эдем

       Хенджин устало свалился в чужую постель, игнорируя орущий телевизор и мяукающих кошаков Минхо, что норовили забраться следом за ним в кровать Сынмина и отвоевать самые уютные места в кровати. Тот вяло отпихивает их, но полосатый умело ускользает и занимает место на подушке, явив Хенджину филейную часть и для профилактики заехав хвостом по лицу. Если верить тому, что питомцы перенимают привычки хозяев, то коты такие же как и хозяин. Что Минхо невзлюбил его, что эти кошачие.        После операции, Минхо не приходил в себя. Сынмина изматывали в участке, таская по отделам и заставляя писать объяснительные и бесконечные рапорты. Минхо ждет та же возня, когда он сможет ходить и отвечать за все содеянное. Ким приходил домой, выжатый как лимон, и валился в кровать, даже не поев и не переодевшись толком. Хенджин, как заботливый друг (для матери Сынмина) пытался привести его в порядок, накормить и выпнуть в душ, прежде, чем начнётся очередной день.        В Хенджине бушевал ураган чувств, не дававший уснуть. Проснувшись в то воскресение, он нашёл лишь смятую записку с бисерным почерком. Феликс его обманул. Ему хотелось сорваться в пропасть, купить билет на самолёт в эту гребанную Францию и разыскать, заставить объясниться. За что? Почему не дал проститься, обнять в последний раз, наслаждаясь каждой секундой? Почему не дал поцеловать, обласкав каждую веснушку на прощание, впитав в себя черты лица, каждый нюанс? Хван тогда разворотил всю квартиру. И больно было, и досадно, и противно от самого себя. Пришедший тогда Сынмин дело не спас, хотя подрались они знатно — у Джина была рассечена губа и синяк на голени, а у Сынмина — гематома под глазом и изувеченные губы. Дорвался. Выместил всю злость и обиду, выгибаясь дико, словно кошка. Он никогда не позволял себе быть жёстким с Феликсом. Только миллиард поцелуев, преданность и мягкие объятия, ловил тихие стоны губами, и любил отчаянно, что блевать хотелось. В Кима он вбил всю ненависть: царапал, кусал, растягивал удовольствие и быстро срывался в пропасть. А когда открыл глаза, чуть не задохнулся. На него смотрели с чувством такой ненависти, что будь у Кима оружие, то прострелил бы Хвану череп и раскрошил каждое ребро, уничтожил бы каждую молекулу, из которой тот состоял. Он сам уничтожил себя, привязываясь прочно к этому человеку. Начиная с безобидного флирта, поиска легкого перепихона, они закончили здесь, в разрушенной квартире с переплетенными конечностями и разбитым сердцем. У каждого по шраму от этих нелепых отношений, разорвать которые только зубами и то — не получится. — Это было в последний раз, Хван Хенджин. Не прикасайся ко мне, когда думаешь о нем.        Рядом устало упало тело, зарываясь в отросшие волосы успевшего уснуть Хвана. Они учатся быть вместе заново. Не бить, не вымещать чувства, думая о других, а слышать друг друга. Получалось пока с трудом. Хван, словно прилежный ученик, повторял все за учителем, пытаясь выглядеть правдоподобно, но затем уставал, возвращаясь к началу. Сейчас же, разворачивается, смотря на человека рядом с ним. Феликса больше нет, отпустить бы его, но глупое сердце не может смириться, возвращаясь в те робкие мгновения знакомства, когда привёл в свою квартиру и разрешил остаться — все равно пустая, или как стал чаще приходить домой — ждут же. Как девушки на одну ночь упорхнули, словно бабочки, оставляя его наедине с внезапными чувствами. К парню. Это все должно остаться в прошлом. Феликс должен остаться в прошлом. Ким спит. Привычно обняв, и теперь его объятия не кажутся липкими, тяжёлыми, будто бы провоцирующие скинуть с себя и раствориться в ночи. Хван приближается ближе, проводя пальцами по губам, контуру подбородка, спускается на шею, целует кадык. Непонятный сгусток нежности, вспыхнувший при виде уставшего парня, разрастается больше и больше, заставляя пододвинуться ближе и утонуть в крепких объятиях. Его даже во сне держат крепко, потому что защищают.

***

       Чонин проснулся рано. Или поздно. Сидя в сыром гараже, лишённый света, он даже не может точно сказать, сколько провел здесь времени. Он даже не сердился больше на себя за то, что слепо доверился и был обманут. Облокотился на грязную стену все в той же одежде и принялся ждать. Чан всегда приходил под настроение. Иногда с хорошим, тогда много разговаривал, даже про своего непутевого парня, а иногда был зол. И злого Чана он боялся. Было нечто чёрное в этих глазах, когда он смотрел, сжимая его горло и вводя какую-то вакцину, или инъекции. Что-то шептал, смеялся, словно плакал, терзался сомнениями, не решаясь на что-то, чего давно хотел. Он был по-настоящему сумасшедшим. Чонин видел много людей, он каждый день видел, как могут низко пасть люди ради белой дорожки, и на что они шли, но Чан иной.        Чонин не хотел проигрывать, не хотел унижаться, чтобы тот восторжествовал. Он молча принимал все, что с ним вытворяют, лишь молясь кому-то о возможности остаться вживых и сдать этого сумасшедшего в дурку. Он даже согласен пойти в полицию, только бы упечь Чана за решетку, а лучше — в комнату с белыми стенами. Мир не обеднеет от исчезновения этого человека. К черту клуб, героин и прочий смрад. Он уедет куда-нибудь подальше, отмываться бесконечно от этого подвала, человека. От всего. Если выживет.        Ян сидит, смотря в одну точку уже некоторое время, прежде чем понимает — дверь приоткрыта и в проёме стоит незнакомый силуэт. Этот силуэт оборачивается, словно удостоверяясь в чем-то, и проходит вовнутрь. — Вы кто? — голос смутно знаком Чонину, но откуда — понять не может. Вполне вероятно, что этот человек — посетитель его клуба. — Чонин. Подопытная крыса Чана. А ты?        Силуэт подпрыгивает, нащупав на стене выключатель, и жмёт на него. Свет оглушает и ослепляет одновременно. Ян зажмуривается сильно, стараясь привыкнуть, и склоняет голову пониже. К нему подходят осторожно, будто пытаясь не напугать, и трогают за концы верёвки. — Вы давно здесь?        Чонин, уже малость привыкший к свету, приоткрывает глаза и видит. Милое кукольное личико, широкие глаза, проникновенно и растерянно рассматривающие его, покусанные губы. Синяки на шее. Сбитые костяшки. Страх. — Не знаю. Ты Хан? — Чонин пристально разглядывает миловидное личико и смеется про себя. О боже, этот сумасшедший педофил, или что-то в этом роде? Совратил миловидного мальчика, небось измывался над ним всячески, а теперь хочет запугать, отправив сюда. Умно, чертовски умно. Могло бы быть. — Да. А откуда вы знаете? — Чан рассказывал о тебе. — Чонин, уже привыкший к свету, располагается комфортнее. — Рассказывал, какой ты тупой и наивный.        Для парня это словно пощечина. Он вздрагивает, отпрянув, и застыл, словно провинившийся школьник. Крупные слезы катились по этому личинку, но Чонину его не было жаль. — А ты тоже, из этих? Учёный, экспериментатор? — Нет. — Голос совсем тихий. Чонин видит крохотные шаги назад в потертых кроссовках и вздыхает. — Тебя используют, не так ли? Помоги мне выбраться отсюда. — Я не могу. — Джисон достаёт из кармана шприц и жидкостью и подходит ближе. Его руки трясутся. — Я должен вколоть это, а Чан-хен вечером вернётся.        Чонин чувствует, что это его единственный шанс, и внутренне напрягается. Ему жаль этого мальчика, но собственная шкура ближе. Возможно, он заявит о психе в полицию анонимно, и мальчика найдут. Возможно. — Ты серьёзно? — Ян подпускает парня к себе и сбивает с ног. Из того вырываются всхлипы, полустон, и он оказывается запертым в плену собственных эмоций. — Нестабильная смена эмоций? Ты что, под кайфом?        Дилер изворачивается, пытаясь перепрыгнуть через свои руки, чтобы они были впереди, и подползает к бьющемуся в истерике парню. Осматривает руки — вены чистые, а затем двигается к шее. Шея — любимая зона Чана. И она вся в синяках. Он приближается совсем близко, чувствуя запах геля для душа и шампуня, и осматривает синяки. Маленькая точечка на шее привлекает внимание дилера, и он жмёт на неё. — Он тебя заразил? — Что? — Джисон смотрит на него совсем близко: можно увидеть каплю слезы, норовившей сорваться с кончика носа, и красные глаза с фиолетовыми тенями синяков под ними, следы от акнэ, дрожащие ресницы, — какого черта он так близко подобрался.        Чонин отклоняется назад всем корпусом и хмыкает. — Что ты помнишь из последних двух суток? — Я? — Зрачки парня возбуждено забегали по комнатке, цепляясь за что угодно, кроме связанного пленника. — Мы поругались немного, — неуверенно начал Джисон. — Я ушёл прогуляться. Может, зашёл куда-то. Я не помню. Чан-хен нашёл меня на улице. Он был встревожен. И обнял меня. Я проснулся дома, в его постели. — Можно без подробностей ваших потрахушек. Сие меня не интересует. — Чонин смотрит на все ещё валяющийся шприц. — Ты знаешь, что собираешься мне вколоть? — Нет. Наверно то же, что и крысам. Вначале курс витаминов, потом сам вирус. — Витамины я уже давно тут получаю. Что за болезнь? — Я не знаю. — Ты не знаешь, что у твоего парня за болезнь? — Чонин смеётся, запрокинув голову. Этот ребёнок раздражал знатно. Он действительно глупый, наивный и слепой, как котенок. Такого придушить бы ненароком, чтобы облегчить страдания, да скинуть в море. — Чан-хен болен? — Господи, да ты вообще нихера о нем не знаешь. — Чонин принялся развязывать верёвки на ногах. — Он болен какой-то болезнью, лекарства нет. Он пытается его воссоздать. И экспериментирует на людях. Цитирую: на таких отбросах, как ты. — Верёвки легко спали, и он принялся за руки, помогая зубами. — Что мне делать? — Джисон держится на честном слове, дезориентированный. — Я бы посоветовал бежать, но если тебе по кайфу быть жертвой — вперёд. — Чонин подбирает шприц, рассматривая его. — Витамины, говоришь?        Всё происходит молниеносно. Впоследствии Хан не смог объяснить себе, откуда у него взялось столько прыти отбиться от Чонина и ударить того по голове. Он наступает на злополучный шприц, раздавливая его, и убирается восвояси. Он не знает, куда бежать, и что делать. К кому обратиться за помощью. Какие-то имена всплывают в памяти обрывками, но не может соотнести все звенья. Хан выбегает на главную улицу, оторопело застигнутый врасплох звуками, людьми, светом. Люди равнодушно снуют мимо, словно он не более, чем надоедливая букашка. Его тянут за шиворот обратно во мрак, и он чувствует иглу, проникающую в его артерию.