Песнь Беллоны

Темные брови Бруно непроизвольно приподнялись, стоило ему увидеть, как Фуго торопливо усаживается напротив и перекрестно сжимает запястья. Предводитель искоренителей разбирал по мешочкам золотые монетки, а теперь замер, пытаясь прочитать по скособочившейся фигуре чужие мысли и желания. Нервные движения, быстрый взгляд, бегающий неровными молниями туда и обратно… Всегда сдержанный в бытовых вопросах человек не находил себе места, только подкрепляя подозрения Буччеллати. — Что?.. — наконец, сконфуженно процедил Фуго, устав от того, что Бруно без малейшего стеснения прожигал в нем дырку. — Ты как-то изменился после похода на улицу. — Укачало, — скривился Панни от большого нежелания пояснять свое состояние. С врачебной точки зрения к нему не подкопаться, он вполне походил на человека, который перепил и внезапно почувствовал себя плохо. Но разве этого достаточно, чтобы профессиональное чутье Бруно смогло подвести? Нет. Он всегда нутром чувствовал неладное, видел людей, читал их мысли. Раскалывал их, как орешки. Всегда… Так ведь было всегда? Он всю жизнь учился смотреть в самую суть. Быть лучшим. Буччеллати шумно вдохнул. Ему показалось, что сам воздух пропитан кисловатыми нотками выдержанного вина, разливающегося то тут, то там в кружки посетителей таверны. Нет, это ложь, когда-то в его планы не входило становиться идеальным во всех смыслах человеком. Ты же понимаешь, что это единственный способ излечить его? Бруно, ты станешь отличным искоренителем. Для чего Буччеллати это затеял? Стыдно вспоминать, что иногда он забывает причины этой игры. Маска так плотно прикрепилась к лицу, что Бруно уже не осознает, где истина, а где ложь. Лучшим. Нужно быть лучшим. Нужно, чтобы спасти родную кровь. Чтобы у великих умов Академии был повод спонсировать лечение. Они должны бояться, что Бруно уйдет, что такого таланта они еще долго не найдут на замену, и продолжать изучение. Беллона, поразившая отца, оказалась на редкость неприручаемой. Даже не так — это был первый случай в истории Академии, когда за жизнь человека боролись лучшие специалисты, и многие года — безуспешно. Все жизненно важные органы функционировали — но он спал беспробудным сном. Магия наполняла тело живительной силой, поддерживала в суставах и мышцах тонус, но отец все так же лежал, словно фарфоровая кукла. Буччеллати знал, что от него требуется. Стать хитрее лисы, быстрее стрелы, тихим, словно мышь, вертким, словно змея. Он сможет все, пойдет по головам и костям врагов, если это потребуется. Наконец, он открыл глаза, с удивлением отмечая, что провалился в череду хаотичных воспоминаний и совсем потерял счет времени. Даже Фуго насторожился, вскинув брови. — …Так где Наранча? — требовательно спросил алхимик так, будто уже не в первый раз пытается добиться ответа на вопрос. Бруно не ответил, замечая приближение Леоне к их общему столику: через секунду тяжелая рука Аббаккио до скрипа сжала спинку стула, на котором сидел Фуго. На макушке и плечах были остатки сырой земли, которые при движении смешно скатывались на пол по линии профиля. Но взгляд дракона готов был испепелить любого, кто посмеет заикнуться о его облике. — Это я хотел у тебя спросить, — рявкнул дракон, — почему не следишь за ним? Ты же у нас исполняешь роль врачевателя. — «Алхимик» означает непосредственную связь с веществами и их взаимодействием, это… — Фуго оторопел, стоило поднять взгляд на Леоне и заметить его несуразный внешний вид. Он проморгался, неловко кашлянул и продолжил уже без высокопарных ноток, — это никак не связано с целительством напрямую… Кажется, эти слова не дошли до Леоне — он продолжал кривить лицо и смотреть на Панни так, будто тот зловонно смердел. Сжав собственное предплечье, Фуго подавил в голосе дрожь и хотел продолжить разъяснения, но грубый голос дракона его перебил: — Да к Нергалу твои слова, скользкий человечишка, — изо рта Аббаккио в уши всех присутствующих разливалась едкая нескрываемая грубость, заставляющая даже тех, кто сидел поодаль от их компании, вжать шею в плечи и молиться, чтобы их не заметил этот грозный высокий мужчина. Фуго оторопел от подобных выходок не меньше Буччеллати и широко раскрыл глаза. — Извините?.. — он уважал дракона как мистическое и ему, обычному человеку, недосягаемое существо. Но терпеть грубость он не умел ни от деревенского люда, ни от императоров. Фуго сжал в руке вилку, которая бесхозно лежала на столе, и предупреждающе прищурился. — Приходить сюда и обвинять меня по чем зря. Плеваться ядом, подобно змеюке. Что с тобой не так?! — Со мной?! Ты меня-то змеей назвал?! Челюсть Фуго до боли свело — он уже еле сдерживался, чтобы не начать драку. С его злопамятным характером достаточно было лишь спровоцировать, чтобы Фуго вспыхнул, подобно спичке. Леоне не знал степень дозволенности рядом с алхимиком, и поэтому не заметил предупреждающих o чужом буйствe сигналов. У него у самого развязался язык, и слова, вылетавшие изо рта, были чересчур грубыми и обвиняющими: — Ах, это со мной что-то не так! Со мной! А может, с тобой? Ничего не хочешь сказать? Ты — лживая, мерзкая… Глаза Фуго налились кровью. Он затрясся от охватившей его с головы до ног злобы и вскочил. В руке он сжимал ту злосчастную вилку из потускневшего от времени металла. Не ожидавший, что Паннакотта действительно может учинить расправу над союзником, Леоне замер на месте, ошарашенно глядя на нападавшего. Но Фуго не успел поранить дракона в импульсивном гневном порыве — его руку перехватила другая, сильная и смуглая. Буччеллати предупреждающе хлопнул по столу свободной ладонью, привлекая внимание повздоривших. Оба зачинщика повернули головы к предводителю отряда и замерли, будто пристыженные прошедшей сценой. Леоне впервые видел на прекрасном лице Буччеллати такой явный отпечаток бессильной злобы. — Довольно, — Бруно шумно выдохнул, пытаясь примирить собственную агрессию, — Фуго, тебе нужно сходить и проведать Наранчу. А ты, Леоне? — он повернулся к дракону, немного помолчал и продолжил, сбавив громкость до еле слышного шепота, — Что произошло? Почему ты в… грязи? И по какому поводу высказываешь претензии к Фуго? В бархате чарующего голоса, убаюкивающего воспаленное сознание Леоне, слышались беспокойные, несдержанные нотки. Но как объяснить Буччеллати, что он совсем не беспочвенно напал на Паннакотту?! Сказать прямо, что в команде предатель, который в сговоре с иссушителями и сейчас молча ждет того, что на них набросятся с дракой? Глаза Фуго как раз хаотично и нервно забегали по залу, и Леоне повторил за ним, пытаясь хотя бы так выцепить самых подозрительных типов. Не дождавшись ответа, Бруно неловко потер переносицу. Кажется, он за раз растерял весь свой авторитет, раз его ни во что не ставят оба члена отряда одновременно. Удивительно. — Думаю, пора готовиться ко сну. Алхимик места себе не находил под тяжелым испытывающим взглядом Леоне, который с нетерпением ждал его чистосердечного признания в предательстве. Дракон сощурился и еще раз повел взглядом по залу. Оставшись почти нагими после встречи с Бруно, одни несчастно семенили к выходу, другие же, довольные досугом и интересным представлением, радостно заказывали еще выпивки. Даже музыканты стихли, сделав перерыв, и куда-то запропастились. Как же подозрительно удачно рассосалась толпа. Остались лишь самые преданные завсегдатаи и те, кто хотел просидеть в таверне до рассвета. Леоне приметил, что кожа Фуго заблестела от пота. — Наранча наверху. Я раздел и уложил его спать. Кажется, он отключился, — наконец прервал Аббаккио затянувшееся молчание. Если он будет вести себя слишком подозрительно, то только подставит Буччеллати — противники могли напасть, как только поймут, что Леоне обо всем догадался. И что после? Поможет ли им Фуго добить своих же? А что насчет Наранчи? Неужели алхимик планировал продать его иссушителям на изучение? — Очень хорошо, я должен его проведать, — застучал пальцами по столу Фуго, хмурясь, будто что-то обдумывая, — да, я должен спешить к нему… Алхимик плотно сжал губы, глядя на дальний угол зала, за которым сидело двое молодых людей. Их кружки были пусты, они уже давно ничего не заказывали. И будто пожирали косыми взглядами. Бородатые, коренастые, они походили на тех, кто может пустить в ход что-то похуже мечей. Так вот что… Аббаккио сжал кулаки. Фуго хочет оставить их с врагами?! Паннакотта, пока дракон обдумывал слова и действия, преспокойно кивнул Бруно, попросил его не задерживаться и заторопился к деревянной лестнице. И как только алхимик исчез в тени второго этажа, голова Бруно устало опустилась, а взгляд, до этого вызывающе-категорический, самый настоящий командирский, строгий и по-хозяйски твердый, в один момент… потух. Может, под действием алкоголя, может, под всеобщей усталостью, но напускная каменная кожа на глазах дракона в одночасье распалась на мелкий песок. Будто гордая осанка, будто решимость во взгляде — все это было для Бруно чем-то… — Я устал, — Леоне вздрогнул, когда услышал, как голос Бруно перебивает его тяжелые мысли. Устал. Будто Буччеллати выдавил из себя это признание. Как знак доверия? Как призыв о помощи? Хотелось схватиться за голову и не слышать этого. Не вспоминать. Он так говорил. Леоне не умел поддерживать, ему было тяжело придумать, что можно сказать человеку и не запачкать его собственным отчаянием. Дракон тоже устал бежать от прошлого, которое всегда к нему возвращалось. В мыслях, в словах, в самом Бруно. Но он совсем не хотел, чтобы искоренитель страдал. Не хотел перетягивать одеяло на себя. Леоне помнил, что уже оставлял дорогого человека наедине с тягостными мыслями, эгоистично выпячивая свои желания вперед, и что из этого вышло. Он вытянул когтистую ладонь, чтобы сжать белоснежный воздушный рукав. Чтобы без слов поддержать хотя бы так. Чтобы Бруно почувствовал сильное плечо рядом, на которое при случае можно опереться. Но не успел. Стулья рядом с ними заскрипели, а стол под тяжестью двух тел тут же немного накренился. Леоне широко раскрыл глаза, насильно выныривая из беспамятства. Бруно выглядел спокойным, а вот он поддался секундной панике, дернувшись в сторону предводителя, чтобы защитить. Но от чего?.. — Господа, хотите сыграть? Извините, но кажется, я на сегодня все, — больше в голосе Буччеллати не слышалось слабости, он вновь вернулся в свое прежнее состояние. Двое в темных плащах с капюшоном сидели напротив них и будто чего-то ожидали. Один из незнакомцев первым схватился за ткань и сбросил с лица тень, раскрывая себя. Бруно, похоже, удивился: он на долю секунды приоткрыл рот, поведя взглядом по острым чертам. Но для Леоне блондин с зализанными волосами и ярким стальным взглядом оказался совершенно незнакомым. В его непроницаемом лице читалась лишь хладнокровная готовность убивать и быть убитым. Аббаккио уже видел подобный взгляд раньше: таким взглядом обладали выдающиеся убийцы из банды Пустынных Ветров на его родине. — Доброго вечера, — Бруно произнес эту фразу дружелюбно, не выказывая ни малейшей враждебности. Будто повстречал давних друзей. Он пододвинул к иссушителю бутыль с остатками вина и великодушно улыбнулся, — Не ожидал встретить именно тебя. Ты, как мне помнится, один из новеньких? — Именно, — тот, чьи волосы переливались золотом, принял вино и испил его. Леоне продолжал стоять неподвижно, — но не я один тут новичок, ведь так, — внимательный взгляд прошелся по лицу дракона. — Полагаю, ты не просто так подсел ко мне в открытую? — Буччеллати проследил за взглядом соперника и улыбнулся Аббаккио, будто с целью успокоить. — Леоне, этот молодой иссушитель… Прости, кажется, я мог подзабыть твое имя… Прошутто, верно? Человек, которого назвали, кивнул, подтверждая свою личность. — Какой толк скрываться уже замеченным? Поражаюсь вашей внимательности, обычным людям никогда не поймать меня в тени, покуда я сам того не захочу. Но ваше мельтешение и желание поиграть в детектива стало подбешивать, — тонкие пальцы провели по гладкому ободку кружки. Зрачки, словно змеиные, уставились на лицо опешившего Буччеллати, который, впрочем, успешно скрывал удивление. Успешно для любого, кроме Прошутто. — Ох, нет. Ты и не догадывался. Значит, только твои друзья. А они и не сказали? Еще один больнючий укол в сторону рассеянного внимания Буччеллати. Глава искоренителей вытянулся, пытаясь скрыть замешательство, и все так же не отводил взгляда от изящного лица. Прошутто говорил мало, но метко. Молодой человек в белоснежной мантии с синими полосками рядом с ним сидел молча, но настороже. Оба были сдержаны, холодны и расчетливы в своих действиях, не размениваясь бахвальством и нелепыми шутками. Совсем не походило на другие встречи с иссушителями. Леоне впервые видел Бруно с такой стороны. Тот был в настоящем смятении от череды странных совпадений и независящих от него обстоятельств. Буччеллати перестал контролировать ситуацию. Задетое самолюбие? Уязвленная гордость? Что же это мелькало на его смуглом лице? Непривычное, противоестественное… — Я полагаю, на то были весомые причины, — наконец, Буччеллати связал мысли в стройные предложения, и уверенно, как и всегда до этого, продолжил: — Если мои товарищи не говорили о чем-то, то точно без желания навредить. Для меня же в свою очередь не стало откровением, что на нас объявлена охота. Но ты прав. Я должен был быть настороже в первую очередь, это моя ошибка и мое наказание за невнимательность. — Ты ее признаешь вслух, но сердцем протестуешь, — безразлично произнес Прошутто, пожимая острыми плечами, — потому что знаешь, что в таком случае грош цена твоему командованию. «Я должен быть прилежным и при всех признать, что облажался. Это обелит меня в глазах товарищей и вновь выдвинет на первое место». Сталь в голосе переворачивала внутренности, бездонное безразличие вызывало агонию и будоражило сознание. Ледяной тон прожигал в голове дырку, откуда со свистом улетучивались все возражения. Прошутто говорил ровно столько, сколько нужно, ровно то, что возымеет эффект. Будто читая жертву. Читая лучше, чем Буччеллати. — …И при всем при этом, я был прав относительно вашей неспособности нападать в людном месте. Бруно выгораживает себя? Леоне широко раскрыл глаза, замерев, будто его сковали в лед. — Да, — уголки губ Прошутто дрогнули, но улыбка получилась пугающе-злобной, кривой, и не сулила ничего хорошего, — если бы не приказ Ризотто, я бы просто убил вас, и всех людей вокруг. На мгновение Бруно припомнил их первую встречу. Кажется, сами иссушители были в панике, когда Прошутто разозлился. Но он не будет бояться его. Он переиграет этого убийцу, прячущегося по теням, он прочтет его от и до, пересчитает все косточки, проберется в каждую клеточку его тела и будет главенствовать в этой битве умов. — Ты легко признаешься в желании убивать невинных. — Ты не знаешь, невинны ли они. — Тебе ли открыта истина? — казалось, что Бруно не мигал. Но Прошутто даже не сомневался в своих словах: — Вот тебе загадка. Большинство людей не святые. Большинство людей грязные подонки. Избивающие, убивающие, заказывающие убийства. Они везде, они окружают тебя ежедневно. Сколько из десяти фламинов, отдавших жизнь во служение — святы? Сколько следует заповедям своих богов? А мы ведь не в храме. Так что, тут ли процент несущих службу жрецов больше, чем там, где божьи взгляды со всех сторон направлены на тебя? Буччеллати довольно ухмыльнулся, будто бы подловил Прошутто за слово: — Это дает тебе право распоряжаться их жизнями? Как ты можешь знать, как ты можешь быть уверен, что, начав бойню, ты не убил бы абсолютное большинство хороших людей? Люди не собираются по принципу «один хороший, девять плохих», и ты никогда не знаешь наверняка… Прошутто скрестил руки на груди и вытянул указательный палец в сторону группы здоровых амбалов, сидящих неподалеку. — Мужчина в грязной тоге и с длинными черными волосами. На руках многочисленные шрамы. Два свежих. Нет двух пальцев. Хвастается очередной украденной безделушкой. Громко. Не стесняется, гордится. Мужчины вокруг — смеются. Поддерживают. Подначивают. Минус пять, — он повел пальцем дальше, на соседний стол, — Девушка с медными кудрями. С мужчиной. След от обручального кольца. Сняла. Жалуется на своего мужа и детей. С удовольствием дает себя трогать. Смеется. Намекает на большее. Минус два, — вновь взгляд метнулся, — Музыканты. Инструменты дорогие, новые. На дереве пятна крови, успевшие впитаться до того, как ее успели вытереть. Спешили убежать. Мужчина, который ставил такую торговую метку, недавно скончался от ножевых ран. Минус четыре. Уже одиннадцать. Вокруг стало слишком тихо, хотя никто не прекратил веселье. Их никто не слышал, но теперь Буччеллати казалось, что миллион глаз наблюдает за ними. Ему стало душно и неприятно, но он опять поборол это, перешагивая через себя: — Ты внимательный. Хитрый и умный. Ризотто повезло тебя найти. Так чего ты хочешь? Не поговорить же ты уселся, так? — Нет, разумеется, не только, — Прошутто пододвинулся поближе к Буччеллати, — я все думал и гадал, как же мне сделать так, чтобы победить за наименьшее количество шагов. И, кажется, догадался. Дайте мне пленника и пообещайте, что прекратите гонку. А мы, в свою очередь, отпустим его сразу после окончания ритуала. — Так не пойдет, — тут же воспротивился Буччеллати, выставляя ладонь вперед, — я не стану жертвовать своими людьми. Это прерогатива иссушителей. Прошутто не ответил на очевидную провокацию. Но его сверкнувшие глаза ясно говорили о том, что Бруно удалось его задеть. — Твои товарищи жертвуют людьми с самого основания иссушителей. Ритуал, позволяющий впустить в себя беллону, не обходится без жертв. Один к десяти. Примерно такое соотношение выживших к мертвым. Как со жрецами, не находишь? Так что я ни капли не удивился твоему мышлению. Лишь еще раз убедился, насколько мы разные. Прошутто сжал руку в кулак. Рядом сидящий маг напрягся. — Если бы не иссушители, моя жизнь не имела бы смысла, — сквозь плотно сжатые челюсти прошептал убийца, — Ты, смотрящий сквозь пальцы, ни черта не знаешь о беллоне. Ты желаешь уничтожить все, что не понимаешь. Как те злые дети в моем детстве. Как те брюзжащие взрослые. И даже мои родители… — в одно мгновение воздух в помещении стал душным и тяжелым, он наседал на плечи и давил на легкие изнутри. — Ты, Бруно, трус. Тот, кто прикрывает святостью свой страх. Вы все достойны смерти. Глаза Прошутто налились кровью от переполнявшего его гнева, а венка на лбу вспухла и запульсировала. Все тело, прежде расслабленное, моментально собралось в тугой комок мышц, будто пружинка под натяжением, вот-вот готовая в любой момент выстрелить. Что-то не так. Зрачки Леоне лихорадочно блестели, рассматривая иссушителей. Под глазами залегли темные тени, стоило чутко опустить подбородок. Кажется, он вновь стал немым зрителем разыгравшегося представления. Всего лишь массовкой за главным героем. И только сейчас дракон в полной мере осознал, что нужно было много раньше одернуть Бруно, заткнуть и не позволять и дальше провоцировать врага. Но не делал этого по наитию, по привычке. По слепому доверию. Ведь и ежу понятно — если даже соратника страшит его товарищ, то это явный знак не вступать в открытую конфронтацию. Это значит, что враг опасен и непредсказуем! Но Бруно поспешил, ошибся в расчетах. А Леоне промолчал. Как всегда… — Прошутто, хватит! Ты теряешь контроль! — рявкнул товарищ иссушителя, только сейчас выходя из себя. Ледяная маска на бледном лице затрещала, и второй статист подал слово. Леоне невольно провел параллель: они оба стали жертвами обстоятельств, но если дракон промолчал, то маг не смог пойти на попятную. — Заткнись, Гьяччо. От Прошутто исходила плотная, удушающая энергия. Через нее, словно через тряпочку, становилось невозможным сделать глубокий вдох. По телу Гьяччо же, напротив, клубилась живительная прохлада, которая окутывала мага с ног до головы. Эта морозная свежесть зримо кружилась рядом, вихрилась сизой дымкой. Он выставил руку вперед, и слой инея с ноготь толщиной покрыл стол, доходя до Буччеллати. Леоне подавил порыв почувствовать бодрящую прохладу и прикоснуться к искрящейся, белоснежной и безволосой коже, через которую просвечивали красная сеточка капилляров и синие вены. Бруно почувствовал, как стягивает кожу лица, будто враг за раз забрал у него пару десятков лет. Услышал, как двуликий Янус смеется за его спиной, сея хаос в естественный ход времени. Он смотрел на Прошутто и не знал, что делать. Как сражаться с невидимым? Проткнуть грудь носителю? А он сможет так поступить? На одной чаше весов был статус непорочного командира лучшего отряда, основополагающим которого была самоотверженная добродетель. На второй — его отец. Ведь если Бруно не станет, кто о нем позаботится? Яростный блеск во взгляде разгорелся так же внезапно, как и потух. Он вскочил со стула и схватился за шпагу, готовый рискнуть всем, чтобы выжить. Прошутто ехидно скалился, видя в этом порыве лишь очередное желание выгородиться. Он стукнул по столу, и густая энергия за раз высвободилась наружу, через лопатки, подобно крыльям. Бруно готов был поклясться, что ясно видит извивающиеся полупрозрачные щупальца, покрытые десятками пар глаз. Они струились из самого сердца ассасина и хлестали хозяина по спине, будто олицетворяя собой всю ненависть, которую тот испытывал к своей сущности. К себе. Гьяччо вскочил следом за Прошутто, складывая ладони перед собой в треугольник. Он соединял потоки магии, сосредоточенные в двух разных частях тела, пока в пространстве сложенных рук не появилось чистое голубое сияние. Но Прошутто было уже не остановить какими-то холодными брызгами. Половина его лица покрылась жуткими пурпурными наростами с миндалевидными глазами желтых оттенков. Он скалил зубы, будто бы веселясь и наслаждаясь происходящим. Смеялся и смотрел на Бруно с ненавистью, исходящей из самого нутра. Подпитывающейся с самого детства. Животное возобладало над человеческим. Прошутто замахнулся, и одно из фиолетовых щупальцев свистнуло в воздухе, зигзагом рассекая пространство. По мере приближения извивающегося отростка, Бруно чувствовал, что сама смерть подкрадывается к нему за спиной. Даже без прямого попадания жизненные силы его покинут, даже на расстоянии руки ему не избежать и половины этой чудовищной энергии, которая неминуемо засасывала в пучины Тартара. Это предчувствие. И оно, обычно, никогда не обманывало. Вот в чем была опасность Прошутто. Даже внимательно следя, куда он ударит, Буччеллати понимал, что все окажется бессмысленным, ведь сама сила неизбежно распространялась по воздуху, подобно ядовитым спорам. Невидимая и беспощадная. Леоне чувствовал то же самое неизбежное поражение. Он видел, как Прошутто высасывает само время. Еще непрожитую жизнь. Видел сеточку из морщинок, которые проступали на лице у Бруно, и боялся. Страх, однако, не сковывал, как всегда до этого, а лишь побуждал на действия. Разве он, дракон времени, позволит кому-то распоряжаться его стихией?! — Нет! — его раздвоенный крик разлетелся по таверне, заглушая все остальные панические возгласы сидящих вокруг. Он больше не будет безмолвным зрителем, массовкой для главных героев. Леоне готов выйти на первый план и поквитаться с теми, кто обижает тех, кто стал ему так дорог. Кто вновь наполнил его жизнь смыслом. Даровал хоть какое-то прощение и облегчение той неописуемой боли, которая терзала и душу и тело на протяжении нескольких веков… Дракон рванул к Буччеллати, толкая его от прямого удара в сторону. Щупальце сделало замах и начало со свистом опускаться на его спину. Пляшущий в вихрящемся танце песок разлился по линиям жизни, наполнив Леоне давно позабытой мощью. Как только чужеродная энергия ударила по позвоночнику, золотистый круг принял весь удар на себя, а еще через мгновение могучие крылья из переливающегося песка заполонили все пространство. Порыв холодного ветра всколыхнул воздух, странной дрожью проникая в мышцы. Бруно широко раскрыл глаза, когда неистовый рев яростной волной пронесся к потолку, сотрясая стены таверны. В мгновение ока все покрылось быстро расползающейся паутиной трещин. Откуда-то сверху посыпалась каменная крошка с пылью. Леоне только что опять коснулся самой смерти, но не умер. Он умел обходить ее, обманывать и отматывать кончину. Но в этот раз мрачный жнец протестовал. Он оглушал, прорывался через барьер в попытках добраться до его Буччеллати. До его человека. Сына Намму и Ами. — Я же тебе объяснял, разве нет? Ах, мы, люди, созданы Энки. Сыном Намму и Ами, — чей это голос? — Вас же, драконов, породил Энлиль, бог ветра и шторма. Вот же, смотри! Не понимаешь? Не веришь? Чьи это слова? — Глупости это все, Yafar. Это его собственный голос. Он не понял, как ответил на вопрос Явара. Буччеллати выставил ладонь вперед с желанием коснуться бледной щеки, но его пальцы превратились в пыль. Аббаккио хотел задохнуться в крике и закончить мучение. Из носа пошла густая кровь, которая не останавливалась. Все вокруг стало сходить с ума: люди плавились, распадались на золотистый песок. Зыбучий, он скапливался в ногах, кружился, постепенно превращаясь в засасывающую воронку. Стены таверны упали, а за стенами не было ничего, кроме его фигуры. Леоне начал тонуть в песке. Его челюсти были плотно сжаты, он не смел кричать о помощи. Аббаккио никогда не просил его помочь, они с самого начала взяли за основу молчать. Его Явар взирал потухшим взглядом на то, как дракон постепенно засасывает себя в бездну из отчаяния и одиночества. Синие глаза, как два бездонных океана, всегда проницательно рассматривали его. Темные волосы, цвета вороньего пера, колыхались на ветру. Просторная длинная рубаха с воздушными рукавами давно покрылась мелкими песчинками. Пояс из вычурной ярко-зеленой ткани Леоне ему подарил на их вторую встречу. Узкие штаны подчеркивали его фигуру, которую скрывали свободные одеяния. Он был так красив в этом облачении, такой, каким Леоне его запомнил, каким видел в последний раз. Но Аббаккио продолжал тонуть. Его рот заполнился песком. Теперь Леоне даже при всем желании не сможет позвать на помощь. Теперь слишком поздно. Аббаккио всегда опаздывает с инициативой.