I
Когда Стах просыпается, на чердаке уже/еще прохладно. Тим открылся за ночь и теперь немного подмерзает. Он сонный и очень ленивый, но можно делать с ним что хочешь: он льнет к теплу и отключается, почти что не включившись. Стах находит его, не разлепляя век, рукой. Уже обвыкнув, вслепую натягивает на него пододеяльник и притягивает ближе. Раньше Стах сразу вставал, а теперь долго лежит в попытке продлить это ощущение… такое… похожее на наполненность.II
Еще Стах начал испытывать скуку. Может, впервые в жизни. И сразу сделал вывод, что она похожа на тоску. Он знает, чем себя занять, но ничего не хочет — и особенно один. Он выходит из ванной потерянный. Замирает на пороге в кухне и думает, что завтракать без Тима — еще хуже, чем заниматься физикой. — Доброе утро, — говорит дедушка. — Ты чего застыл там? — Сташа, будешь с нами? Стах качает головой и отвечает: — Доброе. А потом отмирает — и выходит в сени. К бабушке и дедушке у него тоже тоска. Но такая, от которой почему-то хочется бежать. Стах ложится рядом с Тимом. Смотрит на его белое лицо в приглушенных из-за шторы солнечных лучах. Он кладет на Тима руку — и пытается вернуть себе ощущение — наполненности. Но под ребрами сквозит.III
Стах надевает кепку — не свою, трофейную. Из провокации чуть больше, чем для настроения, хотя вряд ли он кого-то встретит по дороге. Он пишет записку Тиму, склонившись над столом. Ушел на реку.IV
Идти в место, найденное с Тимом, Стах даже не думал. Ведь это все равно что в одиночку сесть в двухместный самолет. Можно, конечно, но зачем? Поэтому до омута он доходит быстро и простой дорогой. Полшестого. На реке — никого. Стах ныряет со странным ощущением, что все в порядке. Больше, чем обычно. Стах почти забыл, как это удобно и спокойно — когда есть рутина и нет мыслей. Конечно, здесь не проплывешь привычную дистанцию хотя бы в пятьдесят метров, но, может, это даже хорошо: больше контроля, в смысле — чаще приходится концентрироваться на том, что делаешь.V
Его останавливает боль. Когда колено только заживало, вода облегчала. И сейчас бывают моменты, когда это не самый плохой способ смягчить. Но периодически… Стах дергается в воде — и уходит вниз. Как назло: еще на самой глубине… Он выныривает, хватает воздух ртом и пытается отфыркаться. Свет преломляется от брызг — и ударяет по глазам. Он утирается рукой. И видит на берегу фигуру.VI
Какой нормальный человек придет сюда в такую рань? А главное — зачем? Стах выходит, почти не прихрамывая. Подхватывает полотенце. Вытираясь, усмехается: — Следишь? Андрей поднимает взгляд и, прищурившись на солнце больше, чем на Стаха, говорит, отгородившись от лучей рукой: — Ты занимаешь мою реку. — Твою реку? — Да. — А я-то думаю, что мне мешает плыть: везде написано «Андрей». Виновник слабо улыбается. И спрашивает, что случилось: — Колено? — Что? — Твой друг сказал… Стах теряется. Потому что Тим… Его унимает этот факт, делает тише. Слабо усмехается: — Он обычно не болтливый… — Света опровергнет. Стах вспоминает Тима на крыльце, который флиртовал с ней и улыбался, прикусив губу. Боже… Стах вздыхает. Андрей интересуется — больше в шутку, чем всерьез: — Так он споил девчонку? Стаху смешно. И он не знает, как сказать… Не то чтобы споил… но план на вечер перевыполнил. Андрей трактует веселье по-своему: — Так для чего ему вино понадобилось? — С чего такой вопрос? Андрей насмешливо хмурится с выражением: «Серьезно?». Наверное, ему забавно — от людей, которые приехали из города, где мало кто знаком. Здесь — иначе. Здесь не поняли: — Что за невидимка, которую никто не знает? Стах смирнеет. Не находится с ответом. Берет паузу — на подумать. Одевается. В голову ничего не лезет. Кроме: «Какое тебе дело?». Но Стах не посылает. Он садится рядом. — Может, эта девчонка такая же его, как эта река — твоя. Андрей, обдумав параллель, морщится и говорит: — Только что мне стало тошно от реки и всех, кто в нее входит… Стах смеется. Он не то имел в виду, он хотел сказать: «Это такой же миф». Но получилось даже лучше. Или хуже. Тут как посмотреть… Стах чуть серьезнеет. И говорит нормально: — Она не отсюда. И мы скоро уезжаем. — В Питере не продают вино? Стах пожимает плечами. — Без понятия. Я трезвенник. Андрей кивает и смолкает. И вдруг с ним все улажено — без язвительных подколок с мордобитием. Не очень в духе Стаха… И тот решает: расщедрился. Просто Андрей его не бесит. Стах ценит это в людях. И берет в руки кепку — не свою — чтобы вернуть. Ему. Не Павлику. Говорит: — Я ее так и таскаю. Андрей смотрит, узнает. И криво усмехается: — Павлика здесь утром точно нет. Иначе, почему ты думаешь, я прихожу сюда в такую рань? Стаху смешно. Только он знает: не поэтому. — Что ты с ним возишься? — Навязали. Стах вспоминает о Шесте как о досадном и липучем недоразумении. Думает: наверное, какой-то родственник… иначе по какой причине Андрея так наказывают другим человеком? Переводит тему: — Не отдашь? У меня он точно не возьмет. Мы бы вернули сразу, только он, кретин, уехал. Андрей взвешивает что-то несколько секунд. Потом говорит: — Хочешь отдать — отдай. Не мне. Стах не понимает: это выше его сил или настолько раздражает Павлик?.. Стаха неприятно колет ощущением, что послали. А он — из лучших побуждений. И своими лучшими побуждениями, надо сказать, он людей балует нечасто. — Ладно. Но Андрей не отшивает: — Я поговорю с ним. Если ты придешь. Стах теряется. И ничего не понимает: — Ты помирить нас хочешь? Андрей пожимает плечами. — В любом случае худой мир лучше хорошей войны… — Не согласен. Стах отвечает в целом, об утверждении, а не по ситуации. Но Андрей говорит только по ситуации и отстает: — Дело твое. Нет смысла. Стаху скоро уезжать. На деревенского мальчишку ему по боку, как и на эту несчастную бейсболку. Она не нужна ни ему, ни Тиму. Ее бы и не взял никто, так получилось. Стах сомневается, что Тим бы начал Павлика дразнить. Просто отдал бы… Всучить ее Андрею легче, потому что тише. И Стах хочет это сделать из-за него, а не из-за Павлика. С Павликом примиряться не о чем. Нет причин для мира, как и не было причин для разногласий. Так бывает. Люди друг другу иногда просто не нравятся. Стах честно говорит, что думает: — Затея так себе. Но Андрей уже сказал: это дело Стаха. Хочет вернуть — пусть сам приходит. Ладно… Не важно. Стаху надо возвращаться. Может, дома проснулся Тим, прочитал его записку и решил не завтракать… Стах собирает вещи, берет кепку — и не надевает. Он проходит пару метров, а потом, остановившись, спрашивает: — Так куда прийти?VII
Стах несколько раз обернулся, но Андрей так и сидел на месте. Стаху не очень интересно почему. Может, здесь не так уж много мест, чтобы уйти. Может, уйти сюда — привычней. Стах бы тоже уходил, если бы мог. Из дома. Не по делу. Но он другой человек: он привык, что у всего должна быть веская причина. Еще он почему-то вспоминает брата… Не то чтобы Андрей напомнил чем-то. Просто… Стах не знает. Он не скучает. Не видел бы еще сто лет. Серега никогда бы не сказал ему: «Худой мир лучше хорошей войны». Он скорее приложил бы Стаха головой об пол. Это Стах пытался. Наладить что-то. И всякий раз, как проявлял — не жалость, а сочувствие — Серега взрывался и отталкивал. Стах не верит в это — в мир. Иногда мира не получается. У него вот с матерью — типа мир. Очень худой. И очень скверный. Он держит ее далеко, пока возможно. Потому что, едва он подпускает ее ближе, она притворяется ему другом, но такой друг хуже врага. И весь этот «мир» существует, только пока Стах под нее стелется. Сейчас он в ситуации, когда стелиться под нее — подобно смерти. Он бы отстранился. Перестал бы контактировать. От одной мысли, что придется вернуть ее обратно, в свою жизнь, у него внутри все тяжелеет. Стах много знает про «худой мир». Это не лучше. И не хуже. Такое же зло, как вражда. Но он привык сглаживать углы. Иначе бы ударился об каждый. По нему не скажешь. Но он дерзит обычно за пределами дома. А дома — он тихий. К тому же, какой смысл строить какой-то мир с посторонними, когда не можешь — с близкими? Стах говорит себе про Павлика: «Затея так себе». Но правда в том, что он не против — прийти и сделать что-то. И не для кого-то.VIII
…Во всем виноват Тиша-пацифист. Размягчил. Стах проводит рукой по немного заволнившимся волосам. Укрывает Тима, достает записку из пододеяльника, сминает в кулак. Ложится рядом. Касается носом его щеки. Тима не хватает… Он очень нужен. Постоянно. И все чаще случаются моменты, когда эту необходимость в Тиме Стах ощущает слишком остро. Он нуждается в Тиме, чтобы утолить что-то, похожее на боль, он нуждается, чтобы вот это чувство — непонятное, живое — перестало. Тим глубоко и ровно дышит. Спит. Тонкие пальцы слабо сжимаются — и не реагируют, когда Стах пытается их немного распрямить. На часах — семь. Маленькая котосова перестала откликаться даже на тепло… Завтракать придется одному. Стах цокает и отлипает. Это становится почти невыносимым…