***
— Мама, я хочу поймать ворону! — Что ты с ней будешь делать, птичка моя? Она захочет улететь и больно клюнет тебя. — Ну, мам, ну я хочу! Можно? — Спроси у папы, он точно что-нибудь придумает. — Пап, я хочу поймать ворону. — Большую? — Огромную такую! Чёрную и с тремя глазами. — Таких ворон не бывает, Сумире. Да и зачем ей три глаза? — Бывает, она на ветке сидит, когда мы с мамой за хворостом ходим! Суяко сама не знала, почему вспомнила этот разговор, да ещё и не сразу, а через день или два, когда они с Сумире отправились в лес набрать сухих веток. Шли первые июньские дожди. Весь подлесок стоял влажным, и лишь кое-где на полянах попадался высушенный солнцем валежник. Корзина для хвороста была очень удобной, но небольшой, потому крупные ветки Суяко приходилось ломать, чтобы они не занимали много места. Ей едва удалось заполнить корзину на треть, как Сумире, что спокойно жевала кислицу неподалёку, сорвалась вдруг с места. — Вон она, эта ворона! Вон она, мама! — радостно кричала она, удаляясь вслед за хлопаньем огромных чёрных крыльев. — Стой! Куда ты? — окликнула дочку Суяко и, как любой матери и положено, без раздумий кинулась за ней. Малышка бегала не быстро, но ловкостью обладала незаурядной. К тому же, кимоно её было куда короче, чем у Суяко, что давало ногам девочки некоторую свободу. И всё-таки мама нагнала её очень живо. Нагнала и схватила за загривок, легонько встряхнув. — Ты что? Разве можно убегать от мамы в лесу? Вот как отведу тебя сейчас домой, — только и успела пригрозить Суяко, огляделась вокруг в поисках тропинки к жилищу и поняла, что её нет. Не было и корзинки, куда она собирала хворост. Через прогалы меж деревьев не виднелись фиолетовые кущи глицинии. А что хуже всего, Суяко совершенно не помнила, как долго бежала и куда, а также что попадалось ей по дороге. И всё же она не растерялась: Сумиёши давно учил, что если идти так, чтобы солнце всегда светило в правый глаз, неизбежно выйдешь к дому. Суяко успешно следовала этому уроку пару раз. Последовала она ему и сегодня. Брела Суяко дольше ожидаемого. Дочка уснула у неё на руках, а это значило, что миновал полдень. Нехорошо. Кругом всё так же не попадалось ничего знакомого: ни примечательного пня или дерева, ни поляны, ни тропки. В конце концов, Суяко сама безумно утомилась и присела возле крупной сосны, чтобы унять боль в спине. Как далеко у неё вышло забраться? Приближается ли она к дому или давным-давно минула его? Водит ли её кругами злое божество? При последней мысли Суяко инстинктивно крепче сжала в руках спящую Сумире. Нет, сдаваться нельзя. Она отдохнёт и пойдёт дальше. Пока солнце не село, паниковать рано. Это ведь её родимый лес. И пускай у неё не такая чудесная память, как у Суми-сана, кое-каким средством она всё-таки обладает. Суяко закрыла глаза и втянула носом сырой воздух. Множество ароматов лесных трав и мхов влились в её тело, наполняя его знанием. Какие-то запахи были гнилостные и горьковатые, какие-то благоухали, будто нектар, какие-то отдавали мятной свежестью и пряной корой. И хотя Суяко по-прежнему не ощущала запаха дома или глицинии, кое-какой знакомый аромат она уловила. Сознание зацепилось за него, но никак не могло обработать. Суяко пробовала вновь и вновь — ей было некуда спешить, да и её чудесный нос ни разу в жизни не подводил её. Только что успокоенная знакомой ноткой, она вдруг задрожала, а сердце её, замерев на миг, яростно заколотилось внутри. Ёриичи. Так пах Ёриичи. Он был где-то рядом. Сложно сказать, насколько близко, но до него определённо можно было дойти. Его запах не приближался и не отдалялся, он просто был, но и этого хватало. Значит, это не шутка измученного тоской по нему сознания. Значит, он есть. Вот только... было что-то ещё. Его запах был с чем-то смешан. С чем-то отталкивающим, звенящим, как солёное железо, в один миг и терпко-сладковатым, точно гниющий фрукт, в другой. Суяко открыла глаза и внимательно огляделась. Теперь она заметила за деревьями впереди себя деревянный сарай-коробку без окон и, как отсюда казалось, без дверей. Был ли сарай здесь ещё секунду назад? Кто знает... Память подводила Суяко, разум плыл. Она наконец позволила себе признать кое-что, чего ни в коем случае нельзя, заблудившись в лесу, признавать. Ей страшно. Страшно до кончиков пальцев. Рядом что-то чужое, непонятное, неизвестное. Кто-то. А ещё рядом Ёриичи, и ей впервые в жизни кажется, что он не сможет их с Сумире защитить. Потому что смрад, пропитавший её тело паникой, сросся и сплёлся с его приятным и знакомым запахом. Разум говорил бежать прочь, чувства говорили бежать прочь, обоняние кричало об этом же во весь голос, а Суяко не могла пошевелиться. Лишь когда пробудившаяся Сумире показала ей пальцем куда-то вверх, Суяко подняла голову. На них с дочерью с ветки смотрела огромная чёрная птица с тремя красными, как брусника, глазами и длинным, как хлыст, хвостом. Тогда Суяко встала и побежала. Побежала, не помня себя, потеряв по дороге косынку. И то паническое чувство, что стёрло ей память о дороге в это место в начале её плутаний, теперь заставляло её впитывать каждую деталь пути, точно губка. Суяко не думала, куда бежит, но запах глицинии уловила сходу. Мигом свернув в сторону и едва не налетев на свою корзину с хворостом, она нырнула в лиловую стену. Скорее, домой — к Сумиёши!***
Объяснение жены было долгим и путанным, но Сумиёши запомнил всё слово в слово. И не просто запомнил, а даже понял, где место, о котором она толкует. Благодаря феноменальной памяти, он знал окрестный лес как свои пять пальцев, так что перспектива заблудиться его не тревожила. А вот состояние Суяко... Оставив топор торчать в наполовину рассечённом полене, Сумиёши приблизился к взъерошенной, как воробьиха, жене и мягко взял её за предплечья. — Что тебя так напугало? Ты рассказываешь о Ёриичи-сане, но звучишь так, будто увидела волка. — Не увидела, — залепетала Суяко, стыдливо уронив взгляд на желтую глинистую землю в поисках правильных объяснений, коих так и не нашла. — Его запах стал другим... как будто что-то не так... ты поймёшь... ты... осторожней там, Суми-сан... Сумиёши больше ни о чём не спросил. Он набросил клетчатое хаори и вновь взялся за топор, но вовсе не затем, чтобы вернуться к заготовлению древесины для выжига угля. Если что-то и впрямь не так, ему стоит быть при оружии. Послеполуденный лес высох и подутих, наслаждаясь томной дремотой в тени лиственных деревьев. Лишь только войдя в него, Сумиёши моментально ощутил, как в голове с хрустом развернулось полотно широкой и подробной карты всех владений лесных божеств. Идти предстояло прилично. Топор оттягивал руку приятной тяжестью: с тех пор, как Ёриичи научил правильно дышать и двигаться во время физической активности, Сумиёши хорошо поладил с подобными орудиями. Он не знал, что ждёт его впереди на сей раз, но разум подсовывал разнообразные предположения, в один миг казавшиеся абсолютно невозможными, а в другой — вполне вероятными. Если Суяко не ошиблась, и Ёриичи на самом деле здесь, в лесу, то волноваться не о чем. Но если с его запахом что-то не так, выходит, и с ним самим — тоже. Может ли быть, что Ёриичи ранен или болен? Может ли быть, что какой-нибудь о́ни украл его запах, чтобы завлечь тех, кто его знает? Топор в таком случае может быть хорошим подспорьем, вот только если Ёриичи сам стал демоном, толку не будет никакого — ни от топора, ни от самого Сумиёши. С другой стороны, а не блажь ли всё это? Когда Сумиёши уходил, дочь вдруг поймала его за рукав хаори и попросила поймать для неё «ту ворону». Попросила без страха, а с такой простецкой уверенностью, будто это как букашку ладонью накрыть. Сумире совсем не была перепугана, в отличие от своей мамы. Не почудилось ли Суяко чего? Заплутала одна в лесу с ребёнком, оттого наверняка и была начеку, а с таким настроем и сосновый корень за змею принять немудрено. Перебирая ворох мыслей, Сумиёши и не заметил, как шуршащий лист, то и дело преграждавший путь и прыгавший в лицо, уступил место сосновым пустотам. Лес, что прежде казался сладко спящим, здесь будто вымер. Тишина звенела в ушах, текла вниз по стволам сосен, оперённым хвоей сверху и голым у земли. Суяко была права: что-то было не так. Впервые за годы жизни здесь лес ощущался для Сумиёши враждебным чужаком. Точно дом, который он сотню раз посещал, но в котором никогда не жил. Точно человек, которого каждый день видел, но до сих пор не ведаешь его имени. Ступая по мёртвой хвое, Сумиёши старался смотреть на редкие проблески живой травы или хотя бы островки мха, что до сих пор населяли это место. Среди обычной осоки и низких слабых побегов то и дело попадался вороний глаз. Ягоды на нём ещё не завязались: лишь белые клыки лепестков раскрывали свой желтоватый зев. Сумиёши знал, что идёт правильно. Но что-то — какая-то тревога — заставила его замереть и оглядеться, будто кто-то мог следовать за ним, стоять за самой его спиной. Никого. Только неизвестно откуда взявшаяся большая птица шумно вспорхнула с ветвей над его головой и тяжело поднялась ввысь. Сумиёши задрал голову, так её и не увидев, а когда опустил, сердце его заколотилось что было сил. Он готов был поклясться, что ещё минуту назад ничего не было на том месте, где теперь между соснами стоял простой деревянный сарай. Впрочем, должно быть, это зрение и внимательность подводили его, и всё-таки Сумиёши мысленно отругал себя за то, что не приметил строение сразу — настолько чуждым местному лесу казался этот деревянный короб. Сжав в руке топор, Сумиёши приблизился и начал медленно обходить находку. Сарай стоял без окон и даже, как сперва Сумиёши почудилось, без дверей, — но это только пока он не зашёл с торца. Дверь оказалась вырезанной прямо из сколоченной уже стены и до того слилась с черным замшелым деревом вокруг, что выдавала её лишь металлическая скоба-ручка. Сумиёши неуверенно коснулся металла, но что-то заставило его отступить. К чему заходить в бесхозное строение, что явно выглядит нежилым и давно брошенным? Если кто-то когда-то и использовал его, то сейчас... Нет, в этом не было никакого смысла. Отсыревший сарай не сгодился бы даже на дрова. Отчего тогда Сумиёши не мог перестать смотреть на него? И отчего он ощущал, что сарай смотрит на него в ответ? На ум не приходило никакой идеи о следующих действиях, и Сумиёши решил обойти постройку ещё раз. Дойдя до противоположного торца, он услышал скрип. Гулкий, надрывный и близкий. В лесах, особенно сосновых, скрип был делом обыкновенным и привычным. Привычным настолько, что завсегдатай леса на раз мог сказать, что деревьям подобный звук не принадлежал. Так скрипела дверь. Сумиёши сглотнул. Мысли понеслись одна быстрее другой. Прятаться было негде. Но что бы ни ждало его за углом, это определённо не был дикий зверь. А значит, с этим чем-то (или кем-то) есть шанс совладать. Или нет. В любом случае, встреча с ним неизбежна, а значит, и тянуть с ней бессмысленно. Качнув топором в руке, Сумиёши поспешил вернуться к двери сарая, но остановился в нескольких метрах. Топор выпал, глухо встретившись с игольчатым настилом. — Так я не ошибся... — Ёриичи-сан... Сумиёши чувствовал, как мхи под его ногами вдруг размякли и начали уходить вниз. Ему бы опустить глаза да убедиться, что это наваждение, но он не мог отвести взгляда от человека, что стоял прямо перед ним. Стоял и держал в руке белый кусок ткани. — Так я не ошибся, — повторил он. — Неужели здесь была Суяко? Сумиёши не смог ничего ему ответить. Броситься к Ёриичи и прижать его к себе крепко-накрепко — вот и всё, чего он сейчас хотел. Хотел — и именно поэтому не делал. Вниз по его левой щеке прокатилась слеза. В ней было всё: и горечь безвременной утраты, и счастье воссоединения, и ежедневная тревога за Ёриичи, и неизменное желание заботиться о нём. И ещё — страх. Страх оттого, что что-то было не как прежде. Внутри Ёриичи, в его красно-карих глазах, ожило нечто, чего не было никогда раньше. И ещё что-то оттуда исчезло, безвозвратно умерев. За время, что Ёриичи не был у Камадо, он похудел, осунулся, а под глазами его легла тень бессонных ночей. Его простое красное хаори было подернуто дорожной пылью, а на его шее, свободной от собранных в хвост волос, отмечались следы грязи. Сумиёши понял, что Ёриичи пришёл не к ним. Очевидно, он вновь странствовал, а быть может, и вовсе не ведал, что находится не так уж далеко от дома Камадо. И хотя это осознание больно кололо, счастливый случай был подарком судьбы, возможностью, которую никак нельзя было упустить. Сумиёши и не собирался. — Какая удача, я искал тебя. Мы... — Сумиёши наконец позволил себе подойти ближе, протянуть ладонь, но в ответ Ёриичи лишь вложил в неё потерянную косынку Суяко. В действиях его не было холода, но отчетливо читалась такая новая и мучительная отстранённость. Лицо же его, как и обычно, молчало о том, что на душе, сколько Сумиёши ни пытался уловить в почти отсутствующей мимике хоть толику эмоций. Так и не найдя в образе сердечного друга никакой моральной опоры, он продолжил: — Мы хотели бы предложить тебе остаться у нас насовсем. — Я бы вновь отказался, — только и ответил Ёриичи. А потом добавил: — Это может подвергнуть вас опасности. — Мы знаем. И мы этого боимся. Но мы больше не хотим бояться! Я соврал бы, если бы сказал, что мы готовы подвергнуть себя опасности. Мы не охотники, мы не хотим рисковать собой и не можем рисковать Сумире и Сейджи. Мы и рады бы оставить мысли о тебе, но и этого тоже не можем... — голос Сумиёши дрогнул влажной ноткой. — Мы высадили вокруг дома глицинию, и... мне ясно, что этого недостаточно, но нам нужно было с чего-то начать. — Ты понимаешь, что глициния не цветёт постоянно? — Да, но мы раздобыли снадобье, чтобы продлить её цветение. К зиме, я уверен, мы выведаем побольше способов защититься. — Осознаёшь ли ты, что демоны разные? Демон, от которого я вас спас, не преодолел бы глициниевый барьер, но есть среди них и те, для кого яд глицинии не вреднее глотка саке. — Я понимаю, — кивнул Сумиёши. У него появилось стойкое чувство, что он торгуется с самой судьбой. И безнадежно проигрывает сделку. В молчании Ёриичи ему чудился немой укор, бессловесный отказ — все его страхи смешались в один. Самый важный аргумент Сумиёши берёг напоследок, но лучшего момента для него, чем сейчас, ждать не приходилось. В который раз заглядывая Ёриичи в глаза, он вновь нарушил траурную тишину леса: — Ты говорил, что мечтаешь жить рядом с любимыми, видеть их лица. Брать их за руку, лишь протянув свою. Мы с Суяко мечтаем о том же самом, только и всего. Ёриичи помолчал мгновение, продлившееся вечность, а потом вымолвил: — Хорошо. Однако если вы хотите принять меня в свою семью, вы должны кое-что узнать о моей. Окончательное решение я оставляю за тобой. За этими словами послышался уже знакомый Сумиёши скрип старой сарайной двери, и его жестом пригласили войти. В бескрайней черноте крохотной комнатки без окон горело несколько крупных свечей, и всё-таки даже после полутени леса глазам Сумиёши тяжко было сразу привыкнуть ко тьме. Когда же он вновь прозрел, сердце ушло в пятки, а потом заколотилось с такой силой, что зазвенело в ушах. Сумиёши думал метнуться за оставленным снаружи топором, но тело не слушалось его — и пальцем пошевелить не давало. Ему потребовалось несколько минут, чтобы убедить себя в том, что причина его страха крепко связана по рукам и ногам, а Ёриичи рядом, чтобы пресечь любую попытку нападения. Но шесть огромных распахнутых глаз, направленных прямо на гостя, пробирали того взглядом до костей. Их желтки хищно горели, расходясь красными лучами по глазницам. Несколько секунд Сумиёши не видел ничего, кроме этих глаз, и он готов был божиться: это они смотрели ему в спину в этом лесу, это они не сводили с него взгляда в мертвенной тишине сосен. И всё-таки что-то в них было знакомое. Что-то, что он никогда не видел, но хорошо знал. А может, не в них, а в чертах лица, которые можно было различить за двумя крупными прядями черных волос, закрывающими скулы создания? Ёриичи, стоявший всё это время подле своего посетителя, тяжело вздохнул, двинулся вперёд и присел перед демоном на колени. Тот не двинулся, но замысловатые зрачки нескольких глаз сжались, пульсируя. Нескольких, но не средних, загадочную надпись в которых с такого расстояния было не разобрать. Ёриичи же тем временем снял хаори и стянул с плеча кимоно. Только теперь Сумиёши осознал, как ошибся, приняв темные разводы на шее друга за грязь. Это были раны. Запекшаяся на следах бесчисленных укусов кровь рваным темно-рубиновым кружевом украшала истерзанные плечо и шею. То, что случилось потом, Сумиёши предугадал без труда, но даже так он оказался глубочайшим образом не готов к увиденному — и вместе с тем бессилен перед ним. Ёриичи привлек к себе демона и с кротким смирением закрыл глаза. Качнулись карты Ханафуда на его ушах. Из-под врезавшихся в шею бывшего охотника клыков демона потекла тонкая струйка крови. Настала тяжёлая тишина, густая, точно застывающий свечной воск. В ней Сумиёши обнаружил себя прикрывающим ладонью рот. Лишь когда кормление окончилось и Ёриичи выпрямился, прижимая голову о́ни к своей груди, гость ощутил, что тошнота отступила. А ещё заметил, сколь похожи лица демона и охотника. — Когда-то я рассказывал тебе о моём старшем брате, что стал демоном, — заговорил Ёриичи, и его голос звучал монотонно и обессиленно. — Теперь, когда я воссоединился с ним, я не могу его оставить. Солнце ранит его, и мы можем путешествовать лишь ночью, вот и остановились здесь на день. Примите нас, и мы оба останемся. Отвергнете — и мы оба уйдём. Решать вам, Сумиёши.