***
Гермес забрал у кузена истрёпанный нервными пальцами несчастный конверт, но Заг даже был отчасти благодарен. Чувствовал — если не порвёт старую бумагу, так замочит, потому что от волнения начинали потеть и без того крупно дрожащие ладони. Такого с ним почти никогда не бывало. Впрочем, не то чтобы Загрею особо часто в своей жизни доводилось стоять на крылечке маленькой квартиры в Салониках, где жила его сводная сестра, у которой всё это время крылся ответ на вопрос о том, куда же всё-таки делась его мать, двадцать лет тому назад бесследно исчезнувшая из госпиталя сразу после родов. Гермес сверился с адресом только мельком — он уже бывал у Афины в гостях несколько раз, хотя и скорее по рабочим вопросам. Все их неловкие встречи и попытки сблизиться не заканчивались даже намёком на дружбу. Ещё когда они только познакомились, Гермесу казалось, что их должна объединять обида на отца, но Афина, даже если и имела к Зевсу какие-то претензии, не допускала, чтобы они становились достоянием сколь бы ни узкой общественности, мастерски отыгрывая роль идеальной и успешной дочери вложившего немало сил в её воспитание отца. Не то чтобы ей требовалось сильно много актёрского мастерства — не то чтобы этот образ так далёк был от реальности. Гермес в итоге сдался. Из вежливости Афина всегда пыталась поддерживать разговор, всегда старалась в каждом человеке почерпнуть что-то новое, но тем легче ей было наскучить. И посему Гермес дома у сводной сестрицы, вечно смотрящей на него свысока, не задерживался ни на секунду. С Артемидой было хотя бы интересно проводить свободное время — те же самые навыки, что так упорно развивала в себе её старшая сестра, она умела и любила применять на практике. Афина же отдала всю жизнь сухой теории, и этого Гермес ей никак не мог простить — но, стоя на пороге её квартиры, перехватил с уверенной улыбкой вверенную ему трость. Он делает это не для себя, и только поэтому он это обязательно сделает. — Она спокойная. — Уже готовясь вдавить кнопку звонка, юноша поспешил успокоить явно нервничающего кузена. — Возможно, даже слишком спокойная. Не кусается в любом случае. Просто не упоминай… — начал Гермес и закончил расплывчатым жестом, фигурально отсылавшим ко всей деятельности Харона. — …всего этого — и, думаю, мы узнаем всё, что требуется. Загрей кивнул понимающе и сам нажал на маленькую и круглую кнопку дверного звонка, очень старого, судя по форме, но не изношенного. За входной дверью раздалось противное низкое жужжание. Вся компания замерла. Мег скрестила руки на груди, хмуро разглядывая вход в квартиру — мало ей верилось, что на пятерых там найдётся место для ночлега. Соседнее крыльцо находилось так близко, что легко было представить размеры жилплощади — далеко не впечатляющие, даже несмотря на наличие второго этажа, и вовсе светившего единственным окном. В квартире повисла тишина, и Заг потянулся снова к звонку, но Гермес мягко остановил его руку Хароновой тростью и медленно, успокаивающе, опустил — Афина любила терпеливых. Загрей намёк понял и, руки запихнув в карманы, принялся смиренно ждать. Гипнос за его спиной протяжно зевнул и закутал своё долговязое тело ещё глубже в одеяло. Ночь укрыла Салоники не холодная, но в меру прохладная, и он, не желая отдавать ни капли драгоценного тепла, снова по старой привычке таскал свою импровизированную мантию, гордо игнорируя косые взгляды прохожих. Гордо — потому что рядом неизменно вышагивал его близнец с несчастным двухметровым столбом из-под дорожного знака, притягивая к себе не меньше взглядов, и — как он вообще собирается втиснуть эту штуку в дверной проём? Наискосок? Наконец, дверь небыстро, размеренно открылась. Перед гостями предстала хозяйка дома. Женщина, не разжимая губ, осмотрела свысока всю компанию у себя на пороге. Скользнула взглядом не без удивления по лицу Загрея, лишь краем глаза заметила Гипноса и Мегеру, чуть нахмурилась задумчиво при виде Танатоса. Он знал этот взгляд — «я тебя откуда-то смутно помню». Смутно о нём никогда ничего хорошего не помнили — но инстинктивное желание уйти, спрятаться, раствориться перестало терзать душу. Достаточно просто не обращать на себя внимания. Афина остановила взор на Гермесе, улыбавшемся ей мягко и хитро, и как-то совсем разочарованно посмотрела на трость в его руках, будто ей уже кристально ясна была вся ситуация — от злополучного письма и вплоть до расставания на пароме. — Рада приветствовать вас у себя дома, — сдержанно и даже почти величественно улыбнулась женщина, снова сосредотачиваясь на Загрее, словно не хотела лишний раз себя расстраивать. — Благодаря тем или иным обстоятельствам, я уже знакома с большинством из вас, но было бы неплохо, с вашего позволения, освежить память. У Афины был заметный греческий акцент, но говорить с ней на её очевидно родном языке Загрей не решался, поэтому просто протянул руку, чтобы представиться. На кузину — как и на большинство собеседников — ему смотреть приходилось снизу вверх, но взгляд женщины, несмотря на строгие черты её лица, не казался презрительным или уничижительным, даже наоборот. С таким взглядом человек, обладающий большой силой, приветствует того, кого почитает равным себе. Может быть, Афина была осведомлена о том, какой устрашающий эффект производит на окружающих своими манерами и ростом. Может быть, её стиль общения всегда был таким. Гости предпочли не гадать слишком долго, по одному здороваясь и проходя мимо неё в узкую прихожую. В квартире Афины пахло стариной, деревом и бумагой. Древний, давно рассохшийся паркет и выцветшие обои почему-то не создавали ощущение неухоженности — наоборот, они добавляли жилищу невероятный шарм. Поверх турецкого ковра на стене небольшой гостиной висели щиты и мечи самых разнообразных и необычных форм, начищенные до блеска с заботой и тщанием прирождённого коллекционера. Стену же напротив от угла до угла, от пола до потолка занимали книжные шкафы. Очевидно, Афина старалась и на полках соблюдать порядок, но тут и там книги не стояли, а лежали стопками, мелькали бумаги, блокноты, папки документов, ручки… чьи-то перья? В центре гостиной стоял диван, к ножке которого прислонённый лежал большой туристический рюкзак, набитый лишь наполовину. Предположить, что он принадлежит женщине, уже создавшей вокруг себя ауру спокойствия и домоседства, было сложно, но других вариантов у гостей не было. Афина явно занимала одно из кресел, стоявших рядом — то, что поближе к книжным шкафам, торшеру и огромной птичьей клетке на четырёх высоких ножках. В клетке, по размерам напоминающей набитый чемодан, сидела на ветви сонная сова грязного цвета — не такая уж большая по сравнению с теми, что можно увидеть в зоопарках, как раз под стать размерам квартиры. Птица удостоила гостей приветственным уханьем и, пушистым комом подобравшись на ветви, принялась спать дальше — за окном ещё только сгущались вечерние сумерки, да и в гостиной приглушённо горела напольная лампа. Афина предложила гостям чая и, получив пять согласных кивков в ответ, направилась на кухню, отгороженную от гостиной винтовой лестницей на второй этаж. Там, в темноте мансарды, находилось явно личное пространство хозяйки, так что любопытствовать никто не стал. Компания осторожно заняла все доступные сидячие места — только Загрей слишком долго возился, стягивая с себя рюкзак, надетый поверх гитарного чехла, затем сам чехол, а после него ещё и куртку. Когда он наконец разобрался с багажом, свободным осталось только кресло Афины, которое он занимать не собирался. На противоположных концах дивана сели Мегера и Танатос, а на небольшом пространстве между ними развалился Гипнос, тут же кудрявую голову пристроив на плече у Мег, слишком отвлечённой на переписку с кем-то, чтобы обращать на него внимание. Гермес уселся во второе кресло в обнимку со своей огромной сумкой, перебирая её содержимое в поиске чего-то, но замер и поднял взгляд на Загрея, когда тот озадаченно осмотрел гостиную в поиске места, где можно было бы устроиться. Гермес молча кивнул в сторону кухни, где возилась Афина, как бы советуя кузену пойти помочь ей. Заг непонимающе нахмурился в ответ, вопросительно кладя руку себе на грудь. Гермес кивнул, подтверждая. Загрей в ответ кивнул в его сторону, как бы спрашивая: «А ты?», но юноша помотал головой со спокойной улыбкой махинатора. В целом, он был прав — другие гости Афине никем не приходились, а с Гермесом она явно уже имела возможность близко пообщаться. Завязать разговор, помогая ей заваривать чай, было весьма неплохой идеей. — Я должна признаться, что многое слышала о тебе, кузен, — начала разговор Афина, стоило Загрею осторожно зайти на кухню. Может быть, почувствовала его присутствие спиной, а может, он ступал не так уж бесшумно, как ему казалось. В любом случае, было приятно обойтись без неловких пауз. — От остальных родственников, регулярно общающихся с тобой — и все, кто что-либо о тебе говорил, говорили только хорошее. Когда Гермес позвонил мне, чтобы сообщить, что вы здесь остановитесь, я совершенно не была удивлена тому, какого высокого мнения он о тебе. — И Заг вдруг заметил, как промелькнула в голосе женщины горькая усмешка, стоило ей заговорить о сводном брате. — Однако для того, чтобы заслужить доверие Артемиды, нужно быть действительно благородным человеком. — Приятно знать, что обо мне так говорят, — улыбнулся благодарно он, принимая из рук кузины чашки, которые она между делом достала из кухонного шкафчика. — Но… Позволь спросить, ты считаешь, что Гермес так хорошо отзывается обо всех подряд? — Мой брат Гермес, он… — Афина открыла дверцу ещё одного шкафчика и уже протянула руку, но, замерев, вздохнула и задумалась, подбирая нужные слова на неродном языке. — Как бы тебе сказать… Будь добр, подержи. Женщина достала с полки пузатый керамический чайник для заварки и протянула Загрею. Он послушно принял из её смуглых рук белобокий сосуд, ставя его на стол рядом. — У Гермеса огромный жизненный опыт, — заметил Заг, уже догадываясь, что больше всего Афина ценит в людях различные проявления мудрости — в конце концов, он тоже был о ней наслышан. — Да, но этот опыт получен лишь поверхностными скачками по любой информации, до которой он может дотянуться, а не старательной учёбой, — печально отметила она. — Я смирилась с этим — не каждому от природы дана усидчивость, да и нельзя отрицать жажду знаний нашего с тобой дорогого брата. Я ценю его трудолюбие и желание всем помочь, и оттого мне так не хочется, чтобы этот замечательный наивный ребёнок пропадал, работая в… не совсем законной сфере. Его легко склонить к такому, и… Ах, но что есть семья без изъянов? — Женщина отмахнулась от неприятных мыслей и, вернув лицу прежнее сдержанно-приятное выражение, обернулась к Загрею. — Боюсь, тебе придётся к этому привыкать. Но я постараюсь сделать всё возможное, чтобы твоё общение с семьёй складывалось в более положительном ключе. Заг постарался не выдать улыбки. Уж он-то знал, что Гермес кто угодно, но не наивный ребёнок. Однако переубеждать умудрённую годами женщину он точно не собирался и вместо этого лишь искренне и тепло поблагодарил: — Спасибо тебе, Афина. Мне… — Загрей посмотрел на две пачки листового чая в своих руках — лежали на подоконнике. — Мне насыпать зелёный с клубникой или чёрный с чабрецом и мятой? — Я думаю, на ночь будет целесообразнее выпить чёрного чая, — улыбнулась Афина. Только когда Загрей начал ложкой отмерять высушенные листья, она вспомнила — надписи на обеих коробках были не на английском. — Ты знаешь греческий? — Совсем немного, — смущённо улыбнулся Заг. — Мне… одна подруга посоветовала начинать учить язык, если я поеду в Грецию. Это действительно полезно, в небольших городах для иностранцев ничего не переводят. Да и греческий сам по себе замечательный — невероятно красивый. Довольная общением с кем-то, кто разделял её страсть к познанию, и даже немного польщённая комплиментом родному языку, Афина явно начинала проникаться симпатией к новоявленному родственнику — Заг отметил это не без гордости, садясь за один стол с ней. На плите медленно грелся чайник, и женщина задумалась, глядя куда-то выше глаз кузена. Загрей проследил за её взглядом и догадался. — Очень искусная вещь, да? — восхищённо спросил он, снимая с головы венец. — Работа мастера, не иначе, — согласилась Афина, но взор её остался прикован к золоту украшения. — Откуда-то я знаю эти лавры… — Я бы не удивился, если бы и они были как-то связаны с моей матерью, — горько усмехнулся Загрей. — Да, Гермес рассказывал, что ты нашёл то самое письмо, — кивнула женщина, глядя ему в глаза заговорщицки. — Должна отметить, даже я не разобралась в произошедшем с Персефоной так быстро, как это получилось у тебя и твоих друзей. — Значит, ты уже всё знаешь, — выдохнул Загрей не без облегчения. — Конечно, дорогой кузен. — В строгой улыбке Афины было самодовольства так мало, что оно скорее притягивало, чем отталкивало. Но вместе с тем с каждой секундой уверенность медленно покидала её лицо и голос, оставляя вместо себя тревогу. — Мне известно куда больше, чем я даже хотела бы знать — и я могу подтвердить большинство твоих теорий. Я… Я действительно хочу помочь, но… — Что-то тебя ограничивает? — нахмурился Заг. Афина тяжело вздохнула, отводя взгляд. — Я поклялась, что не расскажу о случившемся Аиду, но я не уверена насчёт его ребёнка. — Я понимаю, — кивнул Загрей, вешая голову не в силах скрыть грусти. — Кора не хотела быть найденной, и у неё на то были свои причины. Но… Я хочу хотя бы попытаться. Пока есть ещё хоть малейший шанс. Он поднял голову одновременно с Афиной, и они столкнулись взглядами — кузина смотрела на него внимательно, но без недоверия. — Ты невероятно похож на неё — куда больше, чем на отца, — печально заметила она. — Ты ведь виделась с ней? — уточнил на всякий случай Загрей. Афина кивнула: — Кора пришла ко мне, потому что у неё больше не оставалось надежды разрешить сложившуюся ситуацию другими способами. Я сама связалась с ней, хотя не ожидала, что она откликнется на мой зов. Но я рада, что поступила именно так — Кора отблагодарила меня доверием за то, что я не сообщила о её пропаже Аиду. Дело в том, что… Женщина нахмурилась, вспоминая детали, и посмотрела в окно. На улице уже совсем стемнело, и в стекле лучше было видно отражение самой кухни, залитой жёлтым светом, нежели происходящее снаружи. И Афина наклонилась чуть доверительно-ближе к Загрею, приятно понизив голос, готовая поведать историю со своей точки зрения: — …Я едва ли помню Персефону — чудом я застала её сопровождающей мужа на одну из научных конференций. Разумеется, мы едва ли успели познакомиться, но фотографию в ориентировке я узнала моментально. Персефона числилась в розыске сразу в двух странах — и на таможне задержали женщину, по всем приметам слишком похожую на неё, но в то же время так разительно отличавшуюся. Её отпустили, но я почувствовала, что что-то не так. Я была только рада предоставить Коре убежище, когда она вместо ответа на моё письмо просто явилась ко мне на порог. Бедняге нужно было во многом разобраться, она сбежала из страны, где её искал обезумевший от отчаяния муж, туда, где её собственная мать уже потеряла всякую надежду на возвращение дочери. И у меня были… ресурсы, необходимые ей. Вместе мы нашли все адреса, и — Кора не сказала мне, кого она выбрала, но, раз сейчас ты ищешь её, я могу предположить, что она решила остаться здесь, с матерью. — Она где-то недалеко? — зацепился за её последние слова Загрей. — Наксос, — кивнула Афина и пояснила: — Один из островов в Эгейском море. Там находится вилла Деметры — твоей бабушки. Я могу ошибаться с номером дома, но, думаю, ты узнаешь… Она взяла первую подвернувшуюся под руки бумагу — список покупок, висевший на холодильнике — и на обратной стороне принялась наскоро черкать адрес. Заг уже хотел удивиться тому, как она до сих пор его помнит, но поражаться тут было нечему. Афина всю жизнь посвятила запоминанию информации, и отыскать в закромах памяти короткую цепочку слов для неё было проще простого. — Но каким образом у тебя получилось всё это узнать? — всё ещё не понимал он. — И адрес, и информацию о розыске… — Скажем так, мне довелось работать в довольно высоких инстанциях, — уклончиво поделилась Афина и не без гордости добавила: — У одного из лучших специалистов по компьютерной безопасности в стране просто не может не быть множества полезных связей. — Тебе пришлось взламывать правительственные базы данных, чтобы помочь моей матери сбежать? — восхищённо спросил Заг. — Что ты, я не хакер, — добродушно усмехнулась в ответ Афина. — И даже не программист — я учёный-теоретик. Раньше я ещё работала с разными организациями, иногда и с правительственными. Впрочем, всегда в обстановке строжайшей секретности. В последнее время больше преподаю — по приглашению, всё в том же университете, который заканчивала. — В смысле, на Олимпе? — Да, криптографию. Всё сошлось. Очевидно, Аид совершенно не хотел, чтобы его сын попал в тот же самый университет, где преподавала не просто его племянница, но женщина, которая буквально помогла его жене сбежать — а шансы попасть туда у племянника ректора были довольно высоки. Конечно, в итоге Заг потом и кровью всё равно проложил себе путь к истине. Попади же он на Олимп, огромная ложь отца рухнула бы, словно хрупкий карточный домик, даже без особых усилий со стороны Загрея. Однако пугало его вовсе не это. Да, очередная уловка Аида не сработала, только выиграла ему бесполезные два года времени — не новость. Но какое до всего этого дело должно быть Персефоне? Она могла вернуться в Англию ещё много лет тому назад, не важно, будучи собой или Корой — но всё ещё совершенно не готовая к тому, чтобы лицом к лицу встретиться с прошлым. Уверенная в смерти единственного сына, своим непрекращающимся бегством разрушившая всё, что оставалось от её семьи, разрываемая между тем, чтобы остаться с матерью и вернуться к мужу — что бы сделала Персефона, получи она снова контроль над сознанием женщины, двадцать лет тому назад сбежавшей из больницы? — Афина, а что… — Загрей поднял взгляд на двоюродную сестру, замершую с едва вскипевшим чайником в руках. — Что, если Персефона давным-давно вернулась, и никто даже не знает об этом? Что нам делать в этом случае? — О, не беспокойся, — успокаивающе улыбнулась Афина и, придерживая крышку металлического чайника, принялась наливать кипяток через чайное сито в заварочный. — У Коры есть список номеров, на которые нужно звонить, если она вдруг захочет вернуться. К тому же, Персефона наверняка будет в состоянии вспомнить нужный адрес. Афина, используя вместо прихватки один большой кусок льняной материи, взяла обеими руками круглобокий чайник и уже приготовилась нести его в гостиную. Загрей, пытаясь собрать со стола все чашки и блюдца, всё порывался сказать, что имел в виду вовсе не это — или только отчасти это. Но в прихожей внезапно хлопнула дверь, и кто-то зашёл в квартиру тяжёлой походкой, и двоюродные брат и сестра так и замерли. — Ох, я совсем забыла сказать… — лицо Афины осветилось неясной эмоцией. — Я вернулся! — кряхтя, оповестил её Тесей, стягивающий кроссовки в прихожей. — О, у тебя гос… ти. Свежий выпускник и бывший капитан футбольной команды стигийского колледжа, где он оказался не то чтобы по своей воле, Тесей застыл на пороге гостиной, стоило ему узреть компанию самых разносортных подлецов, мерзавцев и негодяев колледжа — во главе с главным изувером, чьи каре-зелёные глаза любопытно выглядывали из дверного проёма кухни. После ещё одного дня, потраченного на выполнение безумных заданий полоумных работодателей, все желания Тесея сводились к тому, чтобы растянуться на диване у дальней родственницы, так любезно позволившей ему остановиться у неё на квартире, и продрыхнуть ровно до завтрашнего утра — в тишине и покое, понятиях, немного не сочетаемых с присутствием данной компании. И, наверное, возмущение его было так сильно и искренне, что незваные гости приняли весьма мудрое решение гостеприимством Афины не злоупотреблять. Мегера молча встала с дивана и прошла в прихожую, «случайно» толкнув Тесея плечом, но не удостоив его при этом и взгляда. Проклятые близнецы тоже прошествовали мимо него, и кудрявый даже посмел пребольно пнуть Тесея в лодыжку, вместо извинений с ехидной улыбочкой промямлив что-то про «ой, я такой неуклюжий сегодня, ноги в одеяле заплетаются, обо всё спотыкаюсь». Гермес и Загрей, полностью игнорируя присутствие косоногого футболиста, тоже попятились к прихожей, подбирая с пола свои сумки, параллельно с этим рассыпаясь в благодарностях и выражая сестре свою невероятную признательность за помощь. Афина, даже если и была хоть немного растеряна, не позволила ни крупице непонимания просочиться сквозь маску уверенности. Она, будучи одной из старших отпрысков своего скандально известного отца, была последней, кто стал бы вмешиваться в чужие выяснения отношений. — Обязательно погуляйте вокруг площади Аристотеля и дойдите до Белой башни, если будет время! — посоветовала женщина на прощание быстро смывающимся гостям. Когда же они с Тесеем остались в квартире одни, она на его вопросительный взгляд лишь ответила: — Спрашивали про местные достопримечательности. — Конечно, — покивал Тесей. — Твои щедрость и гостеприимство, дорогая Афина, не знают границ. Она только улыбнулась ему той чистой, гордой улыбкой, которую издревле носили самые благочестивые из дам, и, пожелав спокойной ночи, ушла наверх спать. Тесей уже привычно устроился на ночь — обычно он смывал дневной пот, падал на диван и успевал провалиться в сон раньше, чем его настигали пугающие мысли о том, сколько ещё ему придётся шататься по подработкам и ночевать в чужом доме, пока не повезёт официально трудоустроиться. Сегодня же беспокойный рой в голове всё никак не давал ему расслабиться. Диван скрипел, пока Тесей ворочался, считая уханье проснувшейся совы. Не сказать, что эта странная компания сильно попортила ему жизнь — никогда ещё он не видел этих пятерых вместе, — однако каждый из них в своё время успел тем или иным образом ему насолить. Как правило, только косвенно и вряд ли специально, да и нельзя сказать, что эти нечаянные шалости доставляли ему столько уж неудобств. Но… Тесей поднялся с дивана осторожно, натянул кроссовки тихо и закрыл за собой дверь почти бесшумно, всё не в силах перестать думать, насколько легче была бы его жизнь, будь у него возможность просто врезать сыну директора колледжа по его смазливой разноглазой морде.***
Ночь нависла над Салониками, любопытно разглядывая загорающиеся на улицах фонари, ползущие по узким дорогам автобусы, вяло текущих по улицам людей. Мягко засветились на безоблачном небе звёзды. Веял едва ощутимый суховатый ветер, и кожу ласкала летняя прохлада, сглаженная теплом дня, которое успели впитать земля и вода. Пятеро молодых людей шагали по блестящим светом фар улицам прибрежного города, сгрудившись вокруг экрана телефона и в меру шумно обсуждая детали покупки билетов. Самолёт вылетал из Салоников утром, и спустя одну пересадку в Афинах команда под предводительством Загрея должна была оказаться на острове Наксос. Самому Загрею уже было совершенно плевать, чем и как преодолевать последние километры, отделявшие его от матери. Полностью погружённый в свои мысли, он слушал друзей мало, всё своё внимание устремив в горизонт в попытках разглядеть, когда же из тонкой линии между темнеющим небом и пыльным асфальтом наконец расцветёт бескрайними волнами залив Термаикос. Вслух Заг лишь сослался на то, что все главные достопримечательности города, которые посоветовала им посетить Афина, расположены вдоль набережной, и вид там вечером, должно быть, замечательный — но на самом деле у него были другие причины выбраться к воде. Воздух в Греции казался невероятно сухим. Заг вовсе не отрицал, что адаптация к таким резким переменам не может проходить легко, но дышать было действительно невыносимо. Слизистая постоянно пересыхала — хотелось, как у Артемиды, набрать полную ванну воды и окунуться с головой. Но Загрей надеялся, что просто пребывание на набережной немного облегчит его состояние. — Как так получилось, что Тесей якшается с самой Афиной? — спросил он задумчиво у Гермеса. — Неужели они тоже родственники? — Есть немного, — подтвердил кузен, широко и бодро шагая рядом с ним. Загрею очень хотелось отсутствие свойственного Гермесу энтузиазма в его голосе считать выражением неприязни к Тесею, но то было всего лишь равнодушие — у Гермеса с детства было прекрасное чутьё на чужие дела, в которые свой нос ради собственного же благополучия совать не стоило. — Но важнее, по чьей линии, — продолжил он. — Вполне может быть, что тебе-то он никто. — Было бы замечательно, — кивнул не без облегчения Заг. — А что, у тебя с ним свои счёты? — Гермес покосился на него спокойно, но в глазах его так ярко горело лукавство, что, казалось, вот-вот просыплется на губы несколько искр озорства и парнишка разразится смехом ярким и заразительным. — Этот идиот одну книжку прочитал — словарь синонимов — и уже мнит себя умнее всех, — фыркнул, отворачиваясь, Загрей. — Мне кажется, у всего колледжа с ним счёты. У нас не любят таких напыщенных кретинов. — Логично, — согласился Гермес, — на Олимп-то ему путь заказан. — Даже интересно, почему, — сквозь зубы процедила Мегера, отвлёкшаяся на их разговор. — Он что-то то ли украл, то ли попытался украсть… — припомнил Гермес. — Он был соучастником, — объяснил Гипнос, не отвлекаясь от телефона, хотя они вроде как и покончили с бронированием билетов. — Легко отделался — отсидел свои сутки и был свободен. Но на Олимпе слишком ценят репутацию, так что пришлось поступать в нашу дыру, — усмехнулся он ласково на последнем слове. — Человек он такой себе, — не смогла не согласиться Мег, стараясь держать беспристрастный тон голоса. — Да и капитан хреновый. Но, справедливости ради — он действительно хороший ветеринар. — И игрок защиты неплохой, — кивнул Гермес. — То есть, никого не беспокоит то, что мой отец его любит больше, чем меня? — Загрей окинул компанию друзей хмурым взглядом. — А кого твой отец любит меньше, чем тебя? — подал голос Тан. — Даже спорить не стану, — безнадёжно понурил голову Заг. В районе старого порта Салоников в вечер выходного дня было совсем немноголюдно — гуляющий по набережной народ в большинстве своём стёкся к площади Аристотеля, откуда раздавалась громкая музыка какого-то праздника. Только усталые посетители различных заведений, разместившихся в ангарах и бывших складах, вяло шатались по бетонному парому, когда-то давно ещё использовавшемуся по назначению — теперь же о былой славе порта напоминал только совсем небольшой, давно неактивный портальный кран. Но бродить по старой пристани было вовсе не так интересно, как по территории порта действующего — почти по всему периметру он был огорожен забором, но последний паром почему-то не отделили от переулка ничем, кроме, разве что, стихийной парковки. Сначала к бреши в ограждении потянуло Гермеса, а за ним поволоклась и вся компания — мимо административных зданий, где так поздно всё ещё светились окна офисных кабинетов. Загрей смотрел, как за стёклами на фоне выбеленных стен в жёлтом свете ходят, разговаривают, вздыхают, потирают усталые глаза, смеются редкие работники порта, которые должны были уйти домой уже давно, но собирались только сейчас. Где-то не было видно даже людей — кто-то забыл выключить свет, уходя домой. Тысячи километров, огромный мир между ними, а люди, как звёзды на небе, везде одни и те же с теми же заботами, и теми же радостями, и теми же печалями. И только они — пять беспокойных уже не детей, ещё не взрослых — наедине с этим огромным миром, противопоставленные ему, продираются сквозь его густую материю, пока у них ещё есть силы и время. Они однажды сами погрязнут в тех же радостях, заботах и печалях. Надо дышать воздухом свободы, пока есть возможность — и медленно шагающий по территории порта Загрей, запрокинув голову, вдыхал его полной грудью, так, что болела от холода носоглотка. Гипнос уже начинал засыпать, хотя из последних сил ещё держался. На ночлег они устраиваться не планировали изначально — не самая разумная идея, но дожить надо было всего-то до утра, а там уже рейс. Мегера упорно продолжала переписываться с кем-то, игнорируя все попытки Гипноса взять её на слабо и уговорить понести его на руках. Гермес топал рядом с ними бодро — настолько, что казалось, вот-вот сорвётся на бег, вот только бегать с тростью не то чтобы особенно удобно. И лишь Танатос в какой-то момент вдруг замер. Шаркнула по асфальту подошва берцев, когда он, с глухим металлическим стуком уперев в землю дорожный столб, развернул корпус резко, острым взглядом полоснув по широкому, запустелому парому. За ним обернулись и все остальные, один за одним, точно так же останавливаясь на месте, потому что не нужно было каких-то особенных знаний, чтобы догадаться, что гладко-чёрный джип, преградивший вдалеке ту самую дыру в заборе, здесь именно по их душу. Бежать было бесполезно — для начала нужно было как минимум вытащить Астерия из машины, желательно ещё и убедившись, что обратно он не попадёт. — О, вы из местного начальства? — тут же приветственно замахал руками и закричал Гипнос, стоило громиле выйти из джипа, угрожающе хлопнув за собой дверью. — Мы просто туристы, мы ничего не трогаем, просто смотрим! Не хотите с нами прогуляться? — Нет, не хочет, — знающе покачал головой Танатос, загораживая близнеца от опасности всей спиной. Гипнос, впрочем, тут же выглянул из-за его плеча, любопытно рассматривая гиганта, не торопящегося приближаться к компании, но прожигающего единственных посетителей порта в столь позднее время таким пронзительным взглядом, что становилось ясно — на этот раз от него они сбегут только через его труп. — Астерий, нас пятеро… — начал Заг, осторожно стаскивая рюкзак с гитарным чехлом, но осёкся: — …Ладно, будем честны, нас четверо против одного. Это уже ни в какие рамки. Астерий ему не ответил ничего, кроме раздражённого, вызывающего даже фырканья. Загрей отошёл на пару шагов назад. Вокруг — ни души, ни фонаря, темнота, только припаркованные машины, горящие окна пустой администрации, контейнеры, асфальтовый паром, и совсем рядом, только руку протяни, море плещется, переливаясь у горизонта огнями идущих вдоль берега кораблей. Заг осмотрелся в панике, но ничего сподручного не обнаружил — ни даже самой захудалой арматурины, ни ломаного кирпича, ни булыжника. Пришлось перехватить гриф гитары наперевес, готовясь жертвовать самым ценным, и Мег, краем глаза заметив секундное его замешательство, обеими руками крепко и широко схватилась за кнут. Гермес, непонимающе хмурясь, покрутил в руках трость с золотым набалдашником. Гипнос, не хуже других знающий, что ему вместо телосложения повезло обладать теловычитанием, попятился назад, представляя себя на шахматной доске — только все самые сильные фигуры у них, наоборот, стояли впереди, собою загораживая бесполезные пешки, пока вражеская ладья медленным шагом двинулась к ним. — Смею предположить, кузен, вы с этим уважаемым джентльменом уже встречались? — спросил торопливо, но вместе с тем вкрадчиво Гермес, только голову наклоняя в сторону Загрея, но не сводя глаз с прямой угрозы их жизням и здоровью. — Ага, — коротко, не церемонясь попусту, кивнул Заг и специально заговорил громче, так, что его голос эхом отразился от металлических стен контейнеров: — Мой отец настолько трус, что послал специально неубиваемого держиморду, чтобы выследил меня и притащил обратно домой! — Вопреки его просьбе, — наконец отозвался Астерий таким гулким басом, что, казалось, вокруг него задрожал воздух, — ты продолжаешь втягивать всё больше и больше людей в семейное дело — и предъявляешь какие-то претензии к моему начальнику? — Если ему так драгоценно то, что он построил на лжи за эти двадцать лет — если он так сильно меня ненавидит, пускай найдёт меня сам! Посмотрим, кто кого остановит! — Ты даже глупее, чем я думал, коротышка, если до сих пор считаешь, что его заботит собственная жизнь. Меня не послали за тобой, чтобы защищать Аида, меня послали защищать Кору от тебя. — Она могла хотя бы объяснить, что случилось! Совсем отчаявшись, до чуть не переломившегося от напряжения голоса, Загрей уже не стал выжидать, когда дистанция между ними сократится достаточно. Оставалось ещё метров двадцать, и Астерий даже ускорил шаг, явно не желая растягивать момент, но Заг бросился на него совсем нетерпеливо, замахнувшись драгоценной гитарой вместо биты. Его попыталась остановить только Мег, преградив спокойно путь рукой с хлыстом, словно ей было интересно, что теперь выкинет Астерий. Тот, впрочем, этот примирительный жест то ли не разглядел, сосредоточенный только на своей цели, то ли проигнорировал намеренно. Чему быть, того не миновать, и если ему суждено столкнуться лицом к лицу с взбешённым мальчишкой, собравшимся пробить корпус гитары о его голову, то никакие преграды не остановят этот предопределённый процесс. Идти в рукопашку против Астерия было затеей бесполезной. Наличие или отсутствие кинжала казалось довольно большой разницей, но на деле не особо-то повлияло на перевес сил. Два уже полученных ножевых должны были повлиять на его способность драться, но Астерий упрямо отказывался им позволять. Хоть втроём, хоть вчетвером, хоть вчетвером с половиной — выглядел грядущий бой в любом случае жутко неловко, словно несколько дровосеков с разных сторон рубят ствол многовековой секвойи. Но Танатос, хмуро намеренный разобраться с громилой ещё быстрее, чем ему уже доводилось, перехватил дорожный столб ближе к концу — осознанно рискуя тем, что Астерий снова перехватит стойку, Тан замахнулся изо всей силы. Ударил резко, широко, и надежда сбить мужчину с ног почти оправдалась. Астерий всем весом опасно пошатнулся в сторону Мег, знавшей, что её время ещё не наступило. Коротко и высоко стукнули каблуки по асфальту — она только отошла чуть назад, плечом толкая Загрея, всё ещё загораживая его от Астерия. И Заг, стоило гиганту нависнуть над ним снова так близко, быстро усмирил свой пыл — бросил наземь несчастный инструмент, вместо этого хватая за руку совсем растерявшегося от испуга Гипноса в попытке утащить его подальше от драки. Астерий тем временем сосредоточил все свои силы на том, чтобы разделаться с Танатосом — не то чтобы он горел желанием нападать на девушку, на бледного дистрофика или на неизвестно откуда взявшегося ребёнка с тростью, да и смысла в этом мужчина не видел. Эти двое не будут представлять для него большой угрозы, стоит только расправиться с самым ярым защитником Загрея. Тан, стараясь под взглядом глубоких чёрных глаз не ёжиться, медленно попятился назад, рассчитывая силы — мог бы снова начать дубасить Астерия по всем открытым точкам столбом, но уже знал, что успеха это не принесёт. Бить надо было размашисто, вкладывая всё тело в круглое движение — чтобы до гематом, до припухлостей, до ушибов, до трещин, до ломаных костей. Чтобы ныло, болело, хрустело. Чтобы сквозь белую рубашку снова начала сочиться свежая, яркая кровь. Тело, отданное инстинктам и ярости, двигалось как будто бы само, повелеваемое жаждой боли. Удар получился глухим, поперёк груди рубанул — Мег так и хлыстом может. Но Астерий глубоко вдохнул, сжимая кулаки крепче и всей фигурой подобрался, словно готов был с оглушительным рёвом обрушить на соперника целый град атак. Тан, спиной чувствуя, как приближается край гигантского парома, уже составил идеальный план. Он нахмурился сильнее и перехватил столб крепче, стараясь снова обрести над телом контроль и выжидая тонкой, почти щекотной грани момента, когда Астерий будет готов ринуться на него чуть ли не бегом, пытаясь раздавить. Надо было только отойти в сторону не слишком рано и не слишком поздно, чтобы тот всем телом рухнул в воду — или, если до края ещё слишком далеко, дал им хотя бы пространство для перегруппировки, потому что Танатос прекрасно понимал: в одного ему Астерия больше не одолеть. Они оба после прошлых столкновений пришли подготовленные. И стоило Тану только почувствовать себя чуть ли не беззащитным перед всё ближе и ближе нависающим над ним широкоплечим Астерием, всё грузное тело гиганта от тяжёлого толчка наклонилось вперёд — одна чаша весов рухнула, другая взлетела, и перевес (странно, что это не было очевидно изначально) был явно не в сторону громилы. Танатос, толком ещё не осмысливший, что именно произошло, восторжествовал — а нехрен было лезть на пятерых! И только когда сумка рухнула на пыльный асфальт, до него дошло. Это Загрей в отчаянии запустил Астерию в затылок собственным рюкзаком, груженным по большей части тяжёлыми гобеленами, и надо было отдать ему должное — это подействовало. Мегера быстрее всех сообразила, что лучше предпринять в так странно сложившейся ситуации. Отхлестнув жёстким движением от себя уже протянувшуюся в поиске опоры руку Астерия, она с короткого разбегу навалилась на мужчину плечом, давя всем своим неслабым телом в надежде наконец повалить на асфальт. Впрочем, даже если бы не получилось, их компания уже окружила обидчика, словно коршуны, готовые острыми клювами пригвоздить слишком большую добычу к земле, раздирая её на куски. Танатос, поймав момент, наконец снова замахнулся, вкладывая в движение всю свою мощь, и хлёстко ударил мужчину куда-то в таз. Как его кости такое выдерживали, Тан понятия не имел, но, полностью движимый инстинктом самосохранения, он получал такой выброс дофамина от каждого замаха, что, даже сквозь ночь видя яростный блеск в его глазах, никто даже не рисковал становиться между ним и Астерием — в руках Танатоса обычная металлическая труба, казалось, могла рубить плоть не хуже тесака. Гермес судорожно сжимал обеими руками трость, вручённую ему бизнес-партнёром явно не с самыми пацифистскими намерениями — дерево было крепкое и качественное, и увенчанная набалдашником трость Харона всегда обладала той дорогой увесистостью, по которой любой опытный делец легко отличит бессовестную паль от оригинала. Даже просто ходить, деловито размахивая ею — даже держать такой заботливо подобранный подарок в руках, не пользуясь им по прямому назначению, было приятно. И, пока Астерий сосредоточился на более знакомых, сильных и опасных противниках, Гермес, оставленный чуть позади, замер на несколько секунд, силясь успокоить взвешенные в голове мысли и наконец решиться. Не сводя глаз с размеренно, расчётливо отбивающегося Танатоса, Гермес уже попытался ринуться в бой в надежде, что по ходу пьесы сообразит, что делать, но отодвинутый вместе с ним на задний план Гипнос, вскрикнув, вовремя удержал его за ремень так некстати мешающейся сумки, набитой, помимо прочего, драгоценной банкой с черепашкой. Это что ж, ему теперь на скамейке запасных сидеть? Гермес уже хотел разозлиться, но именно в этот момент Заг набросился на Астерия со спины, вооружённый одним лишь рюкзаком. Гермес — не боец, он лишь вспомогательная сила, и пока у него есть способ поддержать кузена в столь странных обстоятельствах, он будет это делать. Разумеется, в обмен на свежайшие сплетни и интересные истории о том, как именно эти самые странные обстоятельства сложились, но это чуть позже, как только у Загрея появится возможность разговаривать. Танатос и Мегера полностью сосредоточились на том, чтобы градом мощных ударов уложить наконец отчаянно контратакующего Астерия наземь. Они даже не услышали клича Гермеса, на который обернулся только Загрей, тут же по стойке кузена и отведённой для броска руке понявший, что тот пытается сделать. Заг поймал кинутую ему трость, крепко обхватив обеими ладонями корпус из лакированного дерева, и со всей силы заехал Астерию внушительным набалдашником по затылку. Вся драка длилась, если смотреть объективно, совсем недолго, как в таких ситуациях обычно и бывает — не нужно много времени, чтобы выяснить, на чьей стороне больше сил. Но для горстки дравшихся и наблюдавших студентов, у которых в пылком биении сердца — крик, полный страха потерять отвоёванное преимущество, каждое мгновение, каждый шаг растянулись на целую вечность, которая наконец подошла к концу. В этом противостоянии невыносимой, смертоносной грации и неостановимой мощи чувствовалось что-то будто бы знакомое, привычное, наполненное ледяной насмешливой строгостью фатализма и детерминизма. Астерий, пытаясь что-то проскрежетать сквозь зубы, сжал ещё сильнее руку, которой схватился за кнут Мегеры, лишив её возможности атаковать чем-либо кроме ног — не то чтобы это делало её менее смертоносной. Не участвовавший толком в драке и всё ещё кипящий адреналином Загрей всё равно замахнулся ещё раз, надеясь отправить уже и так ревущего от боли Астерия в нокаут, но Танатос остановил его одним усталым жестом. Заг послушно опустил оружие, соглашаясь, что, да, стоит быть гуманнее. — «Минуту — не больше!» — фыркнула, передразнивая Тана, Мегера, глядя снизу вверх на уставшее сопротивляться и неумолимо теряющее сознание тело, и холодная бронза глаз её светилась не столько презрением, сколько разочарованием — в прошлый раз ставки были выше, драться было интереснее, повергать соперников было слаще. Впрочем, это тоже сойдёт. — Мы его покалечить хотим, а не убить, — строго прошипел Танатос и столбом поддел распластавшуюся как раз в его ногах ладонь. Вялая масса из мяса и костей даже не дрогнула в ответ, и он наконец выдохнул, закрывая обеими руками лицо и пытаясь прийти в себя, плавно возвращаясь от обнажённых инстинктов к рациональному мышлению. Задумываться над тем, что только что произошло, было чуть ли не опасно. Ещё минут десять тому назад они даже не подозревали, что будут снова избивать, пожалуй, самого несчастного из сотрудников Аида, совершенно не заслужившего такого обращения за свой преданный труд. — И могу я поинтересоваться, путём каких перипетий пересеклись наши судьбы с этим достопочтенным и несомненно благородным человеком? — спросил Гермес, подходя к телу Астерия. Он склонился над мужчиной, засунув руки в карманы платья, с выражением отстранённого любопытства на лице, и чем дольше он смотрел, тем яснее возвращалась к нему его довольная хитрая улыбочка — словно всё происходившее вокруг Загрея в последнее время уже начало казаться Гермесу подозрительно законным, но теперь всё наконец встало на свои места. — Понятия не имею, — честно признался Заг, возвращая кузену трость. Тот немедленно извлёк из своей огромной сумки небольшую тряпочку и протёр набалдашник от возможных улик, даже подышав на металл, чтобы блестел. Загрей, не нашедший, чем прокомментировать его действия, продолжил задумчиво: — Выслеживает нас с самой Италии, поджидает даже специально, словно знает, где мы окажемся. Да знает, на самом деле. С точностью до подворотни. — О, так мы собираемся его пытать? Свяжем и будем допрашивать? — тут же обрадовался, хоть и как-то вяло, Гипнос. Принимавший в драке меньше всего участия, он выглядел самым усталым из всей компании, шаткой походкой волоча своё тело к переставшему подавать признаки жизни нападавшему. — Что? Нет, конечно, — нервно рассмеялся Загрей, уже узнавая симптомы и спеша подставить Гипносу плечо, на которое он, заметно ослабевший, но пока не сонный, тут же навалился всем своим небольшим весом. — Тогда как мы узнаем, кто из нас крыса? — непонимающе нахмурился Гипнос. — Какая ещё крыса? — измождённо вздохнул Танатос, опираясь на дорожный столб. — Ну кто-то же сливает ему информацию, раз он вас постоянно поджидает, — объяснил его близнец, кивая на распластанного по асфальту мужчину. Загрей, Тан и Мегера уставились на него хмуро и встревоженно, пытаясь разобрать, не бредит ли он случаем. Лицо Гипноса озарилось догадкой: — Или вы хотите его просто переехать на машине? Или в воду сбросить? Давайте переедем, а потом в море сбросим, пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста! — А если он плавать не умеет? — взывая к совести друга, спросил Гермес. Гипнос хмыкнул, надувшись, но признавая поражение — пока что. — Какая уже разница? — отмахнулся от них обоих Загрей. — Да даже если мой отец сейчас из ниоткуда материализуется, я не удивлюсь. Сдохну, но до самолёта доползу. Мне меньше суток осталось до встречи с матерью — а там хоть в гроб кладите. Танатос, прислушиваясь к себе и не слыша в ответ абсолютно ничего, холодно осмотрел кровавую баню в масштабе одного бессознательного Астерия, которую они развели в греческом порту. Он лишь тихо вздохнул, поднимая голову, и тут же столкнулся взглядом с Загреем, смотревшим на него как-то выжидающе — и вместе с тем в разноцветных глазах его плескалось, беззвучно умоляя, то же самое опустошение. Ему надо отвлечься. Да им всем, в общем-то, не помешало бы отвлечься. Танатос решительно нахмурился. — Не знаю, как вы, — покачал головой он, переступая тело и направляясь прочь со злополучного парома, — а я пошёл пить. — Мне тоже возьми чего-нибудь, — кивнула с всё ещё кислым выражением лица Мег, наконец отрывая задумчивый взгляд от полуживого Астерия, и смотала кнут обратно на ремень кожанки. Вся её сила воли ушла на то, чтобы не избить и так уже получившего сверх заслуженного мужчину. — Ты виски разбавляешь? — даже не оборачиваясь, спросил Танатос. Вся оставшаяся компания тоже смиренно потянулась за ним, спеша совершить хладнокровный побег с места преступления. — Нет. — Чудесно. Салоники расцвели ночной жизнью — по улицам текли жёлтый свет фонарей и спокойная летняя прохлада прибрежного города. Остался позади злосчастный порт, остались позади нагромождённые бетонные коробки офисных зданий, украшавших улицу напротив, и остался позади узкий тротуар, сменившийся набережной, состоявшей из чуть более широкого, размеченного выцветшей краской тротуара. Пешеходов от переливающейся цветами ночного города воды не ограждало ничего, кроме, может быть, редких скамеек — асфальт просто резко обрывался в полуметре над морем, и в самом начале набережной беспокойная компания даже притихла ненадолго, слушая благоговейно нежный плеск залива. Пахло холодно — не совсем свободой, но чем-то настолько близким к ней, насколько только мог приблизиться к свободе вечный раб обстоятельств и случайностей. Жизнь, бойкая и искристая, была так близко, под кончиками пальцев, чуть покалывая подушечки, но не давая схватить. Вяло подрагивали на совсем лёгком, неощутимом ветру флаги, висевшие чуть ли не на каждом здании и стоявшие чуть ли не в каждом сквере, мимо которых пятеро студентов шагали неторопливо и совсем уж неровным строем. Возглавляла компанию теперь Мегера. Уже давно только скрылись из виду красные колонны людной площади Аристотеля, очертился на горизонте чёткий силуэт приземистой и ухоженной Белой башни, и небольшая, но неожиданно увесистая четырёхгранная бутыль в руках Мег общими усилиями была опустошена практически до конца. Позорно плескались на дне остатки того немалого количества алкоголя, на который они скидывались ещё час тому назад. Пили так же, как и шли — не спеша, но надеясь поскорее забыть, оставить позади произошедшее, словно то была лишь коллективная галлюцинация. Вслед за Мег по практически безлюдной в такой поздний час набережной топали, в шутку мягко толкаясь, укрытые одним одеялом Гипнос и Гермес. Последний вообще не выказывал никаких признаков ни опьянения, ни усталости, заливисто смеясь над сонным бредом Гипноса, усиленным несколькими глотками чистейшего виски до вершин абсурдного юмора. — Как так… как ты… ты пьян? — пытался сформулировать вопрос Гипнос, за плечо обнимая и прижимая к себе терпеливо слушающего Гермеса. — Нет, погоди… Ты как… Как получается, что ты… Погоди, как ты столько выпил — и не пьян? Ты столько выпил… это даже не вино! — Понимаю твоё замешательство, — ласково усмехнулся его собеседник, — но было бы странно с твоей стороны полагать, что, с моими-то корнями, по этим жилам не течёт чистейший виски. Не то чтобы для Гипноса его ответ хоть что-то прояснил, но прежде, чем он успел сломать себе мозг, пытаясь расшифровать сказанное, Гермес его осторожно дёрнул за рукав кофты, кивая куда-то себе за спину. Там, чуть поодаль от них, совсем не торопясь, шли Танатос и Загрей. Пользуясь тем, что улица была совсем уже пустой, Заг даже не пытался ничего из себя разыгрывать — прижимался боком к боку совсем не возражающего Танатоса. Каким-то чудом эти двое не спотыкались о ноги друг друга — наверное, потому, что Тан внимательно смотрел в тротуар, следя за тем, чтобы случайно не отдавить тяжёлой подошвой берцев ноги совсем беззащитному Загрею, который, в свою очередь, явно не беспокоился о таких мелочах, заглядывая Танатосу в лицо и слушая его с поистине собачьей преданностью. — …и эти пара недель, наверное, самые страшные. Потом вливаешься в рутину. — Тихий бас растворялся в холодном журчании воды, и Гермес с Гипносом почти ничего различить не могли, украдкой следя за парочкой через плечо. — Я, кажется, знаю это состояние — что-то вроде внутреннего покоя, — согласился с Таном Загрей и тут же удивлённо, с ноткой неверия спросил: — И ты его так легко променял на всё это? Ты правда хотел? Танатос пожал плечами, посмотрел с пару секунд задумчиво в море, на блестевшие у горизонта огни бухты, и в конце концов ответил: — Я даже не знаю, услышу ли я завтра твой голос. Этот покой — только иллюзия того, что жизнь предсказуема. Так что если я и проснусь завтра, мне плевать, где. Адаптация к… постоянной адаптации, наверное? Или и вовсе к её отсутствию. — Ты не умеешь врать, — усмехнулся ласково Заг, подытожив его речь. — Но получалось же столько лет, — спокойно возразил ему Тан не без гордости. — Это потому, что ты прирождённый актёр, — отмахнулся Загрей, тёплые ладони протягивая к его лицу. — Но врать ты совершенно не умеешь. И, словно пользуясь тем, что Танатос задумался над парадоксальным утверждением, Загрей привстал на цыпочки и, улыбаясь так тягуче и вместе с тем чарующе-дерзко, мягко сжал обеими руками капюшон, под которым Тан укрылся от света чугунных фонарей, заставляя его наклониться к себе и в то же время натягивая ткань, словно ширму. Гермес аккуратно похлопал по плечу друга, молча намекая, что им пора бы и отвернуться. — Похоже, у нас это семейное, — усмехнулся юноша, краем глаза скрадывая мгновения чужой нежности, и в ответ на расфокусированный и непонимающий, но всё равно любопытный взгляд Гипноса пояснил: — Влюбляться в твоих братьев. — Как это вообще так сложилось? — только и пробормотал тот, смазывая слова вместе и непонимающе почёсывая кудрявую голову. — Ничего сложного, — пожал плечами Гермес. — И ничего удивительного. Мы ведь всю жизнь только и делаем, что учим языки друг друга. — Да, ты… ты ведь объездил много стран… Там много языков, — согласно тряхнул головой Гипнос и зевнул так широко, что, казалось, чудом не вывихнул челюсть. Гермес рассмеялся в ответ — решил не вдаваться в объяснения и лишь толкнул Гипноса в бок. Тот, тут же подхватывая нежный его смех, поспешил вернуть толчок. А Харон бы, например, не понял — уставился бы вопросительно горящими глазами, напрягшись всем телом. А Артемида и вовсе наорала бы. Она ведь не знает, что Гермес так выражает привязанность — ей выражения симпатии вовсе чужды. Ему просто повезло легко понимать языки окружающих, и иногда они даже стараются понять его в ответ. Мегера, одной рукой прижимая к себе бутылку и клатч, отвечала на сообщения, пока была возможность. Всё как обычно — этой отписаться, что всё нормально, этому рассказать, что завтра рейс. Ничего личного. Алекто послать куда подальше и куда пооригинальней — она с уездом Мегеры завела привычку время от времени написывать ей, мастерски провоцируя. Тисифона хотя бы не доставала пустыми сообщениями. С ней Мег всегда сходилась немного легче, хотя все их точки возможного соприкосновения как правило оказывались, наоборот, причинами непонимания. Например, то, как Тисифона проявляла свои трудолюбие и ответственность — Мегера тоже всю жизнь ненавидела сидеть без дела, но никогда это не заставляло её так выслуживаться перед кем-то, как Тис, полностью отдавшая себя преданному, временами даже слишком преданному исполнению каждого приказа Аида. Того самого, который послал за ними Астерия. Что было бы, если бы они всё-таки убили Астерия в том сыром переулке за клубом — сегодня за ними явилась бы Тисифона? Мег уже хотела убрать телефон, но вовремя заметила — один из знакомых написал ей такое короткое, но такое судьбоносное сообщение: «как там кстати в греции?» Девушка осторожно открыла диалог и пролистала последние исходящие — она ни разу не упоминала, где сейчас находится. Мегера на секунду замерла, но даже стук собственных каблуков, выбившийся из уже привычного ритма неторопливой походки, чуть не напугал её, и она продолжила идти тем же медленным шагом, пытаясь сохранять стерильное спокойствие. О чём она вообще рассказывала этому знакомому? Где она могла упомянуть своё местоположение? Геолокация. Мег плавно и аккуратно, словно боясь разрушить хрупкую догадку, начала проверять свойства всех сообщений, отправленных ею весьма, надо отметить, алчной сестре за время поездки. И под каждым действительно стояли пугающе точные теги: Париж, Болонья, Больцано, Пескара, Салоники. Алекто и правда готова играть в любые шпионские игры, лишь бы заработать, да? Захотелось сделать что-нибудь глупое. Что-нибудь радикальное, чрезмерное, как в подростковые годы. Выплеснуть вздыбившиеся эмоции. Побиться головой о чугунный фонарный столб. Швырнуть в море телефон. Впрочем, нет, это дорого. Зачем жертвовать целым телефоном, когда можно швырнуть только сим-карту. В урну — чтобы не засорять хрупкую морскую экосистему. Мег, стараясь одновременно удержать в руках сразу три вещи, извлекла из клатча набор хирургических игл и самой загнутой воспользовалась, чтобы достать несчастный кусок пластика. Такой микроскопический, но причинивший им всем столько проблем. В мусор, с глаз долой. Вся компания тоже замерла на месте, когда Мег остановилась у ближайшей урны, с плохо сдерживаемой яростью бросив в отверстие что-то маленькое. Она пожалеет об этом завтра — но зачем вообще пить, если не собираешься делать вещей, о которых потом пожалеешь? — Всё в порядке? — на всякий случай уточнил Гермес отстранённо-вежливо. Мегера попыталась сформулировать утвердительный ответ на его вопрос, но хмельной её мозг отказался произвести хоть сколько-нибудь имеющую смысл последовательность гласных и согласных, поэтому она только покивала с какой-то чрезмерной уверенностью и одной свободной рукой, второй прижимая к телу бутылку, клатч и телефон, обозначила в воздухе что-то расплывчато-убедительное. Гермес посмотрел на неё с вопросом, даже немного с недоверием, но тут же согласно пожал плечами. Остальные, впрочем, либо внимания особого не обратили, либо не сочли произошедшее достаточным поводом для тревоги. Загрей подошёл к краю дощатого помоста, служившего продолжением асфальтовой части набережной и совсем недалеко, метра на два, вдававшегося в море. Где-то за спиной светили холодно фонари, которыми был утыкан сквер вокруг Белой башни, но огромную, необъятную темноту, накрывшую залив перед ними, им было не рассеять. Заг осторожно сел на помост, стащил со спины мешающиеся рюкзак и гитару, закатал пыльные края штанин и опустил усталые босые ноги в нежную прохладу моря. Контраст с приятно покалывающим теплом опьянения неожиданно бодрил. Словно отдавая дань всем решениям, которые привели к тому, что она до сих пор была цела и не утеряна, Загрей бережно расчехлил гитару. Гипнос и Гермес тоже сели на помост сбоку от него, всё ещё укрытые одним одеялом, и Гипнос, снова зевнув, уложил голову на плече у Гермеса. Тот лишь улыбнулся почти мечтательно, хотя всё так же по-лисьи, глядя в горизонт уверенно, но гладя белые кудри с обычно никому не нужной лаской и заботой, с восхищением и благоговением перед смелостью души, способной признать свою слабость. Танатос молча стоял рядом и смотрел на дорожный столб в своих руках задумчиво. Мегера, напряжённо глядя ему в спину, отпила ещё немного виски в попытке хоть так расслабиться. Сладко — явно карамелью подкрашен. Нет уж, лучше, когда горько и правдиво. Мягким, прохладно-тихим перебором — о чём-то тоскливом, пульсирующем в глубине души тонко-розовым цветом. Не яростно-багровым, как боль от ножевого, и не мерзко-сиреневым, как переживание грядущего расставания раз за разом, и даже не устало-серым, как опустошение после неравной битвы. О не проходящем, только эволюционирующем максимализме. О стремлении к идеалу сквозь кровавый кашель, содранную кожу, немеющие руки, нарочно не смертельные раны. Не потому, что хочется — потому что научили, что должен. О глубоком жжении горячего дыма. Об избитых, переломанных о свои и чужие ошибки ногах. О тонущей, потерянной, отобранной, выброшенной, отданной не тому, не той, не тем молодости. Танатос замахнулся посильнее и швырнул с помоста алюминиевую дорожную стойку. Та описала на прощание несколько красивых оборотов и с громким плеском рухнула в спокойную, густую и тёмную воду, немедленно поглотившую металл. На лёгкой морской ряби встревоженно танцевали отблески фонарей, притворяясь звёздами. Пятеро студентов отчаянно ждали, когда горизонт мягко и беззащитно улыбнётся им сине-рыжим светом. Рассвет ждали так, как ждут очищения.***
Астерий пришёл в себя только потому, что кто-то его настойчиво расталкивал. Голова болела, казалось, как никогда в жизни — пронзительно и тяжело, пригвождая к асфальту. Но так нельзя, надо вставать. Если Астерий должен дать им второе сражение, у него нет выбора. У него, кажется, больше нет и никогда не будет выбора. Вечно подниматься — вечно падать. В Салониках хороший, чистый воздух — даже в порту, где его по идее должны загрязнять выхлопами тысячи моторов бесконечных суден. Надо было идти матросом на судно. Плевать на еду, плевать на проживание, плевать на статус — Астерий никогда не хотел никому угрожать. Так вышло, он не хотел, правда, пожалуйста. Ему удалось кое-как упереть руки в землю — взвыло болью правое предплечье. По плохо зажившей ране попал хлыст. Даже сквозь ткань едва ли выносимо. Левая рука тоже ныла — по ней угодили пару раз металлическим столбом, потому что именно её Астерий обычно выставлял чуть вперёд при блоке. Ему доставалось от людей разной силы, разной ловкости, разной степени подготовки. Разными предметами даже. Он не должен быть жив, если честно. Правда, не стоило бы. Но единственный вариант, который у него оставался всё это время и остаётся до сих пор, не грозя куда-то деться — это вставать и продолжать драться. — Не торопись, осторожнее… — размыто подбадривал голос рядом, но в то же время где-то на задворках сознания. Охотник, издевающийся над добычей в последние моменты перед смертью? Мясистые ладони сжались в кулаки, и грозное, массивное, побито ссутулившееся тело медленно и плавно поднялось, обрывая воображаемые цепи кандалов боли, приковавшей его к асфальту, силой воли железной, нерушимой. За это ему, в конце концов, и платят. Астерий замер, стоя на одном колене и тяжело дыша, пытаясь удержать в ослабевших руках хоть крупицы сознания, утекающие мелким песком сквозь вялые пальцы. Всё тело ощущалось бесформенным, словно мешок костей в мусорном баке, и в то же время налитым цементом, затвердевающим по мере его попыток встать. Сила мощнее гравитации тянула его обратно на асфальт, призывая расплыться по нему лужей, расслабиться — к чему тебе эта боль, дружище? Отдохни, положи голову виском на холодную землю, чтобы так не болела, всё пройдёт, просто отдохни. А зачем? Станет ли ему когда-нибудь легче? Вряд ли. И назло ощущению вселенской усталости, назло горестно воющей от боли плоти, Астерий наконец поднялся на обе ноги, всё ещё корпус наклоняя вперёд — потому что голова казалась весьма ненадёжным источником информации о собственном положении в пространстве и потому что грудная клетка начинала так болеть при попытке разогнуться, что, казалось, стоит Астерию выпрямиться, грудина и рёбра с громким щелчком переломятся. Затылок что-то холодило. Мужчина плавно поднял руку, дотрагиваясь до особенно ноющего места, откуда боль расходилась по всей черепной коробке, и почувствовал влагу. В далёких огнях, свет которых едва доходил до порта — в свете звёзд, и луны, и ночного города — блестела на пальцах тёмная кровь. — Это они, да? — спросил неприятно-громкий голос рядом. Теперь, когда туман в голове начал рассеиваться, мир вдруг стал слишком чётким, детализированным, полным, громким. На одно ухо давил плеск воды, на другое — речь незнакомца. — Это они всё сделали? Негодяи! Подлецы! Сбежали, как последние… как трусливые сволочи! Я их видел! Подумал, «О, боги, смерть мне, если эти бешеные меня уже выискивают по всему городу!» — я совру, если скажу, что мне не показалось на мгновение, будто за мной уже ходят по пятам! Нет, конечно, в любых других обстоятельствах мне бы это только польстило, но эти пятеро очевидно не автограф у меня хотели взять. Поэтому я поступил, как поступил бы любой разумный человек, и пошёл в обратном от них направлении!.. Астерий медленно, боясь побеспокоить побитое её содержимое, повернул голову в сторону неизвестного, который выталкивал каждое слово из себя и паузы старательно подчёркивал вздёргиванием подбородка, словно… словно он пытался в чём-то убедить Астерия? Переманить его на свою сторону? Зачем? — Молодой человек, — хрипло пробасил мужчина, не веря, что его собственный голос может звучать так жалко и покалечено. — Мы знакомы? Что вам от меня надо? Молодой человек тут же остановил поток слов и посмотрел на Астерия почти удивлённо, даже чуть ли не с ужасом, но тут же успокоил себя и протянул руку, которую тот осторожно пожал — скорее, мягко встряхнул, боясь сжать слишком крепко. — Тесей. Я только недавно выпустился из колледжа, где ты работаешь. — Не работаю я ни в каком колледже. — Но я видел тебя много раз! Такого гиганта грех не узнать! — Я… — Астерий закрыл обеими руками лицо, давя на глаза, на лоб, на виски, чтобы хоть как-то успокоить голову. — Я появлялся там… Я работаю на… — На местного директора, — подсказал Тесей. Мужчина кивнул и решительно, мощно выдохнул — словно слон, или медведь, или бык. Словно природа специально сотворила необыкновенное тело, способное вместить в себя всю её чистую, дистиллированную мощь, во много раз превышающую человеческие возможности. Тесей даже представить не мог, как выглядят усталые мышцы под запылившейся, извалявшейся одеждой — каждую конечность, каждую кость покрывают невероятные мускулы под сантиметрами смуглой, упругой кожи, плавными изгибами ложащейся поверх этой рафинированной силы. Тесей много трудился, чтобы хотя бы приблизиться к своему собственному высокому стандарту красоты — и сейчас перед ним стоял едва ли человек, казалось бы, рождённый настолько идеальным. Легко способный раздавить кого угодно даже в таком ужасном состоянии. Гремучая смесь восхищения, уважения и зависти уже начала закипать внутри него, придавленная одним тяжёлым, злым чувством — обидой на того, кто измучил Астерия в неравном, нечестном бою, словно дрессировщик, ломающий волю циркового животного. Мужчина тем временем осмотрелся, пытаясь понять, что ему делать дальше, и медленно двинулся в сторону выхода из порта. У забора всё так и стоял его гладко-чёрный джип. Скоро — может, через день, может, через неделю — Астерию пришлют новый адрес, и Астерий послушно даст новый бой. Но пока что… Пока что ему, кажется, не стоит даже садиться за руль ради безопасности собственной и окружающих. Тесей последовал за ним, держа голову высоко и глядя вверх, в лицо невероятного нового знакомого, пытаясь хоть что-то прочитать по спокойным и измождённым его чертам. — Это всё этот подлец, — ворчал он, то и дело утыкаясь взглядом в тёмный асфальт под ногами, но тут же снова заглядывая в глаза Астерию. — И его друзья… Он даже не умеет сам драться, клянусь — нет, серьёзно, даю тебе торжественную клятву вот прямо здесь, на этом месте, дружище — он не сильнее ни меня, ни тебя, он жалкая грязь под нашими ногами! Избалованный бездельник и его команда мерзавцев! Думает, что, раз на его стороне так много людей, на его стороне и правда! Только этот напыщенный болван забыл, что против него весь колледж! Вот честно тебе признаюсь, друг мой, я не знаю ни одного человека, которому бы этот идиот не испортил тем или иным образом жизнь! Как будто это порождение ада не способно более ни на что, кроме того, чтобы приносить мучения и доставлять неудобства! И у этого высокомерного придурка хватает совести считать, что он может просто вломиться в дом, в жизнь к любому человеку, натворить там всё, что ему угодно, воспользоваться чужим гостеприимством — обвести всех вокруг пальца и свалить!.. Астерий ничего не говорил в ответ, но, чем пламеннее и яростнее становилась речь его странного нового знакомого, тем больше она начинала иметь смысла, и мужчина время от времени тихо, но одобрительно мычал, что придавало Тесею всё больше и больше уверенности в своих словах. Походка у Астерия до сих пор была чуть шаткая, и то и дело Тесею казалось, будто он сейчас всей тушей свалится на него, обратно на землю или на ближайшую скамейку — спать. Тесей мог его понять. Отчасти он даже жалел, что сам не поучаствовал в драке, свидетельством которой стала кровь на затылке гиганта. Астерий явно до сих пор не осознавал, куда он идёт — куда ему надо идти. Тесей решил помочь ему с этим тяжёлым выбором, позволяя бездумно следовать за собой. Из самого тёмного закоулка действующего порта они вышли на сияющий ночным освещением паром старого. Оттуда — на большую улицу, протянувшуюся вдоль набережной. Пока Тесей, не затыкаясь, высказывал давно копившееся возмущение поведением явно избалованного сына директора колледжа, Астерий и не заметил, как они дошли до набережной. Тесей, усадив раненого мужчину на скамейку, пообещал скоро вернуться и скрылся в аптеке, совсем небольшой и тесной, разместившейся рядом с другими такими же торговыми точками на первом этаже тяжёлого квадратного офисного здания по другую сторону улицы. Время шло медленно, и Астерий устал пытаться что-то понимать, что-то контролировать. Он уже почувствовал себя вполне уютно на скамье с прекрасным видом на море и на блестящий далёкими окнами и фонарями берег, обнявший собою залив Термаикос. Может быть, ничего страшного не было в том, чтобы прямо сейчас отдать себя во власть судьбы и посмотреть, куда его унесёт течением — только этой ночью. Его же не может занести слишком далеко всего за одну ночь, да? Откуда-то появился этот странный парнишка, начал говорить что-то про колледж, куда-то повёл Астерия… Это… не неприятно. Но утром с этим придётся расстаться. Нет, хорошо, не утром — как только придёт наводка, куда двигаться дальше, где поджидать неугомонного коротышку, Астерий сядет в джип и уедет. Тесей, как и пообещал, довольно скоро вернулся с небольшим, но весьма тяжёлым пакетом — таким, которые обычно как раз дают в аптеках. Астерий только покосился на белый полупрозрачный целлофан, но сильно вдумываться не стал. Тесей извлёк из пакета какую-то бутылочку, вату и посмотрел на нового знакомого не очень уверенно: — Я, конечно, ветеринар, а не врач по образованию… — Я не привередлив, — махнул ручищей Астерий, даже не повернув к нему головы, и Тесей одобрительно кивнул, раскупоривая пузырёк. — Тебе нужно подать на него в суд за телесные повреждения, — предложил он — в чуть надменном, кислом голосе всё ещё звучала обида на Загрея. — Предлагаешь ябедничать? — фыркнул Астерий. Комок мокрой, холодной ваты коснулся раны на затылке — разбитую кожу защипало, но мужчина и не поморщился, только чуть напряг плечи. — Так дела не делаются. — И что, ты собираешься просто терпеть подлые выходки этого избалованного мерзавца? Тогда ты не настоящий мужчина, ты терпила! Как прирождённый лидер и капитан футбольной команды колледжа, я не привык допускать, чтобы мои друзья терпели такое ужасное отношение к себе! — Твоя команда не выиграла ни одного матча. — Да что ты говоришь, дружище. Она не выигрывала, даже когда не была моей! Будь я дипломированным хирургом, я бы пришил этим недоумкам, смеющим звать себя футболистами, ноги в правильное место, но, увы — не хватило квалификации. — …Что до его выходок — мне достаточно платит мой начальник, чтобы я раз за разом пытался вернуть его сына домой. Мне нечего просить с этого коротышки — ни в суде, ни в бою. — И ты просто будешь позволять ему каждый раз вот так вот уходить? — Я попытался остановить его трижды, и трижды проиграл ему. Какой бы ни была его цель, он будет идти напролом. Я… — Астерий тяжело вздохнул. Затылок приятно холодил морской ветер. Кости противно, слабо ныли. Даже лёгкие выталкивали воздух будто бы через силу. Он, уронив голову, признался: — Я устал. — Нельзя… — Тесей, нахмурившись, помотал головой, словно противясь одной лишь мысли, и обошёл скамейку, садясь рядом с мужчиной. — Нельзя вот просто так сдаваться, друг мой! У него есть друзья, да. Несправедливое преимущество — мне мерзко даже думать об этом! Повисла пауза. Тесей дёргаными, возмущёнными и резкими движениями выбросил окровавленную вату, достал новый кусок и, смочив, начал протирать ободранную кожу на скуле Астерия — тот даже не заметил, что там тоже была рана. С моря подул ветер, играясь с покоившимися на широких плечах и спине чёрными локонами — сколько Астерий не тратил геля для укладки в попытках выглядеть хоть сколько-нибудь презентабельно, противиться природе было сложно. Особенно когда в его профессиональные обязанности входило быть страстно размазанным по асфальту кучкой шумных подростков, вооружённых всяким мусором. — Раз у него есть эти его приспешники и подхалимы, — наконец решительно заявил Тесей, когда ему надоела неловкая пауза, нанося параллельно заживляющую мазь на ссадину, — то у тебя, друг мой, теперь есть я. Если это даст мне возможность подкрасить нашему дорогому мерзавцу морду красным, я готов пойти с тобою хоть на край света! Астерий только хмыкнул в ответ — наполовину задумчиво, наполовину недоверчиво, словно догадывался, что это лишь громкие слова человека, который при первой возможности сбежит с поля боя. Но, в конце концов… Когда ему в последний раз кто-то дезинфицировал раны? Нет, нет, нет — нельзя вестись на жалкие подачки! Но его вроде как и не заставляют ничего брать, только предлагают небольшую помощь. — Вполне возможно, что Аид будет не против нанять ещё одного работника, — наконец пробормотал Астерий, глядя себе под ноги. — Трудоустройство неофициальное, платят по-чёрному — всё довольно мутно, и работаешь, по сути, за идею… — Я не привередлив, — пожал плечами Тесей. Астерий снова хмыкнул, уже одобрительно, пока его новоявленный коллега извлёк из аптечного пакета два свёртка. Мужчина вопросительно уставился на тот, что Тесей протянул ему — белая бумага тут и там была усеяна мокрыми пятнами. Однако, от свёртков пахло тепло и солоновато-кисло. Свежий хлеб, овощи и йогурт. Тесей не стал долго ждать — молча оставил гирос в руках недоумённого Астерия и принялся за свой, пока пита не остыла. У горизонта начинало светлеть.***
Загрею ещё никогда так сильно не хотелось не спать. Организм требовал свой законный отдых, но Заг отказывался слушать, потому что когда над тобой раскидывается огромная вывеска аэропорта Македония — исполин бетона, металла и стекла — спать просто нельзя. Гипнос переживал, с детской радостью впитывая впечатления от гигантской, светлой, воздушно-лёгкой архитектуры аэропортов, в которую он сам так идеально вписывался. Гермес носился вместе с ним по зеркально чистым полам практически полностью пустого аэровокзала. Только спящие люди на скамейках вокруг — и разбиваемая время от времени объявлениями тишина. Заг искренне хотел разделить с Гипносом это чудесное предвкушение первого полёта. Не мог. Время, затянувшись тугой петлёй, сковало его по рукам и ногам, и даже Мег тихо, словно боясь сглазить, отметила, как он притих. Он, не обращая на неё внимания, всё мучил в руках бумажный листик с адресом виллы. Заг попытался представить её — какие там растут деревья, насколько высокий забор, какого размера дом. Но при попытках хоть что-нибудь чётко нарисовать в воображении мозг почему-то начинал паниковать. Мысли больше не текли теплее, в другом темпе, по другим маршрутам, как обычно бывало при опьянении — они не так уж много выпили, да и обезвоживания быть не должно. Сквозь гигантские окна в здание медленно прокрадывались, вынуждая теперь бесполезное верхнее освещение уважительно отступить, лучи рассветного солнца. Холодные белые стены аэропорта окрасились в нежно-алый, падавший всем весом на фигуру Загрея, казавшегося себе ещё более мелким и незначительным в этом величественном свете. Кажется, у него дрожали зубы. Заг укутался посильнее в свою куртку, слишком лёгкую, слишком тряпичную. Может быть, дело было в кондиционировании — нет, вокруг было прохладно, но не настолько холодно, чтобы стучать зубами. Мурашки не проходили, накрывая волной за волной за волной. Веки то и дело грозили рухнуть вниз — приятно было даже просто постоять с закрытыми глазами, как бы демо-версия сна, но совесть тут же будила. Время должно было идти быстрее. В аэропорту пахло чистотой и кофе из автоматов — этот запах Загрей узнал бы везде. Он даже нос в ту сторону не смел поворачивать. Люди, проснувшиеся от мощного рассвета или и вовсе не спавшие, один за другим тянулись к богомерзкому раздатчику суррогатных напитков, и Заг этому народу не завидовал. Это же насколько всё-таки скучную, тусклую, пресную жизнь надо прожить, чтобы идея залить в себя кофе из автомата не казалась абсурдной? Да, не у всех есть время, возможность и желание экспериментировать с кофе дома и пробовать что-нибудь интересное в дорогих кофейнях. Загрей понимал, что нельзя только поэтому смотреть на окружающих свысока. Но пить эту быстрорастворимую гадость даже для того, чтобы согреться, он не будет. Может, было так заметно, что с ним что-то не так, а может, он уже просто всем надоел — остальная компания разбрелась кто куда, и Заг остался стоять один, никем не тревожимый, напротив огромного панорамного окна, откуда вид открывался главным образом на размеченные белым и жёлтым бетонные плиты фартука, за которым вдалеке виднелись две длинные рулёжные дорожки, крест-накрест пересекающие две широкие взлётно-посадочные, обрывающиеся над морем. «А если упадём сразу после взлёта? Да нет, на воду как раз всяко мягче, чем на землю.» Гадать, упадут или нет, впрочем, было бесполезно — самолёт за самолётом взлетали, взмывая над глубокой синевой моря, и садились, плавно и неожиданно поворотливо преодолевая лабиринт рулёжных дорожек и перемычек между ними. Казалось, нужна огромная скорость, чтобы оторвать такую махину от земли, но и прибывающие, и вылетающие суда плыли по небу неожиданно медленно и спокойно, словно собственным и без того тяжёлым корпусом им приходилось рвать внезапно сгустившийся вокруг воздух — для того им и был дан округлый нос и острые крылья. Загрей чувствовал, что что-то не так. Он где-то слышал истории про людей, по вине случайных обстоятельств опаздывавших на рейсы, в итоге обернувшиеся страшными катастрофами. Нет, если бы дело было в этом, они бы уснули на какой-нибудь скамейке по пьяни и пропустили бы вылет. Солнце уже взошло и согрело и землю, и воздух, но Загрея всё равно била дрожь — хотелось отобрать у Гипноса одеяло и, свернувшись клубочком, уснуть на первой подвернувшейся поверхности. И даже тогда не факт, что ему стало бы теплее. Холод шёл изнутри. Это был страх — многослойный, словно цветок лотоса, каждый лепесток которого был покрыт ледяной коркой. Что-то было не так. Всё далось им слишком легко — пропускавшие их нехотя сотрудники таможен, пускавшие к себе на ночлег родственники, даже Харон, решивший, что настал подходящий момент вернуть долг. По такой логике где-нибудь поблизости, может быть, в аэропорту Афин, их должен поджидать сам Аид — да нет, чушь, у него нет времени на детские выходки каких-то студентов. У него никогда не было времени. Всё это закончится — а у него даже не нашлось на них времени. Всё закончится. Приключение подошло к концу, сюжет сказки вот-вот получит развязку, кто-то заживёт долго и счастливо, а кто-то вроде Загрея будет искать способ снова жить нормальной жизнью. Он слишком привык к постоянно меняющемуся пейзажу вокруг, к выживанию с ограниченным доступом к удобствам, к постоянной компании рядом. Наверное, им всем стоит друг от друга отдохнуть — но Заг больше не представлял себя без них. Каким-то чудом же они не перегрызли друг другу глотки — может быть, как раз потому, что просто ждали, когда уже всё закончится и жизнь вернётся в нормальное русло. И только Загрей эгоистично хотел, чтобы их путешествие никогда не кончалось. Жизнь без цели — это пытка, но где ему найти новую? Всё, что случилось с ним этим летом, этой весной, произошло из-за череды случайностей, исход и влияние которых на его судьбу Заг не смог бы предугадать, даже если бы очень захотел. Он может сколько угодно думать, рассуждать, представлять. Он никогда не угадает, что ждёт его за воротами, на острове Наксос, дома по возвращении — вернутся ли они вообще? Никто не знает. Никто не должен знать. Единственный способ — дождаться, пока стрелка часов достигнет отведённой минуты. — Страшно лететь в первый раз? — хитро и тепло щурясь, хлопнул кузена по плечу Гермес. Заг, слишком погружённый в свои мысли, встрепенулся, оборачиваясь к нему. — Нет, — пожал плечами он, стараясь выглядеть спокойным, хотя вышло даже как-то холодно и неприветливо. — И правильно, кузен! — Гермес даже не обратил внимания на его тон, видимо, слишком увлечённый успокоительной и исполненной мудрости речью, которую уже собирался толкать. — А вот Гипнос боится — переживает, что мы упадём в море на взлёте. Но он не на том сосредоточен: поднять самолёт легко, самое сложное — это его посадить. Не зря большая часть авиакатастроф происходит на этапе приземления! — Спасибо, теперь я точно спокоен, — покивал Загрей. — …Сначала по-любому будет страшно. Главное — дождаться набора высоты, — продолжал Гермес, не обращая внимания на саркастические ремарки кузена. — Время от времени будет казаться, что мы падаем — не ведись на это! Это потому, что мы взлетаем рядом с городом. Нужно набрать высоту как можно быстрее, чтобы не тревожить жителей шумом. Человек к таким перегрузкам не приспособлен, поэтому вестибулярка быстро принимает первоначальный угол атаки за естественный. Стоит чуть-чуть опустить нос, снизить скорость набора высоты — и всё! Уже кажется, что падаешь! Поэтому во времена расцвета гражданской авиации пилоты так часто разбивались — ровно до тех пор, пока не научились летать по приборам, а не по ощущениям. На двигатели во время взлёта тоже самая большая нагрузка — на них установлена специальная система, снижающая время от времени мощность, чтобы не взорвались. Гермес весело скачущим между акцентами и вместе с тем размеренным голосом объяснял Загрею вещи, которые не укладывались у него в голове совершенно — он ещё не успевал толком осмыслить связь между городом поблизости и необходимостью набрать высоту, а кузен уже спешно рассказывал ему что-то про двигатели. Но у него прекрасно получалось отвлекать Загрея от спутанных, дрожащих от холода мыслей, и только за это ему стоило быть благодарным. Гермеса, восхищённого, с горящими глазами, пылко рассказывающего про то, как работает самолёт, нельзя было не любить — но ему можно было позавидовать. Он нашёл своё призвание в жизни, просто случайно наткнулся на хобби, интерес к которому не только не угас, но и перерос со временем в профессиональный. — …Вот почему наркоманы иногда говорят «улёт» — потому что когда ты выше неба, над облаками, над городами, внизу всё кажется таким маленьким и незначительным. Все заботы остаются на земле. Гермес был абсолютно прав — все заботы действительно здесь, тяжеленными горами неотрывно на земле. В небе первозданно чисто, пусто и спокойно. Поэтому во всех легендах и религиях боги всегда живут на небесах, на высочайших горах, где под покрывалом облаков не видно человеческого горя, бедности, болезней, войн, смерти. Или и вовсе в других мирах — где угодно, только подальше от мирских проблем. Загрей сосредоточился на этом ощущении собственной божественности — и на пару часов страх, напуганный великолепием небесного сияния, скрылся.***
Время уже близилось к полудню, а Афины были, всё-таки, столицей Греции — международный аэропорт кипел пёстрой и шумной жизнью, разбавлявшей своей лёгкостью любые душевные страдания. От занятости и постоянного движения не оставалось времени думать про страшное — надо было успеть на следующий рейс и при этом никого не потерять в разносортной толпе, сквозь которую компания торопливо продиралась. Оттого Загрей, уже позабывший о том, что буквально через несколько часов будет уже на острове Наксос, так сильно испугался, когда Гермес вдруг отошёл чуть в сторону. Одной рукой юноша всё сжимал Харонову трость, а второй помахал им: — Удачи вам дальше добраться! Лицо его всегда казалось равнодушным, а голос — беспристрастным, как гласили правила хорошего тона, и временами это даже злило — как будто они от нечего делать преодолели три тысячи километров всеми возможными видами транспорта, а не для того, чтобы наконец решить дело жизни и смерти. Но в улыбающихся чёрных глазах искрилась честная радость и забота о вновь найденных друзьях. — А ты? — растерянно, чуть ли не спросил Загрей, замерев на месте в ожидающем полуобороте — ноги уже рвались быстрее бежать к назначенным воротам, но сердце хотело впитать в себя последние моменты перед неминуемым расставанием. — А я — в Афины, — очевидно заметил Гермес, показывая на табличку у себя над головой: «Выход в город». — Ты не с нами? — всё ещё не мог разобраться его кузен. — Так и рассчитывали, — кивнул, поддерживая Гермеса, Гипнос. — Мы же это обсуждали, пока брали билеты вчера. — Я не слушал, — тихим, съезжающим в шёпот голосом отозвался Загрей. — Ты уже неплохо шаришь в греческом, кузен, — хитро улыбнулся Гермес, кладя ему руку на плечо и трепля дружески на прощание. — Не заблудишься! Так что я оставляю вас со спокойной душой. Вас ждут свои невероятно важные дела, а меня — свои. И, разумеется, мой бизнес-партнёр. Очень нуждается во мне, поверь. Без меня как без рук. — Ты себе цену знаешь, — усмехнулся всё равно слегка растерянно Заг. Гермес, воздушно и невесомо рассмеявшись в ответ, развернулся — на прощание всем озорно подмигнув, вздёрнул лёгким движением пальцев кремовую юбку с кораллового цвета каймой, обнажая на грани приличия смуглую и подтянутую кожу бедра, и только тогда направился наконец навстречу Афинам. Разумеется, провести время с кузеном, которого он не видел почти с детства, было весело — и друзья у него тоже были замечательные. Но у Гермеса, пружинистым шагом выходящего из аэропорта и уже выискивающего глазами ближайшее такси, были свои приоритеты. Сейчас его приоритеты, надев широкополую шляпу с эфемерно-полупрозрачной фиолетовой ленточкой под цвет глаз, наверняка выходили из отеля, где они с Гермесом часто останавливались, когда вместе приезжали в Афины, и спешили на встречу с посредником, который обещал их вывести на хорошую компанию, которой как раз требовались специалисты по международным грузоперевозкам… и всё в таком духе. Гермес сел в салон такси, пропахшего нагретой на жарком греческом солнце искусственной кожей, и улыбнулся хитро, хваля самого себя за идеальный план — доехать до отеля и, если его бизнес-партнёр действительно остановился там (а он остановился именно там, где же ещё), попросить девушку на ресепшене, уже в лицо его знавшую, за небольшое вознаграждение выдать и ему ключ от комнаты. Бизнес-партнёр Гермеса, всегда трудившийся без устали и не забывавший по-своему проявлять заботу о помощнике, заслуживал время от времени быть приятно удивлённым. Афина была права — Гермес постоянно скакал между увлечениями, между возможностями, между профессиями, между работами. Сегодня он не представляет своей жизни без гитарных соло, а завтра уже скупает все учебники по игре в го, до которых только может дотянуться. Но есть в этом мире опорные точки, маяки, к которым он возвращается, сколько бы дней, месяцев, лет ни прошло. И раз Харон был одним из них, Загрей не чувствовал ничего, кроме радости, отпуская Гермеса — молодого, страстного, любящего. В конце концов, что-то, что определённо творилось между двумя бизнес-партнёрами, стало чуть ли не единственной причиной, по которой Заг вообще добрался до Греции. Харон — не из тех, кому легко проявлять заботу об окружающих. Его определённо кто-то убедил, и даже тогда Харону пришлось использовать долг в качестве оправдания своей внезапной мягкости, которой от него не ожидал никто, особенно он сам. Ему легче оказывать кому-то помощь тихо, исподтишка — никто не говорил об этом вслух, но Загрей догадывался, на чьи деньги ими вчера были куплены билеты. Что ж. Если тебе помогает на твоём пути Харон, нужно очень-очень сильно захотеть, чтобы облажаться — и то не факт, что это случится. И хотя эта мысль должна была ему только помочь, Загрей чувствовал всё большую подавленность. У него должно всё получиться — он должен хотеть найти мать, иначе зачем всё это вообще было? Зачем он проволок за собой по Европе целую кучу людей? Да, они все неплохо отдохнули и повеселились, но не то чтобы его персона сыграла в этом такую уж ключевую роль. Вокруг Загрея мир не вращался, ему это ещё с детства вдалбливал в голову отец — и Танатос, Мегера и Гипнос и без него нашли бы, чем заняться этим летом, и каждый был бы вполне доволен своим времяпрепровождением. Но здесь как раз и начинался надрыв, ломано сползающий вниз по ткани чувств — от головы и до трепетавшего в страхе сердца. Потому что, если Кора действительно на острове Наксос или хотя бы Деметра до сих пор там живёт и даст им какую-нибудь зацепку касательно того, куда Кора могла деться — если в конечном итоге поиски всё-таки приведут Загрея с компанией к цели, всё кончится. И тоска от осознания этого сводила его с ума. Они не могут бесконечно шататься по миру. Не все такие безответственные, как Загрей, и могут спокойно забить на учёбу. Не все так любят завтракать персиками в сиропе с ножа. Не все так любят убегать как можно дальше от дома в надежде никогда не вернуться. Но что, если на вилле и вовсе будет пусто? Что, если Кора наврала Афине, что отправляется жить с Деметрой, чтобы Афина не сдала её Аиду? Что, если Персефона давно вернула себе тело и воспоминания, но никому об этом не сообщила — ни матери, ни мужу? В конце концов, что, если Деметра ему не поверит? Откуда ей было знать, что у неё двадцать лет тому назад родился внук? Загрей ей никто. Он, впрочем, может показать Деметре фотографию дочери и письмо, написанное её рукой. Но к чему его это приведёт? Шансы, что они найдут Персефону, ничтожны, по сравнению со всеми остальными вероятностями. Понятно, почему Аид даже не стал пытаться останавливать Загрея — только послал Астерия на случай, если мальчишке всё же суждено добраться до Коры, чтобы уберечь её от столкновения с ужасным прошлым. Это дело Аида и Персефоны, Кора здесь действительно ни при чём. Но всё же — это было слышно по каждому усталому вздоху, видно по каждому измождённому движению — Аид безумно хотел возвращения Персефоны. Не надеялся, не ждал — но хотел. Потому и заставил себя стоять смирно, пока Загрей крал у него красную папку с письмом и прочими, уже совсем не важными документами. Потому что это была его единственная надежда — совсем маленькая, совсем невозможная, но она искрой теплилась в его окаменевшем сердце. Выходит, не только Загрея разрывали противоречивые желания. Но в итоге Аид всё же сделал довольно рациональный выбор — и правда, куда уж хуже. В лучшем случае он вновь обретёт любимую, давно потерянную жену. В худшем — сын не будет лишний раз к нему приставать. Всё честно. Загрей встал у окна сбоку от выхода, где уже собралась вся компания, и недоумённо посмотрел на винтажное чудовище, которое пригнали к телетрапу. На приземистых шасси стоял горбатый, коротконосый пропеллерный самолёт грязно-серого цвета с крыльями не у брюха, а, наоборот, неуклюже торчащими из горба на спине. Все его линии резкие, прямые, ломаные никак не напоминали плавную, грациозную красоту Боингов и Аэробусов, которыми полнился фартук и которые взмывали в небо всем корпусом с изяществом птицы. Уже по одним лишь пропеллерам его хотелось списать на свалку давно отжившего своё — может быть, для мелких, тренировочных перелётов на небольшой высоте оно и сойдёт, но доверить тащить себя через море двум винтам? И, наверное, Загрей смотрел уж слишком возмущённо-испуганно на самолёт, который готовили к посадке рабочие разных служб аэропорта, потому что Танатос мрачно усмехнулся совсем у него над ухом: — Qualis artifex pereo. — Я просто… — Заг тут же помотал головой в бесполезной попытке взбодриться и хоть так навести в мыслях порядок. — Я знаю, что эта штука постоянно только и делает, что людей перевозит, но я… не верю ей. Тан закатил глаза. Ладно, Гипнос, но этот-то куда? Но Загрею он мягко положил тяжёлую руку на плечо, и тот в ответ накрыл его холодную ладонь своей. — Человеку, пережившему детство в доме Аида, ничего уже не может быть страшно, — спокойно произнёс Танатос. И он был абсолютно прав. Что бы ни ждало их на загадочном острове Наксос, хуже, чем было, уже не станет. Это и была настоящая адаптация к отсутствию адаптации — любой исход, ждавший их сегодня, Загрей был готов принять уже даже не смиренно, но с распростёртыми объятиями.