***
Тёмно-серый седан с пробегом медленно превращался в орудие пытки. Загрей, успевший ухватить где-то бутылку вишнёвого гаража, явился в театральный клуб слегка заранее, рассчитывая, что будет ещё ждать, пока братья соберутся, пока они вместе дойдут до остановки, пока дождутся автобуса. Вместо этого уже давно готовые Танатос и Гипнос развернули Загрея, едва он зашёл в пристройку, и усадили в машину, которой лет явно было больше, чем ему самому. На заднем сидении лежал, укутавшись в одеяло, Гипнос и активно с кем-то переписывался — каждая вибрация телефона в его руках вызывала поток никак не сдерживаемого звонкого ребяческого смеха. Загрей, уже опустошивший бутылку, которая теперь одиноко позвякивала в подстаканнике, сначала возился с радио, тыкая все кнопки без разбору. Когда ему удалось забить на все свободные и несвободные слоты одну и ту же частоту, на которой сквозь белый шум едва можно было расслышать нескончаемые новости, баловаться с магнитолой ему надоело. Перерыв бардачок и оба козырька, Загрей так и не обнаружил ничего интересного, поэтому начал играться с ремнём безопасности. Седан был так стар, что на отстёгивание ремня не реагировал совершенно никак — даже в машине Аида при наличии непристёгнутых ремней безопасности раздавался противный звук. Загрей так однажды довёл отца до рукоприкладства, чего совершенно не стыдился. Око за око, нервы за нервы. Танатос, успешно игнорирующий пассажиров, был тем самым живым стоиком, которых, согласно морали, существовать было не должно. Он, очевидно, долго и методично приводил себя в порядок перед столь ответственным мероприятием — чёлку зачесал назад аж мокрой рукой, ногти покрыл новым слоем лака и даже поверх заношенной толстовки накинул кожанку с давно потёртой золотистой фурнитурой. На что только не идут некоторые ради красоты. Загрей, впрочем, тоже зачем-то напялил куртку, и поверх неё ещё и рюкзак. Жизнь приучила ожидать любого поворота событий — он больше даже не пытался представить, где и с кем сегодня будет ночевать. Дверь в доме Диониса в такие дни закрывать было бесполезно — снесут. Едва они вошли, Загрей сразу взял за плечи исподлобья смотрящего вперёд Танатоса и любопытно оглядывающегося по сторонам Гипноса, чтобы не потерять их в толпе полупьяной студентоты — хотя бы пока они не поздороваются с Дионисом. После он и сам намеревался затеряться среди разномастного сборища. Чек-лист его от вечеринки к вечеринке не менялся: напиться (по-человечески, а не как сейчас), подраться, потрахаться. Для дополнительных впечатлений — успеть всё за пять минут. Дионис застрял около двери на балкон с Тесеем. Загрей подвёл свою компанию к ним. С улицы через окно светил фонарь — если бы не он, Диониса пришлось бы искать наощупь. Гости расслаблялись в темноте, слегка разбавленной фиолетовым светом диодной ленты, и комнату заполнял приятный гул приглушённых голосов. Стоило глазам привыкнуть к полумраку, тело само отдавалось разливающемуся по мансарде прохладному блаженству, неторопливо подрагивающему в ритм басам. — Заг! — Хозяин, чуть не разлив вино в бокале, моментально бросил разговор с капитаном футбольной команды и поспешил прижать к себе дражайшего гостя. — Ты всё-таки выбрал последний вариант — сразу двоих! Тесей сверлил надменным взглядом Загрея. Тот, обняв одной рукой Диониса, пригрозил футболисту пальцем второй — средним. Тесей отвернулся, фыркнув. — Знакомься, Дионис. — Заг положил руки обратно на плечи братьев. — Театральный клуб нашего колледжа. Гипнос и Танатос. — Приятно вас снова у себя видеть! — к удивлению Загрея, добродушно улыбнулся мужчина, пожимая руку Гипносу. Танатос, в отличие от брата, не горел особым желанием кому-то пожимать руки. Впрочем, Дионис легко исправил ситуацию, невозмутимо схватив ледяную ладонь двумя своими. Это рукопожатие он сопроводил той милейшей улыбкой, которую Загрей научился распознавать за два года общения с ним: «Я, конечно, стараюсь сохранять нейтралитет, но какая же ты всё-таки сволочь». Прежде, чем Заг успел задаться какими-либо вопросами, Дионис рассмеялся: — Хорошо, что мы не пригласили Фемиду, правда? — он подмигнул ничего не понимающему Загрею. — Только представь, какая неловкая была бы коммуникация. — О, это за мной! — Гипнос, оторвавшись от телефона, резко развернулся — на противоположном конце гостиной у дивана окопалась группа из нескольких ботаниковатых парней и девушек, зазывающе махавших ему руками. Он торопливо обменялся вежливыми кивками с Дионисом и исчез в толпе. Танатос, возвышавшийся над большинством студентов, проследил за ним чуть обеспокоенным взглядом. На кухне кто-то что-то разбил. Послышались крики. Загрей представил, что будет, если пострадала какая-нибудь дорогая бутылка вина, и понял, что прибыл как раз вовремя. — Прошу меня извинить! — Обеспокоенный хозяин мансарды тут же поставил бокал с вином на подоконник и бросился проверять, что случилось, оставив Загрея и Танатоса наедине с Тесеем. Последний уже явно успел выпить — в таком расслабленном состоянии он обычно менял громкие выбешивающе-пафосные речи на сладко-ядовитые, доводившие до белого каления медленнее, но вернее. Он при каждом удобном случае настойчиво пытался отобрать у Загрея пост главной дивы колледжа, на который тот даже не претендовал, — мстил за брошенную им ещё давным-давно фразу про «у тебя просто мужика нормального не было», которую подхватила даже собственная команда Тесея. — И давно ты, подлец несчастный, водишь дружбу с проклятыми близнецами? — почти искренне поинтересовался капитан футболистов, прежде чем Заг успел съязвить что-нибудь по поводу успешно просранного его командой турнира. — С близнецами? — непонимающе переспросил он. Тесей кивнул на Танатоса. Загрей присмотрелся к каменному лицу. — Вы с Гипносом близнецы? — поражённо спросил он, забыв, что ответа не получит. — Тут же разницы лет десять минимум. — Смею предположить, что эти два исчадия Ада разнояйцевые, — равнодушно пожал плечами Тесей. — Не то, чтобы это имело хоть малейшее значение. Загрей погрузился в сложные математические расчёты. Если Гипнос на четвёртом курсе, и они близнецы, значит, они с Танатосом оба на четвёртом курсе? И поэтому ещё до того, как Загрей поступил, ошивались на Дионисовых вечеринках? И, видимо, успели наворотить дров, судя по реакции самого Диониса? Сдаваясь, Заг взял с подоконника оставленный организатором вакханалии бокал и опрокинул в себя остатки вина в надежде, что это поможет хоть что-то прояснить. Танатос, снова присутствующий где угодно, но не рядом с этими идиотами, смотрел мимо Тесея. С балкона открывался довольно неплохой вид. Заг уже хотел оставить этих двоих играть в гляделки — приятно прокатившееся по языку вино напомнило ему, как непозволительно мало в крови его было алкоголя, — но последний комментарий Тесея напрочь стёр желание бросать этот разговор. — Явно же из-за отцов сошлись… — с презрительным смешком бросил куда-то в сторону блондин. — Подлец подлецу рознь. — Извини, что? — тут же с готовностью обернулся к нему Загрей. — Не извиню, — не без самодовольства задрал нос Тесей. — Что ты там сказал про отцов? — настоял Заг. — Ничего-ничего, — тут же состроил невинную морду его собеседник. — Просто рассуждаю вслух! — Ну так будь добр, поделись логикой. — Не знаю, — продолжал ломаться футболист, — мне просто кажется интересным, как ведёшь себя ты при живом отце и как кардинально меняется поведение человека после небольшой аварии… — он пристально посмотрел в глаза Танатосу. — Условия всё те же: оба известные академики, готовые пропихнуть сыновей к себе в колледж, а исходы такие разные — смехотворное зрелище, не правда ли? Будь Загрей чуть пьянее или трезвее, он уже после первых слов месил бы Тесея ногами в живот, но сейчас он просто стоял с очень сложным лицом. Наконец он тоже обратил болезненный взор к равнодушному Танатосу: — Погоди, и ты ничего даже не ответишь? — Как он тебе ответит? Он глухонемой! — не выдержал Тесей, заливаясь смехом. Загрей внезапно почувствовал укол будто бы боли, тонкого разочарования, и даже не из-за того, как торжествовал Тесей, упиваясь неосведомлённостью оппонента. Может быть, дело было в том, что у загадки, над которой Загрей в кои-то веки решил задуматься, оказался такой простой ответ? — Нет, стой, я же видел, как… — Загрей потёр лоб. — Они же с Мегерой общаются, нет? — Конечно, потому что она единственная на кафедре знает язык жестов! — А по губам? — Мегера говорит, он не умеет, — пожал плечами Тесей. — А даже если умеет — не показывает. — И, пользуясь этим, он после паузы продолжил тем же жеманным тоном: — Если бы их отец не работал так тесно с твоим, не видать этим двоим высшего образования. Всё грязь от грязи, золотая молодёжь. Заг вдруг чётко осознал, что кололо его изнутри — омерзение. Наверное, именно этого и добивался Тесей, потому что по пищеводу опасно прошла волна, и даже желание раскрошить все кости в его теле не придавало сил. Потому что отвращение Загрей, кажется, испытывал не столько к Тесею, сколько к себе. Пока он с остекленевшим взглядом ковылял куда-то в сторону туалета, Танатос прошёл к арке, отделявшей прихожую от гостиной. Если зажаться в угол между ней и книжным шкафом, можно было стать почти невидимым и спокойно втыкать в телефон, пока его услуги водителя снова не понадобятся — это Танатос усвоил ещё в тот раз, когда они с Гипносом попали сюда впервые. Спустя какое-то время Дионис вернулся, таща с собой уже бокалы не винные, но коктейльные — для себя и для гостя. Он тут же принялся рассказывать Тесею, что случилось на кухне. К ним подошли ещё двое, пытаясь втиснуться в беседу. Остальные тела, набивавшие квартиру, скучивались по интересам, лишь изредка перемежаясь. Угловой диван пополам поделили друзья Гипноса и футболисты. Около стола с напитками скопилось больше всего народа — там громко смеялись и поднимали, словно кубки, стаканчики пластмассовые с бухлом. Какая-то парочка поблизости публично выясняла отношения — настолько привычное здесь зрелище, что никто даже особо не обращал внимания. Все участники данного процесса уже были упиты практически в срань, что парадоксальным образом одновременно и помогало, и мешало коммуникации. Танатос глянул на брата. Их компания тоже каким-то чудом отвоевала себе немного вина. Пускай отдыхают. Дионис паль на стол всё равно не поставит. Расшатанной металлической ручкой гремела дверь ванной, закрываясь и открываясь во все стороны. Те, чья очередь ещё не подошла, начинали заниматься развратом прямо в коридоре. Загрей прошествовал мимо Танатоса, даже не заметив его, и нырнул прямо в центр толпы, расступившейся перед ним. Налетать на Тесея прямо сейчас было бесполезно, но в его планы это определённо входило. Кто-то, сидевший на колонке — буквально, на огромной колонке, какие стоят на сценах, — баловался с музыкой. Если ещё полчаса тому назад гости как-то на это реагировали, то сейчас все вяло сошлись на том, что между мерзотнейшей попсой и низкокачественным рэпом разницы особой нет. Через открытую балконную дверь дул прохладный летний ветер, развевая шторы и напоминая измождённым студентам, что они ползут по финишной прямой. Почему-то даже с открытым окном в гостиной сохранялся повисший над толпой туман — сразу несколько людей от нечего делать заполняли комнату паром электронных сигарет, чем навлекали на себя гнев отдельных личностей, но не более. Время близилось к часу ночи, а самое интересное ещё даже не начиналось. Вечеринка оживилась, когда какой-то задохлик с тонкой душой то ли на спор, то ли от разбушевавшихся в сердце эмоций, попытался спрыгнуть с балкона, что-то крича про аэродинамику. Дионис и несколько молоденьких девушек шлюховатого вида честно пытались его отговорить. Задохлик всё равно прыгнул. Дионис, хлопнув себя по лбу, пошёл на улицу — в тапочках и пиджаке, который натянул, сняв с вешалки в прихожей. Девушки моментально переключили своё внимание на Загрея. Тот внимал их речам с отсутствующим взглядом и лицом препода, который, конечно, дослушает до конца из вежливости, но уже точно знает, что ничего выше «неуда» не поставит. За отказом последовало выплеснутое в лицо вино. Где-то на противоположном углу комнаты закатил очередную сцену без какого-либо определённого адресата Тесей — по пьяни принялся орать что-то про замерзающее от одиночества сердце. Загрей лишь кинул в его сторону кислый разочарованный взгляд — Тесей в его глазах пал уже так низко, что ударить его было даже хуже, чем лежачего. Танатос подошёл к дивану, где ботаники и футболисты, по очереди посылая гонцов к столу за бухлом, выслушивали жалобы друг друга на отвратительное руководство, пытаясь в ответ доказать, что нет, это им хуже живётся. На спинке той половины дивана, которую занимали его друзья, посреди громкой музыки и голосов спал, словно младенец, Гипнос. Все участники дискуссии уже были настолько пьяны, что на его брата никто толком внимания не обратил — Танатос спокойно взял обмякшее тело на руки, прижимая к себе, и понёс прочь с мансарды. На лестнице скопились в основном парочки — кто-то обжимался в углах, кто-то пьяный или обдолбанный сидел на ступеньках, кто-то просто жался к стенам. Какой-то парень объяснял своей девушке (или заинтересованной в данной должности кандидатке) некоторые хитросплетения судеб собравшихся на вечеринке людей. Когда мимо прошёл Танатос, юноша не забыл сделать пару неоригинальных комментариев и о нём, и затем о Мегере, и затем ещё о ком-то… Хотя бы Гипноса не тронул, и на том спасибо. Укутав брата в одеяло на заднем сидении, Танатос проделал обратный путь в квартиру. На лестнице буквально за те несколько минут, что его не было, не осталось почти никого — значит, началась какая-то заварушка. Танатос едва смог протиснуться в дверь и дальше через набитую прихожую. Толпа ликовала. Все скучились вокруг нескольких метров свободного пространства в гостиной, откуда уже вытаскивали чью-то смутно знакомую бессознательную тушку после качественного массажа морды кулаками. Следующие участники совершенно мирного и ненасильственного выяснения отношений уже разминались: — Тебе, сука, мало прошлого раза? Тебе и второй глаз выцарапать? — Только попробуй пальцем тронуть, гнида! — Я тебя так угандошу, что мать родная не узнает! Сборище вокруг наполовину одобряюще улюлюкало. Удар ниже пояса — это, может, и подло, зато зрелищно, особенно когда у тебя у самого там ничего такого чувствительного нет. Если в прихожей толпа пыталась вытолкнуть инородное тело прочь из квартиры, то в гостиной Танатоса сразу же пихнули на стихийно образовавшийся ринг. Фобос был слишком увлечён схваткой с упитым в стельку Загреем, и новоприбывший достался Деймосу, наблюдавшему со стороны в попытке перевести дух. И он, и зрители затаили дыхание, и, пока Деймос раздумывал, Танатос ухватил возможность — пользуясь разницей в росте, нанёс несколько разминочных ударов по лицу и добил в печень. Деймос попытался уронить соперника на пол, но в итоге упал сам под градом ударов по корпусу. При попытке подсечки получил по колену и, взвыв, отполз, надеясь на реванш. Фобос и Загрей попеременно пытались прижать друг друга то ли к стене, то ли к полу. Фобос при этом пускал в ход то ногти, то зубы, и у Загрея уже вся шея была как-то неуклюже исцарапана, а предплечья — искусаны. Он, в долгу не оставаясь, успел разбить обидчику едва зажившую после прошлой их встречи губу, но на что-то большее у него уже просто не хватало координации. Танатос, глухой к чужой боли и злости, схватил Загрея за шкирку, ногами и свободной рукой отпихивая от него одичавшего Фобоса. Пришлось упрятать непутёвого к себе за спину, чтобы спокойно разобраться с Аресовым сыном. Тот сразу бросился на Танатоса, который вовремя перехватил его руки — несколько секунд они так и пытались пересилить друг друга, пока Танатос, вовремя пригнувшись, не схватил его со спины. Повалил на пол, добивая уже чисто для галочки, пока Фобос не перестал пытаться выдрать ему волосы, чтобы хоть как-то отплатить за испорченную репутацию. Оставив поверженного соперника так и лежать на холодном паркете и не став дожидаться, пока очухается его близнец, Танатос схватил за плечи едва отдышавшегося Загрея, выводя плохо соображающее тело из квартиры, и толпа благоговейно расступилась перед ними. Спускаясь по уплывающей куда-то из-под ног лестнице, Заг уже сам хватался за куртку, за толстовку, за руки Танатоса, пытаясь выбраться на свежий воздух целиком. Спокойная, почти безветренная летняя ночь холодным дыханием огладила его лицо, заползая под разорванный, всё ещё мокрый ворот футболки. Предплечья покрылись гусиной кожей, и Загрей счастливо улыбнулся, и ему показалось, что он смотрел огромной мягко светящей из-за дымки редких облаков луне прямо в душу, а она — ему. Позади над головой скрипнула, открываясь, оконная рама, и музыка из квартиры стала отчётливее слышна на улице. Из окна кухни высунулась, сидя на подоконнике, Мегера и швырнула в Загрея сначала курткой — она приземлилась прямо на крышу чьей-то машины, припаркованной напротив входа, — затем рюкзаком, который рухнул ему под ноги. — Мег! Спасибо, радость моя! — Заг, кое-как подобрав вещи, послал бывшей воздушный поцелуй. Девушка лишь закатила глаза и слезла с подоконника. Вместо неё в окно тут же высунулся Дионис: — Тебе спасибо, что хоть как-то расшевелил эту тухлятину! — помахал он Загрею. Тот ответил реверансом, и Танатосу пришлось потянуть его за шкирку снова, чтобы помочь удержать равновесие. — На следующую вечеринку ты тоже приглашён! Кто-то в квартире заорал нечеловеческим голосом, и окно за встревоженным Дионисом тут же захлопнулось ещё до того, как Загрей успел его поблагодарить. Расходящийся после кульминации вечеринки народ снова стёк по лестнице. Несколько парней, убедившись, что хозяин хаты не смотрит, сели на крыльце, раскуривая явно не табак. Как соседи Диониса мирились с происходящим, оставалось для Танатоса уже который год тайной. Он, позволяя Загрею цепляться за него, вёл его, медленно трезвеющего, к машине, оставленной чуть ниже по улице. — Так жалко, что тебе сегодня нельзя пить, — бормотал Загрей, пока его заботливо запихивали в салон. — А то могли бы что-нибудь сымпровизировать — знаешь, типа языка жестов… свой какой-нибудь выдумать… оно же так работает? Танатос, уже не надеясь на благоразумие скандалиста с пассажирского сиденья, сам пристегнул его ремень безопасности. Загрей внезапно, начиная осознавать всё произошедшее, захихикал, зная, что не потревожит посапывающего под одеялом Гипноса. Танатос завёл машину со второй попытки, а Загрей всё продолжал смеяться, пытаясь что-то сказать и тут же захлёбываясь, задыхаясь, и вдруг остановился, почувствовав, что что-то не так — под веками влажно щипало. Заг шмыгнул носом, хватая ртом воздух, тщетно пытаясь отсмеяться. Они медленно выехали с узкой улочки, где жил Дионис, на широкую и почти пустую в такой поздний час главную улицу городка. Загрей откинул голову назад и запутался взглядом в проводах, нависших над дорогой. Он не спал прошлую ночь и вполне мог бы вздремнуть сейчас, но почему-то сон совсем не шёл. В горле комом встало ощущение неотплаченного долга. — Извини за весь этот пиздец, — вдруг ровно, отчётливо и очень-очень устало произнёс он. — Надо было сразу Тесея придушить. За тебя и за Гипноса. Знал бы, что такая дичь будет твориться, не пошёл бы. Мне… — Загрей тяжело вздохнул, замолчав на секунду. — Мне правда жаль насчёт твоего отца. Я понимаю. У меня у самого мама умерла. При родах. Расплывались летящие над машиной фонари в расфокусированном взгляде. Даже если Танатос умел-таки читать по губам, сейчас он не мог отвести взгляда от дороги, и Заг почувствовал, как дышать стало чуть свободнее. — Я ведь даже хуже него. Как меня вообще можно терпеть? Наверное, надо действительно быть глухим. Хотя ты тоже хорош, даже не сказал… — Загрей снова резко сорвался на смех, кое-как закончив фразу сквозь слёзы: –…даже не сказал ничего! И Гипнос тоже — нашлись актёры!.. Он быстро успокоился, глядя искоса на неподвижное бледное лицо водителя. Они выехали на окраину города, мимо старых каменных домов, кафе и магазинов медленно пробираясь к выезду на серпантин, переходящий в горную трассу. Под одеялом Гипноса вибрировал изредка телефон — товарищи по дивану наконец сообразили, что он куда-то пропал. Загрей уже потянулся к радио, но решил, что и в тишине им сидится нормально. — На самом деле, — серьёзно, насколько получалось, продолжил он, — я ещё в больнице понял, что больше не хочу всё это играть. Это же всё равно уже ничего не изменит — только отца лишний раз выбесит. Он теперь ещё больше уверен, что нельзя было меня отпускать ни в какие другие университеты. Я ему и без этого репутацию порчу. Я для него всю жизнь — одна сплошная порча репутации... Он застыл на несколько секунд, прокручивая в голове размытые воспоминания о драке на стадионе, о больнице, о свинцовом презрении во взгляде Аида. Затем продолжил внезапно: — …И тогда, в палате, до меня после наркоза, дошло, как же мне это всё надоело. А я даже не представляю, как ещё себя вести — знаешь это чувство, когда от тебя уже все чего-то ожидают, и тебе приходится подчиняться, потому что… если ты не тот, кем тебя видят все остальные, то кто? Кто есть актёр без роли? Если сбросить броню — набросятся и съедят. Нельзя же просто притвориться, будто… будто всего, что я натворил за два курса, не было, и ожидать, что мне всё простят. Я бы всё отдал, чтобы вернуть того человека, которым был тогда, до колледжа. Я просто хочу всё начать с чистого листа. Разве я многого прошу, вот скажи мне? Загрей сделал паузу, сжав дрожащие губы. Взял из подстаканника несчастную бутылку из-под гаража, попытался хоть что-нибудь разобрать на этикетке и тут же сдался. Несколько минут он глядел в окно, пытаясь обработать все накопившиеся мысли, но ощущение, что для этого их надо высказать вслух, не покидало. Он решил всё-таки закончить сеанс бесплатной терапии: — Я понимаю, что отец — он… Знаешь, он не хотел ничего плохого, да только не умел ничего хорошего. Думает, будто у меня мозгов не хватит самому ни универ, ни даже колледж его окончить. И что если я закончу на тренера, то у меня не будет будущего. И что если меня насильно держать здесь и всучить диплом химика, то его родительский долг будет исполнен. Он же уже потерял жену — конечно, будет трястись и над сыном. Загрей затих, прислушиваясь к ощущениям. Он продолжил угрожающе-спокойно, уверенный, что беседует сам с собой: — У отца в кабинете огромный, шикарный такой камин. Мне кажется, он туда выкинул моё письмо из универа. Прямо в огонь — и, пока оно горело, сидел и зачислял меня в свой ёбаный колледж. А сейчас растапливает моими заявлениями об отчислении. Давай свергнем правительство и запретим все камины? — попросил он шёпотом у Танатоса. — Пожалуйста. Тогда он ничего не сможет больше скрывать. Старый седан стремительно катился вниз по трассе вдоль холма. Загрей снова уставился в окно — прижавшись лбом к холодному стеклу, он неотрывно глядел на бегущий вдоль дороги отбойник, мерцавший светоотражающими полосками. Его сейчас мог везти кто угодно и куда угодно, и ему честно было бы плевать. — Просто представь, сколько вещей сложилось бы совсем по-другому, если бы мама не умерла при родах, — пробормотал он. — Если бы она вообще не рожала меня — у неё бы всё было так хорошо… и у всех, кто её окружал, тоже. А вместо этого она отдала свою жизнь за мою. С которой я наделал непонятно что. В пьяной голове тяжёлым набатом гремели все слова отца, сказанные в пылу споров и драк. В бликах на стекле мерещился огонь его глаз, и в сердце в ответ закипала слепая злость. Жалеть себя сейчас хотелось меньше всего — это ощущалось как признание победы Аида. — Пускай он сколько хочет твердит, что я бесполезный, — кивнул сам себе Загрей. — Если даже вы с Гипносом готовы горы свернуть, то у меня точно нет никаких оправданий. Закончу на химика и пойду к отцу в лаборатории работать чисто ради того, чтобы посмотреть на его рожу. — Он улыбнулся и, повернув голову к Танатосу, прищурился левым глазом. Щёки обоих гладил свет проносящихся мимо фонарей. — С тобой, оказывается, приятно болтать. Вот ты мог представить, что у нас есть что-то общее? Не знаю, это глупо, но я не могу поверить, что кроме этой каменной маски у тебя больше нет ни чувств, ни эмоций. Должно же быть хоть что-то. Каменную маску без чувств и эмоций проникновенная речь не убедила даже шелохнуться. Загрей усмехнулся игриво, снова почувствовав себя комфортно в собственной вседозволенности: — Воспринимай это как хочешь, но я был бы не против узнать тебя поближе. — И тут же искренне добавил: — Правда. Если бы только мы умели говорить на одном языке. Едва он сказал это, машина затормозила, плавно съезжая к обочине. Загрей побледнел, глядя, как Танатос отстёгивает ремень безопасности и выходит в ночь. «Слышал или не слышал?» Стоило ему только привыкнуть к тому, что его действия и слова по отношению к этому странному человеку всё равно не понесут никаких последствий, и вот они, последствия, наступили — Танатос обошёл капот и открыл для Загрея дверь, приглашая выйти из машины. Стараясь не делать резких движений, Заг отстегнул свой ремень и осторожно ступил на приятно зашуршавший под ногами гравий, надеясь, что в следующее мгновение вокруг его шеи не сомкнутся чужие пальцы. Они остановились на повороте очередного серпантина, достаточно высоко к вершине, откуда на лесистую долину между скалистыми холмами открывался живописный вид. Воцарившись на теперь совсем безоблачном небе, луна ласкала ярким холодным светом не тронутые цивилизацией луга, верхушки елей и клёнов и даже какое-то одинокое озеро вдали. Лес едва колыхался под лёгким ветром. На него Загрей и Танатос смотрели сверху, словно с балкона. Сзади промчалась по трассе, красиво войдя в поворот, иномарка, и снова повисла абсолютная, нисколько при этом не гнетущая тишина. Только где-то в лесу что-то ухнуло, и стая ворон поднялась над кронами деревьев. Танатос, засунув руки в карманы, сел на отбойник, через плечо оглядывая раскинувшийся перед ними пейзаж. Загрей так и остался стоять рядом, пытаясь вдохнуть ещё глубже, чем полной грудью. Казалось, свежий воздух должен был помочь привести мысли в порядок, но вместо этого раскинувшиеся вокруг просторы опьяняли только сильнее. Он, наверное, выглядел полным идиотом со своей беспечной улыбкой. Может, ему и было с высокой башни плевать на пейзажи — не виды дикой, нетронутой человеком природы вызывали у него сейчас безумный восторг. В детстве Загрей был по рукам и ногам скован опекой отца, которую уже через несколько лет ему заменит работа. Лишь здесь и сейчас он был по-настоящему свободен. Волен делать что угодно, совершать любые ошибки и извлекать из них любой опыт. Вот они, лучшие секунды его жизни. Уходят, чтобы никогда не вернуться.***
Загрей разлепил левый глаз кое-как и решил не рыпаться особо — наверное, это было единственное умное его решение за последние несколько дней. Последним, что он запомнил, стал именно ночной лес с чистым-чистым небом и яркой-яркой луной. Дальше шла пустота. Он попытался потянуться. Голова, уперевшись во что-то твёрдое, отозвалась болью — пришлось расслабиться, обмякнуть и полежать немного неподвижно, чтобы в черепе всё устаканилось. Загрей протёр глаз. Он лежал на кушетке, укрытый с ног до головы чёрным пледом. Под затылком — подлокотник да вместо подушки рюкзак с курткой. В пристройке царил полумрак, сквозь окошко лились остатки лучей скупого вечернего солнца, но в основном комнату освещали растопленный камин и лампа на столе. Где-то на заднем плане, мягко бормоча текст себе под нос, маячил Гипнос. Время от времени шелестели в его руках листы. Перечитывая вслух черновик сценария, что-то время от времени вычёркивая, он мерял костюмерную ритмичными шагами — скрипели сухие половицы. Его брат вообще не стал заморачиваться. Танатос сидел на привычном месте с одной только разницей — через свои колени он перекинул ноги Загрея и уже на них сверху поставил ноутбук. Заг уронил голову набок. На кофейном столике прямо напротив его лица обнаружилась полная кружка воды. Он протянул руку и выхлебал содержимое кружки в два глотка — легче особо не стало, но подняться за водой самому ему не позволяло состояние. Загрей упёрся затылком в подлокотник и осторожно достал из-под шеи рюкзак. Повязка на правом глазу едва держалась после всех его приключений — менять её в идеале надо было каждый день по несколько раз, но всё воскресенье Загрей, похоже, успешно проспал. Он выудил из сумки пакетик с медицинской всячиной и снял старую марлю с глаза. Танатос внезапно перестал печатать, и повернул к нему голову, и так и застыл, глядя сверху вниз с каким-то тихим и торжественным, не высказанным вслух ни одной мышцей лица беспокойством. Загрей попытался приоткрыть травмированный глаз и хоть как-то сфокусироваться на размытой фигуре в капюшоне. Левый его глаз переливался в свете камина радостным яблочным, но правый — Танатос никогда не видел такой ярко-карей, цвета горячего шоколада радужки. По нижнему веку ползли две красноватые линии медленно заживающего шрама, сходящиеся в одну. Чуть воспалена была роговица. Карий глаз заслезился — слишком долго держать его открытым было больно. — Отвратительно, да? — печально улыбнулся Загрей, как будто Танатос его слышал, и закапал глаз какими-то каплями из пакета. По виску покатилась слеза. — Левый от матери и правый от отца, — объяснил он заспанным хриплым голосом, наспех обрабатывая рану перед наложением повязки. — Помню, как меня везли после драки в больницу, и во время операции, и пару часов после — было просто дико больно. И я вдруг понял, что мне абсолютно параллельно, лишусь я глаза или нет. Уже представлял, как сделаю протез такой же зелёный, и будут у меня нормальные, красивые глаза. Как у мамы. И не надо будет каждому первому пояснять за гетерохромию. Загрей уже привычным движением сложил из марли аккуратную подушечку и закрепил её на коже пластырем. — …Теперь-то я понимаю, что ни красота, ни тёрки с отцом не стоят зрения, — подытожил он, качая больной головой, — но в бреду у меня были совсем другие приоритеты. Они снова погрузились в молчание. Гипнос, вряд ли обративший внимание на чужой монолог, продолжал править сценарий. Танатос погрузился обратно в работу. Загрей, зевнув, снова потянулся. Он искренне ждал, что его сейчас заставят либо убрать ноги, либо убраться с кушетки полностью. Ещё бы был у Танатоса способ это сделать. Даже как-то грустно становилось при мысли о том, что из всех студентов единственной, кто более-менее мог с ним разговаривать, была именно Мегера — не в упрёк ей, но Танатос Загрея терпел явно не от хорошей жизни. Конечно, Заг знал о существовании интровертов — возможно, ему и самому иногда было полезно ограничить контакты, полежать одному в больничной палате и порефлексировать. Но прожить так всю жизнь казалось невозможным. Под затихающий треск поленьев в очаге, Загрей, снова проваливаясь в сон, размышлял о том, что Гипнос наверняка знает язык жестов и надо будет попросить его показать хоть парочку — может быть, на днях, когда их существование наконец перестанет состоять из пар, зубрёжки, отчаянных попыток спасти театр и не менее отчаянных — выспаться.***
Делать Загрею было откровенно нечего — для пар слишком поздно, для развлечений слишком рано. Регбисты сегодня ушли от мерзкой мороси, грозившей перерасти в ливень, под крышу, и мешаться им в тесном спортзале не хотелось. Побренчать на гитаре было нельзя, ибо снова за зубрёжку засел сосед. Оставался театральный. Загрей там уже стал постоянным гостем — по тому или иному поводу заходил каждый день. То скоротать большую перемену, то перетереть за план съёмок, то просто погреться. Он привычно постучал в дверь, и та с тихим скрипом отворилась. Гипнос, увидев гостя, поспешил его впустить, подозрительно молчаливый. — Что-то случилось? — обеспокоенно спросил Загрей. — Я не вовремя? — А? — Гипнос тряхнул кудрями, пытаясь очнуться от задумчивости. За ухом — карандаш, в руках — очередная мятая тетрадь с лекциями. — Нет, нет, всё в порядке, — заверил он и, пропуская, предупредил: — Только тише, не отвлекай. Завтра зачёт по психофармакологии. — И ты туда же? — Загрей прикрыл глаз рукой устало. Сессия сразила колледж эпидемией, и он часто забывал, что только у него от этой заразы был нехилый такой иммунитет. Куда бы он ни шёл, везде он был лишним. Гипнос прошёл обратно к своему креслу. Поленья в камине ещё только-только разгорались, громко треща, и он уютно укутался в одеяло, возвращаясь к чтению. Танатос, как обычно, восседал на кушетке, одной рукой перепечатывая что-то из бумажной книги с потрёпанным тёмно-зелёным переплётом, пока вторая покоилась покровительственно на стопке папок — возможно даже тех же, что таскала с собой Мег ещё на той неделе. На столике лежало несколько чуть мятых листов, над которыми последние три дня неустанно корпел Гипнос. Загрей подошёл тихо, мягко перекатываясь с пятки на носок — половицы всё равно поскрипывали, но не так яростно, как обычно. Гипнос проследил за тем, как он подбирает со столешницы сценарий. — Озвучку можно начать завтра, после пар, — сразу сказал он. — Угу, — кивнул Загрей, не столько читая, сколько вдумчиво рассматривая текст там, где мелькали рукописные исправления. У Гипноса почерк был неожиданно красивый для человека, который решил, что проспать всего лишь треть своей жизни — это как-то непозволительно мало. Замысловатые узорчики и фигурки, плясавшие вокруг абзацев, несомненно вносили наиболее значимый вклад в содержательную часть их будущего киношедевра. — Я уже разделил текст, но если хочешь читать ещё какие-то части — забирай. — Гипнос вынул из-за уха и протянул Загрею карандаш. — Угу, — снова кивнул тот и зажал карандаш в зубах, потому что обе руки были заняты листами, пока он, хмурясь, пытался вспомнить, в каком порядке они следовали друг за другом. Комната снова погрузилась в сосредоточенную тишину. Гипнос, не в силах держать шею и спину прямо, сгорбился над лежащей на коленях тетрадью. Те мизерные остатки энергии, что у него были, уходили на то, чтобы не дать векам сомкнуться. Загрей смотрел, как скользят его глаза по строкам, и ощущал себя лишним. Впервые за два года он чувствовал вину за то, что мог ничего не учить и не учил специально. Он планировал вылететь ещё с самой первой сессии и на половину экзаменов даже не явился — после каникул выяснилось, что он закрыл её лучше некоторых хорошистов. То ли колледж, то ли он сам, то ли они оба определённо были прокляты. Учись Загрей в университете, куда собирался поступать изначально, и на той специальности, на которую хотел, — он бы сидел в обнимку с конспектами, и ныл бы о том, как ему не пригодятся эти предметы в жизни, но всё равно бы зубрил, и приходил бы на зачёт, и мялся бы неуверенно под строгим взглядом профессора, и радовался бы, как щенок, выстраданной тройке, и, падая на первую подвернувшуюся поверхность, чтобы отоспаться, планировал бы, на что потратит драгоценные недели каникул. Наверное. Тысячи студентов готовы были всё отдать за возможность получить диплом и не маяться. Загрей чувствовал себя виноватым перед всеми этими людьми. Он был счастлив только тому, что отец не попытался засунуть его на какой-нибудь медицинский, фармакологический или даже ветеринарный факультет. С дипломом химика и пустой головой Загрей уже был немного безопаснее для общества. Гипнос клевал носом — напротив него стояла опустошённая кружка со следами быстрорастворимой гадости на дне. Загрей сел на кушетку, стараясь не потревожить воцарившуюся в комнате гармонию, чувствуя, что сам понемногу становится её неотъемлемой частью. Так они теперь и живут — Гипнос дрыхнет, Танатос заливает в себя кофеин в неестественных количествах, а Загрей пинает фаллические объекты, но очень осторожно, чтобы не нарушить тонкий природный баланс. Один близнец, устав от бесполезной борьбы, в конце концов уснул, пока второй привычно потягивал энергетик из банки. Загрей, уже зная, что ему не выскажут за странное поведение, сравнивал их, вглядываясь в лицо то одному, то другому, но никаких новых выводов не сделал — их действительно объединяла разве что аномальная бледность. Притом кожа Танатоса от природы была куда смуглее, чем у Гипноса, но словно бы выцвела от недостатка и без того редкого в их краях солнца. Заг, развалившись рядом на кушетке, лениво всматривался в сухие губы, в отчётливые скулы, затем скользнул взглядом по рукам, сжимавшим ноутбук. Что-то было не так. Чёрный лак местами был сцарапан с ногтей — Загрей узнал этот нервный жест, потому что Мегера делала то же самое, сохраняя спокойное лицо и голос. Но он не помнил, чтобы её ярко-розовый лак окрашивал саму ногтевую пластину. Заг прищурился, подаваясь всем телом чуть вперёд, чтобы рассмотреть поближе, и тут же отшатнулся. Где-то внутри что-то осело тяжёлым, неудобоваримым дискомфортом. С Танатосом что-то было очень серьёзно не так. Загрей сидел так несколько секунд, пока рука с посиневшими ногтями не потянулась снова к столику. Поддавшись первому импульсу, он сразу выдернул у Танатоса жестяную банку, резко вставая с кушетки, и швырнул в мусорку под столом. Направился уже к двери и прочь, но вдруг повернул обратно. Постоял задумчиво над корзиной и, подобрав несчастную жестянку, пошёл с ней к выходу на улицу. Отворил тяжеленную дверь, и вылил на газон рядом с каменной лестницей всё, что оставалось в банке, и только тогда вернулся, чтобы выбросить её окончательно. И ушёл совсем, хлопнув дверью. Когда он вернулся, чуть запыхавшись от быстрой ходьбы по холоду, в пристройке не поменялось почти ничего — только солнце зашло совсем, и помещение погрузилось в темноту, в которой светился лишь экран ноутбука. Загрей скинул мокрую куртку и включил сразу двумя руками и настольную лампу, и чайник. Затем достал из рюкзака свою маленькую нарколабораторию — полупустой пакет молотого кофе и коробку бумажных фильтров. И гранат. Он к нарколаборатории отношения не имел, его Загрей просто ухватил в супермаркете по скидке. Пока чайник кипел, он взял подвернувшуюся ложку и кое-как проткнул кожуру, чтобы уже голыми руками разделить фрукт на две половины. На стол просыпалось несколько зёрен. Как только чайник закончил кипеть, Загрей с полной детского предвкушения улыбкой принялся творить магию. Он раскрыл два кофейных фильтра и, поставив их в кружки, мимолётно смочил каждый кипятком. Затем отмерил в каждый молотых зёрен — чтобы покрепче — и залил осторожной, тонкой струёй кипятка, перемешивая ею кофе. Комнату постепенно заполнил чудесный аромат. У всех любимых сортов Загрея были уютные ореховые ноты. Их, когда привыкаешь, становится трудно уловить, но если пить дешёвый кофе, то сразу заметно их отсутствие. Едва сцедилась первая порция, Заг добавил кипятка, привычными, отработанными движениями смывая им осевшую на стенках фильтра гущу. Две порции кофе, которые в сравнение не шли с гранулированным суррогатом, были готовы. Загрей поставил обе чашки на столик и ту половинку граната, что больше, положил на клавиатуру ноутбука. Часть его просто надеялась, что Гипноса было так легко игнорировать, потому что ему самому постоянно требовалась помощь. — Поешь, — вздохнул он и, зная, что никто не услышит, добавил совсем тихим, съезжающим в шёпот голосом: — Пожалуйста. Устало упав на кушетку рядом, Загрей жадно вгрызся в свою половину — он не видел смысла по-другому есть гранаты. С уже забытым удовольствием, как в детстве, перемазываясь в сладком соке, он поедал любимый фрукт — этот был на удивление спелым, хотя сезон ещё вроде не наступил. Танатос осторожно глотнул кофе. Не отрава. И, чудо, залпом пить не стал. И только когда от его части оставались считаные зёрна, Загрей заметил и, заворожённый, замер: он, ни на секунду от зубрёжки не отвлекаясь, взял тонкими пальцами одно зёрнышко, янтарём переливающееся в угасающем пламени камина, и медленно положил себе в рот. Где-то выпал в середине мая снег. По языку нежным бархатом растекался ореховый привкус. Подучить конспекты по аналитической химии вдруг показалось не таким уж скучным занятием.***
Танатос, натянув кожанку поверх толстовки, вышел из машины последним и забрал у близнеца заботливо взятую с заднего сидения сумку, которую обычно носил через плечо. — И чего там у тебя навалено? — пробормотал Гипнос, когда рука, избавившись от тяжести, рванула вверх. Обычно Танатос таскался с этой сумкой на пары — но не взял же он с собой учебники или ноут, в самом деле. Ворчание Гипноса заглушил хлопок дверцы седана, незаметно припаркованного в кустах раскинувшегося рядом с электростанцией леса. Загрей, накинув рюкзак, прошёл чуть вперёд, разглядывая полуразрушенный недострой, разукрашенный выцветшими граффити на серых стенах нескольких зданий. Все они составляли огромный, но довольно компактный комплекс — корпусов явно должно было быть больше, но многие из них не выросли дальше первого этажа с торчащей из стен ржавой арматурой. Братья повели его куда-то вдоль увенчанного колючей проволокой бетонного забора, пока наконец не остановились напротив особенно потрёпанной секции, пестрящей грязью чьих-то ботинок. На ржавых болтах висела чуть прогнувшаяся металлическая табличка. По тем буквам, которые ещё не смыли бесконечные дожди, можно было разобрать: «Посторонним вход на территорию охраняемого объекта воспрещён». Загрей, задумавшись, поднял голову к пасмурному небу, куда тянулись широкие градирни. На сером бетоне тоскливо темнели подтёки — весь день неприятно моросило. Ощущение преступности их грядущих деяний внезапно не щекотало шальным весельем, но тянуло где-то в животе. Величественные строения нависали, грозя вот-вот валом обрушиться на три дурные головы. «Какие из нас искатели приключений? Трое ментально-всё-ещё-подростков, которым сидеть бы и сидеть в своей конуре да греться у камина — а мы зачем-то решили нарушать законы», — хмуро подумал Загрей, ёжась и кутаясь в тонкую куртку. Случись Аиду после сегодняшнего вытаскивать непутёвого сына из-за решётки, последствия были бы ужасными. Он мог бы вполне логично разозлиться и отчислить Загрея, если бы только тот сам не хотел наконец свалить из колледжа. О нет, Аид найдёт другой извращённый способ превратить его жизнь в ад, и для начала он убедится, что Загрей точно не вернётся ни в одну из команд Ахиллеса. Думать об этом не хотелось. Заг решил сосредоточиться на документалке. Колючая проволока, явно не раз перерезанная пробиравшейся на заброшку молодёжью, оборванными витками висела по краям самой удобной для перелезания секции. Те, кто осуществлял наблюдение за объектом, наматывали новую, и так по кругу. Загрей уже открыл рот, чтобы высказать всё, что думает по поводу этой затеи — что у них какой-то дебильный сценарий, и погода всё равно отвратительная, и они замочат камеру, и надо было приезжать раньше, пока было ещё светло, и им всё равно не пробраться через этот идиотский забор, — но ничего из этого он сказать не успел. Танатос скинул на утоптанную землю сумку, вытащил из неё увесистый болторез и тут же всучил Гипносу. Сам подтянулся на заборе и, оттолкнувшись одной ногой от металлической таблички, осторожно уселся на ограждении, забирая инструмент, услужливо протянутый братом. — То есть, мы сейчас буквально те самые посторонние, которым вход воспрещён, — уточнил на всякий случай Заг. — Не боишься, что нас сдадут в ментовку судьи фестиваля? Гипнос, наблюдавший за сосредоточенной работой Танатоса, обернулся к Загрею. — Да ладно, думаешь, им до такого есть дело? — усмехнулся он. Бледные его кудри, намокнув, сильно потеряли в объёме. — Скажем, что записи взяты из личных архивов диггеров, пожелавших остаться анонимными. Танатос, старательно балансируя на бетонной стене, с силой сводил рукояти раз за разом, пока не щёлкнула последняя проволока, знаменуя их победу в схватке с государством. Блестя не просто колючками, но серьёзными шипастыми лезвиями, она гнулась крупными завитками. Танатос, бросив за забор оружие диггера в борьбе с законом, сам перевалился туда же, и Загрей увидел, как пружинисто закачались, задев его, концы проволоки. Гипнос уже подбирал с земли сумку, чтобы перекинуть её через забор — без болтореза она оказалась сравнительно лёгкой. — Подсадить? — предложил Заг. Гипнос кивнул и с его помощью забрался на толстую ограду. Танатос приготовился ловить, и Гипнос, помявшись немного, выдохнул, закрыл лицо руками и упал в чужие руки. Пока он смеялся от нахлынувшего волнения, Загрей прыгнул на забор с разбегу и одним махом перебросил ноги и корпус через ограду. Сумерки сгущались всё сильнее, и Танатос вынул из сумки фонарь — огромный и явно, судя по царапинам и сколам на корпусе, затасканный по множеству похожих мест. Крышка для отсека с батареями вообще отвалилась — её роль выполняла наклеенная в несколько слоёв изолента. Танатос включил фонарь и пощёлкал переключателем — свет сначала сменился рассеянно тусклым, затем ослепительным лучом, затем сбалансированно ярким, захватывавшим достаточно пространства. Загрей пока решил расчехлить камеру — надо было успеть сделать как можно больше снимков снаружи, пока не хлынул ливень и не стемнело. Гипнос, завидев аппарат, тут же протянул к нему руки: — Рокировочка! — Какая ещё рокировочка? — вскричал Загрей, у которого бесцеремонно отобрали камеру. — Гипнос, я за неё головой отвечаю! — Ага, и поэтому она будет намного сохраннее у Танатоса, — согласился Гипнос, забирая у брата фонарь и меняя их с камерой местами. — Да с чего? — продолжал противиться Загрей. — Да с того, что с двумя глазами всяко качественнее фотки можно снять, — осадил его Гипнос. Танатос молча подошёл к ним, смерив ледяным взглядом обоих спорщиков, готовый в любой момент вмешаться — разумеется, не на словах. Загрей только сейчас еле заметил, заглянув под капюшон, как лоб, нос и щёку ему расчертили три глубокие царапины, опасно подходящие к глазу. По смугло-серой коже медленно стекала пара капель крови. Он глянул обеспокоено в сторону Гипноса, но тот даже не обратил внимания, сосредоточенно перелистывая сценарий. Где-то среди шабаша, который он устроил на полях, затесалось несколько пометок с помещениями, где нужно было отснять подходящие кадры. — Пошли уже, пока светло, — махнул Загрей рукой, в качестве последнего слова посветив фонарём в лицо Гипносу — тот смешно сморщился, закрываясь. Троица двинулась к зданию единственного реактора станции. Танатос время от времени щёлкал затвором, пробуя разные режимы съёмки и запечатлевая вгоняющие в депрессию виды. Загрей мощным лучом указывал ему, где покрасивше, и тихо торжествовал каждый раз, когда Танатос, фотографируя указанное место, молча с его суждением соглашался. Разумеется, на запасном выходе из здания реактора висел замок — хлипкий и ржавый с виду, но способный выдержать попытку Загрея резко открыть дверь, уперевшись в стену ногой. Танатос, пихнув брату камеру, полез в сумку. Едва Заг, отойдя, хотел сказать, что дужку просто так не перекусить, как он, широко замахнувшись, снёс замок вместе с петлями тяжёлым болторезом, словно ломом. Вспорхнула где-то в лесу стая птиц. — Ну, можно и так, — только и пробормотал Загрей, улыбнувшись. Они, переступая ржавые обломки, осторожно зашли в бетонную постройку, почти полностью погружённую во тьму — вправо тянулся, изгибаясь дугой, длинный и пустой коридор, на изрисованных стенах которого оседал свет фонаря. Загрей даже не хотел предполагать, тянется ли этот коридор вокруг всего реактора. Мало ли какие твари могли поселиться в глухой темноте служебных помещений — благо, у компании было на этот случай весьма универсальное и весьма действенное оружие. Эвакуационная лестница вела в точно такой же коридор, но этажом выше. Близнецы, не произнося ни слова, уже направлялись к следующей, когда Загрей спросил: — Вы тут оба уже были? — Я — нет, — помотал головой Гипнос, тряся намокшей шевелюрой. У него уже на пятом пролёте начала появляться одышка. На седьмом или восьмом этаже рядом с лестницей обнаружился открытый шлюз, который вёл всё ближе к реактору, в огромные помещения, во тьме которых переплетались лестницы, ограждения, трубы, насосы. Всё это чем-то напоминало Outlast. Чтобы отогнать мрачные мысли и разбавить гнетущую тишину, Загрей нашёл себе новое развлечение — он то и дело показывал на различные элементы станции, и Гипнос тут же с радостью пускался в объяснения, для чего нужны всякие компенсаторы давления, парогенераторы, какие трубы куда ведут, зачем градирни такие огромные и из чего состоит сам реактор изнутри. Человеку явно делать больше было нечего, как учить всю эту информацию. Мысль о том, что ему всё это могло быть интересно само по себе, голову Загрея как-то миновала. — У меня вопрос, — остановил он Гипноса в какой-то момент неожиданно серьёзным голосом. — Задавай! — с вызовом обернулся тот. Непривычно было видеть его таким бодрым — он шёл спиной вперёд, щурясь в свете фонаря, и счастливо улыбался. Наверное, всё-таки подействовал выпитый ещё в машине энергетик, хотя Гипнос и утверждал, что ему они совсем не помогают. — Почему сюда так легко пробраться? — нахмурился Загрей. — Разве тут не должно быть всяких мутировавших животных, трёхголовых собак, всякого такого? Кучи военных, танки, блокпосты? — Для такого нужен реактор и чтобы в нём топливо реагировало! — рассмеялся Гипнос. — А здесь его так и не установили. Именно в этот момент они вышли в громадный круглый зал, в центре которого зияла гигантская дыра. Потолка не было — сверху, с пасмурного неба, лились остатки серого света. Стены, окружавшие отверстие в бетоне, пестрили работами непризнанных художников нашего времени. Гипнос, чувствуя новый прилив радости, со смехом покружился, задрав голову и рассматривая корпус. Танатос, навалившись плечом на металлическую дверь, вломился в какое-то вспомогательное помещение с окном, чудом до сих пор не разбитым. Пока он снимал, Загрей светил фонарём сквозь многослойное стекло — наверняка бронированное, чтобы в случае аварии обеспечить хотя бы минимальную защиту наблюдателю, размещённому за гигантским пультом управления. От мысли, что никакой катастрофы здесь не случилось — наоборот, её вовремя предотвратили, — на душе становилось чуть легче. Ненамного, но достаточно, чтобы игнорировать тоскливо-бетонную эстетику городов-призраков, ради которой сюда многие приходили. Мег бы здесь точно понравилось. Они тусовались в главном зале реактора чуть ли не час, пока Танатос, кажется, не запечатлел на фото и видео каждый квадратный сантиметр безликого бетона вокруг. Загрей, когда его помощь не требовалась, безучастно стоял у дыры реактора и смотрел на мерцающие в свете фонаря капли мороси, падающей через отсутствующий потолок. Гипнос под конец, устав ходить по пятам то за одним, то за другим, сел на пол, прислонившись к перилам. — Ты сейчас уснёшь, что ли? — тут же обеспокоенно спросил Загрей. Гипнос вяло поднял голову. — Я? Нет, я не хочу спать пока, — тихо ответил он. — Это просто лёгкая катаплексия. На улице начинало темнеть. Танатос поднял алюминиевую дверцу от уже ненужного электрощитка и, подойдя к перилам, выкинул её в дыру. Загрей посветил ей вслед фонарём, но довольно скоро дверца пропала в темноте. Они вдвоём прислушались — секунд через десять раздался глухой удар металла о бетон. — Спасибо, но нет, — отшатнулся Загрей, по пути ласково пиная Гипноса. — Вставай, чудище, пошли дальше. Чудище не ответило. Чудище, обняв руками худые коленки, крепко спало. Конечно, «лёгкая катаплексия». Танатос протянул камеру Загрею и лёгким, уже давно привычным движением подхватил брата на руки, поднимая его с холодного бетона. Загрею пришлось взять на себя роль оператора и камеры, и освещения. Надо будет обязательно заставить Гипноса указать это в титрах, как только он проснётся. — Куда дальше-то? — раздражённо спросил он, пытаясь как-то в двух руках удержать и фотоаппарат, и фонарь, и до нечитабельности мятый сценарий. Гипнос выделил ещё как минимум несколько помещений, которые по плану они должны были снять. Как бы ему ни хотелось поскорее отсюда свалить, умом Загрей понимал, что одним только главным залом им не отделаться. Вариант отложить съёмку тоже не рассматривался — не без обсуждения с остальными членами группы, которое, мягко говоря, было сейчас невозможно. — Тут что-то про блок управления. — Загрей поднял голову, слыша, как Танатос тяжёлой, но уверенной поступью уходит прочь из зала. Если он тоже за то, чтобы свалить, то Загрей был готов последовать без зазрений совести — лишь бы это поскорее закончилось. Но они не направились к шлюзу, вместо этого только выше поднимаясь по лестницам мимо гигантских цистерн и переплетающихся труб. Загрей просто светил под ноги, слушая, как стучит по бетону с нарастающей громкостью дождь, и думая, что будь что будет, и что он устал, и что металлический каркас при достаточном недосыпе становится вполне удобным и комфортным местом для сна — надо отдать Гипносу должное, и что сколько же выносливости надо, чтобы вот так вот легко на руках таскать людей по лестницам. Наконец они поднялись к переходу между зданием реактора и вспомогательным корпусом с турбинами. С вершины лестницы открывался впечатляющий вид и на зону реактора, и на гигантское пустое пространство, куда так и не установили генераторы. Загрей попытался сделать несколько снимков, надеясь, что на них потом хоть что-то можно будет разобрать. Кабинеты здесь уже больше походили на обычные, просто с очень толстыми стенами. Загрей, шагая за Танатосом, следовал светом фонаря за его взглядом, метавшимся по сторонам, пока они наконец не добрались до самого важного помещения с большой и тяжёлой дверью. По крыше застучал дождь. Тёмные коридоры медленно заполнял сырой ночной холод. Положив Гипноса на один из пустых корпусов щита управления, Танатос и Загрей спешно начали снимать мрачные интерьеры огромной комнаты. Солидарное желание поскорее убраться прочь со станции помогало находить общий язык без слов. Работу слаженного тандема прервал металлический грохот откуда-то снаружи. Танатос развернулся к двери. — Ветер, наверное, — отмахнулся Загрей больше, чтобы успокоить себя. — Или гром. Но оба вернулись к выходу из блока, выглядывая за скрипучую неповоротливую металлическую дверь. Снаружи всё было так же — по тёмно-серым коридорам эхом разносился стук капель, пол был покрыт равномерным слоем грязи, пыли и мусора, и — блять, кто только что посветил фонариком на лестницу? — Сверху, вроде, голоса, — сипло пробасил кто-то кому-то и по металлическим ступеням загремели шаги. Пока Загрей так и завис, пытаясь сообразить, получится ли у них каким-нибудь образом вырубить полицейских, относительно спокойный Танатос, не первый раз сталкивавшийся с такой мелкой неприятностью, закинул в его рюкзак камеру и на освободившиеся руки тут же подхватил Гипноса. Загрей сжал в дрожащих руках фонарь. Хлопнув дверью, они выбежали из блока управления — шаги на лестнице под торопливое «Эй! Посторонние! Нарушители!» сразу стали быстрее и громче. — Давай, давай, давай! — кричал Загрей, держа открытым люк, который вёл неизвестно куда, но другого выхода у них явно не было. Вроде страшно, а на губах — глупая улыбка, и на бегу пробивало на истерический смех. Танатос с тяжёлой сумкой и ещё более тяжёлой тушей наперевес физически не мог бежать быстрее. Уже закрывая за собой люк (не думайте, что Outlast ничему его не научил), Заг услышал топот двух запыхавшихся полицейских — по стенам, опасно приближаясь, запрыгал яркий свет фонариков. Нет, нет, нет, им нельзя было сейчас попадаться. Вообще ни в коем случае. Через огромный открытый корпус путь лежал простой — по лестнице с балкона несколько этажей вниз и прочь через выход. Загрей, несколько раз чуть не пересчитавший ступеньки головой, спрыгнул с последнего пролёта и фонарём принялся в панике шарить по стенам. Танатос, догнав его, тем же уверенным шагом направился к выходу, и люк сверху загремел, открываясь. Беглецы, сверкая в свете дешёвых полицейских фонариков пятками, бросились в служебное помещение, и стоило Загрею усомниться в верности их направления, как Танатос, молчаливо командуя, кивнул ему на одну из дверей кабинета. Весом трёх тел они проломили себе путь на свободу, под холодный ночной майский ливень. Увязать в грязи не пришлось — к главным воротам комплекса вела покрытая трещинами широкая асфальтовая дорога. Через контрольно-пропускной и открытую калитку, мимо оставленной полицейскими патрульной машины, усталым бегом — в лес, под сень деревьев, прочь. Оба хватали воздух ртом, слабой трусцой убегая глубже в рощу. — Надо… надо машину найти. — Загрей выключил фонарь и обернулся, гадая, бросятся ли полицейские за ними. На мгновение вокруг стало светло — как будто сработала вспышка фотоаппарата. Заг уже хотел проверить свой рюкзак, как сверху раздался оглушающий гром. Он даже не успел ничего сказать по этому поводу, потому что со станции, заглушаемый стуком капель по листьям, донёсся крик: — В лес убежали! В лес! Загрей, развернувшись, бросился за Танатосом, который, пытаясь успокоить дрожащее дыхание, мёртвой хваткой сжимая тело брата, продирался через кусты и бурелом. — Пошли в обход, — потянул его за рукав Заг. Измождённый не столько бегом, сколько стрессовой ситуацией, он бросился направо, рассчитывая утомить и сбросить с хвоста копов, обогнуть станцию, как можно скорее забраться в машину, включить обогреватель и уснуть, забыв про этот кошмар. Не то чтобы Танатос мог сейчас озвучить ему какой-то другой план. Наконец, несколько минут спустя, крики сиплым басом за спиной прекратились — по крайней мере, Загрей стал чаще себя ловить на том, что они мерещатся ему в ливне и громе. Можно было снова включить фонарь, чтобы во всей красе лицезреть, как живописная смесь из гнилых листьев, хвои, веток, муравьёв и песка под ногами с каждым шагом становится всё жиже. Заг остановился, оглядываясь. Хмуро следующий за ним Танатос тоже остановился, пытаясь отдышаться. Сощурился от очередной молнии, вспышкой осветившей глухой лес вокруг. — Погоди, где мы? — спросил, оглядываясь, Загрей. Насквозь промокшие волосы его прилипли ко лбу, и он рукой отодвинул чёлку на правую сторону, прикидывая направление. Он посветил направо: — Станция должна быть там, так? Двое (трое, но не совсем) вымокших студентов пошли направо. Бесконечные деревья начали сливаться, и Загрею казалось, что место, где они проходили десять минут тому назад, он бы не узнал. От радости приключения и побега не осталось и следа — хотелось истерически не смеяться, но плакать. А могли бы сейчас сидеть в костюмерной, пить кофеёк и ставить спектакль. Но нет, ему надо было выебнуться. Уж если взялся — надо было браться до конца, и место для съёмок предложить своё, где их присутствие не закончилось бы блужданием по лесу в попытках скрыться от полиции, и всё потому, что кое-кто возомнил себя на поле альфа-самцом, и, может быть, лучше уже просто сдаться копам и наконец признать, что отец был прав, и ничего дельного из него не выйдет, и… Они заблудились. Окончательно. Бесповоротно. Неоспоримо. У Загрея уже даже сил не было отстаивать свою гордость, мол, как так он, мужчина, всемогущий, всезнающий и всеумеющий, вообще мог потеряться в лесу — ну взял, ну потерялся, чего бубнить-то. Это когда-нибудь потом, когда они выберутся, он будет всем рассказывать, как спас их обоих от голодной смерти, и не то чтобы единственный свидетель сможет сказать что-то из серии «Ты и был причиной, по которой мы чуть не умерли», если только внезапно не выяснится, что всё это время Танатос притворялся глухим, но это же бред, да? Такого точно не может быть. Рядом зажурчала вода — Загрей сразу встрепенулся. В школе им, кажется, объясняли про то, как выбраться из леса, и он под страхом смертной казни не вспомнил бы ни одного совета, кроме «Идите вниз по реке — там всегда будет поселение». Выбраться к жилому дому, узнать адрес и заказать такси — тоже неплохой план. Только для этого реку надо было сначала найти, но вокруг были только кусты, поваленные гнилые стволы, ели, ясени, красота, природа, свежий воздух и никакого намёка на воду, кроме той, которая лилась с неба. «Дожили. Галюны начинаются», — подумал Загрей, потерянно озираясь по сторонам. Танатос прошёл чуть вправо, откуда, кажется, доносился плеск воды, и Заг последовал за ним сквозь какой-то разросшийся кустарник, и оба остановились на невысоком — метра два — обрыве, под которым быстро и под весёлое журчание текла, оглаживая тёмной водой камни, небольшая лесная река. — Выкуси, отец, — злорадно процедил Загрей. Теперь они шагали вдоль реки в направлении, кажется, совершенно противоположном станции, хотя Загрею стоило уже сделать себе наконец одолжение и перестать ориентироваться на сбившийся внутренний компас. Одной лишь реке сейчас можно было доверять. Гипнос в руках Танатоса сладко потянулся, и оба замерли, ожидая, что он сейчас проснётся, но тот снова обмяк, морщась от щекотавших лицо капель и пытаясь зарыться замёрзшим носом в толстовку брата. Наконец вдоль реки появилось даже что-то наподобие тропинки. Пропали каменистые пороги — из журчащего ручейка она превратилась в неширокую, но мощную, ровно и быстро мчащуюся гладь, которую едва тревожил стихающий дождь. Силы, медленно покидавшие два несчастных тела, начали к ним возвращаться. Ещё одна молния разорвала уже сухое небо — Загрей больше боялся не резкой вспышки или следующего за ней тяжёлого грома, но того, что она может ударить где-то поблизости. Надо было шагать быстрее, прочь отсюда. И, стоило ему только ускориться, шаги за его спиной внезапно прекратились. Загрей обернулся, раздражённый, но и сам почувствовал, что что-то не так — гром подозрительно долго не стихал. — Кабаны! — Танатос огляделся — им уже было не убежать в лес от растянувшегося вширь стада. Выход оставался один. Столкнув всем телом растерянного Загрея в воду, он и сам прыгнул следом. — Твою… — Заг уже захотел кричать, но землю нависшего над ним обрыва сотряс топот, кажется, сотен тяжёлых парнокопытных туш. Не желая привлекать внимание ни одной из них, он закончил тихим воем: — …маааать! Они стояли в камышах, по пояс погружённые в ледяную воду, и пытались отдышаться, прижимаясь спинами к земляной стене и глядя на падающие в реку комья грязи. Загрей бросил попытки понять, что только что произошло — он повернул голову к Танатосу, который ещё крепче прижимал к себе спящего брата, всеми силами стараясь удержать его над водой, и сам решил снять со спины рюкзак, чтобы не утопить камеру. Сверху всё стихло, только где-то, откуда они пришли, далёким эхом отдавался стук копыт. Возможности забраться на высокий берег не было никакой, и Танатос первый двинулся вперёд, поперёк реки, с каждым шагом чуть выше поднимая Гипноса. Загрей медленно пошёл следом, держа над головой и так уже вымокший под дождём рюкзак и чувствуя, как ближе к середине нарастает сила течения. Он так и замер по шею в воде, не дойдя до центра, и накренился, чувствуя, что следующий шаг уже не осилит — ему, в отличие от Танатоса, не хватало балласта, чтобы твёрдо устоять на дне. Пока Загрей пытался разобраться, как подступиться к этой проблеме, Танатос, уложив брата на причудливо изогнутый ствол дерева, кинулся обратно в реку и схватил бедолагу — сначала вытянутыми руками, затем уже прижимая к себе, перетягивая через середину и выволакивая на берег. Промокшие абсолютно насквозь, с головы до пальцев ног, до единого волоса, до единой нитки, они стояли, пытаясь прийти в себя. — А я… я так и знал, что ты слышишь! — наконец торжествующе пробормотал сквозь дрожащие зубы Загрей. С чёлки струйками лилась речная вода. — А я всё ждал, когда ж до тебя дойдёт, — фыркнул Танатос, рукой убирая налипшие на лицо волосы. Он, пока Загрей пытался то ли отсмеяться, то ли отдышаться, зачем-то вдруг стянул с себя толстовку и скрутил в руках, выжимая так, что под ноги полился водопад. Загрей подумал, что будет целесообразно последовать его примеру. Фонарь в его руках работать перестал совсем — утопили. Продолжая стучать зубами, они снова продирались сквозь ночной лес, беззащитные против тьмы, но уже слишком усталые, чтобы бояться, и Загрей не чувствовал совершенно никакого желания разговаривать о произошедшем — точно не посреди дикой природы, выжидавшей любой оплошности, чтобы снова попытаться убить их всеми доступными средствами. Что в кроссовках у Загрея, что в берцах у Танатоса хлюпала речная вода, и он считал это почти что смешным. Любая ситуация с участием этой ходячей катастрофы в капюшоне больше походила на сюжет лихорадочного сна, и, если честно, Загрей был уверен, что Танатос был о нём абсолютно такого же мнения. Когда сквозь гром и шум листвы до них донёсся звук проносящейся по дороге машины, ни Танатос, ни Загрей даже не дёрнулись, прежним тяжёлым шагом выбираясь к трассе. Неверяще Заг подставил лицо тёплому свету придорожного фонаря, как только они вышли на обочину. Он прикрыл глаза, вдыхая полной грудью запах мокрого асфальта, и чувствовал блаженство, переполнившее тело, слишком измождённое, чтобы знать, что с этим переизбытком эмоций делать. Они стояли так несколько минут в ожидании хоть одной машины. Трасса пустовала. В конце концов, была глубокая, глубокая ночь. Загрей тяжко вздохнул от мысли о вымокшем до последнего чипа телефоне в кармане — даже не хотелось его доставать. Зато содержимое рюкзака могло выжить. Танатос между тем перехватил брата так, что плетью свесилась правая рука. — В кармане телефон. Загрей на секунду замер под выжидающим взглядом откуда-то из-под тени капюшона, задумавшись об этической стороне вопроса. Но вдоль трассы подул пронзающий до костей через мокрую одежду ветер, и Загрей быстро решился на моральное преступление. Он просто одалживает. Гипнос бы согласился. Если бы мог. — Два часа ночи, — огласил он время, когда дисплей чужого телефона выжигающе-ярко загорелся, — если тебе интересно, — добавил он, глянув на Танатоса. Тот лишь безнадёжно вздохнул и кивнул на упавшую руку: — Разблокируй. Заг осторожно приложил указательный палец Гипноса к указанному на экране месту. Листая бесконечные страницы рабочего стола, Загрей присмотрелся. На обоях стояла до неузнаваемости прожаренная пикча с банкой какой-то очень дёшево импортозамещённой Нутеллы и подписью импактом: «der nutella». — Она разве не die? — спросил он, задумавшись. — Или das всё-таки? — Карты ищи, — прошипел Танатос. Приложения были навалены в абсолютно хаотичном порядке — калькулятор лежал на экране с соцсетями, под четыре разных календаря была отведена отдельная и единственная на своём экране папка, тридцать ярлыков одного и того же PDF-ридера занимали отдельные два экрана. Гипнос хотя бы постарался с кастомизацией — Загрей даже не менял обои или содержимое рабочего стола со дня покупки своего телефона, которому сегодня успешно настали кранты. В конце концов карты обнаружились между двумя разными виджетами с часами — один с аналоговыми, другой с цифровыми. — До станции километров пять, — объявил Заг почти неверяще, уже начиная уверенно шагать вдоль обочины в нужную сторону. — Пошли! Танатос тащился за ним, выжидая, когда всплеск дофамина кончится — Загрей сдулся, едва перейдя мост над злополучной рекой, где они не так давно искупались. Дальше они уже шли рядом, и он время от времени следил за перемещениями синей стрелки на карте, вслух считая, сколько им ещё оставалось идти до развалин. Обоих пробило на дрожь — вокруг теперь не было деревьев, защищавших от холодного ветра. Спустя, может, полчаса ходьбы размеренным, пускай и очень тяжело дававшимся шагом Заг наконец увидел на горизонте яркое пятно. Рядом с заправкой, состоящей из двух захудалых колонок, примостился такой же захудалый вагончик с чем-то вроде кафе. Окна его сияли тёплым, и Загрей устремился на свет. Ничто не заставило бы его продолжить шагать по холоду, когда ему под нос буквально пихали возможность отогреться. Звякнул колокольчик над дверью, когда Загрей навалился на неё, удерживая в открытом состоянии, чтобы Танатос смог пронести внутрь брата. — Всё в порядке? — заметив тело на руках посетителя, равнодушно уточнила официантка за стойкой. Кроме неё в забегаловке не было никого. — Да, всё замечательно, — уверил её Загрей. Они заняли столик между двумя обтянутыми дешёвым кожзамом диванчиками. — Два кофе можно, пожалуйста? — шмыгнув носом, попросил он. Официантка вздохнула раздражённо: — Два кофе каких? Есть капучино, американо, ла… — Два кофе. — Танатос, уложив Гипноса на диван и сев рядом, посмотрел на неё из-под капюшона, и ни одна мышца на его лице не напряглась, и интонация совершенно не казалась враждебной, и тем не менее девушка, едва взглянув ему в лицо, моментально уткнулась, кивнула и принялась возиться с кофемашиной. Загрей первым делом вытащил из рюкзака камеру и попытался включить — аппарат, несмотря на капельки влаги на гладком корпусе, прекрасно работал, и он, облегчённо улыбаясь, почувствовал, что жизнь налаживается. Затем выудил пакет-аптечку и отклеил от правого глаза чудом не потерявшуюся повязку. Дальнейшие действия он уже выполнял на автомате. Танатос спокойно сидел напротив, выпрямившись и сложив руки в замок на столе, словно работодатель на собеседовании. — У тебя правда красивые глаза, — произнёс он в какой-то момент низким, горьким голосом, едва шевеля губами. И с невесомым упрёком добавил: — Я рад, что с ними всё в порядке. Загрей резко замер, поднимая испытующий взгляд разноцветных глаз на Танатоса, и бросил тюбик с мазью на стол. — И давно ты так молчишь? — поинтересовался он, чуть наклонившись вперёд. — Если собираешься доставать меня глупыми вопросами, буду молчать и дальше, — холодно ответил Танатос, не шелохнувшись. — Хм. — Загрей вынул из пакета новый кусок марли. — Наверное, простительнее притворяться инвалидом, чтобы избегать внимания, чем для того, чтобы привлекать его. — Мне всегда было легче находить общий язык с мёртвыми людьми, чем с живыми. Официантка поставила на их столик два бумажных стаканчика с кофе, присовокупив к заказу очень напряжённо-осуждающее выражение лица. Загрей, кивком её поблагодарив, проследил за взглядом девушки — да, точно. У Танатоса половина лица была в засохшей крови, лишь частично отмытой дождём и рекой. Края ран чуть припухли, воспалившись. Заг достал пачку пластырей и, забрав себе два для повязки, протянул ему всё остальное. Танатос долго смотрел на упаковку то ли нерешительно, то ли озадаченно. Затем наконец вытащил один пластырь и, неаккуратно налепив его на ссадину с тыльной стороны ладони, отодвинул от себя всю пачку. Загрей поднял глаза. — На лице, — объяснил он. Танатос непонимающе провёл ладонью по лицу, ища что-нибудь, что заслуживало излишнего внимания. Подсохшая рана на лбу начала вновь кровоточить. Загрей, вздохнув, схватил сразу несколько салфеток из подставки, перегнулся через стол. Он слишком устал для всего этого. Танатос отодвинулся, уворачиваясь от чужих рук. — А ну сиди смирно, — шикнул Загрей, свободной рукой хватая его за челюсть. Он сминал, швыряя на стол, одну использованную салфетку за другой, пока наконец не добился относительной чистоты, и по каждому порезу прошёлся, не жалея, мазью. Танатос терпеливо глядел куда-то в окно, пока Загрей осторожно клеил поверх ран пластыри. Телесный цвет выделялся на смугло-бледной коже и казался каким-то карикатурно оранжевым — с тем же успехом можно было налепить Танатосу на лицо детские пластыри с яркими рисунками. Загрей подумал, что надо будет обязательно так и сделать. Он сел обратно на свой диван и торопливо отхлебнул кофе. Надо было пить быстрее, пока горячий. В голову лезли воспоминания о ночи после Диониса. Конечно, после всего, что Загрей натворил и наговорил, только полукаменное изваяние вроде Танатоса могло терпеть его присутствие. Лёгкое раздражение было ожидаемо. Хотел ли Загрей забрать все свои слова обратно? Нет. — Кофе у них совсем без души, — пробормотал он себе под нос, когда почувствовал горелую горечь машинного напитка. — Я лучше завариваю. — И Загрею на мгновение показалось, что Танатос кивнул. Он продолжил чуть более дружелюбным тоном: — Надо было догадаться, что глухому бы права не выдали. Ты же должен слышать, как на тебя едет поезд или грузовик. У Танатоса лицо было очень тяжёлое и усталое, с выражением из серии «если я начну тебе объяснять всё, в чём ты сейчас ошибся, мы здесь застрянем ещё на полчаса». Он вместо этого лишь лаконично ответил: — Благодаря тому, что таких, как ты, большинство, меня ещё никто не раскусил. — Я теперь начинаю понимать, почему ты не особо сходишься с окружающими, — хмыкнул Загрей. — За что боролся, на то и напоролся, — равнодушно пожал плечами Танатос. — А знаешь, что? — с вызовом посмотрел на него Заг. — А я отказываюсь оскорбляться. Привыкай к тому, что у тебя теперь есть друг, и учись вести себя по-человечески. — «Друг»? — всё так же безэмоционально переспросил Тан. — Да что вообще входит в твоё понятие дружбы. — Ну, это когда вы с человеком многое пережили вместе, — предложил одно из определений Загрей, укладывая пакет с медицинской всячиной обратно в рюкзак. — Побегать с две минуты в воде — не особо много. — А чего, по-твоему, тогда достаточно? Убить кого-нибудь по неосторожности и вместе закопать тело? — Хотя бы. Загрей на секунду завис, пытаясь найти в голосе или лице собеседника хоть малейший намёк на сарказм, но бросил это бесполезное занятие. Танатос опрокинул в себя остатки никак их не согревшего кофе, встал, доставая кошелёк, и кинул влажную купюру на стол — хватило бы на три порции горькой гадости. Загрей наблюдал за тем, как он, подхватив с дивана Гипноса, вышел из забегаловки, и сам выбежал следом, оставив за собой на столе бардак из окровавленных салфеток, обёрток от пластыря и бумажных стаканчиков. Тан шагал по обочине быстро и широко, и у Загрея не получалось успевать за ним, не срываясь на трусцу. Им обоим надо было много и размашисто двигаться, чтобы не давать леденящему ветру пробираться под кожу. Светало. Они каким-то чудом пережили эту ночь.