***
Ночь была довольно спокойная — ясно-лунная и безветренная. Танатос слушал терпеливо сбивчивый рассказ своего ученика. Загрей практиковал новые жесты тем, что пересказывал какие-либо истории из своей жизни. Сегодня он пытался объяснить, что ему успел рассказать за их короткую встречу за ужином Гермес, что-то про отца и про каких-то животных — восхищённо и с куда более яркой, живой лицевой экспрессией, чем мог позволить себе Тан. Он — Танатос до сих пор не мог понять, почему — всегда прилагал искренние старания, за что бы ни брался. Всё-таки, Атропос не зря всегда говорила: «Если хочешь узнать, из чего сделан человек, научи его чему-нибудь». Танатос решил её высказывание дополнить: «Если хочешь узнать, из чего сделан человек, нарушь с ним несколько законов, подвергни смертельной опасности, заставь пережить знакомство со своей семьёй, а потом заставь с нуля выучить язык, который с большой вероятностью скоро окажется единственным средством коммуникации с тобой» — а ещё пару месяцев тому назад Тан последовал бы словам сестры буквально и просто вспорол бы новому знакомому живот на секционном столе. Часть его — очень маленькая и старательно запихиваемая поглубже — даже радовалась, что до этого не дошло. Загрей протянул руку вперёд, когда заметил, как взгляд Тана медленно уплывает куда-то в сторону и в пол. Его лицо оставалось равнодушно-сухим, но оба где-то в глубине чувствовали, что что-то было не так. «Ты в порядке?» «Ничего страшного. Продолжай. У тебя получается почти без ошибок.» «Что-то неправильно.» «Оно глубоко внутри. Я не смогу это объяснить.» Танатос знал, что у Загрея просто не хватит словарного запаса понять, что с ним происходит — было бы намного легче, если бы он сам знал, что значило это чувство и откуда оно взялось. Это вряд ли был недосып, отравиться он тоже ничем не мог, а простудиться летом было как-то совсем глупо. Не в силах объяснить природу странного ощущения, как будто в грудь ему зашили камень, пытающийся сейчас утянуть все внутренности вниз, Танатос решил просто игнорировать его, пока не пройдёт — раньше это помогало. Так прошло, наверное, ещё несколько минут, пока его телефон не взорвался уведомлениями. На первые пять он просто не обратил внимания, но когда вибрации начали перекрывать друг друга, Танатос всё-таки достал телефон. «Гипнос спрашивает, можно ли зайти», — объяснил он в ответ на беспокойный взгляд Загрея, сразу же прекратившего рассказ. У Гипноса было милое жестовое имя — кудри рисовались пальцем у виска. Только контекст, в котором оно возникло, не давал покоя. Танатос поднялся с пола и пошёл открывать дверь. Заг стоял у него за спиной, когда всё тело Гипноса, укутанное в красное одеяло, ввалилось в комнату — Тан не столько от тяжести, сколько от неожиданности чуть не рухнул на спину, пускай и всё с тем же каменным лицом. Гипнос вцепился в его толстовку судорожно ломающимися пальцами — и, сжавшись в комок, тихо зарыдал. — Опять они? — едва слышным шёпотом спросил Танатос, усаживаясь на полу, где уже лужей растеклось одеяло брата — тот кивнул сквозь всхлип. Загрей осторожно присел рядом на пол, пока Танатос медленно натягивал одеяло так, чтобы укрыть Гипноса с головой. Лицо его не выражало никаких эмоций по поводу происходящего — пришлось заставить себя положить руку на белоснежные кудри, едва ощутимо поглаживая несчастную голову и прижимая всё громче рыдающее тело к себе чуть ближе. — Я могу чем-нибудь помочь? — тихо спросил Загрей, наблюдая со стороны. Танатос даже не смотрел на него, уткнувшись взглядом куда-то в одеяло. Хотелось найти в его лице беспокойство, которого не было. — Что случилось? — Галлюцинации, — только и ответил Танатос, и Загрей увидел, как дрожит Гипнос под покрывалом. — Обычно не такие сильные, нужно просто не обращать на них внимание и уснуть побыстрее. Но иногда — вот так, до паники. И он сдавил в руках испуганное тело так, что на секунду дрожь получилось успокоить, но Гипноса тут же снова затрясло. Он пытался не всхлипывать, пытался не дышать так быстро и рвано, но в итоге задыхался и начинал неконтролируемо рыдать. — Тени, — еле различимо выдохнул он, содрогаясь на слогах всем телом. — Тени — повсюду. Тянут ко мне свои руки, кричат мне что-то шёпотом — я просто хочу спать, я не хочу им помогать, я здесь не для них! Я не хочу им… Они меня задавят — из-за каждого угла! Смотрят яркими глазами и пытаются забрать к себе, я не хочу скорбеть, как они — я живой ещё пока! Гипнос, рывками выдавливая воздух из лёгких, срывался то на шёпот, то на крик, заглушаемый одеялом и толстовкой брата, и в этом звуке надрыва голосовых связок было что-то совсем леденящее душу — искренняя агония, пробирающая до костей. Загрей вдруг и сам начал дышать чаще. Кожу покрыли мурашки — он абсолютно не знал, не имел ни малейшего понятия, что делать. Человек рядом с ним орал так, словно его резали, а он ничего не мог сделать. Опять — повторялась та ночь на заправке. — У вас есть успокоительные? — наконец догадался спросить он. Танатос отрицательно помотал головой: — Ничего, что подействовало бы, нет — такие лекарства без рецепта не отпускают. — Я… я всё равно что-нибудь найду, — пообещал Загрей, и Танатос проводил его, быстро выходящего из комнаты, строгим взглядом. Эрида и Харон спали, Никта была, как обычно, на дежурстве. На первом этаже горел свет — просто потому, что они время от времени перемещались в гостиную или на террасу, когда Загрею надоедало сидеть в одной и той же скучной комнате, и Танатос безразлично следовал за ним, меняя по пять локаций за полчаса. Был особенный уют дома Никты в этой тихой пустой гостиной, в свободном лете, в поющих за окном сверчках, в холодящих босые ноги паркете и плитке. На кухне царил относительный порядок — он пытался приготовить себе сэндвич на завтрак, но отвлёкся и так и забросил хлеб, сыр, помидор и открытую банку майонеза. Может быть, Гипноса можно было накормить — но Загрей догадывался, что он сейчас далеко не в состоянии что-либо разжёвывать и глотать. Кофе тоже нельзя было, но горячий шоколад мог успокоить. Если добавить побольше молока и сахара особо не класть, то должен получиться хороший успокаивающий напиток. Надо было только найти шоколад или хотя бы какао-порошок. Где-то на этой же кухне хлопал дверцами Гипнос ещё в то утро, когда Загрей только приехал — он тогда извлёк из недр кухни маршмеллоу, а где зефирки, там и какао. Следуя своей неоспоримой логике, Заг начал спешно перерывать все шкафчики, замерев у одного — там пылилась большая пачка собачьего корма для крупных пород рядом с красной двойной миской. Загрей решил, что осмотрит находку потом, и открыл следующий шкафчик. Там, в окружении труб раковины и химикатов для уборки, сидела, едва сдерживая тяжёлое дыхание, Немезида — та самая, которая сейчас должна была гостить у тёти. Девочка внезапно перестала казаться маленькой — то ли потому, что пыталась всё своё хрупкое тельце уместить под раковину, то ли из-за печально растрепавшегося каре и потрёпанного чёрного платья, она впервые выглядела куда старше своего возраста, большими и испуганными глазами затравленно глядя на человека, который грозился сломать весь её великолепный план по беспалевному возвращению домой. «Тебе нужна помощь?» — осторожно спросил Загрей. «Я умею читать по губам», — ответила коротким жестом Немезида. Она по привычке шептала, скорее, не слова, но их образы — губами показывала те звуки, на которые сама ориентировалась, когда читала. «Я не хочу тебя выдавать», — ответил Заг, оглядываясь по сторонам — спала только половина дома, да и Эрида могла в любой момент проснуться и спуститься за полуночным перекусом. Загрей знал, что Немезиде нельзя было обнаружиться раньше времени. Сначала надо было подождать, пока семья забеспокоится, и потом чудесным образом ко всеобщему облегчению объявиться. «Спасибо», — впервые улыбнулась ему девочка. Всё ещё осторожно, недоверчиво, но слишком много эмоций было в этом простом жесте от подбородка, как на него ни посмотри. «Ты уверена, что всё в порядке? Тебе ничего не нужно?» «Я на кухне. У меня всё есть.» Загрей уже хотел закрыть шкафчик обратно, но вспомнил: «Как помочь Гипносу? Он опять видит тени.» «Я обычно просто отвлекаю его.» Загрей вернулся в спальню спустя несколько минут с тремя кружками какао. Гипнос всё так же тихо рыдал — он на зов вынырнул из-под одеяла, весь красный, и крупно дрожащими руками взял тёплый напиток. — Стало легче? — спросил Заг, пока Гипнос глотал молоко залпом, пытаясь не захлебнуться между собственными всхлипами. Танатос покачал головой, и Загрей сел поближе, кладя одну руку на плечо Гипноса, и тот благодарно принял пускай и лёгкие объятия, всё равно отгораживающие его от странных созданий собственного разума. — Я же знаю, что они ненастоящие, — испуганным шёпотом твердил он сам себе, качаясь на месте и пальцами сжимая кружку так, что либо кости, либо керамика грозили скоро треснуть. Обе руки у него были заняты, так что слёзы, не утираемые, текли неостановимым потоком. — Я же знаю, что они придут за мной — и каждый раз всё равно их боюсь… Загрей представил себе — каждый день просыпаться, зная, что в любой момент к тебе могут явиться галлюцинации и довести до невыносимой, всепроникающей паники, с которой невозможно справиться в одиночку — и просыпаться вопреки, храбро лицом к лицу сталкиваясь с днём, который может растянуться в вечность. Загрей положил Гипносу руку на спину — сердце его тяжело колотилось на грани человечески допустимых пределов. Заг чувствовал, как оно тяжёлым мешком бьётся о хрупкую грудную клетку — уже которую минуту, не переставая, не сбрасывая сумасшедшую скорость. — Значит, ты переживал это много раз — и каждый раз в итоге оставался жив, — поражённо заметил он. — Ты ведь сильнее своих галлюцинаций, Гипнос, и даже об этом не догадываешься. — Я… я тот ещё боец! — усмехнулся, шмыгая носом и сворачиваясь обратно в рыдающий комок, Гипнос. — Я не хочу умереть от этого — я не хочу, чтобы случился сердечный приступ… Я не хочу им сдаваться... Загрей почувствовал, что они всё-таки смогут его отвлечь. Танатос протянул руку назад, к кровати, у которой стоял рюкзак. Заг одновременно с ним потянулся к пакету из гипермаркета и вынул первое, что попалось — ёжик для стирки в машинке. — Дай руку, — холодно потребовал Тан. — И вторую, — эхом отозвался Загрей. Гипнос взял обеими ладонями протянутые ему предметы и спрятал руки под одеяло, где уже задыхался от жары и нехватки воздуха, но слишком боялся вынырнуть в страшную реальность, которая плавилась у него на глазах — если бы он только мог позаимствовать у кого-нибудь нормальное зрение, нормальный мозг, он бы ни дня больше не провёл в страхе. Но вместо этого обязан был терпеть приставания бестелесных существ. Будь это люди, или животные, или предметы — он бы не боялся так сильно, потому что знал бы, что его галлюцинации сейчас будут делать, но эти тени, охотящиеся за ним, тянущиеся к нему длинными, плывущими по воздуху руками… От них некуда было бежать. Страх парализовал окончательно. Гипнос сжал ладони и вскрикнул от писка. — Господи, что это такое?! — взвыл он. — Ты мне скажи, — с вызовом фыркнул Танатос, нарочно игнорируя ухудшающееся состояние близнеца. Загрей почувствовал горький укол, но вдруг понял — Тан пережил что-то подобное тогда. Он точно так же пытался сжаться и спрятаться, разве что только не рыдал, но колотило его тоже нехило. Может, его методы были сомнительны, но он тоже хотел помочь — он просто не умел жалеть. — Что-то мягкое в левой руке, — начал, запинаясь Гипнос. — Почему оно пищит — это, что, игрушка какая-то? Что тогда в правой? Это игрушки для собак. — Это не игрушка, — подсказал Загрей. — У Цербера была такая же — мячик такой колючий. Это игрушки Цербера, да? — Это не игрушки Цер… Погоди, — насторожился Заг, — откуда ты знаешь, как звали Цербера? — Это был служебный пёс Харона, — объяснил Танатос. — Это не собачьи игрушки, Гипнос, шевели мозгами. — У вас тоже была собака по кличке Цербер? — неверяще усмехнулся Загрей. — И у тебя была собака… — умилённо всхлипнул Гипнос из-под одеяла. — У отца был пёс, — объяснил Заг. — Тоже Цербер. Он, когда я родился, всё не мог понять, что произошло — почему уехала в роддом мать, а приехал я. Потом он, кажется, привык, но отец не был с ним особенно ласков. Даже не гладил и не играл с ним. Только выгонял из своих комнат. Цербер как-то озлобился из-за всего этого. Вот, смотри, — Загрей показал шрамы на тыльной стороне ладони, оставшиеся у него с того раза, когда Цербер укусил его, ещё пятилетнего, поперёк руки за попытку погладить. — Но я на него не злюсь — он просто хороший пёс, он ничего не сделал. Он не виноват, что так сложилось. К тому же, мы в конце концов помирились. А потом он умер — он, кажется, был последним, что держало меня дома. — Он тебя укусил? — спросил Гипнос, всё ещё дрожа зубами от страха. — Наш Цербер никогда не кусался. Он просто всегда спал — его взяли, чтобы Харон социализировался и чтобы ему было легче ориентироваться во внешнем мире. Но Цербер просто постоянно спал. И — самое обидное — его-то никто за это не ругал! Его даже Харон обожал, даже не будил, если куда-то шёл! Это, кажется, единственное существо, которое Харон когда-либо любил. — Он очень тяжело перенёс кончину Цербера, — кивнул Танатос. — Он старался не показывать, но все видели. Не понимаю, зачем заводить собаку, если прекрасно знаешь, что она умрёт. — Главное в любом существе — жизнь, а не смерть, — настоял Загрей. — Прежде чем рассуждать о смерти, постой восемь часов у секционного стола — тогда и поговорим. — Тебе нужно просто завести собаку, и ты сразу поймёшь. Ты же можешь тоже завести служебную? — И снова проходить через миллионы комиссий, унижаться перед толпой врачей, чтобы они решали, достаточно ли мне трудно жить? — с нарастающим омерзением ответил Танатос. — Уволь. И Гипнос внезапно ласково засмеялся — всё ещё спотыкаясь о собственные всхлипы, он всё-таки попытался выдавить из себя хоть что-то, что не вызывало жалость. — Врачи — когда зашли в палату… я всё понял, — пробормотал он, крепко жмуря глаза и лицом утыкаясь в толстовку брата. — Когда я чуть не умер — тогда, на скамейке зимой, и ты зашёл ко мне, помнишь? Сразу после врачей. — Ты не умирал, не драматизируй. — Танатос старался держать лицо, но всё равно насторожился, задумавшись. — Помнишь, ты тогда сказал что-то: «Я не буду о тебе заботиться просто потому, что у нас одна кровь»? — продолжил, не обратив внимания на него, Гипнос. — Я думал, ты имел в виду, что я тебе совсем надоел. Что ты меня совсем ненавидишь, даже несмотря на то, что мы семья. А ты хотел сказать, что… что мне необязательно быть твоим родственником, чтобы ты меня любил. И он сомкнул дрожащие руки вокруг чужой груди, и Танатос закатил глаза. Всё, что угодно, лишь бы Гипнос сосредоточился на чём-то кроме своих галлюцинаций. — Даже не пытайся вменить мне в вину то, что ты слишком тупой, чтобы понять это сразу, — прошипел он в ответ, но брата всё-таки прижал к себе крепче, хотя и с тревожно-отвлечённым лицом. — Я всегда говорил, что семью каждый себе выбирает сам. — Извинения приняты! — рассмеялся сквозь слёзы Гипнос. — Я тебя тоже люблю! — Меня сейчас стошнит, — фыркнул Танатос. Загрей всё ещё слегка испуганно наблюдал, как они, сжав друг друга, слегка покачиваются и как мягко, мышца за мышцей, расслабляется тело Гипноса под давлением сильных рук. Всё самое страшное было одновременно и позади, и впереди — но главное, оно было не здесь и не рядом. Тени рассеялись, и Танатос вдруг почувствовал незаслуженное облегчение. Это не он пережил приступ галлюцинаций, но он тоже теперь чувствовал приятно-тяжёлую усталость во всём теле — желание просто лечь, свернуться под одеялом и наградить себя за храбрость и терпение порцией уже приостывшего какао, а затем хорошим, долгим сном. — Вот она, красота жизни, — произнёс он. — Буря успокаивается в секунды. Они сидели так ещё несколько минут втроём, пока он наконец не поднялся. Рутинно взяв Гипноса на руки, понёс брата в его комнату, пока Загрей следовал сзади в обнимку с неожиданно тяжёлым красным одеялом. У Гипноса вместо кровати был гамак — крепкий и широкий, натянуто обнимающий всё его худощавое тело. Заг подоткнул ему одеяло, слушая всё ещё слегка затруднённое, но медленно успокаивающееся дыхание. Высохли на красных щеках слёзы. Танатос бережно раскачал гамак перед тем, как уйти — и на выходе щёлкнул выключателем, гася свет. Пускай даже ему приходится искать в себе силы любить его — он всё равно будет.***
— Разве ты не чувствуешь, как кожа ног дышит? Как природа травой ластится к тебе, словно домашний кот? — Загрей, смеясь, развернулся, не прекращая шагать — теперь уже спиной вперёд. — Осторожнее! — Танатос увернулся от удилища, мелькнувшего в опасной близости от лица. — Я чувствую, как у меня будут болеть ноги утром — и всё. — Прости, — виновато улыбнулся Заг и перехватил удочку так, чтобы она не представляла ни для кого опасности. — Босиком ходить, вообще-то, полезно, анатом ты недоученный. — Я бы предпочёл, чтобы ты лавры свои дома оставил, нежели обувь. — …Сказал человек с заколкой из драгоценных камней. — Она, по крайней мере, не свалится, если даже лодка перевернётся. Они через поле всё-таки вышли к озеру — сквозь заросли с каждым шагом всё более и более высокой травы, туда, где заходящее солнце бросало последние рыжие блики на воду и последние купальщики уже обсыхали на деревянном пирсе, собираясь домой. Узкое и длинное, словно река, озеро изгибом тянулось за лесополосу. Сюда в тёплые дни приезжали искупаться городские, но они редко поднимались к этой половине озера и к ночи их уже совсем не оставалось — рыбу больше никто не пугал. Танатос нашёл канат, которым среди прочих была привязана к пристани лодка Харона — узкая и длинная, что-то среднее между шлюпкой и гребным ялом, но со вздёрнутым, словно у курраха, носом. Он даже помнил, как Харон сидел, бережно перочинным ножиком из дерева вытачивая каждый из черепов, которые потом старательно крепил на носу. — Ты уверен, что он тебе разрешил? — на всякий случай спросил Тан, подтягивая лодку к берегу за канат. — Разумеется, — кивнул Загрей. Он буквально пару часов назад, когда спустился с лестницы, чтобы приготовить завтрак, столкнулся с усталым после работы Хароном лицом к лицу. Он попытался отойти влево — и Харон, пытаясь его обойти, тоже неловко двинулся влево. Тогда каждый попытался обогнуть другого справа, и их снова постигла неудача. И Загрей тогда спросил — впервые руками, а не голосом: «Добрый вечер, Харон, можно нам взять твою лодку на рыбалку?» И, вроде, пальцы почти не дрогнули, и всё было правильно — но Харон продолжал из-под пол своей шляпы смотреть загадочно. В ответ лишь выдохнул, но мягче, чем обычно, не так вымученно и без привычного прокуренного хрипа. И Загрей с широкой улыбкой ответил благодарным жестом. Ему сегодня совсем не сиделось на месте — хотелось куда-то. Не важно, куда. Не было больше сил торчать в одних и тех же стенах, пускай он и убегал из них регулярно то на холм, то в лес, то в сад. Теперь хотелось ещё дальше. Он в честь грядущего приключения надел словно бы парадную белую рубашку, которая у Тана осталась ещё со времён старшей школы — когда правилами дресс-кода он ещё был обязан носить что-то кроме чёрного. Слава богам, эти времена прошли. Рубашка зато теперь неплохо смотрелась на Загрее. Оба, закатав джинсы, осторожно взошли на шатающийся борт. Танатос достал длинное весло, вставая, как помнил, на корме и оттолкнулся сначала от песчаного берега, затем от пирса. Плавно и упруго качаясь, лодка медленно выходила на середину озера. Загрей сыпанул по водной глади прикорм и, довольный, принялся разбираться с удочкой, шаря пальцами в пластмассовом ящичке с оснасткой. — Если хочешь, я могу потом грести, когда устанешь, — предложил он. — Сил не хватит, — покачал головой Тан. — Харон в колледже занимался академической греблей — он-то приловчился, а я только с детства что-то помню. Он перехватывал весло, стараясь не держать его по привычке, словно гитарный гриф, пока наконец не нашёл положение, в котором оно скользило по воде легко, мягко толкая лодку вперёд. Пока Загрей с неожиданно серьёзным старанием вязал на леску снасти и нанизывал на крючок кукурузное зёрнышко, они выплыли на середину озера. Танатос, не отпуская весла, сел рядом в лодку, следя за тем, чтобы не нарушить баланс — Заг сидел у носа, его же место было у кормы. С мокрого дерева капала, поблёскивая на резных узорах, чистая озёрная вода. Загрей размахнулся и закинул удочку чуть ниже по озеру. — Почему ты всё-таки не найдёшь работу? — задумчиво пробормотал Танатос, стараясь не говорить громко, чтобы ненароком не спугнуть рыбу — он в правилах рыбалки ничего не понимал. — Я пытаюсь, но уже не могу представить себе причину. У тебя столько хороших навыков. Хоть баристой, хоть рыбаком на трейлер. Взять кредит на обучение и… — Он напряжённо умолк на секунду. Загрей не отвечал. — Это что-то, связанное с отцом? — Да, но разве это уже имеет значение? — пожал плечами Заг. — Ты тоже отказался от работы. Нам суждено потратить это лето на то, чтобы отдохнуть на полную катушку. Вот она, наша работа. Выучи язык программирования, которым никто не пользуется. Устрой вечеринку на парковке. Создавай плейлисты по названиям, которые предлагает Т9. Ходи в спортзалы поздно ночью. Напиши несколько статей для SCP Foundation — свяжи их одним сюжетом. Возможности безграничны! — Я рассмотрю твоё предложение, — хмыкнул Тан, глядя за поплавком в расслабленном ожидании момента, когда он дёрнется. Солнце зашло совсем, и небо окрасилось привычной закатной радугой — от нежно-розового у горизонта в тусклый жёлтый и в утомлённый голубой, и выше, всё выше, к набирающему силу тёмно-синему. Чуть шумели, покачиваясь на ветру, камыши да лес, уже начинавшийся вдали. — У вас с Хароном одна болезнь? — спросил Загрей, когда ленивый покой поплавка уж слишком затянулся. — Мег тогда спрашивала… — Да, — кивнул, не дожидаясь, когда он договорит, Тан. И после паузы неторопливо рассказал: — Только у него врождённое и двустороннее. Отец любил рассказывать смешные истории о том, как они таскались по врачам — лет до восьми Харону упорно ставили аутизм. Мол, проблемы с коммуникацией есть, ограниченные интересы есть, проблемы с успеваемостью в школе есть. Его направляли к психотерапевту, тот говорил, что с ним всё в порядке, отправлял обратно к врачу общей практики, и так по кругу. — А я-то думал, что это мой отец испортил всем жизнь, устроив в колледже филиал бюрократического ада, — вздохнул Загрей. — У него же тоже какая-то медицинская степень, — вспомнил Танатос. — Ему привычнее работать в такой атмосфере. Вода, колыхаясь едва видимо вокруг поплавка, отказывалась отдавать им хоть одну рыбу. Загрей позволил себе отвлечься на секунду — обернулся к корме, где Танатос, свесив руку за борт, опустил кончики пальцев в воду, и улыбнулся. Он хотел предложить ему взять кукурузы — может, хоть на его пальцы что-то клюнет, но почувствовал, что нужно всё-таки сказать что-то другое. — Спасибо, что честен со мной, — наконец выговорил он, ловя на себе вопросительный взгляд. — Я знаю, что часто и много болтаю, но если тебе есть, о чём поговорить, я всегда готов выслушать. Не важно, о чём. Танатос промолчал, уткнувшись взглядом обратно в спокойную воду, пока Загрей не отвернулся, сдаваясь. Хотелось раствориться и через пальцы утечь прямо в озеро, стать с ним единым целым и больше никогда не принимать эту ужасную человеческую форму, кривым отражением расплывшуюся в нём. — Извини, — вздохнул он наконец, закрывая усталые глаза. — Я знаю, что неправильно так обрывать разговоры. — Вовсе не неправильно, — пожал плечами Заг. — У каждого есть темы, которые не хочется обсуждать. И каждому иногда хочется побыть одному. Не извиняйся за то, что ты — это ты. — Да, но ты не обязан терпеть такое отношение, — покачал головой Танатос. Он правда не понимал, почему с ним ещё кто-то общается — особенно кто-то вроде Загрея. Из всех перечисленных развлечений этого лета он зачем-то выбрал проводить время именно с ним. — Я терпел куда худшее, поверь, — усмехнулся тот. Лодка чуть покачнулась от смешка. — Мы и правда похожи куда больше, чем я представлял, — задумчиво прошептал Танатос и взялся снова за весло. — Здесь не клюёт, — согласился Загрей. — Давай куда-нибудь подальше. Ночь обняла двоих в лодке блестящим небом и тишиной луговой травы. Утихли насекомые, уснули цветы, тёплый запах лета сменился прохладным — ночной воды. Танатос смотрел в светящуюся полосу горизонта с беспокойным ожиданием будущего. Загрей молча глядел в бесконечно недвижимый поплавок. Прошло несколько часов, а они поймали всего одну рыбу — и ту Заг сразу же отпустил обратно. Он рассказывал про какой-то японский метод убийства рыб. Вместо того, чтобы позволять рыбине задыхаться в агонии, её сразу же убивают, мгновенно пронзая мозг острой спицей, и тут же разделывают — метод, неприменимый на промышленных трейлерах и исполненный гармоничного уважения к природе. И блюда из такой рыбы выходят намного вкуснее. Тан думал об агонии. Чувствовал себя намного уязвимее от того, что побывал в шкуре Гипноса — как бы он ни пытался отдалить близнеца от себя, сам же нечаянно стирал всё расстояние между ними. Но Гипноса преследовали галлюцинации — что-то, до сих пор непонятное Танатосу. Они уже оба, словно мантру, друг другу повторяли, что всё это нереально, и Гипнос всё равно продолжал паникой доводить себя до грани смерти. Всё-таки, Тан пережил что-то совсем другое. Он никого не видел — воплощение его самого страшного кошмара, вполне реальное и живое, стояло рядом, пытаясь найти хоть один способ помочь. — Тебе скучно? — спросил Загрей, оборачиваясь к корме. Танатос оторвал подбородок от бруса, резко поднимая голову. Сгущались сумерки. В крыльях бабочки блики играли в унисон тем, что плясали на воде. — С чего ты взял? — Не знаю, рыбалка, если так со стороны посмотреть — дело довольно скучное. — Расслабляет. — Правда? — Да. Можно посидеть наедине со своими мыслями. Заг виновато замолчал, уткнувшись взглядом обратно в поплавок, но не смог себя заставить сидеть дальше. Он всё-таки смотал леску и удочку положил на дно лодки, отвязывая снасти, чтобы уложить обратно в ящик. Танатос встал обратно на корму с веслом, двигаясь осторожно и плавно, следя, чтобы лодка не перевернулась. — Куда теперь? — с интересом спросил Заг. — Дальше по озеру. У нас ещё вся ночь впереди. Одинаково далеко от обоих берегов — по темнеющей глади, расступающейся перед гордым носом лодки, ласкающей деревянные черепа, они плыли дальше, под сень широких деревьев, отгородивших один луг от другого. Возможно, здесь когда-то был настоящий лес — теперь он походил скорее на парк. Кто-то даже отдыхал там — до Загрея донеслись чьи-то голоса. — Там люди? — удивлённо спросил он, привлекая внимание Танатоса. Тот всмотрелся в деревья, ветвями укрывшие гостей. Весь лес осветился изнутри от небольшого костра. — Могу даже предположить, кто, — скептически сжал губы он. — Думаешь, твоя семья собралась? — Загрей вытянул голову и наклонился так, что чуть не выпал из лодки — Танатос, чуть не потерявший равновесие, на всякий случай перехватил покрепче весло, готовясь его вылавливать. — Думаю, что мне ещё не поздно утопиться, — мрачно ответил он, уже принимаясь разворачивать судно. — Погоди, не надо! Давай хотя бы посмотрим! — На что? На то, как люди просто сидят и болтают? Может, это даже и не моя семья, а просто чужие. Испортим им всё веселье. — Что им здесь делать так поздно? — А что мы с тобой здесь делаем так поздно? — Мы тут живём! Имеем право осмотреть свои же владения. Танатос фыркнул и обернулся к всё приближающемуся сборищу. С берега ему уже кто-то малознакомый махал рукой — оба, приглядевшись, узнали Гермеса. Загрей замахал ему в ответ с таким усердием, что снова чуть не опрокинул лодку. Танатос обречённо вздохнул. На опушке у озера расположилась, постелив большой плед, маленькая компания. Стоял, зияя открытой дверью в салон, семиместный фургон Харона — старенький угловатый Фиат, явно предназначенный больше для перевозок грузов, нежели пассажиров, но используемый и для того, и для другого. У костра, разбитого в безопасном отдалении от деревьев, пледа и машины, сидела и болтала с Эридой вернувшаяся домой Мег, единолично служа причиной праздничной вылазки на природу. На пледе, рядом с корзинкой еды, расположились Никта и Гипнос, разбирая букет из луговых цветов. — Как в старые добрые? — спросил с ностальгией в голосе Танатос, подходя к пледу. — Я продолжаю надеяться в один день собрать всех детей за одним столом, — печально ответила, отделяя друг от друга васильки, Никта, — но даже для девятерых у нас не хватает места в гостиной. Я не хотела оставлять вас без приглашения, дети мои, но Харон сообщил мне, что вы собрались на озеро. Мы вместе приняли решение подождать вас здесь. — Непохоже, чтобы Мегера в этом решении принимала участие, — выразил сомнение Заг. Даже когда он, помахав им рукой, поздоровался, девушки у костра его нарочито игнорировали. Харон, так и не сменивший костюм на что-то более подходящее для вылазки на природу, вместе с Гермесом тоже сел к огню, и тот принялся что-то восхищённо ему щебетать с такой внезапной радостью, золотом засиявшей в рыжем свете пламени, что Загрей не сдержал улыбки, глядя на них издалека. Званые ужины у Никты всё-таки были намного приятнее, чем в доме его отца или любых родственников с его стороны. Танатос устало лёг лицом вниз на плед — он выспался днём, но видеть такое количество людей вокруг было просто утомительно. Поэтому он был одним из тех членов семьи, кто никогда не обедал и не ужинал с семьёй за столом в гостиной — там места было лишь на четверых, и он предпочитал уступить стул кому-нибудь другому. С луга вернулась, сжимая новый букетик цветов, Немезида. Она пару дней тому назад чудесным образом объявилась дома, как только Никта собралась звонить в полицию. Мать тогда осторожно взяла её за плечи, когда радости поутихли, и тихо, одними губами прошептала: «Дитя моё, не пропадай больше. Ты помнишь ту ночь, когда ты была совсем маленькой, в полиции? Твой брат тоже сначала надолго пропал. Ты помнишь ту ужасную ночь? Не пропадай больше, дитя моё, пожалуйста, никогда.» Теперь Немезида как ни в чём не бывало сидела в объятиях едва ли бодрствующего Гипноса и учила его мягкими, непослушными пальцами плести цветочные венки. Танатос запустил руку в корзину и, вынув из кучи куда более съедобных фруктов зачем-то туда брошенный лимон, принялся чистить его — Загрей сначала подумал, что шутки ради, но Тан затем положил чищеную дольку в рот так спокойно, словно ел апельсин. Поймав на себе непонимающий взгляд, протянул цитрус Загрею, предлагая. Тот осторожно взял себе тоже дольку, но откусил и тут же скривился. На лице Танатоса тем временем не дрогнула ни одна мышца. Загрей вспомнил, как он глотал залпом кипяток с растворённым в нём дешёвым кофе, и помотал головой, словно пытаясь стряхнуть с себя и плохое воспоминание, и скручивающее нервы ощущение — у него-то все рецепторы ещё работали. — И тебе даже не кисло? — спросил он. — Немного, — пожал плечами Танатос. — Пора уже привыкнуть, что это норма моей жизни, — усмехнулся Загрей, когда кислый вкус наконец начал успокаиваться. — Даже смешно, сколько вещей начинаешь считать нормальными, пожив здесь немного — мне ваш дом за несколько недель стал роднее, чем отцовский за восемнадцать лет. Когда смотрю на все эти пейзажи окраины, ощущение, будто здесь моя родина. Никта, подняв на него взгляд холодных глаз из-под ресниц, смотрела осторожно, но со скрытым интересом. Тёмная шаль снова занимала законное место на её плечах. — Вопрос в том, где действительно твоя родина, дитя, — тихо отозвалась она. — Я не знаю, правда. Где бы я ни был, я нигде не чувствую себя дома, но здесь я близок к этому как никогда. — Может быть, здесь жил кто-то из твоих родственников. Загрей усмехнулся себе под нос, уронив голову. — Даже если и так, моему отцу слишком не до меня, чтобы рассказывать мне такие подробности. Если мы действительно выбираем семью себе сами — я бы хотел родиться и вырасти здесь. Хотя бы по соседству, как Мег. Танатос с тоской во взгляде посмотрел на него, мучая в пальцах истекающие соком дольки лимона. В руках Гипноса рассыпалась очередная цепочка из цветов, так и не превратившаяся в венок. — Не переживай! Я не думаю, что здесь есть кто-то, кто ещё не привык тебя считать частью семьи, — улыбнулся он, наблюдая за сестрой, у которой как раз всё получилось — она своё творение попыталась надеть на голову Загрею, но тот остановил её руки, вместо этого опустив цветочное украшение на светлую голову Танатоса. — Это же не может длиться всю жизнь, — пожал плечами Загрей. — Хотя приятно иногда притвориться, что у меня всё-таки есть живая мать. — С твоей матерью что-то случилось? — сразу спросила Никта. — Умерла при родах. Я думал, ты знаешь — вы же с отцом работали вместе? — Я преподавала какое-то время под руководством Аида, — кивнула, отводя взгляд, женщина. — Он… не распространялся о таких подробностях своей жизни. Загрей решил тему не развивать. Ночь была для этого слишком хороша, и он уже со временем стал достаточно восприимчив к молчаливым просьбам прекратить разговор. Он, присоединившись к Гипносу и Немезиде, тоже начал плести венки из цветов и, хотя получалось из рук вон плохо, в конце концов всё-таки добился сносного результата — подошёл к костру и накинул получившийся кривоватый венок на голову Мегеры, тут же бросившись убегать обратно. Танатос смотрел, как она пару минут гонялась за изворачивающимся Загреем по всей опушке, пока наконец не бросила это дело, садясь обратно к костру — и Заг уже знал, что на этот раз был центром разговора девушек. Странное ощущение, от которого он уже успел отвыкнуть — раньше оно определённо разжигало в нём и любопытство, и гордость, но теперь Загрей даже не мог точно сказать, что по этому поводу чувствует, поэтому решил Мегеру оставить в покое. — Хорошо, что они друг друга нашли. — Когда Загрей вернулся к ним на плед, Танатос показал в сторону Харона и Гермеса, всё ещё увлечённых односторонним разговором. Даже кто-то вроде Харона не был способен заставить Гермеса умолкнуть — он продолжал торопливо болтать, лишь иногда меняя яркую эмоциональную жестикуляцию на родной Харону язык. Гермес, словно бы щитом отгораживая молчаливого собеседника от остальных, весь светился чуть ли не ярче костра, купаясь во внимании мужчины, уделённом только ему и никому больше. — Как они вообще общаются? — непонимающе спросил Заг. — Я до сих пор не уверен, на каком языке лучше говорить с Хароном. — В этом и достоинство Гермеса, — восхищённо кивнул Танатос, — он не гадает, ему абсолютно плевать. Ты не представляешь, как надоедает излишнее внимание окружающих к твоим болезням. Постоянные попытки не оскорбить, не разозлить, пылинки начинают сдувать, всё на блюдечке. Причём, именно там, где не надо — где ты и сам справишься. — То есть, ему приятно общаться с Гермесом, потому что ему нет дела, есть у Харона слух или нет? — задумался Загрей. — Потому что не проявляет лишней жалости? — Потому что он — луч света из мира, закрытого для Харона, — кивнул Танатос. — Сколько бы он ни притворялся, что ему и одному хорошо, он всё равно тянется к недоступному. Одно лишь присутствие Гермеса не помогает ему магическим образом начать слышать, но помогает притвориться, что он не гость и не чужой в этом мире. И у Гермеса достаточно уважения к нему, чтобы эту фантазию держать только между ними двумя. — И в это время ты как бы одной ногой в мире слышащих, а другой — в мире глухих? — спросил, словно бы поражённый собственной догадкой, Заг, резко обернувшись к Танатосу. Тот лишь кинул на него свинцовый взгляд. — И угадай, какой из них оказался полон неприятных сюрпризов чуть больше. Все замолчали. Загрей наблюдал за тем, как свет костра играет на лицах всех вокруг него сидящих. Гипнос только пожалел, что весь зефир съел ещё две недели назад, но, даже не успев толком по этому поводу расстроиться, уснул на коленях у матери, и Никта с тенью ласковой улыбки на лице медленно гладила его кудри. Немезида тоже села у костра и принялась жечь не пригодившиеся цветы в огне, избавляя их от долгой и жалкой смерти — вместо того, чтобы сохнуть и увядать, они красиво таяли в объятиях пламени. Заг хотел бы ещё поговорить с Гермесом — он потому и обрадовался, когда увидел его на берегу, — но чувствовал себя менее чем в праве вторгаться в их с Хароном диалог.***
О пребывании Гермеса в доме на этот раз никто всё-таки не догадался. Скоро должно было наступить утро — юноша хотел сделать своему замечательному бизнес-партнёру сюрприз, прокравшись в его спальню, а на месте уже придумать какой-нибудь смешной способ его разбудить и при этом не привлечь внимания его взбалмошной семейки. Под взбалмошной семейкой он подразумевал главным образом Эриду, хотя даже она со временем смирилась с присутствием Гермеса в жизни брата. Правда, постоянно допытывалась, с каких это пор они работают вместе, и как давно знакомы, и откуда он вообще такой взялся, но Гермес следовал примеру своего бизнес-партнёра и держал рот на замке. В наполненной до краёв темнотой спальне, сразу облегчённо вдохнувшей прохладный ночной воздух из раскрытого окна, оказалось пусто. Гермес уже хотел достать телефон, но вдруг понял, куда мог подеваться Харон. Он вышел из комнаты, огляделся, прошёл мимо другой, из которой по утрам обычно выходила Эрида, собираясь на работу, — и остановился напротив двери Гипноса, постучав несколько раз. Ответа не последовало, и Гермес постучал снова. Ответа снова не последовало, и Гермес приоткрыл дверь. — Утро доброе! — просовывая хитрую мордочку в комнату, поздоровался он и той рукой, которой не держался за дверную ручку, бодро помахал Гипносу. — А? Да, нет, я не сплю, доброе! — вскочил в гамаке тот, чуть не вывалившись на пол. — Заходи, чего стоишь на пороге? Гермес тут же с удовольствием воспользовался приглашением. Закрыв за собой дверь, плюхнулся в большое красное кресло-мешок в углу и, благонравно поправив белую юбку с красной каймой, принялся рассматривать небольшую комнату. Все её стены были покрыты постерами, по которым можно было проследить хронологию увлечений Гипноса — от детских мультиков до аниме, до сериалов, до бойз-бендов, до антиутопий и снова до детских мультиков. Над столом, заваленным пакетами от разного рода снеков и сладостей, медленно перетекающими на стул, прибиты были к стене несколько полок — на них рядом с покрытыми толстым слоем пыли учебниками стояли совершенно чистые и ухоженные коллекционные фигурки. Человек явно умел правильно расставлять приоритеты в жизни — Гермес такое не мог не уважать. Сам Гипнос ещё несколько минут полежал, нежась под одеялом, в гамаке, подвешенном вдоль короткой стены комнаты. Покачался немного, оттолкнувшись от подоконника закрытого плотной шторой окна, широко зевнул, потянулся длинным телом и наконец вылез из постели — одеяло по привычке утащил с собой. После того случая зимой он меньше всего хотел свалиться где-нибудь, даже не имея возможности укрыться тёплым одеялком. Гермес наблюдал за тем, как Гипнос осмотрелся, вышел из комнаты и спустя несколько минут вернулся с умытым лицом только для того, чтобы уставиться на гостя с вопросом во взгляде. — Воу, ты не галлюцинация? — потрясённо спросил он и потыкал в смуглое плечо Гермеса пальцем. — Как видишь, нет! — радостно рассмеялся Гермес, но тут же вернулся к привычному торопливому темпу речи: — Насколько я понял, вы с моим бизнес-партнёром братья — или в любом другом смысле близкие родственники. Я хотел попросить у тебя одолжение. Ты не знаешь, как отсюда можно добраться до городского госпиталя? — Это того-то, где мама работает? — спросил с удивлённым подъёмом на вопросе Гипнос. — Я там давно не был! Я помню, что мама ездит туда на автобусе, но даже не знаю, на каком — но Танатос точно должен помнить. Вы же с ним знакомы, разве нет? — Ровно настолько, насколько позволяют рабочие обстоятельства, — вежливо уклонился от ответа Гермес, вставая из кресла. — Спасибо за неоценимую помощь, босс! — Погоди, стой, — вместе с ним направился к двери Гипнос. — Я тоже хочу! Вдвоём они вышли из комнаты, уже подходя к лестнице — но не успел Гермес ступить на неё, как Гипнос дёрнул его в сторону, прижимая к стене, и сам уселся рядом, слушая. В кои-то веки всё самое интересное он не проспал. В гостиной той ночью заседали, молчаливо примиряясь с компанией друг друга, Мегера, Танатос и Загрей. Алекто, собираясь на работу поздним вечером — опять проспала, — подняла на уши весь дом в лице Мег. Последняя наивно решила, что раз с обеими сёстрами ей не ужиться, то, может быть, получится хоть с одной. Заглянувшая на огонёк бессонница поспешила её в этом решении разубедить. Огни дома в конце улицы по-прежнему горели, и Мегера снова сдалась, проиграв бой любопытству — как и пятнадцать лет тому назад. Она теперь сидела на диване в окружении резного дерева, узорчатой обивки и маленьких подушек — грозная, обросшая золотыми шипами украшений, в любимой кожаной куртке, прикрывающей неприлично рельефные плечи. Гипнос и Гермес наклонились ближе в попытках хоть что-нибудь расслышать, но при этом себя не обнаружить. — …хотя бы вещи из твоей берлоги забрать получится, — недовольно говорила Мег себе под нос, обращаясь явно к Загрею, утонувшему за спинкой кресла рядом. В ещё одном кресле, по другую сторону дивана, сидел Танатос, скучающе наблюдая ушедший явно не туда диалог. — Моя комната всегда открыта, — заверил бывшую, положа руку на сердце, Загрей, словно и себя, и остальных пытался убедить в отсутствии собственной вины. — Не сейчас, конечно, но когда я на кампусе — всегда. — Спасибо, воспользуюсь приглашением, как только научусь летать, — ядовито прошипела Мегера. — Я пока не горю особым желанием свернуть шею, споткнувшись о твой бардак. — Слушай, мы все совершали по молодости ошибки, — устало вмешался в диалог Тан. — Кое-кто до сих пор в процессе. Оставь кесарю кесарево. Он уже полчаса наблюдал неловкое выяснение отношений и совершенно не хотел чувствовать на себе косвенную вину за то, что притащил домой Загрея (на что, вообще-то, имел полное право), тем самым вывесив перед носом у Мегеры огромную красную тряпку. Вроде, больше полугода прошло с момента их расставания, а эти двое, словно дети, всё играли в перекладывание вины. Танатос мог бы притвориться, что его здесь вообще нет — если бы за это давали Оскар, у него бы уже весь шкаф вместо отцовских книг был забит позолоченными статуэтками, — но ему совершенно не хотелось по прошествии ночи сшивать по кусочкам разодранное мощными руками тело Загрея. Сама по себе Мег прекрасно умела сдерживать эмоции, только вот на беду согласилась на отношения с провокатором — наверное, она до сих пор ожидала от него подобного поведения, даже не замечая, что Загрей сам отступает назад под её напором. Он-то как раз интуитивно понимал то, что пытался донести до них обоих Танатос — нужно подождать, переварить случившееся, сколько бы времени на это ни ушло, и только тогда, набравшись сил взглянуть на ситуацию трезво, начинать разговор на эту тему. Взрослые люди просто не делают статус бывшего единственной чертой, определяющей всё взаимодействие между ними и их партнёрами. — Я предлагаю взять перерыв на стратегическое кофепитие, — примирительно поднял руки Заг. — Продолжаешь бегать от своих проблем… — вздохнула, потерев переносицу Мегера. — Ради меня можешь не утруждаться. — Зря ты так, — покачал головой Танатос, когда Загрей уже скрылся на кухне, не обратив на её слова никакого внимания. — Не попробуешь его кофе — считай, жила зря. — Думаешь, я не знаю? — фыркнула девушка, закинув ногу на ногу и руки скрестив на груди. — Это его язык любви. Уже натерпелась, спасибо. Танатос задумался. Мег воспользовалась наступившей паузой — отдохнуть от обоих идиотов. Что один, что другой — оба хороши, хотя от Тана она всё-таки привыкла ожидать более мудрых решений. Конечно, сразу же в ту ночь она почувствовала укол обиды. Загрей тогда, словно насмехаясь над ней, указал на тот факт, что она — она, уже который год считавшая себя подругой одиночки-четверокурсника с мрачной специальностью и ещё более мрачной предысторией — узнала о том, что Танатос слышащий, позже него. Позже ветреного, сумасбродного и никак не желающего взрослеть балбеса, оказавшегося в театральном клубе по чистой случайности — и за месяц умудрившегося самому влезть и ещё и Тана затащить в такие обстоятельства, в которых ему пришлось раскрыться. Конечно, Мегера снова почувствовала себя жертвой какого-то злого розыгрыша, снова преданной и снова втоптанной в грязь. Но за две недели раздумий всё-таки решила, что раз гремучая смесь характера Загрея хоть кому-то принесла больше пользы и радости, нежели вреда и боли, то этот конкретный поступок она ему могла отпустить. Она уже позволила ему достаточно и теперь, когда перед ней стоял выбор, забивать себе голову очередной обидой или простить, предпочла пощадить свои нервы. Гермес потянул Гипноса вниз, слыша, как в гостиной окончательно повисла тишина — только на кухне визжала кофемолка в руках Загрея. — Мегера! Какой приятный сюрприз! Решила заглянуть на чашечку кофе? — щурился смешливо Гипнос, фамильярно присаживаясь рядом с Мег. Та в ответ вздохнула и поспешила отодвинуться на дальний конец дивана. — Доброе утро! — солнечно улыбнулся всем присутствующим Гермес, присаживаясь, словно на жердь, на подлокотник освободившегося кресла. — Никто здесь не знает, как добраться до госпиталя? — Могу скорую вызвать, — равнодушно пожал плечами Танатос, доставая телефон. — Спасибо за прекрасную идею — воспользуюсь, когда буду спешить! — искренне поблагодарил его Гермес. — Но сейчас я бы предпочёл более конвенциональный способ. Как насчёт автобуса? — Зачем вам вообще понадобилось в госпиталь? — покосилась на них Мегера. — Встретим маму с работы, — пожал плечами Гипнос. — И всё? — скептически посмотрела на них Мегера. — …И Харона, — уверенно добавил Гермес. Мег закатила глаза. — Поехали, — пожал плечами Танатос и встал из кресла, натягивая куртку. — Утренний как раз минут через пятнадцать приедет. Теперь он точно делал это назло. Мегера проводила его взглядом напряжённым, словно тетива натянутого лука, но телепатией разубедить не смогла — Тан ушёл на кухню сообщить о перемене в планах Загрею. Ей пришлось тоже встать и уйти в прихожую за Гипносом, радостно бросившимся обуваться. Спустя пару минут они уже дружной толпой направились к остановке, чтобы погрузиться впятером в пустой утренний автобус — только несколько пассажиров по пути на работу встречали рассвет вместе с ними, вжавшись в жёсткие сидения. Гермес, только когда они уже сошли с автобуса в паре зданий от больницы, заметил, как Загрей гордо вышагивает по тротуару, но лишних вопросов — опять же, по заветам своего уважаемого бизнес-партнёра — задавать не стал. Только пихнул в предплечье кутающегося в одеяло Гипноса и показал на весело идущего впереди кузена. Гипнос рассмеялся в голос: — Тебе даже не больно — по асфальту, босиком? Вся компания дружно уставилась на стопы Загрея — тот тоже не без интереса посмотрел себе под босые ноги. Танатос уже давно просто перестал чего-либо ожидать от него. Мегера, закрыв рукой глаза, покачала головой. — Да ладно, мы же не всю дорогу пешком, — махнул рукой Заг и спокойно продолжил путь. Город ещё толком не проснулся — только несколько алкашей приютились в холодной подворотне старого кирпичного дома с торговым первым этажом. — У Эвридики открыто? — удивлённо спросил Гипнос, повернув голову, и остановился напротив горящей тёплым жёлтым витрины пустого кафе. Танатос опустил голову, уже зная, что за этим последует. — Так рано? — Она открыла ночную смену, чтобы хоть как-то удержаться на плаву, — объяснила Мег. — Откуда ты знаешь, когда даже я не знаю? — возмутился Гипнос, искренне считавший себя постоянным клиентом Эвридики. Он уже карабкался по лестнице ко входу, за руку утянув с собой нисколько не возражающего Гермеса, любопытно озирающегося по сторонам. — Мы туда не пойдём, — строго ответила Мегера. — Ты хочешь лишить Загрея возможности попробовать лучший в мире кофе на альтернативном молоке? — поражённо поднял брови Гипнос. — Я был о тебе лучшего мнения, Мегера! Загрей, едва услышав слово «кофе», тут же с вызовом присоединился к Гипносу и Гермесу на крылечке кафе, уже едва вмещавшем их втроём. Танатос вздохнул. — Всё равно до конца смены матери ещё полчаса, — пожал плечами он, явно без удовольствия поднимаясь по лестнице. Весёлая троица расступилась перед ним, пуская к двери. У Алекто выдалась замечательная ночная смена, уже подходившая к концу. Она стояла за стойкой расслабленно, долистывая ленту в телефоне и оттягивая момент, когда надо будет приступать к уборке. С протиранием всех поверхностей она обычно справлялась быстро, но мыть полы ненавидела настолько, что даже окончание рабочей ночи её совершенно не радовало. Но зато сегодня почти не было клиентов, так что она даже особо не устала. Утро обещало быть довольно приятным — но тут же забрало все обещания обратно, когда в кафе зашли в порядке следования: скандально известный четверокурсник с приросшим к голове чёрным капюшоном, вечнолохматая царица драмы всея колледжа, претендентка на титул самой отвратительной сестры в мире, чемпион кампуса по ехидству и дважды чемпион по распространению сплетен и, наконец, вообще какой-то левый пацан в шарфе, платье и сапожках, абсолютно заслуживающих звания модной катастрофы. По мере пополнения зала лицо Алекто теряло натянутые остатки энтузиазма — вместо приветствия она, закрыв руками лицо, лишь тихо простонала: — Господи, за что мне это? — Низкий рык под конец перешёл в тонкий писк. Танатос встал у кассы, нависая над девушкой, и с весьма кислым выражением лица осмотрел ассортимент закусок на прилавке. — Алекто! — обрадованно воскликнул, выглядывая из-за спины брата, Гипнос. — Я так давно тебя не видел на кампусе! Ты куда-то перевелась? — Отчислилась я нахуй с вашей психушки, — фыркнула Алекто. — Ну и умничка! — покивал Гипнос. — Как говорили великие: «Мне не нужен диплом, чтобы стать вешалкой для одежды». — Тебе чего, актёрище? — издевательски обратилась девушка к Танатосу, выступающему в роли представителя их небольшой делегации. — Что есть по скидке. И макаронов. — Ты бы мог попросить, и мы бы скинулись? — предложил Гермес. — Он не экономит — просто в меню разбираться лень, — объяснил Загрей. Он чуть отошёл, сосредоточенно изучая меню с напитками на стене рядом. — «Котлеты из нута», — принялся читать, задрав голову, Гермес, — «Картошка по-деревенски, запечённая в травах», «Грибной суп-пю…» — Спасибо, но мне плевать, — остановил его Танатос. — С собой или здесь? — устало спросила Алекто, выбирая, во что паковать пирожные. — Да, — кивнул Тан. — С собой или здесь? — закричала она, наклонившись чуть ближе. — Да, — так же громко гаркнул в ответ Танатос. — Забирайте уже, ботаники ебаные. — Алекто с отвращением швырнула ему коробку с макаронами и принялась набирать в картонный рожок картошку фри, запечённую в духовке — сегодняшнее особое предложение. — А латте с миндальным молоком сделаешь? — встрял Загрей. Алекто оскалила неестественно-острые клыки. — Советую дождаться Эвридики, если не хочешь, чтобы тебе туда яда подсыпали, — ответила Мегера. — Она здесь? Алекто лишь дёргано кивнула в сторону двери на кухню за своей спиной, где варилась еда, текла вода и мылась посуда. Загрей взял у неё из рук большой рожок с картошкой. Их компания двинулась к столику в углу. Гипнос наклонил голову и прямо из рожка взял ртом несколько тонких картофелин. Загрей и Гермес рассмеялись. Мег, устало подпирая рукой голову, следила за разворачивающимся напротив зрелищем: Заг брал в руку несколько кусков картошки, и Гипнос съедал их с грацией степной лошади, точно так же возя губами по раскрытой ладони, а Гермес из-за спины Загрея поражённо наблюдал за чудесами дикой природы. Девушка обратила взгляд к Танатосу — он, откинувшись на спинку деревянного стула, рассматривал единственную картофелину, которую уцепил, с таким хтоническим ужасом где-то глубоко в глазах, словно держал первое и единственное существо на планете в собственных руках. — У тебя серьёзно экзистенциальный кризис из-за печёной картошки? — спросила Мегера. Танатос зажмурился, морщась от давящих тёмно-рыжих стен кафе, и лёг лицом в стол. Она его решила больше не тревожить. — Так Алекто всё знает? — спросил у неё Загрей осторожно, когда она тоже потянулась за картошкой. — Она всё равно на кампусе уже ни с кем не общается, — пожала плечами Мегера. — Интересно, что будет, если все всё-таки узнают, — задумался Загрей. Мег, привстав со стула, наклонилась к нему через весь стол. Опасно блеснули из-под ресниц золотисто-карие глаза — строго глядя исподлобья, она лишь угрожающе-хрипло прошептала: — Поверь мне. Ничего. Хорошего. Загрей, нахмурившись, попытался понять, что Мегера имела в виду, и догадался — лицо его, сначала осветившись изумлением, медленно расплылось в самоуверенной улыбке. — То есть, не я один по пьяни наговорил всяких глупостей, думая, что меня никто не слышит! Танатос только поднял со столешницы руку с несчастным куском картошки, указывая в сторону Мег: — Да будет тебе известно, я совершенно не хотел знать, где побывала рукоять той плётки. Загрей скривился и спрятал от стыда лицо в руках. Мегера, слишком усталая, чтобы пытаться убить и так потрёпанного жизнью Тана, просто отклонилась на спинку стула с лицом «я же говорила», молча признавая своё поражение. Гермес и Гипнос, не обращая на них никакого внимания, продолжали болтать о своём: — …ну, то есть, погляди на самого главного там: Аид — дьявол во плоти! Конечно, они думают, что все стигийцы такие же, смутный народец. Но я был рад узнать, что в вашем случае это не так! — радостно щебетал Гермес. Наконец, из кухни показалась, чтобы позвать Алекто, хозяйка кафе — и, увидев неожиданных гостей, сразу направилась к ним. — Утра вам, мои хорошие! — улыбнулась Эвридика. Мегера натянуто улыбнулась ей в ответ. Загрей проследил за тем, как покачиваются в такт шагам женщины золотые серьги-кольца в ушах вместе с забранным в высокий хвост афро. — Эвридика! — тут же улыбнулся он в ответ, вставая со стула, чтобы протянуть руку. — Мне столько о тебе Орфей рассказывал! — Его королевское высочество! — узнав, рассмеялась Эвридика и, одной рукой пожимая протянутую ладонь, второй указала на венок. — Теперь понимаю, почему он так тебя называл. — Это больше из-за манер отца, — признался Загрей. — Театральный клуб, смотрю, тоже в сборе — и с пополнением, — отметила женщина, оглядев остальных посетителей. — Без пополнения, — вяло отозвалась Мегера. Меньше всего в жизни она хотела, чтобы её ассоциировали с этими идиотами. — Без пополнения, как хотите, — легко согласилась хозяйка кафе. — Принести вам чего-нибудь или уже всё есть? — Латте на миндальном можно, пожалуйста? — спросил Загрей. Танатос снова поднял руку со стола, отогнув вместе указательный и средний пальцы, держа их параллельно столешнице. — Семь порций. — Да без проблем, хороший мой. — Эвридика, убрав уже заготовленный блокнот для заказа обратно в фартук, направилась на кухню. — Она знает про театр? — спросил Загрей тут же у Мег. — Орфей руководил театральным клубом колледжа, — объяснила она. — Знаешь этих студентов, которые вступают в какую-нибудь организацию и настолько привязываются, что потом даже после выпуска мелькают время от времени? — Так Орфей выпускник колледжа! — понял Загрей. — Вот почему мой отец нанял именно его учить меня играть на гитаре. — Худшее решение в его жизни, — поморщилась Мегера. — А на что он заканчивал? — проигнорировал её колкость Заг. — Ботаника. — У нас разве есть кафедра ботаники? — Была, — встрял Гипнос. — Деканша уволилась лет двадцать тому назад. Ушла в декрет и не вернулась. Ей искали замену, но так хорошо, как она, никто не справлялся, и кафедру в итоге закрыли. Ты разве не знал? Заг пожал плечами. Вернулась с кухни Эвридика с подносом. Поставив кофе на стол, она принялась наблюдать за дележом — компания активно начала выяснять, как впятером унести семь бумажных стаканчиков и коробку миндальных пирожных. Гипнос, которому сразу было решено ничего не доверять ввиду его способности в любой момент потерять контроль над всеми мышцами, обратился к Эвридике: — Как там, кстати, Орфей? Держится? — Держится, куда ж он денется, — улыбнулась женщина, хоть на лице и залегли тревожные морщины. Она расслабленно потрепала кудри Гипноса. — Спасибо за беспокойство, милый. — А что с ним случилось, кстати? Он как-то резко исчез со всех радаров. — Загрей забрал себе два стаканчика и обернулся к Эвридике. — Приболел немного, — махнула она рукой. — Клиническая депрессия, — объяснил Гипнос, явно не словив намёка на то, что Эвридика не горела особым желанием распространяться о болезни мужа. — Было ещё подозрение на синдром хронической усталости, но его в итоге сняли. — Ему уже лучше, — поспешила заверить их Эвридика. — Всё-таки начал петь. Хоть даже от его музыки и кошки на душе скребут, но гляжу на него и понимаю — ради меня старается. — Значит, всё потихоньку возвращается на круги своя, — кивнул Загрей. — Спасибо за кофе! — Берегите себя, — ласково улыбнулась им хозяйка заведения. Алекто уже вытащила из подсобки принадлежности для уборки, и компания поспешила, расплатившись, убраться прочь из кафе, дабы не пасть жертвами мокрой швабры. Мегера и Танатос шли, чуть отставая, со своими порциями миндального латте, наблюдая сзади за Гермесом, Гипносом и Загреем, которые уже не бесились так сильно, стараясь не расплескать вверенный им кофе, но всё равно громко смеялись на всю улицу, над которой медленно вставало, просыпаясь, солнце. «Он изменился.» Мег была из тех пользователей жестового языка, которые прекрасно воспринимают его, но сами говорят с трудом — ей приходилось проговаривать фразы вслух, чтобы хоть как-то облегчить себе задачу, и из-за этого она всегда калькировала, используя грамматику родного языка вместо жестового. Только сейчас, искренне не желая быть услышанной объектом разговора, она крепко сжала губы. «В лучшую или в худшую сторону?» — спросил в ответ Танатос, стараясь не расплескать кофе. «Я ещё не решила. Но твоя печень точно считает, что в лучшую.» Танатос лишь хмыкнул в ответ и, кажется, дёрнул уголком губ. «Я всё хотел у тебя спросить...» — начал он, пока никто не видел. На подземной парковке госпиталя круглосуточно сновали туда-сюда люди, но на рассвете движение всё-таки устало затихало — оставались только машины персонала, и посетителей почти не было. Фургон Харона оказался припаркован недалеко от прозрачных автоматических дверей, ведущих на цокольный этаж больницы. Возражать было некому, так что стаканчики с кофе выставили в ровный ряд на капоте машины. Мегера принялась стеречь их, потому что Гипнос всё норовил взять не свой. Гермес не прекращал донимать нового знакомого историями. Эти двое неожиданно быстро сошлись, и Мег даже не знала, как на это реагировать, хотя и догадывалась, что у Эриды по этому поводу положительных эмоций не нашлось бы. Тан, донимаемый скукой ожидания и Загреем, в итоге всё-таки согласился научить его танцевать вальс. На пустом пространстве парковки они медленно качались в квадрате танца — молчаливо расправивший плечи Танатос и смеющийся вперемешку с извинениями Загрей, постоянно путающийся в своих и чужих ногах. Он только немного освоился, как раздвинулись створки двери — держа под руку сына, из больницы устало вышла Никта, точно не ожидавшая увидеть на парковке почти всю семью. Гипнос, выкинув опустошённый стаканчик, тут же бросился к матери, спеша вручить коробку пирожных, Гермес тоже ринулся к Харону. Загрей, взяв с капота две нетронутых порции кофе, поспешил отдать их Харону и Никте. Женщина с удовольствием вдохнула миндальный аромат латте на смену уже впитавшемуся в кожу запаху медикаментов. — Бескорыстный акт дарения придаёт вещам силу, дитя, — произнесла она, положив одну руку на плечо Загрея, пока они все шли к фургону. — Должна заметить, что даже такая простая вещь, как кофе, обретает новый вкус, когда принимаешь её из чьих-то рук. Компания, удовлетворённая выполненной миссией, дружно заняла места в машине. Не успел Харон выехать с парковки, как Гипнос уже уснул на плече у Мегеры. Она лишь закатила глаза, но плечом не дёрнула.***
Загрей, всё ещё не совсем проснувшийся, плавными движениями лил в кемекс кипяток, когда услышал тихие шаги по паркету гостиной. Никта, отворив дверь на террасу, обернулась на его голос. — Добрый вечер! Заварить тебе кофе? Женщина кивнула, растворяясь в ночи цвета её шали. Загрей подобрал две кофейные чашки — он бы заварил себе целую кружку, но присутствие Никты едва ощутимо обязывало к манерам, которые в него вбивал с детства отец. Однако если против Аида Загрей всю свою молодость бунтовал, то рядом с Никтой ощущал неожиданное умиротворение. Она ничего не требовала от детей, всем сердцем желая им добиться всего самого лучшего своими силами, и ей как раз таки хотелось угодить. — Не против, если я посижу здесь с тобой? — Загрей зашёл в сад, следя за тем, чтобы не пролить горячий кофе. — Конечно же нет, дитя. — Никта подожгла свечу в черепе из бежевой керамики и села за стол под шелестящие листья граната. — Трудно поверить, что ты здесь уже почти месяц. — Прости, — виновато улыбнулся Заг, садясь напротив и сметая со столешницы несколько опавших лепестков. — Я думаю о том, чтобы вернуться в общежитие — не могу вечно пользоваться вашим гостеприимством. Отец был прав. Не получится постоянно бегать и прятаться. — Дитя, я отказываюсь принимать твои извинения, — решительно поставила чашку перед собой женщина. — Ты прекрасно знаешь, что я совершенно не против твоего пребывания в моём доме, сколь бы длительным оно ни было. Ты замечательно прижился здесь — я вижу, как изменился ты сам и как изменился благодаря тебе мой сын. Я не могла дать ему ответов на все вопросы. Не в моих силах оказалось помочь ему разобраться, что лучше — разрушать всё вокруг или же самого себя в попытке уберечь то, что дорого. — Танатос — один из самых умных людей, которых я встречал, — признался в ответ на откровение Никты Загрей. — Я верю, что он в итоге поймёт, что делать. Если от меня что-то и будет зависеть, я сделаю всё, чтобы быть рядом. — Это прекрасно, что в его жизни появился кто-то одновременно и бесстрашный, и способный вовремя отступиться. Не все его друзья были такими понимающими. — Ты про то, что случилось после смерти отца? — Загрей, отпив кофе, чуть нахмурился и придвинул стул ближе. Никта отвела взгляд, тяжело вздохнув. — Мы все, в отличие от Танатоса, узнали о случившемся с Эребом постфактум. К моему великому сожалению, никто из нас не мог ничего сделать, чтобы как-то этого избежать. Я понимаю его стремление найти утешение в общении с кем-то не из нашей семьи — если бы только это не привело к таким ужасным последствиям. Никта поднесла к губам чашку, и Загрей надеялся, что она вот-вот объяснит что-то, но женщина погрузилась в молчание. — Извини меня, — тут же опомнился он, — я… правда не хочу заставлять кого-то вспоминать об этом. Если это ваша семейная тайна, пускай так и будет. — Тайна это или нет, правда в конечном итоге станет явной, несмотря ни на какие препятствия, — покачала головой Никта. — Всему своё время. Правда — это иногда очень, очень больно. — Ты совершенно прав, дитя. Всему есть своё предначертанное время. — Ты веришь в высшее предназначение? — Возможно, это истина, которая становится очевидна с течением лет. Аид сделал всё возможное, чтобы ты никогда сюда не попал — и тем не менее, посмотри, где ты в конечном итоге оказался. — Никта перевела взгляд на так и стоявший на столе распродажный горшок. — Твоя фиалка… Потрясающее растение, совсем не завяла, как остальные — и даже расцвела. Свидетельство тому, как правильно ты поступаешь, вкладывая в каждое дело все свои эмоции. — Постоянный уход, — улыбнулся Загрей, радуясь, что удалось увести тему от скорбных воспоминаний. Никта окинула взглядом заметно оживившийся в последнее время участок. Заг действительно часто его навещал, когда искал, чем заняться — выдернул все сорняки, разобрался, как стричь кусты, и даже среди инструментов навёл порядок, более удобный ему. Без инцидентов тоже не обошлось — Танатос как-то чуть не отрезал ему палец секатором, пока они вместе подравнивали живую изгородь. Загрей на его извинения только смеялся, говоря, что это карма и что теперь они в расчёте — у обоих друг из-за друга шрамы. В сад он буквально вложил собственные пот и кровь. Мысль о том, что оставаться здесь вечно он не может, посещала не только голову Загрея. Не из усталости, но из мудрого понимания того, что всему действительно есть своё предначертанное время. Никта понимала — ему нужен только повод сорваться куда-нибудь. Она не могла и этого ребёнка вечно душить своей заботой. — Твоя правда — сад в последнее время выглядит далеко не так угрюмо, — вздохнула она и замолкла. Пауза от последнего произнесённого слова и до стука чашки о столешницу показалась вечной. Женщина подняла пронзительно острый взгляд и посмотрела в глаза Загрея — в цветущий нежной зеленью левый. В чём-то Аид всё-таки оказался прав. Правду, сколько бы боли она ни причинила, укрывать бесконечно было просто невозможно. — Приносящий жизнь, куда бы ни ступила твоя нога… — с восхищённой торжественностью, затаившейся в холоде голоса, произнесла Никта. — Ты весь пошёл в свою мать. — Ты знала маму? — удивлённо вскинулся Загрей. — Конечно, дитя, — печально кивнула женщина. — Никто более не смог бы создать такой сад в здешних условиях. — То есть, моя мать жила здесь? — неверяще спросил Заг. — Она — та соседка, про которую ты рассказывала? Которая куда-то уехала? — Всё верно, дитя. Никта знала, что, стоит ей сказать лишь одно слово, в ответ польётся поток вопросов. И этой тихой летней ночью двадцать лет спустя она всё-таки обнаружила, что достаточно сильна, чтобы столкнуться не просто с прошлым, но с кем-то намного страшнее, отрицавшим его. — То есть, она выжила — и бросила меня? С отцом наедине? А он решил мне просто соврать, что её больше нет? Это, по его мнению, самый лучший план действий в такой ситуации! — Постепенно разочарование в голосе Загрея начинало смешиваться с возмущением. Взгляд его беспокойно заметался по всему саду. — Или она просто испугалась жить с ним — почему она уехала, Никта? Разве она не сказала тебе, раз вы дружили? — Дитя, я понимаю, если тебе понадобится время, чтобы осмыслить это, — осторожно успокоила Загрея женщина, чувствуя, как волнение охватило всё его тело. — Персефона, покинув нас, оставила мне ровно столько же вопросов, сколько и тебе. — Но почему я об этом узнаю от тебя, а не от отца? — требовательно спросил Загрей. — Для меня самой это непостижимо. Ты уже достиг довольно зрелого возраста и обладаешь способностью принимать самостоятельные решения, сколь бы сомнительными они ни были. Ты способен извлекать из происходящего с тобой драгоценный опыт. Тем не менее, Аид всё ещё считает необходимостью оберегать тебя от правды. — Он всю жизнь только и делает, что оберегает меня. — Заг вскочил со стула и задумчиво прошёлся от края сада до края, пытаясь успокоить взболтавшиеся мысли в голове и среди них найти хоть одну зацепку. Никта, смотревшая в стол пустым взглядом, осторожно встала — так медленно, что это выглядело почти угрожающе, и Загрей замер покорно под её взором, в дрожащем молчании ожидая, что будет дальше. Женщина мягко положила холодную руку ему на грудь, чувствуя, как колотится обжигающе-горячее сердце внутри. — У него есть причины укрывать тебя от всего мира, — убедительно ответила она. — Я помню, как минуты спустя после твоего рождения я уже искала способы запустить это маленькое сердце. Снова и снова — пока в моих руках ты наконец не начал дышать. Я помню, как спустя час, казавшийся вечностью, бежала в палату, чтобы сообщить Персефоне, что её сын всё-таки выжил. Но… койка была пуста. Повисла звенящая тишина. Загрей уронил голову, спрятав лицо в руках, пока наконец не нашёл в себе силы огласить окончательный вердикт: — Моя мать жива. Где-то. Неизвестно где. И никто даже не пытался её найти. — Почти всё это правда, дитя. — Он искал её? — Заг поднял на Никту полный надежды взгляд. — Спустя несколько месяцев после исчезновения Персефоны в этот дом пришло письмо. Не от неё и не для меня. — На этот адрес, но отцу? Никта кивнула. — Я отдала ему конверт в тот день, когда он поставил передо мной выбор — заведовать кафедрой или отделением в больнице. Я лишь видела с порога кабинета, как он сложил письмо в красную папку, где держал все документы, связанные с Персефоной. Загрей стоял молча, почти отстранённо наблюдая, как мир вокруг него, оставаясь совершенно недвижимым, рушится, мелкими осколками падая вниз. Он и сам был готов упасть наземь — тряслись от волнения руки и всё тело, словно слишком мелкий сосуд, переполняла смесь не поддающихся более распознанию эмоций. Где-то в этом мире, полном людей, которым нет до него дела, жила его мать. Вопреки отцу и вопреки двадцати годам лжи. — Прости меня, дитя, — прошептала Никта. — Я не хотела нарушать наш с Аидом уговор. Но однажды ты узнал бы это тем или иным способом — я просто не хотела, чтобы это случилось в момент, когда это знание тебе навредит. Мне не стоило взваливать на твои плечи груз истины, когда я даже сама не знаю, что случилось со столь близким мне человеком. Но у меня нет никаких способов узнать о Персефоне хоть что-то — возможно, их найдёшь ты. — Красная папка, так? — уточнил Загрей. — В его кабинете. Никта закрыла глаза на секунду, опуская низко голову — и отпустила, кивнув. Больше она не могла сделать абсолютно ничего. Пора было признать поражение. Заг бежал по асфальту тротуара так, как не бегал ещё никогда прежде. Теперь всё, что он знал всю свою жизнь, казалось одной большой ложью. На горизонте мелькнула остановка, и Загрей начал медленно сбрасывать скорость, к навесу подходя уже тяжёлым шагом. Он сел на лавку и уткнулся взглядом в крышу остановки. Сейчас был хороший момент, чтобы заплакать — на улице ранняя ночь и ни души. Но слёзы ещё пока не шли. Слишком много ещё всего надо было сделать и слишком много узнать. Он сидел так, уткнувшись лицом в ладони, и ждал, когда к остановке подъедет хоть один автобус — и Танатос, и Гипнос как-то добирались отсюда до колледжа на общественном транспорте. Главным сейчас было поймать автобус, а там уже сориентироваться. В голове устало гудело — у Загрея оказалось поразительно мало сил на то, чтобы разгребать ту кучу дерьма, в которую превратил его жизнь Аид. — Далеко собрался? Загрей подскочил на месте и поднял голову — Танатос подошёл совсем беззвучно. Он стоял, оперевшись о знак автобусной остановки, и смотрел на него сверху вниз с нечитаемым лицом. То, что от света фонаря опять закрылся капюшоном, не помогало. — До колледжа, а там посмотрим. — Ты что-то там забыл? — Не я — отец. Он, представь себе, забыл мне рассказать, что моя мать, оказывается, жива — и что у него есть какое-то письмо, наверняка о ней. — Хм. И ты уже знаешь, что скажешь ему? — Не знаю. Что-нибудь скажу. Всё, что накопилось. — Давай ты подумаешь над этим дома. Заодно объяснишь мне, что происходит с твоей матерью. — Давай я подумаю над этим в автобусе, а? — Ты собрался тут сидеть до пяти утра? — Здесь не ходят ночные? — Последовала красноречивая пауза. — Отвези меня в колледж — нет, погоди, сейчас ночь. Отец дома. Отвези меня к нему домой. Пожалуйста. — Ты звучишь, как наркоман, — с омерзением бросил Танатос. — Ты предлагаешь мне ждать до утра — ты пробовал ждать двадцать лет? — Загрей вскочил с лавки. — Я не собираюсь больше ни секунды сидеть на месте! Я не хочу прожить всю жизнь, так ни разу и не увидев мать. Тан вздохнул, отводя взгляд сначала в землю, затем на пустую дорогу, затем на дом на противоположной улице. Загрей ждал, словно зная, что он сейчас согласится — просто потому что, назло самому себе. И ведь правильно знал, черти бы его побрали.