Песнь Беллоны

Журчание ручья, бегущего сквозь холмы и впадающего широкой ступенькой в озеро, успокаивало воспаленное сознание и приводило в порядок чувства. Диск палящего солнца висел высоко над головой, отражаясь в водной глади, и слепил ярким светом.   Но Ризотто не мог отвести взгляда от собственного лица, дрожащего в редкой ряби.   Его глаза уже были запятнаны грязной силой. Ответственность, которая внезапной селью свалилась на плечи, делала невозможной прошлую жизнь, но он упрямо игнорировал свое новое бремя.  Ризотто ушел из академии на третий день поглощения беллоны, и вот уже полгода занимался тем, что путешествовал из города в город, пытаясь помогать людям, попавшим в разного рода беду.   Вот только ради чего он так напрягался, рискуя жизнью и здоровьем? Ради славы? Золотых монеток? Внимания краснощеких дам? Но ведь Ризотто не был благородным рыцарем, разъезжающим на коне в новом шелковом плаще: он путешествовал пешком, в грязных поношенных сапогах. Почести, которых все равно было не дождаться, его тоже совершенно не интересовали.   Красные радужки обвели печальное, осунувшееся лицо, и в голове почти сразу возник ответ на все вопросы.   Все потуги были исключительно ради эльфов.   По завершении очередной грязной работы, которую он не чурался взять в свои руки, Риз снимал капюшон и вдоволь наслаждался реакцией, с которой простые люди глядели на заостренные уши. С упоением он смотрел, как непонимающе вытягиваются их лица, как недоверчиво они переглядываются и перешептываются. Темный эльф, этот выродок Тартара, делает людям благо?   Тогда его глаза еще не были окрашены непроглядной тьмой, тогда еще он был наивен и слеп.   В то время Ризотто еще не успел поплатиться за свою силу.   Водная гладь окрасилась кровавыми брызгами. В опустившейся темноте багровые разводы опасно светились, как мерцающие звезды. Он смотрел на них, пока в голове не возникло осознание. Кровь текла из его глаз.   — Риз! Очнись, Риз! — кто так истошно кричит? Зачем?   В голове гудели мысли, одна за одной. Он ведь не всегда был рассудителен и спокоен, в нем тоже когда-то кипела юная бунтарская кровь. В молодости он делал все для показа, что темные эльфы в огражденных поселениях вдали человеческих городов — такие же живые и разумные создания, со своими страхами и чувствами, что они не заслуживают притеснения за грехи своих кровных родственников. Что они с людьми — одинаковые заложники обстоятельств.   Но в конечном счете его самоуверенность и неопытность, наивность и незрелость погубили того, кого он пообещал защищать.   — Если ты сейчас же не встанешь!.. — почему Прошутто продолжал кричать?   Ризотто поднял взгляд к небу, но не увидел там ничего, кроме всепоглощающей черной бездны. И когда отчаяние болезненного одиночества начало затягивать с головой, до его губ дотронулись чужие, сухие, шершавые и очень теплые.   Его пронзило разрядом молнии от пяток до макушки, и Риз почувствовал горячую волну, поднимающуюся внутри. Иссушитель попытался сфокусировать взгляд на смазанной фигуре, а когда у него наконец получилось, он лишь подался вперед. Едва уловимое прикосновение к губам щекотало, будоражило и отрезвляло, но Неро не мог поднять руки и обнять человека перед собой. Его будто парализовало.   Он смотрел своими глазами в глаза Прошутто и не мог поверить, что действительно видит его перед собой и действительно ощущает его дыхание на своей коже.   Грудь обдало холодом, будто под одежду пролился стакан с колодезной водой, и Риз почувствовал, как вода наполняет легкие, и он окончательно теряет связь с миром.        Наранча стоял перед рухнувшим Ризотто, не в силах перестать смотреть на грудь, насквозь пробитую картечью. Его широко раскрытые глаза увлажнились, а взгляд прояснился, будто он только-только что-то вспомнил.   — Я не… — Гирга почувствовал, как першит горло, и как несказанные слова сами собой проглатываются.   На него были устремлены взоры всех товарищей, прожигающие в нем все новые и новые дырки. Всем сердцем Наранча желал, чтобы это оказалось кошмарным сном, не имеющим ничего общего с реальностью. Чтобы ему не пришлось снова и снова испытывать этот страх, выворачивающий внутренности наизнанку. Чтобы не видеть, как те преданные друзья, с которыми он готов был пройти и огонь, и воду, с отвращением, с неверием вглядываются в его лицо, будто требуя от него немедленного объяснения и раскаяния.   — Я правда не… — Наранча прикрыл лицо дрожащими руками, сквозь пальцы глядя на то, как Прошутто падает на колени рядом с Ризотто.   — Риз! Очнись, Риз! — по перепонкам били, подобно волнам о скалы, крики ассасина, отчаянные, наполненные всепоглощающим чувством вины. За то, что не защитил, за то, что не среагировал на внезапность. За то, что, заслышав союзников, не предупредил, полностью это проигнорировав, как само собой разумеющееся.   Наранча почувствовал, как дрожит нижняя губа. Его схватили за плечи и затрясли, что есть мочи.   — Ты о чем думал?! — голос принадлежал Мисте. Но как он тут оказался? Его группа успела добраться одновременно с ними?   Ресницы Гирги задрожали под тяжестью собирающихся соленых капелек, но он смотрел мимо охотника. Краем глаза Наранча видел, как к ним подбегает Фуго, как быстро оценивает обстановку, удивленно взирает на него и без промедления направляется к раненому. Видел, как Мелоне прикрывает губы ладонью, не меньше обескураженный тем, что произошло.   — Что?!. — Вечно отрешенный и безразличный ко всему мирскому Гьяччо впервые за все время их недолгого путешествия проявил настолько яркие эмоции: его глаза застелила пелена ярости, а жилка на шее запульсировала гневом.   Формаджо в суматохе даже не заметил, как Иллюзо рванул вперед, в последний момент вытягивая руку. Он мазнул подушечками пальцев его дутую накидку и раздосадовано замычал, понимая, что никак его не остановит. Как никто другой, разбойник понимал, сколько Риз сделал для Иллу и Гьяччо, и не мог винить их за любые чувства. Кто он такой, чтобы останавливать праведный гнев?.. Особенно тот, что проедал и его сердце.   — Я… на секунду я забыл, кто это… — губы двигались сами по себе. Пораженный холодным ужасом, Наранча тяжело задышал, чувствуя, как к горлу подступает тяжелый комок.  Оправдываться за кровь на руках казалось таким бессмысленным и одновременно с этим обязательным.  Чувствуя такое смятение, Гирга трясся, как осиновый лист. — Я увидел Бруно, лежащего на земле, он был р-раненым, и к ним подходили двое незнакомцев… — головная боль, на короткое мгновение парализовав, заставила Наранчу зажмуриться и потереть виски.   Внезапно Мисту толкнули в бок, а Наранчу схватили за грудки и вновь затрясли. Сейчас Иллюзо больше всего  напоминал бешеного пса, со вздутыми ноздрями и животным оскалом на губах. Глядя на него, ни у кого не оставалось сомнения, что он готов был на месте прикончить Гиргу собственными руками.   — Мелкий выродок, о чем ты думал?! — взревел зеркальный чародей, не признав собственный надломленный голос. — Ты знаешь, кого ты задел?! Ты понимаешь, что ты сделал?!   — Иллюзо, оставь его, — Джованна цепкой хваткой сжал руку Иллу, заставив обратить его внимание на себя. — …Дай ему объясниться.   — Объясниться?! — Иллюзо резко выдернул руку из захвата Джованны и замахнулся ею, но Миста вовремя встал между ними, принимая на себя яростный удар.   — Не отвлекайте меня своими криками! — рявкнул Фуго, помогая Прошутто разрезать одежды Ризотто и полностью оголить грудь. Длинные пальцы Паннакотты надавили на поврежденную область, и зрачки его нервно задвигались.  Затем он прощупал пульс Ризотто, вторую руку приложив к его ноздрям.  — Дыхание частое, пульс учащен.  Гемоторакс… У меня нет постиранных повязок, нет инструментов, и алкоголя тоже нет. Если висцеральная поверхность селезенки повреждена…   — Ты можешь выражаться яснее?! — Прошутто сжал ладонь в кулак, имея желание привести в порядок светлую голову алхимика, которого поразило явной паникой.   — У него внутриплевральное кровотечение. В наших условиях такое вылечить невозможно, — холодно заключил Фуго, видя, как открывается рот Прошутто, и как его лицо искривляется от боли. Паннакотта невольно отвел взгляд, вспоминая, с каким спокойствием подобное сообщал его отец — как и надобно врачу. Но Фуго, какие бы знания он ни держал в светлой голове, врачом не был, и безразлично говорить о скорой кончине попросту не мог.   — Что значит… вылечить невозможно? — Гьяччо сделал шаг вперед, сжимая руками полосатые штаны до побелевших костяшек. Будто он не знал ответа, будто думал, что в пояснении будет что-то иное.   — Смерть наступит в течении часа, — Фуго почувствовал, как белеет его лицо, и как желудок сводит.   Глаза Ризотто начали закатываться, а дыхание ослабевать. Он медленно терял сознание, проваливаясь в беспамятство.   Услышав слова Фуго, Иллюзо взревел от боли с новой силой, хватая Наранчу за волосы, чтобы припечатать нос об колено. В сердце чародея разливалось давно забытое чувство опустошения и утраты, будто он заранее не верил в хороший исход. Потому что всю жизнь его преследовали лишь неудачи и огорчения… Но как только он потянул Гиргу на себя в желании сломать ему переносицу, заставив захлебнуться в собственной крови, он почувствовал, как его руку опять сжимают, останавливая.  В гневливой душе забилось разочарование. В себе и в тех, кто мешает ему вершить правосудие.   — Да как вы не понимаете, кого он убил! — Иллюзо опять перешел на крик, поднимая взгляд на Бруно. Его синие глаза были скрыты за тенью челки и тускло переливались под ней буйными волнами.   Предводитель искоренителей мягко опустил руку чародея, покачав головой. Леоне не вмешивался, но смотрел на все со стороны внимательно и напряженно, готовый в любой момент защитить Буччеллати от любой напасти.   Только это желание быстро поутихло, стоило услышать слова Бруно:   — Это не его вина, что так получилось. А целиком и полностью моя. Если хочешь срываться, то срывайся на мне, — голос предводителя звучал тихо и смиренно.   Но Иллюзо это не успокоило.   Прошутто не мог услышать, о чем кричит его соратник, перед глазами расплывались нечеткие образы, а звуки стали приглушенные, перекрытые комариным писком. Все краски стали смазанные, а воздух осел в легких густым комком. Он посмотрел еще раз на неестественно бледное лицо Ризотто, чересчур нежно погладив его по щеке.   Им суждено попрощаться?   Но почему сейчас? Почему не тогда, когда Прошутто смог бы осмыслить все скрытые чувства, дать им волю и, наконец, заключить массивную фигуру темного эльфа в тугие объятия?   Постепенно он смог заглушить распирающую боль, словно ее никогда и не было, а на смену ей пришла неистовая злоба. Не обращая внимания на осторожность и предупреждения Паннакотты, Прошутто сжал щеки Ризотто одной рукой, выпятив его губы, и приблизился к лицу.   — Если ты сейчас же не встанешь… — он не закончил угрозу. Зрачки лихорадочно бегали по впалым щекам, по выцветшим губам, и ассасин не выдержал подкативших чувств.   Он дотронулся сухими губами до чуть приоткрытых в теплившейся надежде, что они наполнятся дыханием, отзовутся на его мольбу легким трепетом. Но ничего не происходило. Прошутто обхватил плечи эльфа, углубив поцелуй, не замечая, как на него со всех сторон уставились удивленные пары глаз.   — Это… — Фуго хотел было сказать что-то на своеобразный способ прощания, но Мелоне, усевшийся рядом с алхимиком, с немой просьбой покачал головой. В глазах бесноватого иссушителя виднелись лопнувшие каппиляры.   Прошутто не думал, как это выглядит со стороны. Его больше не волновало ничего в этом мире. Все его внимание было сосредоточено на одном единственном человеке.        Все изменилось с ее смертью, Ризотто это отчетливо помнил.   Она единственная из всей маленькой деревушки не побоялась его — тогда на городской площади, окруженный невольными зеваками, Ризотто расправился с оравой пораженных беллоной животных. Домашние псы оказались под действием мистических сил на охоте, а горе-хозяин, побоявшийся последствий, скрыл эту информацию ото всех в деревне. Оплатил он отложено, смертью жены и сына.   Во время ожесточенной борьбы с головы Ризотто слетел капюшон, и каждый человек сразу же сменил благоговение на лице на неподдельное омерзение. Темный эльф помог им. Грязное, мерзкое отродье, не заслуживающее жизни.   И когда толпа, оплевав и высмеяв спасителя, начала расходиться, совершенно безразличный к этому Риз услышал хлопки. Сначала ему показалось, что это слуховые галлюцинации. Даже холодная маска спала с лица, являя миру изумление: за спиной стояла маленькая кудрявая девочка и с улыбкой хлопала в ладоши. Она отбивала ему благодарность за всех жителей, продолжая смотреть на Ризотто с восхищением.   Тогда Ризотто впервые был… тронут.   Староста деревни выплатил ему награду и украдкой попросил об еще одной небольшой услуге: на окраинах их поселения время от времени пропадали люди. А еще он тогда намекнул, что, возможно, заблудшие псы охотились именно там.   Ризотто взялся за это дело, оставшись в деревне еще на лишнюю неделю. За это время он неоднократно чувствовал, как за ним следят, исподтишка выглядывая видную фигуру. Благодаря развитому чутью, Ризотто быстро смекнул, кто стоит в тени стен из белого кирпича, но отчего-то решил подыграть маленькой девочке. На закате второго дня он бесшумной тенью пробрался за спину кудрявой негоднице, протянув ей спелое яблоко в качестве компенсации за испуг. И после легкого удара в грудь, который Неро даже не почувствовал, они смогли разговориться.   Оказывается, девочку звали Домна, а жила она на отшибе, как беспризорница. Удивительно, как с таким именем она оказалась в таком незавидном положении, злая шутка судьбы, не иначе. Но как бы то ни было, когда последние лучи солнца скрылись за горизонтом, они продолжали тихую беседу под плакучей ивой, свесив оголенные ноги в чистую речную воду. Домна без перебоя спрашивала о побежденных чудищах, о приключениях темного эльфа, о его становлении на путь иссушителя и причинах этого решения.   Даже в непроглядной темноте Ризотто хорошо видел,  как поменялось лицо Домны, и как дрожат ее ресницы.  Ей было не больше десяти, оливковая кожа обтягивая впалые щеки, а синяки под глазами говорили о явном недоедании. Но девочка не говорила о своей тяжелой судьбе или о несправедливой жизни впроголодь. Вместо того под конец их спонтанных посиделок она протянула ему свою ладонь. Та моментально засветилась знакомым Ризотто фиолетовым сиянием, которое он ни с чем не мог спутать. Домна и сама была поражена беллоной, которая постепенно высасывала все ее жизненные силы. Если с этим ничего не сделать — неокрепшее тело сосуда не выдержит и, в конечном счете, испустит дух.   — Пожалуйста, никому не говорите, ведь иначе от меня все отвернутся. Выгонят из деревни, испугавшись, а мне некуда податься.   И тогда Ризотто и правда ничего не сделал. У него в мыслях даже не промелькнула идея об Академии. Ведь он, сбежавший из-под ее надзора, никогда не планировал туда возвращаться. Он сжал ладонь девочки и решил вместо действий поддержать легенду.  Будто бы до беллоны от чумазой беспризорницы никто не отворачивался.   Как эгоистично — он не воспринял ее недуг всерьез. Домна убедила тогда еще молодого иссушителя, что держит контроль над силой. Сказала, что она живет так не один год и поддерживает свое самочувствие в полном порядке. И он беспрекословно поверил ей, не задумываясь.   Главная его ошибка и стала роковой для всей деревни. Пока он самоотверженно бился с монстром, расцветшим из семян беллоны, Домну зажали в переулке местные мальчишки, закидав камнями — якшаться с эльфами было позорно и неправильно. Но если каждый раз Домна перетерпливала и обиду, и боль, то сейчас, впервые найдя человека, который ее понял и принял, не осудил и не отвернулся, узнав секрет, она не побоялась дать отпор.   К большому несчастью, в тот момент, когда девочка позволила силе захлестнуть себя с головой, разум навсегда покинул ее. Она не прошла испытание беллоны и не смогла ее подчинить.   Ризотто еще издали увидел огонь, который красноречивее любых криков поведал ему о случившемся. Весь небосвод пылал языками жаркого пламени. Столбы огня, один за одним, вспыхивали в воздухе и тут же исчезали.   В порыве ярости Домна сожгла деревню и убила ни в чем не повинных людей. В ту же ночь Ризотто без промедления лишил ее жизни, навсегда утратив белизну белков и наивность в сердце.   Он проглядел очевидное. Или с самого начала просто не хотел замечать. Пустил на самотек, забыв о долге иссушителя.   С того дня минуло много лет.  Ризотто во всех смыслах вырос, собрал команду из несчастных детей и взрослых всех мастей. Неро был преисполнен искренним желанием помощи,  не основываясь на своей первой ошибке юности. Она лишь помогла ему двинуться в правильную сторону, но свое становление он тщательно анализировал и обдумывал от начала и до самого конца.   Конца…   Что Ризотто не успел сказать своим подчиненным?  Какие сожаления терзают его душу? Прожил ли он напрасную жизнь? Жаль будет не увидеть своими глазами, как его народ встает с колен из-под людского гнета, но с этим юным наследником Имперского рода… может, все изменится?   Столько вопросов терзает его душу. Неужели, Ризотто уже смирился со смертью? Почему-то перед ним предстало лицо Прошутто. Таким, какое он увидел на мозаичном полу общественной бани. Почему его проклятие, почему дарованное беллоной устрашение на юного ассасина не подействовало?   На фоне остальных Ризотто отличился своим лишением за полученные силы. Он контролировал сознание людей чистым, всепоглощающим страхом. На кого-то он действовал меньше, на кого-то больше. Те, кто был знаком с ним продолжительное количество времени, и вовсе этого не замечали. Иллюзо, увидев в нем в первую очередь спасителя, заменившего отца, никакого страха даже не испытывал, лишь благоговейный трепет.   Но Прошутто…   Это была их первая встреча, и Ризотто ничего не делал для того, чтобы проклятие парализующего страхом взгляда бесследно пропало, будто его никогда не существовало.   «Почему же тогда, в тот самый момент нашего первого контакта, ты назвал меня красивым?»   Ризотто почувствовал, как тело пронзила боль, а затем его внутренности словно сжала костяная рука мертвой хваткой. Судорожный глоток воздуха шел тяжело, будто он откусывал его от общего пирога. Ресницы задрожали, и веки с трудом приподнялись. Он смотрел в лицо напротив и не мог поверить тому, что видел. Голубые глаза были наполнены таким отчаянием и болью, что Ризотто совсем невольно протянул ладонь к меловому лицу. Его пальцы легли на бледную кожу, легко погладив по щеке, и Прошутто вмиг вздрогнул, как от увесистого удара.   — Красиво…  — совершенно внезапно, хрипло вырвалось из груди Неро, и он сделал усилие, чтобы улыбнуться.   Кажется, ассасин настолько погрузился в свои мысли, что не сразу осознал, что Ризотто действительно открыл глаза и пришел в себя, несмотря на то, что пророчил ему Фуго. Но стоило услышать заветное слово, муть перед глазами спала, и он обратил на Ризотто ясный взгляд.   Алхимик не меньше удивился: его от падения спасли только ладони Мелоне, крепко стиснувшего плечи в немом восторге.   — Как это…  — Панни несогласно мотнул головой, прогоняя совершенно антинаучное наваждение, и приблизился к Неро, дабы лично удостовериться.   Сначала он нащупал пульс, но не услышав учащенного сердцебиения, быстро пропальпиповал грудную клетку, приходя к ошеломляющему выводу, что…   — Раны зажили, — его шепот долетел до ушей Иллюзо, который, в момент перестав быть висящей куклой на руках Формаджо, оттолкнул его в сторону и побежал к предводителю.   — Может, ты что-то перепутал?.. — вставил свою догадку Миста, но Фуго бросил на него испепеляющий взгляд, заставив охотника моментально закусить губу.   — Я бы не перепутал умирающего с тяжело больным.   Зеркальный чародей упал на колени рядом с Прошутто, не веря, что в момент вся боль на сердце, вся безысходность мира, свалившаяся на плечи, ушли,  оставляя после себя лишь небольшое послевкусие.   — Я могу дать ему прийти в себя в зеркале!.. П-пусть отдохнет там, восстановится…   Прошутто слышал Иллюзо будто через толщу воды. Руки стали ватными и неповоротливыми. Он глупо смотрел, как Ризотто пытается приподняться на локтях, придерживаемый подбежавшим Гьяччо, и не мог сделать ничего, кроме как смаковать на устах произнесенное Ризом «красиво».   — Прошутто, — Неро выставил руку вперед, и ассасин по инерции ее схватил, сжав крепко, до отрезвляющей боли.   Сиплый успокаивающий голос заставил сердце Прошутто забиться сильнее. Он, сам того не ведая, опустился без сил и уткнулся носом в широкую грудь. Неужели все закончилось? Слушая мерное сердцебиение большого и молчаливого, но такого родного эльфа, ассасин почувствовал, как по щеке пробежала влага, но не придал этому значения: его лицо, безэмоциональное и сухое, все равно было скрыто от глаз попутчиков.   Иссушители, один за одним, оттаяли, перестали стоять неподвижными статуями. Даже Мелоне отлип от Фуго, с виноватой улыбкой кивая алхимику. Каждый из них уселся возле своего предводителя, почти отца, заключив в крепкие объятия со всех сторон.   Глядя на эту картину, искоренители невольно метнули свои взгляды в сторону Бруно, который не меньше всех остальных был… растроган. И каждый из подручных фехтовальщика про себя признал: они бы переживали не меньше за того, кто их собрал под одно крыло.   Но Бруно не растерялся. Он кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание, и быстро ввел в курс дела всех новоприбывших. А затем, когда команда внемлила плану, сказал:   — Нужно спасать префекта от обезумевшего брата. Я думаю, Доппио могли взять в заложники.       Доппио дрожал, как порыжевший листочек на осеннем ветру. Непослушные пальцы пытались пригладить выбившиеся из-под венка пряди, но каждый раз путались в украшении и делали только хуже. Он всегда нервничал перед братом, но сегодня его мысли терзала куда более серьезная тревога, чем обычно. Брат ни с того ни с сего принялся творить странные вещи в его дворце. Как только они встретились после долгой разлуки, как только Доппио широко раскрыл руки для крепких объятий, по его ладоням затекла жаркая кровь раненых солдат. Зеленые глаза округлились в страхе и непонимании: почему его собственные пальцы сжимают кинжал и обрубают сухожилия служащих?   Но догадка была очевидна, как таяние снег на палящем солнце: просто Дьяволо ему приказал.   Так было всегда. Доппио плясал под его дудку, сколько себя помнил. Если старший брат был не согласен с родителями, он проводил расчетливые махинации руками младшего ребенка, которые в конечном счете всегда приводили к успеху. Такими качествами и должен обладать император, верно?..   Родители всегда говорили Доппио, что он и только он наследник престола, но разве безвольный червяк, тень брата, мог взять на себя такую ответственность?   Почему-то они до самой кончины не признавали права старшего сына на трон, будто тот был для них пустым местом.   Может поэтому Дьяволо стал таким озлобленным и нелюдимым, закрытым ото всех, даже самого близкого круга приближенных?..   Как бы то ни было, в любых вопросах Доппио был всего лишь его послушным прихвостнем, не имеющим собственного мнения, и трусливый префект был в большей мере согласен с такими условиями.   — Ты все понял, мой милый Доппио? — вкрадчивый голос, скользивший, подобно змее, обвивающий и душащий, взбудоражил сознание префекта.   Он зажмурился, боясь взглянуть в образы на стенах, которые запечатлели лучшие художники Римской империи. В тени колонн он чувствовал его взгляд, стук каблуков по отполированному мрамору слышался, как раскаты грома.   Доппио готов был вот-вот сойти с ума, страшась самого страшного.   Полного подавления.   — Но, брат, разве это не… — голос запнулся, словно ему вырвали язык.   Он шумно вздохнул, чувствуя, как длинные пальцы сжимают его плечи и тянут назад.   — Я чувствую твое беспокойство. Не переживай, старший брат, как и всегда, все возьмет в свои руки. А теперь будь умницей и подай мне мои мантию и венок.   Ткань, тяжелая, удушающая, легла на голову, поплыла складками по спине, и Доппио почувствовал, как теряет связь с миром, как засыпает, отдавая полный контроль своему брату.