***
Под колотящий по черепичным крышам корпусов дождь озвучку записать до конца вряд ли получилось бы, но Загрей всё равно зачем-то пошёл в костюмерную. Он уже с бодрой радостью шагал по дорожкам кампуса, пока вокруг едва успевших просохнуть кроссовок снова выплясывали капли. Легче босиком ходить, честное слово. Его любимая мишень для приставаний сидела боком на кушетке. На ноутбуке под жалобный шум вентилятора рендерилась уже готовая часть видео. Рядом с надрывающейся машиной на кофейном столике разместились бесчисленные флакончики, чистые и измазанные ватные диски, палочки и щипчики. Воняло ацетоном. — Будь здоров, — смешливо ответил Загрей на приступ кашля, уже не такого болезненного, как вчера. — Ты бы хоть форточку открыл, задохнёшься же. Гипнос, наверное, так и сделал бы, если бы тоже коротал этот вечер здесь. Но он где-то пропал, поэтому Загрей сам прошёл к маленькому окошку над столом и, отодвинув занавеску, приоткрыл раму. По стеклу бешено стучал, пытаясь пробиться внутрь, дождь, и небо затянуло тучами так сильно, что костюмерную снова освещал один лишь камин. Загрей заварил им по очередной порции кофе — он купил попробовать новый сорт и почему-то ощутил острое желание поделиться этим первым впечатлением с Танатосом. Заг снова чувствовал себя маленьким ребёнком, творящим самые абсурдные вещи, исследуя мир загадочных, принадлежащих к какому-то другому виду взрослых, реакции которых предугадать было невозможно и оттого втройне интересно. Чтобы уместить обе кружки на столик, надо было что-то подвинуть. Всякий бумажный хлам, лежащий на дальней стороне столешницы уже годами, Загрей трогать не решался и ноутбуком рисковать совсем не хотел, зато можно было слегка сместить кучу мелких стеклянных пузырьков, на глянцевых округлых боках которых рыжими бликами играл свет камина. Загрей пригляделся. — Так вот, где ты творишь всю магию, — улыбнулся он, рассматривая флакончики из-под лака. Тан продолжал молча покрывать последним слоем ногти на правой руке и на подсевшего к нему на кушетку Загрея даже не поднял глаз. Заг прекрасно знал, как выглядит лицо, взгляд, язык тела человека, у которого нет возможности сказать ему, чтобы проваливал. Но Танатос просто молчал — слишком пусто, бесприметно, чтобы какие-то выводы делать. Может быть, всё произошедшее в ту ночь действительно оказалось сном? Может быть, это Загрей вместо Гипноса проспал всю поездку и понавыдумывал всякой всячины? У кофе были отстранённые шоколадные ноты — они осторожно касались языка, стоило только набрать немного живительного напитка в рот, но, сколько бы Загрей ни перекатывал его по языку, чудесный привкус больше не появлялся, лишь слегка напоминая о себе уже в послевкусии. Танатос, закончив правую руку, поставил флакончик с чёрным лаком к остальным и как бы мимоходом глотнул тоже кофе. Загрей с любопытной улыбкой спросил: — Как? Ответа не последовало. Тан поставил обратно на столик кофе с непроницаемым лицом. В движениях рук — такая пугающая лёгкость, словно не полную кипятка кружку держит, а кусок невесомой бумаги или пластмассы. Загрея всегда предупреждали: чем больше качаешься, тем хуже почерк, потому что ухудшается мелкая моторика. Танатос, несмотря на регулярное тягание одного и того же ехидного кудрявого снаряда на продолжительные дистанции, стал из этого правила исключением, потому что Загрей никак не мог оторвать взгляд от его пальцев. Чем бы он ни занимался, Танатос любого дела касался с нежной, грациозной осторожностью, словно боялся навредить. Загрей чувствовал это, потому что умом понимал — таких людей обычно боятся. Он сам отдалённо понимал, что тоже должен бояться. Он не мог. После всего, что он за свою жизнь перетерпел, последние несколько дней были лишь приятной возможностью отвлечься от рутины, мимолётный адреналиновый скачок, да и только. — У нас сегодня молчаливый день, да? — догадался Загрей. Тан продолжал сосредоточенно дуть на ногти, следя за тем, чтобы слой лака не смазался. Заг внезапно с радостным вызовом протянул ему свою руку: — Сделай из меня красавца. Дай волю фантазии. Танатос едва слышно вздохнул — как будто бы всё ещё пытался высушить лак. Ноутбук всё ещё лучше было не трогать, если он не хотел потерять целый день работы. Не найдя пути для отхода, он подобрал для начала какую-то маленькую, затесавшуюся между пузырьками, палочку и схватил протянутую ему руку, сжимая мозолистые пальцы своими — Загрей, забывший, насколько неестественно холодные у Танатоса ладони, тут же в ответ покрылся мурашками. Отодвигать кутикулу было с непривычки немного больно и зачем-то нужно — Загрей когда-то знал, но уже не помнил, зачем же. Закончив подготовку одной руки, Танатос сам взялся за вторую — тоже не любил делать вещи наполовину. Наконец, он, положив инструмент, протянул ладонь над флакончиками на столе и завис на секунду, выбирая. В половине из них лак уже засох, и, судя по ярким цветам, они явно достались Танатосу от кого-то — Загрей даже мог с большой уверенностью предположить, от кого именно. Кроваво-красный лёг на ногти свежо, жидко и ровно, но как-то слишком полупрозрачно. Танатос недрожащими руками двигал кистью плавно — от середины вверх и вниз, от середины вверх и вниз... Палец за пальцем, на обеих руках. Загрей наблюдал, не в силах отвести глаз. Возможно, Мег занималась такими вещами не красоты, но успокоения ради. Возможно, он знал не все её любимые способы выпустить пар. — И что теперь? Ждать? — спросил он, когда Танатос закрыл флакончик, и, совершенно не ожидая какой-то реакции, вдруг получил в ответ лёгкий кивок. Танатос — это что-то совершенно непредсказуемое с чем-то обескураживающе грациозным, потому что никому ещё не удавалось, приложив так мало усилий, заставить Загрея так долго сидеть на одном и том же месте, почти не двигаясь в страхе испортить чужой труд. Возможно, это и называлось «наслаждаться моментом». В камине жарко потрескивали поленья, ладонь грел приостывший кофе, и запах ацетона слева сталкивался с влажной вечерней прохладой справа. А посередине, на расстоянии вытянутой руки, сидел, коленом чуть касаясь его колена, Танатос и принимался уже за второй слой ярко-красного лака.***
Сегодня профессор, выслушав спутанную речь Загрея и поставив нехотя тройку, весьма неиронично назвал его дурачком. Как результат, годовой запас мела из его аудитории переместился в пристройку актового зала. Загрей за подходящий к концу день успел свернуть горы: сдал неорганическую химию, отомстил зарвавшемуся преподу, посетил врача и вместе с Гипносом записал остаток закадровой озвучки к их документальному шедевру. Мысли о том, чтобы готовиться к следующему экзамену, и быть не могло — после такого активного дня Загрей даже не пытался заставить себя маяться чем-либо кроме дури. — Зачем тебе пентаграмма? — недоумённо спросил Гипнос, отрывая взгляд от тетради с конспектом. Заг, сидя на холодных половицах костюмерной и сжимая в пальцах с прекрасно-алым маникюром краденый мел, сосредоточенно чертил по дереву. Концы звезды венчали чашки из-под кофе, в центре лежали распечатки глав из учебника. — Не знаю, — честно ответил он, старательно вырисовывая оккультные символы. — Призову какую-нибудь сатану и продам душу за зачёт по аналитической химии. — Чью душу-то? — А Танатоса, например. — Ещё бы она у него была, — прыснул Гипнос. — Где он, кстати? — выпрямившись, обернулся к нему Загрей. Он-то надеялся, что Тан по-быстрому смонтирует фильм, прилепит там куда-нибудь новую порцию озвучки, и они уже сегодня всё отправят на конкурс. Дедлайн, как-никак, подгребал, а рендерить долго. — В лаборатории с Мегерой и ещё какими-то чуваками. — И что они там так поздно забыли? — Научную работу дописывают. — Гипнос попытался вернуться к зубрёжке, но бросил это дело, отложив тетрадь на столик. — Их пустили, потому что их профессора любят. У Танатоса, говорят, профессионализм от отца — типа, профессионально вскрывать трупы? Можешь себе такое представить? — Ммм, — задумчиво протянул Загрей. — Звучит сексуально. — …Фу! Мерзость. — И кто из нас тут старший? — Ты молодой, — махнул рукой Гипнос, — у тебя ещё есть силы на секс и бухло. К четвёртому курсу уже не хочешь ничего, кроме простого человеческого спать. Входную дверь с ноги выбил Танатос — в распахнутом халате и чёрной рубашке, с сумкой через плечо. Он вытащил из неё пару каких-то тетрадей-учебников и швырнул через всю комнату на кушетку, почти даже разочарованный тем, что макулатура не угодила в камин. Хмурым и острым взглядом окинул комнату, словно полоснул лезвием, молча показывая куда-то на улицу. Гипнос вдруг растянулся в восхищённой улыбке. — Город засыпает, мафия просыпается! — прошептал он себе под нос, наспех собираясь и на ходу натягивая кроссовки. Брат одобрительно ему кивнул, ожидая в дверях. На улице и правда уже совсем стемнело — зажглись тусклые фонари пустовавшей аллеи, студенты разошлись по общагам и разъехались по домам. Над кампусом раскинулось огромное звёздное небо. Загрей поднялся с пола, выбегая вслед за братьями из костюмерной. Троица во главе с Танатосом стремительным шагом двинулась к главной аллее, и Тан, худой и высокий, с его уверенными, отточенными движениями, в халате выглядел неприлично хорошо, и белоснежные полы шлейфом развевались за его спиной. Ночь была тихая, безветренная и по-летнему прохладная. — Что случилось? — спросил Заг, кивая на тёмно-красное пятно, расплывшееся на рукаве. — В трупе, наверное, копался, — очевидно предположил Гипнос, шагавший за ними. — Спасибо, и без переводчика справлюсь, — строго посмотрел на него брат. — О… — Гипнос окинул их обоих удивлённым взглядом. Впервые за столько лет Танатос разговаривал с кем-то словами через рот — по крайней мере, на глазах у него. — Ух ты. — Куда идём-то? — Уже давно потерявший способность чему-то удивляться в окружении этих двоих, Загрей огляделся, когда они свернули к одному из корпусов. — Совершать преступления, — обыденным тоном объяснил Танатос. Заг на секунду остановился, но тут же догнал его. — Так и знал, что дружба с тобой до чего-то такого доведёт, — покачал он головой. Танатос на ходу стянул халат, убирая его в сумку, и достал большую, чуть ли не с ладонь размером заколку — фиолетовую бабочку в золотом обрамлении. Крылья её завитками узора играли в свете фонарей. Тан убрал падавшие на лицо пряди чёлки, заколов их у левого виска. — Я думал, вычурные вещи — удел Гипноса, — беззлобно усмехнулся, рассматривая украшение, Загрей. — Я люблю всякие такие штуки! — радостно закивал тот. — Представляешь, мне тоже иногда хочется выглядеть сносно, — ответил, полностью игнорируя брата, Танатос. — Ты всегда сногсшибателен, с драгоценностями или без, — отмахнулся Загрей, откровенно веселясь. — Это подарок от нашей мамы — на память, пока мы далеко, — объяснил Гипнос, встревая между ними. — Ты потрясающе смело себя ведёшь, — остановившись, угрожающе навис над братом Тан, — для человека с таким высоким содержанием целых костей в организме. Они как по команде вцепились друг в друга — пока Танатос, кряхтя, пытался закинуть Гипноса себе на плечи, тот, едва сдерживая смех, пинал его по ногам, стараясь повалить на землю. Загрей, поддерживая то одного, то другого, наблюдал за происходящим и всё силился понять, в какой момент его жизни её лейтмотивом стали драчливые близнецы. Когда они всё-таки дошли до корпуса, Танатос повёл их по газону вдоль стены, обходя по слепым зонам древние камеры, чудом ещё работавшие. Загрей в этом корпусе бывал только пару раз, когда ходил коротать время в библиотеку. Воровато оглядываясь, они с Гипносом следовали за властной фигурой в чёрной рубашке, пока не остановились у водосточной трубы. Танатос вскарабкался по ней первый, забираясь на массивный карниз второго этажа и по нему — к одному из огромных окон. Гипнос последовал за ним. Труба, казавшаяся довольно хлипкой, тем не менее спокойно выдержала их обоих. Пока Загрей медленно полз по ней вверх, Тан возился, балансируя на карнизе, с окном. Наконец, створка древней рамы поддалась и все трое исчезли в проёме, погрузившись в темноту. Загрей, кажется, наступил на что-то бумажное. Остатки уличного света проникали в помещение, тут и там оседая на кусках огромного беспорядка, в котором оно находилось. — Так и где мы? — оглядываясь, спросил он. Танатос вынул из сумки зажигалку и взял с подоконника увесистый канделябр с тремя свечами, поджигая их по порядку. — В кабинете у отца, — ответил он, когда лицо его осветилось трепещущим жёлтым. — Нашего, — добавил Гипнос. — Да ясно, что не моего, — пробормотал Загрей, рассматривая бардак. Пол кабинета был заставлен либо коробками, либо связками книг, и запах старой печатной бумаги заполнял всё его небольшое пространство. Вдоль стен тоже стояли книги — на гигантских резных полках. Весь кабинет состоял из книг. Там, где должна была стоять мебель, книги просто лежали повыше, покрывая её равномерным слоем. Гипнос взял гигантскую связку с роскошного вращающегося кресла и осторожно поставил рядом, к остальным, сам усаживаясь на освободившееся место перед, кажется, столом. — Как здесь вообще можно работать? — хмуро спросил Загрей, протягивая Танатосу ещё один подсвечник. Щёлкнула зажигалка над свечой. — Ну, при отце, здесь, конечно, было почище… — слабо улыбнулся Гипнос. — А теперь чего мелочиться, надо рационально использовать пространство. — Под что? Под кладовку? — огляделся Загрей, стараясь особо своим подсвечником не размахивать. Тан широкими шагами пробирался через книжные дебри куда-то прочь из кабинета. — Почему бы и да, — пожал плечами Гипнос. — Это и была всегда кладовая. — То есть, — нахмурился Заг, — ты хочешь мне сказать, что ваш батя работал в грёбаной кладовке, посреди вот этого хлама? — Ага, — усмехнулся Гипнос. Он, уверенно рассевшись в кресле отца, положив руки на подлокотники, расслабленно смотрел на Загрея снизу вверх. — Ну знаешь, Аид и трудовое законодательство немного несовместимы — спасибо, что хоть стол со стулом выделил… Ты ж ещё не видел, в каких условиях у нас лаборанты работают! Будем пробираться в лабу — покажу. — Не надо, спасибо, — с сухой печалью ответил Загрей, рассматривая огромный резной стол. На нём поверх пыльных книг лежала строгая рама, под стеклом которой виднелся силуэт периодической таблицы. — Он тоже химик? — Да, — кивнул Гипнос. — Преподавал бы у тебя на факультете органику, если бы был жив. Он наклонился к столу и приподнял большую тяжёлую тетрадь в толстом переплёте, где в слабом свете свеч Загрей успел различить какие-то даты и длинные последовательности цифр — видимо, инвентарные номера. Из-под книги учёта Гипнос с трепещущей осторожностью, словно пытаясь не оставить никаких улик, извлёк несколько фоторамок, которые раньше, похоже, украшали стол профессора. — Семейные фотки? — усмехнулся, предполагая, Загрей. — Ага. Хочешь посмотреть? — Можно, — кивнул он, обходя кресло, чтобы подбородком упереться в спинку. На самой большой фотографии было человек двадцать. — Это, что, вся ваша семья? — Ну… да? Почти? Это было давно, — пробормотал Гипнос, ткнув пальцем в двух женщин на фотографии, державших на руках по малышу. — Видишь? Нам ещё года по три было. — Он, заметив испуг и озадаченность Загрея, поспешил объяснить: — Это совсем вся семья — с дядьями, кузенами и прочими. Гипнос отложил общее фото и взял в руки красивую двойную рамку тёмного дерева, сложенную книжкой — чуть скрипнули петли, когда он открыл её, и Загрей так и замер на вдохе. Обрамлённые тонкой золочёной полоской, блеснувшей в свете свечи, на фотографиях были изображены два юноши. Им тогда было где-то по четырнадцать. Длинные серебристые волосы у одного стекали с плеч, у другого — вились дикими локонами во все стороны, до плеч едва доходя. — Охренеть, он умеет улыбаться, — выдохнул Загрей. Четырнадцатилетний Танатос и правда с робкой улыбкой смотрел с портрета чуть исподлобья — и прямо в душу. — Да, сам забываю иногда, — печально рассмеялся его брат. — Вы были так похожи! — шептал Заг, взглядом мечась между фотографиями. — Видать, где-то родня, — покачал головой Гипнос. — Что случилось? Вообще, не только с внешностью. Запоздалый эмо-период? — шутливо предположил Загрей. — О, нет-нет. — Гипнос сразу тревожно нахмурился. — Я… Тебе правда интересно? Я могу рассказать, но… — Что-то серьёзное? — Ну, это в конце концов случается со всеми. Просто не так рано. — Да что? Рассказывай уже! — Заг ткнул его в плечо, не совсем уверенный, по правде тот говорит или прикалывается. Гипнос, в конце концов, был почётным членом театрального клуба (Загрей, по крайней мере, считал, что Гипнос вполне заслуживает почитания). — У нас умер отец, пока мы ещё учились в школе, — упавшим голосом объяснил он. Загрей сразу перестал улыбаться. — Вот, смотри. Он, закрыв двойную рамку, положил её на стол и подобрал с колен оставшуюся фотографию. Близнецы на ней были вместе с родителями. В большом кресле сидела величественно, держа на руках совсем маленькую девочку, мать в густо стекающем по фигуре фиолетовом вечернем платье. На подлокотнике, сложив руки на коленях, сидел Гипнос, уже почти взрослый. За креслом, покровительственно положив по руке на спинку, стояли Танатос — бледный, с косой на плече — и отец близнецов. Заг вгляделся в строгие черты его лица и узнал — поразительно, что не раньше. Эреб, как и некоторые другие выдающиеся лица колледжа (которые сегодня не гнушались называть Загрея дурачком), иногда приходил к ним в гости. Аид в такие дни уматывал Дузу уборкой, а потом вешал на неё сына, требуя занять ребёнка чем-нибудь, чтобы никто не мешал им с гостем обсуждать рабочие вопросы. Заг до сих пор помнил, как они с Дузой подслушивали скучные беседы в гостиной, а потом веселили друг друга, изображая тяжёлую походку Аида или пародируя его речи. Эреб был одним из тех гостей, которых Заг любил всем своим маленьким сердцем и появления которых всегда ждал, чтобы лишь на секунду, пока отец не видит, выглянуть из прихожей и украдкой обменяться загадочными улыбками. Пребывание в доме Аида, в конце концов, угнетало не только Загрея. — Вот он, наш папа, — грустно улыбнулся Гипнос, оглаживая большим пальцем рамку рядом с лицом Эреба. — Это буквально за несколько месяцев до смерти. Заг начинал смутно вспоминать слова Тесея на той вечеринке. Что-то про аварию. — Получается… — Он подбирал слова аккуратно, стараясь не расстроить бедолагу ещё больше. — Получается, Тан до сих пор не может смириться? — Нет, я думаю, дело совсем не в этом, — помотал головой Гипнос, и взор его задумчиво метался, не находя, за что зацепиться. — Он с детства довольно философски относился к смерти. Он просто… после того, что случилось с отцом, встретил не того человека, и… Он замер, снова переживая самую ужасную ночь в своей жизни. Он помнил, как сидел на холодном полу, испуганно забившись в угол кабинета следователя и от переизбытка эмоций больше не в силах контролировать своё тело — хотя он привык к катаплексии, сейчас она вовсе не помогала успокоиться. Лампа, свисавшая с потолка, не работала, только мерцая время от времени, и единственным источником слепящего света в комнате был настольный светильник. Громкими широкими шагами от стены к стене, заложив руки за спину, ходил Харон. Немезида стояла у одной из стен — совсем ещё маленький ребёнок, она понятия не имела, что происходит, но, сжав в руках куклу так, что пластик промялся под слабыми пальцами, она смотрела прямо перед собой и шептала под нос какие-то проклятия. Гипнос, как и сестра, плохо понимал, зачем он здесь — он только знал, что случилось что-то очень-очень плохое и он, бесполезный, абсолютно ничем не может помочь. Сквозь застилавшие глаза слёзы он смотрел, как вздрагивают вместе с широкой спиной брата его спутанные волосы. Тот непослушными пальцами кое-как сжимал ручку, сгорбившись над пустым листом, и Эрида, схватив его запястье, где ещё оставались раны от врезавшейся в кожу скрученной ленты троса, что-то кричала ему в лицо, и Никта, за плечо держа мягко, пыталась их обоих успокоить, и следователь орал, в бумагу тыча пальцем, что и где писать надо, и Харон скрипел зубами, и Немезида — пластиком игрушки, и Гипнос всхлипывал в углу, поджав к груди колени, и низко жужжала лампа, резко вспыхивая молнией, и всё вокруг, нависая, сужалось, давя на череп изнутри и снаружи, пытаясь добить, и Танатос, до боли сжав челюсти, теряя контроль, пытался не рассыпаться на части, и у него абсолютно ничего не получалось, и от осознания своей никчёмности хотел проткнуть ручкой барабанные перепонки, руками залезть в рот, процарапать путь через заднюю стенку горла, смять бесполезно болящий мозг в одно гадкое пюре, и, пытаясь вынырнуть на поверхность, чтобы хоть как-то вдохнуть, всё силился понять, что от него хотят, и не мог. — …его нельзя винить в закрытости, — закончил наконец Гипнос, пытаясь стряхнуть с себя воспоминания — голос у него надрывно дрожал. — Он… знаешь, я не виню его, он имеет право — если он ненавидит меня, он имеет право… столько всего пережить, и ещё и мои проблемы, и… — С тобой всё в порядке? — прервал спутанную речь Загрей, сжав его плечо и пытаясь поймать беспокойный взгляд. Гипнос сделал глубокий вдох, пытаясь, но не в силах сжать его руку своей, и медленно выдохнул. Он ждал, когда паралич охватит тело снизу доверху, но катаплексия так и не наступала, и Гипнос, отдышавшись, с виноватой радостью улыбнулся: — Уже лучше. Прости, я… — Он глянул на фото. — Я расчувствовался. Эти фотографии… люблю их рассматривать. Загрей вгляделся в семейное фото. — Так чего ты их не заберёшь с собой? Поставь на камин в костюмерной. Гипнос рассмеялся устало: — Но они же лежат прямо под носом у библиотекарей! Если кто-то заметит их пропажу, то станет ясно, куда деваются книги. — Какие книги? — не понял Заг. — Танатос уже третий год подряд так выносит из библиотеки папины книги, — объяснил Гипнос. — Когда папа умер, он ещё не составил подробное завещание, поэтому Аид отсудил права на все его книги и публикации. Мол, Эреб писал их в соавторстве с другими сотрудниками колледжа и работал на оборудовании колледжа — значит, все его работы принадлежат колледжу. — Но это же против закона, разве нет? — возмущённо нахмурился Загрей. — У Аида была возможность нанять хороших юристов, — пожал плечами Гипнос. — А у нас — ни денег, ни сил, ни времени как-то ему противостоять. А фотки всё равно есть дома, — закончил он на хорошей ноте, снова склоняясь над любимой фотографией — той, где всё ещё было хорошо. — Просто, знаешь, видеть что-то такое в кабинете у папы греет душу — понимать, что мы были ему дороги. Что, где бы он сейчас ни был, он всё равно нас всех любит. Загрей ласково потрепал его по плечу: — Я оставлю тебя одного, ладно? — И Гипнос благодарно кивнул. Книжные шкафы, стеной окружавшие «кабинет», отделяли его от всего остального пространства кладовой, где книги, связки бумаг и коробки пылились уже хотя бы не на полу, а на специально для них отведённых полках десятков стеллажей, упиравшихся в заднюю стену читального зала. Загрей снова огляделся, освещая гигантские библиотечные полки внезапно такой маленькой и тусклой свечой. Огромный зал пустовал — даже уборщики, уже давно справившись со своими обязанностями, ушли. Весь корпус погрузился в жутковатую тишину. Тематических отделов, алфавитных указателей или какой-либо другой очевидной закономерности в библиотеке не было — ориентироваться здесь могли только работники и избранные ботаники. Например, Мегера — один раз, когда Загрею срочно понадобился учебник по электрохимии, она, всем мощным телом грациозно развернувшись, уверенно нырнула в ряды безликих полок и уже через несколько минут возникла перед лицом оболтуса, грозясь снести голову неожиданно тяжёлой книгой. Весь фокус состоял в том, чтобы дать библиотеке понять — это не ты её боишься, это она должна тебя бояться. По крайней мере, так предположил Заг, с подсвечником наперевес бодро шагая между шкафами. В огромные окна зала лился холодный уличный свет. Танатоса нигде не было. В какой-то момент Загрею, впрочем, показалось, что он слышит звук перелистываемых страниц — он ускорил шаг, приближаясь, и увидел отголоски яркого света тройного канделябра. С одной стороны шкафа никого не было — с другой тоже. Загрей описал несколько восьмёрок между массивными полками, пока наконец не остановился, почти испуганно оглядываясь. С потолка капнуло на затылок что-то горячее. Ещё одна капля обожгла плечо, третья упала на крупные лохмы чёлки. — Попался, — прошелестело сверху, когда Заг поднял голову. На одном из высоких шкафов сидел, величественно возвышаясь над ним, Танатос, чуть склонив канделябр, и губы его едва заметно подёрнула улыбка — благостная. Точь-в-точь как у отца. Загрей, кажется, свечой случайно поджёг себе сердце, глядя вверх. Он притащил поближе, цепляя за рельс у верхних полок, лестницу и вскарабкался на шкаф. Танатос сидел, свесив ноги, и читал одну из книг, которые собрался выносить — остальные лежали рядом в сумке. То была его бесполезная попытка отвоевать у Аида хоть крупицу контроля над ситуацией. — Не знал, что у тебя тоже есть повод ненавидеть моего отца, — попытался завязать разговор Загрей. — Мне на него плевать, — равнодушно ответил Танатос. — Он меня пытается отчислить за то, что краду книги, но доказательств у него нет. — Он просто знает, что, если тебя числануть, наш колледж потеряет половину интеллектуальной мощи, — фыркнул Заг, не боясь, что Танатос его неправильно поймёт — таким обречённо-злым голосом не льстят. — Хочу сжечь это место к хуям. Давай навалим книг на пол и..? — он свечой обвёл распростёршийся перед ними зал, уже представляя, как его наконец поглотят языки пламени. — Будь добр, напомни, кто из нас должен подстрекать другого на совершение преступлений. — В голосе Тана снова промелькнула игривая искра. Загрей застыл, глядя, как играет отблесками огонь на фиолетовых крыльях бабочки, исчезая в круглых переливах драгоценного камня, множеством тёмных и всезнающих очей наблюдавшего погрузившийся в ночной покой мир вокруг. Глаза Танатоса — ледяная сталь с золотым ореолом у зрачка, и Загрей был готов поклясться, что в полутьме они недобро светились. — Мне кажется, у нас намного больше общего, чем ты хочешь признавать, — улыбнулся он. — Мы на эту тему уже говорили. — Танатос вернулся к чтению. — Мы не говорили, — настоял Заг. — Я нёс бред по пьяни, а ты молчал. — Я думал, мы сошлись на том, что диалог вышел прекрасный, — сухо сжал губы Танатос, властно обрывая разговор там, где ему было удобно. Загрей, которому очень даже было, что сказать, посмотрел на него выжидающе ещё немного и решил, что его уже и так достаточно близко пустил в свою жизнь человек, четыре года не разговаривавший ни с кем на кампусе, кроме брата. Он-то мог говорить, сколько угодно, но на ответ не рассчитывать, а ничего больше его не интересовало. Впервые за несколько лет он встретил кого-то, кого хотел слушать часами. Пытаясь вычесать из волос мягкий воск, Загрей никак не мог отделаться от ощущения, что его действительно словно бы посвятили в древнюю, не известную никому — даже всезнающей Мег — тайну. Просить большего он не мог. Ещё недавно Танатос согласился поговорить с ним, сегодня впервые улыбнулся, а гадать, что будет завтра, себе дороже. Они сидели молча, пока Танатос читал что-то глубоко научное, глубоко химическое и глубоко Загрею непонятное. Он и сам любил читать в детстве. Все книжные полки были уставлены приключенческими романами, а потом чтение стало обязательным в школе — чтение скучных книг, о важности которых судили не по их интересности, но по их полезности. Взрослые обо всём судили так, и о Загрее в том числе. Он под тихий шелест страниц смотрел, как танцует, спускаясь по фитилю, пламя свечи, и как расступается вокруг него, тая от восхищения, воск. Если его жизнь теперь состоит из ночных проникновений со взломом назло отцу под молчаливым руководством самой загадочной фигуры всея колледжа и её сонливого брата, то Загрей такую жизнь с радостью был готов принять. Резко захлопнув начатую книгу, Танатос убрал её к остальным. Перекинув ремень сумки через плечо, он начал спускаться по лестнице. Загрей решил не ждать и пойти быстрым путём — он просто спрыгнул со шкафа и оставил за собой право читать «Ты идиот?» на лице Танатоса как «Всё в порядке?», в ответ лишь тряхнув головой. Гипнос, ко всеобщему удивлению, так и не уснул. Он сидел посреди книжных стопок на полу, обхватив ногами картонную коробку. В ней, похоже, лежали всякие бесполезные штуковины, которые обычно стоят на столах у бизнесменов — Гипнос вертел в руках прозрачную модель египетской пирамиды, в которой песок парил, как снег в снежном шаре, таинственно переливаясь в тусклом свете уличных фонарей, словно действительно хранил в себе тайны загробной жизни великих фараонов. Гипнос сразу поднял голову и улыбнулся вошедшим ещё шире, чем обычно. Потушив свечи и водрузив канделябры на место, троица выбралась обратно на карниз. Братья действовали по уже отработанной схеме, как на станции — сначала спрыгнул, перекатом демонстрируя чудеса дворовой акробатики, Танатос, затем, скинув ему набитую сумку, в его руки упал Гипнос. Загрей на секунду застыл, держась за каменный наличник — второй этаж в особняке Аида, сколь ни величественном, был всяко ниже второго этажа древнего здания корпуса. Но, когда заметивший промедление Танатос обернулся, Заг тоже спрыгнул на холодную траву. Может, не так грациозно, но все кости остались целы. Их маленькая компания радостной походкой шагала по выложенным плиткой узорам аллеи. Гипнос, хихикая, скакал рядом, чтобы и поспевать за Танатосом и Загреем, и избавиться от излишков адреналина после успешной вылазки. Тан, улыбаясь, руку протянул, чтобы потрепать кудри близнеца. Загрей молился, чтобы дорога до костюмерной не кончалась.***
Для человека, который отказывался считать Загрея своим другом, Танатос слишком легко позволил увести себя из костюмерной на игру. Возможно, день для этого был не самый лучший, потому что тучи, стоило тренировочному матчу начаться, хмуро сгустились над кампусом. Зато трибуны почти пустовали — только несколько преданных чирлидерш кутались в ветровки, наблюдая за игрой с первых рядов, да островками по всему стадиону расселись, одним глазом глядя в учебник, а другим на поле, фанаты, стремящиеся взять всё от студенческой жизни. Они устроились подальше от всех, в углу над входом, где их даже не было особо слышно. Половину первого тайма Загрей потратил, пытаясь объяснить Танатосу правила игры, но сдался, когда уже третьего из его бывших сокомандников дисквалифицировали за их прямое, наглое и ничем не прикрытое нарушение. Ахиллес перекинулся с рефери парой слов и игра продолжилась как ни в чём не бывало. Трое усаженных на скамейку регбистов явно наслаждались компанией друг друга, громко обсуждая несправедливость наказания. Загрей знал, как в такие моменты Ахиллесу хотелось притвориться, что командой он не руководит, но выбора не было — тренер с готовностью брал на себя ответственность за все выходки своих подопечных, и Заг чувствовал себя за то обязанным ему по гроб жизни. — Что ж, — не скрывая разочарования, произнёс он, — в любой команде найдётся зарвавшийся идиот, которому правила не писаны. — Я заметил, — впервые за весь день отозвался Танатос. — Хорошо, что ты с нами ненадолго. — Я думал об этом, — рассмеялся Загрей, но затем, печально покачав головой, добавил: — Ахиллес прав — я выебал одну половину команды и заебал вторую. Меня там никто уже не ждёт. Он, совсем как-то ностальгически-уныло и исподлобья наблюдая за матчем, протянул Танатосу бутылку с кофе холодной заварки. На такой метод хорошо реагировали не все сорта, но Загрею со временем удалось найти идеальный — осторожно-терпкий, без лишней горечи и с мягким медовым привкусом. Тан недоверчиво взял сосуд, пытаясь рассмотреть сквозь матовый пластик содержимое. Он, пытаясь убедить себя, что иначе это разноглазое чудо просто начнёт вливать в него кофе при помощи воронки, брал каждый день у совести кредит на вещи, о которых наверняка очень скоро пожалеет. В конце концов, после недавнего разговора с сестрой ему ничего не оставалось, кроме как пустить это лето на самотёк. Открыв бутылку, Танатос приложился к горлышку. — И ты теперь остаёшься на нашей ответственности? — полуобречённо пробормотал он, пробуя эту мысль на вкус. Он смотрел на поле, но не следил взглядом ни за кем. Мешались и лезли в глаза длинные пряди чёлки, дёргаясь на порывистом ветру. — Я тоже рад официально стать членом театрального клуба, спасибо за тёплый приём! — довольно улыбнулся Загрей. Лицо Танатоса с каждой секундой становилось всё кислее. Он свою печаль залил очередным глотком кофе. — Я согласен терпеть тебя и Гипноса, но на большее не рассчитывай, — предупредил он. — Но ты не обязан, — пожал плечами Загрей. — Делай, что хочешь. Когда хочешь. Отбрось страх и рискни всем. — И что это должно значить? — покосился на него Тан. — То, что твоя жизнь — не древнегреческая трагедия, и ты не Атлас, без которого весь мир рухнет. На поле накалялись страсти. Какого-то рискового выскочку после неудачного манёвра осматривала на скамейке работница местного медпункта. Не каждый день проходимцы брали на себя обязанность учить Танатоса жизни, но он с едва уловимым интересом позволил себе влиться в дискуссию: — А если меня всё устраивает? Или мне, что, стоит уподобиться тебе? Уж лучше сразу в петлю. — Не бросайся в крайности, — примирительно улыбнулся Загрей. — Гипнос до сих пор считает, что ты его ненавидишь. — У него хотя бы хватает чувства такта так думать, в отличие от некоторых, — максимально холодно ответил Танатос, но голос его под конец стих, растворившись на ветру, и Загрей честно не ожидал, что вдруг его заденет. Возможно, где-то под ледяной коркой сарказма скрывался тот факт, что на самом деле Тан воспринимал всё сказанное Загреем серьёзно. Осознание этого вдруг преисполнило его, взвалившись на плечи ощущением ответственности за собственные слова и действия, от которого он уже успел отвыкнуть. — В жизни полно хороших вещей, — чуть наклонив голову, отстранённо произнёс он. — Не только учёба и смерть. Есть… да куча всего есть. Музыка, закаты, сладости, волны, когда по щиколотку в море гуляешь. Собаки. — Загрей остановился на секунду, с грустной нежностью улыбнувшись. И продолжил, собравшись: — Есть вкусный кофе. Горячий, холодный, любой. И ночные пейзажи. И красивые заколки… Ему вдруг пришлось сделать над собой усилие, чтобы проглотить непрошенное «…в твоих волосах». Ночью у всего был особенный вкус и какой-то совсем другой фильтр, через который проходили другие эмоции и намерения, выраженные в тех же самых словах. Солнце ещё было слишком высоко над горизонтом для такого. — Не надо со мной разговаривать так, словно у меня суицидальные мысли в двенадцать лет, — снисходительно покачал головой Танатос. — Ты мне буквально минуту назад что-то затирал про петлю, — напомнил Загрей. — Я же не эгоист, — с внезапной болью в голосе ответил Тан. Закончился первый тайм, и большинство студентов, явно ожидавших большего от игры, медленно потекли к выходу. Он тоже. Загрей уже подорвался с места, чтобы последовать за Танатосом, но заметил, как, прижавшись спиной к ограждению, на него смотрит Ахиллес. Он помахал тренеру рукой и тот устало улыбнулся в ответ, оттолкнулся от ограды и вернулся к команде, чтобы послушать их идеи и подкорректировать стратегию, если понадобится его помощь. Загрей сел обратно. Может быть, они ещё выиграют второй тайм — в составе десяти человек против пятнадцати, под нарастающе холодным ветром, они хотя бы попытаются. Пока его присутствие на трибуне означало, что Ахиллес будет чувствовать хоть каплю поддержки, плевать, тренировочный это матч или турнирный, Загрей был готов сидеть на долбанном стадионе дни и ночи напролёт. Был бы только кофе. Танатос украл у него кофе. Начался второй тайм, а Загрей всё не мог перестать размышлять над брошенными на прощание словами. Было в них что-то глубокое, закрытое под замком, к которому у него пока ещё не было ключа. Но если Гипнос был в безопасности, и если так на языке Танатоса звучит признание в любви к нему, и если Загрей настолько хорошо сглаживает все углы, что Тан готов забрать у него всю бутылку, то ему ничего не остаётся, кроме как продолжать варить кофе и назло всем исправно появляться на пороге театрального клуба — того самого, о существовании которого он ещё три недели назад не догадывался.