***
За окном кухни зеленела в ещё молодом утреннем солнце трава. За несколько дней жизни в доме Мойр они окончательно потеряли статус гостей, и сегодня на Загрея, Танатоса и Гипноса возложили обязанности по приготовлению обеда. Тан, рассматривая убранство кухни в попытке хотя бы вскользь ознакомиться с расположением всех необходимых продуктов и приборов, уже постепенно начинал понимать, как скоро Лахесис пожалеет о своём решении. Тем лучше для всех. Загрей сидел у распахнутого окна, лениво положив голову на подоконник и подставив лицо прохладному ветру. Со склона холма эхом доносился стук молота по дереву — пока Харон заколачивал секции нового забора в землю, Гермес руководил процессом, балансируя на старой, чудом не разваливающейся под его весом ограде и ехидно красуясь в украденной у безразличного бизнес-партнёра шляпе. Гипнос на каждый удар молота откликался курицей — передразнивая Харона, колотил резиновой игрушкой по дереву подоконника, и та послушно издавала отрывистые крики. Загрей вздохнул и повернулся к Танатосу, с тоской кивая в сторону пресловутых бизнес-партнёров: — Это могли бы быть мы, если бы ты не проспал распределение обязанностей. Танатос постарался особо не показывать, что услышал, но задумчиво нахмурился — пытался понять, был ли в словах Загрея намёк на что-то большее. Он ведь не стал бы просто так проводить параллели с Хароном и Гермесом, да? Не стал бы. Всё в порядке. Тан выложил из раковины на столешницу небольшую гору крупных картофелин. — Прошу, господа. Пока Загрей смотрел на картошку с вопросом, Гипнос подтянул поближе мусорное ведро и вооружился овощечисткой. — Её надо чистить? — удивлённо спросил Заг, когда Танатос и ему протянул нож. — Конечно, — кивнул Гипнос, старательно орудуя инструментом — чистить клубни оказалось труднее, чем он помнил. Наверное, просто отвык. — Ты, что, совсем не умеешь готовить? — Как-то не возникало необходимости, — пожал плечами Загрей. — Дузе под страхом увольнения было запрещено пускать меня на кухню. И, кажется, как только я переехал на кампус, отец приказал избавиться от плит в общагах. — Вот почему их убрали… — осенило Гипноса. Танатос хмыкнул, перебирая под проточной водой листья салата. Он тоже помнил, как был озадачен, когда на третьем курсе обнаружил, что из общежитий убрали газовые плиты. Теперь-то он знал, что это было решение Аида — возможно, единственное, которое Танатос всецело поддерживал. — Так что, по-твоему, с моей матерью? — пользуясь спокойной минутой, спросил наконец Загрей. — А что с ней? — сразу любопытно спросил Гипнос. — Ну, ты сказал, что у неё что-то диссоциативное… — напомнил Заг. — Когда я читал письмо, в поезде. — Да, она определённо кукухой поехала, — вспомнив, кивнул Гипнос, полностью игнорируя деликатность темы. — Я бы предположил, что это просто диссоциативное расстройство личности, в быту известное как раздвоение, но знаешь… Люди с раздвоением личности не убегают из больницы в неизвестном направлении. Не всегда, но в девяноста процентах случаев. Гипнос поднял на Загрея многозначительный взгляд и опустил чищеную картошку в миску с водой. Он потянулся к столешнице за новой и кое-как, кряхтя и затрачивая непомерные количества энергии, достал. — И что тогда с мамой? — непонимающе пожал плечами Заг и тоже опустил чищеный клубень в воду. — Здесь всё немного запутанно. Обычно именно пациенты с диссоциативным расстройством извещены о существовании альтернативных личностей — о том, какие у них характеры, какие у них вкусы и какую жизнь они предпочитают вести. Личностям в системе важно наладить контакт друг с другом, чтобы избежать таких… потрясений. — То есть, Кора и Персефона — это две личности в одном теле? — покачал головой Загрей. — Вполне вероятно, — кивнул Гипнос. — Но если ты говоришь, что с диссоциативным расстройством люди обычно не убегают… — начал Загрей, задумчиво рассматривая чищеную картофелину в своих руках. — …В этом случае, я думаю, мы всё же имеем дело с диссоциативной фугой, — закончил Гипнос, бросая очередной клубень в воду со смешным бульканьем. — Как и при других диссоциативных расстройствах, человек переживает страшный стресс, который вызывает появление новой личности… — Никта сказала, что меня пришлось реанимировать при рождении, — вспомнил Загрей. — Значит, из-за этого мама решила… Из-за этого появилась Кора — это она решила сбежать из больницы, потому что думала, что я не выжил. — Возможно, твоё рождение стало последней каплей, что и привело к срыву, — согласился Гипнос, не обращая никакого внимания на строгий взгляд брата сверху. — Личности, появляющиеся вследствие расстройства, как правило осознанно или подсознательно ставят своей целью заботу об основной. — …Поэтому Кора так хотела оказаться в безопасности, поэтому она убежала из Англии, — кивал Загрей. — Одно неясно — как она узнала о существовании Персефоны? — задумчиво склонил голову Гипнос. — Так же, как обычно личности узнают друг о друге? — предположил Загрей. — Кора и Персефона просто… сосуществуют в одном теле? — Нет, диссоциативная фуга — это один из частных случаев амнезии, — помотав головой, принялся объяснять Гипнос. — Кора ничего не могла помнить о том, как была Персефоной — все воспоминания о её прошлой личности… Повисла пауза. — …Стёрлись? — осторожно спросил Загрей. — Нет, нет, что ты! — поспешил успокоить его Гипнос. — При диссоциативной фуге наступает обратимая амнезия — в большинстве случаев, по крайней мере. Воспоминания просто… упакованы, запрятаны глубоко внутри. Если Кора вспомнит всё, что случилось с Персефоной, все её привычки, все её выборы, всё, что привело к травме — тогда ей придётся снова пережить этот ужасный момент. Она не готова снова подвергать себя этим страданиям. Она не хочет вспоминать. — И когда она будет готова? — Не знаю. Обычно это состояние длится несколько дней, может быть месяцев, реже — лет… Загрей замер, совершенно перестав обращать внимание на окружение. Он зажмурился, сосредоточенно хмурясь, и попытался не пустить в голову пугающую мысль, но сомнение уже успело засесть где-то внутри скользким червём. В сердце резко потяжелело. Паразит съедал надежду изнутри. — Прошло двадцать лет, — пробормотал он, сверля взглядом пол. Танатос положил ему руку на плечо, крепко сжимая. — Значит, за двадцать лет не случилось ничего, что подготовило бы её к встрече с воспоминаниями Персефоны, — настойчиво ответил он, твёрдо и решительно вытягивая Загрея из уже начавшего зарождаться отчаяния. — Он прав, — кивнул Гипнос. — Кора могла обрести стабильность, когда её убрали из розыска, но это не значит, что она чувствует себя в безопасности. У неё нет никакого повода возвращаться в прошлую жизнь. Что она там найдёт? Пустоту и разруху, учинённую её же собственными руками. — Но если она узнает, что я жив..? — робко предположил Загрей. — Какая разница? — устало вздохнул Танатос и ободряюще потрепал его плечо прежде чем отпустить. — Ты же не сдашься, пока она не узнает. Там и посмотрим, что будет. Загрей с улыбкой кивнул, снова принимаясь за чистку картошки. Всё верно — нельзя задумываться о будущем. Чем больше ты думаешь, тем больше начинаешь ожидать. Чем больше ожидаешь, тем больше разочарован. Надо получать удовольствие от того, что происходит прямо здесь, прямо сейчас. И Загрей очередную картофелину положил в уже почти переполненную миску. Надежда всё-таки оказалась сильнее сомнения. — Дочищайте без меня, — покачал головой совсем измождённый Гипнос. Лезвие овощечистки в его непослушных, медленно слабеющих руках отказывалось даже поддевать толстую кожуру и просто скользило по поверхности картофелины. Гипнос отложил надоевший инструмент и, шаркая ушастыми тапочками по полу, направился к выходу из кухни. — Пойду искупаюсь. — Не усни, — строго предупредил Танатос, возвращаясь к нарезке ингредиентов для салата. — Нет, это просто катаплексия, — с усталой улыбкой махнул рукой его близнец. — Аккуратнее на лестнице, — обеспокоенно заметил Загрей, дочищая последнюю картофелину. — Обязательно, — кивнул Гипнос, исчезая за деревянной дверью. — Так какое у нас на сегодня меню? — тут же переключил своё внимание на готовку Заг. — Жаркое с бараниной. — Танатос хлопнул ладонью по куску сочного красного мяса на разделочной доске. — И Цезарь. Может, даже что-нибудь на десерт, если время останется. Надеюсь, картофель, мясо и лук ты пожарить в состоянии? Нарезать только не забудь. — Конечно, — тряхнул головой Загрей, сразу же принимаясь за художественное вырезание по клубню. — Без фанатизма, — холодно осадил его Тан, специально под жаркое освобождая от куриного филе большую сковороду. — Следи и скажи, когда будет готово. — Обычно когда пожарная сигнализация начинает орать, тогда и готово, — пожал плечами Загрей. Он всё ещё был погружён в размышления о матери, и Танатос уже хотел опровергнуть его последнее утверждение, но решил сначала дать другу время переварить услышанное. Почему-то казалось, что было бы легче, будь сейчас вечер. Под покровом темноты такие новости воспринимаются и обрабатываются по-другому. Но был самый разгар рабочего дня, и Гипнос, словно бомбу, бесцеремонно сбросил на Загрея возможный диагноз его матери, а сам ушёл отдыхать как ни в чём не бывало. Танатос чувствовал теперь своим долгом отговорить брата от работы по специальности. И Загрей, кажется, то ли осознал тоже, насколько ненадёжный источник представляет из себя Гипнос, то ли успокоил тревогу за размеренным нарезанием мяса и картошки, но постепенно сквозь тяжёлую задумчивость к нему возвращалась прежняя целеустремлённость. Когда Танатос спустя полчаса наконец смешал правильную заправку для салата и обратил внимание на странный запах, на плите уже чернели обуглившимися краями кусочки мяса и картофеля. — Что ты творишь? — Он бросился убавлять огонь — Загрей в попытке сэкономить время принялся жарить на самом сильном. — У тебя же всё сгорит снаружи и будет сырое внутри! — Это называется «баланс». — Загрей поднял на него непонимающий взгляд. — Это называется «повар-дебил». Танатос осмотрел масштабы бедствия. Не то чтобы он со своими мизерными кулинарными навыками мог сотворить что-то более съедобное, но он хотя бы понимал базовые законы физики. Лук и картошка пригорели к сковороде с антипригарным покрытием, а мясо скукожилось и посерело везде, где не почернело. Тан пошаркал по сковородке деревянной лопаткой пару раз, стараясь игнорировать Загрея — тот, успешно учинив беспредел вместо жаркого, спокойно себе сидел на подоконнике и приглядывал за процессом опасливо, но с долей совершенно детского любопытства. Танатос, вздохнув, сдался. — Тогда сделаем ризотто, — покачал головой он. — Давай пропустим лишние шаги и сразу приступим к вину, — махнул рукой Загрей. — С чего ты взял, что в ризотто есть вино? — с холодным равнодушием спросил Тан, сковородку с горелыми зачатками жаркого убирая с плиты. — Это итальянское блюдо — конечно же там есть вино! — В блюде, а не в тебе. Вот. — Танатос поставил рядом с плитой пачку риса, бутылку оливкового масла и пару бульонных кубиков. Вином решил не рисковать. — Будь добр, обжарь сначала рис, потом отвари в бульоне. Это ты сможешь сделать? Загрей кивнул. Тан мало ему поверил — и как знал, что не зря. Он отошёл буквально минут на пять, может, десять, чтобы спросить у Лахесис, куда можно деть неудавшееся жаркое. По возвращении его на кухню всё помещение заполнял отвратительный горьковато-тёплый запах растительного масла. На плите стояла кастрюля, рядом с плитой стоял безмерно довольный собой Загрей и уже готовился закидывать бульонные кубики. Полная кастрюля медленно закипающего оливкового масла с — ни больше, ни меньше — целым килограммом риса. Настоящего Карнароли. Танатос завис на некоторое время над плитой, силясь понять, наяву ли происходит весь тот ужас, что предстал его глазам. Заг всё стоял рядом, глядя на него не без гордости за своё творение, с этим невысказанным нахальным «Ну давай, попробуй, скажи, что и тут что-то не так» на губах. Лахесис его убьёт. Сначала Харон, Гипнос и Мегера, а сразу после них — Лахесис. — Скажи мне, ты учился готовить по пародиям на кулинарные шоу? — Храбро с твоей стороны предполагать, что я вообще учился готовить. — Потрясающе. Это что? — Рис. Варится. — Тебе сказано было рис сначала обжарить, потом отварить. Не одновременно. — Да ну зачем столько лишних шагов? Время не резиновое. Ещё и ингредиенты переводить. — Зачем ты риса тогда столько положил, если тебя так ингредиенты заботят? Тут полкило за глаза хватит. — Так он же ужаривается. Танатос впервые за долгое время почувствовал желание причинить физический вред кому-то кроме Гипноса. Кастрюля была слишком идеального размера, чтобы кое-чью голову окунуть в горячее масло. — Рис разваривается. — Зачем вообще так всё усложнять? Все эти ваши ризотты, жаркие — взял лука и жри, скотина. — Я рад, что ты непривередливый, но некоторые здесь родом из интеллигентной семьи. — Я тоже, и что? — Смешай пока салат, интеллигент доморощенный. Тан осторожно процедил страшный масляно-рисовый суп через сито, пытаясь придумать уже подрумянившейся крупе хоть одно человеческое применение. Да, он сам этого хотел — доказать Лахесис, что повара из них никакие. Однако лишать сестёр жилья и здоровья в его планы совершенно не входило. Согласно рекомендациям всё той же Лахесис, Танатос переложил мясо с картошкой в огромный глиняный горшок и поставил адское варево в духовку. Заг сосредоточил своё внимание на так и не смешанном Цезаре, осматривая подготовленные ингредиенты. — Тан? — осторожно позвал Загрей, поворачиваясь к плите, где возился с противнями и горшком Танатос. Тот даже не посмотрел в его сторону, только замер, внимательно слушая. Заг понял: одно неправильно сказанное слово — и можно прощаться с головой. — Разве курица и гренки не должны быть тёплыми? Танатос глубоко вдохнул и в ответ удостоил его лишь долгим, тяжёлым вздохом. Хлопнула дверца духовки. — Я не говорю, что я тут шеф-повар, — сразу поторопился объясниться Загрей, — но когда я последний раз ел Цезаря, курица и гренки там были тёплыми. — Хорошо, — смиренно ответил Танатос, не найдя в себе энергии на работу с возражениями — все его силы сейчас уходили на то, чтобы не совершить убийство в состоянии аффекта. — Допустим. Будь по-твоему. Почему бы и нет. Какая разница. Он достал из посудного шкафчика небольшую стеклянную миску, в которую нарочито плавными, размеренными движениями переложил поджаренные кусочки куриного филе и хлеба. Отворил скрипнувшую дверцу микроволновой печи и уже развернулся к ухмыляющемуся Загрею, чтобы спросить, доволен ли он теперь. Закрыл микроволновку резким движением, даже не глядя себе за спину, и замер — вместе с хлопком дверцы раздался подозрительно звонкий, болезненно-звонкий звук. Заг посмотрел на Танатоса почти испуганно, ожидая увидеть похожую эмоцию на его лице, но в ответном взгляде встретил только какое-то надрывное безразличие, молящее о помощи и одновременно саркастическое «Только не говори, что я сейчас обернусь и увижу то, о чём я думаю», но в то же время полное осознание всего, что только что произошло. Сквозь абсолютную тишину, повисшую на кухне, только журчала где-то вода, пели на улице птицы, шелестел раскинувшийся за холмом лес и ритмично забивал секции забора в землю Харон. Наконец Танатос обернулся — стекло дверцы микроволновки не пострадало, зато внутри курица и гренки смешались с тем, что осталось от несчастной тарелки. Тан наградил мясо с хлебом таким разочарованным взглядом, что Загрей съёжился, не в силах даже представить, что на него сейчас обрушится. Танатос набрал побольше воздуха в лёгкие, и Заг уже приготовился к худшему. — Отвари, пожалуйста, рис в молоке, — наконец выдохнул абсолютно спокойно Тан, и Загрей, облегчённо улыбнувшись, с радостью кивнул и охотно кинулся исполнять просьбу. Пока Танатос скрупулёзно отделял ингредиенты салата от осколков, Заг отварил ту часть крупы, на которую хватило молока. Затем Танатос торжественно вручил ему венчик и целую миску белков, в то время как сам принялся колдовать над получившейся кашей. Наконец-то неуёмная энергия Загрея была пущена в нужное русло, потому что за считаные минуты вязкая жижа в миске превратилась в огромное и пышное белоснежное облако. Тан, вооружившись лопаткой, медленно выгрузил его в ароматную смесь из риса, молока, желтков, сока и цедры лимона, сахара и специй. Смешал всё плавными, осторожными движениями, стараясь сильно не побеспокоить белки. Загрей перелил содержимое кастрюли в большую керамическую форму для выпечки, которая заняла почётное место в духовке, едва Танатос извлёк обратно на божий свет глиняный горшок. Салат был смешан, горячее — готово, десерт — поставлен в духовку. И Загрей вдруг ощутил совершенное гармоничное спокойствие тихого деревенского лета, кусочек которого наконец удалось отхватить и им. Могло бы быть и хуже, намного хуже, но под конец им даже удалось сработаться. Заг уже даже поднял руку, чтобы дать Танатосу «пять», но застыл на месте. Они оба застыли, слушая, как гробовую тишину за их спинами пронзает звонкий и ритмичный стук капель о кафельный пол. Когда им наконец хватило смелости посмотреть назад, Загрей и Танатос задумчиво уставились на пол, где обнаружили медленно растекающуюся лужицу воды. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап-кап. Кап-кап-кап-кап-кап-кап… Редкие капли превратились в тонкую журчащую струйку. Загрей и Танатос медленно и плавно, так слаженно, что позавидовали бы лучшие пловцы-синхронисты, подняли головы, следя взглядом за струёй воды, вытекающей из патрона единственной лампы, вкрученной в потолок. — У вас, это… — осторожно и тихо прошептал Загрей, чуть наклонившись к Тану. — У вас часто лампочки вот так протекают? — Нет, нет, не часто, — махнул рукой тот, тоже не повышая голоса и не сводя взгляда с патрона. — Только когда Гипнос принимает ванну. И двое, стараясь не совершать резких движений, но и не задерживаться, живо эвакуировались с кухни, с каждой секундой грозящей обрушиться на их шальные головы, и бросились на второй этаж, где в ванне благополучно задремал, оставив кран открытым, Гипнос. Одну аварийно-спасательную операцию, десяток собранных с пола литров воды и два усталых тела спустя последствия потопа наконец были ликвидированы. День, когда кухонному потолку с протекающей лампой было суждено рухнуть, пока не наступил, и Танатос с Загреем, довольные собой, спустились обратно накрывать стол. Пока они возились с Гипносом, рабочий люд начал стекаться к обеду. Гермес, с ногами забравшись на стул, не умолкая щебетал о какой-то речке в каком-то лесу неподалёку, Харон молча смотрел за его рассказом, Мегера наконец откинулась на спинке стула — роскошь, которую она не могла себе позволить весь день, пока разъезжала по полю на лошади, следя за тем, чтобы ни одна овца не отбилась от стада. Клото и Лахесис, уже который день занимавшиеся монотонным перестирыванием овечьей шерсти, извлечённой с чердака, расслабленно и с удовольствием слушали Гермеса, наслаждаясь новизной его спокойной дружелюбной живости. Обе сестры начинали понимать, что их брат нашёл в этом юноше. Наконец, подали обед — так и не разогретый салат и уже успевшее слегка остыть на окне жаркое, торжественно внесённое в гостиную прямо в горшке. Комнату наполнил приятный аромат запечённого барана. — О, мясо на углях, — добродушно отшутилась Клото, завидев чернеющие края кусочков баранины и уже накладывая себе на тарелку. — Мои комплименты поварам! Лахесис скорее сдержанно улыбнулась, остальные тоже воздержались от комментариев. — Преждевременные выводы, — аккуратно предупредил младшую сестру Танатос. Клото уже хотела отмахнуться от него с прежней озорной улыбкой, но положила в рот немного жаркого. По мере разжёвывания едва тёплого мяса все приятные эмоции медленно утекли с её лица, оставив почти что детскую обиду, чуть надутые губы и полный разочарования взгляд куда-то в сторону. Наконец, она кое-как проглотила резиноподобную баранину. — Ребят, знаете, — начала девушка, — у нас в шкафчике пакетик лежит с белым таким порошком. Это не мука — и даже не кокаин. Это соль. Гермес, начавший трапезу с жаркого, уныло взглянул на свою тарелку, затем на салат, затем на Клото, затем снова на свою тарелку и украдкой, словно пытался не показаться грубым, наложил себе Цезаря — последовал примеру Мегеры, сразу решившей даже не притрагиваться к обугленному жаркому. Увы, её это не спасло. Повисшую над столом мрачную тишину нарушил неприятный до мурашек хруст явно не салата — все, включая саму Мег, резко встрепенулись. Множество мыслей, разнящихся от «просто кость попалась» до «зуб сломался», успело пронзить сознание всех находящихся в комнате. Лахесис уже встала из-за стола, готовая оказывать первую помощь бедолаге, когда Мегера наконец извлекла изо рта раскрошившийся осколок. Девушка застыла, рассмотрев кусочки стекла на ладони без какого-либо энтузиазма, и, не спеша выражать хоть какие-либо эмоции, лишь подняла взгляд исподлобья на сидевших напротив горе-кулинаров. — Это что ещё такое? — не столько возмущённо, сколько непонимающе спросила Мегера. — Витамин С. — Ни одна мышца на лице Танатоса не дрогнула. — От слова «Стекло». — Ах, да, ну конечно же, — покивала Мег, скептически сжав губы, под аккомпанемент из плохо сдавливаемого смеха Загрея. Он уже попытался уползти от прожигающего взгляда бывшей под стол, но Тан за шкирку удержал друга на стуле — их представление ещё не было окончено. Не без выхода на поклон. Лахесис, так и стоя за столом, осмотрела всех присутствующих и торжественно поклялась: — Ещё раз я этих двоих на кухне увижу, — начала она, показав в сторону отличившихся сегодня поваров, — вылетите у меня все вон. Гермес многозначительно посмотрел на Харона. Харон многозначительно посмотрел на Танатоса и Загрея. Танатос и Загрей многозначительно дали друг другу «пять». Мегера вышла прочь из гостиной, морщась недовольно от перспективы делить пастбище с двумя кретинами — но, наверное, лучше уж так, чем помереть с осколком тарелки в животе. Лахесис и Клото принялись убирать за собой. Гермес тоже полную еды тарелку понёс выбрасывать в ведро. — Как тебе вкусовая палитра, дружище? — поддразнил двоюродного брата Загрей. — О, кузен, должен отметить, вы двое превзошли сами себя, — с довольным лицом принялся расхваливать его Гермес, скрываясь в дверном проёме кухни. — Послевкусие изысканнее, чем у блюд, которые мне довелось отведать, когда мы с моим восхитительным бизнес-партнёром останавливались в одном из самых дорогих ресторанов Вены. Лучшие европейские повара не ровня вашему дуэту. Давно не ел ничего, что могло бы сравниться в роскоши с произведениями кулинарного искусства, которые мне выпала честь сегодня попробовать, — продолжал Гермес, вилкой соскребая с тарелки жаркое и салат, влажными комками падавшие прямо в чёрный мусорный пакет. — Я рад, что тебе понравилось, приятель! — радостно закричал ему вслед Заг. Харон решил последовать примеру своего верного помощника и тоже вышел из-за стола. «Десерт?» — спросил, осторожно улыбаясь, Загрей. «Я выбираю жизнь», — с долгим хрипом поморщился Харон. Наконец гостиная совсем опустела. Танатос сверился с напольными часами в углу — подходило время доставать пудинг. С чердака и на первый этаж спустился, зевая и топая зайцетапками по рассохшемуся дереву ступенек, Гипнос, придерживая на плечах одеяло. — Хорошо вздремнул! — сладко улыбнулся он, всем телом потягиваясь и падая на один из множества свободных стульев поближе к брату. — Я что-нибудь пропустил? — Ничего особенного, — успокоил его Танатос, смерив учинителя потопа косым взглядом. — Просто небольшое перераспределение обязанностей. — Неплохо, — заинтригованно ответил Гипнос. — И какие теперь обязанности у меня? — Дегустация десерта? — предложил Загрей. — Мне уже нравится, — довольно кивнул Гипнос. Танатос встал из-за стола и скрылся на кухне. Он оттуда явился только спустя несколько минут шумной возни, угрюмо держа целую огромную керамическую форму рисового пудинга — хотя Загрей даже не сразу узнал их собственное творение. Поставленный на стол десерт за время, проведённое в страстном жаре духовки, успел покрыться хрустящей коричневой корочкой, которая теперь в центре была раскочевряжена, словно яйцо, из которого только что выползла едва родившаяся на свет рептилия, возможно, даже не совсем земного происхождения. — А чего его так… это… — Всё ещё немного сонный Гипнос с опаской осмотрел представшее пред ним блюдо, расплывчатыми жестами пытаясь хоть как-то описать происходящее в форме. — Распидорасило? — подсказал Загрей, тоже искоса оглядывая пудинг. — Что приключилось с презентацией кушанья вашего авторства, о достопочтенный сэр? — наконец выразил свои мысли Гипнос. — Вытаскивал из духовки, немного сдали нервы, — бросив на столешницу полотенце, использованное вместо прихваток, монотонно объяснил всё ещё хмурый Танатос и сел к ним за стол. — Зато на готовность проверил. Приядного аппетита. — Может, я лучше… этого… не того?.. — попытался осторожно отказаться Гипнос, медленно выходя из-за стола. — Заткнись и пробуй. — Загрей взглядом пригвоздил его к стулу. Гипнос вздохнул, уселся поудобнее и любезно предоставленной ложкой подцепил немного воздушного пудинга. Сомкнулись губы вокруг холодного металла, и по языку разлилась горячая сладость свежей домашней выпечки — не обжигающая, но согревающая душу изнутри. Хрустнула корочка, расплавился по нёбу молочный рис, растеклось по рту пряное тепло. Прямо как нежные имбирные пряники в форме звёзд, которые пекла Никта, когда у неё было хорошее настроение. — И как? — тихо спросил Танатос, и, если знать его достаточно хорошо, можно было различить под льдом усталого безразличия осторожный, тщательно скрываемый интерес. — На вкус как любовь, — щурясь от удовольствия, прошептал Гипнос, уже протягивая ложку за следующим куском.***
— Поздравляю с воссоединением мой любимый дуэт на все случаи смерти! — ласково смеялся Гермес, когда их маленькая пастушья компания пополнилась по приказу Лахесис. Танатос, обеими руками держа столб от дорожного знака, измученно посмотрел наверх. Сверху на него точно так же измученно посмотрела восседающая в седле Мег. Совместно принятое решение гласило, что пока что Гермеса можно оставить в живых — хоть и вряд ли надолго. Ехидный шутник, совсем уж по-лисьи улыбаясь и обнимая посох Атропос, сидел рядом с Загреем на совсем недавно установленных Хароном ступеньках. Старшая из сестёр пометила на холме за домом местечко недалеко от раскидистого бука, где все постоянно спотыкались — слишком много корней старинного дерева и вросших в землю булыжников пряталось в высокой траве резкого спуска. Теперь же самое опасное место склона превратилось в маленький амфитеатр. На его согретых жарким днём деревянных ступенях уютно устроились Загрей с гитарой, блестящей на солнце струнами, ладами и лаком корпуса, Гермес, банка с черепашкой и поднос с остатками их по-пастушьи скромного ужина. Поле было дикой, неухоженной и неудержимой стихией, пестрящей нежными соцветиями, над которыми в едином сложном танце порхали бабочки, пчёлы, шмели. Трава драгоценными волнами чистого изумруда колыхалась на ветру, и, если повезёт, можно было заметить, как мелькают тут и там пушистые спины баранов и овец. Огромная глубокая синева неба раскинулась над полем, обнимая, и облака выделялись на ней такими чёткими краями, словно были сотворены рукой неизвестного художника — оттого всё окружающее казалось едва реальным, невозможным, фантастическим. Мало верилось, что во множестве домов, кучно разместившихся в долине, и в таких же небольших одиноких домиках, рассыпанных по холмам, её окружавшим, тоже кипела самая настоящая жизнь и плелись точно такие же запутанные судьбы. Мег, гордо восседая на гнедой кобыле, рассекала по лугу и щёлкала то и дело кнутом, и от звонкого свиста с громким хлопком в конце овечки моментально бросали идею побега на прошлое пастбище. Особо упорных переубеждал Танатос — алюминиевая стойка оказалась хорошим аргументом против витых рогов. Если верить Гермесу — а не верить Гермесу в таких делах было просто глупо, — Мойры пользовались загонным методом пастьбы. — …По две-три недели на одной стороне холма, потом переходят на другую, — объяснял он, посохом показывая в сторону второго пастбища. — Можно ещё выгонять на южную сторону, — добавил Гермес, указав на гладкое поле, раскинувшееся сбоку от дома, — но там опасно — скалистый обрыв, да и травы не так много, всё больше камни, знаешь. Это совсем на крайний случай… Голос юноши, свободно летящий ввысь, таящий в себе радостное тепло, с любовью рисовал интонацией холмы родной страны. Загрей слушал его задумчиво, мягко и тихо перебирая струны в унисон ветру и глядя в холмисто-лесной горизонт, куда вдруг так легко было дотянуться. Ногами приминая высокую траву, небольшую отару обходил Тан — не торопясь и неохотно подставляя последним вечерним лучам уже не такую изнурённо-блёклую тёмную кожу. Овец было немного, и в толпе пастухов нужды тоже не было. — Тебе разве не неприятно всем этим заниматься? — осторожно, с кислым привкусом вины спросил Загрей у кузена, кивая на посох в его руках. — Почему мне должно быть неприятно, босс? — добродушно улыбнулся тот. — Я пас скот всё детство. Это мои лучшие воспоминания. — Да, но… они могли бы быть совсем другими, если бы твой отец… не оставил вас с матерью там, в Ирландии. И ты бы мог жить совсем по-другому, если бы у него хватило смелости поступить честно, по совести. Моему ведь не хватило. Гермес вздохнул, не переставая расслабленно улыбаться. — Ты прав — местами. Сложно сравнивать моего отца с твоим. — Он замер на секунду, всматриваясь в небо — к горизонту клонилось солнце, медленно перебирая оттенки его шарфа. — Какая разница, мог я жить по-другому или нет? Я не хочу ненавидеть своё детство только потому, что оно могло сложиться иначе. Я рос вполне себе счастливым ребёнком! Может, я не полностью осознавал это, но мне нравится воспоминать мои детские годы. — Даже несмотря на отсутствие отца? — почти удивлённо спросил Загрей. — Я думал, ты пытался тянуться к нему. — Тянуться к человеку, затащившему в постель няню моего сводного брата, а затем бросившему её с сыном в ирландской глуши? Уволь, — добродушно рассмеялся Гермес. — Я тянулся скорее к обществу. Я не могу всю жизнь просидеть в глубинке — мне нужно бегать, общаться, что-то делать. Спешить — чтобы другим не приходилось. Но иногда приятно просто сесть вот так, и… — Юноша с ностальгически-нежной улыбкой обвёл посохом раскинувшийся перед ними пейзаж: шумящий на соседних холмах лес, мягко шелестящую траву, спокойно блеющих барашков. Загрей согласно кивнул. — Откуда мне знать, был бы я счастливее или нет, если бы всё сложилось по-другому? Заг, всё ещё задумчивый, хмыкнул. Он мог часами сидеть здесь и думать, что бы представляла из себя его жизнь, не взмахни на противоположном конце земного шара какая-нибудь бабочка своими воздушными крыльями. Но бабочка очень даже взмахнула крыльями, и ещё раз, и ещё раз — и мягко, трепеща, присела на плечо к Танатосу. Тот лишь бережно подцепил её пальцем, с тоской осмотрел пёстрый чёрно-жёлтый узор и неожиданно лёгким, почти грациозным взмахом руки проводил её прочь. Загрей ласково перебирал струны гитары, вспоминая тёплую и домашнюю мелодию старой народной песни. Гермес пел на чистейшем живом ирландском, и Заг изо всех сил старался ему подпевать — и получалось ведь. Гермес — как будто вечное летнее солнце, яркое и улыбчивое, выжигающее Тану глаза и кожу невыносимо. В закатных лучах так болезненно-остро пылает золото лавров Загрея — он же скорее нежные остатки тепла после жаркого дня, впитанные землёй и деревом. Молчаливая песнь светлячков в ночи. Прохладный шумящий лес силуэтом на горизонте. Свет в оставшемся далеко позади доме. Загрей полон жизни — от смоляных волос, разноцветных глаз, ярко-молочной кожи и до мельчайших движений. Единственный, кто обращался с Танатосом по-человечески, подсадил его на это ощущение свободы и жизни. Дал почувствовать себя не закованным более в кандалы. Он — тоже останется далеко позади. — От тебя вообще никак не спрятаться, да? — спросила Мег, подъезжая к ним на лошади поближе — копыта стукнули о камень и животное, вздохнув всем телом, неловко переступило на месте, стараясь крепко встать на неровную землю. — На каком бы языке человек ни говорил, ты любой выучишь, лишь бы было кого подоставать? Загрей на её колкость лишь ласково улыбнулся, нежно обнимая корпус гитары. — О чём ты говоришь, — фыркнул Танатос, — этот идиот с булыжником подружится. Да даже если и не подружится, булыжник сам к нему потянется. И все трое повернулись к нему одновременно, словно каждый пытался предупредить Тана, что этими словами он сам себе же яму роет, но он проигнорировал их всех намеренно и, вытянув руку со столбом, принялся собирать отару. Мегера, уже хотевшая ласково обозвать его булыжником, решила отложить это дело — действительно, пора было гнать овец и лошадь в хлев. Вниз по гладкому склону холма, по тропинке и затем пару сотен метров вверх по асфальтовой дороге к тёплому деревянному сараю. Следя, чтобы никого не сбила машина, Мегера тихим шагом ехала на лошади по правую сторону от медлительного стада. Тан, внимательно осматривая дорогу, шествовал слева и нёс одной рукой алюминиевую стойку, словно лёгкий деревянный посох. Сзади, подгоняя отстающих, резво шагали Гермес и Загрей. Уже без гитары, так звонко в сгущающихся сумерках их дуэт снова пел что-то фольклорное и яркое — про страну молодых, где нет ни голода, ни болезней, ни разрухи. Про любовь, древнюю и вечную, преодолевающую все преграды. Про зелёный и свежий, сияющий бесконечным летом мифический мир, куда песнью сирены зовёт нежный голос — только преступи черту, только протяни руку сквозь туман, и с благословения богов никогда более не испытаешь ничего, кроме счастья. Загрей — личное чистилище Танатоса, его карма и его возможность исправить все свои грехи. Пускай делает с ним что хочет, пускай тащит его куда хочет. Но как же тонко и остро тянула тоска в груди при мысли о том, чтобы удержать его рядом с собой любыми способами. Не отпускать. Утащить как можно дальше — уговорить всеми правдами и неправдами остаться здесь, в этом маленьком мире бесконечного блаженства. Никому и нигде больше они всё равно не нужны, здесь их дом, здесь то состояние полного покоя, к которому всегда стремится всё во Вселенной. …Вот почему он тогда, пять лет тому назад, так поступил — вот почему посчитал себя вправе забрать, похитить, упрятать где поукромнее. Танатос осудил невиновного человека — человека, чьи помыслы были чисты. Человека, который не хотел причинить ему вреда, он только хотел сделать как лучше. Он взрослее, он знает, как правильнее. Не бывает счастья без горя, не бывает радости без боли. Надо было просто слушаться старшего, просто молчать и терпеть. Надо было просто… Мегера с высоты лошадиной спины и собственного немаленького роста озирала медленно затекающее в хлев стадо, пересчитывая головы. Утративший надобность кнут, скрутив, удобно повесила на ремень своей кожаной куртки. Загрей всё так и бегал вокруг отары, посохом Атропос подгоняя несчастных овечек, то собирая стадо слева, то не давая ему расползтись вправо, и на лице его играла эйфорическая улыбка человека, у которого вдруг начало получаться что-то, что другим приходится долго и мучительно изучать. — Из тебя выйдет прекрасный пастух, кузен! — подбадривал его Гермес с абсолютно лукавым прищуром. — Хочу увидеть его лицо, когда он узнает, что стадо и без нас прекрасно надрессировано заходить в хлев, — тихо проворчала Мег, не сводя с Загрея сосредоточенного взгляда. — Скажешь ему — я тебе хирургическим образом колени и локти поменяю местами, — пригрозил Танатос, тоже пристально наблюдавший за прыткой юностью, фонтаном лившейся из разноглазого обормота. — Хм, — не без доли любопытства в голосе ответила девушка, но в голове словно бы поставила галочку — эксперимент удался, теория подтвердилась.***
Утро в доме у Мойр было мягким и тёплым, даже если за окном сгущался холодный туман. И всё равно это был не такой туман, как дома, как на кампусе. Там он казался чуть ли не хищным, мутной завесой на целый день накрывая весь город. В тумане Загрей привык чувствовать себя одиноким — и теперь медленно отвыкал, впуская в сердце так быстро ставший родным размеренный уют фермерской жизни. Он оценивал себя здраво и хорошо понимал, что, как и Гермес, не протянет долго в таком замедленном темпе. Но Танатос был прав. Иногда даже кому-то вроде Загрея передышки всё-таки нужны. После ночного бодрствования в доме Никты резкий переход на распорядок дня, свойственный жаворонкам, никому не дался легко. Сонливость ещё не совсем прошла, и Заг всё ловил себя на желании забраться обратно на чердак, сильно похорошевший после приборки и ремонта. Мегера постелила на полу овечью шкуру, куда выгнала Загрея с Танатосом — они не жаловались, спокойно спали на своих же мягких сумках, кутались в шерстяную шаль Никты в плавно качающемся свете лава-лампы, купленной тогда по скидке и заменявшей им теперь ночник. Мег в свою очередь согласилась спать на одной кровати только с Гипносом, кладя его тщедушное тельце себе под голову — тот во сне прикидывался послушной подушкой и не пинался. Не то что Заг, раскидывавшийся по всей доступной площади звездой. Но Танатос, в отличие от Мег, совершенно не жаловался, даже когда просыпался посреди ночи от удара ненарочно закинутой на него конечности. То, что Гермес больше не спал с ними на чердаке, ребята заметили довольно быстро — ещё во вторую ночь он упал вместе с ними на кровать, но наутро его уже и след простыл. Вопросом, где же он теперь ночует, компания задавалась недолго. Одним утром шальной горный ветер приоткрыл дверь спальни Атропос, где на кованой кровати с мягким матрасом и белоснежным бельём ручной работы спал Харон — а под боком у него, свернувшись клубочком, лежал обладатель короткого кремового платья и непомерно озорной даже во сне улыбки. Костлявая серокожая ладонь Харона покровительственно покоилась у него на плече. Мимо спальни Атропос в то утро прошли все, и искру яркого шарфа — пускай даже краем глаза — уловили тоже все, и по единодушному согласию о странном содержимом кованой кровати не было сказано вслух ни единого слова. И всё-таки, встречать утро в одиночестве на кухне было слишком приятно, чтобы вот так просто обменять этот чудесный прохладный покой совсем молодого дня на пару лишних минут в горизонтальном положении, пускай даже и на непомерно мягкой и тёплой овечьей шкуре. Ностальгическая горечь кофейного аромата, тихое шуршание пакета, босые ноги по холодному кафелю — украдкой и в то же время так по-хозяйски. Но Танатос всё равно явился на кухню вопреки всем попыткам Загрея не наводить шума. Не то чтобы его присутствие не приветствовалось — вовсе наоборот. По многим причинам, если честно, но главной из них было то, как легко затихал неприятный голос в голове Загрея, твердящий, что нельзя сидеть на месте, требовательно вопрошающий, какого хрена это они до сих пор не в Салониках, ругающий за попытки отдохнуть вместо усердных поисков, твердящий, что всё равно ничего не получится и мать его не вспомнит. Заг понимал, что ему нужно побыть наедине со своими мыслями, отрефлексировать всё произошедшее и всё грядущее, но из-за внутренней паники ничего не получалось — пока не приходил Танатос и все мысли, что были у Загрея, не падали вниз, словно подстреленные птицы, сразу же благоговейно затихая. — Мне тащить огнетушитель? — устало вздохнул Тан, зацепившись взглядом за гейзерную кофеварку в руках у Загрея, находившегося на небезопасной дистанции от газовой плиты. — Ну, раз ты считаешь, что я настолько горяч — пожалуйста, — пожал плечами с игривой улыбкой Загрей, завинчивая верхнюю половину кофейника. Танатос закатил глаза и вышел с кухни прочь. Сел за стол и тяжёлую голову уронил на столешницу, слушая, как на кухне медленно закипает, бурля, вода в нижней половине кофеварки. Через воронку, через плотный слой кофе, насыщаясь — вверх. Процесс создания напитка завораживал. Как из воды и жареных, молотых в порошок бобов получается что-то настолько мощное? Как весь вкус и все воздействующие на организм вещества и соединения не уничтожаются за время длительной обработки? Впрочем, если так размышлять, то получалось, что кофе — это чай. Танатос запретил себе думать дальше в этом направлении — он не хотел лишиться последнего удовольствия, которое у него осталось в этом мире. На пасмурном небе, просвечивая сквозь туман, воцарилось ещё совсем рассветное солнце. У них было не так уж много времени утром — где-то через час обычно просыпались сёстры, торопливо приводились в порядок и шли выгонять на пастбище овец. Даже теперь, при наличии едва ли добровольных, но старательных помощников, Мойры продолжали по старой привычке вставать ни свет ни заря, чтобы, занимаясь другими делами по дому, краем глаза контролировать весь процесс выпаса животных. После того злополучного обеда, впрочем, ничего удивительно в их недоверии не было. За окном тонко и прохладно пели птицы, поздравляя переживших ночь без сна и приветствуя рано встающих. Мягкие солнечные лучи падали, пробиваясь сквозь туман и льняные занавески, на остывшие половые доски, на выцветшие обои, на массивный обеденный стол, на замершие посреди работы прялку и ткацкий станок, как будто сёстры отошли всего пять минут назад, спеша вернуться и с очередной задорной песней продолжить. Их компании не должно здесь быть — у Танатоса не получалось найти ни единой причины, почему они посреди лета оказались в этой итальянской глуши. И тем не менее. Это ломало мозги изнутри. Видимо, они с Загреем были не единственными, кто с утра пытался украсть себе немного свободного от рабского труда времени. Мегера спустилась в гостиную молча, источая запахи зубной пасты и шампуня, из которых тонко сплетался этот строгий и свежий аромат чистоты, не задавленный пронзительной тяжестью духов. Тан попытался представить её без всего этого обмундирования — без рассеянных по телу и одежде шипов, без ярко-розового макияжа, без вечного тугого хвоста. Так она ложилась спать — уязвимая, неприкрытая. Это тоже в своей степени доверие. Высшая награда за многолетнее молчание. Загрей поставил на стол три маленьких кофейных чашки — изящный фарфор с боками, пёстро цветущими, словно лесной луг. Мегера осмотрела их не без скептицизма, но вздохнула, смиряясь, и всё-таки позволила угостить себя порцией кофе, исподлобья поглядывая на бывшего, с такой довольной улыбкой разливающего напиток из кофеварки. Дом постепенно просыпался — поскрипывали половицы под пятками, шумел дверной замок в ванной комнате, били струи душа об эмалированную ванну. Всё это было далеко, сверху. Трое в гостиной молча, небольшими глотками пили кофе, давая прохладному утру просочиться в самые глубокие слои души. Это всё, что у них сейчас было, и это всё для них, только для них. Их неторопливое кофепитие добрым дружеским смехом прервали Гипнос и Гермес, спускающиеся со второго этажа. Бодрый и улыбчивый Гермес, направо и налево желая всем присутствующим доброго утра, гордо водрузил банку с черепашкой на стол, пока Гипнос исчез на кухне, чтобы вскоре возвратиться с нарезанным огурцом на блюдечке. Аккуратно уложив банку набок и отвинтив дырявую крышку, приятели по очереди принялись скармливать улыбающейся рептилии огуречные кружочки. — …Но должна же быть у вас какая-то дико интересная история? — прыгающим от восхищения голосом спросил Гипнос, продолжая начатый ещё по пути в гостиную разговор. — Не-а, — решительно помотал головой Гермес. — Нет никакой интересной истории, босс. Мы ходили по торговому центру с моим бизнес-партнёром, и я увидел черепашку в витрине зоомагазина, и так получилось, что у меня с собой не оказалось денег… так что мой уважаемый бизнес-партнёр просто подарил мне её! — словно бы до сих пор удивлённый необычной добротой Харона, пожал плечами он. — Не просто так, конечно. В честь выпуска из школы. Но всё равно! — Это ли не любовь? — мечтательно вздохнул Гипнос, обеими руками подпирая голову, пока Загрей с умилённой улыбкой кормил хрумкающую огурцом черепашку. — Если тебе интересно моё мнение, — начал Гермес, наблюдая за ними, — необязательно у всего должна быть какая-то интересная история или причина, знаешь, босс. Некоторые вещи есть просто потому, что они есть — и им не нужен на то повод, да, Хелли? — Юноша ласково подмигнул черепахе. — То есть, она просто рядом и тебе это просто нравится? — упростил его высказывание Гипнос. — Конечно! — Я как-то отвык от такого. Черепашке не нужно было стараться, чтобы заслужить любовь тех, кто ей был дорог, и это удивляло Гипноса. Впрочем, она и так была идеальна. Триста грамм морщинистой мудрости и нежной, неспешной привязанности. Где бы она ни была — на природе, на чердаке, на коленях у Гермеса в машине или вот так на столе, — ничто её не волновало и не напрягало. Вокруг менялся огромный мир, куда-то неслись люди, машины, деревья. Хелли это не тревожило. Гермес всегда был рядом, и она всегда была рядом с Гермесом, когда бы он ни захотел отдохнуть от этой нескончаемой суеты вокруг. Всё-таки, приятно иметь такую большую банку — такой пузырь спокойствия, где до тебя не дотянется внешний мир. Загрей медленно начинал чувствовать, что не хочет уезжать из Сарентино.***
Иногда Лахесис уезжала на всю ночь. Из трёх сестёр она была той, у которой лучше всего получалось управляться с магазином — возможно, потому что она не позволяла никому больше. Бухгалтерия, выкладка товара, управление поставками, общение с клиентами — ведение бизнеса было у неё в крови, хотя Лахесис прекрасно понимала, с какими небольшими масштабами работала, и посему никакого желания расширяться у неё не было. В одиночку управляться с их маленькой уютной лавкой было легче. Она продавала шерсть и ткань почти всегда одним и тем же заказчикам — таким же мелким предприятиям, которые таким же огромным шрифтом писали «100% ручная работа» на всех своих ценниках, чтобы хоть как-то привлечь покупателей. Лахесис совершенно точно не хотела расширять их маленький бизнес — просто потому что было некуда. Они и так еле выживали на рынке, который подмяла под себя индустриализация. Она могла радужно улыбаться самой себе в зеркало, покупателям, сёстрам, но знала, что долго обманывать их не сможет — Лахесис плохо понимала, почему они до сих пор не ушли в полный убыток, почему у них до сих пор есть деньги на содержание не только овец, но и самих себя. Но с каждым месяцем цифра дохода медленно и плавно уменьшалась, и Лахесис была даже рада, что Атропос ничего не понимает в экономике — она, в отличие от сестры, не умела врать себе. Она бы сразу продала овец и бросилась бы искать другую работу, стабильную, которая позволит прокормить их с Клото. В этом была вся Атропос — она бы долго грустила, по ночам украдкой тоскуя по прядению, ткачеству, по мирным пастушьим денькам, но ни за что не стала бы держаться за убыточный бизнес только потому, что так считал нужным давно сгинувший отец. Атропос была резкой и торжественно-неотвратимой. Лахесис всё-таки умела ждать чуда. Оставалась в магазине, чтобы повышивать в тишине и спокойствии, так и засыпая за компьютером в тесной подсобке на неудобном стуле, подложив под голову клок мягкой овечьей шерсти. Она бы хотела примерить на себя сказочный образ одинокой страдалицы, которой на плечи взвалили тяжкий труд по содержанию магазина и против которой обратился весь мир. На самом же деле даже усилий одной Лахесис было слишком много. Сердце съедала горечь осознания того, что она впустую тратит время и нервы, только растягивая страдания обречённого на смерть. Иногда Лахесис уезжала на всю ночь — туда, где ей снились горькие сны. Гипнос сегодня помогал Харону и переклеивать обои и после двух часов изнурительного таскания ведра с клеем пошёл «вздремнуть» — уже давно убрали со стола после ужина, а он так и не проснулся. Харон и Гермес вместе куда-то исчезли сразу после того, как все овцы были пересчитаны и загнаны в хлев, и Танатос, Загрей и Мегера остались без дела. Спать особо не хотелось — они так и засели в гостиной за столом. Танатос из вежливости слушал Мег, которая — тоже из вежливости, чтобы заполнить тишину — рассказывала ему, кажется, сюжет какого-то фильма. Загрей плохо слышал с кухни. Он уже по привычке заварил им кофе на троих. Три фарфоровых блюдца, три нежно-цветочных чашечки, три одиноких души и осторожно прислонённый к ребру столешницы алюминиевый столб. Хрипло били одиннадцать вечера старинные напольные часы. Нужно дорасти до определённого уровня интеллигентности, чтобы наслаждаться такими печально-культурными посиделками. Загрей почти уже допил свою чашку кофе, когда внимание его привлёк книжный шкаф, деревянные полки которого чуть прогибались под весом старых книг с потёртыми, оторванными с концов, выцветшими корешками. Сверху на ровных ребристых рядах лежали никому не нужные газеты, пёстрые схемы для вышивки, вязаные крючком кружева, клубочки шерсти, мотки нитей, разнообразные инструменты для шитья, глянцевые учебники в мягких обложках. Всё домашнее, обычное — и на одной их верхней полок, зажатая между деревом и картоном обложек, лежала большая плоская жёлтая коробка с красной надписью сбоку. В такие обычно пакуют настольные игры… Загрей, не слушая пустые реплики, которыми устало перебрасывались Танатос и Мегера, подошёл к книжному шкафу и, привстав на носочки, попытался дотянуться до жёлтой коробки. Надпись была, кажется, на немецком, но прочитать не получалось — так и хотелось подтянуть к себе, вот ещё чуть-чуть и он дотянется, совсем немного, парочку сантиметров… Заг взялся одной рукой за полку пониже, как-то неловко пытаясь оттолкнуться, но ничего не добился. На его очевидные потуги ни Мег, ни Танатос не отреагировали — не успели, потому что в гостиную по лестнице спустилась Клото. Девушка почти испуганно замерла, пойманная с поличным, и неловко сделала шаг назад, на ступеньку обратно, но тут же решила сделать вид, что ничего из ряда вон выходящего не происходит, и направилась в прихожую. Озадаченный Загрей проводил её взглядом. Мегера с вопросом посмотрела на Танатоса, тот равнодушно пожал плечами, и она решила сама окликнуть Клото: — Ты куда-то собралась? Девушка замерла в проходе прихожей, одной рукой зацепившись за косяк и чуть ссутулившись. Она привычное льняное домашнее платье сменила явно парадным — алое кружево розами вилось на чёрном фоне подкладки. Те рыжие кудри, что отросшей чёлкой не стекали по мягкому овалу лица, подобрала красной лентой и крепкие запястья заковала в объятия разнородных браслетов — от простых ниток с бусинками и фенечек до сложных цепочек. — Да так, прогуляться, — с улыбкой отмахнулась она, стараясь не показывать, что нервничает. — Далеко? — приподняла бровь Мег. Клото устало уронила руки, запрокидывая голову и закатывая глаза в вечном выражении «Опять эти взрослые и опять эти их правила». — Не сильно? — неуверенно пожала плечами она. — «Не сильно» — это куда? — …Больцано, допустим? — Ты собралась в город? В одиннадцать вечера? — удивлённо спросил Загрей. — Да, и что такого? — Клото скрестила руки на груди, закрываясь. — Одна? Ты же… тебе же даже нет восемнадцати! — Заг тоже бросил взгляд на Танатоса, словно ища у него помощи. — Разве Лахесис не разозлится, когда приедет? — Она на всю ночь осталась в магазине, — пожала плечами Клото. — Дайте хоть вы мне отдохнуть от неё и от этого дома! Я в кои-то веки могу с друзьями потусоваться! — А что, если она вдруг вернётся и обнаружит, что тебя нет? — Мегера отклонилась на спинку стула, одним вызывающим взглядом давая понять, что они её прикрывать точно не собираются. Клото набрала воздуха в лёгкие и уже открыла рот, но тут же отвела взор и снова пожала плечами — уже неуверенно. — Я поеду с тобой, — предложил Загрей. — Если Лахесис будет наезжать, скажу, что это была моя затея. Лицо девушки осветилось непониманием, затем удивлением. Она смотрела неверяще, но Заг решительно набросил на плечи куртку и рюкзак, и Клото, улыбнувшись восхищённо и благодарно, кивнула, исчезая в прихожей. Мегера, которая явно рассчитывала не на такой исход разговора, хмуро посмотрела на Танатоса, молчаливо обвиняя его в избегании прямых обязанностей старшего брата. Тот лишь перевёл взгляд с Клото на Загрея и обратно, словно сравнивая их, взвешивая вероятности, вымеряя каждое своё действие и слово. Слишком уж они были похожи — слишком бесполезно их обоих было отговаривать. Он всё так же молча взял одной рукой алюминиевый столб, другой натянув на голову капюшон толстовки, и направился в прихожую за двумя искателями ночных приключений. Мег вздохнула, окончательно в нём разочаровавшись. Вчетвером они вышли на улицу — Клото была единственной, кто на бодрящем ночном воздухе не кутался в куртку, но на беспокойство Загрея она лишь с улыбкой отмахивалась. У неё из вещей были только телефон, пара мятых купюр да ключи — всё без труда умещалось в укромно спрятанные на боковых швах платья карманы, которыми Клото всё не переставала хвастаться. Она, даже несмотря на все свои попытки выглядеть небрежно-молодёжно, всё равно была слишком по-деревенски изящна и мила. Она не была излишне худой или полной, и лицо её нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым — где-то непримечательно-посередине. Но, пообщавшись с ней даже всего несколько дней, нельзя было её не полюбить. В Клото, в красных кружевных розах её платья, в огненных локонах, в ловких мозолистых пальцах, в чуть заплетающихся, не привыкших к каблукам ногах было столько жизни — неуловимой, неостановимой. Казалось, каждый раз, когда она улыбалась, где-то неподалёку расцветал бутон розы или какого-нибудь ещё прекрасного цветка. Может быть, у неё не было наружности первой красавицы в мире, но она сияла красотой изнутри, и у Загрея от искренней нежной радости за неё захватывало сердце при мысли, что Клото была ещё только школьницей — такие люди обычно по-настоящему расцветают после выпуска на зависть всем одноклассникам. Легко было объяснить её зажатость, неуверенность в себе, и Заг улыбался ей ободряюще, стараясь внушить ей эту веру, что всё обязательно будет хорошо. Они сели на уже знакомый сто пятидесятый автобус — он круглые сутки ходил между Больцано и Сарентино. Загрей по привычке занял место у окна, рассматривая проносящиеся мимо поля, ограды загонов, деревья. Чуть светились в ночной глуши хлева — такие же, как тот, в который они загнали сегодня вечером овец, старые, с подтёками на потемневшем с годами дереве, но крепкие. Уводили в стойла лошадей, загоняли в сараи телеги и трактора. Тепло светили окнами придорожные дома, и от европейской их архитектуры не отдавало так итальянскими традициями, как немецкими — белые с покатыми коричневыми крышами, даже где-то с башенками и гостеприимными вывесками. Надписи только на дорожных знаках дублировались на итальянском — Клото объясняла, что большая часть населения здесь говорит на немецком. Южный Тироль был необыкновенным местом. Над неширокой гладкой дорогой, изгибами вьющейся меж долин, нависали обрывистые скалы. Под конец пути они и вовсе почти не выезжали из тоннелей, проложенных сквозь бесчисленные горы и холмы Восточных Альп. В автобусе было по-ночному тихо и холодно. Покачивался тёмно-хвойный лес, плыли по спокойному небу облака. С маленьких домов, с мелких гаражей, с грядок и виноградников между просёлочными дорогами начинался город. В Больцано не кипела ночная жизнь — это был местами старый, местами старинный городок, где на пару широких главных улиц приходилась сотня узких, еле уместившихся между домами малоэтажными, из-за близости казавшихся такими высокими со своими бесполезно-маленькими хаотично разбросанными балкончиками и эркерами. Казалось, протяни руку из окна по одну сторону улочки — дотянешься до стены дома на другой. Сотни маленьких ресторанчиков пестрили зонтами террас и вывесками, мягко горели приглушённым освещением. По мощёным брусчаткой дорогам, от которых ширину ещё больше отнимали выставленные вдоль стен столики со стульями бесконечных кафе, двигалась компания из четверых молодых людей, не нашедших покоя в деревенской глуши. Городские медленно расходились по домам, а туристы — по гостиницам, освобождая обычно забитые толпами дороги. Клото, знавшая наизусть паутину улиц Больцано, вышла чуть вперёд от своих опекунов, разворачиваясь к ним лицом, и так и шагала спиной вперёд, смеясь и освещая улицу ярче любого фонаря. Загрей от хорошего настроения почти пританцовывал, размахивая полами распахнутой куртки, и тихо напевал «Feel It Still» — ту самую, из которой рифф ещё в фургоне случайно подобрал Танатос. Заела. — На беду вспомнил, — угрюмо покачал головой Тан. Он всё так и таскал с собой несчастный столб вопреки странным взглядам пассажиров автобуса и прохожих. Ощущение странной тревоги тонко тянуло внутренности, и он решил отвлечь себя хоть как-то. — Почему? — рассмеялся в ответ Загрей. — Хорошая песня — об осознанном взрослении, о ностальгии. Я же не виноват, что она такая приставучая. — Что в ней хорошего? — фыркнула Мег, крепко сжимая свой потёртый клатч и чуть кутаясь в шипастую кожанку. — Попса, ещё и индюшатина к тому же. — Ну и что в этом плохого? — пожал плечами Заг. — Нельзя же отказывать себе в музыке просто потому, что кто-то сказал, что это попса или инди. Какая разница? Слушай своё сердце и делай, как оно велит. Мы же не боги, мы здесь, на этой Земле, в эту эпоху — всего на несколько десятков лет! И всё, всё кончится! И то, что ты получила от жизни меньше удовольствия, потому что слушала людей, которых не обязана была слушать, будет только твоей проблемой. — Я слушаю своё сердце, и оно просит меня не тратить свою молодость на плохую музыку и ещё более плохие идеи всяких взбалмошных мальчишек. — Да ладно, Мег, если не прожить молодость с привкусом «Pumped Up Kicks» на языке, то зачем тогда жить вообще? — Нет уж, спасибо, я не хочу, как Алекто, встречать свой день рождения в следственном изоляторе. — Она, что, серьёзно кого-то застрелила в школе? — В средней — попыталась из травмата. — Теперь я понимаю, почему ты избегаешь оставаться у себя дома. Клото звонко смеялась, слушая разговор: — Хороший семейный досуг! Давно надо было вас всех куда-нибудь вытащить. — Ты же понимаешь, что из всех нас только он тебе брат? — уточнил с улыбкой Загрей, кивая на безразличного Танатоса. — Да ну? — смешливо прищурилась Клото. — Непохоже! — Серьёзно? Тебе не кажется, что я какой-то слишком нормальный для вашей семейки? — Нормальный? — Девушка смерила его взглядом с головы до пят. — Это мне говорит человек, который потащился ночью в город с золотым венком и без обуви. Загрей, вспомнив, снял с головы лавры, осматривая их так удивлённо, словно они появились в его волосах из ниоткуда. — Забыл! — простодушно усмехнулся он, разглядывая, как блестят в приглушённом свете острые лепестки, и надевая венок обратно. — И тебе даже не больно так ходить? — Клото кивнула на его необутые ноги. — О, ты не представляешь, насколько больно, — улыбнулся Заг, продолжая на ходу танцевать. — Каждый шаг — как по раскалённым углям без подготовки. Но в мире бывают вещи куда хуже и куда больнее! — А говоришь, что ты не из нашей семьи, — хихикала Клото. — Да, уж если кто здесь белая ворона, так это ты, — согласилась Мегера. — Больше ни у кого в семье нет рыжих волос. — Я знаю, — сразу погрустнела Клото, цепляя пальцами один из пылающих огнём в ночном освещении локонов отросшей чёлки. — Наверное, как-то гены так смешались?.. — Какая разница? — пожал плечами Загрей. — Главное, что красиво. — Хоть кто-то так считает! — рассмеялась, искренне обрадовавшись, девушка. — А кто так не считает? — удивлённо спросил Заг, но Клото в ответ неуверенно подёрнула плечами, продолжая смеяться, и он решил перевести тему, задав интересовавший вопрос: — Почему ты просто не устроишь вечеринку дома? Раз Лахесис не будет всю ночь — можно было бы и повеселиться. Как раз дом на отшибе — можно творить всё, что угодно, и соседи не пожалуются. Музыку включить погромче, бухла закупить заранее… — Было бы мне кого приглашать, — махнула рукой девушка, не давая ему совсем углубиться в планирование заранее провальной вечеринки. — Одноклассников? — очевидно предложил Загрей. — Друзей — тех, с которыми ты сейчас идёшь тусоваться? — Пфф, думаешь, у них есть время добираться до нашей дыры? — усмехнулась Клото, поднимая исподлобья осторожный взгляд. — Да ладно, неужели ты не знаешь никого, кто готов потратить лишних полчаса в автобусе ради того, чтобы повеселиться в твоей компании? — неверяще усмехнулся Заг. Клото пыталась, не теряя беззаботного лица, уйти от разговора, но никому из её сопровождающих больше не нужны были слова, чтобы почувствовать, как под коркой живой беззаботности, так разительно отличавшей Клото от всей остальной родни, скрывалось невероятное одиночество. Загрей и сам помнил холодящее изнутри ощущение брошенности и собственной бесполезности, душившее его весной. Танатос лишь опустил голову чуть ниже, утыкаясь остро-хмурым взглядом в округлые камни брусчатки. Мегера отвернула голову прочь, задумавшись. Ведь что-то такое же ощущал Гипнос тогда, когда признавался, что одеяло помогает ему ощущать себя будто бы в чужих объятиях, разве нет? Он тоже окружил себя людьми, умевшими создавать иллюзию дружбы, в попытке забыть про то, чего ему действительно не хватало. А были ли у кого-нибудь из них друзья, готовые вот так сорваться ради них хотя бы в соседнюю деревню? Нет. Зато друг у друга были они — каждый был готов бежать на край света за другим, тщательно скрывая совершенно очевидные привязанности, скрупулёзно подбирая отговорки и фальшивые причины, лишь бы не признавать постыдную истину. А истина чарующе проста. Они друг другу нужны. — Не бойся, у тебя ещё появятся такие люди в жизни, — попытался ободрить Клото Загрей. — Тебе стоит попробовать открыться новому, показать миру свою красоту и внутреннюю, и внешнюю — и нужные люди сами к тебе потянутся. Надо быть увереннее в себе, да, Мег? — Он игриво улыбнулся, поднимая взгляд на Мегеру. Та лишь вздохнула, скрестив руки на груди и даже не глядя в сторону Загрея, но всё-таки одарила Клото своей невероятно редкой нежной и усталой полуулыбкой, нехотя признавая, что и у неё остались шрамы от тех же штыков, на которые напоролась младшая из Мойр. — Все улицы мира — это твой подиум, — согласилась Мег. — Ты им всем ещё покажешь. Клото прыснула почти что со смеху, потому что вышло так заезженно и глупо, но так по-доброму глупо. От непрошеной поддержки стало и неловко, и в то же время чуточку теплее. — Да! — поддержал Мегеру Заг и тут же развернулся к угрюмо-тёмному силуэту по другую сторону. — Тан? Танатос напряжённо сжал губы, но всё же заставил себя поднять взгляд на сестру, с которой они не виделись большую часть своей жизни, неуютно пожал плечами и попытался внести хоть что-нибудь полезное в жизнеутверждающее обсуждение: — Ты всё равно рано или поздно умрёшь — какая разница, от стыда или от цирроза печени? — Он пока ещё учится, — с улыбкой махнул рукой Загрей, но Клото уже смеялась совсем искренне и неприкрыто. В ночной клуб вела не особо приметная чёрная дверь в небольшом коробе, примостившемся между двумя домами, мало похожими на жилые, и прижавшемуся к одной из старых кирпичных стен. Хотя в обрамлённых деревом окнах и теплился кое-где свет, но весь квартал, куда завела их Клото, уже не отличался традиционной итальянской гостеприимностью. Гремел в подворотне металл, словно кто-то стучал по мусорному баку, прохожих почти не осталось, брусчатка отражала пёстрый свет неоновой вывески, и лишь волнами под ногами раздавались басы от огромной системы колонок, разместившейся в подвале. Вокруг короба и на самой лестнице под ним, ведущей в клуб, россыпью стояла молодёжь — скучившись и по одиночке, парочками и большими компаниями. Кто-то курил, кто-то за громким разговором потягивал нечто алкогольное из алюминиевой банки, кто-то закидывался колёсами. Трое студентов под предводительством школьницы исчезли за чёрной дверью, под неприметным навесом, вниз по металлической решётке ступеней. Вышибала, отвлёкшийся на другую группу непутёвых посетителей, не обратил особого внимания на вошедших в клуб. Танатос обвёл сильно затемнённое помещение взглядом исподлобья, снимая для лучшей видимости капюшон, и перехватил поудобнее столб, так и держа его за спиной, чтобы не привлекать лишнего внимания к такому очевидному оружию — не пришёл же он в ночной клуб с собственным пилоном, ей-богу. Загрей, сразу почувствовав его тревожное напряжение, усилившееся в разы, осторожно взял в руку ледяные пальцы. «Один жест — и мы уйдём отсюда», — сразу заверил он, но Тан в ответ медленно вытянул свою руку из объятия его тёплой ладони, качая головой. Нельзя же всю жизнь бояться и трусливо убегать. Экспозиция — зачастую лучшее лекарство от страха. Он бросил взгляд через весь широкий зал клуба, по другую сторону которого виднелся тусклым зелёным знак аварийного выхода. Мег направилась по лестнице на покрывший собой контактный бар балкон. Там лениво расхаживала официантка в рваных джинсах, обслуживая несколько столиков с расставленными вокруг диванами, стульями, коробками. В этой зоне специально создали полумрак — от мерцания светомузыки и шума танцпола на балкон доносились лишь отголоски, и Тан решил, что в компании Мегеры вероятность перегрузить органы чувств будет меньше. Загрей уже хотел последовать по лестнице за ними, но заметил, как Клото неторопливым шагом, огибая дёргающиеся в танце тела, прошла к бару, усаживаясь на высокий стул и ожидая, пока бармен разделается с заказами на другом конце длинной, во всю стену, стойки. Заг направился за ней. — Уверена, что в твоём возрасте пить — хорошая идея? — спросил он, резво забираясь на соседний стул. — Конечно! — рассмеялась Клото. — Иначе мне бы не продавали алкоголь! — Уже? — удивился Загрей. — В Италии можно пить с шестнадцати, — кивнула она. — Я родился не в той стране, — разочарованно хмыкнул Заг. Клото тоскливо посмотрела на экран телефона, тут же его выключая. — Скоро твои приятели придут? — Возможно? — пожала плечами девушка. Она грустно утихла всего на секунду, но завидела, как к ним наконец направился заметивший новых клиентов бармен. Предвкушение приятной ночи вернулось, и Клото с озорной улыбкой повернулась к Загрею: — Хочешь, научу материться на итальянском? — Как ты вообще могла подумать, что я не хочу? — с притворным возмущением ответил он, с готовностью хлопнув ладонями по стойке. Время в баре пролетало быстро — от коктейля к коктейлю они плавно повысили градус с пяти до девяти. Ритм однообразной музыки мало менялся, и басы приятно били по полу. Ноги сами хотели броситься в танец, но Загрей здраво оценил своё состояние и решил не рисковать — танцпол был так забит, что достаточно было упасть, споткнувшись о собственную лодыжку, чтобы быть растоптанным погружённой в транс толпой. Взяв с Клото торжественную клятву не напиваться в стельку без него, Заг решил навестить Мег сверху, потому что поговорить с бывшей по пьяни — всегда хорошая идея. Танатос увлечённо рассказывал ей что-то на жестовом. Загрей не сразу понял, что именно, но как только догадался, улыбнулся ностальгически — то была история их побега с недостроенной атомной станции. Необычное зрелище. Обычно что-то рассказывали всё-таки ему, а не наоборот. Мегера, расслабленно слушая его рассказ, крутила в руках грязную салфетку. Только сев к ней на диванчик, Заг рассмотрел нацарапанные ручкой на тонкой бумаге цифры. — Ты уже у кого-то номер успела уцепить? — Он бесцеремонно ворвался в разговор. — Тебе-то какая разница? — фыркнула Мег. «Официантка», — сдал её с потрохами Тан, едва заметно улыбаясь. Загрей обернулся, ловя взглядом девушку в рваных джинсах и фартуке, неторопливо ходящую от столика к столику, отказываясь работу воспринимать как повод для напряга. В темноте было плохо видно, но Загрей разглядел лохматые чёрные волосы, собранные в небрежный хвост. Кажется, у Мег всё-таки был свой типаж. — И ты воспользуешься? — Загрей развернулся обратно к ней и, хитро прищурившись, кивнул на салфетку. — Если сложившаяся ситуация не получит развития, то почему бы и нет. — Мегера убрала кусок бумаги в клатч. Танатос, молча сидя напротив них, смотрел с уверенным спокойствием, уже слегка пообвыкшись в атмосфере ночного клуба. Заг натолкнулся взглядом на вызов в глазах Мег и опешил совсем слегка. — У тебя… — начал он, чуть подумав. — У тебя помада светится в темноте… И ногти. — Я знаю, — выжидающе приподняла бровь девушка, приглашая продолжать. — …Жутко, — только и выдавил из себя пьяный Загрей. — Жутко — это про твоё чувство вкуса, — разочарованно фыркнула Мегера, вставая из-за столика. — А мои макияж и маникюр сногсшибательны. Она обратила взор бронзовых глаз к Танатосу. Тот удостоил её натянуто-ободряющей улыбки в знак согласия, и девушка гордо удалилась, оставив их одних за столиком. Тан перевёл взгляд на Загрея. Тот расслабленно откинулся на мягкую спинку небольшого дивана, явно вытащенного с какой-то свалки — как и большая часть мебели и украшений на балконе. «Оставил Клото напиваться в одиночестве?» — спросил Танатос. Имя — красный цвет у губ и кудри у виска. Загрей улыбнулся. — Она умная девочка, — отмахнулся он и лёг грудью на пустующий стол, протягивая руки к Тану. — Я хочу посидеть тут, с тобой… «Ты пьян.» — И как ты только догадался? — усмехнулся Заг, утыкаясь лбом в холодную столешницу. Хотя он не был настолько уж пьян — до заплетающихся ног и языка он обычно напивался у Диониса, — но голову действительно заполнял приятный расслабленный туман и всё тело отпустило, будто гитарную струну с открученным колком. Танатос не слышал его бормотания, рассматривая, когда мрак рассеивали всплески неонового света, руки прямо перед ним. Почему Загрей продолжает творить столько глупостей — почему позволяет себе продолжать? Почему от этой его пресловутой самоуверенности так тянет отчаянием и смирением? Мег ведь поступает не умнее него. Значит, возможно, и Тану дозволено сделать что-нибудь глупое сегодня — помимо согласия на всю эту авантюру с ночной вылазкой. Он смотрел, долго и не отрывая взгляда, как пёстрый свет гладит костяшки и пальцы ладоней Загрея. Если подумать, у него довольно аккуратные руки для сына Аида. Тёплые. Словно согретые маленьким личным солнцем, которое он носит в кармане. Он так лежит уже минут десять мордой в стол — и пьяный. Значит, заснул? Наверняка заснул. Скоро светать будет — они уже привыкли в это время вставать, а не ложиться. И раз уж Загрей спал, Танатос, не задумываясь, аккуратно взял его руку в свою — словно всю ладонь в тёплую воду окунул, потому что почувствовал, как тот в ответ мягко и осторожно сгибает пальцы, рефлекторно сжимая его ладонь с нечаянной нежностью. Тан задумчиво хмыкнул, будто бы удивляясь такой реакции, и Загрей оторвал голову от столешницы, поднимая на него взгляд и любопытный, и даже приглашающий какой-то. В темноте обе радужки почти слились по цвету, и в глубине зрачков мелькали огненные искры, и Танатос почувствовал, как колет сердце острая улыбка — он пытался списать её на самоуверенность и никак не мог. Не когда Заг смотрел на него исподлобья, снизу вверх и так невыносимо глубоко. Танатос подушечкой большого пальца медленно, почти невесомо огладил волнистый ряд костяшек. Мег не задавала этот вопрос вслух, но он был написан на её озадаченном лице, в её осторожных движениях, в её непонимающих глазах, когда ей удавалось поймать его взгляд. Но как можно было взять Загрея за руку, посмотреть ему в глаза — и не согласиться пойти за ним на край света, чего бы Танатосу это ни стоило? Скажи, Мегера, как? Впрочем, она в ответ просто смерит его презрительным взглядом и скажет, что он жалок и убог и что пускай поступает как хочет, и мерзко ещё так закатит глаза. (И всё равно зачем-то пойдёт за ними.) Он мог сидеть так целую вечность и тихо гадать, к чему приглашает его одним взглядом Загрей и насколько позволительно принять это приглашение — насколько сильно он потом пожалеет. Но внимание Танатоса привлекло яркое пятно, за которым он следил почти инстинктивно, неосознанно. Дверь пожарного выхода, не защищённая никакими сигнализациями и используемая просто в качестве ещё одного выхода из клуба, отворилась, и Мегера в компании, почти полностью состоявшей из официантов клуба, вышла на свежий воздух. Заг тоже заметил, судя по тому, как он тревожно нахмурился. Тан подобрал свободной рукой прислонённый к стене рядом дорожный столб. Они оба были прекрасно осведомлены о способности Мег впутываться в сомнительные авантюры. Она, конечно же, от Загрея отличалась тем, что всегда сама выцарапывала себе выход из безвыходных ситуаций, если только не утягивала кого-нибудь вроде него в качестве балласта с собой — тогда ей приходилось ещё и брать на себя роль спасительницы. Может быть, ей это даже нравилось — и всё-таки Танатос считал своим долгом убедиться, что с ней всё в порядке. Загрей, не отпуская его руки, безоговорочно следовал за ним — с балкона и сквозь кишащий людьми танцпол наискось, к открывающейся в обе стороны пожарной двери. За ней — лестница в сырое дыхание ночи, заполнившей мокро блестящую подворотню. Выход на улицу был закрыт грязным бетонным забором, у подножья которого скопился толстый слой бумаг, пакетов, мятых коробок, на которых с удобством расположились ширяльщики. Огромные мусорные баки прижимались к стенам, изрисованным граффити, оплёванным и облёванным, исклеенным обрывками объявлений. Химики без образования обычно не скучивались, дабы не привлекать лишнего внимания, но одна особенно шумная компания устроила разборки с персоналом клуба под ржавой пожарной лестницей одного из домов, и мощное тело Мегеры сильно выделялось на фоне тщедушных хмырей, съёжившихся ещё сильнее в присутствии её и ещё нескольких медиаторов разгоревшегося спора. Мег, услышав, как хлопнула дверь, развернулась и уже хотела прорычать двум непутёвым, чтобы убирались прочь и не лезли во взрослые разборки — не за то ей заплатили, чтобы она тащила на мирные переговоры лишних свидетелей, — но вдруг поняла, что и Танатос, и Загрей смотрят даже не на неё. Выход во двор из узкого пространства между двумя домами собой преградил уже знакомый им гладко-чёрный джип. Расплывчатый силуэт у одной из стен, погружённой в темноту сырого переулка, вдруг резко принял очертания высокого широкоплечего мужчины. Астерий вышел из тени, и влажную тёмную кожу его лица окрасил розово-синий свет неоновой вывески, и Загрей, сжав ещё крепче ладонь Танатоса в своей, резко пожалел о том, сколько алкоголя выпил. Раздражённые наркоманы, зажатые между работниками клуба и неизвестным громилой, сразу ощерились, обратив затравленно-злобные взгляды в сторону двух непрошенных гостей, собой загородивших единственный путь из злополучной подворотни и явно не собиравшихся решать сложившуюся ситуацию побегом. Танатос, напряжённо хмурясь, отпустил руку Загрея и с готовностью перехватил алюминиевую стойку обеими руками поудобнее, занимая оборонительную позицию. Мегера повернулась к нему, ожидая сигнала, но не выпуская из поля зрения потенциальные угрозы, которыми кишела подворотня. — Джентльмены, — вежливо поздоровался Заг, приподняв венок на голове. Джентльмены выжидающе замерли, не рискуя предпринимать решительных действий без крайней необходимости. Загрей бросил в сторону Астерия умоляющий взгляд, медленно и без резких движений прячась за Тана: — Дружище, пожалуйста, давай не при толпе наркашей, у которых только что сделка сорвалась! Астерий всем своим огромным телом недовольно выдохнул через раздувшиеся ноздри. — Я знал, что мне придётся разбираться с компанией противников, но не знал, что придётся разбираться с компанией жалких трусов. — Нет, нет, мы совсем не трусливые, просто… — Заг, прижавшись спиной к окаменевшей спине Танатоса, стянул с плеч рюкзак и дёрнул застёжку. — Подожди немного, молнию заело! Подумай пока, насколько благородно со стороны отца заставлять нас, мелких и захудалых, драться против тебя — такого огромного и сильного. Ты ведь наверняка чемпион по каким-нибудь боевым искусствам! — Аид посчитал, что мы равные противники, — ответил Астерий без каких-либо эмоций и сделал первый шаг вперёд — как предупредительный в воздух. Танатос напрягся ещё сильнее, крепко упираясь ногами в землю, словно сжатая пружина. Меньше всего это понравилось наркоманам, готовым за товар драться не на жизнь, а на смерть. Кто-то толкнул кого-то в плечо, на кого-то закричали по-итальянски (Загрей был почти рад разобрать несколько недавно выученных слов), один низкорослый задохлик начал что-то тявкать в сторону Мегеры, и она решительно потянулась к так и висевшему на ремне кожанки кнуту, занимая выгодную позицию рядом с пожарной лестницей. — «Равные противники»! — почти рассмеялся Загрей, усердно роясь в рюкзаке и стараясь голосом не показать свою панику. — Ты заслуживаешь лучшего, приятель. — Последние слова? — Танатос обвёл острым взглядом всех присутствующих в подворотне, уже составив примерный план действий, когда Загрей наконец извлёк две дымовые шашки со дна сумки и размашистым броском метнул их в центр небольшого пространства между домами. Щелчок кнута Мег быстро утихомирил поднявшийся в подворотне гул — теперь в тишине только раздавались ритмичные басы клубной музыки. Астерий решительно двинулся на них, игнорируя быстро заполняющую закоулок завесу бирюзово-синего дыма. Загрей и Танатос бросились врассыпную, теряя друг друга в непрозрачном тумане. Заг первым делом кинулся к Мегере, пытаясь нащупать её вытянутыми руками, но ухватил только того мерзавца, который что-то орал в её сторону. Сцепились в неравной схватке два тела — кожа на коже, крик в крик. Кое-как увернувшись от неумелого хука, Загрей упёрся одной ладонью обидчику в грудь, второй подхватив под коленом и резко дёрнув чужую ногу на себя. Потеряв опору, мужчина рухнул на спину — удар затылком об асфальт, стандартная тройка по лицу, и на ближайшее время силы его покинули. Загрей фыркнул, оглядываясь. Наркоманы были слишком лёгкой целью, но это хотя бы был не Астерий, потерявший их в дыму. Когда едко пахнущая цветная завеса рассеется, они уже должны остаться с ним наедине — только тогда у них есть шанс хотя бы выбраться из подворотни живыми. Мегера сама натолкнулась на него спиной, пока избивала кнутом какого-то излишне агрессивного парня — кокаинщик, скорее всего. Тот хотя бы был не таким задохлым, но боли от ударов как будто не чувствовал. Мег выжидала возможности повалить его на землю и не угодить в мерзкие объятия, но вместо неё удачно подоспел Загрей — нырнув под руку девушки, он локтём со всей силы заехал мужчине в живот. Тот коленом чуть не угодил ему под рёбра, но Загрей прописал ему мощный апперкот ещё раньше. Наркоман отошёл на пару шагов назад, держась за челюсть, получил в шею ногой с разворота и быстро уполз куда-то прочь. Мег не особо была рада такой помощи — глаза чуть щипало, но даже через собирающиеся слёзы Загрей разглядел явное недовольство на её лице. — Слева прикрывай! — крикнула она, руку с кнутом вытягивая в сторону, где в сгустившемся синем дыму утонул Танатос. Оттуда только раздавались какие-то крики, били по асфальту подошвы, а по мясу — металлическая труба. Загрей, моментально осознав свою ошибку, бросился через всю подворотню и буквально за шкирку оттащил очередного ширяльщика от зажатого у стены Танатоса, стараясь не угодить под размашистые удары дорожного столба. Дым практически полностью рассеялся, и они вышли в центр закоулка вместе — Загрей достал так и спрятанный в берцах кинжал, прижался к Тану спиной с левого бока, и тот благодарно принял защиту, пускай даже и запоздалую. В подворотне кроме них почти никого не осталось — только пара обдолбышей у бетонного забора, даже не заметивших потасовку, несколько бессознательных тел на асфальте с разной степени тяжести черепно-мозговыми да Астерий, пытающийся стряхнуть с себя какого-то особо резвого торчка. Тот от взмаха мощной ручищи отлетел на несколько метров назад и чуть не упал на спину, чудом удержав равновесие — впрочем, это исправила Мег, со всей силы стегнув его по лодыжке. Хмырь повалился на асфальт и уже не встал — Мегера, наступив одной ногой на грудь мужчины, всем весом придавила его к земле и тяжёлым ударом кнута поперёк лица отправила в нокаут. Астерий тем временем уже перешёл в прямую атаку на неразлучимый дуэт — неумолимо спокойным и медленным шагом охотника, уже загнавшего свою добычу в угол. Чтобы добраться до Загрея, выжидающего хороший момент для нападения, Астерию нужно было сначала одолеть Танатоса, ни в какую не сдающего своих позиций. Он, учтя ошибки прошлого раза, в дорожный столб вцепился обеими руками, работая больше локтями и нанося короткие и энергичные удары по корпусу, передвигаясь по полю боя уже куда меньше, чем в их прошлую встречу — и Астерий определённо собирался воспользоваться этим. Когда громила схватил левой рукой стойку, правой пытаясь замахнуться, Танатос резко перешёл в контрнаступление. Сделав выпад вперёд, перехватил кулак Астерия и широко развернул тот конец, в который он вцепился мёртвой хваткой, до хруста выворачивая запястье. Мегера и Загрей воспользовались брешью в защите одновременно — громко хлопнув по ткани, петлёй обвился кнут вокруг правой руки гиганта, под которую тут же нырнул Загрей, локтём со всех сил ударив по будто бы титановым рёбрам. Танатос чуть не рухнул на землю, неспособный пересилить всё огромное тело Астерия, но вовремя сообразил перевалиться на бок и упал слева от него, высекая столбом искры по асфальту. Самого же верзилу вправо тянула, словно английского мастифа на поводке, Мег. Загрей, держа кинжал обратным хватом, уже не пытался сбить мужчину с ног, пускай время и место были идеальны. Хоть он кожей и чувствовал, как Мегера ждёт от него именно подсечки, вместо этого Заг развернулся, вонзив клинок в левое плечо Астерия, взревевшего новой дозой гнева, — что угодно, лишь бы он перестал тянуть на себя кнут, то и дело грозя повалить на землю Мег, кое-как упиравшуюся в асфальт сапогами на тонких, острых каблуках. Знала бы, что её пригласят на такой танец — тоже пошла бы босиком. Девушка отпустила хлыст спокойно, вместо этого переходя в открытую атаку и отвлекая на себя всё внимание. Кулаком в ухо и коленом в живот — для начала. Астерий моментально сосредоточился на ней, забыв про рану в плече и про Загрея. Тот пока успел поднять на ноги Танатоса, одну руку протянув ему. Другой же, с кинжалом, выставил заранее блок, готовый в любой момент отрубить Астерию хоть всю руку, если только посмеет сунуться к ним. Тан почти испугался, увидев оскал на его лице, яростный блеск в его глазах, но вовремя опомнился — Мег отчаянно пыталась выиграть им время, коршуном налетая на гиганта. Она попыталась c разворота ногой пнуть Астерия в солнечное сплетение, специально чтобы он схватил её за лодыжку и потерял бдительность. Танатос, воспользовавшись моментом, перехватил столб копьём и резким тычком в колено, за которым последовал размашистый, рубящий из-за плеча удар, сбил громилу с ног. Загрей обрадовался — дело было за малым, надо было просто не дать Астерию встать на ноги снова. На деле всё оказалось куда сложнее — даже общим весом Заг, Танатос и Мег не смогли бы прижать эту махину к земле. Астерий начал вставать, и Загрей резко упал ему на грудь, руками упираясь в плечи и коленями толкая обратно. Мегера успела смотать с его руки свой кнут — плетёная рабочая часть гладко легла поперёк шеи Астерия, поздно осознавшего, в какую ловушку его загнали. Девушка, наспех устроившись у него за головой, перехватила кожаную плеть крест-накрест и намотала свободные концы себе на кулаки, наклонив весь корпус назад, чтобы добавить силы. Загрей всё с тем же угрожающим оскалом, устало сквозь зубы хрипя, занёс кинжал над постоянно пытавшимся сбросить его с себя Астерием — рыпаться тот не перестал, но оба поняли, у кого над этой ситуацией теперь контроль. Танатос столбом придавил одну ладонь мужчины к асфальту, на вторую наступив пяткой берцев, и всеми силами теперь пытался удержать равновесие. — Минуту — не больше! — прокряхтел он Мегере. — Две! — помотала головой девушка, и Тан поднял на неё сосредоточенный взгляд, наблюдая неповторимую смесь злобы, отчаяния и утоляемой жажды на её лице. Втроём на одного — Мег явно не гордилась, но другого выхода попросту не видела. — Я найду свою мать, слышишь? — шипел Загрей, надеясь оставить отпечаток в угасающем сознании Астерия, не перестававшего хрипеть и брыкаться. — Так отцу и передай! Наконец, плавно и понемногу дёргающееся тело начало ослабевать — сначала Тану удалось крепко встать на землю, а затем в его помощи и вовсе отпала необходимость. Загрей заворожённо наблюдал за тем, как гора мышц под ним растаяла, как камень обернулся глиной. Ведь сегодня должно было случиться всё, что угодно — их бы замели в ментовку, их бы размазали по асфальту, их бы схватили и похитили. Но они бросились в битву — бездумно, бесшабашно, со всех сил — и победили. Загрей поднял взгляд на нависшего над ним сверху Танатоса — он ярко-золотыми глазами смотрел свысока с холодным любопытством, так и сжимая стойку. Даже убивая, выглядел парализующе-величественно. В свете, отброшенном неоновой вывеской, лицо его как-то смягчилось, пускай на нём всё ещё выделялись довольно резко линии шрамов. — У нас действительно хороший дуэт, — ошарашенно смеясь, выдохнул Заг, и Танатос непонимающе нахмурился, ловя на себе этот взгляд, полный восхищения — благоговения сырого и неприкрытого. Потому что после такого сердце — оголённый провод, из которого искрами брызжут эмоции. Но он, задумавшись, не успел ничего ответить, потому что Мегера, схватив Загрея за грудки, без особого труда подняла всё его тело в воздух, оторвав от их несчастной жертвы. — В какое дерьмо ты опять влип, мерзавец? — требовательно зарычала девушка. — Ты во что Тана втянул? — Руки убери от него! — Танатос, сразу оскалившись, угрожающе вытянул руку со столбом в её сторону. — Тебя никто не просил с нами ехать. Загрей схватил девушку за запястья обеими руками — совсем уже на грани истерического смеха, привыкший к тому, какими приятными последствиями обычно оборачивалась для него злость Мегеры, он только расслабленно улыбнулся и губами прижался к подушечке у основания большого пальца левой её руки. Мег в абсолютном отвращении швырнула его о ближайшую стену. — Чтобы ни слова Харону, — сквозь зубы проскрежетала она, наградив обоих жёстким взглядом исподлобья. — Мы, что, по-твоему, совсем идиоты? — потирая ушибленный бок и ловя лёгкое дежа-вю, спросил Загрей. — Мне серьёзно ещё нужно отвечать на этот вопрос? — бросила ему Мегера, подбирая с земли своё оружие. — Только представь, что будет, если Эрида прознает. — Пиздец и будет, тут фантазии не надо, — мрачно отозвался Танатос. — Я начинаю думать, что помощь кого-нибудь вроде Эриды нам не помешала бы… — начал Заг, не спеша подниматься с асфальта, внезапно по удобству сравнимого с овечьей шкурой дома. — Не станет она никому помогать, — отрезал Тан, уже разворачиваясь к лестнице обратно в клуб. — Она устроит кровавую баню, из-за которой мы все сядем, и она в том числе — за незаконную транспортировку оружия. — Оружия?.. — У неё огнестрел. — Господи… — Загрей, подобрав к груди колени, уткнулся лицом в ладони, силясь осмыслить, вот что он вляпался. Теперь-то было ясно, почему Гипнос начал шантажировать Танатоса тем, что всё расскажет именно Эриде — и почему это так хорошо сработало. — Поверить не могу, что мы в смертельной опасности — и не по моей вине, — фыркнула, наблюдая жалкое зрелище, Мег. — По его вине, — пожал плечами Танатос. — Точно, — кивнула девушка. — Тогда очень даже могу. Хорош ныть, вставай. У нас мало времени. Загрей, кряхтя и пытаясь не выть от нахлынувшей боли и усталости, начал медленно соскребать своё тело с асфальта, пока Танатос и Мегера остановились, выжидающе глядя в его сторону. Он поднялся на ноги, отряхивая мокрую пыль с одежды, и поднял взгляд на ночное небо — и только тогда заметил на пожарной лестнице маленького мальчика. Наблюдал ли он всю драку или только что вышел, никто не знал, но ребёнок улыбнулся заметившему его Загрею и помахал ему ладошкой. В полицию уж точно не обратится — что-то заныло в груди, подсказывая, что благополучные семьи в таких районах не живут. Мальчишка определённо видал вещи куда хуже, раз так расслабленно и задорно улыбался троим взрослым, только что задушившим какого-то громилу. И Загрей, из последних сил усмехнувшись, поклонился ему, сопроводив это и без того пафосное действие воздушным поцелуем, словно выступал перед целой толпой. — Поздравляю театральный клуб с дебютом! — устало рассмеялся он, развернувшись к друзьям. Тан хмыкнул. Мег покачала головой. — А я ведь знала, что так и будет, — сокрушённо пробормотала она, — что вы, двое идиотов, поубиваться тут собрались! — Значит, не шутила, когда говорила, что будешь спасать нас от преждевременной смерти? — напомнил Танатос. — Поверь мне, я-то как раз надеялась, что я шутила, — горько ответила Мег. — И что дальше? Мне уже заказывать гроб? — Мы ему ни живые, ни мёртвые не нужны, — покачал головой Тан. — Он пытается увезти обратно Загрея. — И как скоро он найдёт дом Мойр? — Чтобы найти нас, Астерий должен думать, как мы! — хитро улыбнулся Заг, постучав пальцем по виску. — …То есть, ебануться и не думать? — фыркнула Мег. Загрей пожал плечами, и все остатки смешливости и смелости окончательно смылись с его лица, стоило ему всерьёз задуматься над только что произошедшим. На улице взвыли сирены — это могла быть просто карета скорой помощи, или полицейские направлялись вовсе не по их адресу, но Танатос всё равно резким движением покрыл голову капюшоном, и вся компания торопливо скрылась за пожарной дверью клуба. Клото стояла поодаль от остальных тусовщиков, прислонившись спиной к коробу «парадного» входа в заведение, потому что собственные дрожавшие колени её уже не держали. Красная лента, которой она ещё вечером подвязала волосы, теперь печально повисла, запутавшись в её пальцах, сжимавших до побелевших костяшек корпус телефона. Спутавшиеся волнистые волосы липли к мокрому от пота лицу, хотя саму девушку от ночного холода пробирала дрожь. Из всей компании, обеспокоенно искавшей Клото по всему клубу, Мегера первой бросилась к ней широким шагом. Танатос с Загреем остановились рядом, больше спинами закрывая её от толпы упитых посетителей. — Ты… — Клото подняла заплаканные глаза на Мегеру и подняла ладонь, останавливая девушку в нескольких шагах от себя. Несколько секунд она молчала, тяжело дыша через рот, и тонкие её брови непонимающе сдвинулись к переносице. — Как… как тебя зовут? — Мег, — аккуратно, не рискуя совершать резких движений, представилась она и протянула обе руки, встревоженно кладя их на плечи Клото. — С тобой ничего не случилось? Ты замёрзла? Много выпила? — Мег… — игнорируя её вопросы, дрожащим голосом начала Клото, поднимая на неё доверительный, но абсолютно пьяный и расфокусированный взгляд. — Скажи… скажи честно, я уродина? Настолько, что даже вам… Вам со мной рядом даже находиться стыдно, да? Мегера устало цыкнула языком и вздохнула, но всё же посмотрела в лицо девушке. — Прости, что бросили тебя, — покачала головой она, лишь украдкой бросив ядовитый взгляд в сторону Загрея. — Конечно, ты не уродина. — Значит, тупая, да? — уже начиная шмыгать носом, спросила Клото, и на чёрные глаза её снова навернулись блестящие в неоновом свете слёзы. — Как пробка! С-со мной невозможно разговаривать! — С чего ты взяла? — непонимающе-возмущённо спросила Мег. — Ты же знаешь — сколько? — не меньше трёх языков! — И что? У меня оценки выше… выше шести не поднимаются, — всхлипнула Клото. — Это плохо или хорошо? — уточнила Мегера. — Пять — это уже «неуд»! — взвыла, закрыв рукой глаза, девушка. — Кто тебе сказал, что школьные оценки что-то значат? — нахмурилась Мег. — Атропос! — продолжала выть Клото. — Старшие всегда так говорят. — Мегера пожала плечами. — Возможно, в их время оценки ещё были хоть сколько-нибудь важны, но теперь главное совсем другое — в жизни и в людях. — Что? — Клото даже не подняла на неё взгляда. — Смекалка, — спокойно и уверенно объяснила Мег. — Главное — уметь вертеться. Не давать другим решать за тебя. Всё остальное будет. — Я даже этого не могу… — окончательно расплакалась бедолага, сгорбившись и согнувшись пополам. — Господи, как же плохо-то… — Всё ты можешь, — строго возразила Мег, наклоняясь ещё ближе к ней и, уже догадываясь, чем всё закончится, начала рукой собирать её волосы с плеч. — Оно само приходит. Но ответить ей Клото ничего не успела — схватилась за живот и захрипела, пытаясь выдавить из скрутившегося желудка всё содержимое, но изо рта полилась только жидкая слюна. Загрей, раскрыв рот, в ужасе схватился обеими руками за голову — это же он оставил Клото напиваться одну в баре! Впрочем, в кои-то веки никто не торопился его обвинять — Танатос тут же подошёл ближе, помогая держать волосы сестры, пока Мег начала рыться в клатче в поиске чего-нибудь, что могло бы помочь Клото. Жевательной резинки, чтобы как-то облегчить симптомы, как назло, не было. Из салфеток у Мегеры нашлась только та, из клуба, на которой написала свой номер симпатичная официантка. Не задумываясь, девушка достала её и присела на корточки перед согнувшейся Клото, которую неумолимо рвало прямо себе под ноги. — Ничего, всё пройдёт, — хрипло, но как-то утешающе шептала Мегера. — Зато в следующий раз ты уже так не напьёшься, да? Клото попыталась что-то ответить, но пищевод сжал очередной спазм. — Прости, прости!.. — наконец вымолвила она, пытаясь отдышаться. Танатос аккуратно придерживал её одной рукой за плечо, не давая упасть — лодыжки у Клото дрожали и от холода, и от целой ночи на каблуках. Мег, не обращая внимания, помогала ей утирать со рта отвратительную на вкус и запах массу. — Для вас есть отдельный котёл в раю, ребята… Клото устало улыбнулась сквозь слёзы, и Мегера мягко улыбнулась ей в ответ. Убедившись, что больше беднягу не стошнит, она протянула руки к застёжкам её туфель, помогая снять неудобную обувь. Клото на секунду замерла, задумавшись, но посмотрела на Загрея, спокойно стоявшего на холодном асфальте босиком и решила, что хуже, чем на каблуках, ей уже точно не будет. Заг подобрал с земли туфли, подцепив их одним пальцем за ремешки, пока Танатос снимал свою куртку — всё равно под ней была толстовка. Он накинул согретую кожанку на вздрагивающие плечи сестры, и та, всё не переставая плакать, благодарно уткнулась лицом ему в грудь. Танатос тяжело вздохнул, но свободную руку всё-таки положил ей на голову, большим пальцем потирая её висок. — Так жалко, что вы… что вы совсем не приезжаете, — совсем пьяно бормотала Клото, хватая ртом воздух. — Здесь же окочуриться от одиночества можно! Почему мы все не можем жить вместе? Оставайтесь здесь… — Это тебе сейчас кажется, что это хорошая идея, — хмыкнул Танатос, не пытаясь её как-то утешить. Голос у него по-прежнему был монотонный и холодный. — Ты никого из семьи почти не знаешь. Поэтому ценны такие редкие визиты. Но Клото его слова не убедили — она судорожно сжимала в объятиях брата, и тот не решался её от себя оттолкнуть. — Прости, что я тут устраиваю истерики из-за… из-за такого… — Девушка, всё ещё всхлипывая, одной рукой попыталась утереть слёзы, но на смену им тут же пришли новые. — Ты… ты столько всего пережил, а я расстраиваюсь из-за того, что у меня просто друзей нет… — Не я один потерял отца, — пожал плечами Тан. — Ты тоже. Любой опыт субъективен — не приравнивай. — Да, но ты… — Захлёбываясь слезами, Клото хватала воздух ртом, съёжившись и дрожа всем телом. Танатос обнял её крепче. — Ты держал его на руках, когда его переехала машина! Всё это время, что ехала скорая — ты смотрел, как он мучается! — Зато он не умер в одиночестве, — покачал головой Танатос, беспокойно хмурясь. — Было хотя бы, кому проводить его. — Мама говорит, что ты до сих пор себя винишь, — продолжала сквозь стучащие зубы Клото. — За то, что не смог помочь. Но все остальные… мы… мы все виним себя за то, что не могли даже просто быть рядом! А врачи… они себя хоть… винят за то, что не успели? — Конечно, винят, — выдохнул Тан, утыкаясь лицом в рыжую макушку и жмурясь. Он всегда относился к смерти спокойно — не к халатности и насилию, её влекущим. Не к отчаянной агонии умирающего раньше своего времени человека. Сорок минут. Сорок ёбаных минут ехала скорая помощь — ночью, по пустым дорогам. Конечно, не винят. Они двинулись медленно прочь от клуба, прочь из ужасного района, по практически пустынным улицам. Загрей нёс туфли Клото, Танатос — её саму, закинув руку сонной, выплакавшей последние силы сестры себе на плечо, прижимая бедолагу к себе, чтобы не упала, споткнувшись о собственные голые ноги. Мегера шла рядом, с кем-то переписываясь — свет экрана телефона тусклыми бликами мягко падал ей на лицо. Раскинувшееся над городом небо из чёрного незаметно становилось тёмно-синим, и у горизонта, над блестящими крышами домов, уже засветилась нежно-голубая полоса. Загрей поёжился в своей куртке — не совсем от холода. — Прости, — тихо и сипло пробормотал он, поворачивая понурую голову к Танатосу, но не поднимая взгляда. — Если Эрида в этом замешана, нам точно крышка. Нам всем крышка из-за меня… Пожалуйста, прости. — Мы уже об этом говорили, — тоже не повышая голоса, отстранённо ответил Тан. Он исподлобья смотрел на запустелую дорогу, по которой они шли. В глаза лезла чёлка, но он был рад, что сегодня не стал закалывать волосы. — У Эриды работа. И семья. Ей всё равно не до наших детских перепалок. — Всё равно извини, что приходится меня так опекать, — шмыгнув носом, продолжил Заг. — Тебе и так Гипноса хватает, ещё и Клото теперь. — Ты всегда был ребёнком — ты им и останешься, — равнодушно ответил Танатос. — Но тебе же нравится возиться с детьми, да? — вспомнив, хмыкнул Загрей. Танатос промолчал, и он вздохнул. — А что случилось с водителем? — Скрылся с места преступления. — …Мне правда жаль, что тебе пришлось такое пережить. — Мне нет. Это в конце концов случается со всеми. Просто не так рано. Какая разница? — Гипнос тоже так говорит. — Хм. Мегера подняла голову, тоже вглядываясь в даль улицы, где у горизонта сужалась дорога и откуда доносился странный шум. Неприятно урча двигателем, медленно по улице ехал уже прекрасно знакомый им семиместный Фиат. Танатос, Загрей и Мег остановились. Клото болезненно сощурилась в свете фар, тут же пряча лицо в толстовке брата. И когда между ними оставалось уже метров пятьдесят, многострадальный фургон затарахтел, плавно сбросил скорость и заглох совсем. Мегера вздохнула, но, прежде чем она успела что-либо сказать, Загрей, вспомнив ночь в Лионе, решительно-быстрым шагом кинулся к исчадию итальянского автопрома. Харон на водительском месте пытался завести двигатель, но тот лишь дёргано сипел в ответ. Гермес с пассажирского сидения помахал Загрею сквозь лобовое стекло и широко улыбнулся, уже догадываясь, что хочет сделать его кузен. Заг, подойдя к фургону, остановился у бампера и, громко обматерив машину на чистейшем итальянском, нежно и деликатно со всей силы пнул кузов. Автомобиль содрогнулся, Харон ещё раз повернул ключ — и двигатель чудом завёлся. Мужчина тяжело вздохнул и, локтём уперевшись в руль, устало закрыл рукой глаза. — Прогресс! — крикнул Загрей, смеясь и рукой подзывая Мег и Танатоса, и сам открыл дверь салона. — Радикальные изменения, однако. — А, да не обращай внимания, — махнул рукой Гермес, обернувшись назад, где крепления, оставшиеся от выдранных кресел, покрывала толстая фанера. — По-другому мы всё равно бы не добрались. Те ребята то ли не знают, что делать, то ли не могут починить. Ничего, найдём других. — Как вы все его терпите? — бормотала себе под нос Мегера, пока они с Танатосом медленным шагом шли до фургона. — Он хороший, — мягко и спокойно вздохнул Тан, слишком усталый, чтобы что-то скрывать. — Он придурок, — покачала головой Мег. — Как раз тебе под стать. Поэтому он тебе так и нравится. Танатос только фыркнул что-то и решил сосредоточиться на том, чтобы и дорожный столб, и Клото доволочь до машины. Над горизонтом, растекаясь по крышам, разгорался рассвет.***
— Отпусти… Отпусти, не смей трогать… Зачем ты..! Хватит, нет… Загрей резко проснулся и поднял голову, откликаясь на острое хриплое шипение, разорвавшее темноту. Но рядом уже никого не было. На кровати спала Мег, по привычке уже положив голову Гипносу на живот вместо подушки и укрывшись его одеялом. Загрей её не осуждал, он бы тоже не вынес ночевать на голом матрасе. Гипнос тоже спал, раскинувшись поперёк кровати и свесив с неё обе руки, и дышал открытым ртом, почти храпя. По лицу и бледным кудрям его мягко плавал рыжий свет лава-лампы. Шкура рядом с Загреем пустовала. Танатос иногда просыпался раньше него — но не посреди ночи же. «Вышел, наверное», — подумал Заг и уронил голову обратно на свой рюкзак. Он полежал ещё немного, завернулся поуютнее в шаль Никты. На чердаке иногда, когда дул горный ветер, бывало прохладно, даже несмотря на то, что Харон и Гермес всё-таки починили крышу — теплоизоляция страдала по всему дому равномерно. Но тревога не проходила. Загрей пытался убедить себя, что ему просто приснился шёпот Танатоса, но не получалось выгнать из головы дурацкую мысль: ему приснилось, потому что это действительно случилось. Такое нередко бывало с ним. Когда мозг балансирует между сном и бодрствованием — Гипнос называл это состояние гипнагогией, — звуки всего, что происходит вокруг, начинают вплетаться в сон. «Просто ему приснился кошмар, и поэтому мне тоже приснился кошмар», — рассудил Заг. И всё равно снова заснуть никак не получалось. Смирившись, он поднялся с нагретой шкуры, но шерстяной платок так и оставил на плечах. Устеленные темнотой деревянные ступени оглушительно скрипели под ногами. В комнатах все спали — до Загрея только доносилось тихое размеренное дыхание. Зато в гостиной горел свет. Танатос, снова заколов бабочкой чёлку, сидел за обеденным столом, одной рукой держа мятую инструкцию, а другой бросая кости, двигая пластмассовую фигурку на размеченном поле и время от времени что-то высчитывая на телефонном калькуляторе. Результат, сосредоточенно хмурясь, сверял с инструкцией и записывал на лежащий рядом клетчатый лист, откуда-то вырванный. Он даже не сразу заметил, как спускается по лестнице Загрей — а, когда заметил, внимания особого не обратил, увлечённый игрой в одиночку. Вся его высокая фигура сгорбилась над большой жёлтой коробкой, внутри которой разместилось поле, миниатюры противников, карты с событиями, картонные жетоны и куча всякой прочей мелочи. В гостиной тоже было прохладно, но не так холодно, как на чердаке, и он спокойно сидел в футболке, обтянувшей напряжённые плечи. Загрей вдруг почувствовал себя безумно счастливым от того, что никого больше в гостиной не было. Только они остались друг с другом наедине. Рассматривая игру, он обошёл стол и встал за Таном. Осторожно, чтобы не спугнуть, подбородок положил ему на голову и упёрся в каменные плечи локтями, руки смыкая на груди в ненавязчивых и тёплых от шали Никты объятиях. Инструкция совершенно не сопровождалась ни картинками, ни схемами. Просто монотонные линии чёрного текста на глянцевой белой бумаге, который разбавляли — о, ужас — математические формулы, по которым Танатос высчитывал урон, эффекты от предметов и стоимость улучшений. Этакая D&D на минималках, усложнённая без надобности. — Терпеть не могу такие настолки. — Загрей нарушил повисшее в комнате задумчивое молчание. — Если бы я хотел думать, я бы пошёл в карточные. — Так зачем ты тогда дома игры коллекционируешь? — тихо, едва шевеля губами, спросил Тан, не отвлекаясь от расчётов. — Нет, я обожаю играть, — помотал головой Заг. — Я просто ненавижу математику. — Но ты хорош в ней, — отметил Танатос и на неверящее фырканье сверху продолжил: — Тебе легко даются языки. — Языки с математикой не имеют ничего общего! — запротестовал Заг. — Правила грамматики работают по схожим с алгеброй принципам. Те же придаточные предложения — как выражения в скобках. Ставь, куда хочешь, раскрывай, как хочешь, просто меняй знаки по правилам. К тому же, что есть музыка, если не совершенная форма математики? А ты хорошо играешь на гитаре. — Ты же что-то там говорил про «наполовину глухой, а играю лучше тебя». — Параграфы-то не взаимоисключающие. — Значит, я, по-твоему, хорошо играю! — хитро сощурился Загрей, и в голосе его зазвенела радостная улыбка. Танатос тяжело вздохнул и уже по привычке начал: — Да мне пл… — Если ты сейчас опять скажешь «Мне плевать», я… — Заг на мгновение задумался. Хотел пообещать больше не варить кофе, но такой кары он бы и врагу не пожелал. — …я тебя укушу. — Да мне плевать, — по инерции закончил Тан. И Загрей, переполненный возмущением, резко, с вызовом и шутливо-кровожадным удовольствием сомкнул зубы вокруг соблазнительно открытой тёмной кожи на изгибе между шеей и левым плечом. И Танатос, выронив всё из рук, резко выгнулся и от неожиданной боли громко ахнул — наполовину всхлип, наполовину стон. Так болезненно, словно ему зубами в открытую рану впились, и в то же время так… ох. Загрей еле подавил в себе желание повторить. — Чёрт, прости! — виновато засмеялся он, вытирая укушенное место шалью. — Ничего, — с тихим, униженным рыком в голосе отмахнулся Тан и потянулся к плечу, чтобы убрать чужую руку. — Ты же предупредил. — Нет, в смысле, прости, что слева, — уже серьёзнее извинился Заг, отходя на шаг назад. — Я же сказал — ничего страшного, — настойчиво повторил Танатос и развернулся к нему, закинув руку на спинку стула. Двое напряжённо смотрели друг другу в глаза, требуя объяснений происходящему. Загрей, полностью осознавая свою вину (не за укус, нет — за то, что взгляд его постоянно съезжал на покрасневший след от собственных зубов), решил попробовать ретироваться и спросил аккуратно: — Я сварю нам чего-нибудь? — Попробуй, — процедил, не сводя с него пронзительного взгляда, Танатос. Загрей был почти уверен — Тан видел насквозь его и все его шальные мыслишки. И почему-то согласился ничего по этому поводу не делать. Мог бы воспылать намерением не позволить Загрею добиться от него чего-то подобного снова, и началась бы игра в кошки-мышки с подсчётом моментов, когда одному из них удавалось бы поставить другого в неловкое положение, и они оба притворялись бы, что их это бесит неимоверно… Вот только Танатос смотрел на Загрея без строгости, так свойственной ему. Не было у него никакого желания притворяться. Заг ушёл на кухню быстрым шагом — поджал бы хвост, будь он у него, но вместо этого просто ссутулился в объятиях шали. Танатос встал из-за стола и направился на улицу. Загрей отыскал его спустя несколько минут, когда и сам с подносом в руках вышел из дома в ночь. Покачивался в двух кружках горячий травяной чай, пахший какой-то лесной ягодой, и чуть колыхались огоньки свечек с запахом шоколада. Ветра почти не было, и по едва зеленевшей траве не ходили волны, и по огромному небу сверху не ходили облака. Тан сидел неподвижно на деревянных ступеньках, подняв голову, и Загрей последовал его примеру — и сам застыл на месте, падая в необъятное море, раскинувшееся над ним. С ясного и чистого, бесконечно глубокого неба до них тянулись чрез миры и галактики нежно сияющие звёзды, мерцая в унисон огонькам свеч. Светился острый полумесяц луны, роняя на скалы вокруг осторожные лучи, стекавшие по тёмным листьям леса, ковром покрывавшего холмы, и по крыльям драгоценной заколки. Тёплые запахи чая и свеч тут же растворились в свежем — летней ночи. Загрей, стараясь смотреть себе под ноги, медленно подошёл к лестнице и поставил на одну из ступенек поднос, сев на другую, под бок к Танатосу, чувствуя своей кожей его — замёрзшую. Тан протянул руку за чаем, и Заг накрыл их обоих шалью. — Кофе, вино, горячий шоколад, чай теперь. Какие ещё жидкости ты в меня вольёшь? — хмыкнул Танатос, бросая косой взгляд на Загрея, и тот честно попытался ответить что-нибудь не пошлое, но в итоге лишь рассмеялся, уткнувшись лбом в колени и стараясь не расплескать содержимое собственной кружки. Тан безнадёжно вздохнул: — Господи, тебе что, двенадцать? — Ты сам всё это начал! — сквозь смех выдавил Заг, но вскоре успокоился и на губах лишь послевкусием осталась озорная улыбка. Он отхлебнул чая, пока слишком горячего, чтобы что-то сказать о вкусе. Надо было подождать. — Ночь такая хорошая — расскажи мне что-нибудь. Танатос, уже согласившийся с тем, что они будут сидеть в приятной тишине, покосился на Загрея. — И ты даже слушать будешь? — недоверчиво спросил он. — Конечно, — со всей серьёзностью кивнул Загрей. — Почему ты проснулся? Кошмар приснился? Тан вздохнул, усталым взглядом гладя мерцающие звёзды в вышине. «Вся моя жизнь — сплошной кошмар. Но твоя хуже». Он посмотрел на Загрея, чуть прищурившись, и тот видел по его лицу, как он напряжённо взвешивает каждое слово, которое собирается сказать. И Заг вдруг осознал, что на грузилом на чаше весов сейчас лежит именно доверие Танатоса к нему, и затаил дыхание, уже готовый отказаться от собственной затеи и предложить действительно попить чая и помолчать, потому что если Тан сейчас соврёт — а он не умеет врать, — Загрей не вынесет этого, пожалеет о своей просьбе, пожалеет обо всём. Он уже достаточно жалел. — Не ты один магнитом притягиваешь неприятности, — только и вымолвил Тан, начиная издалека, чтобы дать самому себе фору. — Извини, если это слишком… — поспешил ответить Загрей, но Танатос остановил его резким взглядом горящих золотистой сталью глаз, и он поспешил заткнуться, чтобы опять всё не сломать необдуманными словами. Они оба затихли, сосредоточившись на раскинувшейся по бесконечным холмам прекрасной летней ночи — укрытые одной шалью, бок к боку, плечо к плечу. От подноса шёл тёплый запах шоколада. Над лужицами талого воска вились маленькие круглые огоньки, над двумя кружками — нежные изгибы пара, почти не колыхаясь. Но молчание продлилось не так мучительно долго — всего пару небольших глотков. — …В какие-то ночи я… пытаюсь поверить, что не случилось ничего страшного. В остальные просто не получается уснуть. Аид, не был бы ещё таким лицемером, всё-таки в чём-то прав. Не получится вечно убегать. Танатос снова умолк, сверяясь с собой — и вдруг понял, что сердце бьётся ровно и мозг не бьёт тревогу. Наверное, если Загрей уже знает о случившемся с Эребом, и мир не рухнул, то и после этого откровения ничего не случится? Какое же глупое предположение. Это сейчас Тан расхрабрился, это сейчас он поверил в свою невиновность, потому что раскинувшуюся в долине деревню покрыла ночь и потому что рядом был Загрей — тёплый и осторожно-мягкий, со своим долбанным чаем и со своими идиотскими свечами, но… Но заставить себя снова бояться не получалось. — Когда умер отец, я чувствовал себя… лишним в семье. Они меня будто бы душили. Познакомился случайно с одним человеком и — возможно, я просто слишком сильно за него зацепился. Сосредоточился на нём, чтобы отвлечься от того, что происходило дома, а он всё неправильно понял. Или даже наоборот — я вдруг решил, что мы друзья, но в его планы я совершенно не входил. Загрей уже открыл рот, чтобы сказать, что он уже знает это — господи, он же уже знает всё. Он просто был слишком невнимателен, слишком отвлечён на собственные чувства, чтобы собрать всю картину по кусочкам. Но благоговейный трепет — «Неужели это происходит? Неужели он сам об этом заговорил? Неужели я действительно заслуживаю это знать?» — лишил его дара речи. Если он хоть одним звуком, хоть одним движением собьёт Танатоса с пути, на который он ступил этой ночью, он себе не простит. — Он понравился мне какой-то… злостью, задиристостью, что ли. Ироничной вежливостью, под которой крылась расчётливость. Я не видел в нём фальши. И однажды я — мне просто было плохо, наверное? — я написал ему какой-то подростковый бред, знаешь, из серии «забери меня отсюда». И он забрал. Танатос снова умолк, делая ещё один глоток из кружки. Он закрыл глаза, вздохнул и открыл, исподлобья глядя на лес вдали. Ему не нужны были передышки, но он их всё равно зачем-то брал. И Загрей ждал — терпеливо, слушая жадно, но стараясь не показывать свой чрезмерный энтузиазм, чтобы не спугнуть. Всё в порядке. Это просто очередной день из его жизни — после бесконечных прокручиваний случившегося в памяти Тан должен был потерять чувствительность. Ведь так? — Он… Когда я понял, что что-то не так, он связал мне руки буксировочным тросом. Я думаю, он готовился — ждал, что я буду сопротивляться. У меня чудом получилось выбраться из машины. Я сбежал в лес. Я не знаю, что мне тогда помешало — как будто слуха было слишком мало, я не услышал его. Он подкрался, схватил за волосы — слева. Поволок обратно в машину. Потом… «…Потом был какой-то телефонный звонок. Гермес меня вытащил. Я не знаю, кто ему сказал. Как он узнал. Каким образом он оказался в городе так быстро. Я думаю, что знаю, но я не хочу. Гермес сдал его копам. Если бы не он, никто бы даже не узнал.» Загрей видел, как его руки мечутся между жестами, кружкой с чаем и желанием сомкнуть пальцы по линии оставшихся на память шрамов на запястьях. И он сделал это вместо Тана — бережно, некрепко сжал предплечье, заставляя остановиться. Успокоиться и, может, вообще бросить эту затею. Загрей знал, что Танатос пойдёт до конца — они оба ничего не делали наполовину. Но вопреки всей своей необъятной любознательности он прежде всего хотел видеть Тана целым. По поверхности уже пошли, опасно хрустя, трещины, вот-вот грозя расчертить её всю, разбить на осколки. Загрей был готов к этому — и он знал, что Тан тоже, — но совершенно не хотел, чтобы это случилось. Он достаточно причинил боли другим людям. Он хотел хотя бы в этот раз всё сделать правильно. Но Танатос глубоко, как-то обыденно вздохнул, словно рассказывал скучную, надоевшую ему самому историю. Он посмотрел себе под ноги, отпил ещё чая. Прошло пять лет. Тан давно отвоевал свою свободу — отвоевал всё, что он пытался забрать. Да, остались шрамы, да, не только на коже — но всё страшное позади. Слишком давно позади. В горле перестало дрожать. — Он пытался мне дозвониться. Писал сообщения — я удалял. Думал, ещё одно, ещё два, и я не выдержу — открою. С таким облегчением вздохнул, когда его задержали. По монотонному, гладкому, как водная гладь, голосу расплылось ядовитое презрение. Далеко не к похитителю. Танатос поднял напряжённый взгляд на Загрея. По жёстким чертам лица скользили, вздрагивая, тёплые блики огоньков свеч. — Ты ведь и так знаешь, что было дальше. Не суд, а блядский цирк с конями. Мегера выступала свидетельницей — мы ни разу даже не разговаривали. Условка с исправительными. Пять лет молчания: год работы на Харона и четыре — игры в невидимку в колледже. Потом появился ты — и всё по новой. Тан посмотрел в глаза напротив, полные страха, слёзной просьбы не рассказывать такие жуткие вещи таким спокойным голосом. И вместе с тем в них было что-то ещё. Он отвернулся на секунду, чтобы снова подобрать кружку. — Я знаю, не особо увлекательная история, — вздохнул он, отпивая остывший чай и отвечая на невысказанное хмуро-непонимающее «И это всё? Ты даже никого не убил? Неужели нужно было так мало?»: — Этого оказалось достаточно, чтобы меня возненавидели. — Почему условное? — спросил наконец Загрей тихо, не уверенный, что уже можно говорить, несмотря на приглашение в голосе Танатоса. И продолжил, полный ужаса: — За попытку похищения несовершеннолетнего — какого..? Почему он ещё на свободе? — Он не причинил мне никакого вреда, — жёстко отрезал Тан. — Если за пару шрамов и дурацкую паранойю всех подряд сажать, нам тюрем не хватит. Я сам ему написал, к тому же. Если кому-то и был нанесён ущерб, так это ему. Он… он действительно исправился. Он изменился. — Голос его медленно и грустно стих. — Тан. — Загрей взял его за вторую руку. — Люди не меняются. Есть только те, кто обрастает шипами, чтобы по ним не топтались. И есть те, кто под маской вежливости и доброты скрывает прогнившую, сочащуюся ядом душу. — Ты судишь о человеке, не узнав его. — Какая разница, как сужу его я? Это только моё дело. Я решу, если встречу его — хотя я точно не останусь с ним наедине. Ты не… ты же сам мне говорил тогда. Ты не обязан его прощать. Вспомни суд, — доверительно понизил голос Загрей, заглядывая снова с тем неприкрытым восхищением Танатосу в глаза. — Когда тебе даже не нужно было его слушать. Вы как будто в двух разных мирах — он смертный, а ты бог. Загрей был прав. Загрей чуть ли не опасной лестью повторял всё то, что бесполезно день ото дня твердил себе Тан. Он давно согласился с этой аксиомой подсознательно — он смотрел свысока на обидчика и отказывался считать себя жертвой. Страшнее было то, что Заг имел в виду на самом деле. Что монстр, сломавший чужую жизнь, — не Танатос. — Хорошо, но кто тогда? — спросил он. — Кто тогда здесь поступил неправильно? — Тебе обязательно нужен виноватый? — нахмурился Заг. Тан покачал головой. — Законы на то и существуют, чтобы указать, какие поступки хуже других. Ты не несёшь никакой ответственности за чужое решение. Что до остальных — у каждого свой козёл отпущения. По себе знаю, им можно стать только добровольно. — И Загрей на пробу — потому что была ночь, а ночью всё воспринимается совсем по-другому — мягко потёр большими пальцами чистую от шрамов кожу на внутренней стороне запястий. Там, куда не достал ни буксировочный трос, ни скальпель в его руках. — Ты больше, чем твоё прошлое. Загрей не предлагал ему выхода. Не станет же он всерьёз переубеждать каждого, кто винил Танатоса в случившемся? Или он всё-таки намекает на то, что Тан вёл себя уж слишком надменно по отношению к осуждённому? Если честно, он плевать хотел. Загрей не предлагал ему выхода — выхода у него не было. Загрей предлагал ему побег. Ненадолго — до Греции и обратно. Три тысячи километров в одну сторону, пять дней езды на машине, не больше. Загрей — черти бы его побрали — держит мягко и ненавязчиво его руки и предлагает не волноваться о том, что думают окружающие. А Тана не волнует больше ничего, кроме сладкой боли чужой заботы. Эгоист — господи, какой же эгоист. — Над этим нужно будет долго работать, но оно заживёт, — покачал головой, подытоживая, Заг и отпустил наконец чужие запястья. — Будет тяжело, но выполнимо. — Что ж ты со мной делаешь? — болезненно прошептал Танатос, роняя на колени руки, и голову наклонил непонимающе, глядя почти возмущённо. Глаза его — так невыносимо близко. На ледяном сером, в золотистых вкраплениях, танцевали обжигающие отблески свеч. — Ты зачем мне надежду даёшь? — Прости, что я навязываю тебе… всё это, — вздохнул Загрей. — Знал, что у тебя проблемы с доверием, и всё равно напирал — и продолжаю. — Ты единственный человек не из моей семьи, которому есть до меня дело. С тобой за рулём я бы сел на пассажирское сидение, — горько усмехнувшись, признался Тан. — Там выше шанс умереть при столкновении. — Это лучший комплимент, который мне делали, — польщённый такой степенью доверия, ласково рассмеялся Заг. — Спасибо, что рассказал, когда был готов. Я правда не хотел узнавать об этом из слухов. — Я не был готов. К такому нельзя быть готовым. Есть вещи, которые просто должны быть сделаны — иначе их можно откладывать до бесконечности. Я же знаю, что это всё равно долго не продлится. — Что не продлится? Танатос вдруг осознал, что сморозил что-то неправильное. Он имел в виду другое — но под другим он имел в виду именно то, что сказал. Он закрыл глаза, задумчиво нахмурившись, и просто взял кружку с чаем, чтобы хоть чем-то себя заткнуть, пока, расслабившись, не наговорил ещё кучу глупостей. Через тёплую травяную терпкость продиралась сладость лесных ягод. Он ведь будет выглядеть просто жалко, если покажет, как ему тоскливо при мысли о том, что их пути скоро разойдутся — это боль, которую он принял, но которая теперь терзала душу ещё сильнее. Загрей молча присовокупил к объятиям шали собственные, положив руку Танатосу на плечо. Тан убрать её не попытался, цепляясь за успевшее стать привычным тепло, словно за спасательный круг. И одной рукой снял с виска бабочку, протягивая её Загрею безоговорочно-твёрдо, не принимая возражений. — Тебе же Никта отдала эту заколку, чтобы ты вспоминал о ней, — удивлённо и почти испуганно вспомнил Заг, мечась взглядом между драгоценностью и уверенным, спокойным лицом напротив. — Я слишком часто ношу её, — покачал головой Тан. — Принимаю как должное. Лучше пускай она будет тебе напоминать обо мне. — Это, что, подарок на прощание? — нахмурился Загрей. — Почему бы и да, — из последних сил равнодушно пожал плечами Танатос. — Но я же никуда не уезжаю — не без тебя. — Ты собирался остаться с матерью. Я пойму, если ты даже вспоминать не захочешь… Голос его оборвался на кричащем «…но, пожалуйста, будь милосерден и лиши меня этой пытки — я точно вспоминать не захочу». Загрей испустил такой дрожащий измученный вздох, словно это он на собственном сердце сейчас проводил операцию без наркоза, и, забрав у Танатоса несчастную бабочку, обнял его обеими руками — не прижимаясь, но прижимая к себе, кутая в шерстяную шаль тело, съёжившееся от ненависти к себе и боли. Он был готов к любой ответной реакции, но Тан оставался неподвижен и тих, послушно уткнувшись лбом в чужое плечо. Загрей сжал его крепко и в ответ почувствовал, как они оба покрылись мурашками — далеко не от холода. — Какое «остаться», Тан? Меня мама, может, даже и не вспомнит, — сиплым шёпотом бормотал, утыкаясь в его шею, Заг. — Или мы её не найдём. Или мы вовсе отсюда не уедем такими темпами. Жизнь ведь только и делает, что идёт не по плану. Как тебе это вообще в голову пришло?.. Загрей не знал, какими словами сказать «Я просто хочу быть рядом с тобой», чтобы не напомнить Тану о прошлой боли, не показаться противно навязчивым, не выдать странное чувство, в котором сам ещё не был до конца уверен. И Тан, у которого с души наконец-то рухнул, перевалившись через вершину, тяжеленный камень, с радостью позволил ему промолчать. Они так и сидели в тишине, объятые шалью Никты, и Заг прижался незаметно губами к серебристой макушке — как будто просто уткнулся носом. И наверное, сердце Танатоса всё-таки медленно начинало заполняться уже давно забытым теплом — наверное, он всё-таки завидовал тому псу из гаражей, нежившемуся тогда в объятиях Загрея. Прикосновения сильных рук, безыскусная ласка — чуть ощутимое встревоженное поглаживание по спине в попытке успокоить, облегчить агонию. Какие же у него горячие ладони. Почти обжигающие. Всё это тепло — для него. Загрей был первым человеком, который держался за Танатоса не ради того, чтобы самому не упасть. Но кроме собственнического удовольствия он чувствовал ещё слишком много всего. В груди, давя на усталые рёбра изнутри, расцветало что-то большое-большое. Тан ждал обвинений, он ждал осуждения, он ждал облегчения, которое наступает после чистосердечного, но вместо этого теперь задавался сотнями новых вопросов, к которым совсем не был готов. Как ему теперь жить после таких откровений? Как можно не испытывать к нему отвращения, зная, что он натворил? Неужели и для него в этом мире есть немного любви? И от этой мысли внутри всё резко сжалось — острым копьём тело и душу пронзила боль. Нет. Нужно порвать порочный круг. Нужно отпустить, как бы сильно за него не цеплялся сам Загрей. Чего бы это ему ни стоило — счастье разноглазого было дороже. Танатос встал, выпутываясь из шали и из чужих объятий, обернувшихся пыткой. Загрей напоследок только сжал его предплечье понимающе. Им действительно придётся над этим работать. Но оно заживёт. А пока что Заг остался сидеть на деревянных ступеньках, любуясь нежно-чёрным небом, давая Танатосу время и место всё произошедшее обдумать одному — но больше не в одиночестве.***
Мучительно медленно утекали сквозь пальцы прохладные дни итальянского лета. Свежее, словно родниковая вода, утро неизменно следовало за холодной, словно мятное мороженое, ночью. В соседнем посёлке стараниями Гермеса нашлась-таки автомастерская, готовая взяться за ремонт злополучного фургона. Точно определить поломку ни у кого не получилось по одной простой причине — их в изношенном механизме было множество. Впрочем, с починкой обещали не затягивать. А пока работа спорилась — пункт за пунктом из списка вычёркивались дела, возложенные милостивой Атропос на незваных гостей. Дни текли, а Загрей неизменно что-то делал, вечно куда-то стремился, постоянно о чём-то говорил с Таном — если тот, разумеется, был готов к диалогу или хотя бы к выслушиванию монолога. Иногда он не был, и Загрей, если не успевал заранее почувствовать это интуитивно, всегда быстро реагировал на язык его тела, тактично прекращая разговор. Танатос не знал, что у него был язык тела — но что-то же должно было его выдавать, верно? Только об одном Загрей с ним ни разу не заговаривал. Он никогда, что бы ни случилось и о чём бы ни заходила речь, не упоминал ту попытку похищения, хотя было очевидно, что размышлял он на эту тему много. Тан был не против ответить на все его вопросы. «Честное слово, это же случилось пять лет тому назад — не дней. Оно правда больше не болит, Заг, не бойся, меня ты не сломаешь». Но Загрей не умел читать мысли, зато у него неплохо так получалось рушить отношения лишь парой неправильно, необдуманно сказанных слов. Он безумно боялся погубить то, что было у них — Танатос понимал это по осторожным взглядам, по мягким движениям, по намеренному игнорированию и умалчиванию всего, что могло напомнить ему о прошлом. И видя, как Загрей осторожничает не из жалости, но из уважения, Тан чувствовал, как обливается тягуче-сладким сердце, расцветая эйфорией. Та ночь не была сном, и тот разговор ему не привиделся. Каким-то образом — Танатос давно перестал верить, что это возможно — Загрей знал обо всём, что он натворил, и всё равно не испытывал к нему ни отвращения, ни злости, ни какой-либо другой формы неприязни. Каждое утро Заг ставил перед ним чашку потрясающе вкусного кофе, жадно ловя мельчайшие отражения удовольствия на вечно спокойном лице. Каждый день Заг делал всё, чтобы они занимались одним и тем же. Каждый вечер Заг падал на овечью шкуру и засыпал так доверительно-рядом. Загрей был абсолютно прав. Танатос никого не убил, а если кто-то и пострадал во всей этой ситуации, то не по его вине. Это не он нарушил закон. Это не его должно казнить общество. Но почему тогда все остальные обернулись против него? Раньше причина казалась Тану очевидной — если в этой ситуации он действительно, как говорит Загрей, бог, обвиняющий надменно и свысока смертного в немыслимо дерзком покушении, то он должен быть милосердным. Если он действительно бог, какой вред мог простой смертный причинить ему? Но за пять лет, что прошло с суда, Загрей стал первым человеком, узнавшим о произошедшем от Танатоса — и именно он почему-то считал Тана в этой ситуации абсолютно правым. О боги, неужели он всё переврал? Точно так же, как на Олимпе услышали версию обвиняемого, который преуменьшил свою вину — быть может, Танатос был недостаточно объективен в своём пересказе? Но он прокручивал в голове собственные слова, воспоминания — он не знал, как ещё сильнее отфильтровать эту историю. Он сделал должное — рассказал. Теперь ему оставалось только плыть по течению, зачарованно наблюдая за последствиями. Загрей непоколебимо равнялся жизни, которую приносил в мрачное существование Танатоса, окрасившееся теперь тёмно-красным, ярко-рыжим, изумрудным, лазурным. Под грудиной цвело нежно-белым, словно лепестки подснежника, словно овечье молоко. И страшно почему-то не было — с каждым днём Тану всё интереснее становилось, что будет дальше. Теперь, после вечера лингвистических открытий с Клото, у Загрея была новая страсть — греческий. Танатос оказался прав: язык дался ему довольно легко, учитывая отсутствие связи в их глуши — Загрей это воспринимал скорее как вызов. Вооружившись потрёпанным самоучителем по греческому, который ему одолжил Гермес, и пыльным сборником древнегреческой поэзии, обнаруженным на книжной полке у Мойр, Загрей коротал время на холме. Пока овцы мирно щипали траву, он громко, вслух и с выражением читал тексты стихов, поэм, пьес, пытаясь приучить свой мозг к новому алфавиту и к странным комбинациям букв, дававшим неожиданно привычные звуки. Составить фразу самому у него всё ещё не получалось — Загрей пока мог разве что только кого-нибудь поприветствовать, ломано представиться и попрощаться. Зато читал довольно бегло и что-то мог даже перевести. Возможно, греческий был у него в крови — не зря же Кора сбежала именно в Салоники. Сегодня на Мегеру, Танатоса и Загрея была возложена тяжёлая задача по транспортировке в багетную мастерскую уже давно пылящегося на чердаке полотна, на котором крестиком был вышит общий портрет трёх сестёр. Конечно, такое простое дело вовсе не требовало участия сразу троих. Но Танатос увязался за Загреем, а Мегера — за Танатосом, потому что отпускать этого обормота до Больцано в одиночку они больше не собирались. В автобусе, нагретом жарким днём, почти никого, кроме них не было — немногие пассажиры время от времени испуганно оборачивались в сторону задних сидений, где неизвестный черноволосый юноша в венке и с фиолетовой бабочкой, приколотой к нагрудному карману рубашки, громко чем-то возмущался. Мегера устало слушала тираду Загрея, обнаружившего, что точка с запятой в греческом означает знак вопроса. Танатос смотрел на него лишь искоса и всё гадал, как скоро Заг обвешается драгоценностями с ног до головы, словно новогодняя ёлка. Они вышли из автобуса под жаркое солнце, и Танатос по привычке тут же натянул капюшон, всё равно слегка щурясь. Чёлка падала на глаза, но он лёгким движением левой руки убирал её за ухо, правой всё так же сжимая тяжёлый столб, отводя за спину, чтобы сильно не мешался. Мег то и дело осматривалась, обшаривая хмурым взглядом подворотни и закоулки, мимо которых они проходили, и руки не убирая с так и скрученного на ремне кожанки кнута. Загрей шёл между ними, не обращая ни малейшего внимания на резко обострившуюся паранойю обоих. Он босыми ногами топал по глянцево-гладким, нагретым солнцем камням тротуара и жадно впитывал в себя секунды драгоценного лета. От остановки идти оказалось недалеко — всего пара кварталов. Нужная мастерская расположилась на перекрёстке пешеходных улочек. Под разнородными, тесно прижатыми друг к другу малоэтажными домами раскинулись зонты прилавков, вокруг которых толпился народ. Под арками первых этажей крылись витрины магазинов одежды, продуктовых, ювелирных, кафе. Возвышались в ясное небо изысканно-острые башенки особенно старых домов, наблюдая, как под ними по венам города течёт жизнь. Багетная мастерская занимала совсем небольшое помещение, чуть утопленное в землю — через огромную полукруглую витрину можно было наблюдать за работой маcтера, с линейкой обходившего огромный стол, и многочисленные образцы самих багетов, уголки которых «ёлочкой» заполонили все стены. Загрей достал из рюкзака, разворачивая, вышивку и уже собрался спуститься в мастерскую, но Тан остановил его, требовательно протягивая руку за канвой. — Я разберусь, — холодным голосом заверил он. — Оставайтесь здесь. Там всё равно места не хватит на всех. Танатос был прав — рабочий стол занимал почти всё помещение, не оставляя места для клиентов. Загрей уже хотел возразить что-нибудь насчёт Астерия — но улица была полна народу. Здесь его джип даже не проехал бы. Тогда он хотел возразить, что знает итальянский — но на том итальянском, которому его научила младшая Мойра, говорить с низеньким аккуратным старичком с белоснежной сединой и круглыми очками казалось преступлением. Не найдя хороших аргументов, Загрей сдался и протянул Тану вышитую картину, за что в ответ был удостоен чести подержать стойку от дорожного знака. Танатос скрылся в мастерской, уже привычный к такой затруднённой коммуникации, и Загрей с Мегерой остались наедине. Девушка безразлично уткнулась в телефон, прислонившись спиной к каменной стене рядом с витриной, но ничего интересного, видимо, не обнаружила. — Что, — почти беззлобно усмехнулся Заг, коромыслом перекинув столб через плечи, — никто не пишет? Или ты успела отвыкнуть от других, пока с нами в горах застряла? — От стекла отойди — разобьёшь, — только и ответила Мегера. Загрей послушно отошёл на шаг в сторону от витрины и встал так, чтобы не мешать потоку пешеходов. Мег убрала телефон и скрестила руки на груди. — Тебе какая разница? — Ты выглядишь одиноко, — пожал плечами Заг, но тут же хитро прищурился. — Или это унижение? Напоминает, что ему всё-таки удалось тебя провести, да? Он кивнул на бабочку, накрывшую яркими крыльями карман рубашки. Мег посмотрела на украшение как-то тоскливо и скучающе, тут же устремляя задумчивый взгляд в даль улицы. — Я ни разу не говорила, что я гений раскрытия чужой конспирации, — пожав плечами, спокойно ответила она. — Ты мне что-то пытаешься доказать? — Возможно, — уклончиво ответил Заг. Мегера вздохнула, отходя от стены. Сквозь витрину было видно, как Танатос выбирал подходящий к картине багет из предложенных мастером вариантов, пока сам старичок, достав калькулятор, подсчитывал возможную стоимость. Девушка подошла к Загрею, нависая над ним, закрывая от солнца — тому даже пришлось чуть отклониться назад, чтобы соблюсти более-менее приемлемую дистанцию. Всё-таки они были на людях, пускай Мег такие мелочи обычно не волновали. — Кто-то проявил крупицу доверия к тебе, и ты уже считаешь все свои грехи искуплёнными? — презрительно фыркнула она. — Но что-то же это должно значить! — кивнул почти радостно Загрей, словно подбадривая её в попытке подтолкнуть к нужному ему выводу. — То, что Тан настолько нуждается в понимании, что решил довериться кому-то вроде тебя? — с горькой насмешкой спросила Мег, но тут же серьёзно нахмурилась, одной рукой схватив Загрея за волосы на затылке, заставляя смотреть себе в глаза, и на губах её промелькнула соблазнительно-ироничная улыбка. — Я бы сказала, что я с тобой сделаю, если с ним хоть что-то по твоей вине случится, но я чувствую, ты уже стал жертвой тёплого приветствия его семейки. — Ну ты всё равно попробуй, — с вызовом предложил Заг, показательно отказываясь смущаться. — Посмотрим, насколько далеко ты ушла от Эриды. — Тан — не моя собственность, — фыркнула Мегера. — Пускай совершает любые ошибки, какие захочет. Но если ты будешь с ним неосторожен… Пять лет расстрела, семь — повешения и два пожизненных в стигийских лабораториях под начальством Аида. — А зачем второе пожизненное-то? — непонимающе нахмурился Загрей. — Про запас, — отрезала Мег, больно дёрнув напоследок его волосы, прежде чем отпустить. — Ты правда думаешь, что всё настолько серьёзно? — неверяще спросил он, но в придыхании его голоса почему-то крылась надежда. — А ты правда думаешь, что я слепая? — наклонила голову девушка. — Мег, возможно, со стороны это выглядит по-другому, — неуверенно начал Заг, — но я… мы… — Чего «ты»? Ждёшь, пока тебе скомандуют «вольно»? Какого-то знака? Чего? — Мег, это не то, о чём ты подумала. Он… Он был прав. — Вся радость моментально пропала из голоса Загрея, оставив прохладную, нарочито равнодушную пустоту. — Нормальные люди не чувствуют себя по гроб кому-то обязанными просто за то, что с ними обращаются по-божески. Это просто глупая привязанность — пройдёт, как только мы… как только всё закончится. — Что ж, если ты так уверен… — почти усмехнулась Мег, намеренно давая его нерешительности свободу. — Да как я могу быть теперь хоть в чём-то уверен? — Заг отвёл взгляд. — Что, неужели в кои-то веки собираешься сначала подумать, потом действовать? Мегера улыбалась насмешливо — но она улыбалась. Так, что вся её фигура будто бы сияла в итальянском солнце, хотя Загрей и понимал, что это лишь блики от кожанки, шипов и волос девушки, одних и тех же везде. Но сейчас это не столько его восхищало, сколько пугало. Мег нарочно острым ногтем давила на тот дальний уголок его души, где поселилось чувство, в сторону которого Загрей даже смотреть боялся. Оно, кажется, было там достаточно давно, сомневаясь, надолго ли останется. Но с недавних пор оно всё громче и требовательнее давало о себе знать, и Заг, привыкший быть честным, обескураживающе честным с самим собой, впервые не знал, что ему делать. Не может же он навязывать себя настолько раненому человеку. Конечно же, всё же ведь было так просто — Загрей стал не единственным, кто услышал этот зов из дальнего конца своей души. Танатос наверняка заметил все эти странные жесты, все его попытки помочь и поддержать, быть ближе. Он мог бы ничего не рассказывать, оставив Загрея наедине с догадками — и Заг был бы абсолютно доволен таким положением дел. Но нет, он специально раскрыл все свои карты, чтобы Загрей знал, что ему определённо точно ничего не светит. Собирался ли Загрей прекращать с ним общение только из-за этого? Конечно, нет. Танатос стал слишком неотъемлемой частью его жизни — он, его беспокойные похождения в поиске адреналина, его сумасшедшая семейка. В доме Никты его ждали куда больше, чем в родном — его ждали. Загрей был абсолютно благодарен Тану за то, что тот появился в его жизни, и не смел просить большего. Если он наскучит Танатосу, он послушно уйдёт и будет с любовью вспоминать это лето. Если нет, Заг будет полноправно считать себя самым счастливым человеком в мире. Но он даже не смел надеяться на большее. Смел, конечно, иногда и только украдкой, но от этого в том самом дальнем уголке души вдруг начинало очень сильно болеть. Загрей уже открыл рот, силясь сфокусироваться на словах, которые хотел произнести. «Я уже достаточно боли причинил другим, я не хочу ранить его» — это ты хочешь услышать, Мег? Да? Вот в такие игры ты теперь играешь? Мегера улыбалась — насмешливо и больно. Заг нахмурился, глядя на неё исподлобья. — А знаешь, что? — вызывающе начал он, вскидывая голову. — Я назло тебе не стану его ошибкой! Господи, да мы… Мы об этом так говорим, словно будет, как с остальными — месяц повстречались и разбежались. Я так больше не хочу! — Тогда жди, — равнодушно пожала плечами Мегера. — Чего ждать? Как долго? — Не знаю. Ты поймёшь, когда настанет время. Не смей торопить ни его, ни себя. И Загрей вдруг облегчённо улыбнулся. — Спасибо? — неуверенно ответил он. — Я не знал, что тебя так волнуют… окружающие люди. Поэтому мы и расстались, да? Мегера задумалась, пропуская его слова мимо ушей. Ей действительно тяжело было признаться самой себе в том, что Загрей изменился. Скорее даже обидно, потому что не ради неё, не для того, чтобы вернуть то, что было у них. Она должна была радоваться за него — за то, что он смирился и продолжил жить своей жизнью. Сил признаться себе в том, почему её это только злило, она найти пока не могла. Наверное, Загрей даже не рассматривал то, что было между ними, как что-то серьёзное — это сейчас он готовил себя к серьёзным отношениям, всё ещё не уверенный, что сможет понести на себе такой груз. Мег не хотела признавать, что Заг больше не представляет для Танатоса той опасности, которая почудилась ей сначала. Мег не хотела признавать, что ей должно быть плевать. В конце концов, она всегда отдавала Тану должное — никогда не пыталась ничего узнать о нём не столько из незаинтересованности, сколько из уважения. Танатос — просто её компетентный и трудолюбивый коллега по моргу. Она никогда не подозревала, что он способен на такую аферу. Вполне возможно, что она ещё много о чём не догадывается. — …Прости, я… я знаю, что иногда забывал видеть в тебе живого человека. Со своей болью и своими чувствами. Старался не «распускать сопли», зато, если что-то не нравилось, сразу лез на рожон. Я… из-за твоего поведения я не задумывался, что, возможно, тебе тоже хотелось тепла. Теперь-то я знаю, что любому существу приятно, когда его здоровьем и делами искренне интересуются… Мегера, нахмурившись, вынырнула из мыслей, прокручивая в голове всё, что успел наговорить Загрей. — Погоди, что ты сейчас сказал? — почти возмущённо спросила она. Загрей поднял на неё взгляд осторожный, но улыбка на его губах расцвела озорная. — Прости, — повторил он простодушно. — Ещё раз, но с чувством, — потребовала Мег. — Умоляю, прости меня! — притворно-отчаянно вскричал Заг. — Лучше, — хмыкнула девушка. — Я всё ещё тебя люблю, зачем ты меня бросила?! — совсем уж по-театральному надрывался Загрей, упав на колено, руку со столбом отставив назад, тыльной стороной ладони закрыв глаза и голову запрокинув. — Перебор. — Мегера в омерзении шагнула назад, оборачиваясь в сторону прохожих, косо и озадаченно поглядывающих в их сторону. Загрей, смеясь, встал с колен и отвесил ей поклон, всё ещё одной рукой держась за алюминиевую стойку. Танатос вышел из мастерской, убирая обратно в карман кошелёк, и наградил их обоих долгими взглядами — видимо, уже хотел спросить, не пропустил ли он чего-нибудь важного, но решил не заморачивать себе голову. Не то чтобы происходящее между Мегерой и Загреем его хоть сколько-нибудь касалось. Закадычная троица молча направилась обратно к остановке.***
Сегодняшний пункт в списке, если переводить на человеческий язык, гласил, что гости должны накрутить Мойрам консервов на зиму. Так в последнее время вышло (интересно, почему же), что готовка легла на плечи Харона, который ничего особо против не имел — он умел читать рецепты и следовать им, а большего на кухне и не требовалось. Но для готовки нужно сперва найти ингредиенты — да ещё и в количестве, достаточном для той армии банок, что скопилась в шкафах и под кроватями у сестёр. Вот почему посреди жаркого, изнурительно-жаркого дня Харон, Танатос и Загрей тряслись в душном автобусе до Больцано. Путь их лежал до рынка в центральной части города, недалеко от реки, где их уже должен был ждать Гермес — пока Харон, кипятивший бесчисленные банки, всё утро горбился над кастрюлей, его незаменимый бизнес-партнёр должен был успеть обшарить весь рынок в поисках вкуснейшего для них наполнения. Впрочем, в одиночку — да даже с помощью Харона — он бы никогда не утащил столько фруктов, всё-таки Гермес был ценителем лёгкой атлетики, а не тяжёлой. Мегера была занята пастьбой, и потому было принято унизительное решение взять в подмогу одного из близнецов. Ни для кого не было секретом, что Гипнос только уменьшил бы общую грузоподъёмность их компании, потому выбор однозначно пал на Танатоса. А за ним по уже сложившейся традиции увязался Заг. Не то чтобы Харон, угрюмо прячущийся от солнца под полами своей извечной шляпы, был рад — скорее, снисходительно не против. В конце концов, Загрей был неплохим отвлечением. Харону было очевидно стыдно ездить куда-то не на собственном транспорте, слишком уж неуютно он чувствовал себя в роли пассажира, а не водителя. Возможно, жажда всё контролировать передавалась у них в семье по наследству. Вот только Харон не собирался, следуя примеру младшего брата, потакать страхам и неуверенности в себе. Не собирался быть как он, как остальные — тратить всю свою жизнь на объяснения и недопонимания, возникающие неизбежно. Что ему нужно, чего он пытается добиться, что с ним не так — окружающим необязательно было знать, а если Харон внезапно и нуждался в их помощи, то он явно делал что-то не так. Была и другая причина, по которой Загрей казался Харону не таким уж бесполезным. В его присутствии тревога Танатоса почему-то не успокаивалась, но сглаживалась, из острой и напряжённой превращаясь в мягкую, залегающую где-то в плечах, уже не так сильно ссутуленных в попытке закрыться от множества незнакомых запахов и резких звуков. Солнце сияло слишком ярко, лучами, словно копьями, пробиваясь между навесами прилавков. Отовсюду сладко и тонко тянуло свежими плодами жаркого лета — фруктовый аромат волной окатывал троицу, стоило очередному смуглому грузчику пройти мимо со своей телегой, доверху заполненной какими-нибудь дынями, апельсинами или персиками. В огромных плетёных корзинах зеленели стебли, листья, ботва, плоды. Со всех сторон доносились крики торговок, споры домовитых покупательниц с продавцами, уши резали радостные вопли детей. Из-за прилавков слышалась быстрая итальянская речь, и Загрей уже привычно и без особой гордости выделял в ней знакомые слова. Рынок кипел и бурлил — жизнью, в которой он чувствовал себя как рыба в воде, вёртко шныряя между коробками, паллетами, другими такими же покупателями. Танатос ступал осторожным широким шагом, стараясь никого не сбить и не снести опоры палаток несчастной дорожной стойкой, потому что глаз всё никак не мог отвести от фигуры перед ним. Потому что Загрей развернулся и уже по привычке спиной вперёд шёл перед ним, и на лице его сияла эта ослепительно-шальная улыбка, и венок переливался всеми цветами брезента, раскинувшегося над их головами, в унисон с его разноцветными глазами — и скажите, как в этой ситуации Танатос должен был смотреть куда-то ещё? Зачем ему было смотреть куда-то ещё, если вокруг кишела незнакомая масса неподвластных ему, неподконтрольных людей. Харон знал этот косой взгляд из-под капюшона, скользящий по чужим головам — настороженный, ожидающий. Выражения лиц, мелкие движения, неосознанные позы говорили ему куда больше, чем речь, жесты и слова. Танатос всегда представлял из себя картину простую и ясную, статичную — замершую, словно птица в слишком маленькой клетке. Харон из холодного уважения старался не смотреть на мельчайшие изменения, плавно ложившиеся на холст. Он только совершенно, как ни пытался, не мог себя заставить удивляться тому, что эти двое сошлись. Харон шествовал впереди, прокладывая им путь через толпу и милостиво не обращая внимания на дурачества этих двоих за его спиной. Он то и дело тянулся к часовому карману жилета, но тут же расслабленно опускал руку. Часы ему теперь мало пригождались — Гермес всегда был ровно там, где его ждали, и ровно тогда, когда его там ждали. Харон, пожалуй, слишком быстро начал принимать это как должное. Гермес же, в свою очередь, его не разочаровывал. Тан смотрел исподлобья, стараясь не подпускать слишком близко к горлу то вернувшееся чувство вины за преступление, им (возможно) не совершённое. Пытался в вечно осанистой, нарочито вздёрнутой, отстранённой фигуре брата найти какие-то отголоски тщательно скрываемой злости и каждый раз ловил лишь абсолютное безразличие. Тщетно было предполагать, что Харон, пускай даже исходя из зрелой мудрости, мог простить ему такой ужасный поступок — или даже отнестись с наплевательским безразличием, надеясь, что преступника покарает совесть или карма. Харон строго верил, что за око всегда платят оком. Значит, не подозревал. Значит, всё было в порядке. Картина замерла, покрывшись коркой вечной мерзлоты. Вот-вот опустится занавес — в понимании Танатоса всё происходящее сейчас было скорее затянувшимся выходом на поклон. У него больше не осталось для Загрея ни загадок, ни головоломок, ни тайн. Ничего интересного. Рано или поздно всплыла бы эта истинная сущность — пустая, скучная оболочка, так и не ставшая настоящим человеком, но оставшаяся полупрозрачной тенью. О нём больше нечего было узнавать, с ним больше не о чем было говорить. Но почему-то Загрей всё равно поехал за ним на этот дурацкий базар. Плохая привычка — пережиток прошлого? Но что тогда эти его странные улыбки? Что этот игривый взгляд снизу вверх? Почему он так смотрит? Неужели, у игры есть ещё какая-то часть, о которой Тан не догадывается? Занавес вопреки и назло всем самоуверенным его рассуждениям оставался поднят. Начинался новый акт — возможно, он и вовсе начался ещё давно. И подтвердить это Загрей вдруг решил, когда они проходили мимо прилавка, уставленного огромными ящиками, полными гор спелой вишни. Ароматное бордовое море вздымалось волнами по всему столу и, пользуясь невнимательностью отвернувшегося продавца, Заг совершенно по-хозяйски протянул руку, зацепив пальцем две ягодки. Тут же надел себе их на ухо, словно серьгу, и повернулся к Тану, хвастливо вздёрнув подбородок. Тот лишь поднял почти вопросительно брови, словно не понимал, чем тут можно так гордиться, но всё равно улыбнулся в ответ, слегка прищурившись. Озорство Загрея передавалось воздушно-капельным, обостряя что-то застарелое, хроническое. И Заг, установив новые правила игры, поспешил их продемонстрировать на собственном примере, тут же снимая вишнёвую серёжку, чтобы отделить ягоды от сросшихся черенков. Танатос в ответ на приглашающий взгляд послушно протянул руку — в ладонь легли две спелые, налившиеся соком вишни, и он так ясно представил, как разольётся по языку их вкус, если сдавить упругие бока зубами. Под дёснами приятно защипало в предвкушении кислого. Тан уже почти сосредоточился на этом ощущении, но поднял взгляд и чуть не замер на месте. Загрей, глядя на него исподлобья, с вызовом, открыл рот и на язык положил один вишнёвый черенок, тут же смыкая обратно губы. И Танатос ошеломлённо — куда более ошеломлённо, чем хотел — наблюдал за тем, как творится магия. Прошло не больше десяти секунд, растянувшихся в ужасную, безумную и жаркую вечность, когда Заг наконец с самоуверенной улыбкой продемонстрировал, подтверждая самые худшие и самые лучшие догадки Тана, завязанный узелком черенок. И то же самое показательно проделал со вторым, узел в конце затягивая совсем не зубами. Танатос наконец через силу выдохнул и только тогда осознал, что откровенно залип. Абсолютно из ниоткуда его озарило ужасное откровение — да Загрей же с ним флиртовал. И это даже был не первый раз! Зачем? Тан понял, что с ума сойдёт раньше, чем отыщет на этот вопрос хоть сколько-нибудь адекватный ответ. Он уже сквозь шок чувствовал, как тихо покидают его остатки разума, совсем отказавшегося отрицать очевидное, осевшее странным покалыванием в кончиках пальцев — он не был против. — Хорошо, хорошо! — звонко рассмеялся Загрей, добродушно щурясь. — Я перестану! — Что? — совсем растерянно и даже почти расстроенно спросил Тан. — Почему? — У тебя лицо такое, будто ты сейчас расплачешься, — продолжал ласково смеяться Заг, и Танатос сделал всё возможное, чтобы вернуть себе прежнюю серьёзность, но все усилия его коротящего мозга сейчас уходили на то, чтобы понять, как — как объяснить Загрею, чтобы не смел ни в коем случае переставать. — П… почто я тебе вообще сдался, скажи мне? — непонимающе наклонил голову Танатос, пытаясь хоть так спрятать ненужные эмоции. — А почему нет? — пожал плечами Заг, и Тану было страшно даже подумать, на какое из множества его «Почему?» он этим отвечает. — Нет, правда, что тебе ещё от меня нужно? — всё ещё хмурясь, покачал головой Тан. — Все мои тайны ты разгадал — я ждал, что ты найдёшь себе новую сферу интересов… — Все твои тайны? — фыркнул, перебивая его, Загрей. — Поверь, я даже не близко. Ты весь — одна большая непредсказуемая головоломка! Снаружи — отчаянный трудоголик, здоровье за оценки продавший, а стоит копнуть лишь чуточку глубже — и уже наберётся на пожизненное. Ты намного интереснее, чем ты привык думать, Тан. В груди всё ещё кричало, перекачивая закипевшую кровь вдруг ярко-вишнёвого цвета, надрывающееся сердце. Мир, плавясь, размыто сиял святым, чистейшим нимбом вокруг них — сокращаясь только до них. Загрей продолжал спиной вперёд шагать и улыбаться — бесконечно улыбаться, словно знал прекрасно, что собственными руками только что учинил. — Ведь приятно знать, — продолжил он отвлечённо, — что существует кто-то, кто готов с тобой проводить столько же времени, сколько ты с ним. Сначала об этом даже не догадываешься, а потом — словно гром посреди ясного неба это осознание, что ты не навязываешься. Так необычно — так странно для кого-то быть не обузой, и не балластом, и даже не «тем бесячим второкурсником». Тан хмыкнул, чуть склонив голову, и окинул Загрея тёплым взглядом — всю его стройную фигуру, открытую, не зажатую. Блестя каре-зелёными глазами, Заг всё по-прежнему уверенно шагал по рынку, пружинисто-расслабленный, словно готов был ко всему — но явно не к тому, как Танатос из-за спины вдруг вытащил спелый крупный гранат. Загрей как-то совсем упустил это мимолётное, воздушное движение его руки, когда они проходили мимо одного из фруктовых прилавков, и теперь поражённо смотрел на сочный плод, так крепко лежащий в широкой ладони. — Твоя сентиментальность тебя когда-нибудь убьёт, — усмехнулся Заг, отчаянно пытаясь не выглядеть настолько сильно впечатлённым, но вот только не получалось. — Да неужели? — Лицо Танатоса не отразило ни одной эмоции, но голос вспышками бликов заиграл в груди. — А кто говорил, что меня она не убьёт первым? — рассмеялся Загрей простодушно, купаясь в лучах солнца. И Харон это почти детское, драгоценное счастье чувствовал где-то под кожей, даже не оборачиваясь назад. У него была слишком чёткая цель, чтобы обращать внимание на этих двоих, друг друга развлекавших у него за спиной. По другую сторону рынка — на другом берегу площади, что кишела огромной громкой толпой, обтекающей бесчисленные прилавки и навесы — их обязательно ждал Гермес, как они условились. И он действительно ждал, стоя и разминая передние мышцы бёдер от нечего делать, пока на скамейке рядом с ним лежали в сумках, отливая гладкими боками, самые разные фрукты — от маленьких круглых абрикосов и до налитых красной спелостью яблок. — Товар в лучшем виде, босс! — отсалютовал юноша, едва завидев знакомую компанию среди прочих покупателей, и поспешил учтиво продемонстрировать содержимое пакетов. — Лучшее, что есть на рынке. Сыпучее золото! Загрей схватил целую тяжёлую сумку апельсинов, и правда блестевших золотом. Гермес, смеясь и широко, вприпрыжку шагая, всё вертелся вокруг него со своей посильной ношей. Шарф за его спиной трепал лёгкими яркими концами, почти не опадавшими от постоянной ходьбы. Остальные фрукты между собой разделили братья, молча наблюдая за фонтаном вечномолодой радости, которую неизменно излучали кузены. Компания медленно двинулась к остановке. В зените, знаменуя собой середину лета, ярко сияло солнце. Харону всегда было интересно, как оно звучит. Важное, необходимое, вечное. Всегда находящееся в движении только затем, чтобы бесконечно возвращаться в точку отсчёта. Ему не верилось, что звёзды могут быть немыми — в его костях звенело их нежное, холодное и отдалённое пение, едва доносившееся до них из бездны галактик, а пение солнца и вовсе было особенным. Ему казалось, что стоит протянуть к небу руку, оно обернётся чёрной густотой, и на ладони останутся блестеть невесомо-тонкие звёзды. Но Гермес говорил, что астрономические объекты не умеют петь. Гермес — всегда находящийся в движении только затем, чтобы бесконечно возвращаться к Харону с радостным докладом об очередном выполненном заказе. Харон был для него якорем, он для Харона — сигнальным огнём. Они сработались. И именно Гермесу, узнавшему от Никты всю глубокую трагедию семьи Загрея, пришла в голову зачем-то эта глупая идея. Именно Гермесу, с мнением которого Харон уже привык считаться так же, как с мнением матери, когда-то давно предложившей ему дать младшему брату работу. Действительно, Харон, неужели ты ему не поможешь — он же очевидно не в состоянии сдавать выпускные экзамены в этом году, да и разве тебе не пригодятся лишние руки? Действительно, босс, неужели мы им не поможем — нам же всё равно по пути, да и разве может случиться что-то плохое? Харон никогда бы не признал, что делал всё это ради Танатоса, и ради Загрея, и ради какого-то мнимого благополучия множества людей, которым было друг на друга не наплевать. В его сердце было не так-то уж и много места. Но в конце концов, он умел отдавать дань уважения тем, кто этого заслуживал — и, что немаловажно, он умел платить по счетам. Харон курил обыкновенные, отвратительно-дешёвые сигареты, но дым выпускал в таких количествах, что легко было заподозрить его в курении электронных. Загрей, совсем заскучавший в ожидании автобуса, почему-то с ним говорил — Харон чувствовал в его мимике и жестах плавную нить какой-то истории, пробивающуюся сквозь удушающее табачное облако. Но вместо того, чтобы зацепиться за неё пальцами, отслеживая от начала и до конца все события, мужчина позволил нити существовать где-то на периферии его сознания, сосредоточенный вовсе на другом. Гермес стоял рядом и наблюдал за монологом с уверенной улыбкой, руки уперев в бока и ногами стоя на асфальте так твёрдо, будто это не его стопы всегда касались земли так легко и невесомо, будто это не ему отвратительна была сама идея хоть секунду провести на одном месте. Танатос, скрывшийся в тени нависшего над дорогой здания, поднял голову, ловя на себе взгляд озорных глаз с острым прищуром. Гермес одной хитрой улыбкой пытался его зачем-то подбодрить. Плыл ли Гермес по течению? Нет, он его задавал. Потому его собственная судьба никогда от него не убегала случайно укатившимся клубком овечьей шерсти. К остановке наконец подошёл автобус.***
— Готово. — Загрей слез с табуретки и тоже отошёл на пару шагов от стены, где своё почётное место заняла обрамлённая канва, которую ещё утром они с Танатосом и Мег притащили из Больцано. Прошло уже чуть больше двух недель, и Роковой список незначительных пророчеств Атропос практически опустел. — Всё равно косо, — с привычной расслабленно-хитрой улыбкой покачал головой Гипнос, руководивший всем процессом из-за стола, но Заг лишь отмахнулся от него, продолжая рассматривать вышивку. — Что на обед, дружище, не знаешь? — спросил он между делом, собирая молоток и пакет с гвоздями, чтобы отнести их обратно на чердак. — Не знаю. — Гипнос зевнул и растянулся на столе, виском прижавшись к потёртому дереву. — Харон там варит опять какие-нибудь свои спаггейти. Может, испечёт чего-нибудь на десерт! Думаю, получится вкусно. Ты пойдёшь дальше пасти овец? — добавил он тоскливо, словно надеялся хоть кого-нибудь уговорить составить ему компанию. На кухню Харон брата всё равно не пускал, поэтому дни Гипноса сводились к ленивому коротанию времени в гостиной. Он пытался помогать Клото и Лахесис, но демонстрировал стабильную некомпетентность, а при попытках его хоть чему-нибудь обучить неизменно засыпал. Уже по обмякшей его фигуре и нескончаемому зеванию Загрей чувствовал, что Гипнос совсем скоро уснёт. Почему бы и не посидеть с ним несколько минут, провожая в объятия сладкого послеполуденного сна? — Тан, Гермес и Мег прекрасно справляются пока что, — с напускным равнодушием пожал плечами Загрей, но в итоге всё равно одарил Гипноса ласковой улыбкой, усаживаясь рядом с ним за стол. Тот лишь глянул на него лукавым глазом из-под сени кудрей, словно на жертву своей необузданной природной харизмы. — Конечно, справляются, — охотно согласился Гипнос, мечтательно поднимая взгляд к потолку. — Я бы тоже не отказался побыть барашком… — Ты ближе к своей мечте, чем тебе кажется, — рассмеялся Заг, трепля мягкие серебристые локоны. — …Пасёшься себе весь день, — продолжал вздыхать Гипнос. — Травку щиплешь, и никто тебя не тревожит… Облака плывут по небу, лес под холмом шелестит… — …Ага, и кнут Мегеры над ухом щёлкает, — покивал Загрей. — Так говоришь, будто это плохо, — рассмеялся Гипнос. — Я бы не отказался, чтобы меня пас кого-то… такой сильный, жёсткий… властный… — Господи, да просто пригласи её на свидание, — фыркнул Заг. — Худшее, что может случиться — она попробует задушить тебя шторой. Или выкинет твою сонную тушу в канализацию. Да ты в любом случае выиграешь. — Не, — решительно помотал головой Гипнос, — мне эти ваши заморочки не сдались, спасибо. Да и Мегере сейчас точно не до меня, когда на горизонте такая соблазнительная цель. Загрей поймал на себе взгляд исподлобья с такой хитрющей улыбкой, что даже оторопел слегка. — Ты же… — осторожно начал он. — Ты же знаешь, что между нами произошло, да? — Пощади, — фыркнул Гипнос. — Я знаю как минимум десять версий случившегося, из чего делаю совершенно логичный вывод, что ни одна из них не верна. — Мудрое решение, — согласился Загрей. Он помолчал с полминуты, чувствуя почти невесомое давление Гипноса, уже приготовившегося слушать, и нехотя объяснил: — Ничего необычного, если так посудить. Я не знаю, нарочно или ненамеренно она попыталась сымитировать мои отношения с отцом, но я явно отреагировал слишком бурно. Она меня кинула, потому что у меня не было сил признать, что я веду себя как последний идиот. А надо было просто сесть и всё спокойно обсудить. Коммуникация — главное в любых отношениях. — Ты хочешь об этом поговорить? — с прохладным профессиональным интересом, под которым всё-таки крылись нотки дружеского любопытства, спросил Гипнос. — Да, наверное? — неуверенно пожал плечами Загрей. Он уткнулся взглядом в столешницу, уже всерьёз подбирая слова, но Гипнос успел раньше. — Что ж, очень жаль, потому что я психиатр. Заг поднял на него измученный взгляд. — Да ты не психиатр, Гипнос, — покачал он головой, вспоминая слова Танатоса. — Ты дипломированная сволочь. — Спасибо, я ещё пока только учусь! — с благодарностью принял похвалу Гипнос и широко зевнул. — Скучно. Ты хочешь чем-нибудь заняться? — А у тебя есть идеи? — Я уверен, Харон будет очень рад, если мы поможем ему с дегустацией… На холме мирно паслись овцы, и Гермес то и дело обходил уже привыкшую к нему отару, уделяя каждому барашку немного внимания и доброты. Мегера и Танатос смотрели, как он лобзается с домашним скотом, из тени развесистого бука, отдыхая на земле под деревом. Чуть покалывала затылок и спину жёсткая кора, блестела под солнцем полевая трава, свободно паслась неподалёку гнедая кобыла — пускай и привыкла к строгой наезднице, всё равно нуждалась в отдыхе. Секунда за секундой уходило лето. — …И всё-таки, — осторожно и тихо, едва шевеля губами, спросил наконец Тан, пользуясь тем, что их больше никто не слышал, — почему ты тогда так яро отрицала все ложные обвинения, когда поступила и узнала про все эти слухи? Мегера хмыкнула, только уголком губ дёрнув, но не позволила себе улыбнуться. Вопрос обычно включает в себя ответ. Если Танатос так хочет его услышать — что ж, унижение за унижение. — Ты и так знаешь. — И поэтому ты поехала с нами? Я не понимаю, почему ты мучаешь себя. Почему ты не развернулась и не уехала прочь, как только дело приняло серьёзный оборот. Зачем-то же тебе оно надо. Мег вздохнула, тоже задумчиво нахмурившись. Они, спинами прижимаясь к могучему стволу древнего дерева, не видели даже лиц друг друга, и от этого, пожалуй, было легче вести такие разговоры. — Спасибо, что не рассказал ему. — Что ты нарочно идёшь навстречу? — …Я знаю, ты смотришь на меня свысока из-за этого. Наверное, она была отчасти права. Танатос прекрасно знал об этой её неотпущенной обиде на Загрея, которая мешала ей спокойно и по-взрослому поговорить с ним обо всём случившемся. В последнее время определённо было легче. Возможно, отчасти она бросилась в эту поездку, чтобы доказать и себе, и Загрею, что выше этих детских ссор. Возможно, она придумала это, чтобы скрыть от себя самой истинный свой же мотив — слишком очевидный для любого, кто готов холодно взглянуть на ситуацию со стороны. — Не бойся, я не смогу посмотреть на тебя свысока, даже если очень захочу. Повисла тишина уже куда менее напряжённая. Где-то вдали пели птицы, и Тан закрыл глаза, давая лёгкому ветру трепать больше ничем не заколотые пряди чёлки. Мег вздохнула, не выдержав. — Поговори уже с ним. — Ещё чего. Унижаться. — Лучше продолжать ловить панические атаки? — Я же сказал, что это было не из-за него. Он, наоборот… — Скажи мне, сколько вы уже спите в одной постели. — Не гни факты под себя. Это не одна постель, это один… пол. — Отвечай на вопрос — сколько? — …Полтора месяца. — Вы буквально обнимаетесь каждый раз, когда я вижу вас спящими. — Он просто слишком разбрасывается конечностями во сне. — И ты даже не пытаешься что-то с этим делать. — Просто так сложились обстоятельства. — Обстоятельства сложились так, что ты в него втрескался по уши и ушёл в отрицание очевидного, а у нас теперь каждый день новый эпизод Санта-Барбары. — Конечно. Как я могу спорить с экспертом по отрицанию. Мег вздохнула. Ну не может же она сказать, что желает ему счастья. Ниже уже точно падать некуда. Ей и без того было тяжело признать, что они с Таном в своё время имели дело с двумя совершенно разными людьми — и версия, доставшаяся ему, была куда искреннее и добросовестнее. — Хотя бы попробуй. Не получится — и хрен бы с ним, мир не кончится. — Ты так говоришь, словно я в любой момент смогу от этого отказаться. Без обязательств, последствий, СМС и регистрации. — Я же тебя знаю. Согласишься на какую-нибудь работу, тебя нагрузят, как ломовую лошадь, а ты и не пискнешь. Вот тебе и отвлечение. Танатос прекрасно понимал, какая же это отвратительная затея — решаться на отношения, когда он сам от одного слова, от одной интонации, от одного резкого движения уходит вниз по спирали тревоги. А когда отношения не были тяжким трудом? Мать была права. Но как же этот труд всё-таки окупается. Танатос чувствовал, как усилиями Мегеры застрял на грани совершения опасного шага. Нельзя — нельзя давать сердцу управлять мозгом. Нужно всё обдумать — по-настоящему рационально проанализировать, а не сидеть до рассвета, прокручивая в голове все бесценные моменты неуклюжего флирта. — Ну закончится всё это — и дальше что? Может, это сейчас сердце раскапризничалось. Когда вернёмся, быстро друг другу наскучим. — Вы двое? Не поверю. Максимум — две недели передышка, и всё по новой. Ты не представляешь, как он изменился за эти полгода. Не бойся, что застрянешь на всю жизнь с одним и тем же человеком. — Ты мне пытаешься его продать или что? — Я пытаюсь тебе собственное счастье впихнуть, идиотина. Бесплатно — подходи и бери, сам же тебе на руки прыгнет. Или у тебя смелости не хватит? Танатос вздохнул. Он никогда не сможет признать это открыто и произнести этих слов вслух. Да, когда речь идёт о том, чтобы залезть на очередную заброшку, смелости у него хоть отбавляй. Но ему от такого риска ничего не будет, а вот Загрею — определённо. Афродита говорила, что в таких ситуациях единственный правильный вариант — бездействие. Мег всё делает правильно — в конце концов, она просто хочет быть рядом, дружить с Загреем. Она может надеяться на большее, но будет довольствоваться и малым, а в крайнем случае и вовсе обойдётся без него. Просто было бы приятно… Тогда и правда лучше ничего не говорить. Сохранить это прекрасное цветение в груди, не загубив его неудачным признанием. Но что тогда? Их пути всё равно однажды разойдутся, и это чувство увянет, и Тан весь увянет вслед за ним. Снова. Он этого не вынесет. Он больше не сможет существовать в сухой тишине, когда сердце жадно помнит, какая на вкус жизнь. Значит, умрёт. Так будет лучше для всех. — Хорошо, но что… Что, если я — не его счастье? — Господи, как же ты меня достал, честное слово. Оба. Из открытого окна кухни доносились визги и крики — кто-то явно получил по шее скалкой за предпринятую попытку кражи. Мегера решительно встала из-под дерева, отряхивая леггинсы, и направилась в дом улаживать конфликт. У Танатоса в руках вянут розы. Загрей — нет. Слишком много пережил, чтобы на него хоть сколько-нибудь влияла разрушительная природа Тана. Возможно, идея Мег не была такой уж бредовой.***
Овец на южной стороне холма не пасли — слишком опасно. Поэтому поле там, нетронутое и неутоптанное, зеленело шёлковой травой и пестрело яркими пахучими цветами, среди которых бегал, резвясь, Загрей. Он со звонким смехом уворачивался от кнута Мег, несущейся прямо на него на гнедой кобыле. Танатос стоял неподалёку, почти недвижимый. Мегера не боялась его задавить — после того, как он доверительно прижался своим лбом к лошадиному и, глядя в глубокие умные глаза, ласково пообещал, что клячу продаст на органы, та уважительно перед ним останавливалась и отказывалась представлять какую-либо угрозу. Зато Загрей был весьма интересной целью. Девушка, с гордой осанкой восседая на лошади, щёлкала громко кнутом, и оглушительный хлопок отдавался эхом где-то за холмами. Заг уворачивался ловко, даже если иногда спотыкался босыми ногами о спрятавшиеся в высокой траве камни. Время от времени Мег даже попадала ему по руке или по спине. — Я забыл стоп-слово! — вскрикнул он, почти срываясь на смех, после особенно острого удара. Красная полоса поперёк предплечья сразу набухла прилившей кровью. — Это не мои проблемы, — с уверенной, хищной полуулыбкой ответила Мегера, поддерживая общий дух дурачества, но отказываясь терять хоть каплю собственного достоинства. Она только едва заметно испугалась, когда случайно заехала кнутом по щеке Танатоса, но тот даже не изменился в лице — плетью из него нельзя было выбить ни звука. В конце концов, если бы Мег всерьёз погналась за ним, он бы просто выставил блок столбом. Конец кнута намотался бы, и Мегера могла свалиться с лошади или остаться безоружной. Потому ради своей же безопасности она не трогала Тана, спокойно стоявшего посреди поля и отстранённо наблюдавшего за странной игрой. Он, поддавшись уговорам Загрея, оставил в доме вечную свою чёрную толстовку и, оставшись в футболке, подставил лучам уже клонившегося к закату солнца значительно потеплевшую за время работы на сестёр кожу. Заг сравнивал цвет его загара с какао — тёплым, сладко-молочным. Тан пытался не думать о том, кому из них будет слаще, если вокруг ещё какого-нибудь неосмотрительно неприкрытого участка его тела снова сомкнутся острые зубы, или если Загрей прижмётся к коже губами, или если… После всего, что натворила Мег, не думать не получалось. Алели следы, оставленные кнутом — наверняка горькие от пота и солоноватые от крови. — Осторожнее, обрыв! — напоминал Танатос каждый раз, когда Загрей опасно приближался к вершине холма. Казалось, дальше шёл такой же плавный и покатый спуск вниз — казалось неправильно. — Я помню! — кричал Заг, каждый раз всё ближе и ближе подбегая к той грани, за которой исчезали и холм, и трава, и оставалось только чистое небо. Ржала, вставая на дыбы, кобыла. Тан медленным шагом двинулся вперёд. Загрей смотрел на Мег снизу вверх, бросая одним взглядом вызов, и Танатос боялся, что она его примет. Щёлкнул кнут, и Загрею почти удалось перехватить рабочую часть, но плетёная кожа лишь обожгла обе ладони, и он, смеясь, попятился назад — Танатос ускорил шаг. Мегера развернула кобылу, чтобы вернуться ближе к дому, но Заг стоял спиной к обрыву и внимательно читал каждое её движение, отказываясь верить, что девушка сдастся так просто. Он приставным шагом двинулся влево, надеясь при следующей же атаке наконец ухватить конец кнута. Что это ему даст, Загрей мало представлял — сориентируется на месте. Мег глянула на него из-за плеча, и в глазах её лишь на секунду промелькнул испуг. Она остановила лошадь, и Заг, приняв это за очевидную подготовку к новому нападению, переступил на месте и попытался толчковой ногой упереться в землю. Вот только земли за спиной не оказалось. Танатос сорвался на бег, зная, что уже точно не успеет. Загрей обернулся слишком поздно — всё его тело, пошатнувшись, исчезло за фальшивым горизонтом, рухнув вниз. Он даже закричать толком не смог. Тан подбежал к вершине холма, нагибаясь вперёд, чтобы заглянуть на скалистый южный склон, по которому, собирая рёбрами и локтями камни, мешком покатилось тело Загрея. Среди звуков ударов плоти о скалы только доносилось до вершины громкое «Ай!» Наконец, даже не сообразив сгруппироваться, Загрей докатился до подножия холма. Воображение всегда рисовало этот склон слишком высоким, слишком резким и стереотипно-отвесным, отчего его все и называли обрывом. В конце концов, среднестатистическая овечка падения с вершины точно не пережила бы — потому их сюда и не выгоняли. Но Загрей, распластавшись на прохладной траве между холмом и начинавшимся совсем рядом лесом, полежал так несколько секунд, открыл глаза, словно не веря, что всё ещё жив, и, мельком осмотрев рваную футболку и ободранные предплечья, залился облегчённым смехом. Мегера, и так не особо тревожившаяся, равнодушно хмыкнула, едва заслышав его голос, и повела лошадь прочь с вершины. Тан вздохнул и пошёл вниз по склону — всё-таки довольно крутому, но, как оказалось, не настолько высокому и опасному. Он-то уже успел представить, как они ещё на пару месяцев останутся в глуши, пока у Загрея будут срастаться все переломанные кости. Но ситуация не обернулась бедствием, и теперь на сердце осадком залегла неприятная лёгкость, какая всегда остаётся, когда беды избегаешь чудом. Танатос ступал осторожно, столбом вместо посоха то и дело упираясь в камни. Заг, не шевелясь, взглядом ловил каждое его движение. — Как там твоё отрицание смерти? — свысока посмотрев, мрачно спросил Тан, уже половину холма преодолевший. — Твоя мать закачала в меня слишком много жизни, — рассмеялся Заг. — Теперь никак не могу умереть. — Это не надолго, — заверил его Танатос. — Интересно, сколько овец падает каждый год с этого обрыва? — отвлечённо спросил Загрей. — Овцы-то поумнее будут, — покачал головой Тан и, подойдя к обмякшему телу, навис сверху, оглядывая ранения. — Не понимаю, зачем твой отец нанимал Астерия, если ты сам не хуже него справляешься с задачей. Загрей уже хотел что-то ответить, но Танатос встал рядом на одно колено и протянул ему дорожную стойку — Заг посмотрел недоумённо на импровизированное оружие, но быстро сообразил и послушно взял в руки металлический столб. Тан осторожно подхватил его под плечи, под чуть согнутые ноги — и с относительной лёгкостью поднял, прижимая избитое, извалявшееся по земле тело к себе. Загрей от неожиданности снова чуть не рассмеялся, но тут же опомнился и одной рукой обнял его шею, чтобы хоть как-то облегчить ношу. Вид открывался странный — необычный. Кажется, никто никогда не поднимал Загрея на руки — разве что только затем, чтобы тут же бросить со всех сил наземь. Но Танатос не спешил добивать его. Только посмотрел как-то тоскливо наверх, где сияла, объятая лучами солнца, вершина злополучного холма, и отбросил идею подниматься обратно — сейчас, по крайней мере. Перехватив поудобнее подобранное тело, он направился в лес, и Загрей смиренно уронил голову ему на грудь, расслабленно притираясь щекой и устало разглядывая, как сходятся над головой лиственные ветви, тёмно-зелёной сенью закрывая их от палящего солнца. В лесу было тихо и невероятно спокойно — где-то вдали пела одинокая птица, то и дело стучал по дереву дятел, похрустывали ветви и мягким шелестом накрывала, обволакивая, трепещущая на лёгком ветру листва. Сквозь раскидистые кроны деревьев пытались пробиваться лучи солнца, но земли они почти не достигали, оседая яркими пятнами на древних стволах, на широких ветвях папоротника, на узорчатой коре, на темнеющих влагой камнях, на простирающемся вдаль низком кустарнике, пышным одеялом укрывшем лесную почву. Днём здесь было совсем не страшно — даже если заблудиться, выход было найти куда легче. Лес был одновременно совсем не приручённым, но и нисколько не диким, и Загрей постарался сосредоточиться на этой дружелюбно-спокойной природе вокруг, потому что знал — если начнёт в себя впитывать это ощущение крепких, будто чистой стали, объятий, тепло бьющегося в груди сердца, прохладно-лесного летнего запаха, то ему конец. Если он влюбится — ему абсолютно точно крышка. По крайней мере, он так наивно полагал. Нежно журчал, всё приближаясь с каждым шагом, лесной ручей — чистый и холодный, скользящий по неглубокому каменистому дну, так хорошо проглядывающему сквозь кристальную воду. Под невысоким порогом пенился маленький водопад, алмазно переливаясь в солнечных лучах. Танатос плавно, следя за каждым движением, спустил Загрея наземь, и оба почти неверяще оглядели лесную реку — ту самую, про которую рассказывал Гермес, уже давно исследовавший все окрестности. Заг осторожно прислонил алюминиевый столб к стволу дерева, ветви которого раскинулись прямо над ручьём, и начал стягивать с себя плохо пережившую его падение футболку. — Хорошее место для признаний в любви, — тихо заметил он, пробуя почву. — Если Мег решила поработать свахой на полставки, я ей рёбра поудаляю, — нахмурился Тан, зашагивая на один из камней, огибаемых течением. — Что? — переспросил Заг. Танатос поднял на него пристальный взгляд преломлявших остатки солнечных лучей глаз. — Хорошее место для убийства, — повторил он. Загрей рассмеялся — словно не у него бока снова зацветали болезненно-фиолетовым и не у него на предплечье шершавым камнем была ободрана кожа. Оставшись в одних джинсах, он молча последовал за Таном в реку, ненадолго замерев сначала — приятно холодила усталые ступни родниковая вода. Привыкнув немного, он подошёл ближе, поднимая взгляд — словно вызов бросая. Танатос протянул обе руки и в торжественной тишине благоговейно снял с его головы венок, отложив на тот же камень, куда Заг скинул футболку. — Похоронишь все свои тайны в лесу вместе со мной? — усмехнулся Загрей, но ни лицом, ни полностью расслабленным телом не выдал ни капли сопротивления. — За кого ты меня держишь? — фыркнул Танатос. — Я знаю множество куда более изобретательных способов заткнуть тебе рот. Заг набрал в лёгкие воздуха, чтобы что-то сказать, но поперхнулся и в итоге просто кивнул. — Ты — единственный, кто обращается со мной так бережно, словно меня можно сломать, — неверяще произнёс он с искрящимся в глазах восхищением — снова тем сырым и неприкрытым, и Танатос продолжал смотреть на него сверху вниз, купаясь в этом ощущении. Его чувства, его забота — неостановимая волна, и попытки сопротивления — причина, по которой Тан сам сломался тогда, потеряв жизненно необходимое управление. Эти рубящие напролом руки, эта острая до крови улыбка, этот исподлобья-нежный взгляд его ещё не раз сломают. Зачем умирать раздираемым болью когда можно позволить пронзить себя удовольствию? И он позволил — схватить себя за футболку, за ворот, утянуть прямо в обуви в реку, в ответ тоже хватая за плечи в шутливой попытке оттолкнуть. Но Загрей только смеялся, отфыркиваясь, и плескался водой холодной, забрызгивая их обоих. Тан попытался поймать его — Заг увернулся, взамен широко пиная реку против течения, снова поднимая искристые брызги. Танатос зачерпнул руками сколько получилось воды, всю выплёскивая на него. Загрей лишь помотал головой, смахивая с лица намокшую чёлку, и продолжал плескаться в ответ, стараясь Тана тоже замочить с головы до ног. И смотрел так дерзко исподлобья, переливающимися в закате глазами, бросая очередной вызов — хотел посмотреть, насколько далеко они оба зайдут. И Танатос, уже чувствуя, как просыпается внутри желание назло совершить что-нибудь наглое и глупое, заставить его пожалеть, вдруг очень чётко почувствовал — Заг хотел, чтобы они зашли как можно дальше. Загрей попытался боднуть его головой в грудь, но Тан успел перехватить его раньше — наконец позволяя себе действовать в полную силу, всем телом навалился, стараясь не уронить, но уложить соперника на устеленное камнями дно. Загрей едва сообразил, что затылок упёрся во что-то твёрдое, и только инстинктивно задержал дыхание, потому что лицо накрыло течение — неглубокое и ясное настолько, что он прекрасно видел сосредоточенное лицо Танатоса, за шею схватившего его, чтобы удержать под водой. Вот только Заг не делал совершенно никаких попыток подняться. Он видел, как над их головами покачивались ветви, как посинело небо. Наступал вечер. Его вдруг омыла волна такого безумного, всепоглощающего спокойствия — и Загрей нежно улыбнулся, мягко и ободряюще сжимая пальцы вокруг запястья Танатоса. Тан ослабил хватку и встал, ожидая последствий своих плохо обдуманных действий. Не может же попытка убийства считаться флиртом? Но испуга не было — лишь любопытство. Загрей не стал вставать, только чуть поднял голову над течением и корпус, опираясь на локти, позволяя воде по шею омывать побитое тело. Танатосу был необходим контроль. Самообвинение да самоповреждение остались его единственными способами держать ситуацию в своих руках, управлять как ей, так и собственным восприятием. Должен же быть другой выход. Загрей его обязательно найдёт. Они зависли в одном шаге над пропастью, и Заг никогда не позволил бы себе сделать этот шаг — принять решение за Танатоса. Никогда не позволил бы себе подвергнуть его страданиям. Но если Тан вдруг сам пойдёт навстречу, если вдруг сам ледяными осторожными пальцами коснётся подбородка, мягко и ненавязчиво прося поднять идущую кругом голову — у Загрея попросту не хватит силы воли отказать. Вечер опустился на горы так медленно, и тёплый зелёный сменился тёмной бирюзой. Лес в полумраке звучал совсем по-другому, но Заг всё равно не мог сказать, что именно изменилось. Он молча встал на ноги со дна ручья и обнаружил, что не единственный до нитки промок. Танатос всей пятернёй зачесал липкие пряди чёлки назад, но никак не мог вернуть себе прежнюю уверенность — он всё, не в силах отвести взгляда, смотрел, как Загрей медленно, приглашающе садится на камни порога, позволяя воде ласково стекать по его ногам. И Заг наклонил голову задумчиво, почти непонимающе глядя на силуэт, замерший перед ним. — Ты удивительный человек, — покачал головой он. — Ни у кого больше не получается смотреть в оба глаза одновременно. — Это не так уж и сложно, — пожал плечами Тан, хмурясь, но позволяя Загрею тоже начать издалека. — Я вижу, как остальные переводят взгляд с левого на правый — или выбирают один. Ты — нет. Танатос вздохнул, но подошёл на шаг ближе. — Ты не обязан погружаться в это с головой, — напомнил Заг обеспокоенно, но не пытаясь остановить. Если Тан остановится, то его сердце — тоже. — Не обязан, — согласился Танатос, делая ещё один шаг. — Я для тебя — ещё один способ причинить себе боль? — Из голоса Загрея ушли все краски, оставив холодную тревогу. — Я оставлю это на твоё усмотрение, — хмыкнул Танатос. Ещё один шаг ближе. Загрей закрыл глаза. — Если я просто недостаточно… — Тан осёкся, понимая, как клишированно-жалко будет звучать «недостаточно хорош для тебя». — Если тебе это просто не нужно, так и скажи. Сердце колотилось. Тан прекрасно знал, что страх был дан ему инстинктом самосохранения. Страх был дан ему, чтобы продолжать жить. А он не хотел больше так жить. Ещё даже не вкусив запретного плода, уже не мог отвести взгляда. Но рядом с Загреем всё вдруг успокаивалось. Рядом с ним не кричали сиреной радары тревоги. Пускай даже они не хотят об этом вспоминать, пускай даже в двадцать лет жизнь кажется бесконечной, но они всё-таки отчаянно-смертны — им не годится столько времени тратить на страх. И Загрей поднял на него измученный взгляд, устало улыбаясь, не веря, что Тан мог такое предположить. Ему не нужно больше ничего, кроме счастья Танатоса. — Я понимаю, если это неожиданно, — покачал головой он. — Я просто предлагаю — может, тебе нужно время подумать? Танатос болезненно прищурился. — Я, что, прошу мне эвтаназию сделать? Я только и делаю, что думаю. Я так сойду с ума. Я хочу жить. Загрей полной грудью вдохнул — и от страха больше не осталось следа. Это ведь Заг их обоих научил, что в жизни больше нет констант. Они будут пытаться. И у них не будет получаться. И больно будет всегда — если есть что-то вечное, от чего нельзя убежать, так это боль. Но ещё в этом мире всегда будут вещи, за которые стоит бороться. Всем телом, напролом, окровавленными руками сквозь тернии прокладывать себе путь к счастью. Лето не кончится, если у них впереди ещё целая вечность. — У тебя губы синие. — У тебя тоже. Танатос сделал последний шаг, нагибаясь, и Загрей почувствовал, как на затылок ласково легла ледяная ладонь, и наклонил голову — весь мир потерял свои очертания. Губы к губам, нежный бархат. Осторожно и мягко, так тихо и мучительно медленно, пробуя. И Заг поражённо выдохнул в поцелуй, почти заныл, когда Тан остановился. Словно последний кусок паззла встал на место — он протянул обе руки и обнял ладонями лицо Танатоса, напуганный тем, что он может уйти. Но Тан продолжал смотреть пронзительно-золотыми глазами. — Ты не пожалеешь? — Чёрта с два. И снова — уже жадно, грудью на грудь, сердцем к сердцу, дыша друг другом. Словно позвоночник и рёбра облили бензином и подожгли — внутри клокотало, и этот трепет вырывался наружу, превращаясь в требовательную дрожь наконец свободного от пытки тела. Чужие руки на своей коже ощущать было так непривычно, и под каждым прикосновением как будто загоралась новая звезда. Даже после родниковой воды, даже посреди вечерней прохлады — больше совсем, совсем не холодно. Блаженство тепла — ни боли, ни зла. Покой. Дверь в прихожей хлопнула. Старинные напольные часы пробили десять раз. Гипнос оторвал голову от столешницы, Мегера подняла на вошедших испытующий взгляд. Танатос даже не посмотрел в её сторону, сразу направляясь к лестнице, но Загрей так и замер, пригвождённый к полу. Повисла тишина. — Я упал, — аккуратно подбирая слова, объяснил он. — С холма. — Ну и лузер, — крякнул Гипнос. — Попробуй в следующий раз смотреть под ноги. — Интересная стратегия, — кивнул Загрей благодарно. — Как-нибудь, возможно, попробую.