Песнь Беллоны

Наранча громко замычал, когда очередная кочка заставила тележку загреметь, а его больную голову подскочить на подложенной подушке. Ватные руки отняли возможность потрогать и потереть затылок — онемевшие конечности просто отказывались слушаться, а при каждой попытке подвигать ими они отзывались болезненным бессилием. — Очнулся… — над головой возбужденно зашептали, и Гирга расфокусированным зрением попытался разглядеть, кто склонился над ним, прощупывая пульс. Белесая макушка выдавала в беспокоющемся Фуго: тот безостановочно трогал его по пояс нагое тело, которое то накрывал одеялом, то вновь оголял, пытаясь соблюсти баланс температуры. — Конечно он очнулся, ты же его замучил своими проверками! — загоготал Миста, вновь взявший на себя роль кучера. В голосе охотника скользило нескрываемое облегчение, а сам он то и дело поворачивал голову в сторону Наранчи, будто бы желая самолично убедиться в его добром здравии. Паннакотта моментально что-то забурчал под нос про врачебные привычки, но такие сумбурные действия вечно собранного алхимика лишь отчасти можно было назвать профессиональными. Наверное, он чувствовал вину за случившееся, иначе зачем еще так дергался?.. Но Фуго не признавал того, как непрерывно бьет током по оголенным нервам, пытаясь держать за маской хладнокровия рассеянность и усталость. С другой стороны от Наранчи сидел Джованна: его идеальная осанка неизменно приковывала внимание, заставляла восхищаться и по-белому завидовать, а теперь, будто чувствуя себя особенно уверенно в новом обличии, он сидел еще строже и ровнее. Розовый цвет подчеркивал белизну фарфоровой кожи, легкое и воздушное одеяние сидело на эльфе, как влитое, но вырез на груди Гирга посчитал не более чем причудой народа Джованны, и совсем ее не понял. — Благодарю, Джорно, ты так быстро собрал все нужные травы для снадобья… — шепнул Фуго эльфу, на что тот отвесил учтивый поклон. Почему-то сонному Наранче перед глазами предстала картина, как Джорно вместе с лесными оленями скачет по полянкам и собирает цветочки на бегу. Он не удержался, широко улыбнулся, что-то промычал и вновь закрыл глаза. — Уснул? — Буччеллати оторвал взгляд от карты. Он сидел по-турецки, разложив карту на коленях, и делал какие-то важные лидерские пометки чернилами, пытаясь точно рассчитать путь, который им предстояло преодолеть, и время, за которое они могли бы это сделать. Рядом с ним неизменной тенью восседал Леоне. Его брови были привычно нахмурены, а лицо все так же выражало желание провалиться сквозь землю и впасть в спячку еще на пару веков. Его руки больше не перебирали длинные пряди, и теперь их попросту некуда было деть. Оставалось разглаживать складки фиолетового одеяния, которое Бруно любезно ему оплатил, и тем самым сохранять трезвый рассудок. Легкая рубашка цвета ириса была наполовину спрятана в зауженный корсаж и заправлена в кожаные штаны с темными подвязками, которые можно было затянуть по желанию. Иногда на лице Аббаккио сквозило недовольство — он привык к легкой, невесомой одежде, оголенному животу и рукам, но вслух ничего возразить не смел. Дракон признавал, что такое одеяние практичнее и полезнее в их длительном походе. Правое плечо было украшено откинутым заостренным наплечником, сияющим золотистым, словно чешуя дракона: такую причуду пожелал сам Леоне, посчитав, что подобная защита может сослужить неплохую службу в предстоящих боях. — Хорошо бы. Он еще слишком слаб, чтобы бодрствовать, — важно заметил Аббаккио, впервые за долгое время подавая голос. Кажется, этим он привлек лишнее внимание: и Фуго, и Джорно удивленно повернулись к нему, словно забыли о существовании самого нелюдимого члена команды. Один Бруно оставался предельно спокойным, кивая на слова Леоне так, будто он всегда поддерживал их беседы. Как бы тот не кичился своим одиноким нравом, как бы ни хотел строить из себя отрешенного от мирских дел, именно он был тем, кто перехватил Наранчу у Паннакотты из рук и помог донести до повозки. Джованна не выказал согласия вслух, но все-таки отсел от лежащего Наранчи чуть в сторонку. Меньше всего на свете он хотел нечаянно потревожить отдыхающего больного. Фуго же оставался подле Гирги. Время от времени он кидал косые взгляды то на Джорно, то на Мисту, пытаясь понять, что между ними произошло. Он готов был поклясться, что их отношения странным образом накалились. После боя те держались обособленно друг от дружки, будто бы пережив не смертельную битву, а неловкий казус, поставивший их общение в тупик. «Какой ранний кризис в отношениях», — хмыкнул себе под нос Фуго, продолжая от нечего делать наблюдение. Джованна положил ладони на коленки, глядя точно перед собой. От него веяло холодной выдержкой и строгой личной дисциплиной. Почти осязаемая стена, которая выстроилась вокруг эльфа, отгоняла мысли об общении у каждого, кто захотел бы перекинуться парой слов с понурым Джорно. И в отличие от внешне равнодушного Джованны, Миста, напротив, в каждом жесте и взгляде выдавал нервное напряжение. «Что же случилось там, что эти два голубка так внезапно остыли друг к дружке?..» — невольно задался вопросом Фуго, прижав согнутый указательный палец к губам. Но как следует развить мысль не дало мычание, раздавшееся подле него: Наранча вновь принялся бороться со сном, заставляя алхимика недовольно нахмурить брови. Фуго положил ладонь на его темные волосы и легонько их пригладил, пытаясь успокоить. — Не растрачивай силы почем зря, поспи еще. Ты ничего не пропустишь. — Мой… — Наранча еле двигал онемевшим языком, пытаясь о чем-то поведать Паннакотте. В приоткрытых глазах Гирги, обрамленных длинными ресницами, горел бледный тревожный огонек, который с каждой секундой только разгорался. — Мой… Фуго цокнул языком, осторожно кивая. Он прекрасно понимал, о чем переживает Наранча. Воссоздать картину происшествия было не так сложно. Поляна, на которой медленно испарялись остатки безграничной силы, не была пуста: в середине ее, на желтой, иссохшей траве лежало изобретение Наранчи. Алхимик быстро смекнул, что причиной попадания в неприятность как раз таки и послужила та странная железная птица, которую Гирга так холил и лелеял. — Да, да, если ты про свой… летательный аппарат, то он в полном порядке, не волнуйся. Я аккуратно сложил его в сумку. Но, будто не веря словам алхимика, Наранча вместо того, чтобы расслабиться и дать легкой сонливости взять верх, наоборот напрягся, стоило услышать, что его детище совсем рядом. Он должен был сам убедиться, что все действительно в порядке, что ничего не сломалось и не испортилось. Разве кто-то еще, кроме него самого, разберется в этом нагромождении ткани, кожи и железа? Наранча закопошился, завертелся под толстой шкурой, но Фуго только покачал головой. Недовольно выдохнув, он полез в сумку, доставая из нее продолговатую и уже наполовину пустую скляночку. Смотрящий на алхимика Леоне вздернул бровь, прекрасно помня, что подобную мутную жидкость видит не впервой: в прошлую ночь такой же заливался хозяин склянки. Но дракон промолчал, еле слышно фыркая. Бессонница алхимика его не интересовала, особенно, если он нашел способ облегчить ее симптомы. Фуго отсчитал ровно десять капель в небольшую стеклянную стопку и разбавил их водой. Затем приподнял голову Наранчи за подбородок и напоил его получившимся раствором. — Вот так вот. Теперь точно как следует отдохнешь. И не паясничай мне тут, не противься дреме! Это были последние слова, которые Наранча запомнил перед тем, как провалиться в беспамятство и уснуть крепким, беспробудным сном. Их временный лагерь был прост, надежен и лишен несуразной пышности. Четыре палатки образовывали возле костра полукруг, а единственное свободное пространство закрывала собой тележка. В итоге, все стороны были закрыты от пробирающего ветра, а общий вид временной стоянки создавал ощущение уютной обособленности. Джорно и Миста все еще не горели желанием общаться между собой, переговариваясь лишь по острой нужде. Оба делали вид, что все в порядке, но каждый в компании искоренителей прекрасно видел ту натужность, с которой ребята открывали рты в присутствии друг друга. Бруно был человеком понимающим, однако сказал сразу, что или кто-то из них будет спать с Наранчей, поменявшись местами с Фуго, или им придется как-то уживаться вместе, потому что четвертую палатку он приобрел исключительно для Леоне. Миста и Джованна одновременно выпрямились, однако, ничего не ответили на это: Буччеллати по праву командира всегда спал один, и к нему никто даже помыслить не смел пристроиться. И единственным, кто на слова Буччеллати заметно напрягся, был Леоне. Когда каждый в лагере занялся своим делом, а они с Бруно отошли перепроверить припасы, он привлек внимание предводителя легким взмахом руки и тихо произнес: — Если уж им хочется побраниться вдоволь, я могу спать в твоей палатке. Пусть эти взбаламученные подростки в разных ночуют, что уж тут… — пытаясь выговорить предложения наиболее будничным тоном, Леоне непреднамеренно скорчил сердитое, мрачное и совершенно отталкивающее лицо. Но Бруно не обратил внимания на выражениe лица, вместо этого с ярким изумлением вникая в произнесенные слова: — В моей палатке? Аббаккио сглотнул тяжелый ком, еле прошедший через горло, и принялся еще активнее хмурить брови. Он вообще очень любил делать вид, что раздражен, даже когда явно не желал этого. Но, будто чувствуя чужую скованность, Бруно первым продолжил разговор, заставив Леоне облегченно опустить плечи: — Не пойми меня неправильно, я не против, но разве тебе от этого не будет хуже? Ты уверен, что сможешь спать в присутствии других людей? Лицо Леоне нездорово позеленело, и он моментально скрестил руки на груди, отворачиваясь от любопытного предводителя отряда. Было бы проще, если бы Буччеллати не спрашивал и не уточнял, а молча бы принял странность новичка в их отряде. С реальными людьми намного сложнее, чем с давно понятными и предсказуемыми воспоминаниями, которые он мог в любой момент остановить или перемотать в произвольном направлении! Затем Аббаккио наклонился, заскрипел зубами и процедил так, будто слова доставали изо рта раскаленными клещами: — Шум… Бруно остановился на третьем мешке с продовольствием и повернул голову в сторону Леоне: — Шум? — Я не могу спать один… — все тише и тише бубнил Аббаккио, — этот треск, эти птицы, маленькие букашки, от любого дуновения ветра вскакиваю. Мне будет проще, если рядом будешь ты. Твое сопение… успокаивает. Отвлекает. Бруно вскинул бровь с легким подобием улыбки на губах и не стал возмущаться на то, что его буквально обвинили в храпе! Он медленно, вдумчиво кивнул, прижимая костяшки пальцев к губам. Пожалуй, Бруно всегда мог пойти на уступки и войти в положение нуждающегося, а особенно в отношении пребывавшего в долгой изоляции существа. — Хорошо, — просто отозвался Буччеллати, откладывая туго завязанный мешок в сторонку, — только нужно предупредить ребят, чтобы они знали, где ночуют. Аббаккио молча согласился с мыслями предводителя искоренителей, однако, не спешил двигаться с места, величественно вытягивая шею. Буччеллати, наконец, оторвался от провизии, тихо выдохнул через нос и снова повернулся к дракону: — Так сходи и предупреди. — Я?! — Аббаккио чуть не поперхнулся слюной от возмущения, прижав удлиненные уши к голове. Бруно схватился за хвост на затылке и потянул кончик веревочки — его темные волосы тут же колыхнулись под дуновением нежного ветерка. Отдельные прядки защекотали скулы и нос, а теплая бронзовая кожа засияла озорной свежестью, будто бы вся серость и серьезность предводителя тут же сошли на нет, оставляя после себя лишь невесомый оттенок игривого настроения. На смуглом лице заиграла улыбка, и Буччеллати поспешил прикрыть ее ладонью. Закатные лучи залили спину Бруно, вычерчивая его тонкую шею и плечи золотистым сиянием, и на мгновение Леоне почудилось, будто бы божество сошло с небес в обнимку с Энлилем в человеческом обличии. — Конечно. Это же ты хочешь поменяться с ними местами. Пора научиться контактировать с товарищами. И Леоне не мог ничего противопоставить этой светлой энергии, вырывавшейся наружу из самого сердца. Под взглядом двух чистых глаз, притягательных подобно оазисам в пустыне, дракон отказывался строить из себя невесть что. В душе заиграло успокаивающее смирение, и он сам не заметил, как расслабился. Под внимательный взгляд искоренителя Аббаккио резко развернулся на пятке одной ноги. Изображая крайнюю степень недовольства, он все же безропотно потопал в сторону разговорившейся троицы: кажется, Джорно и Фуго впервые так активно что-то обсуждали, тогда как Миста совсем стих, лишь изредка поддакивая, склонившись над бревнами для костра. — …А что на счет заколдованной шпаги? Кажется, мимо нас прошла какая-то интересная история, хах, — когда Леоне подошел совсем близко, до него долетел вопрос охотника, заставивший Фуго недовольно скривить лицо, будто он за раз съел лимон целиком. — Не хочу об этом вспоминать! Это был неудачный эксперимент с рунами, и… — заметив, как из тени к ним ровным шагом выходит дракон, Фуго себя прервал, разрезая ладонью воздух. — Не важно! Лучше не шумите, Гирга спит крепко, но все еще может проснуться. Джованна выгнул бровь одновременно с Мистой и, скрестив руки на груди, тихо вымолвил: — Можно будет поспрашивать Буччеллати. Уверен, это что-то безумно увлекательное. Как бы Миста не строил из себя обиженного или не пытался показать, что вообще-то не хочет иметь ничего общего с высокомерными иностранцами, он не сдержал веселого смешка, вырвавшегося из груди. И от этого звука сердце Джованны забилось, словно пораженное горячкой, а щеки моментально покрылись тусклым румянцем. Они вновь повернулись в разные стороны друг от друга и неловко замерли, пытаясь побыстрей найти, чем себя занять. Фуго недовольно покачал головой, готовый разразиться словами о глупой молодежи, а затем вдруг вспомнил, что был младше охотника, и уж точно младше высшего эльфа, и оставил возмущение не озвученным. Молчаливый Леоне все еще стоял неподвижно, словно высеченный из камня. Решив как-то помочь нелюдимому члену отряда, Фуго прикрыл глаза, запрокинул голову и пробубнил так, чтобы было понятно, что он обращается к Аббаккио: — А сегодня тут довольно шумно, да? Леоне продолжал молчать, безразлично глядя на костер переливающимися зрачками. Поджав губы, Фуго продолжил, пытаясь с пониманием относиться к причудам новичка, тем самым подражая Буччеллати: — Но они быстро помирятся. Так бывает, когда люди, которые нравятся друг др… — Бруно и я сегодня спим вместе, — грозно отчеканил Леоне, вздернув подбородок. Вся троица в момент уставилась на Леоне, роняя челюсти на землю. Фуго от возмущения готов был задохнуться: его грудная клетка тяжело вздымалась при каждой попытке что-то произнести. Он хотел разразиться возгласами несогласия, однако, его лицо резко исказилось. Оно побледнело, сделалось грустным и подавленным, и алхимик бесцветно кивнул Леоне: — Рад за вас… — а затем ушел к Наранче, терзаемый мыслями о собственном распутстве. Джованна навострил уши на новости, что одна палатка теперь полностью в его распоряжении, но почувствовал облегчение он лишь отчасти. Миста не менялся ни с кем местами, и до сего у эльфа теплилась надежда, что за ночь близкого контакта они могли бы помириться. А теперь, кажется, и этого не удастся сделать. Сегодня была очередь Фуго дежурить под покровом ночи и следить за костром, но раз их отряд своевольничал, почему бы ему не продолжить? — Давайте сегодня я не буду спать. Вместо Фуго послежу за лесом. Тут же из палатки высунул белесую голову Паннакотта и с недоверием покосился на эльфа: — А с чего такая доброта? Что-то от меня захотелось? Джованна чуть сощурил глаза и медленно покачал головой. Даже Миста оставил все свои дела, глупо замирая, и немного рассеянно посмотрел на эльфа, но Джорно этого не заметил, продолжая торги с алхимиком: — Нет, ничего. Я волнуюсь за Наранчу и хочу, чтобы он был в надежных руках этой ночью. Позаботься о нем, Фуго. Сказав это максимально бездушным тоном, Джованна уважительно поклонился и двинулся в сторону своей палатки. Миста поджал губы и проводил его печальным взглядом, а Паннакотта, пожав плечами, принялся залезать обратно. Но на полпути своего исчезновения он вдруг остановился, уставившись на замершего дракона. Тот все это время стоял и просто слушал их разговор, да так непримечательно, что Панни совершенно забыл про его присутствие. По коже поползли мурашки, и Фуго, фыркнув, наконец нырнул за тканевые шторки. Леоне вздрогнул, будто только что проснувшись, и оглядел разошедшихся в разные стороны ребят в легком недоумении. Не видев столько веков прекрасных сновидений, он на мгновение выпал из реальности, став незримым наблюдателем небольшой пьесы. Он просто не мог вмешаться, привыкший стоять в сторонке в отмотанных воспоминаниях прошлого. Так и сейчас, испытав что-то наподобие выхода души из тела, он просто позабыл, что может принять участие в разговоре ребят. Придя в себя, Леоне потер пульсирующую точку между бровей и поторопился обратно к Буччеллати. Бруно в это время как раз заканчивал обход: в последнее время он был особенно бдительным и подозрительным, а потому выказал желание самолично проверить окрестности на наличие возможного неприятеля, затаившегося в кустах. Любую подозрительную деталь он мог заметить с помощью орлиного зрения, но в этот раз вернулся ни с чем. Кажется, в лесу все было чисто. Они опять свернули с полей в чащу, чтобы скрыться от противников и других лишних глаз, и Бруно был убежден, что затраченное время было оправдано — за ними действительно не следили. Поймав на себе взгляд Леоне, он еще издали ему кивнул, держа руки за спиной, и когда они подошли друг к дружке совсем близко, осторожно спросил: — Думаю, все прошло хорошо? Леоне на это смог вымолвить только тихое «угу», чувствуя себя явно не в своей тарелке. Рядом с обычным человеком, скованным временными рамками и малым кругозором, он разве должен был испытывать трепет и непонятное волнение? Разве он не выше этого? Видя задумчивое выражение лица дракона, Буччеллати осторожно хлопнул его по плечу и легким шагом пошел в сторону своей ворсистой палатки, самой крайней из всех. Аббаккио двинулся следом, кидая мимолетные взгляды на Мисту, сгорбившегося над костром. — Завтра встаем рано. Не засиживайся, — бросил Бруно себе за спину в полной уверенности, что охотник его точно услышит. Тот тихонько буркнул, но с места не двинулся. Бруно отодвинул полог палатки, и ткань звучно зашелестела, сминаясь в складки. Леоне простоял перед входом еще какое-то время, не решаясь нырнуть следом за предводителем. Ветер холодил спину, заставлял ежиться, а мысли лихорадочно проносились в голове нескончаемым потоком. Ему ведь это нужно, он сам попросился, причем смело и твердо, так какой черт он сейчас сдает назад?! Дракон закрыл глаза и прислушался к треску костра. Рядом шуршал новыми одеждами Джованна, бесцельно бродя по окрестностям, будто специально, чтобы не попадаться на глаза Мисте, а Миста, в свою очередь, совсем не торопился в палатку, будто ожидая, что Джорно наконец успокоится и приблизится к нему. Раздражение проскользнуло на лице Аббаккио, и он сжал кулаки, коря себя за то, что после векового сна связался с компанией подростков. Инфантилизм и эгоцентризм настолько провоняли округу, что нос сам собой морщился от обилия юношеской глупости. «А ведь сам вел себя не лучше до заключения, не тебе их осуждать!» — громогласно заголосило сознание, заставляя Леоне пристыженно замереть и опустить взгляд. Вновь до заостренных ушей дошли звуки нервного копошения, но уже из соседней палатки: видимо, Фуго проверял состояние Наранчи и переодевался. После боя алхимик так и не сменил порванное одеяние на что-то нормальное, вместо этого проделав в зеленой мантии множество симметричных дыр, чтобы замаскировать неудачные приобретения модными веяниями. И Леоне нехотя признавал, что смотрелось… не так плохо, как звучало, когда Фуго поведал им свой план, расчерчивая мелком места, в которых собирался сделать прорехи. Тягучее время не двигалось по вселенской спирали, замерев, застыв в этом круге из палаток будто бы навечно. Уныние и скука тяжело нависали, давили изнутри, заставляли чувствовать головокружение и панику от ощущения бесконечности этого явления. Атмосфера вокруг так сильно напоминала башню, так тяготила и отсылала к прошлому, что он вдруг явственно ощутил, что готов отдать все сокровища мира, чтобы вернуться на шумную, раздражающую площадь большого города. Там хотя бы что-то происходило! Он сам не заметил, как резко нырнул в палатку Бруно, почти снося бедного искоренителя: стоя на коленях, тот как раз снял с себя наручи, ножны и корсет, и только-только приступил к белоснежной рубашке. — Леоне?.. — Буччеллати замер, глядя на Аббаккио снизу вверх. Дракон схватил ладони Бруно и сквозь плотно сомкнутые зубы процедил: — Почему все такое безжизненное. Это сводит с ума! — На дворе ночь. Ночью, как правило, все затихает. — Ненавижу ночь. Леоне отпустил чужие ладони и с шипением провел длинными когтями по лбу, растирая кожу между бровей. Кажется, он ни разу за пару веков не видел снов: в башне день и ночь сливались в один бесконечный кошмар, а его организм совершенно не нуждался в подпитке жизненных сил. Возможно, он и спал-то днем. Возможно, не спал вообще, лежа на кровати в беспамятстве. Разве он соображал что-то полностью убитым сознанием, в котором смешались и явь, и сон, и настоящее, и давно минувшее?.. Видя то невыносимое мучение, которое отражалось на лице Леоне, Бруно вдруг спросил его: — Как тебе прошедшая ночь в движении? Ты смог уснуть на повозке? Совсем тебя не спросил о таком, извини… — Шумная, — бесцветно ответил Леоне. — А какие сны тебе снились? — Кажется… Я не спал. Бруно медленно кивнул, находясь в неком подобии смятения. Его ладони легли на белую воздушную рубашку, и он начал расстегивать пуговицы, оголяя загорелую грудь. Леоне непредумышленно задержал взгляд на торсе предводителя, но быстро взял себя в руки и отвернулся, сообразив, что поступает неприлично. — Кажется? Ты не уверен? — Я не помню снов… — после недолгого молчания хрипло отозвался дракон, сжимая ладони на коленках. — Не помню, что это такое. Как заставить себя попасть туда? И как отличить сон от яви. Я даже сейчас не уверен, что все со мной творящееся — настоящее. Кажется, дуну — и все развеется, а я вновь окажусь в башне, — Леоне дернул за новые одежды, скидывая с себя золотой наплечник и рубашку. Бруно безропотно наблюдал и слушал, как Леоне делится с ним переживаниями и взволнованными мыслями, и пытался прикинуть, что можно сказать и как подбодрить явно взвинченного дракона. Он только сейчас заметил глубокие синяки под его глазами, впалые щеки и бледную, совершенно нездорового оттенка кожу. Неужели Леоне так и не сомкнул глаз прошлой ночью, а Бруно и не заметил этого? Буччеллати осторожно вздохнул, положил ладонь на неровно вздымающуюся грудь и надавил, вынуждая Леоне с удивлением покорно плюхнуться на мягкие ткани. Палатка была небольшой, в ней можно было передвигаться только ползком или на коленках. Весь ее пол был усеян шкурами диких животных, которые в свою очередь прикрывались простыней, одеялами и подушками, но не аляповато-пестрых оттенков, к которым привык Аббаккио, а нежных, пастельных тонов. И он опустился на мягкость с легким выдохом, чувствуя, как ноздри заполняются приятным запахом цитрусовых и гвоздики. Чужая ладонь продолжала лежать на его широкой груди, без особых усилий надавливая на голую кожу. — Вот так. Ляг, позволь себе расслабиться. — Я належался в башне… — раздраженно промямлил Леоне, пытаясь противиться окутывающему голосу Буччеллати. Но тот не унимался, лишь усилив нажатие мягкими подушечками пальцев. — Разве непрекращающийся стазис может сравниться с приятной негой после долгого пути, которая обволакивает с ног до головы? Почувствуй, как тяжелеет голова, как покалывает кончики пальцев от желания нырнуть в объятия покоя и долгожданного отдыха, — вкрадчивый шепот, казалось, в первую очередь усыплял самого Бруно: он все больше склонялся над драконом, закрывая глаза, — Я уверен, что помимо голода и жажды ты не чувствовал усталости. Так вот, попробуй ее осознать в себе… Бруно зевнул, прикрывая глаза ладонью, и от этого вида у Леоне невольно вырвался наружу смешок. Буччеллати оторопел на мгновение, вздрогнул и со вскинутой бровью уставился на дракона. — Прости. Мне показалось забавным, что ты так унял… себя, — он оскалил зубы, обнажив острые белоснежные клычки, и Бруно ответил на это легкой улыбкой. — Неужели тебя не получилось? — Буччеллати устало проморгался, укладываясь на живот возле Леоне. — Немного… — И я рад это слышать, — закрыв глаза, обрамленныe веером черных длинных ресниц, Бруно постепенно затих. Но Леоне этого было мало. Не унимая какое-то странное, противоречивое чувство внутри, он провел заостренными кончиком ногтя по загорелой скуле Бруно, чувствуя как мышцы реагируют на это, сокращаются и сжимаются, и он жмурится, потревоженный внезапным раздражителем. Но Буччеллати ничего не сказал, не попросил дракона перестать, продолжая делать вид, что уснул глубоким сном. Чужое сопение было слышно даже отсюда, тяжелое и глубокое, будто на душе было что-то намного серьезнее, чем оставалось на виду. Историю Бруно не знал никто в отряде, это было видно по тому, как ему смотрели вслед. Аббаккио был мастаком по части прошлого: когда Бруно проходил мимо, в его спину летели взгляды, наполненные туманностью, неопределенностью и толикой безмерного любопытства. Леоне медленно склонился над лицом Бруно и застыл, вслушиваясь в его тревожное дыхание. Упавшие на лицо светлые пряди защекотали щеку. Вечно спокойный и сдержанный, интересно, так ли это на самом деле? Что внутри у этого человека?.. Какое же прошлое терзает Бруно? Терзает ли что-то вообще? Не чувствует. Леоне совершенно не чувствует… Аббаккио не сразу понял, что внимательный взгляд искрящихся синих глаз был направлен прямо на него. Он замер в нескольких сантиметрах от губ Бруно, не смея шелохнуться. Один лишний вдох, еще один. Время опять застыло. Леоне собрал всю волю в кулак, чтобы объясниться, что он не имел на уме ничего дурного и просто хотел послушать чужое дыхание, но ему не дали оправдаться. Бруно запустить пятерню в волосы на его затылке и потянул на себя. Дурманящее прикосновение чужих губ вскружило голову, сердце готово было выпрыгнуть из груди, воспарить на опаленных крыльях над пропастью губительных воспоминаний. Тут же Леоне забыл, как жить, забыл, как чувствовать, забыл, что такое ощущать и понимать. Он широко раскрыл глаза, отпрянув от Бруно как от горящей свечи. Аббаккио свалился на подушки, стиснул одну обеими руками и прижал к груди, смотря на то, как Бруно усердно хмурит брови. — Ох. Я чего-то не понял? Я думал, ты хочешь меня поцеловать. — С чего бы вообще?! — голос Леоне сорвался, но он не показал вида, что его это волнует. Буччеллати устало подпер ладонью щеку и лег на бок. — …С начала нашего знакомства ты неоднократно намекал, что тебе интересна моя компания. Если честно, я не противился обоюдному флирту, считая это… любопытным. — Вздор, — четко проговорил Леоне, важно приподнимая подбородок. Он немного подождал, пока Бруно устало протрет глаза, и продолжил изъясняться, — Я не флиртовал. И не хочу этого. Буччеллати понимающе промычал, медленно смакуя очевидную догадку на языке: — Даже так? Это из-за моей расы, возможно? Леоне еще сильнее сдвинул брови к переносице, усердно делая вид, что его не существует. Наконец-то он почувствовал ту усталость, о которой говорил Бруно, только вот она не набегала, подобно соленым волнам спокойного океана, она сметала, подминала под себя и изламывала, как лодку во время урагана. Бруно ответа не услышал, но нисколько не обиделся. Он спокойно лег на мягкие простыни, а немного подождав и поглядев на встревоженного дракона, похлопал рукой по месту рядом с собой. Леоне быстро повернул голову на шум, заинтересованный в жесте. — Если тебя успокаивает мое дыхание, просто ложись рядом. Я не против и не буду расценивать это, как что-то большее. Аббаккио навострил уши, и те смешно задвигались, словно флюгеры на ветру. Не отказываясь от предложения, Леоне все-таки устроил голову подле Бруно, глядя на то, как тот пытается поудобнее улечься. Сначала на спину, а затем, поразмыслив, перевернулся на бок, лицом к дракону. Аббаккио застыл, пытаясь не потревожить предводителя своими неловкими движениями, теперь размышляя над своим поведением. Больше всего на свете он ненавидел давать ложных надежд. Леоне даже не думал, что Бруно сможет посмотреть на него с такой стороны. Наверное, так сближаться с Буччеллати было опасно, в первую очередь для самого предводителя, а они и правда позволили себе слишком многое. Наверное, их фразы и действия действительно можно было расценивать, как легкий флирт? Если задуматься сейчас, пожалуй Аббаккио нравился искоренитель. Его внешний вид, его характер, открытая душа, чистое сияние во взгляде и добрая улыбка… И вот, на блюдце ему преподносят, что не против попробовать что-то большее, спокойно и честно. Но разве он может позволить себе это самое «большее»? Разве достоин Леоне счастья? После того, что произошло с ним, скорее всего нет. — Дело не в том, что ты человек, — слова сами собой вырвались из груди, — но, да, я любил человека в прошлой жизни. И эта любовь стала причиной многих бед. Я не хотел бы… чтобы ты тоже страдал, — закончив признание, Леоне закрыл глаза и покачал головой, зарываясь лицом в подушку, — Не могу позволить себе влюбиться. И не хочу. Бруно спокойно слушал слова дракона и смотрел, как медленно тот проваливается в сон. И обдумывал, как воспринимать эту информацию. Сказать по правде, в Академии он всегда был честен в чувствах, и если кто-то ему нравился, Бруно сразу об этом говорил. Так же и с расставанием. Его многие за это любили, но также многие затаивали тяжелую обиду на сердце. Вторая сторона этой честной монеты была в том, что он не мог долго цепляться за чувства к одному человеку, начиная если не скучать, то точно испытывать дискомфорт с обязательствами. От него многое хотели, и он хотел многое от себя же. А с приоритетом в учебе и продвижении по службе любые отношения вскоре становились тяжким грузом. И Бруно их быстро разрывал, не испытывая ни капли сожаления. А он вообще влюблялся хоть раз по-настоящему? С Леоне он впервые почувствовал какое-то невероятное, доселе невиданное облегчение. С ним было не в тягость, не было никаких обязательств и скованности этикетом. Бруно был собой и вел себя так, как хотелось, как просила душа. И сейчас, прослушав признание дракона, он вдруг с ухмылкой осознал, что ему впервые за всю жизнь отказали. Это вызывало некий трепет, приятный диссонанс с тем, что Бруно никогда не нужно было никого добиваться. Подойдя к любому в Академии, будь то парень или девушка, мал или стар, самый видный искоренитель не получал отказа от свидания. Кто-то соглашался из-за выгоды, быстрого продвижения по службе, кто-то из-за его внешности, единицы по любви. Это был тот самый интересный вызов, но он был человеком чести, чтобы спорить с Леоне и напирать лишний раз. — Если дело в том, что тебе трудно позволить себе влюбиться, я могу и дальше деликатно завоевывать твое сердце, — на этих словах Леоне странным образом вытянулся и застыл, — но если дело в том, что ты действительно не хочешь, я отступлю. Подскажи мне в последний раз, как правильно тебя понять, пожалуйста. Скажи еще раз «нет», и у нас навсегда останутся лишь деловые отношения. Но Леоне не смог найти достойный ответ. Он сам хотел отгородиться от счастья и страдать, не позволяя себе даже помыслить об этом. Но теперь, стоило подумать, и к щекам прилила кровь, а морщинка на лбу сама собой разгладилась. — Наверное, я не знаю, чего я хочу. — И это значит… Леоне оскалился и хмыкнул. Почему-то внезапно атмосфера в палатке из напряженной, тяжелой и пугающей превратилась в теплую и веселую. Легкий флирт в воздухе раззадоривал на шутку, на какой-то вызов, и прежде чем он осознал, что творит, Леоне проговорил все, что первым пришло в голову: — Ты чертовски обаятелен, Бруно. Но меня так легко не соблазнить. Тебе нужно больше усилий. — …Ты первый, кто говорит мне, что я плох в ухаживаниях. Что ж, я постараюсь лучше. А теперь спи, Леоне Аббаккио, и набирайся сил. С этими словами, почувствовав свободу в действиях, Леоне обняли и прижали к ровно вздымающейся груди, но дракон не противился. Напротив, слушать чужое сердцебиение оказалось… очень успокаивающим опытом.