Дом с привидениями

Эли сидел в противном бордовом кресле и отчаянно хотел встать. Кресло пахло сыростью, под обивкой наверняка жили черви, но дело было даже не в этом. Дело было в болезненных воспоминаниях о порке Эмиля, о самой первой порке, которую показал ему дом. — Перестань, — шепнула Хедвиг. — Ты ерзаешь, мне сложно сосредоточиться. — Выпусти меня, я так больше не могу! — взмолился Эли. И надо же было Квентину переться именно в эту комнату, и надо же было Хедвиг увязаться следом! — Но мы же почти всё узнали, подожди. — Хедвиг откашлялась и позвала уже вслух: — Квентин! — А? Квентин перестал колупать торчащую из стены проводку, выключил налобную лампу и обернулся. — Как думаешь, папа скоро приедет? — Ну… Пока Квентин мямлил, Хедвиг метнулась к сознанию Эли: — Они знакомы? — Не очень… Эли быстро показал ей серию кадров, в которых папа и Квентин едва кивали друг другу при встрече. Без вражды, вежливо, даже приветливо, но без особого интереса. Да и какие у них общие интересы? Квентину нужна только мама, а папе — только Эли. — Было бы здорово, если бы мы могли съездить куда-нибудь все вместе, — сказала Хедвиг, и ее сознание соприкоснулось с Эли, позволило образам перетекать быстрее. — Вот мы ездили в кемпинг на Эланде, ты там был? Там очень красиво, мельницы везде. И камешки такие… Эли почувствовал, как Хедвиг мысленно разглядывает фотографию, которую сделал папа: крупным планом совсем еще детская рука Эли, а в ней — наполовину забеленный известью камешек с ползущей ровно по грани между белым и черным божьей коровкой. — Да, был, но… Эли, послушай… Квентин уронил отвертку, встал на четвереньки, чтобы ее достать, и Эли мысленно фыркнул, глядя на торчащий из-под стола тощий зад. Торселиуса бы сюда, вот был бы номер! — Тише ты, что-то не так, — строго одернула его Хедвиг и спросила: — Квентин, с папой всё хорошо? Квентин наконец выловил отвертку, сел на пол возле стола, на котором пороли Эмиля, и бросил на Эли несчастный взгляд. — Что? — нетерпеливо спросила Хедвиг. — Твоя мама меня убьет, если я в это полезу. Давай ты спросишь у нее? — Квентин, ну пожалуйста… — Хедвиг всхлипнула совсем по-настоящему, Эли чувствовал, как ей обидно и тревожно. — Мне больше некого спросить. — Ну… Квентин совсем растерялся, на коленях подполз к креслу, неловко потянулся, будто хотел погладить Эли по плечу, вместо этого положил руку на облезлый подлокотник. — Эли, понимаешь… Помнишь, как твой папа лежал в больнице весной? Эли помнил. Папа тогда порезался циркуляркой, вся рука в клочья. Повезло, что лезвие прошло по касательной, папа рассказывал… Но швов было много. — В общем, он… — Квентин судорожно вдохнул, стащил с себя очки, принялся полировать их подолом футболки, и Эли закричал бы, если бы не Хедвиг. — Что? — спросила она. — Что он? — Он сам себя порезал. Не пилой, — вздохнул Квентин. — И в этот раз тоже… Он пытался… Его спасли, Эли, но… — Неправда! — заорал Эли. Он каким-то образом отпихнул Хедвиг, вышвырнул ее прочь из своего сознания, встал на ноги и запустил в Квентина первой попавшейся книгой: — Неправда, неправда, неправда!