Песнь Беллоны

Голова налилась свинцом, стала тяжелой и неповоротливой. Веки слипались, словно в детстве после того, как наплакался вдоволь. Бруно совершенно не чувствовал ничего под собой, но несмотря на это, не парил в невесомости. Даже не падал, находился в состоянии покоя. Какие-то сторонние слова впечатывались в сознание, пробуждали от крепкого сна. Теперь Буччеллати чувствовал мягкость подушек и тягучий запах специй, бьющий в нос. Воображение рисовало ему сладкие, дурманящие цветы, и когда Бруно смог открыть глаза, то увидел перед собой просторную комнату теплых красных и золотых оттенков. Из огромных окон лились лучи яркого солнца, которые полосками отпечатывались на полу. Вокруг простиралось изобилие атласа и шелка, а полы устилали пышные ковры. Перед круглой кроватью, на которой он оказался, стоял продолговатый стол, а на нем подставка с дымящейся палочкой благовоний. К аромату корицы и мяты примешался какой-то резкий запах. Буччеллати мотнул головой и повел взглядом дальше. Остроконечная арка переходила в широкий балкон. Балюстрада доходила до пояса, а каменный переплет делил ее на шестигранники. Яркий круг солнца на чистом небе слепил. В центре белокаменного великолепия стоял юноша, рассматривая открывающиеся просторы. Буччеллати же мог видеть только квадраты белых домов и редкие тянущиеся ввысь башни с золотыми каплевидными крышами. Теплый ветер нежно трепал подол шелковой красной накидки с желтоватым отливом, которая отлично оттеняла смуглую кожу человека. Десятки браслетов на руках звенели при каждом новом сухом дуновении. В темные волосы длиной до мочек ушей были вплетены сверкающие нити, каждая с маленьким золотым колокольчиком посередине. Фигура горела на солнце и пестрела великолепием: Буччеллати не мог оторвать от него взгляда. — Ты вернулся, — в нежном голосе незнакомого юноши вспорхнуло отчаяние, и тут же потухло, будто его и не было вовсе. — Явар, послушай… — Бруно безошибочно угадал в говорившем Леоне. Искоренитель с удивлением округлил глаза и повернул голову в сторону неслышно вошедшего. Аббаккио было не узнать. Облаченный в полупрозрачные, легкие фиолетовые ткани, он почти парил, ровно вышагивая в сторону балкона. Золотые цепочки и навешенные мелкие украшения звенели при каждом шаге. Стальные пряди, заплетенные в косу, спадали с плеча, а середину лба украшал знак из киновари, похожий на змеиный глаз. — Люди совершенно не давали мне прохода, — Леоне нахмурился, смазывая подушечками пальцев красный знак с белесой кожи. — Ты — их божество, не вини их в этом… — с плохо скрываемой досадой произнес Явар, поворачиваясь лицом. Ветер всколыхнул подол шелковой накидки, и на короткий миг Бруно показалось, что у восточного юноши за спиной выросли крылья. Солнечный ореол на мгновение ослепил, будто бог Солнца постарался придать образу законченного величия. Вуаль развевалась позади Явара, обрамляя его талию в белом топе с золотой каемкой. На смуглом лице выделялись большие синие глаза, которые даже издали обдавали смертельной тоской. Бруно смотрел на это лицо, на эти глаза, на эти волосы цвета вороного пера, и… Отчетливо видел себя. Пожалуй, явное отличие было только в челке — у Явара она отсутствовала. — Я слышу по голосу, что ты опечален, nuri, — Леоне сложил ладони лодочкой перед животом и остановился. Буччеллати понимал их, как если бы сам говорил на этом прекрасном мелодичном языке, но смысл некоторых слов странным образом ускользал от него. — Это все не имеет значения, taniyn alsahra', ты не должен быть этим озабочен. — Ты прав, не должен, — голос Леоне раздвоился. Буччеллати повернул голову в сторону, где слышался параллельный поникший шепот, и встретился взглядом с Аббаккио. Второй дракон выглядел привычно для взгляда искоренителя, в новых, недавно купленных одеждах, и смотрел строго на него. Будто зная наперед, что будет, Леоне стыдливо потупил взгляд, повертел головой в желании забыться и в два больших шага оказался рядом с Буччеллати. — Пошли, Бруно! — Что это… — Просто пошли! Он взревел во весь голос, но никто из присутствующих не придал этому значения. Бруно еще раз повернулся к двум застывшим фигурам. Явар обнял себя за плечи, отрешенно глядя на догоравшую палочку благовоний. Они шли по широкому коридору высотой в двухэтажное здание. Яркий свет окрашивал их лица сквозь множество узких арок и окон под самым сводом. Но чем дольше Леоне тянул их вперед, тем более расплывчатой становилась архитектура вокруг, словно ее дорисовывали на ходу, и тем больше песка просачивалось с улицы. Мелкие песчинки, подобно каплям дождя, падали с неба на их плечи, заставляя Бруно каждый раз вертеть головой от неприятного зуда. — Леоне, постой и успокойся, — Буччеллати дернул рукой, и Леоне послушно замедлил шаг, все еще не поворачиваясь лицом к искоренителю, — мне кажется, дальше двигаться бессмысленно. Все рушится. — Да, ведь я не знаю, что было там, где меня не было, это только… предположения. Обрывки образов и форм тех мест, где я проходил… — Можешь пояснить поточнее, где мы? Я догадываюсь, конечно, но прямое подтверждение было бы… — Мои воспоминания, — огрызнулся Леоне, втянув голову в плечи. Буччеллати приставил костяшку указательного пальца к подбородку и задумчиво уставился на бледное лицо дракона. — Тогда… ты можешь вернуть нас в настоящее? — после минутного молчания хрипло спросил Бруно, не уверенный, что данный вопрос уместен при таком взволнованном партнере. По лицу Леоне ясно читалось, что он сконфужен и не представляет, что делать дальше. Аббаккио плотнее сжал губы, давая понять, что ответ Буччеллати получит не скоро. На висках Леоне выступили мелкие бусинки пота. Он замотал головой и сквозь плотно сжатые зубы произнес: — Нужно пережить эти воспоминания, пройти через них… Вновь найти себя. Вспомнить. Осознать. Я откатил само наше существование, совсем ненарочно, и, к сожалению, другого способа нет. Мы вне времени. — Почему бы нам сразу не направиться в ближайшее воспоминание? — вкинул догадку Бруно, на что получил издевательский фырк. — Потому что его еще не существует, я же говорю. Линия жизни будет выстраиваться заново по самым ярким точкам. Эта, та, которую ты только что увидел, самая крайняя. Я… проверил. Чтобы двигаться дальше, нужно будет начать с нуля. — Тогда нам нужно будет… — Бруно замер. Леоне заметил, как дрогнули его смуглые пальцы. — Ох. — Не только моя жизнь была затронута… — будто с оправданием произнес дракон. Виноватые нотки заставили Бруно отвести взгляд. — Прости, но и тебе придется… — Если это нужно для возвращения, разве это трудно? — быстро перебил Буччеллати своего спутника, выставляя ладонь вперед. — Я готов. Леоне молча кивнул, наконец расслабляясь. Он позволил песочному потоку беспрепятственно закружиться вокруг них и переместить туда, куда того требовало их незавидное положение. — Достопочтенный taniyn alsahra', позвольте представить вам моего сына. Молодой Леоне сидел на подушках перед низким деревянным столом, скрестив ноги. Его ложе было на возвышении, к которому тянулась лестница на одного человека шириной. Облаченный в тяжелые шелка и бархат золотисто-белых оттенков, он демонстрировал безупречные манеры и благородную осанку. При каждом повороте головы украшенная вплетением серебряных ниточек коса позвякивала и привлекала внимание всех собравшихся. Гордо поднятый подбородок и стальной взгляд, в котором читалась непоколебимая уверенность, — Буччеллати еще никогда не видел дракона в таком свете. Бруно постарался отвлечься. Он быстро осмотрел толпу вопрошающих и с удивлением отметил, как кружится голова от количества пестрых цветов. — Что значит таниун… — Бруно остановился на полуслове и виновато улыбнулся, не сумев с первого раза правильно произнести словосочетание. — Ничего особенного. «Пустынный дракон», — Леоне удивленно хлопнул глазами и хмуро взглянул на предводителя искоренителей, — Ты понимаешь все остальное, кроме этого? Бруно кивнул, теснее прижимаясь к Леоне, чтобы не провалиться в очередного человека в толпе. Они проходили сквозь них, но каждый раз при этом Буччеллати чувствовал себя странно и неприятно, так что они старательно пробрались к самому центру зала, где люди почтенно расступались перед сидящим драконом. Бруно наконец взглянул на юношу и его отца — человека с остроконечной длинной бородой черного цвета и орлиным взглядом, в тюрбане, одетого скромно и выглядевшего довольно просто на фоне разноцветной толпы. — Явар Та’Алуг, — представился сын, которого Буччеллати уже видел в предыдущем воспоминании. Сейчас глаза Явара не были потухшими, в них не читалось безграничное отчаяние. Он улыбался и был заинтересован во внимании дракона. Подобно отцу, Явар был одет в белое и воздушное, чем выгодно выделялся. Бруно видел, как молодой Леоне подался вперед, и не решился спрашивать лишнего. Он был уверен, что дальнейшие события ярко обрисуют ему всю картину и приоткроют завесу тайн, скрывающую истинную причину сломленности дракона. — Ваши учения послужили основой для моего нового трактата, — мужчина в возрасте обнял Явара за плечи, — мой сын, подобно мне, хотел бы перенять часть Ваших знаний. Он пойдет по стопам своей семьи, ученым. На этих словах Явар неловко перевел взгляд с отца на дракона. Леоне тяжело вздохнул, будто устав от обильного внимания. На его лбу горел знак киновари, и Бруно был уверен, у того чесались руки его смыть. — Вы хотите направить его ко мне на обучение? Дать рекомендацию? — Возможно, есть то, что смогут освоить только молодые умы. Наше будущее полностью в их руках. При всем моем старании, зрение и слух меня уже подводят. А Явар выказал свое ярое желание к новым познаниям. Да, я рекомендую его. Глаза Леоне сощурились, разом сморгнув всю скуку. Он упрямо поднял подбородок, будто готовый протестовать и оспаривать, но молчал. Бруно понял, он что-то обдумывал и прикидывал в голове. Мало ли у него было желающих, которые годились в ученики?.. Видимо, заметив немой вопрос во взгляде Буччеллати, его Леоне пояснил: — Я довольно долгое время обучал этого человека, Дари Та’Алуга. Он ученый, первооткрыватель многих таинств для этих непросвещенных. С помощью него я проталкивал идеи, которые тебе, современному человеку, кажутся обыденностью. Это было небольшое племя, страдающее от набегов разбойников, дизентерии и отсутствия воды, когда я пришел к ним от чистого любопытства и желания помочь нуждающимся. Мы выдвинули на новую ступень медицину, построили школы и библиотеки. Он не оспаривал, помогал и додумывал, как это можно совершить в жестких пустынных условиях. Он стал мне… хорошим соратником, — губы Леоне задрожали, а тон переменился. Буччеллати продолжал молча принимать информацию, не спрашивая и не уточняя лишнего. — Я не мог отказать его сыну, — продолжил тем времени дракон, глядя на свою копию, — если он жаждал знаний, я мог довериться и ему, и его отцу, и взять его в ученики без вопросов. Одного из тысячи желающих. Причем… — бледные щеки покрылись едва заметным румянцем. — Он тебе понравился, — не спросил, а скорее утвердил Буччеллати, скрещивая руки на груди. — Я всегда был падок на подобный типаж, — Леоне попытался отбиться шуткой, но лицо его исказила гримаса боли. Голос Явара их перебил. Он поклонился и вышел на пару шагов вперед, скрещивая руки на груди: — Если у вас есть сомнения на мой счет, вы можете их высказать прямо сейчас. Вы зря молчите, я не тот, кто может обидеться отказу, — в зале загалдели, зашептались, будто разом обомлев от подобного неуважительного тона к божеству. Леоне, сидящий в центре, вздрогнул, тоже знатно удивившись. Бруно не сдержал легкую улыбку, в которой сами собой растянулись губы. — Он явно желал впечатлить тебя, не правда ли? — Нет… — бесконечная боль читалась в остекленевших глазах. Аббаккио сжал кулаки. — Он никогда не хотел учиться у меня. Он надеялся на мой отказ после столь вопиющего вызова в голосе. А я… — Тогда у меня не остается выбора, кроме как позволить вам стать гостем моего дворца. Бруно протер лицо от песка, который через секунду и сам исчез, будто никогда не щекотал и не раздражал его кожу. Они вновь провалились сквозь пол, исчезли вместе с переломным воспоминанием. Духота дворцов сменилась на бодрящие брызги водопада, а тесность стен на бескрайние просторы, открывающиеся живописным видом с горы. Теперь они находились где-то на возвышенности, вдали от города, который мелькал внизу обрыва золотистыми отблесками куполов. Водопад переходил в реку, возле которой люди и воздвигли свои первые строения много лет назад. На большом камне, с книгой в руках, сидел Явар, сложив ноги в позе лотоса, но его играющий взгляд не был направлен на красивые закорючки. Он рассматривал спину дракона, который, сложив руки за спиной, непрерывно глядел вниз. — Почему ты не читаешь? — будто бы видя затылком, что делает Явар, спокойно спросил Леоне. — Какой смысл читать, если можно это обсудить с тобой? — почти тут же ответили ему. Явар захлопнул книгу и откинулся назад, безустанно рассматривая Леоне. Аббаккио немного погодя повернулся к нему, с удивлением приподнимая тонкие брови. — Знаешь, многие не смотрят на меня, потому что боятся ослепнуть. И не говорят со мной в таком тоне, потому что боятся, что их язык отсохнет. Явар прикрыл ладонью губы и издал легкий смешок, от которого дракон вздрогнул и еще сильнее выпрямился. — Многие бы приняли твою книгу, как небесный дар, кланялись тебе в ноги целый час, а потом заучивали до потери пульса каждое изложенное слово, — Явар пожал плечами и скучающе рассмотрел толстую зеленую обложку. — Ты недоволен моему подарку? — Леоне все еще старался держать ровный поучающий тон. — Что это за подарок такой, книга, которую мой отец и так знает от и до? Он зачитывался ею все мое детство. Это плохой подарок, — на смуглом лице играла озорная улыбка. Явар говорил без злобы и только с желанием подтрунить над смутившимся драконом. К Леоне никогда не обращались с таким неуважением: без благоговения в голосе и словах постороннего человека он терялся в собственном поведении. — Тогда… — рука Леоне дернулась. Он нахмурился и отвел взгляд в сторону, прикрывая широким рукавом тень смущения на белоснежных щеках. Глаза Явара округлились, когда дракон снял свой зеленый шелковый пояс с золотого одеяния и протянул в его сторону. Ветер тут же всколыхнул свободно гуляющую ткань, открывая вид на легкие шаровары. Кажется, теперь очередь Явара неловко хлопать глазами и пытаться скрыть свое смущение. — Может… Это будет ценнее для тебя? Каждое последующее занятие Явар придумывал что-то новое, чтобы точно не заниматься. Будь то место возле водопада, или библиотека в башне, которую соорудили по заказу Леоне, в его голове всегда находились оригинальные способы заставить дракона забыть об обучении, а его щеки заалеть. В четвертую их официальную встречу Аббаккио подготовил лекцию на тему магических потоков и их несомненного влияния на людскую жизнь, но вместо прилежного заучивания теории, Явар принялся говорить об искусстве. На выгнутую бровь дракона он с удивлением обнажил ряд ровных зубов и вопросом только подтвердил свою догадку: Леоне не интересовался ни песнями, ни танцами, ни поэмами, ни театральными постановками. — Может, мне станцевать для тебя? Жизнь без искусства разве имеет смысл? — Явар встал с мягких подушек и загородил Леоне вид из открытого окна. — Я посвятил свою жизнь науке, зачем мне что-то подобное, — очень кротко пояснил дракон, пытаясь увильнуть от внимательного взгляда синих глаз. — Наука, конечно, хорошо, но что насчет твоего душевного равновесия? Твоего спокойствия, приобщения к нашим ценностям, чувствам? Может, ты еще и веселиться не умеешь? Леоне хотел казаться раздраженным, но у него плохо получалось. Он, наконец, смог заставить себя взглянуть в улыбающееся лицо перед собой и нахмуриться. — Явар, я выбрал тебя из тысячи желающих внять моим знаниям, а ты… — …Совершенно не интересуюсь этим, — он схватил бледную ладонь дракона и совершенно бесстыже переплел их пальцы, начиная что-то напевать себе под нос. Песня, которая пробиралась в сердце и будоражила сознание, невольно откладывалась в голове незамысловатыми фразочками и оборотами, а внимательный взгляд не давал возможности скрыть заинтересованность, собраться с мыслями и успокоиться. Явар продолжал распевать красивые слова, с каждой строчкой становясь увереннее и громче. И дракон, завороженный бархатом чарующего голоса, наслаждался мгновением чувственной истории про пустынного путника и его возлюбленную девушку Полумесяц, которая раз за разом служила ему ярким маяком на темном небе. Вот только любопытный горе-человек всегда сворачивал к неприятностям в тень, не слушаясь немых наставлений, и однажды поплатился за это жизнью, попав в зыбучие пески. Опечаленная богиня не обозлилась на мир, а, напротив, пообещала спасти столько людских жизней, сколько сможет. —  …И в ночи луна спасет того, кто полностью потерян,  — когда последняя строчка слетела с уст Явара, он перестал кружить вместе с несопротивляющимся Леоне по всей комнате, замер и поднял на него свой пылкий взгляд, — Ты давно мог меня выгнать и нажаловаться отцу, что я никудышный ученик. Это бы посрамило весь мой род и как следует меня бы проучило. Почему же ты продолжаешь бессмысленные попытки играть в учителя? Знаешь же, что я не поддамся. Аббаккио открыл рот, чтобы ответить, но не мог промолвить и слова. Ему было тяжело признаться вслух, что впервые за все время он чувствует себя с кем-то настолько… живым. Никогда такого не было, чтобы перед ним не робели. Чтобы не кланялись и не слушались каждого его слова. Никто не шутил с ним, никто не перебивал и не называл его неумехой в чем-то. Разве можно было признаться, что сердце заходится толчками каждый раз, когда он видит эту улыбку? Каждый раз оно бьется, словно схваченное лихорадкой, когда Явар делает что-то неординарное и восхитительно-самобытное. Он не хотел, чтобы это когда-нибудь кончалось. — Ты хотел бы это прекратить? — наконец, очень осторожно спросил Леоне, будто боясь спугнуть Явара в своих объятиях. И от этих слов ученик сам задрожал, не ожидая столь жалостливого тона от великого дракона. — …И почему всегда последним смущаешь меня ты? — почти недовольно буркнул Явар, сжимая тонкие шелка на груди Леоне. Теперь их занятия окончательно перестали походить на хоть мало-мальски официальные встречи. Они придерживались предписанных ролей на людях, но как только оставались наедине, начинали разговаривать обо всем на свете, кроме учебы. Так Леоне узнал, что Явар всегда хотел быть актером, поэтом или певцом, но отец выбрал ему другой жизненный путь, не спросив мнения сына на этот счет. — Стать бродягой в цирковой труппе и путешествовать с акробатами, факирами и заклинателями змей! Разве это не жизнь? Вот моя мечта, taniyn alsahra', — он рассмеялся, глядя на потолочную фреску над собой. Они лежали валетом, голова к голове. Аббаккио был недоволен таким ходом мысли и даже не пытался скрыть своего скепсиса: — Явар, тебя совсем не интересуют деньги? — спросил Леоне с превеликим удивлением. Подобные мысли были в новинку для человека. — Мне они не нужны для счастливой жизни, — отмахнулся Явар, поворачиваясь на бок, чтобы взглянуть на ровный профиль дракона. — Я уверен, что это временная позиция. Явар вскочил так внезапно, что Леоне не заметил, как над ним нависли. Теплое дыхание опалило щеку, заставив на мгновение замереть, словно испуганный зверек. — Почему ты так думаешь? — Потому что без хорошей еды, чистой воды и теплых одежд людская жизнь очень коротка, а они покупаются за деньги, — переливающиеся радужки блестели от такого близкого контакта, но Леоне пытался подавить свое волнение, — это очень незрелая мысль — отказываться от всего ради ничего. — Счастье для тебя — ничего? — Явар немного наклонил голову. Его пальцы заиграли с серебряными прядями, поглаживая голову дракона. — Моя душа лежит к этому, сколько себя помню. Я бы хотел отказаться от бремени своей родословной и уехать туда, где для всех я был бы никем и ничем. Наверное, ты меня можешь понять, ведь так? От меня вечно чего-то ждут, Леоне, и я… Мне так тяжело… Голос Явара стал хриплым, болезненно-тяжелым. Его взгляд потух, стал безжизненным и пустым. Он о чем-то думал, переживал, и это терзало его изнутри. Леоне помедлил с ответом, а после пары секунд размышлений дотронулся до щеки Явара и произнес: — В твоей голове поселились нелепые идеи. Подумай над ними еще раз, как следует. Буччеллати перевел взгляд на Аббаккио, которого прошибло дрожью от собственных давно произнесенных слов. — Омерзительно, — процедил он сквозь зубы. Бруно положил ладонь на его плечо и почувствовал, как от этого прикосновения дракон еще сильнее сжался. — Ты высказал свое мнение на этот счет, — осторожно проговорил он, пытаясь подобрать слова, чтобы приободрить Леоне, — взрослое мнение. — Ему нужна была поддержка и понимание, — шепотом, будто Явар мог их услышать, сказал Леоне, — не было нужды в грубости. В тот момент я язвил над его незрелостью. — Я не думаю, что это… — Бруно! — Леоне сжал ладонь искоренителя двумя руками и опустил голову. — Я с самого начала неправильно себя вел. Нет… это не надо обелять и искать оправдания. Ты не видел всей картины. Не делай мне больнее… Явар нежно обнял со спины Леоне и потерся кончиком носа о светлые домашние одеяния, пахнущие лавандой и специями. Бледность и круги под глазами говорили о бессонно проведенной ночи, но улыбка краше любых слов раскрывала, что он ни о чем не жалел. — Ты такой крепкий и высокий, мне очень нравится тебя обнимать, — в неприкрытом флирте шепнул Явар, протягивая дракону аккуратно сложенный бумажный квадратик. — Что это? — Леоне бегло осмотрел ладонь ученика, полностью измазанную чернилами, и не выказал ни единым жестом своей заинтересованности. — На меня нашло вдохновение под вечер. Прошу, прошу, скорее прочти! Леоне чуть нахмурился, положив ладонь на плечо Явара. Он открыл подарок не спеша, отгибая белые кончики один за другим, а затем взглянул на листок. Ровный красивый почерк выстраивал целое чувственное стихотворение. Явар ждал реакции от дракона, как путник жаждет глоток свежей холодной воды. Он дал ему столько времени, сколько было нужно, чтобы несколько раз прочитать историю про юного ученика и его учителя, которая заканчивалась трогательным признанием первого. «انا احبك» — эти буквы оставались для Бруно настоящей загадкой, но он не мог перестать смотреть, как ровно и красиво выведены линии и точки. Он услышал, как рядышком с ним Аббаккио шепчет тихое «ana ahibuk», и почему-то без пояснений понял, что это значит. Чистая интуиция. Просто холодный просчет, исходя из реакции. Он умел это делать, как никто другой. — «Я люблю тебя», — слова сами собой слетели с губ Буччеллати, заставив Леоне болезненно скривиться. Аббаккио прошлого отдал листок в руки Явара и посмотрел в его глубокие глаза. В синий бушующий океан, в который так хотелось упасть. Пропасть. И он поддался этому порыву, притягивая Явара к себе за затылок. Их первый поцелуй вышел импульсивным и горячим. Страстным, но, что странно, не чувственным. Леоне все еще выглядел отстраненным, будто желал разговора по душам, выплеснуть что-то, что копилось на сердце, но не смог подобрать нужных слов. А Явар был счастлив и этой оценке своего оригинального признания. — Ты выглядишь таким задумчивым, — неловко проговорил Бруно, отворачиваясь от поцелуя, от которого разило больше отчаянностью и желанием что-то заглушить, чем великими чувствами. — Перед этой встречей я поговорил с отцом Явара. Дари спросил про успехи, и я соврал, что все хорошо. Потому что… тоже не хотел прерывать наши встречи. Но Дари разговорился, и я стал его невольным слушателем. Оказалось, что Явар — это последний сын, который у него остался. Еще троих детей не стало по разным причинам. Его любимая жена тоже почила, и Явар стал для него единственным лучом света в кромешной тьме. Оказалось, Явар уже попадал в лапы смерти бесчисленное количество раз. В возрасте трех лет он перестал дышать, посинел и закряхтел на руках Дари. Но все обошлось. Потом в шесть его замело в бурю, и он был замурован по шею в песок на целые сутки. В девять его сразила неизвестная болезнь, и врачи не ставили никаких диагнозов, кроме как смерть. Каждый новый раз Дари готов был отдать жизнь взамен на его. И услышав это все, я задумался. О чувствах Явара. О чувствах Дари. Люди такие трудные, но я искренне хотел их понять. Если бы Явар ушел, как и хотел, по зову мечты, его отец все-таки потерял бы сына, хоть столько раз и пытался спасти. Но может ли живой человек брать ответственность за чувства другого и ломать себя же, отказываясь от мечты? — Леоне пожал плечами и взглянул в лицо Буччеллати. — Я хотел, чтобы Явар как следует подумал над тем, что действительно полезно в жизни. Хотел… чтобы он остался со мной. Стал ученым. Я не понимал искусства, не понимал творческого порыва все бросить и отдаться осмыслению мира. И сейчас не понимаю. Культура драконов основана на логике, на власти разума над чувствами. Мы рождаемся в клане и следуем традициям этого клана до конца наших дней. Мы не можем сесть и философствовать над лежащим на дороге камнем, подобно людям. Мы не мыслители, не мечтатели, и не чувственные, что бы ни говорили ваши легенды. Мы властвуем стихиями рационально, и только поэтому этот мир все еще функционирует. Представляешь, если бы какой-нибудь дракон родился с мыслью стать тем, кем не должен? Что дракон времени захотел стать мессией и предотвращать людские раздоры? Буччеллати скрестил руки на груди, размышляя над сказанными словами. Он молчал, давая Леоне высказаться до конца, и дракон продолжил, заключая свою мысль: — Ход времени идет так, как должен. Люди ведут себя так, как должны. Вмешательства только помешают. Искривят естественную эволюцию. Все испортят и ничему не научат. Наконец, искоренитель все понял. Он посмотрел на Леоне с искренним сочувствием. Кажется, впервые за время их встречи дракон произнес так много слов за раз. И Бруно ценил искренность, которую тот вкладывал в поток своих размышлений. Ведь тем мессией, который все испортил в этой истории, очевидно, стал сам Леоне.