьезен. И Стах вдруг замечает: это маленький Тиша, который в последнее время не знает, как быть собой. И говорит со Стахом словами, как лучший друг. Еще он, словно взрослый Тим, держит расстояние, потому что нельзя. Ему Стаха. А не Стаху его. И он все еще игривый Тим, которому очень хотелось сознаться в пошлых «штуках», как в пошлых шутках. И он один, и целый. Заметив, что Стах смотрит, он грустно тянет уголок губ. Стах спрашивает у него: — Ну что, доктор, жить будем, ты хорошо рассмотрел мой мозг? Тим какое-то время всматривается в Стаха, словно не очень хорошо рассмотрел. Потом приглаживает взъерошенные после реки волосы с таким видом, как будто Стах пропащий и скоро умрет. Стах смеется. Потому что — ну что еще ему делать? Тим убирает прядь за ухо ласковыми пальцами. Она долго не убирается, но он не сдается, пока ее не побеждает. Потом глаза — магический опаловый бархат — переводят взгляд и уставляются в глаза Стаха. И заглядывают ему в душу. Или сердце. В общем — внутрь. Черной дыре внутри Стаха они очень нравятся — она к ним тянется. Выворачивая его наизнанку. Любовь — чудесное чувство. Ничего хуже он не испытывал. Стах серьезнеет, перехватывает руку Тима и прижимается губами к тонким пальцам. Тим закрывает глаза. И молчит. Как будто ему слишком много. Из-за невинного жеста. Хотя он просит у Стаха все тело. И Стах вдруг замечает, что Тим смущается. И понимает: этого глазами не увидеть. Тим опускает голову и шепчет: — Ладно, это стыдно… Когда ты так делаешь, я не могу избавиться от чувства, что ты старше…