Песнь Беллоны

Он старался обходить стороной душистые кусты с темно-красными бархатистыми цветками. Колючими розами лучше восторгаться издалека. Нежно-сливочные цветы садового жасмина, напротив, приковывали взор. В них можно было уткнуться носом и вдыхать аромат, не боясь пораниться. Маленький беспризорник любил проникать в этот сад, чтобы отдохнуть от привычных видов мерзкой грязи, пьяных людей и блюющих посетителей .

Его мать содержала небольшую забегаловку на окраине города, которая позволяла им сводить концы с концами. Таверна эта особой популярностью у достопочтенных граждан не пользовалась — каждый уважающий себя человек вряд ли отважился бы трапезничать возле кладбища. Но только такую землю могла купить его семья на скудные пожитки. Так что трапезная привлекала лишь всякий сброд в лице рабов, преступников, наемников, куртизанок и гладиаторов. Последние, на скромный взгляд маленького мальчика, представляли из себя наиболее приятную компанию: они никогда не обижали и иногда даже делились чем-нибудь сладким. В такой атмосфере жил и рос маленький Мелоне. Не особо любим собственной матерью, он занимался тем, что разносил заказы по столикам, а затем убирался в укромный уголок, чтобы никому не мешать. По заветам матушки он должен был быть ниже травы, тише воды, чтобы не накликать беду и не провоцировать взвинченный народ, потрепанный судьбой. Мать склоняла голову перед каждым, кто платил, унижаясь и позволяя гостям слишком многое, и маленькому мальчику уже тогда это казалось противным и неправильным. Он не хотел брать пример с родительницы, и стал не в меру своевольничать, показывая характер. Мать не пустила такое поведение на самотек и на колкости и язвительность малолетнего сына отвечала звонкими оплеухами. Когда Мелоне исполнилось девять, он принялся сбегать из дома, чтобы отдохнуть от смрада пьяных тел, разгульных женщин и побоев матери. Первые разы он бегал по городу бесцельно, пока не замерзал и смертельно не уставал, а после без сил плелся обратно в дом. Так оказалось намного проще жить! Изнуренным он быстрее и крепче засыпал на чердаке даже под пьяное пение и драки. Потом, распробовав свободу на вкус, он принялся увеличивать время вылазки, пропадая сначала на день, потом на два. Мать ругала только за отсутствие помощи, не особо заботясь о здоровье и самочувствии сына, и с каждым разом возвращаться становилось все труднее. Его ничего не держало в родном доме. Его никто не ждал для большего, чем разнести тарелки и выпивку. Он делал это бесплатно, и только из-за этого мать его терпела подле себя. В череде увлекательных побегов, которые всегда воспринимались, как веселая игра и удивительное приключение, Мелоне взял привычку ловко лазить по деревьям возле домов богатых патриций и глядеть на то, как живут успешные люди. Каждый новый двор — самобытное произведение искусства. Каждая семья — уникальна. В груди что-то болезненно отзывалось всякий раз, когда дети, одного с ним возраста, подбегали к отцу, коего никогда у него не было, спрашивали что-то очевидное, а он всегда им отвечал. Сдержанно и рассудительно. Смеясь и радуясь. В один из дней Мелоне залез на широкий старый дуб, открывая себе вид на кремовую плитку, обрамляющую ровный газон. В середине полянки стояли стол и два стула, на одном из которых сидел статный мужчина, с черной густой бородой и орлиным носом, а на втором мальчишка его лет. Из разговора с хозяином дома, то и дело проверявшим собравшихся в саду, Мелоне понял, что семья принимала учителя, и сейчас тот терпеливо ждал, пока сын нанявшего его богатея разучит грамотность. Мелоне сам не заметил, как заслушался курса истории, как с интересом подчеркивал для себя неожиданные моменты в литературе и философии, и как пытался с помощью ножичка вырезать линии и учить счет. Это так его увлекло, что он решил во что бы то ни стало закончить обучение вместе с сыном богатого человека. Однажды, когда беловолосый мальчик, как всегда, в начале дня уселся за столик и проговорил что-то, тихо-тихо, будто стесняясь, учитель звонко рассмеялся, произнеся ту заветную фразу, которая навсегда перевернула сознание Мелоне: — Не стесняйся говорить со мной, шутить надо мной, спорить и высказывать свое мнение. Как я не стесняюсь этого с тобой. Пока мы можем себе это позволить, мы остаемся на равных. В ту ночь он тоже не пошел домой, решаясь переночевать в зеленой высокой траве на душистой поляне. Мелоне больше не хотел унижаться перед сбродом, он чувствовал омерзение при одном воспоминании о том, как мать боготворила каждого забредшего путника, обцеловывая с головы до пяток. Как позволяла им все унижения и плевки, ставя себя на пару ступеней ниже самых падших людей. В сухом остатке, из-за такого необычного места для ночевки Мелоне поплатился малой жертвой: искусанными руками и ногами. И он прикладывал титаническую силу воли, чтобы не расчесать укусы до крови! Учитель и мальчишка больше не появлялись во дворе богатого дома, видимо, закончив обучение, и Мелоне принялся искать новое место для развлечений. Перекусив спелой сливой, которую раздобыл на одном из деревьев на центральной площади, он шел по улочкам Неаполя, то пиная лежавшие на дороге камушки, то закрываясь руками от поднявшейся в кружащемся вихре летней сухой пыли. Неприятный ветер оставлял соленый привкус на губах, иссушивал кожу и совершенно не бодрил. От него хотелось убежать, спрятаться в охапке свежей листвы, прильнуть губами к мягким лепесткам сочных цветников и утонуть в их ярком аромате. Мелоне вздохнул, вдруг останавливаясь посередине усыпанной мелкой галькой дорожки. В его голове вспыхнуло яркое воспоминание. Кажется, в доме неподалеку отсюда он уже видел огромный и ухоженный сад, с экзотическими цветами, с пышными кустами и приятным свежим благоуханием, разносящимся по ветру от роз и жасмина. Но Мелоне никогда не переходил ту черту вседозволенности и наглости, никогда не забирался через забор и не нарушал границы чужой территории. «Но я могу просто посмотреть. Еще раз. За это ничего не будет.» — мальчишка кивнул сам себе, думая, что в его идее нет ничего криминального. Он любит цветы, и быстро уйдет, как только немного поиграется в саду. Даже попасться никому не успеет! Свернув с прямой дорожки, он побежал к живописным лугам, где свой отстраненный большой дом обнес забором один из важных чиновников, сидящих в совете при префекте Неаполя. Мелоне не знал ни его имени, ни точной должности, но был восхищен большим садом и живописным видом. Апельсиновое дерево проросло за забором, удачно упираясь кроной в белоснежный мрамор, и маленькому мальчику приятно было думать, что это постарались маленькие птички, кружащиеся над головами. Именно по его стволу взбирался Мелоне, не щадя ни ногтей, ни коленок. Когда расстояние до земли увеличилось на пару-тройку метров, он устроился в тени молоденьких листочков с белоснежными цветами, устремляя взгляд через забор. Оказалось, что сад не пустовал. Молодая девушка, с густыми кудрявыми волосами темно-рыжего, медного цвета, поливала горшки и грядки. Ее кожа, бронзовая от долгого пребывания на солнце, лоснилась потом. Мелоне сразу узнал в девушке служанку, по ее невзрачной дешевой тунике, по простой прическе и тяжелому труду, которым она занималась. Знатные особы никогда бы не позволили себе что-то, что могло испортить их внешний вид. Но красота этой девушки и ее чистая улыбка, с которой она выполняла работу, были неоспоримы. Мелоне с удивлением хлопнул длинными ресницами, подавшись вперед, чтобы лучше рассмотреть, что делает служанка. Почему-то этот сильный образ хотелось запечатлеть в памяти, держаться за него и иногда возвращаться, когда тоска заполнит сердце. Было в ней что-то вдохновляющее, что-то от той, кого могли назвать Музой. Но когда Мелоне схватился за ветку, чтобы удержать равновесие, то почувствовал, что ноги неровно скачут на качающемся тонком сучке, и он шатается, как пьяный. Он успел только испуганно приоткрыть губы, когда раздался треск, и Мелоне свалился с дерева прямо в темно-зеленые кусты. Девушка от громкой возни за спиной вздрогнула, и желтоватая металлическая лейка выскочила из ее ладоней. Разлившаяся вода быстро впитывалась в землю, на радость ровно скошенной траве. Пребывая в состоянии шока, Мелоне не сразу почувствовал острую, пронзающую открытые участки тела, боль. Он открыл глаза, замечая перед собой большой и пышный красный цветок, рядом с которым кружился толстый пушистый шмель, явно раздраженный вмешательством Мелоне. — Ай! — сдавленно пискнул мальчишка, пытаясь не двигаться лишний раз, чтобы не чувствовать уколы шипов. Девушка ахнула, быстро схватившись за подол туники. Она подбежала к проникшему через забор незнакомому оборванцу и протянула ему обе ладони. — Вставай, ну, вставай! Ох, Сатурн, ну что же это… ты не поранился? — Девушка принялась отряхивать Мелоне, проверяя его на наличие ран и ушибов. И он смущенно стоял на месте, не в силах шевельнуться. Впервые кто-то проявлял к голодранцу заботу, даже не обругав за проникновение на участок. За все детство мать ни разу не обняла свое чадо, ни разу не проверила его состояние после долгих прогулок, так что сейчас он с опаской глядел, как гулял чужой взгляд по его рукам и ногам, как девушка приглаживала его длинные волосы и поправляла тунику. Почему-то он ожидал хотя бы оплеуху, но и ее не последовало. — Ну вот, вроде все хорошо, — она улыбнулась, глядя прямо в его голубые глаза, и он оторопел, глупо отвечая на этот взгляд. Девушка прошлась взглядом дальше, и на миг ее лицо потускнело. Мелоне, следивший за ее глазами, насупился и повернулся за спину. Он недовольно поджал губы, глядя на то, как некогда пышный и изумительный куст красных роз был нещадно испорчен и помят. Он знал, что по его вине девушку накажут, но не знал, что чувствовать. Стыд пронизывал до костей, от макушки до кончиков пальцев обхватив пламенем. По пяткам прошлась пульсирующая дрожь, и Мелоне вжал голову в плечи. Тяжелый, глубокий вздох показался таким увесистым, таким страшным, будто на сердце милой дамы в один момент закрепили ржавую скрипучую цепь, сжимая и сковывая тело. Мелоне, сам того не ведая, по чистой детской наивности вдруг подал голос, подскакивая к кустам. Девушка побрела следом, сложив висящие ладони лодочкой. — Куст не умер! Давайте отрежем поломанные веточки! — воскликнул Мелоне под удивленную улыбку служанки. Она вновь положила мягкую маленькую ладонь на его макушку, взглянула на чистое голубое небо над головой. Предавшись раздумьям, девушка аккуратно кивнула. — Давай попробуем, — мелодично отозвалась она, ничем не выдав в голосе скопившееся волнение. Мелоне сам не понял, как остался помогать в саду до самого заката. Подумав, что его новая знакомая достойна помощи, он самолично вызвался поливать цветы, а ближе к вечеру, за прополкой сорняков, разговорившись, они представились. Мелоне узнал имя девушки — Примула, и честно пообещал его запомнить. По синеющему небу плыли пушистые облака, облитые золотым сиянием заходящего солнца. Тьма сгущалась, и когда последние лучики осветили лицо Примулы, Мелоне с удивлением увидел на нем пугающую удрученность. Затем она поморгала, вздрогнула и отложила корзину с собранными сорняками. — Мелоне, у тебя есть дом? — тихонько спросила она у мальчика, и когда тот кивнул, осторожно улыбнулась. — Тогда тебе пора поторопиться. Тебя там ждут, верно? Мелоне принялся вставать с покрасневших коленок, покрытых маленькими травинками. Отряхнувшись от налипшей грязи, он задумался. Не проронив ни слова про трудности в родном доме, про то, что его вряд ли ждут, он уточнил только один вопрос, который теплил в душе надежду: — А я могу прийти завтра? — … Давай договоримся на послезавтра, хорошо? Через день, как и договаривались, Мелоне опять помогал Примуле в саду. Туника не могла скрыть обилие пестрых синяков, скопившихся на шее и плечах девушки, но Мелоне сравнил их со своими, показав кровоподтеки от падения, и они вместе посмеялись. Он искренне верил, что даже Примула могла оступиться и упасть в колючие кусты роз. Почему-то, хоть и не изнеженный жизнью, мальчик все еще не хотел вдумываться во что-то страшное и злое. Теперь каждый день он заходил в этот сад, пытался помочь Примуле, а когда работы не оставалось, они позволяли себе полениться и поиграть. Тихонько, чтобы никто не услышал. И Мелоне был счастлив. Он приходил домой окрыленный новыми, ранее неизведанными впечатлениями, спокойно уходил в комнату наверху и всеми силами пытался поскорее уснуть, чтобы придвинуть следующее утро. Так продолжалось какое-то время, пока однажды вся иллюзия счастливой жизни не была разрушена, словно спичечный домик. В тот день было пасмурно. Игривое солнце не грело своими лучами, а Примулы нигде не было видно. Но Мелоне по привычке, доверяя всем предыдущим счастливым дням, все равно спрыгнул с дерева на зеленую траву. Заходить как-то по другому — было табу. Они обговорили это сразу. Ветер всколыхнул волосы, задул со страшной силой, заставляя с мычанием повернуться спиной к потоку. Наверное, на море начинался шторм. Мелоне вдруг захотелось посмотреть издалека на могучую вспененную воду, смывающую многовековые скалы… От ураганных потоков трава напоминала волны: она красиво переливалась темными и светлыми полосами, подобно потревоженной морской глади. Он медленно шел по этой зеленой ряби, с улыбкой пытаясь перепрыгивать через светлые линии. Полностью погрузившись в выдуманную игру, Мелоне не сразу заметил, как трава закончилась, а вместо нее перед глазами замаячила мраморная плитка. Мальчишка пошатнулся от очередного потока сильного ветра, дующего в лицо, зябко потер плечи и стал разворачиваться, закрывая заслезившиеся глаза. Его спина врезалась во что-то твердое, и он замер, вздрогнув от проникшего под кожу липкого страха. Качнувшись, массивная ваза с круглыми желтыми цветами повалилась набок, моментально разбиваясь вдребезги. Большие осколки оросили землю, желтые цветы безобразно смялись, засыпанные землей. Он не успел начать убирать затеянный беспорядок, как услышал за спиной ошарашенный, приглушенный явным нежеланием привлекать внимание, оклик. — Мелоне! — Примула подбежала к нему, падая на колени. Ее лицо было искажено ужасным отчаянием, но даже так она не ругала мальчишку. Служанка зашевелила мертвецки-белыми губами не сразу, но голос ее был по-прежнему спокоен, хоть и нетверд. — Не нужно было залезать, если меня нет… Но это я виновата, я не сказала, не подумала… — Давай все уберем! — выпалил Мелоне, но его прервали. Примула не дала ему договорить, схватила худощавую маленькую ручку и резко потянула за собой, к колючим кустам пышной красной розы. Самые густые и разросшиеся, они занимали большую часть сада. Она уселась на коленки напротив Мелоне, схватила его за плечи и с улыбкой потрясла. — Дай мне обещание, хорошо? — Примула дождалась, пока Мелоне кивнет, и только затем продолжила. — Не выходи. Не издавай ни единого звука. Спрячься, пока в саду не станет пусто. А потом, когда наступит ночь, взберись, как и раньше, на дерево и беги домой. Мелоне, не приходи больше сюда, хорошо? Пожалуйста, это для твоего же блага. От просьбы, проговоренной таким молящим тоном, глаза мальчика увлажнились. Он не хотел прощаться с подругой, не хотел забывать дорогу к этому саду, но чувство вины взыграло в нем с новой силой. Это он разбил вазу, и он заслуживает наказания. Служанка пихнула его в колючие кусты, тихо прошептав извинения, и быстрым шагом направилась к массивным белым дверям. Сдержав свой стон, — он обещал! — Мелоне зажал рот рукой и подполз поближе к еле заметному в густой листве просвету. Он вперил глаза в мужчину в белой тоге, показавшегося в дверном проеме. Упитанная, ороговевшая от бесконечных оргий и виноизлияний физиономия пугала своей надменностью. Чиновник был небольшого роста, с короткими седыми волосами, и представлял из себя жалкого вида человека. Примула подошла, наклонила голову, приветствуя хозяина, вошедшего в сады. Ветер не стихал, но даже через его безжалостные порывы Мелоне мог слышать рявкающую речь мужчины. — Я слышал звон разбитой посуды, Примула, — погладив круглый подбородок, чиновник окинул взглядом большой сад. От его взгляда Мелоне бросило в дрожь. Он нахмурил брови и весь сжался в кустах, не в силах пошевелиться, чтобы признать вслух вину и принять такое наказание, какое он заслуживает. — Простите, я разбила вазу, когда поливала гладиолусы, — самым мягким из всех возможных голосов проговорила Примула. Ее голос был прям, но с той долей робости, которую любили слышать люди, подобные надменному чиновнику. Мелоне замычал, чувствуя, как страх подкатывает к горлу, как тело напрягается в протесте. «Но это неправда! Это я виноват!» Физиономия хозяина дома искривилась, сначала побледнела, а затем покраснела от прилившей к щекам крови. Его упитанное лицо покрылось испариной, а пухлые пальцы вцепились в рыжие волосы служанки и потянули на себя. — Дрянная девчонка! — он ощутимо тряхнул хрупкую девушку. Мелоне зажмурился, пытаясь закрыть уши руками. — Это была последняя вещь, которую ты испортишь в этом доме! Я зря тебя купил! Посмотрел на твою красоту, урок мне! Примулу поволокли за медные волосы в дом, но служанка не отпиралась, принимая свою участь с завидным спокойствием. Огромная изломанная молния разорвала черные тучи, и первые тяжелые капли дождя упали с неба, увлажняя землю. Гром заглушил истошные крики, исходящие из поместья. Косой холодный ливень помогал держать разум трезвым, не забываться и все как следует запомнить. А если бы он сказал правду, может, он мог спасти Примулу от несправедливого наказания? Если бы не испугался, если бы взглянул прямо в глаза толстого чиновника, в его надменное лицо, и пролепетал, что это он, Мелоне, виновник его потерянных вложений. Сказал бы что-то острое, задел бы за живое, сделал бы все, чтобы заставить того вскипеть и с яростью на него налететь. Все было бы иначе, верно? Но он был лишь девятилетним ребенком. Слишком слабым и трусливым, чтобы давать отпор. Но больше Мелоне такого не повторял. Фуго молча переваривал услышанную историю. У него в семье тоже были рабы и рабыни, которых Мелоне уважительно называл слугами. Но была ли разница, в какой должности бесправно прислуживать? Фуго полагал, что нет. И, самое страшное, взращенный в таких условиях, он долгое время считал подобный расклад абсолютно нормальной практикой. Сильные возвышаются над слабыми, таков закон природы. — Ее казнили? — Если бы… — Мелоне тоскливо пожал плечами, с фырчанием сползая с чужой груди. Он перевернулся на спину, сложив ладони на оголенном животе, и устроился затылком на руке Фуго. — Может, быстрая казнь была бы милее. Он истязал ее всю ночь, а я слышал эти истошные крики. Не мог двинуться с места, пока не кончилось. Все из-за обычной вазы, представляешь? Да с его состоянием он легко мог купить десяток таких! Он с ухмылкой покачал головой, жмурясь от яркого солнца, от игривых лучиков, пляшущих в листве. Прекрасная погода. Даже тема разговора не смущала Мелоне, он не соотносил себя с тем ребенком, про которого рассказывал, будто все происходило с совершенно другим человеком. И Фуго не стал давить на него, в каком-то смысле понимая желание иссушителя не связывать себя с воспоминаниями из прошлого. Они как тяжкий груз, всегда тянут на дно. Сам Панни отчасти считал, что тоже был лишен счастливого детства. Несмотря на семейный достаток, алхимик не нашел понимания в глазах родителей, которые считали его обузой, бельмом на глазу. Мышцы болели, тянули, отзывались ноющим спазмом каждый раз, когда он двигал рукой. Кажется, в порыве страсти он и не заметил, как бой с иссушителем его покалечил, а теперь пожинал плоды. Надо бы срочно привести себя в порядок… — Кстати. Твое животное, твои подчиненные, это… — Моя сила, дарованная беллоной, — спокойно отозвался Мелоне, прикрывая глаза, — у меня их много, моих детей, каждого люблю и самолично взращивал. Ты не переживай, их не так-то легко убить, — он положил ладонь на пресс Фуго, нежно проводя пальцами сверху вниз, — Я не держу на тебя зла. — А та пожилая женщина?.. — Тоже маскировка. Панни кивнул, поддавшись чужому спокойствию. Несколько минут они молча лежали, глядя в небо и наслаждаясь остывающим теплом друг друга. Мелоне в шутку обзывал тучные фигуры облаков на небе разными непотребствами, заставляя алхимика хмыкать и приподнимать брови. Он чувствовал такое спокойствие, какое не испытывал уже давно. После момента наивысшей близости отлипать от тела иссушителя все еще не хотелось. И тогда Фуго наклонил голову в сторону Мелоне, чтобы как следует запечатлеть то выражение беззаботной радости на бледном лице, с которым он лежал рядом. Блеск в глазах, румянец на щеках, маняще-приоткрытые губы… Алхимик вдруг напрягся, двумя пальцами сбрасывая с лица Мелоне длинную челку. — Как ты поранился? — шепотом спросить он таким учтивым тоном, которым спрашивают заветные тайны у знатных господ. Мелоне вздрогнул от неожиданного вопроса, убирая улыбку с лица, и Фуго поспешил уточнить: — Если личное или неприятное, можешь не говорить. — Ну почему же личное… — он приподнялся на локтях, запрокидывая голову. — Могу и сказать. За свою силу каждый из нас чем-то заплатил. Она не дается за «спасибо», она губительна и беспощадна без контроля. Я отделался относительно слабо, всего-навсего не вижу одним глазом. По крайней мере… не вижу, как ты или члены моей команды, — на губах у Мелоне снова заиграла озорная улыбка, и прежде чем Фуго начал спрашивать подробности, он продолжил на опережение: — Я могу видеть глазами своих детей, если требуется. Мне достаточно сосредоточиться и закрыть свой видящий глаз, чтобы это сделать, — в подтверждение своих слов Мелоне поднес ладонь, сложенную лодочкой, к белесому глазу. Алхимик медленно кивнул, принимая информацию к сведению, а немного поразмыслив, звучно выдохнул, подложил руки под голову, и тоже решился разоткровенничаться: — Хотел бы я знать, какую бы способность получил и что бы отдал взамен. — Так ты хочешь вступить к иссушителям? И что же, это я так запал тебе в душу, или наши убеждения? Пожалуйста, скажи, что первое, — Мелоне навострил уши, явно обрадовавшись услышанному. Фуго проигнорировал последний вопрос, нахмурившись во внезапном смущении: — Я думаю, мне не принципиально, куда податься. Хочу пояснить, что я никогда не стремился быть людским щитом, справедливо бдящим за темной силой. Когда я поступал в Академию, мне было все равно, куда идти и что делать, но… вот чего не отнять: ваша организация вселяет интерес и распаляет мое ученое любопытство. Я никогда не смотрел на этот волнующий вопрос под таким углом. Ты прав, что без изучения нельзя и победить. И я бы поэкспериментировал с беллоной и ее свойствами, ради того, чтобы помочь избавлять мир от этой заразы, — буркнув последние слова, как что-то неправильное, Фуго принялся медленно вставать с земли. Трава под ним смялась, отпечатывая на коже смешные следы. Его зеленая мантия лежала под отдыхающим на солнышке Мелоне, и Панни не смог заставить себя попросить того пододвинуться. В поход он не взял ничего лишнего, но теперь был бы не против завалявшейся в шкафу в Академии подбитой горностаем накидки. Иссушитель беспрерывно следил за длинной фигурой алхимика, рассматривал изгибы тела и кровоподтеки на коже, почти с ехидством осознавая, что многое будет никак не скрыть от любопытных глаз. Наверное, и он походил на божью коровку, усыпанный пятнами укусов и засосов. — Ты можешь быстро вывести нас из леса? Я хотел бы успеть погулять по городу. А еще, кажется, мне теперь новую мантию покупать, — логично предположив, что они с Мелоне уж точно не враги друг другу после пережитого, Фуго предпринял попытку адекватно попросить иссушителя об услуге. — Конечно, смыв всю грязь… — Ах, на счет этого… Конечно же я тебя доставлю обратно, — Мелоне выглядел так, будто специально плохо играет, изображая напущенное дружелюбие и понимание, — но есть одно но, — после этих слов его губы исказились нешуточным раздражением, и Мелоне нагнулся к накиданным одеждам, доставая осколок зеркальца из вшитого в тунику кармашка, — Придется идти пешком. Мне не отвечают за зов помощи. Ненавижу игнорирование, — в шипящих звуках скрывалось беспокойство, но не это сейчас волновало Фуго. Он облизал вмиг пересохшие губы и осторожно поинтересовался: — Так ты мог вызвать подмогу в любой момент? — Мог, но не вызвал. У меня чуйка на хорошо кончающиеся приключения. Не переживай, я бы никому не позволил сильно тебя покалечить. На слове «сильно» Фуго закатил глаза, размышляя, насколько тогда «не сильно» напарник Мелоне мог его отдубасить. — И скажи на милость, сколько же нам идти? — Часа два-три?.. Ах, да, ты же хотел помыться. Тут действительно есть родник, в этом я не врал, можно им воспользоваться, раз уж мы никуда не спешим. Зубы Фуго гневно скрипнули. Он сжал кулаки до побелевших костяшек, угрожающе выступив на шаг вперед нервно улыбающемуся Мелоне. — Эй, вырубишь меня, кто тебе дорогу подскажет? И ведь действительно. Вряд ли рукоприкладство ускорит его обратный поход… Но разве Фуго было что терять? — Хотя бы повеселюсь! Мелоне со смехом попятился от навалившегося алхимика, который принялся наказывать иссушителя ощутимыми щипками. И если сначала это казалось приятной игрой, совсем скоро Мелоне взмолился о пощаде. — Ну хватит-хватит! Тебе что, девять лет?! Прекрати, Фуго! Ладно, я извинюсь, ты слышал?! Прекрати! Но в такой глуши лишь чирикающие птички и лесные грызуны могли слышать истошные призывы о помощи. Толпа людей, звон колоколов, нескончаемые крики перебивающих друг друга рыночных торговцев, плач детей, смех пьянчуг из соседней таверны. Леоне шел, как пришибленный. Он сгорбился, чтобы казаться меньше, чем есть, но открытая, звенящая одежда все равно приковывала взгляды мимо проходящих. В стенах города в драконе ненадолго взыграло чувство защищенности: тут не было непривычного обилия свободного пространства, на много километров не расстилались бесконечные луга и леса, но от нескончаемых потоков звонких голосов и стороннего шума у Леоне быстро разболелась голова. Лишь спина Бруно, маячившая перед глазами, словно путеводный белый огонек, вела его через людские дебри. То и дело предводитель подходил к разноцветным лавкам с приятными толстопузыми продавцами, обязательно что-то приобретая и кидая в общую плетеную корзину. Аббаккио не всматривался в покупки, будто смущаясь излишнего внимания к Бруно, и старался в это время находиться поодаль от него. Все это время дракон придерживал руками гнездо из светлых волос, чтобы они не волочились по земле. При этом он не забывал старательно делать вид, что так и задумано, и это не доставляет ему никаких проблем. — Мамочка, это фокусник? — восторженный детский голосок раздался где-то сбоку, и он замер, гневно хмуря брови. И Леоне обязательно нагрубил бы, если бы чуткий искоренитель не повернул к нему голову и жестом не подозвал поближе к себе. Леоне беспрекословно исполнил приказ, тут же ровняясь с предводителем. — Я кое-что хотел с тобой обсудить… Ты не хотел бы сменить наряд? — осторожно начал Буччеллати, скрещивая руки за спиной. — Твой нынешний привлекает слишком много внимания, а тебе это, как я понял, не особо нравится. Как только до Леоне дошел смысл сказанных слов, он моментально скривился, закатывая глаза. Дракон упрямо промолчал, заставляя Бруно привлечь внимание несговорчивого собеседника иным способом: искоренитель потянул чужую штанину двумя пальцами. Звонкие побрякушки стукнулись друг об друга, разнося характерный звук по всей площади. Аббакио вытянулся по струнке, резко одергивая одежду когтистой ладонью. — Сменить наряд, в котором я хожу не одно столетие, на бесформенное полотенце для тебя звучит лучше? — зашипел он, сводя брови к переносице. — Это же совсем не обязательно. Посмотри на меня, — Бруно стремительно повернулся лицом к Леоне, раскинув руки в стороны, и тот невольно пробежался взглядом по походной амуниции предводителя отряда, — это не похоже на полотенце, верно? А как насчет нарядов остальных членов группы? Не переживай, мы что-нибудь и тебе подберем. Дракон медленно кивнул, дожидаясь, пока Бруно развернется к нему спиной и продолжит намеченный по колоритным улочкам путь. Его взгляд сам собой цеплялся за телеги со свежими апельсинами, прилавки с дурманящими флаконами и цветочные лавочки. Все пестрело красками и жизнью. Но Леоне не веселился, не вкушал это счастье, лившееся из всех щелей. Он знал изнанку этих богомерзких рынков, знал людей и не обманывался дешевыми иллюзиями их приличной и честной жизни. Если бы не новость о его сородиче, если бы не желание больше не чувствовать сквозящее башенное одиночество, поедающее без остатка, он бы сдался. Он бы бегом вернулся на то озеро и несомненно утопился бы. И шел бы Леоне дальше, предаваясь мыслям о гнилой натуре человеческого рода, если бы на глаза не попалась небольшая лавка с красным тканевым поддоном, подшитым серебряной ленточкой. Очаровательное яркое пятнышко невольно притягивало взгляд: в отличие от большинства увиденного непотребства, эта лавка была сделана с простотой и с чувством вкуса. Он остановился, с удивлением вглядываясь в маленькие открытые баночки с рассыпной пудрой, яркими тенями и маслянистыми помадами, выгруженные на деревянные лакированные подставки. Множество мужчин и женщин разных возрастов стояли рядом и выбирали косметику, беря в руки то одно, то другое. Кто-то для сценического образа, кто-то для повседневного внешнего вида, но каждый с четким знанием своих желаний, которые он громко озвучивал продавцу. Леоне не спешил пробираться через заинтересованных, скромно глядя сбоку на разнообразную парфюмерию. Баночка, наполненная сливовой помадой, стала центром всеобщего дискуса. Леоне невольно пригляделся: темная текстура приятно переливалась на солнце ярким блеском маленьких частичек, замешанных в состав. По велению злого рока, воспоминания одно за другим начали наслаиваться на него, заставляя тоскливо опустить веки и застыть. Эта помада цветом так напоминала небо в безоблачную ночь, так манила отдаться славным воспоминаниям о величественных песчаных дюнах, о жарком ветре и колючих кактусах… Аббаккио толкнули в плечо, заставляя отвлечься от сладких моментов юности. Все в прошлом. И хорошее, и плохое. Леоне вновь нахмурил брови, недовольно поворачивая голову в сторону человека, потревожившего его. — Прости, Леоне, — Бруно заправил за ухо выбившуюся из маленького хвостика прядь и поднял взгляд к дракону. Ясные синие глаза, как два бездонных океана, залитые солнцем, смотрели на него так внимательно, так пристально, что он не удержался и отвернулся с тенью смущения на лице. — Тут довольно людно. Ты как, держишься? — Угу… — глухо отозвался Аббаккио, скрещивая когтистые руки на груди. Буччеллати проследил за тем, как Леоне переводит взгляд переливающихся глаз на помаду, сделал шаг вперед и сдержанно улыбнулся. Бруно не нагонял дружелюбия, Аббаккио чувствовал искренность в этом волевом человеке, непоколебимый нрав и уверенность в собственных выстроенных идеалах. За такими следуют люди, из таких получаются лучшие командиры, посылающие войска на славные подвиги. Честь и совесть вели его вперед, пылающая решимость не давала посмотреть назад. Это Леоне успел прочесть за недолгое время их знакомства. И команда верила ему, невольно перенимая часть льющегося света. Да… Для роли предводителя Бруно был рожден. Он им и стал, это закономерно для такого сильного характера. Интересно, было ли у Бруно счастливое детство? Верные товарищи, вместе проходящие путь взросления? Лучшие учителя и наставления? Как формировалась его личность, что именно закалило его? — Тебе бы она подошла, — ресницы Леоне задрожали, и он непонимающе поднял взгляд на Буччеллати, который перебил его мысли, — Помада, — тут же пояснил искоренитель, — она напоминает мне ночное небо. Услышав, что вырисовывающиеся образы в их головах совпали, Леоне испытал странное смешение из изумления и толики теплющей радости, которая маленьким светящимся шариком засела в груди. Это что-то напоминало, что-то из его прошлого. Разве он так не говорил?.. — Ночное небо у тебя ассоциируется со мной? — поборов минутную слабость, спросил Леоне. Они вместе смотрели на одну и ту же помаду, не обращая внимания на громкие торги за столь чудесное приобретение. И правда, будто магическая, она притягивала взгляд одними своими переливами: то представая темнеющим затмением, то сиреневым бархатом. — С твоими глазами. Они, подобно заходящему солнцу, мягко сияют. Леоне приоткрыл рот в немом вопросе, но слова застряли в горле, словно кость от жареной рыбы. Буччеллати вскинул руку так внезапно, так молниеносно, что продавец, как и большинство столпившихся, невольно перевел взгляд на резковатый жест. — Пять золотых, синьор. За эту помаду. Каждый в очереди заинтересованных остолбенел. Вряд ли кто-то хотел перебить подобную баснословную сумму за одну лишь помаду. Но стоявший в центре мужчина с толстым слоем белых румян самодовольно шагнул вперед, указательным пальцем подзывая торговца. — Я даю семь! У меня нет времени искать что-то похожее, у меня выступление этим вечером! На лице Бруно не дрогнул ни один мускул. Он, не думая ни секунды, продолжил торги: — Десять золотых. Торговец чуть не поперхнулся от названной цены. Все в очереди ахнули, и даже Леоне, мало понимая в курсе золота, все так же протестующе хмурил брови, но не решался возразить. Бруно получил свою помаду, отдав торговцу обещанные десять монет из чистого золота. Баночку с маслянистой субстанцией упаковали в красивую коробочку, сверху обмотали шелковыми лентами и вручили искоренителю. Тот принял покупку с легким кивком головы, зазывая Леоне следовать за собой. Дракон беспрекословно подчинился, чувствуя, как злые, обиженные взгляды прожигают их спины. В свою очередь он сверлил затылок Буччеллати до тех самых пор, пока шумный рынок не остался позади, а Бурно не остановился. — Дело за малым. Может, отвести тебя к цирюльнику? — Решил избавиться от моих одежд? — выгнул бровь Леоне, не понимая смысла незнакомого слова. — От волос, — поправил его Буччеллати, указывая пальцем на свое темное каре, — в походе удобнее и практичнее иметь короткую прическу. Аббаккио возмущенно раздул ноздри, почти ревностно прижимая к груди спутанную копну. — Нет. — Нет? — Бруно скрестил руки. На его лице отражался активный мыслительный поток, пока взгляд был направлен словно сквозь Аббаккио. Видимо, придя к внутреннему согласию, Бруно сощурился и нехотя кивнул: — Хорошо. Раз так, может, позволишь мне заплести тебе косу? Хотя бы так облегчим твою ношу. Леоне фыркнул. Дракон не то, чтобы боготворил свою внешность, одежду и волосы. Нет, он не считал себя прекрасным представителем семейства чешуйчатых, совсем не хотел привлекать внимание экзотическими тряпками, не желал косых взглядов на длинные серебристые пряди. Но весь образ все еще тесно связывал его с прошлым, все еще не давал отпустить пережитые потери и страдания, напоминал про боль утраты и отрезвлял сознание. Глядя в зеркало, он видел путы, тяжесть вины, а распрощаться с этим означало в каком-то плане простить себя. И Леоне не мог этого позволить, не мог разрешить отказаться от привычного бесконечного самобичевания. Но с другой стороны… Бруно был тем, кто его спас из заточения, освободил и принял в отряд. Пожалуй, Леоне мог позволить ему делать все, что вздумается. Пусть одевает его в белые полотенца, пусть обрезает длинные пряди. Хоть цепь на руках защелкнет — Леоне не будет противиться. Аббаккио не мог брать ответственность ни за что, не мог решать и распоряжаться жизнью, он не разрешал себе. Это чревато новыми ошибками, новыми неудачами и поражениями. Но с Бруно другой разговор. Аббаккио было необходимо за кем-то идти, вновь почувствовать смысл жизни хоть в этом. Он сам разрешил собой командовать, это он был инициатором подчинения. Леоне повел плечом, выказывая согласие, и Бруно, не теряя ни секунды, схватил его ладонь. Мягко, давая возможность выбраться из хватки, он повел его по извилистым улочкам, пока из тесных стен через каменные ворота они не вышли к лугу, наполненному сочной зеленой травой. Но ни толпа людей, ни открытые просторы не могли приковать взгляд переливающихся радужек. Лишь гордая осанка, лишь белоснежные воздушные рукава, которые плыли, подобно облакам, заставляли Леоне беспрекословно идти вперед, словно завороженного. — Мы закончили раньше положенного, у нас есть возможность немного передохнуть, — сказав это, Бруно замедлил шаг. Глаза расширились, стоило заметить, как Бруно внимательно смотрит на него. Без боготворения, без страха — строго и честно, ставя себя на равных с драконом. Не ниже и не выше. Позади искоренителя огромное ветвистое дерево раскачивалось в такт ветру, трепеща листочками, подобно тихому шепоту. Они отбрасывали тень на его лицо, но глаза продолжали сиять так, будто это они излучали свет, а не яркое солнце. Леоне становилось неловко. Он чувствовал себя жалко за фигурой такого человека. И одновременно с этим, все больше покорялся его воле, чувствуя только усталость от бесконечных блужданий в поиске смысла существования. Пожалуй, Аббаккио будет легче безмолвно следовать, чем думать самому. Больше мыслей — больше прошлого. Он расслабил руки, и они синхронно повисли беспомощными плетями. Тут же, подхваченные порывами ветра, серебристые пряди взметнулись в воздух, неровными волнами разлетаясь в стороны. Аббаккио не придал этому никакого значения, безотрывно вглядываясь, как предводитель искоренителей усаживается в тени могучего дерева, как указывает на место рядом с собой. Он достал из корзины небольшую фиолетовую ленту и гребень для волос, раскладывая их перед собой. — Доверься мне, Леоне, — смуглая ладонь, которую ему протянули, не дрожала в ужасе перед мистическим созданием. Бруно не испытывал ни робости, ни трусости. Это он заставлял дракона сжиматься в маленькую горошинку, каждый раз чувствуя что-то странное и непривычное глубоко внутри. И Леоне, конечно же, доверился.