One Hell of a Ride

— Гермес, радость моя! — Афродита тут же распростёрла объятия, едва завидев его. Гермес моментально выскочил из-за спины Харона, спеша обнять гостеприимную женщину. Афродита по сути не являлась частью огромного семейного древа, раскинувшего свои ветви по отцовской линии Загрея. Она считалась ему родственницей только формально, через уже давно расторгнутый брак с Аресом. Гермеса же почти никто из его большой семьи не видел — будучи внебрачным сыном Зевса, он всю жизнь провёл с матерью в маленькой деревушке где-то в Ирландии. Его отец вскользь объявил о своих родственных связях с этим юрким мальчишкой на том самом званом ужине, где они с Загреем ещё детьми подружились — и более Гермесу не представлялось шансов появиться в высшем свете. Получалось, что из всех своих многочисленных родственников Загрей испытывал наибольшую симпатию именно к тем, кого семья едва ли считала своей частью. Точно так же Аид смотрел свысока на дефектного сына, предпочитая никого без крайней необходимости не извещать о его существовании — и ради поддержания репутации, и для того, чтобы себя лишний раз не расстраивать напоминанием о том, сколько надежд питал по отношению к нему. Они — Афродита, Дионис, Гермес и Загрей — слишком отличные от всей остальной родни, слишком самовольные, слишком стремятся к простой жизни, слишком сильно любят тех, кого хотят, а не кого прикажут. Танатос всё-таки выбрался из хватки придавившей его двери и уставился на недвижимого Харона неловко и хмуро, ожидая хоть чего-нибудь — приветствия, вопроса, объяснений, — но тут же ловя себя на тщетности своих надежд. Присутствие Харона ощущалось выматывающим поверх всего того, что пришлось пережить сегодня. Танатос только начал понемногу распаковывать те ощущения, которые не позволил себе толком пережить — страх перед Аидом, передозировка адреналина, медленно проходящий шок, отчаянные попытки Мег зачем-то поехать с ними и то, как плохо спланированная вылазка внезапно превратилась в полноценное путешествие. Множество новых запахов, давящая толпа и головокружительно-острая архитектура Лондона. Сливающиеся в один сплошной шум голоса вокруг, мчащиеся мимо машины и удушающий, крадущийся со всех сторон туман. Тан более не рисковал — опасался, что если позволит себе жить моментом и действительно испытывать все эмоции ровно тогда, когда мир их на него обрушивает, то довольно скоро сойдёт с ума. И теперь — посреди жаркой и душной ночи, когда он только расслабился, обрабатывая произошедшее медленно и в своём темпе, в укромную квартирку недалеко от окраины Парижа вломился Харон со своим шумным спутником, и Танатос снова закрылся, больше не зная, что и чувствовать. Потому что Харон всё-таки был частью большого и родного дома, который Тан столь резко покинул. Со старшим братом у Танатоса всегда были очень сложные отношения — и далеко не по вине самого Харона. Тот находился где-то на грани между младшими детьми, которым Никта и Эреб уделяли столько внимания, сколько позволяла бесконечная работа, и старшими, которые для этого были уже слишком большие, высокие, сильные и взрослые. Старшие всегда маячили где-то на периферии семьи, время от времени навещая родителей только затем, чтобы ужаснуться количеству новых братьев и сестёр, уехать и ещё несколько лет дома не появляться. Харон тоже был большим, высоким, сильным и казался весьма взрослым. И он категорически отказывался принимать какое-либо участие в жизни младших, в том числе Танатоса и Гипноса. Даже Лахесис, которая была на пару лет его старше, часто сама вызывалась присматривать за братьями и сёстрами, пока не уехала. Харон же был бесшумной тенью особняка — он делал ровно то, что ему было нужно, и обитал ровно там, где хотел. Танатос хотел воспринимать его так же, как старших — как часть другого, внешнего мира, куда его самого однажды выплюнет отчий дом, — но почему-то совсем не получалось. Даже отсутствие слуха у старшего брата Тан воспринимал как незначительную особенность — такую же, как их разницу в росте. Мир Харона был намного тише, а мир Танатоса нависал над ещё маленьким ребёнком, но это же совсем не значило, что они не могут пересекаться. В конце концов, родители разговаривали с ними обоими на одном и том же языке. Вот только Харон никогда не отвечал на попытки младшего брата заговорить с ним — в крайнем случае он мог что-нибудь прохрипеть, но не более. А затем Тан и сам начал терять слух — медленно и почти незаметно, пока в один день всё, что происходило слева от него, не потеряло своих очертаний. Мир вокруг всё ещё был полон разных звуков, но теперь все они давили на него только с одной стороны, сметая с ног, и осознание того, что по-прежнему уже никогда не будет, ощущением глубокого первобытного страха вдруг поселилось у Танатоса под кожей, и от тревоги не прекращая тошнило. Даже несмотря на то, что всё детство его буквально готовили к тому, что это может случиться, он всё равно чувствовал, как быстро теряет контроль над происходящим. Никто не мог дать ему гарантий по поводу того, что будет дальше. Куда легче и естественнее было воспринимать смерть — её не бывает наполовину. Ты либо жив, либо мёртв. Либо порхаешь с цветка на цветок, либо лежишь распластанный под стеклом. Либо в одном мире, либо в другом. Танатос же завис посередине между обоими. Он тянулся к Харону — Харон всё знал о жизни в тишине, Харон мог его понять, Харон мог всё объяснить. Вот только не хотел. Ему было всё равно — он выпустился из школы и уехал, у него уже была своя жизнь. Иногда он появлялся в особняке, мелькал даже в жизни Танатоса, наблюдая за ним из зрительного зала в старшей школе. Тан более не смел давать себе надежду, не смел допускать мысли о том, что брат пришёл ради него — Харона интересовала только музыка в том виде, в котором он мог её чувствовать. Танатос пытался привыкнуть к тому, что в какой-то момент и в его жизни от звуков останутся лишь вибрации, но всё-таки он слышал. У Харона не было никакого резона с ним общаться. В конце концов, раз ему не было дела до Танатоса, то почему Тану должно было быть какое-то дело до него — или, если уж на то пошло, до себя? И тем больше возмущения вызывало его присутствие тогда — в тот выпускной год, который обернулся для Танатоса катастрофой. И на похоронах отца, и на суде Харон зачем-то пытался изображать из себя часть семьи — часть его, Танатоса, семьи, свою принадлежность к которой Харон так упорно отрицал всё его детство. Поддержка, пускай даже холодная и отстранённая, от человека, всегда его игнорировавшего, казалась Тану издевательством. Надо сказать, очень хитрым и изощрённым издевательством, потому что Харону было мало явиться на суд — он потом ещё и работу младшему брату предложил. Хотя «предложил» здесь не самое подходящее слово. Не то чтобы у Тана в его обстоятельствах был выбор, и не то чтобы Харон дал ему хоть какой-нибудь способ отказаться. Просто положил ему на стол уже заполненный трудовой договор и ключи от своей старой машины — уже на ладан дышавшей Авенсис. Все рабочие обязанности Танатоса состояли в том, чтобы исправно развозить коробки с заднего сидения по адресу, ни в коем случае в них не заглядывать, полицейских объезжать за квартал и не давать исступлённой злости закипать в венах при виде старшего брата. Приноровился он, в общем-то, довольно быстро — достаточно было просто списывать любое действие Харона на провокацию и не поддаваться. То, как Харон сидит за столом в тёмной подсобке какого-то магазина, молчаливо провожая взглядом Танатоса, заехавшего за новой порцией сомнительного груза — провокация. То, как Харон время от времени навещает мать, чтобы помочь ей с разваливающимся домом — тоже провокация. То, как Харон за редкими исключениями не общается ни с кем и не улыбается никому, кроме изворотливого мальца, по счастливой случайности оказавшегося кузеном Загрея — определённо провокация. То, как Харон вдруг появился на пороге квартиры Афродиты, стоило четверым беспокойным покинуть Англию — стопроцентная провокация. В то же время Гипнос к старшему брату никогда никаких претензий не имел и не предъявлял, и Танатос тоже отказывался. Конечно, это совсем не значило, что претензий у него не было. Просто у него ещё пока хватало ума считать их слишком нерациональными — возможно, даже более нерациональными, чем поведение Харона. «Где машина?» — спросил мужчина в шляпе коротко и отрывисто, глядя свысока не без презрения. С его-то ростом сложно было упрекнуть Харона в том, что он в четверых студентах, нашедших ночлег у Афродиты, видел лишь неразумных подростков. «В Лондоне, на платной парковке», — начал Танатос. Он уже готов был, игнорируя вновь проснувшуюся где-то внутри злобу, начать объяснять старшему брату всё происходящее, но тот лишь издал очередной хрип, оборачиваясь в сторону Гермеса, который уже обменивался восторгами с Загреем. Тан вздохнул, не понимая, почему он всё ещё пытался. Харон, не снимая ни шляпы, ни туфель, ни пиджака, прошествовал в центр гостиной, где на диване сидела, хмуро озираясь по сторонам в попытке понять, что происходит, проснувшаяся от шума Мегера. В глазах её явно светилось желание убить того, кто посмел нарушить её сон, сразу успокоившееся и сменившееся безразличием при виде Харона. Мег попыталась растолкать Гипноса, свернувшегося клубочком где-то у неё в ногах, но ничего не добилась. — Что же ты не сказал, что у вашей компании будет пополнение? — ласково пожурила Загрея Афродита, присаживаясь рядом с Мегерой на диван явно в предвкушении интересного зрелища. — Я и сам не знал! — поспешил оправдаться Заг, переводя взгляд с Харона на Гермеса и обратно. Он им определённо был рад — просто немного озадачен. — Как вы узнали, что мы тут? — Довольно тривиальным образом, — пожал плечами Гермес. — Мы с моим бизнес-партнёром решили встретить у госпиталя Никту, и, к моему изумлению, она рассказала, как ты бросился искать письмо. Должен отметить — поразительно, как далеко вас завели эти поиски, кузен! В его тоне странным образом обыденность смешивалась с восхищением, и Загрей, тоже чувствуя, как испуг сменяется нетерпеливой радостью, поспешил его поправить: — Нет, письмо мы уже нашли. — Он вытащил из сложенной куртки уже изрядно помятый конверт, протягивая его Гермесу. — Теперь нам нужно по этому адресу в Салониках — там, скорее всего, живёт моя мать. Гермес вгляделся в неразборчиво нацарапанный на бумаге адрес отправителя, и Харон выжидающе навис над ним. Танатос напряжённо хмурился и наблюдал за происходящим издали, скрестив на груди руки. Мегера и Афродита внимательно слушали с дивана. Гипнос спал. Повисшую совсем ненадолго тишину разбил звонкий смех юноши: — Но по этому адресу не может жить твоя мать! — Он поднял взгляд заговорщицки-прищуренных глаз на удивлённого Загрея. — Не может же у Афины быть ребёнка от собственного дяди — или я чего-то не знаю? — Нет, — уже совсем неуверенно помотал головой Заг и сам вгляделся в надпись на конверте, — это же письмо от Коры, вот, здесь написано… — Да, — согласился Гермес, — но если вы хотите кого-то искать по этому адресу, то я могу сэкономить вам время — там живёт Афина, а, учитывая её характер, кроме неё там вряд ли кого-то можно найти. — Откуда-то мне знакомо это имя… — хитро прищурилась Афродита. — Не это ли одна из твоих сводных сестёр, милый? — Ах, да, вы не поладили тогда, — кивнул Гермес. — Это та, которую ты посчитала слишком скучной. — Должна заметить, вполне справедливо, — заметила женщина. — Она назвала меня взбалмошной! — Что ж, я рад, что вы остались каждая при своём мнении и разошлись куда более мирно, чем все остальные родственники, — примирительно улыбнулся Гермес. — Допустим… — Загрей тем временем пытался хоть куда-нибудь воткнуть появившийся из ниоткуда кусок паззла. — Но почему Кора написала на конверте именно её адрес? — О, возможно, я смогу помочь тебе с этой загадкой, — с охотой кивнул Гермес. — Но сначала объясни мне, кто такая Кора. — Мы сами не знаем, — пожал плечами Загрей. — Но она как-то связана с Персефоной, с моей матерью. Очень тесно. Она написала Аиду письмо, чтобы он не искал ни её, ни Персефону — и зачем-то вписала адрес Афины. Может… — Заг на секунду замолчал, нахмурившись, потому что что-то внезапно начало проясняться. — Может, Кора специально сдала Аиду адрес именно Афины? Поэтому отец и бросил все поиски — потому что единственная улика вела к его племяннице. — Восхитительный пример стратегического мышления — Афина поступила бы абсолютно так же на её месте, — закивал Гермес. — То есть, Кора и Афина как-то связаны? — осторожно предположил Загрей. — Я бы не исключал такой возможности, — согласился Гермес. — Афина обожает умных людей. — Если Кора знала адрес Афины, значит, Афина может знать, где сейчас Кора. — Лицо Загрея осветилось от радости догадки, и он поднял голову, глядя на Танатоса с надеждой. Они всё-таки не ехали в неизвестность. — Что ж, — подытоживая ситуацию, словно пытаясь распробовать повод чужого волнения на запах и вкус, начал Гермес, обращаясь не столько к Загрею, сколько к Харону, всё ещё спокойно ждущему объяснений: — Раз нам всем нужно в Грецию, мы можем с утра сесть на ближайший рейс до Афин, и… — Не можем, — оборвала его Мегера. Она-то рейс Лондон-Афины предложила первым же делом, ещё когда в комнате Танатоса выслушивала безумный план поездки. — Почему? — спросил её Гермес так удивлённо, словно был готов принять отказ за личное оскорбление. Повод у него был. — Да, Заг, почему? — устало спросила девушка, оборачиваясь к Загрею. Мег явно рассчитывала на то, что он сейчас смутится, и Загрей решил лишить её такого удовольствия. — Я в жизни не летал самолётом, — непринуждённо пожал плечами он. — Ты боишься летать? — ещё сильнее удивился Гермес. — Я никогда не летал, — отчётливо повторил Загрей. — Я понятия не имею, насколько это страшно. Я просто… не хочу прибегать к данному виду транспорта, пока у меня есть возможность добраться до Греции любым другим способом. Харон выдохнул что-то медленно, задумчиво и так тяжело, словно это на нём лежала тяжкая миссия по доставке Загрея в Салоники, которую его аэрофобия значительно усложняла. Гермес поднял голову, глядя на своего бизнес-партнёра с осторожным и ненавязчивым ожиданием ответа. Гермес терпеть не мог, когда решения принимали за него — всю жизнь его окружали люди, которые считали, что статус или возраст дают им право распоряжаться судьбой таких, как он. Харон не принимал за него никаких решений. Харон на то не имел права, потому что не был его начальником — был, но когда-то давно, когда только нанял Гермеса. Теперь же они были бизнес-партнёрами, и каждый делал ровно то, что считал нужным, и как-то так получалось, что Гермес считал нужным делать именно то, что скажет ему Харон. В итоге все были счастливы, у властей к ним не было почти никаких вопросов, а Гермесу было где и на что жить, так что он был последним, кто стал бы жаловаться. Сейчас, например, его бизнес-партнёр хотел отоспаться после полноценного рабочего дня и ночи, проведённой за рулём в тревожно-напряжённом состоянии — и Гермес абсолютно никаких возражений по этому поводу не имел.

***

Утро прошло в тишине, сравнимой с трауром — обычно шумная молодёжь в присутствии Харона как-то резко притихла. Как-то настороженно молчал даже Загрей, укладывая багаж в семиместный фургон, кое-как уместившийся в узком парижском дворике. Хотя, казалось бы, уж он-то точно должен радоваться возможности быстро и без лишней мороки с билетами добраться до Салоник, но его слишком напрягала завеса тайны над мотивами Харона, так внезапно решившего довезти их до Греции. Гермес, кажется, упомянул ещё ночью, что им по пути, но Танатос, как только пресловутые бизнес-партнёры исчезли из поля зрения, осторожно сказал Загрею: «Не задавай лишних вопросов». Не то чтобы он собирался, но теперь абсолютно все вопросы начинали казаться Загрею лишними, и от этого желание их задать уже начинало конкурировать с желанием добраться до Греции целиком. В конце концов, он не первый день знал Тана — последнего что-то сильно тревожило в присутствии Харона, но Загрей, уже довольно много знающий о странной судьбе семьи Никты, догадывался, что дело всего лишь в очередных неблагополучно сложившихся отношениях. Накормленный на прощание крепами с апельсиновым джемом — как бы Сюзетт, но не совсем — и усталый до невозможности от бесконечного ожидания утра, когда они наконец продолжат путешествие, Заг распрощался с Афродитой последним, после того, как она одарила долгими объятиями абсолютно каждого из гостей. Даже Харона прижала к себе — он, как истинный джентльмен, не стал отказывать даме. Вместо этого в ответ, мало смутившись, лишь с вежливым шарканьем склонил голову и чуть приподнял шляпу — и как ни в чём не бывало сел в фургон, заводя двигатель. Переднее пассажирское сидение сразу же занял Гермес, на заднее закинули всё ещё спящего Гипноса. Мегера задумалась только на секунду, когда осознала, что средний ряд займут Тан с Загреем, и, поморщившись от одной лишь мысли, решительно залезла на задний ряд к Гипносу. Вопреки предыдущему плану, путь они теперь держали на юг — и никто не пытался возразить. Харон не пользовался ни навигаторами, ни картами, ни атласами. Непонятно было, на что же он всё-таки ориентируется, но до Парижа он как-то добрался — Загрей не смел ставить под сомнение его профессиональные навыки, что бы они в себя ни включали. По залатанному асфальту переулков они вывернули на неширокие улицы, вьющиеся вокруг тротуаров между ещё более высокими зданиями, сиявшими ещё более детальной лепниной и ещё более изгибистым камнем. По мере приближения к центру города количество украшений увеличивалось — а затем резко сошло на нет, и фасады обернулись минималистично-плоским камнем, и маленькие уютные магазинчики в первых этажах, мило пестрящие неумелой рекламой и пахнущие тёплой сладкой выпечкой, сменились угрюмо-лаконичными фасадами, и дороги внезапно стали широкими, одностороннее движение сменилось двусторонним. Загрей несколько минут пытался привыкнуть к неуютному ощущению, будто бы что-то было не так. Для него никогда не было секретом, что в большинстве стран мира действует правостороннее движение, и даже леворульные машины он несколько раз видел, но находиться в одной из них и видеть справа тротуар с пешеходами вместо встречной полосы было слишком непривычно. За рулём сидел и угрожающе молчал человек, от которого Танатос унаследовал свою неразговорчивость, и все пассажиры послушно подчинились заданному им тону. Заг подумал, что уж Мегера-то точно не сидит сейчас и не гадает, куда именно везёт их Харон, но точно он не мог быть уверен. Его мозг устал — он весь устал. Он попытался уснуть сидя, но налившаяся утомлённым свинцом голова рывком падала вниз, мешая заснуть. Тогда он поступил довольно очевидно. Уткнулся виском в плечо сидящего рядом Танатоса, игнорируя то, как и без того напряжённые мышцы заледенели, — и без промедлений провалился в сон. Тан старался не обращать внимание на происходящее вокруг. Мира опять становилось слишком много — слишком светло, слишком цветно, слишком шумно. Приходилось запрещать себе думать о том, насколько сильно его жизнь поменялась за эти два месяца, потому что даже сама мысль казалась головокружительной, и под ногами больше не было твёрдой опоры. Единственный центр тяжести, вокруг которого теперь вращались все эти безумные события, в которые падал всем телом Танатос — единственный якорь, который у него остался и за который он действительно мог и хотел цепляться, упал мягкой тяжестью ему на плечо, чуть уколов сквозь толстовку золотыми лепестками венка. И Тан решил на этом сосредоточиться, потому что Харон то и дело тормозил на перекрёстках, и тогда Загрей чуть не падал с его плеча, по инерции всем телом подаваясь вперёд. Танатос наблюдал за этим — словно бы украдкой, с интересом и азартом усталым, потому что и сам всю ночь просидел без сна, играя с Хароном в гляделки наоборот. Загрей, в очередной раз чуть не уронив голову, уже совсем крепко заснул и навалился на него всем тяжёлым телом, придавливая к двери, и Тану это почему-то помогало ощущать себя заземлённым, устойчивым — но всё-таки в машине было до чёрта жарко. Даже открытые окна не помогали, и сухой городской ветер совсем не остужал. Сидеть, пока Заг не проснётся, в одном и том же положении, подставляя неловко напряжённое плечо, Танатос не мог и потому, осторожно его придерживая, мягко уложил сонную голову к себе на колени. Загрей забарахтался, ложась удобнее, на спину, и ноги поджимая. Одну руку уронил с сидения — туда, где у Танатоса в ногах лежали их сумки. Всё равно это выглядело странно и непривычно. Тан зажмурился, чтобы не смотреть в умиротворённое лицо — слишком близко и слишком надолго. Он честно хотел разозлиться на Загрея. Где это видано — вломиться в чужую жизнь, стать незнакомцу ближе семьи, вытащить его в неизвестность, своей бесхитростной прямотой очаровать, а затем вот так и бросить? Заг найдёт в Греции свою мать — и что дальше? Он останется, а что ему, Танатосу, с этим всем делать? Всю его социальную жизнь олицетворяла старая собака, у которой уже даже на дверной замок лаять сил нет — но иногда, заслышав музыку, она начинает тихонько ностальгически подвывать. Иногда ему казалось, что легче быть экстравертом. Так проще — заводить знакомства мимолётные, поверхностные, и без лишних слёз оставлять их позади. Это он зачем-то решил, что любая дружба должна быть глубокой и значимой, это он зачем-то решил, что между ними имеется связь. Это ему теперь собственными руками выдирать её из себя, словно титановые скобы, скрепляющие шов. Всё-таки Загрей действительно не зря появился в его жизни. Всезнающая мать была права — воткнул палку в землю, и палка расцвела, оголив нежные цветы, до того спрятанные так глубоко внутри, что об их существовании никто не подозревал. Это унизительно. Но Танатос, как ни пытался, разозлиться не мог — он позволил себе на секунду открыть глаза и грустным взглядом скользнул по светящемуся в лучах солнца золоту, и по светлой коже, пестрящей в тенях проносящихся мимо деревьев, и по беззаботно расслабленным векам, и по кротко краснеющему шраму под правым глазом, и по спускающимся на шею коротким волосам. Доверие — кто-то ощущал себя в безопасности рядом с ним настолько, что уснул вот так. Это будет хорошее воспоминание — тонкая лучина, которую он подожжёт потом, когда усталое, стареющее тело будет тащить домой с работы, чтобы провести ещё один вечер в попытках смириться с тем, что завтра всё повторится. В беспросветном холоде одиночества этих лет его будет греть призрачная память о тех коротких летних месяцах, когда он вдруг забыл надеяться на то, что следующий день наконец окажется последним. Загрея нельзя было винить в происходящем — точно не в том, что Танатос себе сам подписал смертный приговор, согласившись на эту поездку. Не то чтобы у него в этих обстоятельствах был выбор, и не то чтобы у него был способ отказаться. Тан, то погружаясь в некрепкий сон, то выныривая в утомляющую реальность, попытался головой прижаться к стеклу, но гладкий асфальт больших улиц сменился брусчаткой старых переулков, создающей зубодробительный эффект. Если память ему не изменяла, средний ряд в машине Харона раскладывался — спинка занимала всё пространство между средними и задними сидениями, превращая их в одну большую кровать. Но пока они не собирались нигде останавливаться, и Танатос, совсем усталый, лёг набок, попытавшись уместиться между спинкой сидения и так и лежащим у него на коленях Загреем. Он уже забыл, каково это — не заставлять себя держать глаза открытыми в те ночи, когда нужно дописывать несчастный отчёт по практике, а в те ночи, когда не надо, слушать неумолкающую паранойю, твердящую, что он забыл что-то из домашнего. Наслаждаясь свободой, пока мог, Тан уткнулся лицом куда-то Загрею в бок и перекинул через его живот руку — по старой привычке всегда больше обнимал подушку, чем спал на ней. Раз уж Заг позволяет себе подобную фамильярность, пускай привыкает. Танатос проснулся от тупых, но сильных толчков в спину — кто-то сзади пинал сидения, на которых они с Загреем так и уснули. Он поднялся, продрал глаза и всё не мог понять, почему не становится светло, пока до него наконец не дошло — уже давно наступил вечер. Тан попытался сесть прямо на сидении, но чуть не угодил затылком в лицо Мегеры, нависшей над ними обоими из-за спинки. Загрей, открыв глаза, сразу столкнулся с ней взглядом и смешливо улыбнулся в ответ, зачем-то помахав Мег рукой. — Маринуйтесь сколько влезет, оболтусы, а я не хочу себе тромбоз глубоких вен, — строго произнесла девушка. — Выпустите нас из этой газовой камеры на колёсах. В салоне и правда было душно — Танатос открыл дверь, вытащил своё неуклюжее спросонья тело на свежий ночной воздух. Загрей, путаясь в конечностях и мало осознавая, что происходит, тоже кое-как нашарил под ногами рюкзак и выбрался из машины. Спинку среднего ряда надо было наклонить вперёд, чтобы пассажиры с заднего могли выйти. — Где мы уже? — спросил, всем телом потягиваясь, Заг под аккомпанемент гармонично хрустящего позвоночника. — Лион, кажется, — сориентировался Гипнос, глядя в телефон — кожа его в темноте будто светилась нежно-голубым, падавшим на лицо с экрана. Жаркое французское лето было столь жестоко, что тёплое одеяло он оставил в машине, тоже с радостью подставляя тело едва ощутимой прохладе. — Юг Лиона, — бодро подтвердил, хлопнув дверью переднего пассажирского, Гермес. Он через плечо перекинул ремень своей огромной сумки, вечно чем-то набитой, но при этом невероятно лёгкой. — Ещё несколько часов на юго-восток — и будем на границе с Италией. Загрей вздохнул почти разочарованно — часть его надеялась, что они успели преодолеть хотя бы половину пути до Греции за то время, что он спал. Звякнула сигнализация — Харон, закрыв машину, направился в магазин, напротив которого они припарковались. Торжественно-молчаливый на своей миссии, он плевать хотел на то, груз ему доставлять или живых пассажиров, и ещё больше — на сам груз и самих пассажиров. Гермес смело, но ненавязчиво тянул бизнес-партнёра за рукав пиджака, и Харон шёл за ним спокойно и размеренно, послушно. Танатос, спиной к машине прислонившись, смотрел им вслед только с кажущимся равнодушием. Мег и Гипнос тоже пошли за ними в магазин. Загрей же так и стоял у фургона, посреди пустынной проезжей части, и рассматривал резко сменившийся пейзаж. Вместо высоких горделивых исполинов Парижа узкую улочку обнимали малоэтажные трущобистые дома с низкими потолками, безликими гладкими фасадами и решётками на окнах — и кое-где даже на дверях. Гаражные двери, жалюзи и просто достаточно просторные стены заполонили граффити — от торопливых росписей в три штриха до живописных шедевров, мастерски демонстрирующих самые рискованные техники применения краски из баллончика. Загрей мог бы пойти в супермаркет вместе с остальными, но ни в чём особо не нуждался, поэтому решил просто размять ноги. Всё равно есть после плотного завтрака у Афродиты особо не хотелось, а рюкзак и без того уже был забит хламом, который они купили ещё той ночью, когда встретили Артемиду в гипермаркете. Он задумался над тем, какой долгий путь они с тех пор прошли — от потрескивающего очага в костюмерной до картины в стиле ретровейва на плотных воротах, которые собою закрывали въезд во двор с тянувшегося далеко в обе стороны переулка. Загрей повернул голову в сторону Тана — тот всё стоял у фургона с совершенно нейтральным лицом и, заметив, что на него смотрят, поднял на Загрея задумчивый взгляд подавленно-тусклых глаз. Редкие фонари, воткнутые через каждые метров сто, лениво освещали безжизненную дорогу. Придерживая бледные пряди, бабочка краями крыльев отбрасывала тонкие блики. Только несколько припаркованных машин, пара горящих окон и витрин, и ни одного пешехода. Заг стоял так, замерев, пока Тан вдруг не отвернулся, взгляд устремив куда-то в даль улицы, и вся его фигура резко затвердела от напряжения. По дороге, пересекавшей переулок, промелькнула чёрным глянцем машина, и Загрей всмотрелся в сужающийся у горизонта тротуар. Между нависшими над перекрёстком зданиями виднелся тёмный силуэт — точно так же неотрывно в их сторону смотрел, словно бы пригвождённый взглядом Танатоса к асфальту, кто-то невероятно высокий и широкоплечий. Загрей уже решил, что это какая-то фотография, которую распечатали на картоне, вырезали и поставили в качестве рекламы работники какого-нибудь спортзала. Но, стоило ему уже открыть рот, как вдруг фигура ожила и двинулась дальше по тротуару. Тан взгляда от быстро приближающейся груды мышц так и не смел отвести, и Загрей буквально чувствовал, как от него исходит дикая, трепетная тревога. Не страх, но именно тревога. В темноте даже было неясно, смотрит ли мужчина на них в ответ — только тихим эхом раздавались твёрдые его шаги. Конечно, не смотрит. Загрей улыбнулся, расслабленно пихая друга в бок — как будто каменную статую толкнул. — Чего ты себе навыдумывал? — негромко спросил он, глядя на тротуар из-за спины Тана. Тот лишь продолжал молчать, сверля взглядом фигуру, всё приближающуюся к фонарю. И именно в тот момент, когда они уже должны были увидеть лицо случайного прохожего и наконец убедиться, что он вовсе не на них смотрит, а просто идёт по своим делам — ровно в этот момент мужчина по проезжей части решительно пересёк улицу, переходя на ту её сторону, где не было фонарей и где стояли у припаркованного фургона Танатос и Загрей. Тан среагировал моментально — резко задержав дыхание, схватил заледеневшей рукой Загрея за предплечье так, что тот чуть не вскрикнул, и поволок решительно в магазин. Только через несколько секунд они скрылись за дверьми небольшого супермаркета — людей там было совсем немного, и большинство из них носило форму сотрудников, но этого было достаточно, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности. Загрей решил громких сцен не устраивать, но руку свою недовольно выдернул из мёртвой хватки, от которой в собственных жилах стыла кровь. — Отстань! — зашипел он, и Танатос по инерции развернулся, прежде чем сообразил разжать пальцы. Загрей бросил на него взгляд исподлобья — и в ответ встретил почти испуганное непонимание, растерянность. — Что ты творишь? Тан стоял так несколько секунд у входа в торговый зал, чуть хмурясь, словно и сам силился понять, что на него нашло, и затем лишь медленно произнёс, неспособный разжать губы: «Он мне не понравился. Большой и странный.» — Да что тебе этот мужик сделал? — недоумённо дёрнул плечами Загрей, еле сдерживая поднимающийся голос. На предплечье краснели следы от чужой руки. — Может, ему тоже в магазин надо? Пальцы у Танатоса не дрожали, но ответить он ничего не смог, поэтому натянул капюшон, от света люминесцентных ламп скрываясь, руки засунул в карманы и отвернулся будто бы безразлично, заходя в торговый зал. Заг лишь вздохнул почти раздражённо, но вообще ему было плевать — он последовал за ним чуть на расстоянии, не желая путаться под ногами. Поздним вечером в магазине покупателей почти не было, только какой-то наркоман стоял недвижно у стеллажа и прикладывал ко лбу холодную банку с маринованными огурцами, три девочки-подростка шумно обсуждали что-то, подбирая колу к ментосу, да какой-то бизнесмен, перекинув пиджак через одну руку, второй устало выбирал вискарь. Лабиринт из полок привёл их к холодильнику с молочкой, где на беду ошивались Мегера и Гипнос. Последний, пока Мег внимательно изучала представленный ассортимент греческого йогурта, игрался с банкой взбитых сливок. Заметив Загрея с Танатосом, Гипнос тут же повернулся к ним с восторженной улыбкой до ушей, демонстрируя на пальце пушистый, как его шевелюра, вензель. — Вот он, мой настоящий брат-близнец, с которым тебя перепутали в роддоме! — рассмеялся он, прижимая к себе алюминиевую банку. Танатос, впрочем, его по обыкновению своему проигнорировал — зато Мегера резко повернулась в их сторону. — Решили присоединиться так внезапно? — спросила она довольно равнодушно и всё-таки взяла с полки баночку йогурта. — Кое у кого паранойя разыгралась, — хмыкнул Загрей. Мег перевела взгляд на Танатоса, словно ожидая объяснений или опровержений. Тот выждал несколько секунд, надеясь, что она махнёт рукой и пойдёт дальше по своим делам, но в итоге ему всё-таки пришлось ответить: «Пока стояли у машины, увидели какого-то гигантского мужика. Мне показалось, он шёл на нас. Мутный тип.» Мегера лишь задумчиво промычала что-то в ответ, и Загрей уже хотел улыбнуться, потому что ну нельзя же так паниковать при виде случайного прохожего, но она вместо этого заметила — даже почти что понимающе: — Ты, гигантские мужики и машины — вещи несовместимые. Танатос лишь проводил её напряжённым взглядом, и Гипнос, прижимая к себе уже три банки взбитых сливок, резво бросился за ней — в отдел с мюслями, хлебцами и прочей дребеденью, по мнению Загрея, слишком здоровой для питания в дороге. Не каждый день пускаешься в такие путешествия, чтобы продолжать соблюдать диету. Он в свою очередь пошёл за Таном в отдел с овощами. Танатос явно глядел в сторону детского питания, но стеллаж, пестрящий ровными рядами умилительно маленьких баночек, стоял ровно напротив консервов, у которых всё так и торчал долговязый обдолбыш, обнимая теперь уже упаковку томатов в собственном соку. Пока Тан выбирал из полупустой корзины более-менее товарного вида апельсины, Заг, схватив со стойки с овощами сетку красного лука, с привычной игривой улыбкой сунул ему большой и спелый цитрус — как бы в знак примирения. Танатос посмотрел на фрукт почти удивлённо, но решил, что за апельсин сойдёт, и молча принял его из рук Загрея, уже направляясь далее. Глюконавт, кажется, приложился ко всем консервам и сменил сферу интересов — путь наконец был свободен. Танатос потянулся к одной из баночек с фруктово-ягодной смесью, но хмуро вздохнул, глядя на цену. Горечь повседневности спускала с небес на землю. — Такие цены на пюре из фруктов — это преступление против человечества. Загрей, сосредоточенно рассматривающий банки с фруктами в сиропе, поднял на него взгляд. — Ты же купил цветочный горшок, — усмехнулся он. — Он был по скидке! — прошипел Тан, собственнически прижимая к себе несколько порций детского питания. Загрей хотел припомнить, что у них даже растений нет, но вспомнил, как в итоге в горшок высаживал фиалку, и решил лишний раз промолчать. Взял с нижней полки большую банку персиков в сиропе и хотел уже похвастаться находкой, но на дальнем конце стеллажа замелькало яркое пятно. Загрей повернулся к усердно привлекающему его внимание Гипносу, и тот, едва сдерживая смех, вытянул в проход руку с ярко-жёлтой орущей курицей. Заг на восхищённом вдохе замер, Танатос предупредительно вытянул в его сторону свободную от баночек и апельсинов руку: — Не смей, — строго сказал он. Гипнос лишь улыбнулся ещё шире и, надавив большим пальцем на пузо курицы, резко отпустил — и резиновая игрушка издала крик, полный холодящего остатки нервов отчаяния, надрывный и раздирающий на части душу, и Гипнос с Загреем в порыве эмпатии, запрокинув головы, заорали ей в унисон. Измождённая работница магазина, смиренно выкладывающая товар из коробки на полки, чтобы не заниматься этим с утра перед сменой, даже не нашла в себе сил что-то сказать шумной компании покупателей. — Ты идиот, Гипнос, — вздохнул, горестно качая головой, Танатос. — Чисто даун. Явно довольный учинённым ущербом, его близнец нырнул обратно в стеллажи, среди которых нашёл резиновое сокровище. Тан искренне хотел обоих шутников придушить, да только рук не хватало. Заг поправил на плече рюкзак так, чтобы дотянуться до Морта, и сжал плюшевую мышь. На отчаянный писк откуда-то из-за полок с бесчисленной бакалеей откликнулась курица, и Загрей бросился на зов, и Танатос последовал за ним, потому что вот из этого теперь состояла его жизнь, и, в принципе, уж ему-то грех было жаловаться. Заг выложил на ленту кассы лук, банку персиков и пакетик собачьих лакомств. Танатос присовокупил к ним детское питание и апельсины с подвохом — и разделитель положил перед их с Загреем покупками, чтобы кассирша случайно не пробила их вместе с кучей продуктов, которые набрали Гермес, Гипнос и Мегера и оплачивать которые явно собирался Харон. Ну нет, хватит с него унижений — Тан был в состоянии сам за себя заплатить. Продукты к сканеру двигались медленно, и Загрей украдкой глянул под капюшон, откуда всё ещё веяло холодной угрюмостью и каким-то невысказанным унынием. Может быть, он всё-таки немного резковато себя повёл, когда Танатос утащил его в магазин. Мег, что бы она ни имела в виду, была права — того гиганта, которого они увидели на улице, не одолел бы ни Тан, ни даже Харон. Не могли же они прочитать, что у этого качка было на уме, вышел ли он просто на прогулку или на самую настоящую охоту. Всё случилось слишком быстро, Загрей толком ничего не успел запомнить — теперь и подозрительный незнакомец с улицы представлялся ростом с фонарный столб и шириной с дом, и собственная реакция на испуг Танатоса казалась слишком грубой. Тан, уткнувшись взглядом себе в ноги, тоже пытался понять, зачем так отреагировал — зачем позволил себе поддаться страху, ещё и на глазах у Загрея. Ему дали второй шанс, а он облажался, по-крупному и серьёзно. Потому что расслабился — ведь, когда всё тепло и хорошо, как-то забываешь про долгие ночи, которые проводишь, задыхаясь под одеялом в попытке рыдать так, чтобы никто не услышал. Забываешь, что доверять нельзя никому и никогда — а значит, нет повода так пугаться. Забываешь нескончаемый внутренний монолог, бесконечное избиение самого себя в попытках наконец задушить остатки надежды. Забываешь безразличие вместо радости, когда наконец получается. Он за пять лет молчания и одиночества наконец усох, словно увядший цветок. Так надеялся, что никто его не заметит, потому что никто не обращает внимания на маленькое вялое растение в огромном цветущем саду. Так надеялся, что люди просто не сочтут его достойным своих сил, своего времени. Загрей почему-то счёл. Зачем-то потратил на него силы, зачем-то выучил его язык. Зачем-то терпел, когда Тан резко обрывал неугодные разговоры, зачем-то варил ему свой чёртов кофе. Загрей — единственная надежда Танатоса на то, что с ним ещё не всё кончено — исчезнет, как только обретёт своё собственное счастье, и если Тан вдруг может как-то помочь ему проложить к этому счастью дорогу, он не имеет морального права этого не сделать. Нет, не имеет — как бы сильно ему на самом деле ни хотелось саботировать всю поездку, чтобы она длилась вечность. По другой причине с ним незачем и не о чем общаться — всем что-то от него нужно. Гипносу — защита, Мегере — помощь, Загрею — возможность добраться до матери, Харону — дешёвая рабочая сила. Последний прекратил все контакты с братом, как только нашёл ему более компетентную замену. Так же будет и с остальными. Межчеловеческие отношения строятся на том, что всем ото всех что-то нужно, вот только у Танатоса больше ничего не осталось. У Гипноса, у Мег, у Загрея куча друзей, потому что с ними хотя бы весело. С Таном — ровно наоборот. Он не собирается притворяться кем-то, кем не является, только ради поднятия воображаемого социального рейтинга. Он должен закрыться окончательно. Получалось же как-то всё это внутри держать пять лет — просто присутствие Загрея всё изменило. Загрей уйдёт, останется в Греции — и всё встанет обратно на свои места. Танатос больше не повторит этой ошибки. Больше никаких новых знакомств, никаких ночных прогулок по магазинам, никакого вальса на парковках, никакого нерационального поведения. Никакого веселья и счастья — хлебнул уже сполна, хватит, кончилась его доля. Теперь Танатос никому не откроется. Если он чего-то боится, это только его проблема — это не должно никому доставлять дискомфорта. Если действительно окажется в опасности, то сможет выбрать бездействие, потому что рядом не будет никого, кому это навредит. Остаться одному и быстренько умереть, никого не потревожив. Прекрасный план. Лучший план. Он для этой жизни слишком дефектный, фатально бракованный. Твердит себе, что не хочет внимания — но зачем-то заговорил с Загреем. Воет от пустоты внутри — но, как только с ним заговаривают о чём-то действительно значимом, трусливо убегает прочь. Он марионетка, которая по швам уже трещит в руках глупой человеческой нужды в социализации и первобытного страха быть отвергнутым стаей. От собственной криворукости хотелось драть на себе волосы, хотелось сцарапывать с себя кожу, хотелось орать так, чтобы наконец лопнули собственные перепонки и разорвало голосовые связки. Но даже так он никогда не сможет принадлежать к навечно тихому и спокойному миру Харона, он просто обманщик — он просто актёр, убедительно разыгрывающий перед самим собой паранойю. Это похоже на тревожность, но у Танатоса не может быть тревожности. Он знает прекрасно, тревожность — это когда всё хорошо, но голос внутри твердит, что всё плохо. Но с ним всё объективно плохо, голос не врёт, просто напоминает чистую правду — что с ним невозможно находиться рядом, что он разрушил чужую жизнь, что он в глубине души просто хочет внимания, и ведь прекрасно же знает, что не заслуживает. Всё вокруг наступало на него, пытаясь сдавить, словно пружину, и мерзко заныло где-то в костях. Танатос хотел просто свернуться где-нибудь, где темно и сыро, где никто никого не ищет, особенно его. Он, голову вскинув, резко осмотрелся, пытаясь найти, за что зацепиться взглядом, на чём сосредоточиться — и заметил жёлто-серый комок плюша. На карабине рюкзака у Загрея так и висел Морт. Мышонок улыбался беззаботно, но щурился с мудрым и понимающим спокойствием: «Да, твой мир снова рушится, а когда он, собственно, не рушился?», и Тан спокойно выдохнул. Он не собирался ломаться — не на глазах у стольких людей. Хоть что-то Танатос в своей жизни пока ещё контролировал, и за эти крупицы осознанности он ухватился, медленно начиная обрабатывать пока что сжалившуюся над ним реальность, убегая без оглядки от собственных мыслей. — Зачем кому-то вроде тебя красный лук? — вздохнула Мегера, уже зная, что никакого резонного объяснения своим покупкам Загрей найти не сможет. — Красный вкуснее, — непоколебимо пожал плечами Заг и тоже окинул критическим взглядом кассовую ленту, ища, к чему взамен придраться. Мег свою, здоровую еду специально положила подальше от горы из леденцов, конфет и батончиков, которую Гипнос увенчал орущей курицей. — Каким чудом ты поедаешь столько сладкого, спишь целыми днями и до сих пор худой, как щепка? — Ускоренный цикл Кребса, — улыбнулся Гипнос и охотно посоветовал: — Двигайся побольше, если тоже так хочешь! — Ага, обязательно попробую, — покивал в ответ Загрей. — У тебя не ускоренный цикл Кребса, у тебя кариес головного мозга, — фыркнула Мег и кивнула на пищалку. — Ты знаешь, куда я её тебе засуну, если ты ей будешь пользоваться? — А куда она поместится? — наивно полюбопытствовал Гипнос, прикидывая размеры. Горло у курицы было, конечно, тонкое, но вот широкая талия вызывала вопросы. — О, ты даже не представляешь, куда, если приложить достаточно силы и смазки, — заверила его девушка. Гипнос, впрочем, её угрожающий тон совершенно проигнорировал, потому что кассирша наконец начала перекидывать через сканер его сладости. Танатос хотел достать из кармана куртки кошелёк, и Загрей уже обернулся, чтобы что-то ему сказать, но не успел — Харон внезапно потянулся к разделителю, который Тан положил прямо перед апельсинами, и убрал палку совсем. Танатос поднял на него отчаянно-непонимающий взгляд потускневших глаз, но старший брат лишь посмотрел на него свысока, выдохнув так устало и хрипло, и у Танатоса честно не было сил разбираться с его капризами — вокруг него снова рушился мир, и всё это вполне могло быть галлюцинацией, и он просто хотел упасть на холодный кафель магазина и больше не вставать, неужели он просил слишком многого? «Спасибо!» — Загрей поблагодарил Харона жестом. Танатос тоже попытался изобразить что-то подобное, но брат уже даже не смотрел в их сторону. А Тан был только и рад. Поскорее из этого магазина, из этого города, из этой страны — как можно дальше от этой удушающе-ядовитой жары, высушившей изнутри лёгкие. Гермес упаковал себе в сумку пакет айсберга — и, подняв на выходе взгляд на остальных, подмигнул так хитро, словно они несчастный супермаркет благополучно обнесли. Загрей рассмеялся ему в ответ ласково, рукой ища в пакете подставной цитрус. Мегера фыркнула, доставая из потрёпанного клатча телефон. Танатос смотрел себе под ноги, стараясь не оглядываться, потому что знал, что, если поднимет голову, сразу начнёт искать взглядом страшную огромную тень. Гипнос даже внимания не обратил — едва оказавшись снова на улице, бросился к машине. Он словно бы вместо Харона радовался, что, даже оставшись без присмотра в явно неблагополучном районе, автомобиль всё ещё был цел и невредим. Харон, наоборот, надел любимую маску безразличия и первым делом закурил сигарету. Взял что было на кассе — и теперь морщился от воняющего низким качеством табака. — Даже самые дорогие, смотрю, тебе не по душе? — понимающе спросил Гермес и радостно полез рыться в сумке. — Думаю, я смогу помочь с этим, босс! Однако Харон тонкие пальцы сомкнул на его плече, плавным, но твёрдым жестом останавливая. Гермес не понимал, почему. Обычно его коллега набивал в трубку восхитительно крепкий табак — на бордовом свёртке всегда было золотым начертано: «Cherry Ambrosia», и Гермес никогда не чувствовал в благородно-мутном дыме даже оттенка вишни, но всегда послушно размещал заказы именно на этот дорогой сорт. Как бы сверх рабочих обязанностей, хотя он ничего против и не имел. Но в дороге Харон свою изящную фарфоровую трубку не курил, даже если брал её с собой — и Гермес тоже на его месте счёл бы весь процесс чистки приспособления утомительным и непрактичным. В машине ведь не было стола, чтобы, как любил Харон, в тишине и спокойствии разложить перед собой салфетки, и специальной щёточкой тщательно вычистить мундштук, и фарфоровую чашу в форме черепа аккуратно, неторопливо оттереть от осевшей смолы. Иногда, впрочем, у него совершенно не было времени этим заниматься. Прошло несколько лет с начала их совместной работы, прежде чем Харон наконец доверил Гермесу время от времени начищать трубку, и тот каждый раз умудрялся совмещать проворство с совершенным тщанием, не давая Харону ни единого повода пожалеть о том, что нанял юнца к себе. — Гипнос! — окликнул Загрей, пальцами разделяя цитрусовые дольки. Танатос вручённую ему кожуру вялым движением выбросил в ближайшую урну. — Да? — с предвкушением обернулся второй близнец, уже завидев сочный фрукт. — Апельсинку будешь? — Конечно! Заг протянул ему несколько долек — Гипнос, даже не став разделять их, запихнул все разом себе в рот. Танатос, Загрей и даже Мегера, оторвавшаяся от экрана телефона, вместе наблюдали за тем, как лицо его, сначала расплывшееся в ехидной улыбке, медленно начало терять прежние краски — тревожно раскрылись глаза, настороженно сдвинулись к переносице брови, и наконец на лице залегла тяжёлая печать предательства. — О господи, это грейпфрут! — осенённый, воскликнул Гипнос — щёки всё ещё были забиты горькой мякотью. Загрей от радости давился смехом, и Гермес рядом сдержанно хихикал в ладонь. — Вот что я тебе такого сделал, а?! За что ты меня так ненавидишь? — Всегда пожалуйста, приятель! Мег закатила глаза, но, возвращаясь к важной переписке, тоже довольно хмыкнула себе под нос. Танатос, хоть и искоса смотрел на страдания Гипноса, всё равно несмело улыбнулся. Харон их дурачества зрело проигнорировал — наполовину выкурив сигарету, снял фургон с сигнализации, а сам почему-то пошёл в другую сторону. Его бизнес-партнёр моментально последовал за ним вниз по переулку. — Вы куда? — спросила Мегера. — В автомобильный — вот тот, — объяснил, махнув рукой в сторону какого-то гаража, Гермес. — Туда и обратно, не скучайте! — Не будем, — хмуро пообещала Мег и обернулась к Танатосу, который, открыв дверь фургона, зачем-то мучил спинку среднего ряда. — В другую сторону. Тан её экспертные рекомендации проигнорировал, не прекращая попыток разложить сидение. Загрей стоял рядом, силясь своим совершенно не инженерным умом понять, чего он пытается добиться. Гипнос отвернулся обиженно и в процессе принимать участие отказывался. Спинка легко отклонялась вперёд, а вот назад ни в какую не хотела, и Танатос даже рукой залез под кресло в попытке найти нужный механизм, но ничего полезного не обнаружил. — Падай, тварь, — не выдержав, рявкнул он и пнул со всей силы несчастное сидение. Машина покачнулась, и обитая искусственной кожей спинка легко и плавно, как по волшебству, свалилась, закрыв пространство между задним и средним рядами. Танатос лишь осмотрел новый интерьер фургона с угрюмым скептицизмом. — Всё в этой семье так — пока не наорёшь, не заработает. Дамы вперёд. Он отошёл чуть в сторону от двери, галантно пропуская Мег в салон, и девушка, руки на груди скрестив, осмотрела происходящее с не меньшим сомнением, чем он сам. Заг прыснул: — Дамы? При всём уважении, она мужик больше, чем мы все вместе взятые. Пока Танатос выдирал Загрея из когтистых лап Мегеры, уже протянувшихся к горлу обладателя рекордно низкого количества мозгов, Гипнос не упустил шанса первым прошмыгнуть в салон, занимая самое удобное место и начиная распаковывать их покупки — хотел как можно скорее вытравить цитрусовую горечь изо рта. Когда же Гермес, возвращаясь, вышагивал гордо впереди Харона, он в сторону притихшего фургона смотрел довольно удивлённо — через лобовое стекло видел, что вся компания во главе с Загреем туда уже погрузилась, но всё разобрать не мог, что они творят и почему они творят это так тихо. Гермес хотел пакет с трансмиссионным маслом, воздушным фильтром и скотчем закинуть к ним на задние сидения, потому что впереди места уже особо не было. Он распахнул дверь фургона и застыл, и Харон у него за спиной тоже застыл, улицезрев, на что способны умы четверых студентов колледжа, оставленных на полчаса наедине с хлебобулочным изделием и собственной фантазией. — Прижми язык, как будто зеваешь, — абсолютно серьёзным голосом предложил Загрей. — Уголки рта напряги. Пытаясь следовать его совету, бедный Гипнос насадился горлом чуть глубже на слегка зачерствевший цельнозерновой мини-багет, который Мегера схватила в магазине, потому что перед закрытием выпечку обычно распродавали. Сама девушка искренне пыталась делать вид, что ничего общего с этими дебилами не имеет, но по одному лишь довольному выражению её лица было ясно — Гипнос всё-таки начал баловаться с орущей курицей, и идея жестокой кары принадлежала именно Мег. — Тебе горло надо расслабить, — строго объяснила она, внося свой вклад во что бы сейчас ни происходило в машине. — Он должен проскользнуть спокойно — ты языком мешаешь. — Давай хотя бы досюда, — равнодушным голосом подбадривал брата Танатос, который занимался бы сейчас чем угодно ещё, были бы только менее неприятные альтернативы. Он в одной руке держал перманентный маркер — на багете отметил место, до которого в теории Гипнос вполне был способен заглотить. Вторая же его ладонь тяжело легла на шею близнеца, не насаживая, но и не давая поднять голову, потому что если уж умирать, так от асфиксии и с багетом в глотке. — Давай, ещё пару сантиметров, — согласно кивал Загрей. — Вдохни через нос и выдохни через рот. Гипнос хрипел уже значительно ободранной гортанью, согнувшись над мини-багетом пополам, но старался так искренне, что Гермес, чуть отойдя от шока, тоже решил помочь: — Попробуй помычать, если совсем не получается — мышцы расслабятся, — со знанием дела предложил он, наклоняясь, чтобы голову просунуть в салон, и Харон заботливо одёрнул задравшуюся юбку его платья. — И докуда ртом не дотягиваешься — стимулируй руками. Гипнос не выдержал — голову резко поднял, несчастный хлебушек сжав до хруста. Гермес посмотрел на Загрея, глаза которого искрились роем идей не менее ужасных и даже хуже — хватит ещё на сотню таких поездок. — И ты, Брут? — спросил Гипнос разочарованно, шмыгая носом и с красных щёк утирая слёзы, а с подбородка слюну. — Меня оральной девственности багетом лишают, а ему всё хихоньки да хаханьки! — Да ладно, — беззаботно махнул рукой Гермес. — Должна же у тебя остаться хоть какая-то память о Франции! Харон, обойдя машину, сел на своё законное место и хлопнул дверью. Гермес, быстро сделав выбор, забрался на разложенные задние сидения. — Добро пожаловать в нашу скромную обитель, — со всей серьёзностью поприветствовал его Загрей. — Имею удовольствие провести вечер в столь интеллигентной компании, — с такой же нарочитой важностью ответил рукопожатием Гермес, благодарно склоняя голову. Танатос и Гипнос чуть подвинулись, освобождая на импровизированной кровати ещё немного места. Мегера, уже обрадовавшаяся тому, что наконец-то можно вытянуть ноги, неохотно их поджала обратно. Она, пока Тан доедал остатки грейпфрута, взяла у Загрея одну из уморительно маленьких ложечек и принялась за свой йогурт. Харон завёл машину, и они наконец тронулись — потухла лампа над зеркалом заднего вида, и салон наполнился ночной темнотой. — Теперь — на итальянскую границу? — уточнил Загрей, разглядывая лица друзей в мелькающем свете проносящихся над дорогой фонарей. — Совсем недолго, — кивнул Гермес. — Часа три от силы, и мы будем там. — А дальше? — напряжённо спросила Мегера. — Мы где-нибудь остановимся или ты пересядешь за руль? — Я? — Гермес показал на себя удивлённо, но тут же обаятельно рассмеялся: — Рад бы услужить, но боюсь, нас тогда далеко не пустят. Полностью понимаю желание взять всё в свои руки, но иногда, как говорится, тише едешь — дальше будешь. — У тебя нет прав, — догадалась Мег и, сразу потеряв всякий к юноше интерес, повернулась к следующему на очереди претенденту. — Тан? — Я в жизни ничего леворульного не водил, — нахмурился Танатос. — Ты правда думаешь, что Харон меня близко к рулю подпустит? Это же даже не лодка с веслом. — Но попытаться-то можно, — пожал плечами Загрей. Он-то всеми руками и ногами поддерживал идею смены водителей — чем быстрее они доберутся до Греции, тем лучше. — Не прокатит, — махнул рукой Гипнос и повернулся к Гермесу, полный непонимания: — Как у тебя до сих пор нет прав? — Я пытался сдать, — признался Гермес, — но я, представляешь, очень быстро вожу! Слишком быстро, по нравам инструкторов и полиции. — Но зачем тогда тебя нанял Харон? В смысле, он же никогда не платит никому без крайней необходимости! — И Гипнос кивнул в сторону Танатоса. — Смело с твоей стороны предполагать, что он мне платил, — фыркнул его брат, руки хмуро скрестив на груди. — Ты работал на Харона? — удивлённо спросил Загрей. — Кем-то вроде курьера, — пожал плечами Танатос. — Весь год пахал на этого жлоба без выходных — и по истечении договора получил полторы минималки за месяц. — Я передам ему твои претензии, — снова рассмеялся Гермес. — Но нельзя точно сказать, что и мне кто-то платит. Мой уважаемый бизнес-партнёр прекрасно разбирается в лодках, а я прекрасно разбираюсь в том, как их продавать — и имею с дохода небольшой процент! Здоровые рабочие отношения, я считаю. — А как же Арес? — продолжил допытываться Загрей, вспоминая рассуждения Афродиты. — Мой сводный брат, — кивнул Гермес, взгляд обращая к Танатосу. — Я слышал, что вы с ним нашли общий язык — должен заметить, Арес редко о ком-то приятно отзывается и ещё реже проявляет такое доверие, чтобы этого кого-то к себе каждый год нанимать! Хотя, поверь, я бы тоже замолвил словечко, если бы он хоть во что-то меня ставил. — У вас с ним какая-то вражда? — поинтересовался Загрей. — Нет, ничего, что выходило бы за рамки лёгких профессиональных разногласий, — успокоил его Гермес. — То есть, у вас общая профессия — и он считает себя в ней лучше? — Именно! Я же всё-таки склоняюсь к мнению, что любой контрабандист, которого ещё не посадили — успешный контрабандист, вне зависимости от товара. Впрочем, я не исключаю, что после долгих судебных тяжб в семье просто не одобряют моего партнёрства с родственником Эриды. — Всё это главным образом её заслуга, — согласился, всё ещё хмурясь, Танатос. Ни снисходительная хитрость старшей сестры, ни воспоминания о полулегальных летних подработках приятных эмоций у него явно не вызывали. — Поэтому и было довольно странно видеть вас у Афродиты, — кивнул Гермес. — Старые обиды и всё такое. — Она сказала, что не может обвинять кого-то ещё в ошибках Эриды, — пожала плечами Мегера и бросила в сторону Тана: — А ты боялся. Танатос решил промолчать — не объяснять же ей, что он совершенно не боялся столкнуться лицом к лицу с прошлым. Он боялся, что его участие (пусть и косвенное) в болезненном расставании Афродиты и Ареса станет причиной, по которой ни в чём не повинные Загрей, Гипнос и Мегера ядовито-жаркой парижской ночью останутся без ночлега. К счастью, Афродита оказалась либо достаточно рациональной, либо, скорее, достаточно отходчивой, чтобы это не сыграло для неё роли. — А в чём так ошиблась Эрида? — непонимающе спросил Загрей. — Ты же Аресу двоюродный брат, — удивился Гипнос, — и даже не знаешь эту историю? — Мы не общаемся, — пожал плечами Заг. — Не пересекались с тех пор, как случился тот званый ужин десять лет назад. — Они с Афродитой тогда ещё были вместе, — объяснил Гермес. — Растили детей, всё было прекрасно, пока вдруг не появилась Эрида — никто толком не знает, какими окольными путями она попала к Аресу в организацию, и никто не знает, чем именно она там занимается. — Бумажки она точно не перебирает, — заметил Танатос. — Может, это в её обязанностях, но она специально пропихнула меня на работу к Аресу, чтобы было, на кого сваливать бюрократию. Когда я её видел, она обычно либо таскалась с оружием, либо стояла красивая рядом с Аресом на совещаниях. — Вот, — согласился Гермес, благодарно кивнув. — В какой-то момент Ареса просто перестали видеть вне компании Эриды! Где бы он ни появился, она всегда была рядом! Но Афродита была спокойна — думала, даже если Арес к ней остынет или возгорит страстью к кому-то ещё, дети удержат его в браке. Ему же не нужны проблемы с налогами и с алиментами. — А потом появилась Ата, — добавила важный элемент повествования Мегера. — Даже я не знаю, кто её отец. Я не опускаюсь до подобных предположений — зато Афродита опустилась. — …И тогда она стала выискивать всякие доказательства измены — Эрида, заметив это, начала как-то к ней подмазываться, знаешь, так по-дружески, мол, «зачем нам враждовать, я просто работаю с твоим мужем, он забавный мужчина, но не более». — Пока Гермес продолжал свой рассказ, Гипнос нашарил в темноте и открыл пачку шоколадного печенья, предлагая остальным угощаться. — Поверила Афродита или нет — не знаю, но Эриде удалось уговорить её выкупить довольно большой кусок облигаций компании Ареса. Он же умный, он в банк не пойдёт за кредитом, ему легче выпустить кучу бумаг — естественно, там риск огромный, никто их не берёт. Афродита решила, что это даст ей какое-то преимущество, выкупила кучу векселей с облигациями, успокоилась — и тогда Эрида прислала ей с анонимного почтового ящика несколько фотографий. Опять же, они с Аресом постоянно на публике появлялись вместе, и, видимо, она попросила кого-то снять их вместе с очень двусмысленных ракурсов. Афродита, естественно, сразу на развод. Начался делёж имущества, и Арес, утверждая, что у неё в собственности огромная куча ценных бумаг, отсудил у ныне бывшей их общий дом. А так как у Афродиты официально не осталось жилья, детей автоматически отдали на попечение отцу. Гармония, впрочем, уже достаточно взрослая, но вот близнецы… — Фобос и Деймос, — догадался Загрей, оборачиваясь к Танатосу. — Ты их тогда отмутузил, у Диониса на вечеринке! Тан ухмыльнулся почти самодовольно и кивнул: — Так и было. Потом Эрида дозвонилась мне через Гипноса — предлагала как-то уладить ситуацию с Аресом, чтобы я и это лето у него проработал. Я её открытым текстом послал. — И правильно сделал, — поддержала его, несмотря на свою долгую дружбу с Эридой, Мег. — Ты из-за меня лишился работы, — осознал Заг, поднимая на него глаза. — Извини. — Да что, во всём мире больше работы нет? — фыркнул Танатос, но, поймав во тьме виноватый взгляд Загрея, примирительно потрепал его увенчанную золотом голову — Заг сначала увернулся, но затем всё-таки позволил ему вплести пальцы себе в волосы. — Всё равно я давно хотел этих придурков проучить. Возможно, сначала он ещё мог обидеться на Загрея, хотя умом всё же понимал, что не имел права винить никого, кроме себя. Пьяная драка стала поводом наконец спустить пар, и в какой-то степени Танатос даже был Загрею благодарен за эту возможность. Осознание последствий пришло потом — скоро кончатся бесконечные пары, экзамены и домашние, начнутся каникулы, и ему придётся судорожно искать, чем занять себя. По-настоящему занять, так, чтобы весь день голова была забита, а ночью от усталости сон наступал мгновенно. Потому что одного лишь концепта — три месяца свободного времени наедине с собственными мыслями — было достаточно, чтобы свести Танатоса с ума. Пришлось пустить лето на самотёк. Нужно было нырнуть во что-нибудь с головой — и как же удачно ему подвернулся вечно находящий себе приключений на голову второкурсник. Единственный человек, не знавший всю правду о нём и оттого согласный терпеть присутствие Танатоса рядом взамен на то, что тот будет терпеть его самого. И пока у них получалось довольно хорошо, и Тан был готов прощать ему что угодно взамен на эту тёплую иллюзию собственной нормальности. — То есть, ты всё-таки попал на вечеринку к Дионису? — удивлённо спросил Гермес. — После того-то случая? — Мне кажется, он уже не помнит, — вспоминая слова Загрея, равнодушно ответил Танатос. — Неужели Дионис вас так недолюбливает из-за Харона и ситуации с Эридой? — спросил Заг. — Нет, нет, — отмахнулся Гермес. — Наш дорогой Дионис просто не любит скучных людей — знаешь, таких, которые приходят на вечеринку, и у всех сразу резко падает настроение. — Нет, я могу понять его логику, — согласился Загрей, — но разве рядом с тобой, Гермес, у всех не повышается настроение? Ты же замечательный, и всегда улыбаешься, и у тебя есть чувство юмора — что тут не любить? — Дионис считает, что я слишком много работаю, — с благодарной улыбкой объяснил Гермес, — как белка в колесе, не умею расслабляться и «ловить момент». А я не вижу смысла в такой жизни, как у него. У меня всё равно нет времени — и, знаешь, он в любом случае не против. Не только ведь дядя Аид испортил для своего потомства понятие семьи. Загрей понимающе кивнул, вспоминая, как Дионис ненавидел говорить с кем-либо о родне — видеться с ней лично он любил ещё меньше. Заг всё равно, чисто из принципа «хорошо там, где нас нет» завидовал ему — Дионис мог жить своей жизнью, тратить деньги так, как хотел, и общаться с теми, с кем хотел. Но всё-таки Загрей многого не знал о своей родне со стороны отца. Гермес из всей огромной семьи был единственным, кто открыто признавал своё родство с ним, называя его кузеном. Многим же другим вроде Диониса или Артемиды о родственных связях было вспоминать просто неприятно, потому и отношения между ними лишь изредка были дружескими и никогда — братско-сестринскими. За богатым и влиятельным родом скрывалась мрачная паутина ненависти и обиды, и не то чтобы Загрей был сильно удивлён. — И как ты после этого собственную семью клеить будешь? — заметив его задумчивость, спросил Танатос. — Клеить? — переспросил Заг. — Ну найдёшь ты мать — и что дальше? — И голос Тана чуть не дрогнул от отчаяния — он ответ на вопрос, который задавал сам себе, пытался вытрясти из человека, не несущего никакой ответственности за его, Танатоса, отвратительные решения. Загрей устало вздохнул. — Я не знаю. Это проблема для будущего меня. — Если ты всё-таки хочешь добиться своего, тебе придётся разобраться с отцом, — предупредил Тан. — Прощать ты его не обязан, но примириться придётся. — Согласен, — кивнул Гермес. — Нельзя всю жизнь молчать и бегать от проблем — людям затем и дан рот. В крайнем случае — ручку в руки, всё на бумагу и в почтовый ящик. Загрей опять вздохнул, бросив взгляд в сторону своей куртки, где всё так и лежало несчастное письмо, поморщился, закрыв руками лицо, запрокинул голову и взвыл: — Я не хочу ничего решать — я не хочу думать! Ещё слишком рано! Дайте мне просто побыть идиотом — вдалеке от дома, в дороге с друзьями. Танатос грустно покачал головой и Загрей, чтобы занять себя чем-нибудь, решительно подтянул к себе рюкзак, наощупь разбирая их старые покупки. Мег вслепую подобрала что-то мягкое и тряпичное — выпало из кармана. — Это ещё что? — хмуро спросила она, еле силясь разглядеть глазастый принт на ткани. — Маска для сна, — ответил, приглядевшись, Загрей. — Зачем? — устало вздохнула Мегера. — Ну, для Гипноса, допустим? — простодушно пожал плечами он — отобрав у неё маску, оттянул заднюю резинку и нашлёпнул на кудрявую голову. — Ты хочешь, чтобы он вообще не просыпался? — фыркнула Мег, но Загрей ничего ей ответить не успел, потому что Гипнос, поправив для удобства маску, чтобы не лезла в глаза, извлёк из кучи хлама рождественскую гирлянду — ту самую, которую уже протестировал как-то раз дома. Щёлкнул выключателем на пластмассовом коробе для батарей, и лампочки на тонком проводе засияли тёплыми праздничными цветами — Гипнос от радости засмеялся, прижимая клубочек света к себе. Лица Загрея и Гермеса тоже окрасились пёстрой радостью, и Заг начал помогать Гипносу распутывать гирлянду, пока его кузен доставал купленный в автомобильном скотч. Танатос и Мегера помогали держать гирлянду ровно прижатой к потолку фургона, пока Гермес, зубами отрывая куски клейкой ленты, лепил её с ровными промежутками. Крепкий скотч, предназначенный для скрепления тяжёлых металлических деталей, с тонким проводком справлялся на ура. Харон на обновлённый интерьер глянул в зеркало заднего вида и лишь что-то равнодушно прохрипел, зато молодёжь была довольна — маленькие лампочки светили не особо уж ярко, но зато в темноте было видно чуть больше, чем безликие силуэты.

***

Наступила совсем глухая ночь и почему-то чем темнее и чем ближе к границе, на юг, тем прохладнее становилось — дорога лежала через долину, меж поросших хвойным лесом скал. Гермес объяснял это тем, что совсем чуть-чуть к северу отсюда лежала Швейцария с её холодными горными хребтами. Загрей, впрочем, не слушал — ему честно было без разницы, лишь бы поскорее выбраться из Франции. В целом они преодолели её за один день, и он надеялся так же быстро пересечь Италию. Дальше, как он подозревал, они промчатся по восточному побережью Адриатического моря — Словения, Хорватия, Черногория, Албания — и наконец будут в Греции. Оставалось совсем немного. Из ночной дали вдруг маяком засияло странное сооружение, медленно вырастая от горизонта. Арка из громоздкого металла навесом перегнулась через дорогу, отделив полосы друг от друга непонятно-серыми будками и каждую загородив шлагбаумом. — Что это? — спросил Загрей, выглядывая в окно. Гермес сел рядом, прижимаясь щекой к стеклу. — Оплата проезда! — радостно сообщил он. Четверо пассажиров посмотрели на него озадаченно. Они уже преодолели несколько платных дорог, которые повода для восторгов из себя вовсе не представляли. Гермес поспешил объяснить: — Здесь начинается туннель — и по ту сторону уже будет Италия. Взбудораженный новостью Загрей опустил оконное стекло, и машину наполнила ночная прохлада. Харон тоже своё окно открыл, но с другой целью — быстро обменялся чем-то с работницей в будке и шлагбаум перед фургоном послушно поднялся. Не задерживаясь особо долго под странным металлическим навесом, они двинулись дальше — трасса уходила в высокую лесобокую гору, но не поднималась, а наоборот опускалась. С обеих сторон дороги выросли бетонные стены и, спустя сотню метров, сомкнулись над ними — салон фургона со всех сторон залил яркий свет настенных ламп. Мимо зачарованного Загрея заскользили белые с зелёной полосой стены туннеля, лишь иногда прерываемые нишами с противопожарным оборудованием, и где-то через каждые полкилометра стены вдруг резко становились полностью зелёными, привлекая внимание водителей к аварийным убежищам — одно за другим, они мелькали яркими пятнами, и Заг ловил их взглядом. Сидя у открытого окна, мотал головой, провожая за спину каждую интересную деталь, которая пролетала мимо него, и концы чёрной чёлки трепал искусственный ветер самой настоящей свободы. Загрей напоминал то ли восхищённого пса, то ли любопытного ребёнка, и Танатос, наблюдая из-под тени капюшона за ним, всё не мог отделаться от чувства нежной и светлой тоски. Мягкой летней ночью шелестел уснувший лес и журчали тонко реки — где-то сверху, на горе. А они — напролом, чрез земную толщу, даже не глядя в сторону других вариантов. Это лето было особенным, второго такого у него уже не будет, и Танатос торопливо пытался зарисовать в памяти каждую деталь — светящиеся кнопки на панели управления, размеренно гудящий двигатель, уверенно-недвижимый Харон, технические надписи и знаки на стенах туннеля. Связи глубоко под землёй не было, и Мегера, Гипнос и Гермес, отложив телефоны, просто лежали, уткнувшись взглядом в потолок. Гипнос пальцем вырисовывал из огоньков гирлянды созвездия, Гермес выдумывал для них названия и легенды, Мег из последних сил притворялась, что ей не интересно. Заг поёжился — вентиляция гнала по туннелю студёный воздух, и тонкая футболка совершенно не спасала от холода. Замёрз кончик носа, и кожа предплечий вся пошла мурашками. Танатос из горы их вещей вытащил мамину шерстяную шаль, расправил и накинул на плечи Загрея. Тот в ответ улыбнулся, рассматривая незамысловатый платок, перебирая пальцами бахрому, и поднял на Тана взгляд разноцветных глаз. — Жаль, что Никта сама никуда не путешествует, — грустно заметил он и кивнул на драгоценную заколку. — Зато её талисманы объездят весь мир. Танатос снял с головы украшение, давая скальпу отдохнуть немного, и всмотрелся в бесконечно-глубокий фиолетовый узор. Ему с детства казалось, что в тонкий золотой корпус закован был не камень, но всезнающая, всемогучая и всевидящая сила — сущность с множеством глаз, способная силой мысли разрушать миры и убивать вселенные. Обездвиженная и против своей воли приручённая мощь. Тану всегда было жаль существо, заточённое в роскошной тюрьме — детство уже давно прошло, а он до сих пор на глубинных уровнях подсознания задавался вопросом, что чувствует загадочная крылоглазая сущность, глядя на скудные пейзажи его жизни. Танатосу хотелось верить, будто бабочка собирает в себе самые тёплые его воспоминания, хотя он и сам понятия не имел, зачем ей этим заниматься и что им потом с этими воспоминаниями делать. Бабочка была маленькой константой его жизни — несколько раз Танатос честно задумывался над тем, чтобы швырнуть её в море или хотя бы в озеро у дома, потому что не нормально так привязываться к кричаще-вычурному украшению. Но переливы ласковые заколки действительно напоминали ему о матери, и каждый раз он оставлял бабочку себе — из уважения. Оставил и в этот раз, заколов снова волосы и закрывшись капюшоном. Так же внезапно, как начался, туннель вдруг кончился — они уже были в Италии, правда, пока что не официально. Снова нависла над дорогой металлическая арка, снова шлагбаумы и снова будки, но если с французской стороны машин почти не было, то здесь на пограничном пункте собирались даже небольшие очереди. Оставалось послушно ждать. Харон, заняв место за огромной фурой в крайней полосе, заглушил двигатель и обернулся к пассажирам, протягивая в их сторону руку — открытой ладонью вверх. Загрей, не задумываясь, дал ему «пять», с размаху хлопнув. Гермес рассмеялся. Харон не шевельнулся, но что-то недовольно прохрипел. — Паспорта, тупица, — закатила глаза Мегера, роясь в клатче. Пять паспортов разной степени потрёпанности легли в ладонь Харона. Иронично, что у Загрея был самый аккуратный — вспоминать, по какой именно причине, всё ещё было противно. На таможенном пункте было довольно спокойно — просто ночная смена работников не успевала проводить стандартные процедуры с той скоростью, с которой сегодня прибывали всё новые желающие пересечь границу. Ничего из ряда вон выходящего. Сновали сотрудники и сотрудницы в строгой форме, бегая между машинами, будками пропускного пункта и главным зданием таможни — строгим бежевым блоком, где строгие квадратные окна не менее строго светились. Солдат-пограничников с автоматами и собаками видно не было, впрочем, мало какая страна захочет, чтобы люди с оружием были первым впечатлением у приезжих, так что солдаты наверняка сидели как раз в бежевом здании. Загрей, из окна пограничный пункт рассматривая с неуёмным любопытством, успел до буквы разобрать все надписи на итальянском — какие-то были ещё и на французском, а изредка попадались даже на английском, но только самые важные. Он уже познакомился с языком жестов, теперь надо было начинать хотя бы поверхностно осваивать греческий — честно, Загрею уже было страшно представить, сколько языков придётся выучить, чтобы добраться до матери. Но если в детстве его обучение контролировал отец, заставляя заниматься с бесконечными репетиторами, то теперь Заг был волен не только выбирать, что именно учить, но и распределять нагрузку. Он за месяц в особняке Никты успел решить, что, в общем-то, изучать языки не так уж и сложно, и весь огромный мир вдруг стал не таким уж огромным. К ним наконец подошла молодая и высокая итальянка, форменными каблуками торопливо стуча по асфальту, и попросила всех пассажиров выйти из автомобиля. Словно кролики, выпрыгивающие из шляпы фокусника, студенты один за другим смиренно покинули фургон под испытующим взглядом девушки-пограничницы, которая повела их к одной из будок. Машину плотно зажало в очереди между фурой и недавно подъехавшим к границе седаном, так что Харон спокойно последовал за ними. Танатос ссутулился чуть, когда итальянка, раскрыв его паспорт, потребовала снять капюшон — сощурился, закрываясь от пронзительно яркого света прожекторов, освещающих границу. Его брат обрадовался, когда не пришлось стаскивать с головы подаренную Загреем маску для сна — Гипнос хотел бы хоть увидеть, что она из себя представляет, но эластичная ткань так удобно и туго легла вокруг головы, усмиряя отросшие кудри, что снимать её совершенно не хотелось. Мегера руки скрестила в попытке чуть согреться. Даже Гермес свободно висящие концы шарфа накинул на плечи, чтобы компенсировать лёгкость платья. Гипнос, скучающе позёвывая, кутался в одеяло. Вся их мелкая группировка внимательно следила за тем, как один за одним проверяют паспорта. Пограничница, склонив голову, увенчанную двумя тугими французскими косичками, быстро пролистывала документ, проверяя на подлинность, затем останавливалась на нужной странице, несколько раз сверяла фотографию с внешностью обладателя и, убедившись, что лица совпадают, вручала документ владельцу. То же самое делали и другие работники, бегая между машинами. В руках у девушки остался только паспорт Загрея. Он стоял расслабленно, перекидываясь улыбками с Гермесом, и уже протянул руку за паспортом, но встретил только неожиданно строгий взгляд итальянки. Девушка окинула его с ног до головы взором в крайней степени недоверчивым, и у Загрея замерло в груди сердце. Что успел натворить Аид с его паспортом? Неужели объявил в розыск? Или просто вырвал какую-нибудь важную страничку? — Что-то не так? — осторожно спросил он, пытаясь понять, что в его внешности могло показаться работнице подозрительным. Вся компания напряглась. Харон просто посмотрел в его сторону безразлично, и Загрей не мог понять, это безразличие из серии «Такое каждый раз случается, не волнуйся» или из серии «Если у тебя проблемы с законом — высажу на обочине, и добирайся как хочешь», хотя уже догадывался, что скорее второе. Пограничница ответила ему что-то на очень быстром итальянском и развернулась, уходя прочь с его паспортом и рукой показывая следовать за ней. Заг тяжело вздохнул — украв секунду времени, снял с головы золотой венок и быстро надел на Гермеса — и по стылому гладкому асфальту пошёл в бежевое здание пограничного контроля. Оглянулся через плечо на ребят у машины и, надев оптимистичную улыбку, жестом показал, что всё в порядке, просто небольшая заминка. Судя по тяжёлым и встревоженным взглядам в ответ, поверил ему мало кто. Загрея раздирали противоречивые желания — с одной стороны, вовсе не хотелось задерживать Харона и Гермеса, и если он действительно влип, пускай едут дальше. С другой же стороны, Загрей понятия не имел, каким образом и куда сможет отсюда добраться собственными силами. — Предлагаю ехать дальше без него, — вздохнула Мегера, растирая похолодевшие предплечья. С горы ветер не столько дул, сколько мягко спускался — такой же холодный, как свет прожекторов. — Куда? — тут же с вызовом спросил у неё Танатос. — Куда ты в машине без двигателя поедешь? — Давай без наездов, — закатив глаза, осадила его Мег. — И без забитых метафор. Она отвернулась и усмехнулась как-то горько, мало веря в столь ироничный поворот событий. Она-то думала, что Танатосу нужен кто-то осторожно-медлительный, кто-то бережный, кто, умея вовремя остановиться, обращался бы с ним нежно — так, как он того заслуживает, даже если и сам так не считает. Мегере сразу не понравилось, как к нему привязался Загрей. Дружба с тем Загреем, которого она знала, априори не могла обернуться для Танатоса ничем хорошим. Но теперь она уже ничего не могла сказать наверняка. Тан посреди своей шоковой терапии, которую устроил ему Заг, выглядел просто омерзительно жалко — и всё равно куда лучше, чем за последние несколько лет. Мегера, всё ещё настороженная, в этой ситуации предпочитала стоять на стрёме с огнетушителем, так, на всякий случай. Загрея же бесполезно было отговаривать — Мег привыкла действовать, скажем так, телесными способами, а ему это только доставляло. Она пыталась апеллировать к Танатосу, он ведь даже разделял её точку зрения, гласившую, что всё происходящее — отвратительная затея и ни к чему хорошему их не приведёт. И тем не менее, вот они — стоят на французско-итальянской границе, не имея ни малейшего понятия, куда им дальше двигаться, и Тан — последний, кто подумает всё бросить и вернуться. Слишком долгий путь уже был проделан, чтобы так просто сдаться. — Держи. — Яркий и тёплый голос Гипноса выдернул её на поверхность. — Холодно же. Он протягивал Мег часть одеяла, предлагая укрыться им напополам. Девушка презрительно фыркнула и отвернулась, продолжая кутаться в тонкую, чисто декоративную кожанку. Надо было отобрать у Загрея шаль Никты перед тем, как он пошёл в таможенный пункт — честное слово, как клоун какой-то. Гипнос, с его длинной шеей и хрупкими, тонкими запястьями, пожал угловатыми плечами — одеяло вокруг него было мягким облаком. Красное стёганое, с белым пухом по краю, оно снаружи выглядело довольно невинно, почти винтажно, но под своим покровом будто бы таило все тайны Вселенной — по крайней мере, те, которые интересовали Мег этой холодной летней ночью. «Хорошо, — разрешила она себе. — Но не потому, что он предложил, а потому, что я хочу». Мегера всё-таки взяла предложенный край и, стараясь не сильно прижиматься к Гипносу, накинула на плечи. Уже нагретое одеяло мягким теплом обняло остывшую кожу, и девушка вздохнула довольно, чувствуя приятную тяжесть. — Удобное, — согласилась она. Гипнос улыбнулся в ответ так, словно получил похвалу. — Утяжелённое? Он кивнул, тряхнув кудрями, и поправил маску — уже успел привыкнуть, что она у него теперь вместо обруча. — Помогает имитировать объятия, — объяснил Гипнос. Мегера фыркнула — уже хотела отпустить какой-нибудь язвительный комментарий о том, как от него сквозит одиночеством, но решила промолчать. Гипнос, уловив её мысли, рассмеялся: — Я знаю, что звучит жалко, но мне правда помогает — когда плохо, становится немного легче от давления. Как будто между мной и моими галлюцинациями есть реальная, твёрдая преграда, которая меня защитит. Смысл слова Гипноса имели, но Мегера пожала плечами, не позволяя кому-то вроде него подобраться слишком близко к своему сердцу. Всё было довольно тихо и гладко. Харон и Гермес, успевшие пересечь множество границ, не отреагировали на задержание Загрея каким-то беспокойством — значит, и остальным попутчикам волноваться было не о чем. Таможенный пункт заполняли еле двигающиеся автомобили и их вялые пассажиры — разминающие ноги и зевающие. Среди множества знаков, развешенных по всем доступным плоскостям, не было ни одного, запрещающего курить, и Харон достал пачку сигарет с тоскливым презрением — он не успел даже вытащить зажигалку, как тут же к нему подскочила другая работница, уже чуть поменьше ростом и в другого цвета форме, но тоже с двумя тугими французскими косами, стекающими по голове на плечи. Девушка прощебетала ему что-то на итальянском, и Харон медленно, не спуская с неё испытующего взгляда, убрал сигареты обратно, издав долгий хрип то ли угрожающе, то ли просто устало. Гермес, как только пограничница ушла, рассмеялся и начал что-то рассказывать, вовлекая в историю свою небольшую аудиторию, скучившуюся под одеялом. Танатос хотел отвлечься, сосредоточившись на его голосе, но никак не мог разобрать слов — то ли мозг отказывался обрабатывать информацию, то ли он просто не привык к торопливой речи, смешавшейся с хихиканьем Гипноса, хлопками дверей, стуком каблуков, трением шин об асфальт. Тан отошёл от беды подальше — к их фургону, где потише. Водитель фуры, стоявшей перед ними, что-то громко на французском твердил в лицо бедному парнишке в будке, который пытался объяснить ему что-то на итальянском. Танатос, глядя на них, сочувственно покачал головой — что-то такое представляла из себя и его коммуникация с окружающими большую часть его жизни. Вдоль обочины, в невысокой сухой траве, кто-то разложил инструменты, какие-то ящики, длинные металлические, кажется, трубы и кучу треугольников с прямоугольниками, покрытых светоотражающей краской. Танатос замер, стараясь на себя подозрений не навлечь и искоса наблюдая, как время от времени к груде металла подходит мужчина в рабочем комбинезоне. Работал он медленно, словно растягивал удовольствие — потому и не успел все знаки установить днём, оставив большую часть на ночь. Он умелыми и неторопливо-уверенными движениями опоясывал вокруг двухметрового столба ленты хомутов, а затем крепкими болтами крепил при их помощи саму табличку знака. Потом закидывал произведение дорожного искусства себе на плечо и относил на предназначенное для указателя место. Танатос окинул пограничный пункт резким, острым взором — вот оно, европейское доверие во всей своей красе. Почти ни одной камеры — даже те, которые должны были фиксировать заезжающие под навес машины, фургон уже преодолел, оказавшись в слепой зоне, в сторону которой не смотрели ни усталые водители, ни даже сотрудники таможни. Тан открыл дверь автомобиля, осматривая салон, прикидывая габариты, и расчистил немного места. Рабочий, ничего не заподозрив, ещё один готовый знак понёс в сторону навеса, и Танатос приступил к осуществлению наспех спланированной операции — укрытый гигантской фурой, на полусогнутых коленях подкрался к свалке металлолома на обочине. Сначала он планировал взять что-нибудь потяжелее из инструментов, которыми пользовался незадачливый рабочий, но протянул над разнообразием ровных стоек руку, и пальцы закололо от восхищения и радости лёгкой добычи. Не позволив себе думать слишком долго, Тан схватил столб с краю — тот неприметно тонул в траве, и его не надо было вытаскивать из кучи, грозившей с грохотом и звоном обрушиться. Лёгкий металл сразу лёг в руку — веса в полой трубе было не больше четырёх кило. Ловким движением запихнув двухметровую опору в салон, Танатос захлопнул дверь и поздравил себя с совершением очередного идеального преступления. Даже пожалел, что Загрея не было рядом. — Тихо спиздил и ушёл? — мягко раздалось над головой. Танатос подавил резкий удар страха, от которого чуть не дёрнулся — за долгие годы привык ожидать от окружающих попыток испугать его, подкравшись из-за спины. Он бы себе не простил, если бы позволил такому глупому детскому розыгрышу испортить столько лет удачного притворства. Тан поднял голову — на крыше фургона, свесив ноги, сидел Гермес с такой понимающе-хитрой улыбкой, что Танатос сразу нахмурился, словно готовясь отрицать неопровержимое, и губы плотно сжал. — Я не осуждаю, я только за, — поспешил заверить его Гермес, не дожидаясь от него какого-либо ответа. — Ты бы знал, как у нас отобрали целую партию товара на въезде в Швейцарию — мой бизнес-партнёр чуть из себя не вышел, а уж ты-то знаешь, как трудно вызвать у него столь сильные эмоции! Вполне закономерно, что многие наши коллеги на дух не переносят работников таможни, например, был случай с партией датского табака… Гермес продолжал, не умолкая, тараторить очередную историю, которых у него было как-то чересчур много. Танатос напряжённым взглядом скользнул по златому венку, который на кузена так спешно накинул Заг, и ещё больше пожалел, что Загрей сейчас торчал где-то на таможне — он-то хотя бы спрашивал, хочет ли Танатос его слушать, прежде чем начинал что-то рассказывать. Тан мог, конечно, броситься в бега — в обход пункта, под гору и через лес, — но не горел особым желанием сесть за незаконное пересечение границы. И оттого он себя чувствовал чуть ли не загнанным в ловушку — в любой другой ситуации он мог бы просто уйти от такого разговора, фигурально и буквально. Да что там говорить, в любой другой ситуации этого разговора и не произошло бы — никому, кроме Загрея и его сумасшедшей родни, не приходило в голову разговаривать со слабослышащим. Но Гермес постоянно о чём-то болтал с Хароном, прекрасно зная, что насколько сильно ограничена его возможность к восприятию информации — значит, он не обратит особого внимания, если Танатос будет вежливо его игнорировать. Но Гермес, зараза, внимание очень даже обратил. — …Хотя я прекрасно знаю, что коммуникация, будем честны, не есть самая сильная твоя сторона, — начал он в темпе своей обычной речи, — это всё равно важнейший аспект любых отношений, особенно когда… — Я знаю, — возможно, слишком громко оборвал его Танатос. Он нервно огляделся и продолжил уже спокойнее: — Я знаю, что ему было, что сказать. Можешь не утруждаться. — И тем не менее..? — приподнял брови Гермес. — Что «и тем не менее»? — раздражённо вздохнул Тан. — Даже несмотря на то, что ему было, что сказать, ты всё равно продолжал игнорить? Мог хотя бы воспользоваться услугами посред… — Ты тоже особо не распространяешься о своём участии во всей этой передряге. Стыдно? — Не то чтобы кто-то интересовался — или вообще знал о том, что я там был. Даже Эрида не знала, что довольно поразительно по меркам афер, в которые твоя уважаемая сестрица успела засунуть свой нос… — Так пускай так и останется, — горько и сухо отрезал Танатос, решительно заканчивая разговор. Всё-таки, у него почти получилось забыть. Гермес пытался вменить ему в вину аспект, казавшийся таким маленьким на фоне всей остальной картины, очертания которой уже начали расплываться в памяти Танатоса. Нет, правда, какое ему было дело — неужели что-то поменялось бы, ответь он на непрекращающиеся звонки и на сообщения, которые удалял не глядя? Наверное, что-то поменялось бы. Надо было ответить. Подумать только, сколько жизней было разбито просто потому, что у Танатоса не хватило мужества взять трубку. …И всё-таки, у него почти получилось забыть — причину, по которой никто, включая его самого, не давал ему даже первого шанса. Никто, кроме Загрея. Чем дальше они окунались в это странное приключение, тем сильнее будет его разочарование, когда он узнает, что случилось той страшной ночью, которую до сих пор боялся вспоминать Гипнос. Когда Загрею наконец всё станет известно, ему даже некуда будет деться — они с Таном застряли в одной связке до конца маршрута, крайняя точка которого не известна никому из них. Он узнает — он обязательно всё узнает — и возненавидит его так же, как и отца. Нет, нельзя так драматизировать. Всё не так плохо. Всё ведь не так плохо, да? Но зачем тогда было пять лет это скрывать? Нет, возможно, у Танатоса всё ещё был шанс — он ведь мог контролировать, от кого именно Загрей узнает всё о его прошлом. Тан, как порядочный человек, сам явится с повинной и всё ему расскажет — у него было достаточно времени, пять грёбаных лет на то, чтобы переварить отвратительные воспоминания. Если бы только Танатос не бегал от них, скрываясь за работой и учёбой, а сталкивался бы раз за разом лицом к лицу — тогда он бы привык и перестал бы каждый раз, когда вспоминал случившееся, испытывать такое ошеломляющее количество эмоций. Вот, оказывается, зачем нужны психологи. Если бы только был у него способ объяснить это семнадцатилетнему себе, который твёрдо решил, что со всем справится без чужой помощи. Всё ведь и правда было хорошо — ровно до того момента, пока не случился Загрей. Танатос тряхнул головой, пытаясь выбросить из неё ненужные мысли, потому что он и так уже целый день мучительно думал о том, насколько сильным разочарованием станет для Загрея. Если он ещё хоть немного позволит себе на этом фокусироваться, то окончательно сойдёт с ума — и ничьей вины, кроме его собственной, в этом не будет. Гермес поднял голову и всмотрелся вдаль — туда, где распахнулись двери здания таможни и Загрей вышел в ночь, победно держа над головой свои несчастные паспорта. Он, завидев Танатоса, моментально направился к фургону — Харон, Мегера и Гипнос тоже двинулись обратно к машине. — Что, Джеймс Бонд, — саркастически спросила Мег, — зуб с цианидом не пригодился? Загрей помотал лохматой головой, смеясь, и потянулся за своим венком: — Отдай! — Да без проблем. — Гермес наконец спрыгнул с крыши фургона, и кузен без затруднений забрал у него украшение. — Что, наружность не понравилась им твоя? — Всё куда поэтичнее, — не без гордости заявил Загрей, напяливая лавры. Танатос, усмехнувшись, окинул его взглядом с ног до головы. Увенчанный лепестками чистого золота принц на пути в неизвестность — вылитый герой романтизма. Куда уж поэтичнее. — Обуви на мне слишком мало по их стандартам, — объяснил Заг. — Причём, узнал я об этом работницы от десятой — господи, они все такие одинаковые, вы заметили? Одна и та же форма, и косы у всех — колоски эти дурацкие. Как будто одного человека раскопипастили на всё здание, протащили меня по всем кабинетам. — И как ты выкрутился? — с интересом спросил Гипнос. — Ну, я выдумал какую-то бредовую историю — мол, промочил единственные кроссовки, которые взял с собой, когда меня чуть не сбила машина и я свалился в канаву. — Заг неуверенно почесал затылок. Он и сам чувствовал, что можно было сочинить что-нибудь и поскладнее, но в тот момент он был слишком растерян, чтобы на ходу создавать шедевры современной литературы. — Там все итальянки, так что я добавил, что французы совершенно не умеют водить, что вот в Италии другое дело, все культурные и воспитанные, поэтому я туда и еду. — Серьёзно? — неверяще прыснул Гермес. — Им это зашло? — Похоже на то! — разделил его радостный смех Загрей. — Одна работница мне даже улыбнулась на прощание, что-то сказала на итальянском — мне послышалось что-то вроде «Спасибо, что страдаете»? — Ты не знаешь итальянский, — напомнила Мегера. — Это пока, — махнул рукой Заг и добавил, задумчиво склонив голову: — Он местами пересекается с английским, если прислушаться. — «Если знаешь один европейский язык — считай, знаешь их все», — поделился древней мудростью Гермес. Загрей кивнул, охотно соглашаясь с любым доводом в свою защиту. Водитель фуры спереди наконец разобрался с работником таможни — они спорили от силы минут десять, а компания во главе с Загреем на границе пробыла и того меньше, но для всех участников процесс длился маленькую такую вечность, и тот факт, что она наконец закончилась, приносил всем огромное облегчение. Харон неторопливо сел за руль, Гермес забрался на переднее пассажирское, Мег открыла заднюю дверь — и, слегка оторопев, нахмурилась. — Это ещё что такое? — спросила она, кивая на непонятный объект, наискось пересекающий весь салон. Загрей и Гипнос пытались выглянуть из-за её спины и плеч, чтобы тоже хоть что-нибудь разглядеть. — Это, — начал Танатос, запихивая металлический столб под сидения, — шпала анорексичная. А я просто неприхотливый, — решительно заявил он, бросив укоряющий взгляд в сторону Загрея. Заг от него лишь смешливо отмахнулся и, усталый до мозга костей, вскарабкался на их большую общую кровать. Гипнос, Мегера и Танатос забрались следом. Пора было валить с этой проклятой таможни, пока дотошные пограничницы не придрались ещё к каким-нибудь странным деталям их внешностей, коих было вполне достаточно, чтобы застрять между Францией и Италией ещё на парочку месяцев.

***

TheAltogether — Sophie

— Ещё раз «Do I Wanna Know» сыграешь — я тебе гитарным грифом прочищу пищевод. — Я думал, ты ценительница музыки. — Хорошей музыки. — Неужели я настолько плохо играю? Тан? — Мне плевать. Светало. Тепло итальянского утра мягко сменило прохладу ночи. За окном, отделённые от дороги тонкой лесополосой, плыли поля. Изредка на горизонте мелькали просыпающиеся бледно-бежевые деревни, а иногда они переезжали мостами неширокие реки — дорога лежала прямо, почти не поворачивая, и все находящиеся в фургоне быстро заскучали. Особенно чесались руки у Загрея — пейзаж быстро приелся, ему надо было быть где-то ещё, делать что-то ещё. Гипнос, сладко свернувшись в одеяле и вместо плюшевой игрушки обнимая резиновую курицу, спал, и Загрею даже смотреть на него было жарко. Мег пыталась его остановить, когда в золотистых рассветных лучах блеснули гитарные струны. Просила пожалеть Гипноса, но Танатос лишь махнул рукой: «Ты ему хоть руку в мясорубку пихни — не проснётся». Это уже можно было расценивать как полноценное предательство — впрочем, нельзя было винить его в скуке. — Отдай. — Спустя несколько однообразных песен Мегера перехватила несчастный инструмент поперёк грифа. — Нет, нет, стой, я вспомню что-нибудь ещё! — Загрей пытался смеяться, чтобы как-то замаскировать панику от мысли о колках, раздирающих слизистую горла, и о бурлящей в дыхательных путях крови. Но Мег, к счастью, не стала исполнять своё обещание — она вместо этого пихнула гитару в руки Тану. — Я басист, — мрачно напомнил тот. — Да хоть флейтист, — фыркнула девушка. Танатос вздохнул, обняв громоздкий, неудобный корпус с этикеткой из-под вина и детской наклейкой, и начал осторожно перебирать струны, хмуро сосредоточившись. Нижние были для него высоковаты — тонкие железные нити послушно дрожали под пальцами, но в голове создавали лёгкий диссонанс. Хотя ему определённо нравилось, как они трепетно отзывались даже под самыми лёгкими прикосновениями пальцев. Тан в конце концов передвинулся на верхние струны — витые, дававшие уже куда более привычный звук. Он несколько минут терзал несчастные лады, пытаясь мысленно расположить издаваемые инструментом звуки на неровном нотном стане. Подкрутил слегка колки, рукой вяло отпихивая Загрея, которому совершенно не казалось, что гитара нуждается в подстройке. Мег всё равно приятнее было слушать ненавязчивые, осторожные басы, нежели громкое, вторгающееся в усталый мозг жужжащее бренчание всех струн вместе. Танатос наконец подобрал задумчиво басовый рифф из какой-то песни, названия которой не вспомнил бы уже, но которую крутили до дыр в своё время все радиостанции, и, возможностями акустической гитары явно не впечатлённый, вручил её владельцу обратно. И Загрей, улыбаясь, решил доказать ему, что и нижние струны тоже могут звучать. Они требуют больше лёгкой, нежной ловкости и проворности, чем твёрдой силы, которая нужна, чтобы перебирать тяжёлые струны баса. И тем не менее, и тем не менее… Гермес улыбался, хитро поглядывая назад через зеркало. Харон почти не обращал никакого внимания, но его всегда тёплый помощник вдруг излучал такую солнечную радость, что он не мог не заметить: мир вокруг поменялся. К неравномерной, неправильной вибрации машины вокруг них добавилась новая — смягчающая и гармоничная. Кто-то играл. И кто-то пел. И кто-то праздновал это тихое утро в пригороде Турина, как празднуют перерождение в новую жизнь, как празднуют бесконечный круговорот случайностей, определяющих сложный и запутанный человеческий путь. Танатос был прав — Харон ощущал мир совершенно по-другому. И сейчас он ощущал усталое, невысказанное, драгоценное счастье вокруг. Загрей пел что-то дорожное — чуть хрипло и негромко. Руки двигались сами, пальцы помнили нужные лады, запястья были расслаблены и ритм управлял телом, не давая совершить ошибки. Загрей не мог думать в такие моменты — он обязан был отдаться стихии и позволить делу поглотить себя полностью, и если даже где-то и случаются небольшие ошибки, разве это соревнование? Он не обязан быть лучше всех — он и не хочет, он просто хочет жить. И эта простота очаровывала Танатоса каждый день, проводимый в компании этого лохматого чуда, и Тан даже честно хотел подпевать — только слов не знал, да и был уверен, что его голосовые связки уже давно не в состоянии производить какие-либо звуки, кроме скрипящего хрипа. И тогда он всё-таки начал петь — на том языке, с которым почему-то чувствовал себя в безопасности, ограждённым от большинства. Его понимали только те, кто действительно хотел и старался — для остальных Танатос был только рад не существовать. Загрей следил за движениями рук его, уже мало сосредоточенный на самой песне, рассматривая чужие ладони. Плавные, но твёрдые жесты, неразрывно связанные одним ритмом — Заг большинство из них знал, но в контексте музыки почему-то всё представлялось совсем другим. Через синонимы раскрывалось другое, близкое Тану значение. Через движения длинных и тонких пальцев — ясно и чисто не высказываемые никоим другим образом эмоции, и в то же время Танатос обладал необыкновенной способностью не только всё тело, но даже только одну или обе руки держать абсолютно недвижимо, словно брал из ниоткуда опору. Загрей мог только представить, какой жёсткий для этого был нужен контроль над каждой мышцей. Контроль — хватка на пульсе крепкая и невыносимо изящная — это что-то, что определяло Танатоса. За то время, что Загрей успел провести с ним, он уже успел запомнить, что последнее слово всегда остаётся за ним. В нём был этот невероятный стержень, невероятное стремление быть всем, на что он, несмотря на свою природу, способен — и даже больше. Может быть, Тан не осознавал и сам этого, молча выжидая любой возможности отдаться либо неизвестности, либо небытию. Может быть, он просто устал. Загрей бы на его месте просто устал. Он так давно не узнавал кого-то настолько близко. Многие легко подпускали его к себе, но мало когда Заг делал осознанные попытки выстроить действительно глубокие, многогранные и значимые отношения, создать общие воспоминания, сделать приятно. Он за толпой мимолётных знакомств скрывался от нужды в настоящей связи, когда в сердце расцветает тепло от ощущения, что на этой Земле есть кто-то, кто тебя понимает, что для кого-то твои слова — не пустая болтовня. Такое было с Дузой. Орфей был замечательным собеседником, пускай ему было куда легче выражать свои эмоции через музыку, но Загрею рядом с ним честно хотелось стараться — не из жалости, но из восхищения. И то же самое касалось Ахиллеса. Даже Мегера в те редкие моменты, когда она позволяла себе быть чуть менее непробиваемой, чем обычно, пробуждала в Загрее фонтан эмоций, нежных настолько, что он старался ей не рассказывать, потому что Мег не любила настолько приторные вещи. Возможно, Танатос от неё знал о Загрее какие-то неприятные, может, даже преувеличенные в пылу пьяной злости вещи. Возможно, у него хватило рассудительности, чтобы понять, что это лишь преувеличения. А может быть, он настолько отчаялся, что даже был готов смириться. Может, увидел то, что из себя Загрей представляет на самом деле — старается представлять, даже если не всегда хорошо получается — и решил, что он всё-таки достоин шанса. И от этой мысли Заг вдруг на вдохе начинал счастливо улыбаться, как будто не просто сидел в фургоне и пел какую-то стереотипно-дорожную балладу, но словно в одну секунду его жизнь внезапно совершила резкий поворот в лучшую сторону, хотя стоило всё-таки понимать, что этот поворот она совершала довольно плавно на протяжение последних нескольких месяцев. Просто сейчас, когда тёплые лучи ложились на холодную тёмную кожу так плавно, так ровно двигающихся рук, блаженство вдруг осенило Загрея. Он не хотел быть где-либо ещё и не хотел делать что-либо ещё. Он хотел, чтобы это продолжалось целую вечность. Они проезжали пригород Асти, когда Харон с большой развязки свернул на какую-то малоприметную дорогу — узкую и неудобную. Фургон запрыгал на ухабах, слева выросла стена из деревьев, огладивших ветвями крышу, справа — из высоких стеблей кукурузы. Асфальт быстро кончился, сменившись мягко шуршащим под шинами гравием вперемешку с грязью и песком. — Срезаем? — Заг отложил гитару и наклонился к передним сидениям. Гермес обернулся к нему с лукавой улыбкой. — Будем завтракать, — с закипающей в голосе радостью ответил он. И только тогда Загрей увидел у него в руках что-то круглое и блестящее — сумку Гермес кинул в ноги, а на коленях держал, обнимая, пятилитровую банку. — Вот этим? — Загрей кивнул на сосуд, мало представляя, что в нём может находиться, но Гермес испуганно спрятал от него банку, прижав её к себе ещё крепче. — Что? Нет! — Что там у тебя? — Ничего особенного! Ничего, что заслуживает твоего внимания, кузен, забудь. — Что-то нелегальное везёшь? — Не в этот раз! Мегера и Танатос наблюдали безразлично за тем, как Загрей со смехом пытался выцарапать у Гермеса загадочную банку, а Гермес с не меньшим смехом пытался загадочную банку защитить. Наконец, разрозненными усилиями им удалось пропихнуть посудину между передними сидениями и взгляду всех пассажиров предстало невероятно умилительное зрелище, уместившееся даже менее чем в пять литров. — Черепаха? — с сомнением приподняла бровь Мегера. — Чепераха, — кивнул изумлённый Загрей. — Чехерапа, — подтвердил, сжав губы, Танатос. В распоряжении рептилии были приятная подстилка из нагретого утренним солнцем песка и несколько обгрызенных кусочков айсберга. Крышка банки была предусмотрительно продырявлена. — Миленько, — скептически хмыкнула Мег. — Потрясная, — выдохнул Заг и предупредил шутливо: — Но Гипносу не показывай — реально на суп пустит. Откуда она у тебя вообще? Харон, неторопливо и без опаски оглядываясь, свернул с дороги в поле, по горизонту окружённое изумрудными холмами, низенькими деревенскими домами, сараями и лесом. Где-то вдали всё ещё шумела на высоких колоннах проложенная через долину трасса. Они остановились под большим развесистым дубом, окружённым лоскутами кустарников, тут и там мелькающих по всему угодью. — Мне подарили в честь выпуска из школы, — объяснил Гермес, выходя из фургона. Загрей отворил заднюю дверь, выбегая вслед за ним, чтобы как следует пристать с расспросами. Мегера взяла пакет с едой. Танатос вылез за ней не сразу — застрял, пытаясь вытащить из машины всё ещё сонную тушу Гипноса и не разбить ему случайно обо что-нибудь голову или не сломать ноги. — Зачем ты его с собой таскаешь? — непонимающе спросила Мег. — Пускай свежим воздухом подышит, — пожал плечами Танатос, щурясь от солнца. — Нет, зачем ты его взял — в принципе? — вздохнула девушка. Она всё никак не могла понять, почему Танатос, обычно твёрдо стоящий на своём, в этот раз обернул своё молчание спокойным согласием. Почему прошло от силы несколько дней, почему они уже в полутора тысячах километров от дома — а он сопротивлялся так, словно его уговаривали в соседнюю деревню без особой необходимости поехать? Мег чувствовала, что обязана докопаться до решения этой загадки. Плевать, как глупо она будет выглядеть — как глупо уже выглядит в собственных глазах, следуя за ними. — Не сидеть же ему в четырёх стенах только из-за нарколепсии, — ответил Тан. — Такой шанс, может, раз в жизни выпадает. Мегера пошла вслед за ним по широкому полю, и высокая пахучая трава с шелестом расступалась перед ними, и девушка стянула с себя куртку, подставляя бледную кожу тёплому лету, едва ощутимо дышащему ветром. Такое действительно случается только один раз в жизни. Каким же сюрреалистичным ощущалось облачно-лазурное небо от осознания нерациональности решений, которые привели их сюда, на это поле в итальянском пригороде. Возможно, самые лучшие решения — не всегда самые идеально-правильные. — Так разве тебе не восемнадцать? — непонимающе спросил Загрей, устраиваясь в тени дерева. — Восемнадцать, — подтвердил Гермес, садясь рядом на траву и отвинчивая крышку от банки. Он продолжил, объясняя: — Я школу закончил два года тому назад, экстерном. — Это ж каким надо быть гением… — восхищённо вздохнул Заг, уже протягивая руки к пакету, который Мегера положила рядом с собой, присаживаясь напротив. Танатос молча опустил Гипноса на землю, прислонив его спиной к коре дуба, и белокурая голова упала на плечо Загрея — тот совсем не возражал. Тан ушёл обратно к машине — наверное, помогать Харону, который, подняв капот, принялся рыться в автомобильных внутренностях. — Никто не говорил, что я закончил её хорошо, — улыбнулся Гермес. — Для меня главным фактором была скорость. Мы с учителями сразу поняли, что два лишних года в стенах школы никак на мне не отразятся, и единогласно приняли решение не тратить времени попусту. — Ясно всё с тобой, — вздохнула Мегера. — На высшее можно не рассчитывать. — Ну почему же, — пожал плечами Гермес. — Я поступил — на туризм. Не скажу, что мне там особо понравилось — перевёлся на кафедру почтовой связи. Потом отчислился с первого курса и поступил на коммерцию. — Ну хоть её-то ты закончишь? — насмешливо спросил Загрей, вытаскивая из пакета с покупками сетку лука. — Посмотрим, пригодится ли! — улыбнулся Гермес. — Сейчас для меня важнее закончить лётную школу. — Будешь пилотом? — обрадовался Заг. — У меня это в крови! — закивал Гермес, вытаскивая из банки черепашку и кладя её брюшком на ладонь. Он руку над землёй поднял, даря любимице возможность тоже немного полетать. Черепаха в ответ начала счастливо перебирать лапами. — Так-то я уже инструктор, но нужно сдать ещё пару полётов — и будет официальная корочка. Тогда купим что-нибудь побольше моей маленькой Цессны, и можно будет заниматься коммерческими грузоперевозками, когда мой замечательный бизнес-партнёр наладит международные поставки… — Что ты творишь? — Мегера не дала ему закончить, резко повернувшись к Загрею, который с оглушительно сочным хрустом вгрызся в красную луковицу. — Ем, — пожал плечами тот, едва прожевав, и посмотрел на неё удивлённо. Омерзение в глазах Мег смешалось с беспокойством. — Знаешь, могла бы просто пожелать «приятного аппетита». — Ты просто ешь сырой лук? — спросил Гермес. — А как его ещё можно есть? — Жареным, например. Загрей нахмурился, посмотрев сначала на надкушенную луковицу, затем на кузена так, словно его пытались обвести вокруг пальца. — Слушай, в тринадцать лет, когда меня отче с хаты выгнал, мне не до такой роскоши было. Взял самое дешёвое, что есть в магазине — и жрёшь. Без шелухи, кстати, даже вкуснее. — Ты изумительно бестолков для человека, умудрившегося дожить до двадцати, — покачала головой Мегера. — Спасибо! — искренне поблагодарил Загрей и откусил ещё лука. — То есть, ты сначала даже с шелухой его ел? — поразился Гермес. Мег просто косилась на него с опаской. — А вы двое мне пытаетесь сказать, — прищурился с подозрением Заг, — что никогда не ели, например, апельсин с кожурой? Когда были маленькие и не знали, что её надо счищать. — Нет, конечно, — фыркнула девушка. — Какой отбитый родитель даст ребёнку апельсин и не объяснит, что кожуру надо снимать? — Тот, который верит в выживание сильнейшего? — предположил Загрей. — Вон отсюда. — Мег вытянула руку в сторону машины, морщась как бы от запаха, хотя куда неприятнее для неё было бы прослезиться в присутствии двоих болванов. — Ты скучная, — отмахнулся от неё Заг, поднимаясь с земли и укладывая осторожно Гипноса. — Ты классный, — в противовес заметил он, отсалютовав Гермесу. Тот в ответ одарил его задорной улыбкой, и Загрей, как бы обиженно забрав из пакета тяжёлую консервную банку, с достоинством удалился. Харон всё продолжал рыться в машине — он какую-то деталь пытался заменить, но у Загрея не хватало знаний в данной сфере, чтобы понять, какую именно. Только видел большой рыжий круг из пластмассы с алюминиевой сеткой, блеснувшей на солнце, но мало представлял, куда что-то такое можно уместить под капотом. На крыше фургона одиноко сидел, руками обхватив колени, Танатос, глядя из-под капюшона в сторону леса, раскинувшегося где-то вдалеке, за волнующимся под лёгким ветром и переливающимся под ярким светом полем. Загрей, одной ногой уперевшись в шину, вскарабкался к нему, пользуясь тем, что Харон на них внимания абсолютно никакого не обращал. — Жарко же тебе в твоей броне, — завёл старую песню Заг, пиная ноги, закованные в берцы. Он сам даже рукава тонкой футболки закатал неаккуратными жгутами у плеч, лишь бы оголить побольше кожи. — Сними хоть толстовку. — Тебя оттуда прогнали, так ты сюда пришёл меня доставать? — щурясь, нехотя спросил Танатос. — Я сюда пришёл тебе сказать, — начал Загрей, садясь по-турецки и ставя перед ним жестяную банку, — что мы проебались. Персиков взяли, а открывашку — нет. Об камень её сточить, что ли? Крышка не такая уж и толстая вроде. — Давай сюда, — вздохнул Тан, протягивая руку с готовностью исправлять их ужасные ошибки. Заг послушно отдал банку, с интересом следя за его действиями. Танатос закатал джинсы слева — за высокое голенище шнурованного ботинка были заткнуты ножны с тем самым кинжалом, которым он тогда порезался. — Зачем тебе тогда та хрень, — спросил Загрей, кивая вниз, в сторону салона, где лежала украденная с таможни стойка, — если ты всё-таки таскаешь с собой кинжал? — Si vis pacem, para bellum, — спокойно ответил Танатос, вытаскивая оружие из ножен с вполне себе тривиальной целью. Он поставил консервную банку на крышу, и Заг, догадываясь, зачем, обнял ребристые бока ладонями, придерживая её для пущей устойчивости. Танатос посмотрел на него предостерегающе, но не встретил ни капли страха в ответном взгляде, поэтому решительно поднял кинжал и со всей силы, держа обеими руками ровно, чтобы не повредить лезвие, обрушил на несчастный металл. Харон, руками почувствовав, как по машине раздался удар, поднял голову — от резкого движения колыхнулся дым сигареты. Он попытался рассмотреть из-под пол шляпы, что творится на крыше, но не увидел ничего, кроме тёмного силуэта брата, с ритуальной торжественностью занёсшего отцовский кинжал над смиренно склонённой головой друга. Не усмотрев в данном зрелище ничего необычного, Харон стряхнул с сигареты пепел и снова сосредоточился на замене воздушного фильтра. То ли они купили не тот, то ли дело было вовсе не в нём, но фургон последние несколько дней старательно разваливался, и Харон не собирался так просто допустить поломки пока что единственного транспортного средства, на котором держался его бизнес наравне с некоторыми другими не менее важными делами. Наконец, спустя несколько твёрдых ударов банка поддалась — через небольшое образовавшееся отверстие начал сочиться влажный сироп, и Танатос, убедившись в твёрдости лезвия, начал поддевать им податливую жесть, словно консервным ключом. Загрей всё так же держал банку, теперь медленно поворачивая её, жадными глазами цепляясь за высвобождаемую из темницы персиковую мякоть. Всё вкуснее будет, чем лук. Вилок ни у кого не было, и Загрей слегка завис, думая, насколько позволительно будет есть персики прямо так, голыми руками. К счастью, у Танатоса был вполне универсальный столовый прибор — он, и без того озадаченный доверием Загрея, решил проверить его. Подцепил половинку персика кончиком кинжала — получилось не с первого раза, скользкий фрукт всё норовил соскользнуть с лезвия, но в итоге он всё же поднял невыносимо медленно бедный персик, истекающий сиропом. Заг с готовностью открыл рот, запрокидывая голову. Тан вздохнул — у некоторых людей просто нет инстинкта самосохранения, да? Похоже на то. Ни один из них, видимо, не ожидал, что его друг в этой странной игре пойдёт до конца, потому что Танатос всё-таки осторожно скормил целую, огромную половинку персика Загрею, а тот послушно попытался уместить её всю к себе в рот. Кое-как сомкнул челюсти, но, представляя, как выглядят со стороны его попытки пережевать фрукт, не выдержал и засмеялся. Тан посмотрел удивлённо на его набитые щёки и то ли от странного отношения Загрея к нему, то ли от жары что-то в бедном его мозгу сломалось, потому что он лишь ошарашенно выдал: — У тебя очень большой рот. На секунду они оба замерли, пытаясь осмыслить только что произнесённое, и Загрей первым сложил два и два в голове — он залился истерическим смехом, приличия ради зажав набитый рот ладонью. Впрочем, это не помогло, потому что сироп всё равно полился сквозь пальцы. Танатос, в ужасе от того, что сморозил, закрыл рукой глаза и — неожиданно для самого себя — тоже вымученно, но тепло засмеялся, потому что свои поражения надо уметь признавать. Под развесистым дубом замерла Мегера — но не от того, что Гермес посадил ей на плечо свою черепашку. Гермес расслабленно улыбнулся. — Не бойся, она умная! Ничего не случится, если что — я поймаю! — Нет, тихо, — шикнула на него Мег, стараясь не поворачиваться в сторону фургона, хотя очень хотелось. — Ты тоже это слышишь? — Да? Ребята веселятся, — кивнул Гермес. — Ничего необычного. — Сколько я его помню, — со всей серьёзностью произнесла девушка, — Танатос никогда не смеялся.

***

После завтрака их путь продолжался недолго. За три часа поездки облачное небо над фургоном успело смениться совсем холодным и пасмурным, сам же фургон успел сломаться окончательно. Теперь у них не было другого выхода — только чинить. Заглохшую машину и спящего Гипноса в ней впятером кое-как дотолкали до обочины трассы. Под автострадой в промышленном пригороде Болоньи они застряли уже не по своей воле и надолго. Харон с хриплым вздохом закурил снова и открыл капот, пытаясь невооружённым глазом заметить неполадку. Дело уже явно было не в воздушном фильтре. Танатос занял свою прежнюю стратегическую позицию на крыше — вооружившись столбом с таможни, смотрел в хмурое небо и считал проносящиеся по магистрали машины, украдкой наблюдая за братом. Тот взглядом метался от одного жизненно важного компонента автомобиля к другому, то и дело садился в салон, безуспешно пытался завести фургон, возвращался к открытому капоту — и так по кругу. Уж на что Италия была полна темпераментных людей, почему-то за полчаса так и не нашлось ни одного желающего остановиться рядом с незадачливым водителем, играющим в гляделки с двигателем, и внести свой абсолютно бесполезный вклад в решение проблемы. Мегера сидела, плечом прислонившись к открытой двери салона и ноги свесив с кресел на свежеющий с каждой минутой воздух. Собранные в прежний высокий хвост волосы как-то печально стекали на плечо, потеряв весь свой блеск в резко потускневшем дне. Загрей с Гермесом в своих бесцельных попытках помочь вытащили на белый свет ящик с инструментами, на который Харон лишь глядел искоса и свысока. Заг вооружился какой-то тяжёлой железкой и уже хотел подойти к открытому капоту, но их молчаливый водитель принялся отгонять его с таким яростным усердием, что тот даже испугался немного. — В твоих руках эта штука только убить кого-нибудь может, — покачал головой Танатос, объясняя недоумевающему Загрею действия брата. Впрочем, не то чтобы он сам Харона сколько-нибудь понимал. — А сам чего не поможешь? — пожал плечами, глядя на него снизу вверх, Заг. — Я патологоанатом, — напомнил Тан, одной рукой обнимая стойку дорожного знака, покоившуюся у него на плече. — Не автомеханик. Загрей вздохнул и взгляд лишь перевёл на Харона, вокруг которого вился, мелькая ярко-рыжим шарфом, Гермес, пальцем обводя какую-то деталь, которая, по его мнению, была причиной неполадки. Загрей тоже встрял, склонив увенчанную золотом голову над лабиринтом грязного железа, в попытке выяснить, откуда дым идёт — пока ещё в метафорическом плане. Повеял совсем сухой, душный ветер, и с неба словно бы брызнуло. Танатос поднял голову, утыкаясь взглядом в мраморно-пасмурный пушистый ковёр. Мегера поспешила внести свою лепту — она тоже подошла к троице гениев инженерии и решительно заявила, что сначала они найдут, где сегодня будут ночевать, а потом будут разбираться с фургоном. Гермес настаивал на том, что и до дождя успеет смотаться за эпоксидным клеем. Загрей всё же пытался склонить двоюродного брата к тому, чтобы воспользоваться услугами автомастерской, которых в промышленном районе у трассы наверняка должно быть навалом. — …Да ты не волнуйся, у меня на Скайлейн то же самое — замазал быстрой сталью и летишь спокойно, до Греции продержимся точно… — …Приятель, да всё замечательно, но это механизм совсем другой — кто его знает, так же оно работает или по-другому? Всё равно надо с обочины как-то эвакуировать… — …Железо — оно и есть железо, тут одна труба всего-то протекает… — …Как твоя быстрая сталь под дождём будет застывать? Всё вместе с ней выльется… Яркие лезвия голосов покрыл хрип выдыхающего сигаретный дым Харона, и Танатос почувствовал, что дальше ему уже некуда сжиматься — это ситуация, где он может отвоевать силу, и он её отвоюет, и он спрыгнул с гладкой крыши, одёргивая уже пятнистую от крупных капель толстовку. — Заткнитесь все живо. Танатос одной рукой столб алюминиевый упёр в асфальт и кулаком второй вдарил по кузову со всей силы. Фургон ответил усталым вздохом, и сложился упор, без которого с оглушительным хлопком закрылся капот. Вся компания, вздрогнув, послушно умолкла, подняв на Танатоса вопросительные взгляды. Тот и сам болезненно зажмурился, прочувствовав страдания то ли автомобиля, то ли те, что ему одним взглядом грозился причинить старший брат. — Давай своё решение, умник, — скрестила руки на груди Мегера. — Нет у меня никаких решений, — фыркнул Танатос и перехватил столб поудобнее. — Мне слушать, как вы тявкаете, противно. Решайте проблему как цивилизованные люди. — Разделимся, — предложил Гермес. — Я буду искать автомобильный, ты — ночлег, кузен — эвакуатор. Мне кажется, вполне цивилизованно. — Обычно это худшее решение, которое принимают герои хоррора, — с сомнением пожал плечами Загрей. — Мы не герои хоррора, — фыркнула презрительно Мег. — Мы можем об этом просто не догадываться! — поднял указательный палец Загрей. — Просто у нас очень затянутая экспозиция! Танатос, вздохнув раздражённо и устало, подошёл к нему и резким движением сжал руку — почти до боли. Загрей уже было посмотрел на него вопросительно, но тут же равнодушно расслабился, мягко сжав его пальцы в ответ. — Тащи этого нытика в автомастерскую или куда он там собрался, — согласилась Мег и повернулась к Гермесу. — Вали искать свою быструю сталь. Я позвоню, если найду что-нибудь достойное — тут есть несколько хостелов неподалёку. Девушка протянула руку, показывая в сторону леса, за которым располагалась относительно жилая часть промышленного района, куда уже пулей устремился Гермес. — Почему тебя вообще так заботит, где нам спать? — фыркнул Загрей. Танатос, уже зная, к чему он клонит, заранее потянул его за руку прочь, но эту тушу ещё нужно было постараться сдвинуть. — Всё-таки, влияние Гипноса распространяется, да? И пока его лукаво прищуренные глаза не выцарапала ярко-розовым акрилом ногтей разъярённая бывшая, Тан успел утащить за собой смеющегося Загрея на юг по трассе — вдоль отбойника, который пришлось перешагнуть, потому что съездов в сам район видно не было. От мороси и дорога, и песок обочины, и пыльный металл ограждений рябили мокрыми пятнами на сухом, но сами капли пока ещё не били неприятно ни по капюшону Танатоса, ни по непокрытой голове Загрея — он куртку так и оставил в фургоне, зато рюкзак, набитый хренью на каждый случай жизни, конечно же взял с собой. — Необязательно с ним повсюду таскаться, — наконец нарушил тишину Заг. Он кивнул на дорожный столб, которым Тан, задумавшись, отбивал каждый шаг, словно посохом. — Шутка смешная только в первый раз. — То есть, то, что за тобой, может, по пятам ходит жертва стероидов ростом с этот столб — это шутка? — уточнил строго-язвительным голосом Танатос, и Заг почувствовал, как возвращается плохо переваренная агрессия той ночи в Лионе. — Да кто тебе сказал, что за мной кто-то гонится? — Загрей снова выдернул из его руки свою, но в этот раз уже только для возмущённой жестикуляции. — Мужик просто по улице шёл — может, ему тоже в магазин в полвторого понадобилось! Танатос остановился на секунду и, обеими руками закрыв лицо, выдохнул. — Напомни, кто из нас спёр документы буквально из-под носа у отца? — уже мягче спросил он, явно стараясь привести разговор к логичному для них обоих завершению. — Пока не буду уверен, что никого, включая того верзилу, по наши души не послали, буду таскать с собой этот металлолом. — Да ты так его всю жизнь на себе будешь волочить, — покачал головой Загрей, руки засовывая в карманы джинсов. Но ни в карманах, ни в голове ничего у него достойного не было в ответ на тонко-тоскливое «Мне за тебя страшно больше, чем тебе самому» в глазах Танатоса, и Заг лишь горько усмехнулся: — Слабоумие и отвага. — Dementia et fortitudo, — согласился Танатос и, не поворачивая даже головы в его сторону, продолжил путь прямо — только, дабы чрезмерно брутальный аксессуар более внимания некоторых не привлекал, стойкой знака больше не касался земли, держа её на весу чуть за спиной. Заг молча последовал за ним, глядя им обоим под ноги, где конец трубы оставлял прерывистый след, едва заметный на песке обочины. Ровный пунктир между двумя парами отпечатков — от военных сапог и от голых ступней. С небольшого возвышения, на котором находилась трасса, на ладонь лёг весь гаражный кооператив с его кирпичными и пеноблочными домиками, одинаково плоскими коньками одинаково безликих крыш и бесконечными грудами строительного и не только мусора. Собственные предположения уже казались Загрею бессмысленными — в такую пасмурную погоду хороший хоррор не получится, да и заблудиться в довольно ровных, пускай и пыльных дорогах между однобокими постройками ещё надо постараться, когда отовсюду видно прекрасный ориентир в виде трассы. Возможно, за листами профнастила, прислонёнными к металлическим стенам гаражей и цехов, и могли прятаться разного рода ужасы, но Загрей чувствовал себя спокойно за спиной Танатоса, которому дела до чужих выдумок не было. Ему хотелось поскорее оказаться в тишине и покое, и он был готов ради этих простых радостей жизни закрыть глаза на любые отвлечения — кроме ярких вывесок на фонарных столбах, используемых преимущественно в качестве доски объявлений. Они прошли много цветных и монохромных табличек с номерами телефонов, какими-то указателями и надписями, но ни на одной из них не было никакой полезной для них информации. Только сплошь итальянские буквы. Загрей хотел спросить кого-то из проходящих, проезжающих мимо или сидящих в самих гаражах местных — но даже те несколько людей, кому он успел улыбнуться, делая первый шаг к установлению контакта, ответили ему лишь хмурым взглядом исподлобья. Кто-то резал на подставках стёкла, кто-то копался в инструментах, вымазанный в масле, кто-то тащил диван разобранный, покрываясь потом — и на Загрея все смотрели, словно на чужака. Он и без их ненужной враждебности знал, что не говорил на их языке, но он вполне был в состоянии объяснить фразу «машина сломалась» на пальцах тысячей разных способов и более в языковые барьеры не верил. Вот только дождь усиливался и в конце концов над ними прокатился глубокий гром — калитки и двери закрывались, людей на бесконечной сетке улиц, составлявших гаражный кооператив, становилось всё меньше. Приколачивая жаркую пыль к земле и заезженным лоскутам асфальта, полил тёплый ливень. Танатос перед одним из фонарей остановился и вытянул руку со столбом, указывая трубой на совсем бы затерявшееся среди кучи других объявление, если бы не маленький, по-детски нарисованный фиолетовый силуэт эвакуатора на выцветше-жёлтом фоне. Может быть, они прошли уже тысячу автомастерских — может, в каждом из гаражей здесь была мастерская, но сообщить о своих услугах таким образом догадалась только одна. Хозяин даже соблаговолил сопроводить текст и номер телефона маленькой гнутой стрелочкой — прямо и направо сто пятьдесят метров. Вроде чёткая и ясная инструкция — но Загрей в самый последний момент замер, к песочной грязи пригвождённый взглядом глубоких чёрных глаз, таких больших, смотрящих на него так болезненно и влажно. Где-то за поворотом, зажатая между двумя гаражами, уже пестрила вывеска большого, распластавшегося по огороженному забором участку, одноэтажного строения — большие буквы гласили что-то про «riparazione» и про «auto». Танатос раздражённо развернулся, разрываемый между своей безусловной целью и оставшимся где-то позади Загреем. — Собака! Животное, ещё минуту назад спокойно себе трусившее между гаражами, испуганно съёжилось от очередного раската грома, пождав грязный хвост меж худых ног. Мокрыми патлами слиплась песочно-рыжая шерсть, местами облезшая и обнажающая смертельно худые бока. — Собака-барабака! Загрей присел на корточки, одним коленом уперевшись в асфальт, с восхищённой улыбкой ребёнка, который точно так же садится распаковывать подарки под ёлкой. Только к ёлке всё-таки можно держаться поближе — Заг же сел на уважительной дистанции перед озадаченной псиной, скинул с плеч рюкзак без резких движений и одной рукой начал в нём рыться, вторую протянув к собаке, ненавязчиво подзывая к себе. — Ты серьёзно? — Хороший же пёс, Тан! Ты посмотри, какой замечательный! Голос Загрея вдруг наполнился такой слёзной, придыхательной радостью, что Танатос даже не сразу решил, что дело гиблое, хотя стоило — он потратил ещё где-то минуту, просто стоя в отдалении и рассматривая, как Загрей, сидя посреди дороги, тянет руки к ходячему рассаднику болезней. Избиваемый дождём блоховоз в ответ посмотрел на него, опасливо склонив голову, и уже сделал шаг дальше, но всё изменилось в тот момент, когда из недр рюкзака донеслось заветное шуршание полиэтилена, в какой обычно пакуют лакомства для домашней живности. Танатос понял — это любовь с первого взгляда. — Ты был домашний! — с нежной жалостью причитал Загрей, когда мокрая морда с огромными виноватыми глазами охотно ткнулась в его протянутую ладонь. — Ты мой хороший… Облезлый пёс, скрючившись от страха и вины ещё больше, слёзно ластился к нему, слизывая с рук кусочки печенья, мясную вонь которого тут же смыл дождь, и поедая угощение с громким хрустом. Загрей оглаживал рыжую шерсть, неизбежно вспоминая озлобившегося не по своей вине Цербера. Если бы только у него был шанс поговорить с бедолагой Цербером на собачьем и объяснить, что не каждый ребёнок — повторение своего родителя, что его, Загрея, незачем бояться, что он только хочет погладить ту же собаку, что когда-то гладила его мать. Ничего. Пускай Цербер мёртв, Персефона жива — они ещё нагладятся собак вместе. — Загрей, — напомнил осторожно и мягко Тан. — Остальные ждут. — Не собираюсь же я тут полчаса сидеть, — с рассеянным смехом отмахнулся от него Заг, всецело поглощённый чесанием бродячей собаки, устало спрятавшейся от грозы между его ног. — Иди без меня, раз тебе всё равно. Танатос представил свои руки на месте его — сквозь мокрую, сальную, грязную и пыльную шерсть — и от отвращения неосознанно сделал шаг назад. — Ты же сам говорил, что разделяться — худшая идея! — Ему пришлось поднять голос, потому что стучащий по крышам, шипящий дождь вокруг сильно нарушал восприятие мира. Что бы ни было на горизонте, оно давно скрылось в плотном мокром тумане, за стеной ливня. — Я не предлагаю разделяться, — спокойно, чтобы не спугнуть пса, ответил Загрей, теряя собственный голос в шуме. «Я никуда отсюда не уйду», — закончил он, развернувшись к Тану, с доверительно-ласковой улыбкой на лице. Танатос, явно таким обещанием не особо довольный, тряхнул головой с промокшим насквозь капюшоном, но сил в себе не нашёл на то, чтобы как-то спорить с Загреем и убеждать его. Стоять и смотреть на ритуальное соплепускание он точно не собирался. Заг ещё немного погладил голову и худые бока пса, пока тот лежал усталой головой у него на бедре, но в конце концов тот встал, и Загрею пришлось тоже. Не то чтобы ему было что делать там, в автомастерской. Танатосу просто нужно было работнику сообщить, где застрял их фургон, как-то обойдя при этом тот факт, что ни одного из языков друг друга они не знали. Тан уже несколько лет только этим, в общем-то, и занимается — ему присутствие Загрея ни горячо, ни холодно. Бедный пёс, чуть прихрамывая на левую заднюю лапу, пошёл своей дорогой дальше — куда-то в переулок между двумя кособокими строениями. Одно уже давно было явно заброшено, судя по разбитым стёклам и разукрашенным из баллончика стенам. Хозяева второго, кажется, находились внутри даже сейчас — из-за закрытых дверей сквозь дождь до Загрея донёсся визг пилы по дереву. Местами строение окружал невысокий забор, настолько хлипкий, что Заг был в силах голыми руками вырвать секции из земли. Где-то это уже, похоже, сделали, потому что огромная свалка досок, брусьев, фанеры и какой-то неловкой деревянной мебели валялась у заднего входа без присмотра прямо на горе стремительно размокающих опилок, которую Загрей осторожно обошёл. Он за пёселем следовал и из интереса, и из жалости — сердце сжималось при мысли, что где-нибудь здесь, между мокрым деревом, металлом и кирпичом, в укромный угол заткнуты щенки, которых некому накормить. Загрей себе бы не простил, если бы бросил их здесь умирать от голода. Пока он хоть что-то мог сделать, он чувствовал себя обязанным — поэтому молча ступал за побитым рыжим псом, ведущим его в сырой, туманный закоулок. И в тот момент, когда Заг подумал, что пёс привёл его в тупик — что дошёл до стены, в которую упирался переулок между строениями, — стена пошевелилась и вышла из ливня. Высокий, широкоплечий гигант навис над Загреем, смотревшим с хмурым непониманием и вовсе не спешащим отходить назад. Собака между тем спокойно прошмыгнула между закованных в брюки мускулистых ног — Заг хотел бы сделать то же самое, но на его попытку сделать шаг вперёд мужчина ответил натуженным пыхтением. По лицу, исполненному мясистых, круглых черт, скатывались, тускло блестя на тёмной коже, крупные дождевые капли. Вспыхнула на небе молния, залив светом подворотню, уже через секунду погрузившуюся в прежний полумрак. — Астерий, дружище! — воскликнул Загрей и одарил старого знакомого вежливой улыбкой. Астерий никогда и никому не наносил дружеских визитов, чтобы при встрече с ним люди улыбались — поэтому Загрей всегда старался. Ему ничего не стоит, а громиле приятно. — Коротышка, — тихо фыркнул мужчина, и гулкий бас подобно грому прокатился по его грудной клетке, доходя до Загрея больше низкой вибрацией. — Когда-нибудь я дорасту до ста семидесяти, и ты извинишься, — пообещал Заг. Атмосферу разрядить не получилось, потому что Астерий сделал ещё один шаг вперёд — и Загрей послушно сделал ещё один шаг назад. — Какими судьбами на этой помойке? Решил провести отпуск в Италии? Могу посоветовать пригород Асти — свежие, чистые поля, деревни тихие, зелень сочная… Астерий продолжал выдавливать его из переулка, и Загрей с каждой секундой видел в маленьких, но умных глазах мужчины всё меньше задумчивости. Он достаточно стоял в тени, выжидая, пока добыча найдёт его сама. — Ты прекрасно знаешь, зачем я здесь, — покачал головой Астерий. Собранные в длинный чёрный хвост волосы блестели не столько от влаги, сколько от геля для укладки, которого мужчина никогда не щадил для их усмирения. — Отец опять гоняет? — с максимальным сочувствием спросил Загрей. Астерий медленно начал поднимать обе руки, и Заг представил, как массивные ладони резко схватят его поперёк тела — в лапах этого монстра он, несмотря на все тренировки Ахиллеса, будет лишь мелким червяком. Он почувствовал под стопами опилки вперемешку с мелкой щепой и, радостный от собственной догадки, зацепился за первый продолговатый кусок дерева, который смог нашарить. Кажется, это была ножка от стула — резная заготовка под ножку — плевать. Главное, чтобы било помощнее. Загрей замахнулся, словно битой — только он в бейсбол в жизни не играл. Кажется, Астерий это увидел моментально или же просто почувствовал себя спокойнее, атакуя не беззащитного, но набросился на Загрея он довольно решительно. Заг, резко вдохнув, еле успел увернуться, спиной прижавшись к каменной стене заброшенного строения. — Астерий, стой, друг, нам нет нужды враждовать! — Загрей попытался обе руки примирительно выставить вперёд, но ножку стула при этом продолжал крепко сжимать. — Зачем тебе выполнять отцовские дурацкие приказы? Он даже не думает о тебе — только бы собственный зад прикрыть! Ему не нужны ни я, ни ты! — Я не предлагаю тебе идти со мной добровольно, коротышка, — чуть хрипло выдохнул Астерий, продолжая двигаться медленно, размеренно и спокойно против трепещущего от прилива адреналина Загрея. — Я предлагаю тебе обойтись без лишней крови. Он протянул руку ещё раз, но Загрей со всей силы вдарил ему по предплечью ножкой от стула — отдача такая, будто он забор тонкой веткой бил. Очевидно, Астерий не имел в виду свою кровь, нет-нет. Загрей начинал паниковать, размахивая своим оружием почти беспорядочно. Они вертелись в узкой подворотне — массивный мужчина и вёрткий парнишка, выскальзывающий у него из-под рук. Сухой, пыльный воздух раздирал глотку. Загрей пыхтел, дыша открытым ртом, потому что голова кружилась от нехватки кислорода. Происходило что-то ужасное, и мозг переключился на чистые инстинкты. От дождя намокла, печальными патлами повиснув, чёлка, и Заг то и дело тряс головой в попытках убрать её из поля зрения, и, возможно, именно это лишнее движение и стало преимуществом, за которое зацепился Астерий — у Загрея почти получилось вывести драку на широкую дорогу, когда тот всё-таки схватил его одной рукой поперёк тела. Резная ножка стула выпала — руку жертвы Астерий прижал так, что затрещали натужно кости. Мощное предплечье сковало грудную клетку, выдавив почти весь воздух, и Заг, отказываясь прекращать драку слишком рано, изо всех сил заорал. Астерий мощным шлепком второй ручищи тут же заткнул ему пол-лица — мясистыми пальцами мокрой и грязной ладони перекрыл одновременно нос и рот и потащил добычу обратно, в глубь переулка. Наземь рухнул, соскользнув с плеча, рюкзак, придавив грустно пискнувшего Морта к мокрому асфальту. И вместо осознания происходящего острая опасность раскалённым металлом пронзила мозг Загрея — он больше не понимал, что творится вокруг, где он находится и кто его держит. Он, пытаясь выгнуться всем телом, как-то вытрясти себя из смертельных объятий, царапал свободной рукой всё, до чего мог дотянуться, лягался босыми ногами как мог, выл и мычал сквозь живой кляп, крупно дрожа в абсолютной панике и превращая эту дрожь в резкие движения, пытаясь привлечь хоть чьё-нибудь внимание. Бесполезно. Хрустяще-гладкий даже под проливным дождём пиджак, какой-то чрезмерно-мужской одеколон и мозолистая кожа душили. Заг помотал головой, и на ухабистый асфальт упал, глухо звякнув золотом, венок — он закричал в ещё большей агонии, рукой, всем телом протянувшись в сторону драгоценности, пока Астерий медленными, но верными шагами приближался к гладко-чёрному джипу, отдаляя его от свободы настолько непоколебимо, что Загрей орал уже больше от отчаяния. Он, наверное, звучал жалко, срывая голосовые связки в тишину, но больше у него не осталось совершенно ничего. Он пытался вдохнуть, но к коже лишь прилипала потная кожа натруженных ладоней Астерия, и его руки были отвратительно-повсюду, и Загрей понял, как от омерзения мутнеет в глазах. Он один. Его сейчас вырубит, а, когда он проснётся, он будет уже далеко — ещё дальше от матери, чем был. Весь проделанный путь — зря, все его терпели зря, все ему помогали зря, он бесполезный и слишком бестолково-слабый, чтобы хоть чего-то добиться своими силами, он только всех подставил. И лишь в тот момент, когда он издал сдавленный душераздирающий крик, словно напоследок дал миру знать о своей боли, Астерий пошатнулся — раздался звук плотного удара, словно кто-то колотил по туго набитому мешку. Астерию, впрочем, это не помешало открыть дверь машины, но грузить Загрея в багажник он не спешил. Зашипели подошвы по шершавому асфальту, и Заг расслышал, что в подворотне был кто-то ещё. Кто-то, кто, пытаясь обойти Астерия, замахнулся чем-то в его сторону — чем-то длинным и полым, и до Загрея снова донёсся тот же плотный звук. Его тоже задело, но это было даже не страшно, потому что совсем над ним раздался хлёсткий удар металла о череп, и Загрей никогда не думал, что такой звук сможет принести ему столько счастья. Астерий, чтобы не потерять короля, сдал пешку — отшвырнул от себя мальчишку, бросив его лицом в стену, у которой была припаркована машина. Загрей мало видел и ещё меньше соображал, но теперь ему хотя бы было, чем дышать. Астерий рассчитывал подобрать его с того же места после потасовки — Заг рассчитывал лишить его такого удовольствия. Вот только у него не получалось даже подняться на ноги. Он кое-как перевернулся с бока на живот, упёрся локтями в землю — болело абсолютно всё, каждое ребро, орали лёгкие, и Загрей орал с ними в унисон, открыв рот и тяжело, с голосом, дыша. Он каким-то образом всё-таки ухитрился поставить непослушное своё тело в коленно-локтевую, но не мог собраться с силами, чтобы оттолкнуться и встать — вместо этого поднял голову на своего спасителя и замер, разглядев в сером ливне стройную фигуру. Яростно, но без слепой злости его отбивал у Астерия Танатос, размахивая тяжёлым столбом от дорожного знака. Он уворачиваться так же, как Загрей, не мог, поэтому на все атаки шкафообразного мужчины отвечал замахами алюминиевой трубы — с холодной строгостью бил то в изгиб между шеей и плечом, то по рёбрам, то, если приходилось пригибаться, по коленям. Движения острые и резкие, как шрамы, снова испуганно выделившиеся на его лице, когда очередная молния разорвала небо. В какой-то момент у Танатоса даже чуть не получилось провернуть подсечку, но Астерий стоял на земле так плотно, что рычаг сработал в обратную сторону, и Тан рухнул вместо него, головой проехавшись по асфальту. Загрей вскричал испуганно — в голове сразу ярко предстала смерть Танатоса от навалившегося сверху всем весом Астерия. Заг протянул руку, хватая Тана за лодыжку, не давая встать — когда он наконец отцепился, Танатос уже снова пытался увернуться от медлительного, сносящего лавиной выпадов Астерия, и собою закрывал друга. У Тана действительно не было той же ловкой быстроты, что и у Загрея — он выигрывал изяществом, с которым элегантно размахивал столбом, словно всю жизнь учился при помощи него драться. Танатос замахивался издалека, вкладывая всю силу, всю злость, всё тело в атаку — удары металла, обрушающиеся на громоздкую фигуру Астерия, получались вдвое больнее из-за скорости, и мужчина, не считая нужным их избегать, зарабатывал всё новые и новые синяки. И Загрей, и Танатос с ужасом понимали — это лишь малая часть того, что Астерий может вынести и сколько ущерба нужно ему причинить, чтобы отвоевать возможность хотя бы выбежать из подворотни. Уже кончался короткий ливень, а Загрей только пытался подняться, всё никак не в силах собраться с соплями и убежать прочь, и Танатос, понимая, что не сможет отвлекать Астерия бесконечно, начинал медленно отчаиваться, но, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы, продолжал пытаться заехать трубой горе-похитителю по морде — другого плана действий у него просто не было. В строении, об которое швырнул Загрея Астерий, всё визжал распилочный станок, перекрывая шум драки. Мужчина снова бросился на Танатоса — с рёвом и яростной силой, и Тан решил использовать это против него. Пикой выставил перед собой столб, целясь в грудину и надеясь, что хоть такая сила способна проломить непомерно толстые кости нападающего, но Астерий успел перехватить конец импровизированного оружия. Теперь они играли в перетягивание каната, и чудовищно огромный мужчина размахивал столбом так, что отчаянно вцепившегося в свою сторону Танатоса мотало во все стороны, словно мелкого пса. Упереться пятками в асфальт не получалось — он задыхался, он проигрывал, он терял контроль. Он уже смирился с тем, что бесполезно принесёт свою жизнь в жертву, когда Астерий вдруг отпустил свой конец стойки, и Танатос упал на асфальт по инерции, шокированно наблюдая за тем, как Загрей, вооружённый его кинжалом, коршуном налетает на мужчину. С роскошно-острым лезвием Заг обращался неумело и, абсолютно точно отдавая себе отчёт о риске, рвано махал им во все стороны, пытаясь нанести легко угадывающему его движения Астерию хоть какое-нибудь ранение, даже если сам в процессе мог потерять куда больше крови. Кинжал, выставленный перед собой, играл роль хорошего барьера, но Загрею было мало не дать Астерию напасть. С уверенной улыбкой, с азартным оскалом он вцепился одной рукой в непомерно огромный бицепс, второй рассекая щёку мужчины, уже собой жертвуя, лишь бы Танатос успел подняться — господи, какой же идиот… Тан быстро соскрёб себя с асфальта, перехватывая чуть укатившийся в сторону столб, и нанёс очередной удар — с разбегу, рубящий, в спину — и Астерий, разрываемый между двумя яростно-энергичными парнями, издал нечеловеческий хриплый рёв. У Танатоса замерло в груди сердце от осознания — сейчас гигант обрушит на них свою истинную силу, сейчас им точно крышка. Всё, что он смог придумать — это, закрыв глаза, начать остервенело, без разбору колотить Астерия на грани собственных сил. Загрей, уперевшись всем телом ему в грудь, вонзил кинжал в предплечье обидчика — из-под рваного рукава пиджака показалась белая ткань рубашки, тут же окрасившаяся багровым. Астерий уже перехватил Загрея поудобнее, поднимая над землёй, и ровно в этот момент на голову ему обрушился невыносимо тяжёлый удар столба дорожного. Исполин, замерев на секунду и болезненно зажмурив маленькие тёмные глаза, закряхтел и медленно осел на землю. Он открыл рот, сипло вдыхая, чтобы что-то сказать, но последний отчаянный удар в висок отправил его в забытьё прежде, чем он успел вымолвить хоть слово. Танатос шатко стоял, опираясь на столб, и пытался отдышаться, плохо веря в то, что только что собственными руками натворил. Загрей перевёл взгляд испуганно распахнутых глаз с него на тело перед собой и на расплывающуюся вокруг левой руки громилы лужицу крови. Ноги его держали плохо, и он сел рядом с Астерием, в панике выискивая любые признаки жизни, хотя бы малейшие, пока Танатос отошёл куда-то. Заг протянул над обмякшим гигантом руки — хотел схватить мужчину за плечо и потрясти, но замер в нерешительности, представив, как тот очнётся, сожмёт его руки, сомнёт его всего, запихнёт в багажник своего несчастного джипа и уедет. Но страх за притихшую жизнь пересилил страх за самого себя, и Загрей осторожным толчком перевернул Астерия на спину. Сверху навис Танатос, протягивая ему подобранный, весь в пятнах мокрой грязи рюкзак и запылившийся золотой венок. — Он точно живой? — дрожащим голосом спросил Заг, спешно поднимаясь с земли и поднимая на Танатоса взгляд — полное доверие и такая отчаянная мольба о помощи. Внутренне он волновался за пострадавшего от их рук, но Танатос видел, как всем усталым телом Заг стремился поскорее убраться прочь от обидчика. Он кивнул со всей серьёзностью, стараясь остаткам собственной паники не дать выхода наружу, и Загрей наконец забрал у него ослабевшими руками рюкзак с венком и взамен протянул ему кинжал, который Тан, вытерев краем мокрой толстовки, сразу упрятал обратно в ножны. «Что он пытался сделать?» — осторожно спросил Танатос, заглядывая Загрею в глаза, как только руки освободились. — Он… — Заг рукой потёр лоб, пытаясь сосредоточиться. Голос, губы, пальцы — весь он крупно дрожал. — Я не знаю, он просто быканул… Хотел затащить меня в машину — увезти обратно… Он растерянно показал на тело, лежащее рядом с так и открытой машиной, и тяжело выдохнул, пытаясь вдохнуть, и Танатос рукой, крепко сжимавшей дорожный столб, бережно приобнял его за плечи, мягко давя, заставляя отвернуться и ненавязчиво толкая прочь из отвратительного закоулка, от ужасного верзилы. И Загрей, всё ещё плохо соображающий, легко ему подчинился, с трудом подхватывая быстрый шаг. Они вышли снова на большую улицу, после ливня всё ещё пустынную, и направились прочь из промышленного района. Всё-таки — всё-таки от прошлого не сбежать. Танатос более не давал случившемуся себя ранить, он отвоёвывал свою свободу, отвоёвывал своё право жить дальше, но правда рано или поздно вскроется. Казалось бы, сейчас был хороший момент для того, чтобы всё рассказать, но Танатос взглянул ещё раз на удручённого Загрея. Нет, тому сейчас было слишком плохо, чтобы ещё и его спутанную речь слушать. Тан по дрожи тела рядом чувствовал, как с каждой секундой Загрей приходит в себя и начинает осознавать, пускай и не до конца, что с ним только что произошло. Он остановился, оглянулся назад — ни злополучной мастерской по дереву, ни Астерия видно не было — и поднявшего на него озадаченный взор Загрея решительно прижал к себе. Он побитое тело сгрёб точно так же жёстко, как и Гипноса, пытаясь укрыть от опасности, оставшейся лишь отголоском на краю их с Загреем собственного сознания, и сдавил в руках, успокаивая судорожную дрожь. И сердце его в ответ наполнилось тёплым облегчением пережитого кошмара, и твёрдая хватка вдруг смягчилась. Но Заг, едва осознав, что его обнимают, упёрся руками в грудь Танатоса, отталкивая его, и Тан сам отошёл в ужасе от своих действий — Загрея чуть не похитили в почти таких же объятиях, а он лезет. Он сделал нерешительный шаг назад, уже готовый сквозь зубы извиняться, но поймал не менее виноватый взгляд Загрея исподлобья. — Прости, — неожиданно сипло и тихо пробормотал он. — Не надо было уходить с дороги. Не надо было… — Заг опустил голову, сжимая губы и вздыхая. Из-за туч ненадолго выглянуло блёклое, сухое солнце. Он поднял на Танатоса глаза, щурясь. — Я не должен был устраивать весь этот спектакль. Если бы я только знал, что за нами и правда гонится Астерий… Извини. Нельзя было обвинять тебя в паранойе. — Спектакль устроил не ты, — покачал головой Тан, столб перехватывая поудобнее — кожа ладоней быстро уставала от тяжёлого металла. — Гонится за нами кто-либо или нет — это просто глупая паранойя, от которой себя надо отучать. Загрей горько зажмурился, чувствуя, какими глупыми выглядят его извинения сейчас — не напади на них Астерий, он бы так и продолжал глумиться, пускай даже и по-дружески, над безосновательным страхом Танатоса. Теперь-то он и сам будет ходить, через каждые два шага оборачиваясь. Заг вдохнул, подбирая слова, но получилось совсем плохо — он уже думал сказать, что есть, но вдруг понял, что может сделать хуже. Он ведь буквально ступал по минному полю с повязкой на глазах. Он всё скажет, когда настанет момент получше — а пока что Заг просто взял руку Танатоса в свою, мягко и осторожно согревая ледяные пальцы. — У тебя… — Он умолк нерешительно, взглядом указывая на тонкий красный след, оставшийся на виске — всего одна капля. — Кровь, чуть повыше виска, кожу содрал. У меня перекись с собой. — Потом, — отмахнулся Танатос и потянул его дальше. — Сначала надо убраться отсюда подальше. — Жаль, что Харон ничего не видел, — попытался отвлечь их обоих Загрей, когда они вышли снова к трассе, темнеющей гладким мокрым асфальтом. Заг поднял голову и осторожно толкнул Танатоса: — Если он такой хороший гребец, как ты говорил, как думаешь, он бы… — Не приплетай сюда Харона, — строго оборвал его Танатос, тут же напряжённо нахмурившись. — Незачем ему об этом знать. — Почему? — удивлённо спросил Заг. Он уже хотел начать очевидную речь про «он выглядит безразличным, но он твой брат и по-своему тебя любит», но Тан, уловив его мысли, не дал ему даже рта открыть: — Потому что он нас всех в полицию сдаст и поедет дальше довольный по своим делам. — Думаешь, он своих от чужаков не отличит? — Заг, у него нет своих и чужих. У него есть полезные люди и всякая шмонь — и угадай, в какой мы категории. — Зачем он нам тогда помогает? — Затем, что ему не нужны причины. Как и Мегере. — Она только и делает, что ищет причины. — Потому что мы их требуем и потому что её защитный механизм — отрицание. Она найдёт тебе тысячу отговорок, но ни одной истинной причины. Загрей осторожно вдумался в эту идею, пока шёл вдоль отбойника, мокрыми после дождя ступнями собирая придорожный песок и дорожную пыль. И правда, разве это не было очевидным? Единственная цель, с которой Мег могла броситься в это путешествие за ними — добиться, наконец, хоть какой-то развязки их отношений. Что-то здесь не укладывалось, но в целом логика была верна. Если у Загрея до сих пор не хватило сил взять яйца в кулак и извиниться, то он как минимум не должен был портить ей отдых. Он мог, конечно, втянуть бывшую в разборки с Астерием, а на все последствия пожимать плечами и говорить «А нехуй было», но всё-таки он слишком уважал выбор Мег. Она решилась на побег от сестёр именно в его компании, потому что искренне верила, что он ещё не совсем конченный — и Загрею, если честно, тоже очень хотелось в это верить. Фургон стоял всё там же, где его оставили. Танатос думал, что остальные уже будут на месте — он написал Мег, чтобы не искала никаких хостелов и гостиниц, а от Гермеса вообще невозможно было ожидать такой долгой задержки. Но навстречу им из салона вышел только Харон. Мужчина окинул их презрительным взглядом и встал перед капотом с руками за спиной, молча требуя доклада. Тан остановился перед ним, из-под капюшона посмотрев брату в глаза почти с вызовом, любопытно выискивая бреши в обороне. Загрей хотел отвести взгляд, чтобы не подсматривать их разговор, но Танатос лишь бросил ему какой-то короткий жест. Харон хрипло и раздражённо вздохнул, но в итоге нехотя полез в карман и вынул пачку сигарет. Вынул две — Тан достал из кармана зажигалку и прикурил им обоим от одного огня. Харон сразу сделал глубокий затяг, тут же скурив добрую пятую, и Танатос ёмко объяснил: «Через пятнадцать минут. Две недели минимум ждать деталь.» Харон обречённо выпустил дым в сторону и вниз стройным столбом. Танатос молча забрался на крышу фургона, и Загрей живо последовал за ним — залез с обратной стороны и уселся у него под боком, пристроив на коленях рюкзак. Харон прислонился к капоту, отстранённо причисляя себя к их маленькой компании. — Ты куришь? — удивлённо спросил Заг. Танатос, подобно брату, глубоко затянулся. — Только когда всё совсем хуёво, — покачав головой, признался он сквозь тяжёлый кашель — и Загрей заметил, как в уголках его глаз, где уже залегли морщины, кажется, начали собираться слезинки. А может, это были просто остатки влаги от дождя. Тан чуть не подсел на сигареты в какой-то момент своей жизни — стрелял у Харона, потому что легче было получить взбучку от брата, который потом никому не расскажет, чем терпеть разочарование во взгляде случайно нашедших у него табак родителей. Но как-то тяжело было курить, прекрасно зная, как выглядят забитые смолой лёгкие. Остановка сердца от передозировки кофеина стала для него более приемлемым вариантом. Танатос достал телефон. Загрей рылся в рюкзаке, доставая вату к перекиси. Воздух между ними пах тепло и горько. Лучше бы это был запах кофе. — Атропос. Здравствуй. Мы в Италии, да. Вообще, проездом, но случилась небольшая заминка на две недели. Ты не знаешь, как до вас можно добраться из-под Болоньи?

***

Стемнело. Тронулся поезд из Болоньи в Больцано. Оттуда — на ночном автобусе до Сарентино, где жили три сестры, когда-то давно унаследовавшие от родственницы небольшой магазин пряжи ручной работы или, словами Эреба, «очень хорошую возможность для инвестиции». Только проснувшийся Гипнос жадно слушал в не очень кратком пересказе Гермеса все события ушедшего дня и наблюдал из огромного окна за отплывающим вечерним городом. Харон чинно восседал рядом, оперевшись на свою трость с золотым набалдашником. Никто из его окружения не знал, откуда она появилась и зачем была нужна человеку с абсолютно здоровыми ногами, но абсолютно все признавали, что выглядит аксессуар весьма эффектно — под стать владельцу. Большую часть времени трость лежала под водительским сидением его фургона, который сегодня успешно эвакуировали в ближайшую автомастерскую. Танатосу хватило смелости предположить, что трость была подарком — бизнесмены часто обмениваются такими излишне-роскошными безделушками из лакированного дерева и золота. Этакий знак признательности и надежды на будущее сотрудничество. Версия показалась Загрею и Гермесу весьма и весьма убедительной. Мегера и Гипнос же не проявили к теме достаточного интереса. Загрей пытался усталые ноги вытянуть, насколько позволяло их маленькое купе. Они с окраины и до вокзала шли всего-то час, но то был час непрерывной ходьбы по голому асфальту, и Заг наконец почувствовал необходимость начинать откладывать на ремонт лодыжек. Мысли о случившемся при участии Астерия неприятно роились в голове, но поговорить о случившемся было нельзя — паранойя Танатоса начала передаваться и Загрею, потому что реакцию большинства присутствующих он предугадать не мог, как ни пытался. Хотя чего там, в общем-то, гадать — положительно не отреагировал бы никто. Загрей молча встал и вышел из купе в пустующий тамбур вагона. Он устал. Пол под ним приятно покачивался, пахло застарелым металлом изъезженного поезда, из приоткрытого окошка веял по-вечернему прохладный ветер. Снаружи мелькал город за высоким, забитым до последнего сантиметра граффити, забором. Болонья тоже, устав, медленно отпускала напряжение рабочего дня. На тёмно-синем небе зажигались жёлтые фонари, нависшие над поездом вместо звёзд. Плавными волнами прыгали линии электропередач. Загорались медленно огни в домах и фары на машинах по ту сторону забора. Заг, прислонившись спиной к стене тамбура, ещё немного посмотрел в окно и съехал вниз по стенке, собрав всю пыль и грязь футболкой. Зато, если сесть поудобнее на полу, можно было вытянуть ноги. Сверху мелькали фонари и провода, зажигались первые робкие звёзды, и Заг смотрел в лицо рождающейся холодной ночи спокойно и с по-детски преданной безропотностью. Были вещи, которые он поменять не мог — течение дня и ночи, смена сезонов, взросление — но смирение с ними приходило в такие моменты. На потолке включилась тусклая лампа в попытке хоть как-то рассеять сумерки, застывшие в тамбуре, но получилось плохо. Дверь в тамбур отворилась. Загрей рассчитывал на какого-нибудь заблудшего пассажира электрички или просто курильщика. Частично он оказался прав — на пороге вагона стоял Танатос, за спиной всё так же держа злополучный столб. Загрей посмотрел на него снизу вверх, наткнувшись на свой любимый строгий взгляд свысока. Глаза Танатоса — льдистое золото, и в них такая болезненно-острая роскошь. Не вычурная роскошь Аида, но блаженная — кинжала с золотой рукоятью, надёжно упрятанного в потайном ящичке шкатулки, и такая недостижимая роскошь нравилась Загрею куда больше. И в полумраке снова светится ласковый голод, усмирённая ярость и множество ещё не рассказанных, ещё не случившихся историй. И в них — этот самый титановый стержень, эта нерушимая воля. Если Загрею взбредёт в голову какая-то идея, Танатос больше не позволит ему повернуть назад — не после всего, что они пережили. Тан прислонился к стене напротив Загрея и точно так же сел на пол тамбура. Оба, чуть подогнув колени, сидели лицом к лицу. Какое-то время они просто смотрели друг другу в глаза, и Загрей вдруг понял, что этими мягко горящими глазами на него смотрит совершенно другой человек. Кто-то, живущий глубоко внутри, уверенный в праведности каждого своего действия, готовый разрушать миры за тех, кто ему действительно важен. Кто-то настолько могущественный, что кажется, будто бы смотрит на тебя с вызовом. Кто-то божественный — та неостановимая сила, отголоски которой Заг узрел ещё тогда, в сгоревшей часовне на кладбище в лунном свете. Напоминание — то, что тебя защищает, в любую секунду может легко против тебя обратиться. Напоминание — его не нужно отвлекать, его не нужно утешать, он сам вылечит свои раны. — Извини, — покачал головой Загрей, но продолжил не сразу — слишком за многое нужно было просить прощения. Танатос окинул его взглядом выжидающим, вопросительным, и Заг спрятал в ладонях лицо, потирая болящие глаза. — Вы с Мег правы — это всё просто отвратительная затея. Нет, сначала было весело, сначала это было приключение, в которое можно было окунуться с головой. Знаешь, как в сказках — храбрый рыцарь и его мудрые и сильные друзья. Теперь это просто… просто большое горе. Сор, вынесенный из избы, потому что я не умею вовремя остановиться. И теперь вы все под угрозой — из-за меня. Танатос слушал его с непроницаемым лицом, пронзая насквозь взглядом, и будто бы чего-то ждал. Загрей вздохнул и осторожно продолжил, приглушив голос, хотя кроме них никого в тамбуре не было: — Я помню, как ты тогда просто хотел, чтобы всё было как месяц назад. Я… теперь понимаю. Я просто хочу, чтобы всё это оказалось сном — чтобы мы проснулись утром дома у Никты и чтобы лето продолжалось. Лишь бы всё это закончилось, лишь бы всего этого не было изначально. Загрей подавленно замолчал, почувствовав горькую дрожь в собственном голосе, и решил, что если Танатосу нечего на это сказать, то и он тоже больше распространяться не будет. Но Тан, чуть склонив голову, с опасным прищуром спросил: — Ты даже не знаешь, что со мной тогда случилось? — На заправке? — уточнил Загрей. Танатос кивнул. — Не знаю. — Паническая атака, — объяснил Танатос. Загрей нахмурился. Где-то он слышал эти слова — ими разбрасывались студенты при поступлении и перед экзаменами, но никто никогда не объяснял ему, что это такое. Значит, вот как выглядит паническая атака. Бесконечный страх, сжимающий тебя со всех сторон, лишающий способности нормально мыслить, нормально дышать, нормально функционировать. Страх, с которым не знают, что делать, даже заложенные природой инстинкты. Агония передозировки. — Прости меня, я… — Загрей открыл рот прежде, чем понял, что стоило сказать в этой ситуации, и теперь пытался на ходу подобрать слова. — Если бы я знал, что… что ты чувствуешь это, я бы… — Я не говорю это, чтобы ты себя ещё больше обвинял, — строго оборвал его Танатос. — Я жду, когда ты, дубина, поймёшь, чем я ради тебя рискую. Почему я ставлю себя под угрозу быть отчисленным ради кого-то вроде тебя. Если ты хочешь что-нибудь сделать в качестве извинений — не смей отступать. Не после всего, что уже позади. Загрей осторожно кивнул, но так и не смог поднять на него взгляда. — Отец был прав, — вздохнул он, и Танатос закатил глаза. — Нет, правда — я слишком много людей во всё это втянул, даже не представляя, какой опасности могу их подвергнуть. Я… Заг опустил голову совсем низко, и Тан почувствовал, как он балансирует на грани надрыва. Загрей был абсолютно тактильным человеком, и Танатос решил проверить уже сработавший как-то способ — наклонился вперёд и протянул руку к его голове, чтобы мягко потрепать. Загрей, увидев протянутую ладонь на периферии зрения, дёрнулся, уворачиваясь, словно от удара. Танатос напряжённо вздохнул и решил сейчас не грузить его поверх имеющегося. На него смотрел не тот лихой оболтус, который всегда действовал напролом, но задавленный годами насилия и одиночества ребёнок. Забитый пёс. — Знаешь, — со вздохом начал Загрей, — я всегда пытался списывать поведение отца на смерть мамы. Думал, что он винит меня в её смерти. И в какой-то момент я даже сам начал верить, что виноват! А теперь я знаю, что он знал, что она жива и здорова — и всё равно постоянно срывался на меня. Я… прости, если я в последнее время думаю и веду себя, как последний идиот. В смысле, ненамеренно. — Весь твой мир рухнул в один день, и ты до сих пор не можешь поверить, что всё происходящее с тобой — это теперь твоя жизнь, — покачал головой Танатос. — Знаю лучше, чем хотелось бы. — …И теперь мы застряли в Италии без транспорта — могли бы уже быть почти в Греции, уже бы увиделись с мамой, — в отчаянии бормотал Загрей. — Теперь всё идёт не по плану, и мне просто… страшно чувствовать, как я с каждой секундой отдаляюсь от цели. — Это жизнь, — успокаивающим голосом ответил Танатос. — Она только и делает, что идёт не по плану. Не то чтобы у нас было какое-то ограничение по времени. Пока будут ремонтировать фургон, у тебя будет возможность отдохнуть и подумать над всем происходящим. Поезд набирал скорость и с каждой секундой в тамбуре становилось всё холоднее. Загрей почувствовал, как лезут по рукам мурашки. — Почему ты тогда всё это делаешь? — непонимающе спросил он, поднимая наконец взгляд на Тана. — Если тебя это доводит до панических атак, зачем ты продолжаешь себя мучить? Танатос долго выдохнул, глядя Загрею в глаза с тяжёлой задумчивостью. Наконец он пожал плечами: — Я помешался на этой идее, будто размяк за пять лет в комфорте и безопасности. Я хочу быть как ты. Смотреть страху в лицо. — Даже если это тебя убьёт? — Ничего ты не понимаешь, да? — грустно улыбнулся Танатос, и у Загрея сильно застучало в груди. — В такие моменты я живее всего. Я много чего творил — лазал на заброшки, ввязывался в драки, нарушал законы. Всё обыденное. Но почему-то рядом с тобой я чувствую себя живым. — Да, но… — Загрей поймал себя на тревожных попытках заставить Танатоса пожалеть о том же, о чём уже жалел он сам. — Но ты не обязан был увязываться за мной в эту долбанную поездку. Тратить на меня столько времени, нервов… — Я сам решу, на что мне тратить время и нервы, а на что нет, спасибо, — оборвал его Тан. — Должно же у меня быть хоть одно хорошее лето, которое можно будет потом вспоминать. Я тоже хочу успеть побыть молодым, пока жизнь не превратилась в бесконечное «работа — попытка выспаться — работа — попытка выспаться — уборка на выходных». Когда на столе перед тобой лежит тело, всегда можно предположить, как жил человек. Шрамы, татуировки, гнилые лёгкие. Отпечатки воспоминаний. А что можно будет сказать обо мне? Чем я буду? Семьдесят кило бездушного мяса, проволоченных сквозь жизнь — быстрее к смерти. Я больше не хочу быть таким пустым, я… хочу быть кем-то… — Танатос вовремя замолчал. — Я хочу быть кем-то. — Но ты и так кто-то! — уцепился за намеренную недосказанность Загрей. — Ты прекрасный будущий врач, ты любимый брат, ты замечательный сын. Ты мой лучший друг. — Я? — фыркнул Танатос, сразу неуютно напрягшись. — Твой лучший друг? — А почему нет? — пожал плечами Заг. — Ты знаешь множество хороших людей, которые достойны этого куда больше, — покачал головой Танатос, отводя взгляд. Лучше бы Загрей столько сил тратил на них. — Я сам решу, — торопливо ответил Заг, но момент был упущен. Завеса магии спала, и всё то твёрдое, уверенное и пробивное, что говорило в человеке так близко напротив, растаяло, оставив лишь оболочку разочарования в самом себе. Загрей вздохнул: — Хватит злиться на себя так сильно, что тебе приходится перед собой же оправдываться. Не уподобляйся Мег. Идиот, абсолютный идиот. Оба. Конечно, Танатос злился — за то, что подсел на эти мелкие проявления привязанности. На возможность хоть на секунду забыть про ощущение собственной ущербности. Ему с детства дали понять, что ни в одном из двух миров ему не рады — неудивительно, что он теперь цеплялся руками и ногами за любой шанс на валидацию. Загрей абсолютно такой же — путешествующий по разным мирам и везде лишний. В дороге с ним дом. — …Я хочу быть таким же честным, как ты, — признался Танатос. Сдал один из бастионов, удержав главную крепость. — Но на это нужно больше сил, чем кажется. — Я знаю. Притворяться легче, — понимающе кивнул Загрей. Он опустил голову на секунду, но, подняв, наконец сказал: — Я не имею права винить тебя в паранойе — ты уже достаточно винишь себя. Буквально во всём. Танатос закрыл глаза, стараясь не дать чужим словам подобраться слишком близко. Только он уже давно упустил тот момент, когда позволил подобраться слишком близко самому Загрею — забраться к себе в душу, откуда он теперь, словно бродячий пёс из крепкой картонной коробки, отказывался уходить. Ночь полностью вступила в свои права, и встречный ночной ветер наполнил тамбур по-летнему острым холодом. И Танатос, пригвождённый к металлической стене взглядом Загрея, в ответ с вызовом наклонился вперёд и через спину, через голову стянул с себя толстовку. Под ней — обычная чёрная футболка, чуть прилегающая к мускулистому торсу, и Заг уже хотел рассмеяться и спросить, почему именно сейчас, но прикусил язык. Танатос буквально был живым воплощением той поговорки про «поперёк для внимания, вдоль для результата». Отчётливые шрамы поднимались от запястий к локтям — и выше. Сами запястья тоже опоясывали рваные, нечёткие рубцы, прерывающиеся только на внутренней стороне — Загрей узнал тот задумчиво-нервный жест, когда Тан смыкал по их линии пальцы. Он никогда не видел этих шрамов под рукавами либо толстовки, либо сорочки. Они были такими же неглубокими, как на лице — Танатос не пытался добиться чего-то серьёзного, но больше репетировал, представляя сладкий момент. Призрачные шрамы — как знак того, что он сильнее влечения к смерти, что возвысился и взял над ней контроль. Танатос заметил, как Загрей погрузился в грустные мысли, и попытался надеть толстовку обратно, но Заг резким движением отобрал её и не без гордости на лице натянул на себя, согревая замёрзшую кожу остатками чужого тепла. Тан вздохнул, мысленно провожая тот долгий период своей жизни, когда насильно окружил себя мёртвыми, чтобы хоть на секунду забыть, что сам ещё живой.

***

Дом Мойр — это коттедж, который в детстве очень хотел быть прекрасной итальянской виллой, но, узнав свои шансы ею стать, словил экзистенциальный кризис, из которого так и не вышел. По бежево-каменным стенам вились сухие плющи и лозы, терракотовая черепица медленно съезжала, а краска с деревянных рам осыпалась. В довершение всего, дом ещё и стоял на вершине местами скалистого холма, куда вела тонкая, подобная серпантину, дорожка. — Мне кажется, мы попали в ту историю из «Троих в лодке», где они искали ночлег, — зевая, ворчал Гипнос, кутаясь в одеяло и карабкаясь по тропинке. — Я не помню, — покачал головой так и одетый в чёрную толстовку Загрей, стараясь не сводить взгляда с единственного горящего окошка в доме, маяком светившего ему с вершины сквозь тёмную ночь. — Я пролистывал все страницы, где не было Монморанси. — Понимаю, — охотно согласился Гипнос. Шесть измученных душ доползли до маленького и узкого крылечка, на котором стояла, кутаясь в шерстяную шаль, необыкновенно высокая седовласая женщина. Она унаследовала от Эреба почти все те же черты, что и Танатос, и точно так же, как и он, выглядела много старше своих лет. Гости понуро выстроились перед крыльцом нескладной толпой — что удивляло Загрея, возглавлял её больше Танатос, чем Харон. Женщина протянула руки к нему первым, и Тан шагнул навстречу её объятиям, кротко улыбнувшись. — Я рада, что долгий путь всё-таки привёл вас сюда, — так же сдержанно улыбнулась в ответ Атропос, нежно прижимая к себе брата. Танатос обнял её лишь на секунду, не задерживая вымученную ласку, и женщину тут же захватил в плен объятий его близнец. Харон и вовсе не стал опускаться до лобзаний и, лишь обменявшись с сестрой вежливыми кивками, первым прошёл в дом. Загрей, Гермес и Мегера последовали за ним, надеясь на возможность представиться хотя бы в чуть более освещённом помещении. В гостиной у Мойр пахло дружелюбно-тепло — домом и шерстью. Последняя занимала добрую часть комнаты, окружая мягкими кремовыми облаками прялку и настоящий ткацкий станок, громоздкую деревянную раму которого уместили в углу. За массивным столом, явно сколоченным кем-то вручную ещё давным-давно, сидела сонная девушка куда моложе Атропос, возможно, примерно одного возраста с Хароном. Она подняла на вошедших голову и расплылась в приятной улыбке. — Приехали, — констатировала она, вставая со стула, чтобы раздать свою порцию объятий медленно проходящим в комнату из прихожей гостям. Харон от её рук равнодушно увернулся, зато Гермес, заметив любопытное непонимание в глазах девушки, поймал её мозолистую ладонь и тряхнул в крепком рукопожатии. — Гермес, — спешно представился он, галантно шаркнув ножкой, — рад иметь дело с замечательной сестрой самого замечательного бизнес-партнёра! — Лахесис, — рассмеялась девушка, мягко пожимая ладонь резвого юнца в ответ, и повернулась к следующему гостю. — Загрей, — в свою очередь представился тот, добродушно улыбнувшись. — Просто тусуюсь с ними. А это Мег, — он показал в сторону Мегеры, больше строго-усталым взглядом осматривающей помещение. — Она тут тоже зачем-то. — Слежу, чтобы эти идиоты с обрыва на спор не съехали, — сухо сжала губы Мег, но руку Лахесис протянула. Та снова рассмеялась, поднимая на гостью взгляд. — Ну хоть кто-то этим занимается! Непривычно видеть кого-то ростом с Атропос. — Я надеюсь, мы здесь не надолго. — Танатос! — Лахесис всплеснула руками, завидев брата. — Зачем ты обкорнал свои прекрасные волосы? Тан замер на месте — он уже хотел в обнимку со своим несчастным столбом прошмыгнуть к узкой лестнице наверх и спрятаться на чердаке до утра, когда он будет более морально готов к разборкам с семьёй, но сестра поймала его раньше. Плечи в объятиях кожаной куртки ссутулились — домой к сёстрам с непокрытыми предплечьями он бы не явился, — руки напряжённо сжали алюминиевую трубу. Танатос бросил на неё взгляд исподлобья. — …Мешались, — нехотя объяснился он. Не соврал, в общем-то. — Это же тот самый — матери? — лукаво улыбнулась Лахесис, положив голову на голову Загрея, увенчанную златыми лаврами. — Нет, это — мой, руки убери, — строго ответил Танатос, подходя к Загрею и за плечи осторожно отводя его от сестры. — Тебе всё равно идёт больше, чем кому-либо из этой семьи, — пожав плечами, согласилась девушка, бросив понимающий взгляд на Загрея. — Спасибо! — ярко улыбнулся тот в ответ. И всё-таки Лахесис ничего не делала просто так. Когда Никта отдала ей венок, она ничего лучше не нашла, чем втихую подсунуть его Танатосу — можно было подумать, что она рассчитывала на его молчание, на то, что венок канет в забытьё среди его вещей. Но сейчас, когда Тан видел, какую яростную кадриль отплясывают в её глазах черти, он понимал — Лахесис никогда ни на что не рассчитывала. Она просто делала всё, что взбредёт в голову, и обвинять её в этом было бесполезно. — Клото! Оденься! На лестнице замерла, спускаясь, совсем молоденькая девушка, щурясь и морщась даже от приглушённого верхнего света гостиной. Клото широко зевнула и задёрнула обе полы безразмерной льняной рубахи, в которой выползла из постели. — Ой, фу, гости, — тихо протянула она, начиная понемногу рассматривать сборище в гостиной. — Да чего стесняться, тут свои все. — Не совсем, — осторожно возразил Танатос и повернулся к Загрею — тот, впрочем, благонравно отвернувшись, с лицом ценителя рассматривал вышитые крестиком картины, занимавшие стены гостиной. — А что это за хрень там валяется? — спросила Клото, спустившись и заглянув мельком в прихожую, откуда только вернулась Атропос. — Какая из? — поинтересовалась Лахесис. — Кудрявая такая, в тапочках. — Этот юноша в прихожей — твой брат, Гипнос, — свысока объяснила Атропос. — Который близнец? — спросила Клото. Лахесис кивнула. — Ладно, а где второй? Этот? Она показала в сторону Харона. Тот даже не обратил на мелюзгу внимания — его сейчас занимали интерьеры явно нуждающегося в ремонте дома. Вокруг него всё вился, то и дело дёргая за висящий на плечах пиджак, Гермес, и Харон, выглядывая из плохо закрывающегося окна на погрузившийся в ночь склон, положил ему одну руку на голову, чтобы хоть как-то утихомирить эту миниатюрную атомную станцию. — Вот он. — Лахесис показала в сторону Танатоса. Клото наградила его полным сомнения и неприятной жалости взглядом. — Нехило тебя потрепало. — Спасибо, — вежливо склонил голову Тан и пошёл в прихожую — забирать так и уснувшего на полке для обуви Гипноса. Атропос проводила гостей на чердак и щёлкнула на входе выключателем. Загорелась лампочка, держащаяся на одном лишь проводе, прикреплённом к деревянным балкам скобами. Из темноты возникли гигантские мешки с шерстью, гнилые доски, старый телевизор с торчащей во все стороны рогатой антенной, сломанные стулья, какой-то деревянный станок непонятного назначения, и коробки прочего хлама. Тусклый жёлтый свет перестал качаться со ската крыши на скат, замерев ровно над низкой кроватью, матрас которой лежал чуть ли не на полу. Вместо покрывала на ней лежала огромная овечья шкура, распластавшись настолько по-хозяйски, что её покой так и хотелось потревожить. — Спать! — всем телом потянулся Загрей, кинув на пол гитару с рюкзаком. — Страстно и во всех позах, — мрачно согласился Танатос и, швырнув на ложе Гипноса, упал сам. Загрей тут же последовал за ним — рухнул ему поперёк живота. Тан лишь издал тяжёлое «Уфф», но в следующую же секунду уже крепко спал. Гермес с удовольствием упал куда-то под бок к брату. Мегера выкроила относительно свободный участок кровати и села на край брезгливо. Харон молча стоял рядом с лестницей на чердак, озирая небольшую кровать, на которой успешно уместилось пятеро человек. — Вам так нормально? — озадаченно спросила Лахесис. — Нам после двух дней сна в машине вообще нормально, — кивнула Мегера, устало сворачиваясь клубочком на своём клочке матраса. Спустя несколько мгновений она тоже уже не слышала, о чём дальше шла речь. — Я должна была немного ранее отметить, что моя спальня также доступна в качестве гостевой, — покачала головой Атропос и, положив руку на плечо Харона, пригласила его спускаться за собой. — Погоди, ты освобождаешь свою комнату? — удивлённо спросила Клото, следуя за ними по узкой винтовой лесенке. — Было бы неосмотрительно с моей стороны пытаться содержать шестерых гостей в жилище, едва ли способном вместить в себя троих, — заметила старшая из сестёр. — Ты всё-таки хочешь уехать? — догадалась не без облегчения в голосе Лахесис. — Я оставляю за собой право считать визит наших дорогих гостей знаком свыше о том, что всё-таки настало моё время вернуться в отчий дом и навестить нашу дорогую мать, — кивнула Атропос. — На весь тот срок, что у братьев и их замечательных друзей будет необходимость оставаться здесь, я уезжаю домой и оставляю тебя, Лахесис, за главную. — А на какой срок-то? — вмешалась Клото. — Две недели у них будут машину чинить, — объяснила Лахесис, с хмурым беспокойством наблюдая за тем, как сестра роется в своей комнате, расстилая постель. — Неплохо, — покачала головой младшая, уже радуясь двухнедельному отдыху от возвышенно-официозной речи Атропос. — А ты? — За главную, — повторила Лахесис серьёзным голосом. — Давай, езжай, — толкнула её в бок Клото. — Ты же тоже с самих похорон маму не видела. — Сама езжай, — нахмурилась Лахесис. — Не хочу я домой. Там после папиной смерти всё слишком уныло. Ничего, — добавила она после паузы, потрепав рыжие кудри Клото, собранные на ночь в неаккуратный хвост, — если мы обе уедем, ты совсем забьёшь на свои обязанности. — Да будет к слову сказано об обязанностях, — согласилась Атропос. Пока Харон осторожно располагался в её комнате, она забрала с собой, чтобы его не беспокоить, чернильницу, перо и лист писчей бумаги. Три сестры, мягко шурша одеждой и перешёптываясь, спустились в гостиную, где Атропос разложила письменные принадлежности на обеденном столе. Лахесис заняла почётное место справа от неё. Клото, источающая восхищённую радость от того, что какие-то важные семейные вопросы наконец будут решаться и при ней, торопливо уселась слева. Атропос, дождавшись, пока вокруг неё затихнет всё и вся, торжественно занесла перо над бумагой и начертала на белоснежном листе:

«Роковой список незначительных пророчеств»