***
После завтрака Ёриичи пошёл за водой, а Сумиёши пообещал перед работой помочь жене с посудой, лишь бы та поскорей отправлялась с детьми на прогулку — сегодня был её черёд. Гулять с детьми в семье Камадо полагалось обыкновенно до полудня: после него солнце становилось жгучим и неприятным. Кроме того, привыкших к послеобеденному отдыху Сумире и Сейджи к тому времени уже начинало клонить в сон. Сейчас же они были бодры и радостно носились за проснувшимися стрекозами, а Суяко могла позволить себе хоть сколько-нибудь расслабиться и изредка поглядывать на яркий солнечный диск, спрашивая у него время. Цветущий воздух дышал свежестью и дрожал радостной трелью цикад, которые то запевали свою песню, то стихали — будто по чьей-то указке. Вдыхая этот воздух с ароматом трав и звоном детского смеха, невозможным казалось думать, что кто-то, кто живёт в этом мире, при всём желании не может познать радость такого тёплого утра. И взглянуть на солнце просто для того, чтобы подумать: «А который сейчас час?». Словно чувствуя приближение сезона дождей, жара нарастала. Она будто старалась успеть отдать всю себя, до капли, жаждущей тепла природе прежде, чем небо на долгие дни затянут горько-серые тучи. Пока же небо оставалось светло-голубым, точно любимое кимоно Суяко, но последней в нём было совсем не жарко: длинные рукава она ещё утром забрала наверх для удобства готовки, и теперь они открывали предплечья. Суяко взглянула на свою левую руку, приподняла её, повращала: было ещё больно, но слабоватые вспышки боли не приносили горести или дискомфорта. Они были напоминанием, от которого почему-то хотелось улыбаться. Суяко пробовала устыдить себя за то, что ненароком соврала мужу. Сказать по правде, она не ждала его вопроса, потому и не подготовила приемлемого ответа. Однако стыд так и не пришёл — и румянец на щеках молодой жены вызывал совсем не он. Поспевая за детьми по широкой, хорошо протоптанной тропе, Суяко то и дело вытягивала пострадавшую руку вперёд и с гордостью любовалась украшением: грязно-белый лоскут красовался на ней не хуже браслета с драгоценными самоцветами. Если бы кто-нибудь спросил, чем именно она так гордится, Суяко бы вряд ли смогла ответить. И всё же ей почему-то очень хотелось показать каждому встречному свой неряшливый тряпичный браслет. Ей хотелось, чтобы все его видели, даже если бы никто и не понял, откуда он взялся. — Мама, смотри! — Сейджи презентовал Суяко находку с такой же искренней гордостью, что была у неё на душе. Суяко наклонилась к сыну и приняла из его ручек несколько лазурно-голубых цветов — фрагмент знакомого соцветия. Гортензий вокруг тропы не росло, но Суяко знала, где их можно было встретить. Недолго думая, она в награду за находку подхватила сына на руки и понесла вперёд с новой решительностью. — Ну куда! Погодите! — Сумире поспешно нагнала мать и затормозила, лишь схватившись за её свободную руку. Ту самую, левую. Суяко поудобнее перехватила ладонь девочки и, покачивая рукой взад-вперёд, повела детей к подножью холма, на котором стоял храм. Холм был пологим, но очень протяжённым, оттого и лестница, ведущая к нему, имела множество низких ступенек. Все они — даром, что из камня — давно покорёжились, но не от частых посещений. В этих местах паломники бывали редко, однако на полное отсутствие посетителей храм не жаловался. Сумиёши с Суяко тоже регулярно здесь бывали и приводили детей, но вовсе не из набожности: лестницу к храму обрамляли пышные заросли гортензий. Должно быть, кто-то обронил найденный Сейджи цветок, возвращаясь отсюда. Сама же Суяко почти не позволяла себе набирать здесь букеты: куда отраднее было любоваться живыми цветами там, где они выросли. В ранний час у подножья лестницы было безлюдно и тихо. По крайней мере, пока Сейджи не разнылся с просьбами пустить его на ступеньки. Недолго посомневавшись, Суяко решила, что на столь низких ступенях с ним ничего другого не случится, но на всякий случай всё же пошла медленнее всех, чтобы не терять детей из поля зрения. Соцветия гортензий кругом, пышные и мягкие, походили на комки ясного неба, которые можно было сжать в ладонях. Если кто-нибудь забыл бы, как выглядит освещённый солнцем небосклон в разгар летнего дня, одного взгляда на эти нарядные растения хватило бы, чтобы освежить память. Правда же? Суяко впервые за долгое время захотелось собрать букет. Но не для себя. На середине лестницы пологий подъём вдруг становился резким и крутым, приводя путника к тяжелым каменным вратам. Сейджи всегда так радовался им и без конца спрашивал, как их правильно называть. «Тории, сынок», — всякий раз отвечала Суяко, а Сумире потешалась над братом. Массивные каменные тории грозным стражем возвышались среди небольших ёлочек и ласковых цветов, но Суяко никогда не ощущала от них угрозы. Напротив, приземистые и широкие, врата эти приносили покой и заставляли вспомнить о важном. О том незыблемом, нерушимом, что есть внутри каждого человека и что, невзирая на все невзгоды и тяготы, обязательно останется в нём. На остром хребте крыши врат стрекотали сороки, а по черепице перелетали с места на место бабочки — такие же голубые, как цветы вокруг. Солнце уже начинало печь, но под крупным козырьком врат Суяко это было не страшно. Она поправила косынку и подумала, что пора бы уже потихоньку собираться домой. И всё-таки на миг задержалась. Левая рука её легла на невидимую створку врат, будто преодолевая магический барьер в мир, о котором она не знала. «Должно быть, — подумала Суяко, — знатного рода невесты носят подаренные женихом канзаши[2] с такой же важностью, с какой я — эту повязку».***
Пока жены с детьми не было, Сумиёши свернул старый футон, о котором все давно забыли, и поволок его к лесному сараю. Футон ничего не весил, но плечи к концу пути всё равно затекли от навалившейся на них тяжести. Сумиёши даже пробовал применить особое дыхание, которому научил его Ёриичи, но безрезультатно: дыхательная техника способна облегчить лишь физическую тяжесть. Приходить сюда в отсутствие Ёриичи было непривычно. Несколько облегчало ситуацию то, что с момента его первого сюда визита лес вокруг будто бы оживился, пускай и всё равно был тише обычного. Сумиёши постучал в сарай. Ожидаемо, никто не открыл ему и не ответил, поэтому дверь пришлось отворить самому. «Веди себя так, будто то, что ты делаешь, привычная рутина, — думал он себе. — И тогда… тогда будет…». …не так страшно. Этот кусок Сумиёши в голове не договаривал. Мысль о страхе лишь рождала страх. Сумиёши убедился, что закрыл дверь хорошо и не впустил ни лучика дневного света в озарённую тусклыми свечами комнатушку. — Добрый день, Кокушибо-сан. Я… Как ни изображай из себя бывалого, один взгляд в шестёрку горящих глаз выдаст всю твою непривычку. Безнадёжно. Нужно скорее сесть, чтобы колени не подкашивались, но даже это — задачка ещё та. Может, стоило взять с собой топор? Нет же, ведь это родной брат Ёриичи! Если только для уверенности. А для чего ж ещё? Будто бы оружия достаточно обыкновенному продавцу угля, чтобы совладать с демоном! Сумиёши глубоко вдохнул и сел. Ему следовало отдать себе должное: года полтора назад, имея только топор, он расправился с медведем-шатуном. Глаза зверя Сумиёши помнил до сих пор: дикие, отчаянные, неосознанные. Такое существо хотелось жалеть, но и убить его было просто, без лишней тяжести на сердце. Глаза же, что смотрели на него с другого конца комнатушки, были совсем другими. Кто, встретившись взглядом с такими глазами в ночном лесу, смог бы хоть пальцем шевельнуть, был бы божеством. Или демоном. — Я принёс тебе футон. — Благодарю… Кокушибо сидел, облокотившись спиной о стену, с руками, неестественно заведенными назад, и ногами, согнутыми и отведенными ступнями чуть в сторону. Сумиёши знал — и руки, и ноги связаны. Сумиёши это не успокаивало. Нет лучшего способа подавить свой страх, чем злость. Сумиёши хотел злиться. Хотел думать, что перед ним — демон, подобный тому, что несколько лет назад едва не убил его и его семью. Если бы не Ёриичи тогда, его и Суяко уже не было бы в живых. Если бы не Ёриичи тогда, Сумире бы не появилась на свет. Сумиёши попытался вспомнить этого демона, и образ в голове, несмотря на годы, всплыл с удивительной точностью: длинные волосы-пакля, пара мелких рожек, красные глаза, остроконечные когти и зубастый слюнявый рот, который смеялся. Лучше всего Сумиёши запомнил зенки, полные жадного безумия. Такое существо не хотелось жалеть — только не когда оно грозит твоей семье! Кокушибо точно такой же. Должен быть таким же, потому что он тоже демон, душегуб, убийца. И всё-таки, как бы ни пугали Сумиёши его горящие в полутьме глаза, они отличались и от зверя, и от встреченного прежде демона. Осознанные, спокойные и давящие взглядом, они не излучали ни желания навредить, ни жажды человеческой крови. Один из глаз лишь холодно сообщал о высшем ранге, а второй без лишней гордыни добавлял «Первый». Сумиёши не мог представить напавшего на них с Суяко демона с такими глазами. Сумиёши не мог вообразить, как тот демон чинно произносит «Благодарю». Демоны питались человеческой кровью. Демоны в представлении любого человека (и Сумиёши не был исключением) должны были незамедлительно броситься на смертного и попытаться растерзать при первой же возможности. Кокушибо и близко не походил на того, кто вот-вот бы сорвался с места и попробовал бы перегрызть своему гостю глотку. Даже такому далёкому от мира демонов человеку, как Сумиёши, было ясно, что веревки, которыми связан Кокушибо, вряд ли удержат его, пожелай он вырваться. Вот только равнодушное лицо о’ни не выражало этого желания. Оно не выражало ничего, кроме спокойствия и отрешения. Будто бы Кокушибо не был пленником. Будто бы он был здесь на своём законном и царственном месте. Сумиёши так и подмывало спросить, как ему это удавалось. Как он так мог? Как мог быть таким пугающе безмятежным, лишив жизни многих людей, предав родного брата… Оставив Ёриичи совсем одного. Такого одинокого, что ему пришлось пройти через полстраны к дому Камадо, чтобы выговориться хоть кому-нибудь! Сумиёши неожиданно растерял весь свой страх. Уж за обычный вопрос даже демон убивать не станет, определённо! Грозно сдвинув брови к переносице, Сумиёши глубоко вдохнул и спросил: — Может, тебе чаю? Кажется, подобной реплики Кокушибо ожидал от гостя ещё меньше, чем он сам от себя. Озадаченно наклонив голову влево, о помолчал, а затем, не моргая, ответил: — Нет нужды. Тут Сумиёши как кипятком окатило. Праведный гнев, который он худо-бедно смог в себе расшевелить, вмиг исчез. Кокушибо разговаривал в точности как брат. И пусть низкий голос Ёриичи не пробирал вот так же до костей, фразы, которые он произносил, звучали неотличимо. Лицо Кокушибо было совсем не таким, как у близнеца, но вместе с тем очень ему подобным. И умиротворённость его не имела ничего общего со спокойствием Ёриичи, но в то же время так на неё походила. Может быть, поэтому у Сумиёши не получалось осуждать этого демона или злиться на него. Что бы Кокушибо ни совершил прежде, кто Сумиёши такой, чтобы его судить? Да и к чему? Если уж и Ёриичи простил его… — Тогда рисовых печенек? — От тебя пахнет глицинией… — А? Да, прости, пожалуйста! Наверное, тебе неприятно, но ничего не поделаешь. У нас вокруг дома… — Наивно полагать, что цветок убережёт от всякого демона… Если я пожелаю угощений… я без труда навещу вас. За весь разговор интонация Кокушибо ни разу не изменилась. Его голос не выражал ни враждебности, ни угрозы. Слова его скорее можно было принять за вежливый, хоть и весьма изощрённый, отказ. Сумиёши кивнул и встал. Под давящим взглядом шести немигающих глаз ему перестало хватать воздуха. — Если что-нибудь будет нужно, обязательно дай знать мне или Ёриичи-сану, — сказал он перед тем, как откланяться. Кокушибо долго молчал и лишь перед тем, как Сумиёши исчезнуть за дверью, вновь подал голос: — Ты такой же, как твоя жена. Лесной воздух снаружи сарая был влажен и свеж. Дышалось им легко. И всё-таки Сумиёши постоял с минуту, пытаясь надышаться и унять зашкаливающее сердцебиение. Было множество вменяемых объяснений последней фразе Кокушибо и тому, откуда он мог бы узнать о Суяко. В конце концов, Ёриичи должен был что-то ему рассказывать. Но спокойнее от этого почему-то не становилось. Когда на пологую крышу сарая слетела большая трёхглазая птица с крысиным хвостом, Сумиёши даже не вздрогнул и спросил себя, когда подобное стало для его жизни нормой. Ответить было некому.***
В горшке в углу комнаты появилось несколько веточек голубой гортензии. Суяко вовсю готовила обед, когда Сумиёши закончил складывать поленья в углежогную яму и вернулся в дом. Простая кропотливая работа руками часто настраивала на размышления и проясняла разум. В этот раз, правда, помыслы шли в какое-то совсем нехорошее русло, и Сумиёши решил, что проще выведать всё самому. — Скажи, ты… никого странного в последние дни не встречала? — начал он издалека, вытирая отмытые от угля руки и наблюдая, как Суяко чистит рыбу. — Странного? — супруга повернулась к нему, замерла ненадолго и возобновила своё нехитрое дело. — Да нет, никого — все свои. — Ну, а… кого вообще видела? — Спросишь же ты всякое! Тебя видела. Тебя, Сейджи, Сумире, Ёриичи-сана, его брата. — Чьего… брата? — Сумиёши оторопел. Он принялся усерднее тереть ладони полотенцем: те намокли от холодного пота. — Ну, как же: брата Ёриичи-сана. С глазами такого, — Суяко удивилась и даже отложила нож, чтобы нарисовать пальцами в воздухе несколько кругов. Явно больше, чем требовалось. О дальнейшем не пришлось даже расспрашивать. Оказалось, Суяко быстро приметила, куда повадились то и дело ходить её мужчины, а заодно задумалась, почему Ёриичи никогда больше не спит с ними в доме. Отправляться в злополучный сарай самой было боязно, но любопытство всё-таки взяло верх. И потом: раз муж с Ёриичи ходят, значит, там не так уж и опасно, правда? Обнаруженное в сарае существо, безусловно, напугало Суяко, но не сильно. У него пускай и было целых шесть глаз, но в остальном — человек человеком, да ещё и такой похожий на их с Сумиёши любимого и добросердечного Ёриичи-сана. Припомнив рассказ Ёриичи про брата, Суяко быстро смекнула, что к чему, и решила расспросить диковинное создание о происходящем. Создание в ответ пыталось её стращать тем, что слопает её заживо сию же секунду. «Так он голодный!» — догадалась Суяко и решила, что перед расспросами самым лучшим будет создание покормить. И вообще, где такое видано? Связали, посадили в крохотный сарай, да ещё и голодом заморили! Как порядочная хозяйка, Суяко такого допустить никак не могла. Долго пытала она несчастного пленника предложениями самых разных блюд из всех, что есть дома, пока тот наконец не сознался, что ничем, кроме людской крови, сыт не будет. Тактично уточнив, сколько крови ему надо, Суяко было заколебалась, однако в последний момент решила, что не предложить угощение будет с её стороны не по-хозяйски. Шестиглазое чудо долго отказывалось, отнекиваясь так да сяк, но в конце концов сдалось и прокусило предложенную ему руку, за что было незамедлительно поглажено по голове. Процедура кормежки была не из приятных, да и голова потом кружилась. Зато взамен Суяко достался приятный собеседник, который, кроме прочего, сообщил ей своё имя. — Я ведь только потом поняла, как опрометчиво поступила. Всё могло кончиться куда хуже, но всё-таки… — Суяко с нежностью во взгляде повертела перед собой перевязанную руку, — всё-таки, знаешь, если бы вы нас с Кокушибо-саном сразу представили друг другу… Суяко всё ворковала, совсем забыв про обед, а Сумиёши впервые за день по-настоящему злился. Злился совсем не на жену, не на Ёриичи, что привёл с собою демона-людоеда, и даже не на самого этого демона, лишь принявшего принесённую ему жертву. Сумиёши злился на себя. — Дурак я, — выругался он и крепко схватил Суяко за узкие плечи. — Твой муж совсем дурак, птичка моя. Я ведь помнил, как перепугал тебя тот сарай, но забыл, какая ты на самом деле у меня смелая. И какая добрая. Мне лишь хотелось, чтобы тебе было спокойно, вот я и утаил от тебя — впервые в жизни — кое-что действительно важное. Обещаю, что я никогда… — Суми-сан, — Суяко лучисто улыбнулась и согрела мужа взглядом, — я ведь всё знаю. Ты хотел наилучшего для меня, потому что не умеешь по-другому. Потому что бережёшь меня. Ты не сделал ничего плохого! Но в будущем доверяй мне всё-всё, чтобы и я могла довериться твоей заботе. Ладно? Сумиёши виновато кивал, пока перевязанная ручка жены не легла на его щёку, а губы её не принялись клевать мелкими поцелуями ему шею и лицо. И правда — точно птичка, собирающая вкусное зерно с подставленной ладони. Его птичка. Даже когда были врозь, они с Суяко мыслили совсем одинаково. В этом она невольно призналась, дорезая рыбу в уху: — Я всё думала, почему не так уж сильно испугалась. А потом поняла: Кокушибо-сан, он ведь совсем непохож на того демона, что когда-то на нас напал. Глаза у него другие что ли… — Пожалуй. — Я знаю, он, наверное, натворил немало бед, но нам ли судить его? Раз уж есть демоны, которые изменились, может статься, что и он из таких? — Может. И всё-таки он демон, — спокойный глубокий голос ударил супругов Камадо в спины горячей волной, заставив обоих обернуться. Ёриичи нечасто говорил так громко и уверенно. Он спокойно сидел в соседней с кухней комнате, опершись спиной о стену. Вряд ли он подслушивал специально: найти Ёриичи где-нибудь в доме благоговейно замершим в одной позе было делом обычным, немудрено было его не заметить. Но судя по нехарактерно строгому тону его речи, слышал Ёриичи предостаточно. Поднявшись, мечник окончательно отодвинул приоткрытую дверь и приблизился к своей семье. — Не просто демон: Первая Высшая Луна. Это главное звание в их системе рангов после их прародителя. Вообразите, как много смертных он погубил, чтобы получить такой титул, — даже такую тяжёлую информацию о брате Ёриичи сообщал спокойно, безо всякого обвиняющего тона. — Вы должны об этом знать. — А ты? — Я всегда знал. Но я узнал и причину, почему братец стал демоном. Узнал и понял. А он в ответ дал мне причину ему доверять. Мне — но не вам, и поэтому я прошу вас не торопиться. Я прошу тебя, — теплые сухие ладони огладили личико Суяко, — и тебя, — жилистые пальцы с нежностью взялись за руку Сумиёши, — не ходить к нему без моего ведома. И думать пока о нём как об обыкновенном демоне, что всё ещё может быть опасен. — Ёриичи-сан, — вспомнил Сумиёши, — а те верёвки… — Он сам о них попросил. Однажды я уже освободил его от пут, но, когда мы двинулись в путь, он попросил их вернуть. — Так они ведь его не удержат! — Не удержат. Но будут напоминанием. Братец сам ещё себе не доверяет. А значит, и вы не обязаны. Волноваться не о чем: как только он заслужит ваше доверие, вы узнаете об этом.