Настоящий

Фортуна Родиться под счастливой звездой — вот все, что нужно для счастья. В момент рождения Пак Чимина все звезды на небе были исключительно счастливыми. Он был самым-самым цветным, каким только можно было быть. Единственный ребенок истинной пары чистокровных цветных, наследник отцовского бизнеса, масштабов которого даже не представлял, и папиной красоты, ставшей чуть ли не легендой. Чимин был нисколько не хуже: хорошая фигура, пухлые губки и глаза с поволокой — все притягивало восхищенные взгляды окружающих. А еще были волосы. Изумительного светло-персикового оттенка, не отдававшие ни наглой рыжиной, ни простоватым блондом, ни розовой пошлятиной. Именно персиковые. Такие, каких не было больше ни у кого. В удаче и везении Чимину не было равных. Фортуна его просто обожала. Жизнь персикового цветного была легка и приятна. Чимину не нужно было думать о будущем, любая его прихоть выполнялась по первому требованию, игровые автоматы плевались монетами, а потенциальные мужья выстраивались в длиннющую очередь. Он учился не напрягаясь, занимался всегда только тем, чем хотел — немного танцевал, немного пел, очень неплохо рисовал. Немного поработав над собой, он вполне мог бы стать известной на весь мир звездой, но работать было лень, к тому же он и так был звездой. Имея прекрасные возможности творить, Чимин предпочитал вытворять. Если ему становилось скучно, он надевал шапку, пряча свои роскошные волосы, и ехал в другой город. В шапках часто ходили темноволосые, и Чимин прикидывался таким же, намеренно вступая в конфликт с администрацией какого-нибудь безумно дорогого отеля или клуба. А когда на разборку слеталась приличная толпа, Чимин снимал шапку, и «звездил». Наслаждался восторгом зевак и ужасом персонала, строил глазки богатым альфам и требовал увольнения виновных. Омега настолько верил в собственное счастье, что иногда сам провоцировал неприятности и с интересом наблюдал, как его везение справится с поставленной задачей. Появление течного омеги в дерьмовом темном кабаке можно было бы считать апофеозом безрассудства и глупости. Но и здесь везение справлялось безупречно: в баре обязательно находилась парочка благородных и еще не успевших надраться бет, или начиналась полицейская облава. И Чимин уверенно выходил сухим из воды. Родители тоже верили в удачу сына, считали его выходки милой детской забавой и ждали, пока «ребенок» наиграется и повзрослеет. А Чимин вконец оборзел и напрочь потерял страх. *** Течка началась тридцать первого под вечер. Альфы, жаждущие провести с Чимином этот незабываемый период, готовы были поубивать друг друга прямо перед особняком семьи Пак. Но Чимину они все уже давно осточертели. Даже те, с кем он не был знаком. Зажравшемуся омеге захотелось импровизации. Чимин собрался на вечеринку, искать себе партнера, и покинул семейный дворец черным ходом. Прошвырнувшись для остроты ощущений через нехороший район и очередной раз убедившись в своей неуязвимости, Пак Чимин около полуночи подгреб к любимому клубу и, послав воздушный поцелуй растекающимся от вожделения охранникам, царственно проследовал внутрь. Это был клуб для высших — для цветных, но сегодня все волосы здесь были исключительно черными. Немного помаячив своей персиковой тыквой, Чимин тоже натянул симпатичный паричок — Хэллоуин, все-таки. Он плюхнулся в мягчайший диван, принял от тут же подскочившего официанта свой любимый коктейль и стал наблюдать. Его внимание привлек изящный парень у ближайшей барной стойки. Поначалу Чимин принял его за омегу, но, поведя носом, понял: бета. Бета аккуратно клеил брутального красавца-альфу, и Чимин вдруг подумал, что хочет его себе. Нет, не альфу. Бету. Он ни разу не трахался с бетами. Черт побери, Пак Чимин ни разу не трахался с бетами! Охренев от такого открытия, Чимин чуть не захлебнулся коктейлем. Упущение нужно было немедленно исправить. Пока скотина-альфа его не опередил. Бета был невысоким и стройным, в модных джинсах и стильной рубашке. Вызывающую обильное выделение смазки картинку дополнял просто обалденный паричок: короткие черные волосы в нарочито небрежной укладке выглядели абсолютно натурально. Сколько стоит такая красота, мажор-Чимин не мог себе даже представить. Он присел на соседний стул, осчастливил бету самой сексуальной из своих улыбок и сказал: — Привет. Клевый паричок. Бета только покосился на него и презрительно сморщил нос. Подкат, конечно, был не из лучших, но такой реакции Чимин не ожидал. Бете не понравился его запах? Тонкий фруктовый аромат, не терявший своей нежности даже в течку? Этого просто не могло быть! Он развернул бету вместе со стулом лицом к себе и выдал уже напрямую: — Оставь своего мудака и идем со мной. Я покажу тебе настоящую любовь. Бета молча соскользнул со стула; обрадованный Чимин сделал то же самое, но вдруг оказался впечатанным в барную стойку. И не спиной, а грудью! А зажавший его бета зашептал возле уха: — Котенок, свали отсюда, пока не поздно. А то до дома целым не дойдешь. Возмущению Чимина не было предела. Что это только что было? Его что, отшили? Еще никто и никогда не смел его послать! Никто не мог над ним глумиться! Не имел права! Он резко вывернулся и попытался сдернуть с беты парик, но бета оказался проворнее и просто двинул Чимину под дых. Первый раз в жизни Чимина кто-то ударил. Первый раз в жизни его великолепная задница повстречалась с полом помимо его воли. Первый раз в жизни предмет его вожделения уходил от него с другим мужчиной. Запустив им вслед своим черным париком, Чимин в бешенстве выскочил на улицу и рванул дверцу такси. — Домой меня отвези! — рявкнул он водителю. — Не могу, занят, — ответил хриплый прокуренный голос с переднего сиденья. Такси не сдвинулось с места. Чимин в ярости дернул водителя за воротник: — Какой, на хер, «занят», заводи свою колымагу и вези меня домой, придурок! Придурок отцепил ручонку омеги от своей одежды, рассеянно пожал плечами и поехал. И Чимин, поглощенный собственной злобой, с энтузиазмом придумывающий кары, которые падут на голову беты, альфы, а заодно и идиота-водителя, не сразу заметил, что они едут не туда, что таксист вообще не из тех, кто постоянно пасется возле клуба и знает Чимина и его дом. Говорят, что удачу можно спугнуть. Но в этот Хэллоуин удача Пак Чимина была напугана до смерти. Полиция искала его три дня. А на четвертый он объявился сам — голодный, замученный и не желающий ничего рассказывать. А что рассказывать, если его, самого счастливого омегу города, в какой-то вонючей норе, на прогрызенном мышами матрасе, три дня беспрерывно трахал незнакомый мужик? Что рассказывать, если Чимин такой дурак, что смеялся и тупо ждал счастливого поворота до самого конца? Что рассказывать, если и так всем видно, насколько потускнели его волосы? Что рассказывать, если скоро весь город узнает, что Пак Чимин залетел, так и не успев выйти замуж? И что отец его ребенка — паршивый таксист-неудачник с грязными темно-каштановыми патлами. Птицы — Сынок, мы нашли тебе мужа! Наверное, это последняя фраза, которую хотелось услышать Хосоку, но он давно был к ней готов. Родители урвали ему совершенно потрясающую партию. Взять в мужья цветного омегу — для обычного светлого альфы это неслыханная удача. Прецеденты можно пересчитать по пальцам одной руки. Упустить такую возможность было бы высшей пробы идиотизмом. — И что с ним не так? — вздохнул Хосок. Он прекрасно понимал, что без серьезной причины цветного омегу ему не предложат. — Он немножко беременный. Неудачно провел течку. — Ну и что? Мало ли сейчас беременных нормально замуж выходят? — Понимаешь, — занервничал папа, — он беременный от темного. И если вам повезет, то у него родится светлый малыш, и тогда все будет в порядке. А вам должно повезти, его потому нам и отдают, что тебе так везет… «Нам отдают». Что ж, желание родителей придется исполнить, отказа они просто не поймут. К тому же тут наверняка замешаны большие деньги, а Хосок и так чувствовал себя виноватым в том, что не стал ни известным танцором, ни хорошим бизнесменом. Еще раз подвести родителей он не сможет. Хосок кивнул. Все будет замечательно. Беременность будущего мужа тоже была весьма кстати: с ним не нужно будет спать и не нужно будет объяснять родителям, почему у них нет детей. А с какими волосами родится этот малыш, Хосоку, в отличие от остальных, совершенно все равно. Он помогает многим детям, поможет и еще одному. Не позволит стать ненужным или нелюбимым. Он его вырастит, будет ребенок светлым или темным. Да хоть лысым. Сердце снова сжалось, а на глазах выступили слезы. Своего Юнги он так и не отыскал. *** Родители ждали будущих супругов возле мэрии, Хосок ждал Чимина возле дорогущего салона красоты. Букет ждал своего часа на заднем сиденье: он был, скорее, данью традиции, а не романтике первой встречи. — А ничего так тачка! — услышал Хосок. Пак Чимин, ухоженный, но все же какой-то бесцветный персиковый омега, выплюнул на асфальт жвачку и по-хозяйски распахнул водительскую дверь. — Дай порулить! Хосок молча освободил место, Чимин нырнул за руль, но почти сразу же выскочил обратно: — Че за?.. — Ручное управление. Чимин, не стесняясь, оглядел его сверху вниз, потом обратно, потом еще раз: — Зачем? Ты безногий что ли? Это что, протезы? Какого, блять, хера? Мне не говорили, что мой будущий муж — урод! «Мне тоже не говорили, что мой будущий муж — хам, — подумал Хосок, — Ладно, хоть не лицемер». — Садись, нас ждут. Извини, что разочаровал тебя. Знакомство состоялось. *** Вместо свадьбы был просто ужин в гостях у семьи Чон. Праздника не вышло, разговор не клеился. Родители, так и не решившие, кто кого осчастливил и кто кому должен, не знали, как себя вести, и пребывали в постоянном напряжении; у Хосока от запаха мужа разболелась голова, а Чимин не мог понять, что ему более отвратительно — паноптикум в гостиной, или предстоящая брачная ночь. Вечером молодые поехали в свой новый дом — подарок четы Пак. Хосок был отстраненно-галантен, Чимин подавлен, водитель слишком быстр. Они приехали «домой» слишком рано, не успев осознать случившегося, и неловко топтались перед необъятной кроватью в обустроенной родителями спальне. *** — Почему у него до сих пор нет метки? Со дня свадьбы прошло несколько недель, и представительный рыжеволосый альфа, тот самый, что когда-то давно раздавал детям конфеты, занимая своей рожей большую часть телеэкрана, был вполне обоснованно возмущен. — Простите, господин Пак, ничего личного, но я не буду этого делать, — твердо ответил Хосок. — Не надо, — папа Чимина взял мужа под локоть, — не торопи их, они еще полюбят друг друга, нашего Чиминни невозможно не полюбить. А Чиминни только мило кивал и улыбался родителям. Он уже знал, что метки не будет. С самого начала муж выбешивал Чимина. Хосок оказался каким-то чересчур правильным, до занудства воспитанным и до омерзения порядочным. Он сразу же обозначил, что ни на сердце, ни на какие-либо другие части тела Чимина он не претендует. Вечерами он ездил по приютам, его всерьез волновали проблемы мелких темных голодранцев. Но при этом и сам Чимин постоянно чувствовал на себе раздражающую заботу мужа: тот был вежлив и предупредителен, всегда находил доброе слово и даже уставший после тяжелого дня ухаживал за бездельником-омегой во время ужина. Чимин, в среде богемных раздолбаев привыкший к более вольным отношениям и совсем другим ценностям, не верил в искренность Хосока и не воспринимал его образ жизни. «Ну, а что еще убогому остается, кроме как святошей прикидываться?» Пожалуй, Чимин Хосока презирал. И его все устраивало: метка такого альфы ему была не нужна. Если честно, Чимин вообще не знал, что ему сейчас было нужно. После Хэллоуина ему стало безразлично почти все. Его не тянуло шарахаться по вечеринкам, барам и клубам. Встречая знакомых, он не находил тем для разговора. Он не купил ни одной новой шмотки, ни с кем не переспал и не поругался. Поход в салон красоты тоже остался всего лишь разовым мероприятием, случившимся по настоянию родителей и не принесшим никакого удовлетворения. После свадьбы Чимин попробовал было поиздеваться над мужем, но тот не реагировал, лишь грустно улыбался и смотрел так, что становилось тошно. Бездарные сериалы осточертели, любимые чипсы потеряли вкус; даже новостные колонки желтой прессы, то и дело мелькавшие знакомыми лицами, не вызывали интереса. Все было противно. Чимин не находил себе места: на мягком диване было слишком жестко, перед телевизором — слишком скучно, на большой кровати — слишком просторно, днем — слишком светло, ночью — темно и страшно. *** Мартини закончился слишком быстро, а ночь — ни в какую. Одурев от бессонницы, Чимин поперся вниз за добавкой, но неожиданно задержался у комнаты, где должен был спать его умотавшийся за день муж. Хосок не спал. Из-за двери доносились рваные вздохи и как будто стоны. «Не монах, однако, — подумал Чимин и ухмыльнулся. Почуяв развлечение, он приник к двери и прислушался внимательнее. Сексуально-озабоченное воображение быстро набросало пошлую картинку, а затянувшееся воздержание отдалось некоторым напряжением ниже пояса, — Эх, зря он отказался, один разок я б ему, пожалуй, дал. Так, по приколу, для интереса». С уродами Пак Чимин тоже еще не трахался. Омега легонько надавил на дверь, и та чуть-чуть приоткрылась. Но увиденная Чимином картина не имела отношения ни к какому удовольствию. Хосок плакал. Чимин видел такое впервые: если бы альфа изо всех сил не сдерживал рвущихся наружу рыданий, его было бы слышно и в соседнем доме. Но Хосок старался, и до Чимина долетали лишь сдавленные всхлипы. Чимин ушел к себе в полном недоумении. Он настороженно ожидал утра, но ничего не изменилось. Хосок был, как всегда, вежлив и заботлив, встал рано, приготовил завтрак и, пожелав Чимину хорошего дня, уехал на работу. Даже глаза Хосока не выглядели краснее, чем обычно. Чимин был озадачен: «Он что же, каждую ночь так? Когда же он спит? И из-за чего так убивается?» В реальность слез мужа Чимин поверил сразу. А потому ночью снова засел под нужной дверью. С тем же результатом. И лишь на третью ночь он застал Хосока спящим. Стараясь не нарушать тишину, Чимин проскользнул в комнату и устроился в кресле. Он не собирался оставаться здесь надолго, ему просто было интересно, правда ли его муж спит, или скоро снова разрыдается. Но ровное дыхание Хосока быстро усыпило и Чимина. *** Задрав голову и щурясь от яркого солнца, Чимин смотрел вверх. Там, высоко в небе, появилась стая белых птиц. Их очертания были размыты, но птиц было много, и они медленно опускались. Чимин, как зачарованный, смотрел на сверкающие крылья, а птицы все приближались и приближались. Они уже кружили прямо над домом, совсем рядом; Чимин чувствовал легкий ветерок от неспешных размеренных взмахов, но так и не мог разглядеть их, понять, что это за птицы. За морем белоснежных перьев уже почти не было видно неба, и на миг Чимину почудилось, что птицы приглашают его, зовут с собой. Он встал на цыпочки, протянул к ним руки, пытаясь ухватить, и проснулся. — Ангелы! — выдохнул Чимин, — Это же Белые Ангелы! Неожиданная догадка разбудила и взбудоражила Чимина. Сердце забилось быстрее обычного, словно он снова стал несмышленым пятилетним мальчиком, с трепетом и надеждой слушавшим старую легенду. Чимин огляделся. Ни искрящихся крыльев, ни солнечного неба. За окном только-только начинался рассвет, а на кровати обнимал подушку его убогий муж. — Блять… и привидится же… Раздосадованный Чимин ушел к себе в спальню и забрался под шелковое одеяло. Но под одеялом было слишком жарко, на кровати — слишком одиноко, в шикарной комнате — слишком неуютно. И вообще, Чимину не хотелось больше спать: проведя в конуре мужа от силы часа четыре, Чимин чувствовал себя так, будто выспался и набрался сил на год вперед. После этого Чимин каждую ночь приходил к комнате Хосока, и прислушивался, замирая под дверью. Если Хосок спал, Чимин пробирался внутрь. Он и сам не смог бы объяснить происходящего. Нет, он не воспылал к мужу неожиданной любовью и даже не хотел секса; просто рядом с Хосоком почему-то было удивительно тепло и уютно. Омега клубочком сворачивался в кресле, вдыхал слабый и чуть терпкий аромат ромашки и спокойно засыпал. Его сон, глубокий и ровный, как у младенца, охраняли парящие высоко в небе белые птицы. *** Хосок понял, что Чимин частенько ночует у него в кресле, и каждый раз давал себе слово поговорить с ним, узнать, что происходит, постараться помочь. Но он не мог настаивать, а Чимин разговаривать не хотел. Омега все чаще был рассеян, общался лишь по необходимости и постоянно исчезал в спальне. Хосок расстраивался и во всем винил себя. Родители мало рассказывали ему про Чимина, большую часть информации о своем муже Хосок получил от знакомых и полузнакомых доброжелателей, не особенно стеснявшихся в выражениях. «Избалованный сучонок», «наглая стерва» и чаще всего банальное «блядь» — вот к чему сводились все разговоры. Окружающие Хосока люди четко разделились на два лагеря. Те, кто не знал Пак Чимина, завидовали удачному браку альфы. Те, кто знал, — жалели Хосока. Но сам Хосок жалел исключительно Чимина. Он считал, что парню не повезло ни с родителями, ни с воспитанием. Хосок в упор не видел никакого сучонка, рядом с ним жил просто несчастный потерявшийся ребенок, нуждающийся в ласке и любви, которую Хосок не мог ему дать. Он чувствовал себя предателем по отношению к обоим — и к так и не найденному Мин Юнги, и к своему беременному недомужу. Секрет Хосок вернулся домой немного раньше обычного и застал Чимина в гостиной. Тот хотел было уйти, но альфа остановил его. — Может, останешься? У меня был тяжелый день, давай хоть поужинаем вместе. У него действительно был тяжелый день. Его несколько часов промурыжили в полиции, потому что поймали мошенника, обчистившего один из счетов фирмы. Хитрый и опытный жулик успел обналичить большую часть денег и собирался зажить припеваючи где-нибудь на Бали, но удача вдруг повернулась к нему хвостовым отсеком: нанятый им маленький частный самолет заглох при разбеге, пробил ограждение аэродрома и вспахал прилежащий виноградник. Пилот и пассажир с травмами средней тяжести были доставлены в больницу, а чемодан с деньгами — в полицию. Рассказ позабавил Чимина. Он даже засмеялся: — Да, ты действительно счастливчик, такое раз в сто лет бывает! Странно, что ты не цветной, многие наши твоей удаче могут только позавидовать. — Да я и сам не знаю, что происходит. Все эти мои удачи, они какие-то неправильные… Как будто не мои… Как будто это не мне везет, а другим не везет. Тут от меня вообще ничего не зависит… Странно, да? — Почему странно? Удача вообще от тебя не зависит. Это же просто удача. Просто ты рождаешься красивым и здоровым, тебя все любят, а в кафе всегда есть твои любимые пироженки. — Ну да… и я о том же… ни красоты, ни здоровья, ни пироженок. Только эта странная удача… — Прям так уж и ничего хорошего? — Чимин впервые хитренько состроил глазки Хосоку, жирно намекая на собственную персону и на последовавшие за браком материальные блага. — Прости, — грустно улыбнулся в ответ Хосок. — Ты и правда хороший… только ты ведь понимаешь… Чимин на секунду замешкался. Его впервые назвали «хорошим» — не клевым, не красавчиком, не сладкой булочкой… И слово-то какое-то глупое. Бесит. — Ага. Единственный альфа в этом городе, у которого не стоит на Пак Чимина — его собственный муж. Оборжаться! Вообще смешно вышло, не находишь? Вроде бы этот брак должен был стать удачным для тебя, а хрен — повезло снова мне. — Ты так считаешь? Выйти замуж за инвалида, который даже постель с тобой разделить не может, это, по-твоему, удача? Уж про настоящую любовь я и не говорю… — Слушай, ты смешной — капец просто! «Постель разделить», «любовь настоящая»! Как, блин, динозавра слушаешь! Ты где настоящую любовь видел, ископаемое? В сказках про Ангелов? А ебарей я себе как-нибудь найду, не парься! — Одного-то нашел уже, — не подумав, ляпнул Хосок и тут же пожалел об этом. Конечно, Хосок понимал, что рано или поздно, Чимин отойдет от случившегося, освоится, станет снова самим собой. Что из-под несчастного ребенка, словно сорная трава, когда-нибудь пробьется его испорченная натура. Понимал, и все-таки не сдержался. Его муж первый раз нормально с ним разговаривал. И не важно, чего было больше в поведении Чимина — честной дури распущенного цветного или желания бросить вызов, прикрыть глупой бравадой страх одиночества. Хосок обещал ему заботу и помощь, а сам только что обидел. Чимин умолк и долго сидел в одной позе, шаря по стене пустым взглядом. Хосоку было очень не по себе, он буквально мучился, не зная, что сказать. Он тихонько погладил омегу по спине, потом обнял его за плечи, прижал к своей груди: — Прости, пожалуйста, я идиот… Я ведь понимаю, как тебе тяжело, ты не беспокойся, я все сделаю, чтобы тебе помочь, и о малыше твоем позабочусь, если ты вдруг не захочешь… Я… знаешь, я, конечно, против абортов, но мне жаль, что у тебя не было выбора, наверно это непросто — носить ребенка, который… как напоминание что ли… Прости. Я не должен был так говорить. И о малыше ты не думай плохо, он же не виноват… Чимин резко вырвался из объятий мужа: — Знаешь что? А не пошел бы ты куда подальше, а? У тебя никто ни в чем не виноват! Ты достал уже со своей заботой! Ты что, святой что ли? Я вот ни хера не святой, только не надо меня жалеть, ладно? Не нужна мне твоя жалость, мне вообще от тебя ничего не нужно! Хочешь, я тебе секрет открою, а? — Какой секрет? — тихо выдавил перепуганный Хосок. — А такой! Не было никакого изнасилования! Мне просто не повезло! Всего-то один раз, но зато как! Я никому не рассказывал, а тебе расскажу. Хочешь? Ты ведь у нас правильный, на весь Сеул не распиздишь, да? Слушай. Чимин развалился на диване, нагло пристроив голову на колени обалдевшему Хосоку — так, словно делал это уже много раз. Его не волновало ни желание Хосока услышать его рассказ, ни так и оставшийся открытым вопрос о нераспространении информации. Чимину просто хотелось выговориться: — Пошел я, значит, в клуб, выбрать себе еб… ну, партнера на течку… — Как это «пошел выбрать»? Разве омегам в течку не плохо? Я думал, вас от боли наизнанку выворачивает, и вам вообще все равно, с кем, лишь бы поскорее… — Аай, — отмахнулся Чимин, — может, кого и выворачивает. Лично у меня никогда ничего не болело, просто трахаться очень хотелось. Ну, так вот, в клубе, короче, потерся… маленько… потом вышел и в первое такси сел. Смотрю: не туда едем. И таксист стремный, волосы темные и как мочалка. Ну, сижу, думаю, на светофоре выскочить или развлекухи какой подождать — дорожная полиция, там, тормознет, или еще что… А ни фига! И светофоры, прикинь, как на зло, все зелёные! Мы даже не остановились ни разу! — И что, ты не испугался? Такая опасность… — Какая еще опасность? Я вообще не знаю, что такое опасность, Хосок, я цветной, ты не втыкаешь что ли? Не был я никогда в опасности! Я, блять, с крыши мог прыгнуть, и меня бы Бэтмен поймал! А тут таксист паршивый… Приехали в какую-то жопу, из машины вышли. Я ржу, думаю, с лестницы он наебнется, или его пьяный сосед пристрелит? А он на руки меня взял, и наверх. Нора — пиздец просто, таких реально не бывает! Ну, я все жду, когда на него потолок рухнет, или… Бэтмен, блять, прилетит и член ему откусит… Ну да… член… Знаешь, со мной никогда такого не было. Я, сам понимаешь, не любитель трахаться, я — профессионал. Но мне крышу к черту снесло вместе со стропилами! Он так смотрел… будто всю жизнь именно меня ждал и, наконец, дождался. Как будто и вправду любил… Прижимал к себе, неуклюже как-то, по-дурацки. Ни на минуту из рук не выпускал. Зацеловал всего… А потом и я его тоже, — грустно вздохнул Чимин, — всего. Даже эти его чертовы волосы… Для меня три дня как один пролетели, а потом просыпаюсь — а его нет. Он просто слинял, даже тачку свою у подъезда бросил… «Вот он, настоящий. Потерянный ребенок. Несчастный потерянный ребенок, — думал Хосок, — сейчас снова испугается и закроется, прикинется стервой… Но все это неправда. Он не такой. Может, он и сам этого не понимает, но он не такой. Он очень хочет, чтобы его любили. И хочет любить сам. И может любить, только боится. Богатый, красивый, избалованный… несчастный ребенок…» — А ты? — А что я? Домой пошел. Минут двадцать по этим ебеням шарахался, пока такси поймал. — А дальше? — А что дальше? — Ты нашел его? — Я? — Чимин даже сел от удивления. — С хера ли? — А вдруг он твоя пара? Истинный? — Тёмный?! Хосок, ты вообще соображаешь?! Да и ерунда все это! Истинный! Сказки для детишек, чтоб на блядки не тянуло. Меня-то на таком не проведешь! — Но ты же почувствовал к нему что-то? Ты же сам сказал, когда вы с ним… ну… — Хосок вдруг засмущался. — …Постель делили! — тут же заржал Чимин. — Бля, ты бы видел эту постель! Чимин долго не мог успокоиться. Заулыбался даже Хосок. Они впервые были если и не семьей, то хотя бы не просто чужими людьми. — А прикинь, как чуваку-то повезло! — продолжил Чимин. — Цветного потрахал, обрюхатил и съебался… скотина. Поди, тоже теперь сидит где-нибудь, рассказывает своим сородичам… Уссываются, наверно. Такая удача! — Вряд ли. Скорее всего, молчит и трясется от страха, — задумчиво сказал Хосок. — Он ведь теперь преступник, вне закона. Тебе его не жалко? Чимин снова улегся Хосоку на колени и завис, наморщив от напряжения лоб. Какое-то время в комнате стояла тишина, было слышно даже тиканье настенных часов. Хосок считал секунды. Он будто чувствовал, что с каждой из них уходят возможности, тают их жизни. Ему хотелось остановить время, вернуть назад свою юность. Хотелось, чтобы его непутевый муж не повторил его ошибки, не опоздал… — Найди его, — Хосок не предлагал, Хосок просил. — Не хочу, — Чимин надулся, как обиженный дошколенок, — и мне его не жалко. К тому же, он страшный. Несуразный какой-то… — А запах? Чем он пах? — не отступал Хосок. — Чем пах? Да не помню, дерьмом каким-то… Куревом, бензином вроде… чем еще темные вонять могут? — То есть тебя даже не запах привлек? Чимин, подумай: он простой таксист, темный неудачник, некрасивый, пахнет так себе — и все же ты его выбрал, он тебе понравился! Это не может быть просто так… — Да пойми ты, не выбирал я его! Я с темными даже не ездил никогда, я бы вообще в то такси не сел, если бы сразу заметил! А я не в себе был, разозлился, как черт, я… — Чимин ударил себя по лбу: — Точно, я ведь тебе не сказал! Выбрал-то я не его! Я в клубе бету присмотрел, а он, шлюха такая, с другим ушел! — Не повезло, — фыркнул Хосок. — Ну как сказать! Того альфу наутро с пулей в башке нашли, еще думали, что он как-то с моим похищением связан. Но там вроде просто разборки были. У Хосока потемнело в глазах. Бета-шлюха. И клиент, которому не повезло. — Чимин… ты только не удивляйся, если я глупость спрошу, ладно, — Хосок ненадолго умолк, словно готовясь к прыжку с вышки. А потом зажмурился и прыгнул: — Как выглядел тот бета? Он случайно не был… лысым? — Лысым? — Чимин недоверчиво повел головой, потом прыснул. В глазах заплясали озорные огоньки. — Не, ну чисто теоретически… Мог быть, наверно. Под париком не разберешь. А паричок у него был — закачаешься! Короткий такой, прям как… Погоди… Хосок. Нет… Не может быть! Хосок… Боже, как я раньше не понял? Это не парик, это были настоящие волосы, Хосок, у беты были настоящие черные волосы, все сходится! — Какие? Черные? Малыш, но людей с черными волосами не бывает. Ты испугался детской страшилки? «В черном-черном городе…» — Дурак, какая, на хуй, страшилка?! Я тебе говорю про настоящего человека с настоящими черными волосами, ты что, не понимаешь?! Чимин не спал всю ночь, сидел на коленях у Хосока и дрожал. Хосок обнимал его, успокаивал, тихонько целовал мутно-персиковые волосы и думал о своем. В ночь Хэллоуина в перестрелке погиб некий молодой бандит, настойчиво пытавшийся отжать у Хосока часть фирмы. Дело уже дошло до откровенных угроз, но забрать свою долю он так и не успел. Странная идея пришла в голову Хосоку. В страхи Чимина по поводу черноволосого человека Хосок не поверил, все это просто стресс — омега напуган и расстроен. Но завтра начнется новое расследование. Хосок выяснит все про каждого из своих поверженных судьбой врагов: не вступали ли они накануне своих бед в контакт со шлюхой-бетой? С лысым бетой. О том, к чему может привести эта идея, Хосок не смел даже думать. Расследование Армия детективов несколько недель рыла носом землю, Хосок не сидел без дела, и даже Чимин уже через пару дней плюнул на свои страхи и присоединился к расследованию. Как ни странно, но именно ему, а не Хосоку, и не профессионалам, удалось собрать самые интересные сведения. Обширные знакомства в VIP-кругах плюс везение сделали свое дело. В целом, выхлоп был не велик, но он был. Услугами беты-шлюхи никто из пострадавших не пользовался. Но подходящий под описание бета — невысокий, худенький паренек в надвинутой на лоб шапке — в сводках все же появлялся. Например, мелкий, но не по статусу жадный чиновник, разбившийся на машине, за несколько минут до той аварии поучаствовал еще в одной, совершив наезд на перебегавшего дорогу бету. По словам очевидцев, бета ненадолго потерял сознание, но все обошлось, и с места происшествия он ушел сам, отказавшись и от помощи, и от предложенных напуганным водителем денег. Еще один злопыхатель накануне скоропостижной смерти от инсульта страшно разругался с бетой, пришедшим к нему по объявлению о найме на какую-то незначительную должность. Что уж они там не поделили, выяснить не удалось, но секретарь рассказал, что багровый от злости хозяин буквально пинками вышвырнул бету за дверь. Двое альф-конкурентов, очень удачно забросивших дела в связи с громкими бракоразводными процессами, были обнаружены мужьями в объятиях друг друга ровно после того, как весь вечер квасили в компании молодого беты. А недавний жулик перед несостоявшимся вылетом повздорил с похожим бетой в сортире аэропорта. Интуиция не подвела Чон Хосока. Его подозрения полностью оправдались, он не стал удачливее. Но то, что открылось ему после этого расследования, заставило его сердце биться загнанным зверем. Хосок боялся поверить, но получалось, что Мин Юнги был жив и сам нашел его. Нашел и помогал, ухитряясь что-то такое делать с врагами Хосока, чего ни сам Хосок, ни его детективы понять не смогли. Да, можно как-то нахимичить с машиной, особенно, если хорошо разбираешься в технике. Да, можно спровоцировать инсульт и перестрелку, намеренно разозлив больного или, соответственно, конкурирующую группировку. Да, можно слить мужьям информацию о любовниках. Но что можно сделать с пассажиром в туалете, чтобы разбился самолет? Или Юнги потом «поработал» еще и с пилотом? С самолетом? Информации чертовски не хватало. Детективы не исключали и вероятности того, что все это просто совпадения, ведь не было никаких твердых свидетельств, не было имен, не было яркой запоминающейся внешности, или особых примет. Но Хосок чувствовал, что это он, его пара. Он всегда знал, что почувствует истинного, и вот теперь действительно чувствовал. Он словно вновь увидел надвинутую на лоб шапочку и пытался представить лицо Юнги — повзрослевшее и изменившееся. Помощь была весьма своеобразной, но очень существенной и абсолютно бескорыстной. А Юнги оставался в тени, избегая встреч со своим истинным. «Почему? — не мог понять Хосок, — Почему он не хочет меня видеть? Если он помогает мне, значит, он не забыл. Он помнит меня… Он нашел… Почему же он прячется, словно Ангел? Может, он все еще боится? Юнги, отзовись! Позволь найти тебя, посмотреть на тебя, услышать твой голос, обнять…» По всему выходило, что если Юнги и зарабатывал периодически собственным телом, то дешевкой никак не был. Чимин утверждал, что он симпатичный и хорошо одет. Да и другие свидетели говорили о бете как об обычном парне — впечатления обитателя дна он не производил. Хосок, проанализировав все это, вздохнул чуть свободнее. Значит, с Юнги все более-менее в порядке. Но тогда получается, что он просто не хочет встречаться с Хосоком. Не может же, в самом деле, взрослый бета бояться встречи с альфой, как боялся когда-то ребенок? Чимин предположил, что бета стесняется просто того, что он бета. Многие беты считают себя бесполезными, «пустоцветами», недостойными нормальных отношений ни с кем, кроме себе подобных. Но Хосок, как всегда, вывернул все наоборот: «Я пойму, если тебе не нужен инвалид, если ты не хочешь меня обидеть, не хочешь давать напрасной надежды. Почему тогда ты помогаешь мне? Зачем?» В черном-черном городе… Чимин собрал кучу однотипных описаний и слухов, однако его собственный рассказ выбивался из общего ряда. Он по-прежнему утверждал, что бета был без шапки и с настоящими черными волосами. «Впрочем, — обиженно говорил он, — что толку тебе повторять? Ты ведь все равно не поверишь». Да, Хосок давно уже не верил ни в какие страшилки. Он только улыбался, вспоминая, как рисовал своего неправильного черноволосого Ангела. Родители то смеялись, то злились, то переживали. Но всегда убеждали Хосока в том, что таких людей не бывает. А сейчас на пороге дома стоял его отец: — Я смотрю, ты все-таки докопался. Узнал про своего черного «ангела», да? — в голосе отца смешались страх, злость и усталость. — Кого? — удивился Хосок, — Ты… про Юнги? Вопросы сыпались один за другим, Хосок готов был чуть ли не наброситься на отца. «Почему «черного»?» «Ты его знаешь?» «Значит, ты тогда нашел его?» «Почему он не пришел, это ты его не пустил?» «Чимин говорит, что у него черные волосы, это правда?» «Ты же говорил, что так не бывает! Ты мне врал?» — Господи, Хосок, ты как был ребенком… Сядь, — отец надавил на плечо сына, — и слушай. В Кванджу отец Хосока не был обычным чиновником. Он руководил отделением секретной службы, специализирующимся на устранении неугодных государству людей. А поскольку объектами его «работы» были большей частью слишком удачливые цветные, то и подход тут требовался особый: обычные киллеры с задачей не справлялись. Их небольшое управление было лишь первым звеном цепочки. Они сами, естественно, никого не убивали, занимаясь только планированием операций и подбором исполнителей. — Ты что, работал с наемными убийцами? — ужаснулся Хосок. — Хуже. Я работал с черными. Люди не верят в существование черноволосых. Для абсолютного большинства они — лишь детская страшилка да стандартный прикид на Хэллоуин. Но те, кто верит, и особенно те, кто знает, считают их отродьем дьявола. Эти люди не просто неудачники. Все гораздо хуже. Они приносят несчастья другим. Так что возле дороги, которой не было ни на одной карте, стоял несуществующий «черный» дом, в котором жили черные-черные люди. Детская страшилка оказалась почти правдой. В доме, правда, не было ни узких темных башен, ни мрачных подземелий. Это был просто длинный изогнутый таунхаус, больше напоминавший старый барак, — с отдельными квартирками и отдельными входами. Людей было немного, в разные годы десяток-полтора взрослых, плюс еще дети. Детей растили несколько человек из обычных темных. И они же служили связными между исполнителями и руководством. Это были обреченные люди, фактически камикадзе, по разным, обычно просто не оставлявшим им выбора причинам, польстившиеся на хорошие деньги. Кто-то из них ухитрялся проработать несколько месяцев, кто-то бесследно исчезал после пары недель. Схема была проста, как и все гениальное. Если объект нужно было лишь припугнуть, на контакт с ним отправляли одного черного. И через несколько часов или даже минут жертву поджидал совершенно естественный несчастный случай, обвинять в котором было абсолютно некого. Если же требовалось радикальное решение проблемы — шли трое-четверо, и их совместного воздействия хватало для того, чтобы несчастный случай закончился похоронами. — Мы отслеживали их всех. Как правило, с самого рождения. И по возможности забирали. Многих, правда, не успевали, их убивали родители, братья, соседи… — Бедные, бедные люди, — Хосок вытирал слезы, — это же так страшно, приносить кому-то несчастье… — Возможно. Но поверь, большинство из них очень неплохо приспосабливались. Они были циничными и озлобленными, иногда неуправляемыми, с ними было очень сложно работать… Хотя в общем-то мы ведь им помогали — давали жилье, охрану… — И скрывали от всех их существование. Это же… Вы же их в тюрьме держали, да? И заставляли убивать… Только при чем здесь Мин Юнги? Он тоже… из них? — Фактически, подтверждения у нас нет, никто из наших без шапки его так и не видел. По документам он обычный темный бета. Но дело о пожаре попало к нам как раз из-за подозрений, что в приюте мог оказаться черный — слишком много там происходило нехорошего. Я тогда, сам понимаешь, не очень вникал, не до этого было… Мы всех детей и сотрудников проверили, более того, даже потом распределили их по разным местам, на всякий случай, чтобы гарантированно отследить, если вдруг мы все-таки ошиблись. Но процентов на девяносто мы уже знали, что виновник — пропавший без вести Мин Юнги. Все нити сходились к нему. Все, кроме одной. По всем законам он должен был сгореть в том пожаре. Мы выяснили, он спал один, в углу за столами и свалкой тряпок. Про него бы и не вспомнили, он должен был погибнуть. Но почему-то той ночью он ночевать не пришел… Ну вот… Я сам поработал со свидетелями, зачистил все документы, организовал его розыски. Бесполезно, он как сквозь землю провалился… А потом — сам знаешь — нам пришлось уехать. — Значит, ты все знал, да? Ты не говорил мне про пожар, я думал, ты меня жалел… А ты знал… Я оплакивал его, а ты знал, что он жив, и не рассказал… Почему, отец? Почему ты не рассказал мне? — Как я мог? Сам-то подумай… О том, что с тобой случилось, когда ты его встретил. — Что… Нет! Нет, это не он! Это просто совпадение, он не мог! Он же нашел меня, он мне помогает, он не мог! Отец, он не мог… он не хотел! — Ты так и не понял, да? Это от них не зависит. Им не нужно ненавидеть человека, чтобы сделать ему плохо, им не нужно хотеть! Любой близкий контакт — понимаешь, любой! — физический, эмоциональный, злоба, презрение, симпатия, любовь! Они несут несчастье всем, они разрушают все, к чему прикасаются, они не могут этим управлять! Хосоку открылась совершенно новая правда. Он вспоминал, как мальчик на заборе упорно не хотел знакомиться, как убегал, как кричал, умоляя не подходить к нему. Юнги не боялся Хосока, он боялся за Хосока. Он уже не был ребенком, он все понимал. Он боялся себя. Все, как говорил Чимин, сходится. — А сейчас… Он нашел меня, чтобы… исправить? Ты думаешь, он пытается загладить свою вину, да? Альфа лишь пожал плечами. Среди сотрудников спецслужб не бывает бывших. Господину Чону разрешили уйти в отставку из-за несчастья с его сыном, но некоторое время назад нынешнее руководство управления «пригласило» его на серьезный разговор. Спецслужбы неожиданно столкнулись с тем, что в Сеуле завелся конкурент — некий наглый одиночка, действующий по их же схеме. Бета не был киллером в полном смысле этого слова. Но его нанимали и не на убийства, а скорее для более мягкой нейтрализации жертв без лишнего шума. Сарафанное радио в весьма узких и неразговорчивых кругах, отсутствие посредников и гарантированный результат — болезнь, тюрьма, банкротство, несчастный случай. Жертвы были крутыми, клиенты — серьезными, работа — тонкой. Складывалось впечатление, что этот бета по своим «способностям» намного превосходит других черных, к тому же не обделен умом и фантазией — он был неуловим и легко избежал всех расставленных ловушек. О его выходках спецслужбы если и узнавали, то постфактум. В последнее же время бета стал особенно наглым и креативным. Вот только и в отделе не лохи сидят. И эти «не лохи» ухитрились установить связь между доброй половиной предполагаемых жертв неуловимого черного: все они так или иначе мешали жить одному и тому же человеку. Сыну их бывшего начальника. Дерьмо поперло из всех щелей и достигло высочайших государственных чинов. У отца Хосока были очень крупные неприятности и долгое разбирательство, пока, наконец, он не доказал, что сам он не при делах, а его дурак-сын вообще не в теме. Мин Юнги работал на благотворительной основе и по собственному почину. Отец, оценив ситуацию в целом, сначала переживал, что Хосок тоже догадается об источнике своего везения и докопается до правды. Он даже снова присоединился к работе своих бывших коллег, но потом немного успокоился: люди редко признают, что удача не их заслуга, это вряд ли придет в голову и Хосоку. К тому же сам Мин Юнги не хотел быть обнаруженным. Отцу было все равно, какие причины побуждают черного скрываться, главное — он умный, и если уж спецслужбы не смогли его отловить, то Хосок, даже со всеми детективами Сеула, и подавно до него не доберется. Отец не учел одного юного говнюка по имени Чимин, который, что называется, подал идею, а потом и присоединился к расследованию, звезданув своей королевской удачей. «Жаль, что безмозглый, — с горечью думал альфа, — на секретной службе такому цены бы не было». — Значит, вы тоже ищете Юнги, — вздохнул Хосок. — Зачем? Хотите посадить в клетку и заставить на вас работать? — Хосок, он же преступник, пойми. Он сознательно приносит людям беды, а иногда и смерть. Он зарабатывает этим… — А вы? Разве вы не делаете этого сознательно? Почему вам… Он же не может иначе! Наверно, это единственный его заработок, я знаю, он пытался по-другому… Как ему еще жить? — Будет жить у нас. Если сможет, конечно. Я боюсь, что его проклятие слишком сильное, он способен убивать и в одиночку. Вспомни, что было с тобой, ты же чуть не погиб! Вспомни приютских детей! — господин Чон не выдержал, встал и теперь взволнованно ходил по гостиной. — Я даже представить боюсь, в скольких смертях он виноват, но так не может продолжаться… — Он не виноват! Отец, оставьте его в покое, я сам найду его, я ему помогу, ему не нужно будет работать, он больше не будет… — Ты в своем уме? — взревел альфа. — Тебе жить надоело? Или ты забыл, как задницу до дыр отлеживал?! Даже нас, профессионалов, все наше управление специально вывели в Кванджу, хотя черная база всегда была под Сеулом! — Так ваше управление еще и трусы! Не трогай Юнги, отец, убери своих людей. Он мой, ты забыл? Он мой истинный, я вам его не отдам! Я теперь знаю, что он жив, и я его найду, я без него жить не буду, слышишь! Хосок кинулся на отца, вцепился в его воротник. Отец не отступил. Он был совсем немного выше, но заметно тяжелее исхудавшего сына. Силы были неравными. Пожилой альфа, уверенный в своей правоте, словно скала стоял посередине комнаты и легко отправил Хосока обратно в кресло. — Сын, ты идиот. После этого ты еще спрашиваешь, почему я тебе не рассказывал? Лично у меня нет желания увидеть, как мой единственный ребенок сыграет в ящик. Если ты забыл, однажды я его уже чуть не потерял. И второй раз не потеряю. И еще, — мужчина, вроде бы взял себя в руки, успокоился, но вдруг снова сорвался на крик, — Откуда ты, черт побери, знаешь, что он не виноват? Они другие, пойми! Они наслаждаются своей властью! Они счастливы, когда идут на задание, их не приходится заставлять, их приходится сдерживать! Если Юнги действительно черноволосый и выжил без нашей помощи — это очень опасный человек. Страшный! Его будут искать. Я сам буду его искать! И найду! Хосок смотрел на отца снизу вверх, глаза его сверкали бешеным огнем. Такого взгляда отец не видел ни разу. Он пробирал до мурашек и пугал своей решительностью. А еще на лице Хосока вдруг появилась улыбка — легкая и мечтательная, как в детстве. Все это вместе делало лицо сына лицом сумасшедшего. — Отец… скажи… а Ангелов вы тоже запираете? Тоже используете их? Как? Заставляете охранять нужных людей? — Каких Ангелов, Хосок? Чимин, который все это время, поджав ноги, сидел на диване и мирно грыз орешки, сразу же напрягся. Он перестал двигать челюстями и задумчиво переводил взгляд то на одного, то на другого. — Белых Ангелов. Людей с белыми волосами. Они тоже сидят в вашей тюрьме? — Хосок, честное слово, ты как был ребенком… А-а-ай… — не договорив, мужчина обреченно махнул рукой, — Людей с белыми волосами не существует, Хосок! Белые Ангелы — это просто легенда! Детская сказка. Когда альфа уже был у двери, из угла подал голос безмозглый говнюк, даже не потрудившийся встать и проводить старшего: — Будьте осторожны, господин Чон. Я, конечно, не имею права вмешиваться в вашу работу, но на вашем месте я бы и близко не подходил к этому черному. Мы с мужем о-о-очень расстроимся, — гаденько протянул он, — когда с вами случится что-нибудь отвратительно неудачное. — «Если» со мной что-то случится. «Если», а не «когда» — ты это хотел сказать? Или ты думаешь, что лучше меня разбираешься в черных? — Не-а, в черных я совсем не разбираюсь, — Чимин беззаботно пожал плечами, — Но это и неважно, потому что… В общем, не «если», господин Чон. «Когда». Ночь и утро Наверно, эта ночь была самой счастливой в жизни Хосока — несколько часов, когда он мечтал о встрече со своим любимым. О настоящей встрече с живым человеком. У него в руках были все карты. Он знал, что Юнги жив. Он знал, чем тот занимается. Он знал, что с помощью Чимина и десятка его разноцветных знакомых сможет выйти с ним на связь. Он обязательно найдет Юнги. Он ему поможет. Полночи Хосок тихо разговаривал с подушкой, представляя, как перехватывает Юнги возле его дома, как они долго смотрят друг на друга. Они пойдут к Юнги, и будут сидеть в его небольшой комнатке прямо на полу. Может они будут просто молчать, а может расскажут, как жили все эти годы. Хосок обязательно скажет Юнги о своей любви. Потом Юнги долго будет уговаривать Хосока уйти, но Хосок ведь не сможет больше жить без Юнги… Хосоку ведь все равно, что с ним после этого будет… Их счастье закончилось, так и не начавшись. Однажды они уже встретились. Хосок слишком хорошо помнил те последние секунды: перед тем, как провалиться в забытье он видел ужас и отчаяние на лице Юнги. Эта картинка намертво отпечаталась в его памяти, она годами его преследовала, изводила неизвестностью. Хосок страдал, думая, что сам напугал мальчика, он не понимал — чем. И лишь теперь понял… Когда Хосок вновь встретится с Юнги, все повторится. Если пятнадцатилетний подросток, видевший Хосока всего несколько раз, был в страшной панике, если он все эти годы чувствовал себя виноватым, то что с ним станет теперь? Юнги помнит Хосока. Юнги рискует свободой ради его благополучия. Юнги пытается искупить свою невольную вину. Юнги не важно, что Хосок несвободен. Юнги любит его. Хосок теперь это не просто знал, он чувствовал. Что будет с Юнги, когда с Хосоком снова случится что-то ужасное? Из-за него. А если Хосок погибнет? Даже если сам Хосок согласен погибнуть — пусть ради одной только встречи, — что потом будет с Юнги? Как ему после этого жить? Неужели так благодарят своего истинного за годы страданий, за преданность, за любовь? Неужели ради собственного счастья — так неотвратимо недолгого — Хосок заставит любимого мучиться еще больше? Хосок попытался представить, каково это — любить и знать, что одно твое присутствие может обернуться для любимого бедой. Или смертью… Понимать, что обречены не только чувства… Знает ли Юнги, что Хосок тоже не забыл его? Или видит лишь счастливого бизнесмена, ожидающего прибавления в недавно созданной семье? Чувствует ли, что Хосок без него задыхается, что из кожи вон готов вылезти, только бы увидеть? Или любит беззаветно, как юный Ангел из легенды? Так ли это важно, если быть вместе им все равно не суждено? *** — Интересно, а он понял, что сам стал виновником нашей свадьбы? — спросил Чимин, — Мне кажется, тебе нужно как-то сказать ему, что ты его любишь. Прикинь, как ему херово рядом с тобой чужого чувака наблюдать! Он же не знает, что мы просто друзья… Чимин осекся. Хосок его не поправил. Друзья. Они были очень разными. И вместе оказались не по своей воле. Но что-то все же объединило их. Сблизило. Какое-то внутреннее одиночество, которое Хосок пытался от всех спрятать, а Чимин даже не осознавал. Могут ли альфа с омегой стать настоящими друзьями? Видимо, могут. А Чимин и не заметил, как невольно вырвавшееся слово оказалось правдой. Он и сам не ожидал, что так скоро сможет назвать мужа своим другом. Он вообще не ожидал, что захочет это сделать. Но Хосок доверился ему. Просто и прямо, не усомнившись в его порядочности, не требуя никаких обещаний, Хосок рассказал Чимину историю своей любви. И попросил помощи. И Чимин… А что Чимин? С ним впервые поделились чем-то сокровенным, глубоко личным… К тому же, ему ведь все равно делать нечего. Он с энтузиазмом носился по городу, обзвонил и повстречал массу старых знакомых, узнал все сплетни. В сто пятидесятый раз вынужденно рассказывая о своих злоключениях, Чимин понял, что друзей у него, на самом деле, не было: на всех лицах, под не очень качественными улыбками, прятались презрение, злорадство или зависть. Но Чимин не переживал: теперь у него был человек, который доверял ему, уважал и всегда говорил правду. Чимин не был в состоянии оценить тот печальный факт, что Хосок был единственным, кто увидел в нем человека: даже для родителей Чимин был всего лишь наследником и неоправдавшейся надеждой. К счастью для себя, омега о таких вещах вообще не задумывался. Просто Хосок оказался неплохим парнем — странным и непонятным, с доисторическими представлениями о мире — другим, но неплохим. До Чимина как-то исподволь, незаметно дошло, что Хосок настоящий, что он не рисуется, не выпендривается и не старается прикрыть свои комплексы. Что он такой на самом деле. Хосок не завидовал Чимину, не осуждал его и не читал моралей. Зато он дал возможность почувствовать себя нужным. Скорее всего, именно это и подкупило неискушенного в нормальных человеческих отношениях омегу. Он тоже потянулся к Хосоку, с которым и днем оказалось не менее комфортно, чем ночью. Их очень сблизило расследование и общая цель, поначалу показавшаяся Чимину откровенно бредовой. Но каждый раз, когда Чимин находил все новые подтверждения, он видел в глазах своего мужа маленькую искорку счастья и огромную благодарность. И незаметно для себя омега начал радоваться и переживать вместе с Хосоком. Он тоже принял мужа, хотя так до конца и не смог понять. Чимин, например, не смог понять, почему Хосок всегда и во всем считает себя виноватым: «Он что, пуп земли, чтобы все только от него зависело? Или вот дети. Чужие. С кошмарными темными волосами. Зачем Хосок гуляет с ними, одевает, кормит? Зачем учит их?» Нет, деньги, по причине их безоговорочного наличия, никогда не были для Чимина ценностью. Он не был жадным, и ему было абсолютно наплевать на немалые суммы, которые Хосок тратил на лечение или образование какого-нибудь ничейного малыша. Но читать бестолковым детям сказки или играть в жмурки, изображая из себя слепого идиота? Не сразу Чимин понял и невероятную преданность, даже одержимость Хосока этим бетой — Мин Юнги. Да, бета был вполне ничего себе, но ведь Хосок его даже не видел! Он видел только приютского подростка — наверняка некрасивого, прыщавого и в обносках. Как такого можно было полюбить, это отдельный вопрос, но каким же чокнутым нужно быть, чтобы пронести эту детскую любовь через полжизни? *** Наутро после разговора с Чоном-отцом, Чимин зашел в комнату к так и не уснувшему Хосоку, лег рядом с ним на промокшую подушку, обнял со спины и уткнулся лбом в светло-русый затылок. Теперь была его очередь — понять, помочь, утешить. Но ничего не получалось. Поговорив всего несколько минут, они вместе пришли к выводу, что ситуация — полный тупик. — Найди своего таксиста, — вдруг снова попросил Хосок. — И зачем? Еще скажи, шофером его нанять! Чтобы надо мной весь город ржал: «У Пак Чимина темный шофер!» Да? — Чимин привычно рисовался, но на самом деле он, кажется, понимал, что хочет донести до него муж. — Ты думаешь, что я упускаю свой шанс на счастье? Это вряд ли… Я ведь не люблю его, это был просто секс, понимаешь? Хотя нет… Ты ведь ничего не знаешь о сексе, так же как я ничего не знаю о любви. И… кажется, я не хочу оказаться на твоем месте, мое мне нравится гораздо больше. Это была не совсем правда. Чимин не был склонен к серьезным размышлениям, но какая-то идея, робкая и поверхностная, все же пролетела в его голове. О том, что возможно Хосок с Юнги — на самом деле настоящая пара, что они достойны друг друга, достойны своей отчаянной любви. И еще Чимину вдруг захотелось так же: чтобы нашелся человек, который любил бы его так же сильно, чтобы согласился ради него быть шлюхой и кидаться под машины. Чтобы не боялся рисковать свободой, не боялся умереть… «А не сбежал бы и не бросил меня!» Как-то так получилось, что Чимин вспоминал лишь одного из своих ебарей — последнего. Таксист единственный не бил его по заду, не пихал в рот свой член, не рычал и не кусался. Не пытался выдрать клок волос «на память». Не говорил пошлостей, не стонал матом и не называл течной сучкой. Он был сильным, но за три дня ни разу не сделал Чимину больно и не оставил на его теле ни одного синяка. Фактически похитивший Чимина, он не использовал его. В отличие от всех предыдущих, таксист не обращался с Чимином, как с блядью. И Чимин злился. На то, что таксист удрал, даже не попрощавшись. На то, что оказался трусом. На то, что был темным. *** Хосок не поехал ни на работу, ни в детективное агентство, ни в приют. И если бы не Чимин, он бы точно сошел с ума или вскрыл себе вены. Но у омеги получилось немного его успокоить. Потихоньку, откровенным разговором, свежесваренным кофе и нежными объятиями Чимин вывел Хосока из состояния «я больше не могу», заставил думать о Юнги. Это был жестокий способ, но, похоже, единственный. Ни на какие другие раздражители Хосок не реагировал. И Чимин убедил его, что он должен держаться. Должен — ради своего беты, ради его благополучия, его безопасности. О счастье, конечно, не могло быть и речи. В очередной раз Хосок вынужден был взять себя в руки, смириться и жить дальше. И он, черт побери, жил! Он был предельно осторожен, изо всех сил старался не заиметь новых врагов и как можно быстрее помириться со старыми, пытался увидеть любую проблему еще до ее появления, только чтобы не вынуждать Юнги очередной раз светиться и рисковать. Чимин здорово помогал ему: в свой первый визит в офис мужа везучий омега «совершенно случайно» раздавил поставленный конкурентами «жучок», подслушал телефонный разговор одного из замов, оказавшегося шпионом, и нашел пропавшую еще неделю назад папку с документами, отсутствие которой грозило Хосоку крупными неприятностями. Хосок не ошибся в Чимине. Испорченность омеги была какой-то однобокой, странной, местами даже забавной. Он не был наглой стервой. Скорее — просто везучей беззаботной шалавой (конечно, даже мысленно Хосок использовал другие выражения). Он легко сходился с людьми, люди прощали ему мелкие глупости и показушное превосходство, а сам Хосок удивлялся энергии вроде бы избалованного и ленивого паренька. А еще Чимин, не стесняясь, раззвонил направо и налево о чисто формальных отношениях в их семье. Его предки были взбешены, но ничего не смогли поделать: учитывая репутацию Чимина, люди с удовольствием верили, что ребенок у него не от мужа. Хосок за него беспокоился, но Чимину на мнение окружающих было откровенно наплевать. Зато они могли надеяться, что информация как-нибудь дойдет до Юнги. Хосок вздрагивал каждый раз, когда слышал о несчастном случае, чьей-то болезни или еще каких-нибудь неприятностях. Он все время думал, не было ли рядом любимого? Не его ли это работа, и не крутятся ли поблизости спецагенты отца? Ромашки Март подходил к концу. Чимин стоял перед большим зеркалом, оценивая масштабы бедствия: ему все-таки пришлось обновить гардероб. Хосок подошел сзади и обнял мужа: — Тебе идет, — улыбнулся он. — Мне все идет, — совершенно искренне ответил омега. — Устал? Идем, ужин уже готов. Даже без любви и секса из них получилась неплохая семья. Их отношениям не мешали ни ревность, ни чувство собственничества, ни желание видеть в партнере идеальную пару. Они не изводили друг друга придирками или недоверием, не требовали к себе чрезмерного внимания. Может быть, ребенок Чимина никогда не увидит родителей страстно целующимися, зато в его семье всегда будут взаимное уважение, привязанность и понимание. А Чимин не пытался ничего анализировать и не задумывался о будущем. Просто его перестала раздражать забота мужа. Просто ему все нравилось. И пусть молодому здоровому организму не хватало плотских утех, Чимин решил, что реальная связь на стороне будет проявлением неуважения и вообще, чем-то лишним и даже грязным. Будь на месте Хосока кто другой, Чимину было бы все равно. Но именно этого альфу он оскорбить не хотел. Любовь Хосока к своей паре, чистая и преданная, выдержавшая испытание разлукой, временем и безнадежностью, вызывала в Чимине ощущение чего-то недостижимого, недоступного его пониманию, и вместе с тем желание как-то соответствовать, самому быть чуточку лучше, помочь Хосоку, позаботиться о нем. В последнее время Чимин часто ездил с Хосоком в офис. Он не вникал в тонкости управления бизнесом, но одним своим присутствием заставлял контору работать куда эффективнее: люди быстро поняли, что с этим цветным шутки плохи. Но сегодня Чимин сказал, что «у него дела», и еще утром исчез в неизвестном направлении. Хосок вернулся поздно и действительно устал: согласовывая открытие нового филиала, он объездил полгорода и вылизал с десяток чиновничьих и секретарских задов. Раньше ему стало бы противно от самого себя, но сейчас нет. Сейчас он знал, что делает все это ради безопасности Юнги, а значит, он будет улыбаться, сыпать комплиментами, соглашаться с глупостями и давать взятки. Главное, видеть, для чего все это делается. А Хосок видел. Каждую минуту с ужасом представлял себе, как люди отца ловят Юнги, заталкивают в машину и увозят в «черный дом». Хосок крутился, как белка в колесе, носился, как сайгак, и уставал, как собака. У них с Чимином получалось — бизнес продолжал процветать и без помощи Юнги, которая теперь не требовалась. И лишь темными ночами из щелей неуверенности и страха выбирались нехорошие мысли. Хосоку казалось, что он ждет. Ждет, что все-таки облажается. Ждет, что найдется какой-нибудь слишком жадный бюрократ или неучтенный конкурент, с которым он не справится сам. Ждет, что кто-то упадет с моста или ошпарится кипятком. Ждет, что Юнги снова поможет ему. Снова докажет, что не забыл. Что любит. Он чувствовал себя трусом, обвинял в неверии и малодушии, но ничего не мог поделать. Он по-прежнему ждал встречи с Юнги. — У меня есть кое-что для тебя, — неуверенно сказал Чимин, когда они заканчивали ужинать, — Не знаю, захочешь ли ты, но я бы на твоем месте воспользовался. В ладонь Хосоку легла небольшая помятая бумажка. — Что это? — Явка. Я немножко сымпровизировал, но вроде вышло. Прикинулся потенциальным клиентом, нашел нужных людей… Ну, в общем, если здесь оставить записку, она попадет к Юнги. *** «Здравствуй, мой милый ангел. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Но прошу, будь осторожен. Мой отец ищет тебя. Со своими неприятностями я постараюсь справиться сам, я хочу быть уверенным, что с тобой все в порядке. Пожалуйста, не рискуй из-за меня и не терзайся понапрасну. Не думай, что в чем-то виноват передо мной, это не так. Я люблю тебя. Ты — мой ангел, я не жалею о нашей встрече, я жалею лишь о том, что не смог найти тебя и все сказать тебе раньше. Пожалуйста, позволь мне хотя бы раз увидеть тебя снова. У меня не осталось ничего, кроме детских воспоминаний и кусочка твоей куртки. Если ты боишься навредить мне, покажись хоть на минуту, хоть издалека. Или напиши. Что хочешь, хоть что-нибудь. Пожалуйста. Я буду ждать. Навсегда твой». Письмо отнес Чимин. Через сутки на том же месте он должен был забрать ответ и координаты следующей связи, но не нашел ни того, ни другого. Ответ пришел через две недели. Чимин обнаружил его в почтовом ящике у ворот. Просто фотография — без подписи, без конверта, без адреса. На фотографии была ладонь. Крупным планом и слегка не в фокусе. На ладони лежал отрезанный от визитницы прозрачный кармашек. А в нем — два высохших цветка ромашки с расплющенными серединками и обломанными раскрошившимися лепестками. Чимин был разочарован и расстроен. Он даже пустил слезу. Но Хосок только как всегда грустно улыбнулся: плакать он будет ночью. Один. *** — Ким Намджун, — выдохнул омега, только переступив порог. Чимин опять пропадал где-то целый день, и Хосок не застал его дома, вернувшись с работы. Альфа уже привык к везению цветного, и не беспокоился: заказал ужин, неудачно попробовал почитать, сходил в душ. — Прости, что? — Ким Намджун. Темного таксиста зовут Ким Намджун. Черт, даже имя какое-то дурацкое… — Ты все-таки нашел его! — обрадовался Хосок. Но Чимин показал ему щедро заляпанный печатями листок: вызов к следователю для опознания подозреваемого. — Нет. Его поймали. Соседи настучали. Позавидовали, суки. — И что? Ты его видел? Ты его опознал? — Опознал, конечно, не хитра задача… — Зачем? — упавшим голосом спросил Хосок. — Его ведь убьют! Ты что, соврать не мог? — Соврать? Мне как-то и в голову не пришло. Соврать… Наверное мог бы. Хотя… Знаешь, это представление даже и опознанием назвать нельзя было. Его поставили в рядок с четырьмя светлыми, прикинь! Что бы я сказал? Что в упор не помню, кто меня три дня трахал? Да и этот дурак тоже учудил: нет бы спокойно стоять, так все носом водил, видать, почуял, что я за стенкой. Неудачник он и есть неудачник, что с него возьмешь? Сам виноват… — И что теперь? — Через неделю суд. Ну и исполнение… С темными не церемонятся, сам знаешь. С темными не церемонятся. Можно не сомневаться, что через неделю цветной будет отомщен, а темному воздастся по заслугам. Чимин повернулся к зеркалу и сказал своему отражению: — А врать нехорошо, да? *** Утром в день суда Чимин нарядился, как на праздник. Прихорашиваясь перед тем же самым зеркалом, он удовлетворенно хрюкнул: — Ну что, солнце мое персиковое, кажется, удача к нам возвращается. Волосы Чимина снова приняли свой натуральный оттенок. Чон Хосок поджал губы и, ни слова не говоря, ушел к себе. «Повезло» У Намджуна уже неделю не было секса. Конечно, его многочисленные братья, сложив свои лапки домиком и опустив в пол глазки, непременно сказали бы ему, что это Всевышний оберегает его от искуса, но Намджуну было срать и на братьев, и на их Всевышнего еще до того, как он свалил из этой чокнутой сектантской семейки. А уж теперь и подавно. Теперь Намджун, не имевший в юности возможности даже по-людски подрочить, дорвался до граничащей с дикостью свободы. Теперь его всевышним стал секс. Этот бог не требовал ни молитв, ни бдений, зато неизменно приносил радость и не заставлял погружаться в тяжелые думы о смысле жизни. Жизнь, правда, смыслом все равно не наполнялась. За несколько лет тяжелого труда Намджун не смог накопить даже на самое захудалое собственное жилье, и ютился в каких-то вонючих съемных норах и мерзких трущобах. Единственной его собственностью была старая развалюха с желтыми номерами и шашечками на крыше. Все было просто: машина давала ему возможность хоть как-то существовать, а секс — хоть как-то жить. Намджун с удовольствием трахал все, что попадалось. Конечно, он предпочитал омег, но не брезговал и бетами, а на крайний случай годились и пьяненькие альфы. Неделю назад машина Намджуна чуть было не рассыпалась прямо во время рейса, и несколько дней он занимался «сексом» исключительно со своей телегой, а про всевышнего вспомнил, когда яйца уже звенели от недотраха. С каким удовольствием Намджун засадил бы сейчас этому худенькому бете, голосовавшему прямо посреди оживленной улицы, будто он бессмертный! Но бете приспичило в понтовый ночной клуб, куда пускали только цветных. — Что слюни распустил? — прикрикнул он на Намджуна, — За дорогой смотри, а то въебешься куда-нибудь, а мне потом пешком переться! «Чертов Хэллоуин, — подумал Намджун, — полгорода в черных париках, сразу и не разберешь…» Намджун их ненавидел. Всех. И светлых, и цветных. Особенно цветных. Вот за эту непробиваемую наглость и уверенность в своей удаче. Но что ж поделаешь, придется лебезить, ведь его всевышний грехи на халяву отпускает крайне неохотно. Тем более, бета попросил дождаться его у клуба и бросил на сиденье крупную купюру. Очень крупную купюру — не на одну порцию грехов хватит. Намджуну редко удавалось возить цветных, и опыта в общении с этой публикой у него не было. Поэтому он и растерялся, когда в его машине вдруг оказался еще один цветной, на этот раз без парика, — фантастической красоты персиковый омега. Такого Намджун не видел еще ни разу. Если заплативший ему бета был картинкой, то этот омега — полотном. Произведением искусства. Шедевром. А запах! Ни один трахнутый Намджуном омега не пах так одуряюще прекрасно, а Намджун знал в них толк, ведь один раз ему удалось переспать даже со светлым! Но теперь все светлые этого мира казались ему вонючими уродами. Потому что цветной омега в его машине… течный персиковый омега в его машине, коснулся его шеи! И требовал отвезти его домой! В голове у Намджуна настолько помутилось, что он… отвез. *** Ким Намджун, обвиняемый в похищении, многократном изнасиловании, оставлении без помощи и вообще во всех смертных грехах, понуро сидел на скамье подсудимых в переполненном зале, съежившись под прицелом сотен возмущенных взглядов цветных, светлых и телекамер. Он давно смирился со своей участью, и временами даже считал, что поделом. Он просто ждал неизбежного финала, надеясь, что тот будет скорым и не слишком мучительным. И еще он совсем чуть-чуть ждал появления на суде жертвы. Опозоренный им омега, оказывается, забеременел, но из-за проблем со здоровьем не смог избавиться от «ублюдка». Намджун старался не думать о ребенке, все равно он его уже не увидит. Просто еще одно «отягчающее обстоятельство»: он не позаботился о предохранении. Можно подумать, он мог! Да он не соображал ничего, он был словно потерявший тормоза поезд. Омега, совсем еще мальчишка, нагло смеялся ему в лицо, а Намджуну уже было все равно — пусть смеется, только бы рядом, только бы не оттолкнул. Нетрудно себе представить, что получилось, когда омега его «не оттолкнул»… До того вечера всевышний Ким Намджуна лишь издевался над ним, бросая, словно подачки, жалкие эпизоды случайного траха. После — всевышним Ким Намджуна стал Пак Чимин. Но проведенная с цветным течка не принесла Намджуну удачи. Это ли удача — влюбиться в того, к кому не имеешь права даже прикоснуться? Он вообще не думал, что так бывает. Но гормональное «люблю, люблю, люблю…», повторенное, словно мантра, тысячу раз в предвкушении удовольствия, на самом его пике и в расслабляющей неге вязки, вновь переходящей в предвкушение, не забылось ни через день, ни через неделю, ни через месяц… Это «люблю» так и осталось с ним — знаменем его поражения, ожогом на коже, болью в сердце. Кому она нужна, его дурацкая темная любовь, если она не нужна даже ему? Если он сам никогда не мечтал ни о чувствах, ни о паре, ни о семье? Место переночевать, стакан лапши и дешевая дырка для траха — вот предел его неудачной жизни. Больше ничего туда не вписывалось. А собственные дети Намджуну, все свое детство вытиравшему носы и жопы семерым младшим братьям, могли привидеться разве что в кошмарах. Странно, но сейчас ему казалось, что у малыша, которого родит персиковый омега, носик и попка будут какими-то другими… Пожалуй, он бы не отказался их вытирать. Только ведь это никому не нужно. Всем нужна только месть, нужна не жизнь Намджуна, а его смерть. Ну вот, скоро они ее и получат. Животный страх, настигший его в тот момент, когда запах омеги стал слабеть, а первобытный инстинкт размножения — притупляться, со временем как-то стерся. Намджун не удивился, что его нашли, не сопротивлялся при аресте, не отрицал свою вину. Он даже не огорчился, когда Чимин опознал его. Не обиделся и на то, что омега хотел избавиться от его малыша… Удача — это не его конек. Поделом. Просто жаль, что так неудачно вышло. Опрос свидетелей обвинения подходил к концу. Прикормленные клубом таксисты, всевидящие доброжелатели-соседи… В суд притащили даже отрекшегося от него отца и двух братьев — естественно, самых рьяных поклонников «настоящего» Всевышнего. Откопали и старое дело о краже копченой курицы, которую голодный десятилетний мальчишка спер из деревенской лавки. Все показания подходили друг к другу, словно паззл, и сплошным ровненьким ковром ложились на подготовленную прессой почву. — Обвиняемый, я к вам обращаюсь! Соизвольте ответить Суду! Намджун, очнувшись, поднял глаза на судью. Вопроса он не слышал. — Обвиняемый, встаньте! — судья повысил голос. — Почему вы находитесь в зале суда в головном уборе? «Ага, а ты только заметил», — подумал Намджун. Он сграбастал шапку не очень чистой пятерней и потянул вниз. Проехавшись по лицу, шапка упала на пол. Казалось, в зале охренели даже стены, такая там наступила тишина. И только когда спохватившиеся первыми журналисты защелкали объективами, по толпе пробежал робкий гул. Волосы обвиняемого, слипшимися сосульками торчавшие во все стороны, были будто обрызганы краской, причем не одной. На темном, очень темном каштановом фоне тут и там выделялись пегие клочки, под вспышками камер отливавшие то рыжим, то грязно-желтым, то вообще зеленоватым оттенком. — Ч-ч-что это? — пролепетал судья. Представление, устроенное Уважаемым Судом специально для наисветлейшей публики и предполагавшее прямо посередине процесса продемонстрировать слишком темные — даже для темного — волосы обвиняемого, неожиданно свернуло не туда. Публика оказалась не в ярости, а в ступоре. Намджун молчал, лишь еще ниже опустив голову. Он единственный не видел своих волос, а потому совершенно не понимал, что происходит. И тут среди потрескивающей тишины раздалось веселое: — Ни хуя себе расцветочка! Обалденной красоты персиковый омега со слегка выдающимся животом и искрящимися волосами — Пак Чимин собственной персоной, — нагло распихивая людей, продирался вперед по проходу и звонко хохотал. *** Комедия, разыгравшаяся в зале суда, надолго затмила все прочие столичные новости. — Заканчивай уже этот цирк, придурок! — сквозь смех крикнул Чимин совершенно ошалевшему Суду. Объективы камер защелкали еще усерднее, слегка изменив прицел. — Пострадавший! Займите свое место! Суд вызовет вас для дачи показаний позже! — Да иди ты в жопу, козел старый! Из меня такой же пострадавший, как из тебя судья. Суд, блять! Справедливость, блять! Если темный, так сразу и в расход? Не разбираясь, да? А я не пострадавший, понял? Где ты видел, чтобы такого, как я, изнасиловали, а? Идиот! Это я его заставил, понял? Я его похитил, я заставил его трахаться! Чё уставились? — Чимин обвел борзым взглядом прибалдевшую публику и совершенно блядски подмигнул репортерам. — Круто было, между прочим. — Пак Чимин, я выношу вам предупреждение! За неуважение к Суду я буду вынужден… Вскочивший от возмущения и раскрасневшийся от праведного гнева судья, как подкошенный, рухнул обратно в кресло. Он захрипел, а пальцы, выронившие деревянный молоточек, судорожно вцепились в воротничок. — Во-во, здоровьем лучше займись… долбоеб, — бросил Чимин, обернувшись. Он уже подошел к обвиняемому и взял его за руку: — Пойдем что ли… повторим. Под вспышками десятков камер персиковый омега покидал зал суда, уводя за собой воняющего бензином темного альфу с фингалом в пол-лица и ужасающей расцветки волосами. Публика гудела страшно — кто-то возмущался и сыпал проклятиями, кто-то откровенно ржал; журналисты наперебой требовали комментариев, персонал суетился возле потерявшего сознание судьи. Чимину было плевать на всех: — Заседание окончено, господа! — заорал он от дверей, — Прошу всех покинуть… Идите на хуй, короче. *** В зале суда Намджун так и не успел понять, что случилось. Настолько вдохновенного вранья он не слышал с того времени, как ушел из семьи — он всерьез думал, что так врать умеет только его отец. Но отец хотя бы фанатично верил в ту чушь, которую нес; Чимин же впечатления полудурка не производил. «Жестокий розыгрыш? Месть? Или цветной кому-нибудь проспорил?» — Намджун перебирал варианты, готовый в любой момент снова оказаться в лапах правосудия. Но омега запрыгнул в пижонский кабриолет и указал Намджуну на соседнее сиденье. За всю дорогу не было сказано ни слова. Чимин лишь молча улыбался и залихватски лавировал в потоке, не обращая внимания ни на разметку, ни на ограничения скорости, ни на гудки и ругань других водителей. Дом Чимина показался Намджуну дворцом. В таком месте он был впервые. Намджун прилип к двери и боялся сделать шаг. Он видел, что своей неуклюжей фигурой, стоптанными ботинками и провонявшей одеждой оскверняет комнату так, как осквернил бы прекрасное лицо Чимина огромный красный прыщ. Чимин, кстати, с разбегу сиганул в мягкий даже на вид диван, оставив своего гостя в самом дурацком положении: по застеленной ковром широкой лестнице в холл медленно спускался Чон Хосок. И вот тут Намджун, и так обалдевший от всего произошедшего, обалдел уже окончательно. Тот, кто по всем человеческим законам должен был бы его просто пристрелить, обрадовался ему, как миллиону долларов. Еще никто и никогда не встречал Намджуна так, как этот странный альфа. «Это сон, — думал Намджун, пытаясь ущипнуть себя за ляжку, но дрожащие пальцы лишь запутались в прорехе на грязных штанах, — Херня какая-то… Я подумаю обо всем завтра, если проснусь». Хосок проводил его в ванную, дал чистую одежду, накормил ужином и вообще всячески старался помочь ему освоиться в их доме. Чимин, развалившись на диване умаявшимся от чудес богом, только наблюдал за происходящим, да иногда похихикивал, если Намджун спотыкался, ронял вещи или пытался войти в зеркало. Но стоило только Хосоку предложить Намджуну одну из гостевых комнат, как омега сразу же вскочил и возмутился: — Перешибется! Со мной будет спать. Хосок улыбнулся еще шире. *** На рассвете конкретно затраханный Чимин, наконец, вырубился. Намджун лежал с ним рядом, смотрел и беззвучно шептал свое «люблю». Он готов был лежать так хоть вечность. Но тихонько встал, укутал крепко спящего омегу одеялом, и, натянув штаны, вышел из комнаты. Он нашел Хосока внизу. В просторном помещении скорее столовой, чем кухни, фигура сидящего за столом человека показалась Намджуну очень одинокой. — Проходи. Спрашивать, хорошо ли спалось, я так понимаю, не стоит? — Не стоит. Намджун все так же топтался в дверях, стесняясь зайти. Хосок тоже не спал всю ночь. Похоже, он даже не ложился. Его светло-русые волосы сохранили следы вчерашней прически, а глаза покраснели. Намджуну стало совсем плохо: этот альфа принял его, как родного, а сам все-таки переживает из-за их с Чимином связи? — Устал? — Хосок улыбнулся. Искренне и понимающе. — Садись. Кофе сделать? Или может, лучше поешь что-нибудь, а потом ляжешь? Тебе бы тоже поспать… — Подожди, не надо, — Намджун шагнул к Хосоку и забрал у него из рук чистую кофейную чашку. — Откуда ты такой взялся, а? Что тут вообще происходит? Объясни мне, я не понимаю… Зачем я здесь? И вчера — что это было? Чимин сказал, что это ты научил его соврать… Хосок усмехнулся и попытался вытянуть чашку обратно. — Откуда у тебя это? Хосок кивнул на уже зеленоватый фингал под глазом Намджуна. Они стояли очень близко, лицом к лицу, вцепившись в одну несчастную чашку. У Намджуна вдруг возникло ощущение, что его допрашивают, настолько пронзительным был взгляд Хосока. Но Намджун уступать не собирался. Ему во что бы то ни стало нужно все понять. — Подрался. — Из-за чего? — Какая разница? — огрызнулся Намджун, но тут же поправился: — Извини… В камере один козел сказал, что я сдохну из-за главной городской… — Ты мне нравишься, — вдруг оборвал его Хосок. А Намджуну показалось, что это Высокий Суд вынес ему вердикт. — Ты смелый. И Чимин на самом деле тоже очень смелый. Он боится только одного — быть искренним. Не жди, что он признается тебе в любви… — Мне? Ты что? Я и не… — …но он тебя любит. Да, не смотри так. Любит. Он тебя обманул. На самом деле он все решил сам, я даже не знал ничего. Вот так… Я думаю, он просто боится, что ты снова его бросишь. Я пытался объяснить ему, что у тебя были на то причины. Но он вырос в другом мире. Ему это сложно понять… — Черт… Нет, он прав, я просто струсил… Как только понял, что наделал… Так что совсем я не смелый, даже наоборот. Я тогда и не подумал, что его бросаю. Собственную шкуру спасал. Велика ценность! Знаешь, я со многими омегами спал, и с течными тоже. Они ведь себя не контролируют… Я как представил, что он очухается и сообразит, кому отдался… Понимаешь? Ужас, презрение, омерзение — что еще я мог увидеть? Как он жалеет, о том, что случилось? Как его тошнит от одного моего вида? Я бы не выдержал, наверно. Не знаю… И еще, прости, но лучше я уж сам тебе скажу. Я укусил его. Пометил. Он попросил. — Попросил? — Хосок удивился. — Здорово! Я не думал, что он так сразу решится. — Да, попросил. Сказал, что родители переживают… — Да его родителям уже двадцать лет на него наплевать! — … а ты, типа, не можешь… — продолжил Намджун. Он немного помялся, а затем выдал: — Что ты импотент, и у тебя зубы болят. Вот… Тоже соврал, да? — Ну… да. Наполовину, — улыбнулся Хосок. — И что у тебя с зубами? — Намджун вернул Хосоку улыбку. — На другую половину. Хосок, наконец, забрал чашку из разжавшихся пальцев Намджуна. *** Самая большая смелость нужна для искренности. Из них троих самым смелым оказался Хосок. Он все рассказал Намджуну — не только про страхи Чимина, и про их семью, но и про себя и свою любовь. — Ты теперь с нами, мне кажется, будет правильно, если ты будешь все знать. Намджун слушал. Он еще не понял до конца, что значит это «с нами», но понял, что кроме любимого, у него теперь есть и друг. И за этих двоих он порвет любого, сделает для них все возможное и невозможное. История Хосока, рассказанная так по-будничному просто, произвела на Намджуна очень сильное впечатление. Намджун никогда не жаловался на судьбу и на устройство мира. В юности он пытался бороться, потом стал фаталистом, потом — пофигистом. Но к этим двоим судьба оказалась слишком жестока. Только представив себе, через что пришлось пройти Хосоку, Намджун понял, насколько незначительны были его собственные проблемы. А ведь был еще и Юнги, на месте которого Намджун представить себя и вовсе не мог. Намджуну страшно хотелось что-то изменить, сразиться с законами природы, хоть чем-то помочь. Бессилие угнетало, но что он мог сделать? Ему нечем было даже утешить. — Не верь отцу. Я понятия не имею, как там другие черные, но твой точно не такой… Получается, что это на его деньги я жил все это время. Он как будто знал, что они мне понадобятся, что со мной что-то случится… Выходит, и правда знал… И еще. Мне не хочется тебе это говорить, но наверно, надо… В общем, я тоже легко принял его за цветного. Но даже не из-за клуба. А из-за того, как он выскочил на дорогу. Я реально его чуть не сбил. Понимаешь? Так поступают только цветные и… Намджун даже не договорил, а сердце Хосока опять заныло. Он лишь недавно убедил себя, что с Юнги все более-менее в порядке, как появляются свидетельства того, что бета если и не потенциальный самоубийца, то, во всяком случае, своей жизнью совершенно не дорожит. Оснований не доверять Намджуну у Хосока не было. Намджун вообще ему очень понравился. Он вызывал доверие. Он умел слушать. Он был серьезным и рассудительным. Хосок не увидел в нем ни наглости «дорвавшегося», ни жалостливой униженности неудачника, зато увидел прямоту и порядочность, пытливый ум и богатый жизненный опыт. А самое главное, Намджун любил Чимина. Чувствующий ответственность за своего мужа, Хосок теперь мог быть спокоен: этот альфа станет Чимину отличной парой. *** Зажаренная Хосоком яичница не шла ни в какое сравнение ни с тюремной баландой, ни с тем, что Намджуну приходилось есть раньше. Он заканчивал уже вторую порцию, когда в холле послышался быстрый топот босых ног. Чимин, которого аж занесло возле двери, влетел в кухню, но, увидев Намджуна, вмиг успокоился и даже ухитрился принять вполне невозмутимый вид: — А-а-а… Вы здесь. Ну… доброе утро. О, тут и пожрать готово! — У тебя не муж, а просто ангел какой-то. — Ага. Только ты ему не говори, — Чимин обогнул стол и обнял Хосока, прижавшись щекой к его затылку, — а то зазнается. Намджуну стало немного грустно. Вроде бы Хосок предупреждал его, и, похоже, омега правда боится или стесняется собственных чувств. Но Намджуну все еще не верилось. И очень хотелось, чтобы Чимин сначала подошел к нему, чтобы обнял его, чтобы позволил себя поцеловать. Он оторвался от тарелки и замер, с завистью глядя на эти дружеские, но все же нежности. Чимин сообразил, в чем дело. — Что ж ты ревнивый-то такой, а? — он подошел к Намджуну и запустил руки в его волосы. — Чудовище мое… Твой я, только твой. Вон, Хосок подтвердит, я после тебя даже не трахался ни с кем. А для меня это, знаешь ли, подвиг. — Кстати, о подвигах, — сказал Хосок. В голосе мелькнуло беспокойство. — Ты уверен, что тебе можно? Все-таки проблемы-то были, мало ли что? Не навредите малышу? — Чем это навредим? — Чимин тоже забеспокоился: остаться без столь долгожданного секса ему не хотелось. — А ведь он прав, — Намджун отодвинулся от стола и посадил омегу себе на колени, — если тебе аборт делать запретили, может, хотя бы к врачу сходим? — Да дался вам этот несчастный аборт! Херня это, забудьте уже! Чимин положил руку Намджуна на свой живот и хотел было уютненько устроить голову на плече теперь уже своей пары, но вдруг увидел недоумение, застывшее на лицах обоих альф. Он закатил глаза и заныл: — Бля-я-я, ну как же с вами, неудачниками, тяжело! Не было у меня проблем со здоровьем. Я же цветной, у меня никогда не было никаких проблем со здоровьем! Я и в клинике-то не был. А предкам просто наврал. У Хосока отвисла челюсть. — И они поверили? Смирились? К другим врачам не повели и даже диагноз выяснять не стали? — Ну да, — довольный Чимин все-таки приткнулся носом в шею Намджуну. — Повезло.