hooked;

То утро стало тревожным и праздничным одновременно. Не совсем уж утро, если быть точнее.

***

      Хёнджин плохо помнит прошедшую ночь. Помнит, что после тренировки, уставший, мечтал только о том, чтобы доползти до дома, принять душ и завалиться в крепкие руки своего альфы. Минхо и Феликс трещали о чём-то на заднем сидении без умолку, иногда спрашивали мнения Хвана. Бета Омега понятия не имел с чем, но соглашался, даже не выныривая из своих тёплых планов на вечер.       Чанбин задержался с Крисом в студии записи. По дороге ещё и Сынмина забирали с курсов английского. Хёнджин уже отрубился, когда Альфа вернулся домой. Спалось тяжко. Каждая минута сна шла за десять, Хван ворочался в пустой, омерзительно-прохладной постели, пытаясь не то уснуть крепче, не то проснуться уже в конце-концов. Душно. Противно. Неприятно. Снова захотелось в душ, хоть и вышел оттуда пару часов назад. В какой-то момент парень проснулся на несколько секунд, но лишь для того, чтобы с досады полоснуть когтями по скомканной простыни рядом с собой, измученно всхлипнуть и снова провалиться в тревожную полудрёму. Хёнджин не пытался понять, в чём дело. Ему не до того было — полностью, с головой погружен был в чувство тотального дискомфорта. — Ну что ты маешься? — слышит сквозь сон, чувствует тепло знакомых рук, что его по телу поглаживают. — Хёнджин-а, — зовёт и омега почти просыпается. Чанбин вдруг будто снится, будто не сидит на краю кровати и не наклоняется целовать. Будто не он. Хван мысли эти от себя гонит, потому что его альфа ему сейчас, как воздух, нужен. Хёнджин изо всех оставшихся ото сна сил за плечи Со цепляется, на себя тянет, тот шипит почему-то болезненно, но не сопротивляется. Снова по имени зовёт, спрашивает что-то, Хёнджин не слушает. Хёнджину Чанбин сейчас нужен близко. Очень близко. Сильнее, чем когда-либо.       У Чанбина же в этот момент просто мозг нахер взрывался. Хван совершенно очевидно не пил свои подавители, это означало только то, что сегодня ночь альфе предстоит несладкая. Инстинкты не спят, а запах Хёнджина в явном своём проявлении — счастье, увы, пока ещё слишком редкое. Увидеть Хёнджина, измученного, мечущегося по изодранным в клочья простыням Со, однако, не ожидал. И зрелище это было настолько ужасающим и восхитительным одновременно, что здравый рассудок просто отказывался вменяемо обрабатывать информацию.       Не так альфа представлял себе первую течку своего омеги, что они проведут вместе. К такому никогда особенно в случае с Хёнджином нельзя быть готовым, Чанбин на секунду даже понадеялся, что его глючит. Но Хван бьётся в агонии прямо перед ним, а обнажившиеся коготки врать просто не могли. Хёнджин возбуждён до предела. До того самого предела, которого он сам ещё никогда не знал. И на фоне всего этого болезненного возбуждения с обеих сторон — мысль пробивается отрезвляющая слегка — у Хёнджина, мать его, течка. Течка! Малыш, слышишь? Ты понимаешь, что происходит?       Нужно было Чанбину уйти. Это было бы правильно. Это было бы единственно-верным решением. Уйти, запереться в самой дальней комнате, потеснив на кровати-однушке Феликса, да чёрт бы с ним — на полу поспать, закинувшись снотворным и транквилизаторами. Разбудить Минхо, попросить присмотреть за Хёнджином, а самому — куда подальше. Даже не к Феликсу — уехать в другой район, к Хонджуну и надраться с ним дешёвым абсентом до состояния «рогом в пол», погонять мерещащихся чертей, которые ругаются за пьянство, почему-то голосом Юнхо. А ещё лучше — к родителям, в провинцию. В храм сходить, помолиться за своего омегу. Поблагодарить всевышнего. Чанбин только что, кажется, резко уверовал. Не важно вообще. Главное — раствориться, исчезнуть. Не поддаться инстинктам, не испортить жизнь Хёнджину ещё сильнее. Чанбин себя слабовато контролирует рядом с этим омегой в любой момент интимной близости. Хёнджин только улыбнётся недвусмысленно — у Со чеку рвёт. Потому что сам Хёнджин — зрелище для рассудка непростительное совершенно. А что делать, когда на инстинкты альфы налагаются обострившиеся омежьи флюиды — представить сложно. Чанбину надо было уйти. Но эти мысли вылетели из туго соображающей головы ровно в тот момент, когда омежьи коготки вцепились в его плечи.       Это больнее, чем думал Со. Больно и мучительно-приятно. Заводит до дрожи. И никуда Чанбин не рыпнется. Даже, мать его, пытаться не будет. Сам себя с иронией слабаком обзывает мысленно. Хёнджин проснётся окончательно от поцелуя куда-то в шею, успеет усмехнуться довольно и с облегчением осознать: не померещился. Его Альфа здесь. Теперь всё хорошо. А после этого — помутнение, которое омега с утра и насилу не вспомнит.

***

      Когда омега открыл глаза, утренние часы уже к концу подходили. Из-за зашторенных окон тяжело было понять, сколько времени, будильник тумбы парень ночью снёс куда-то на пол, судя по всему. Хван пошевелиться пытается, удаётся повернуть голову. Видит спящего альфу, рассматривает долго его руки, плечи и лопатки, израненные глубокими царапинами. — Больно, наверное, — шепчет зачем-то вслух, пусть и едва различимо. Вдруг в похмельный от эйфории мозг приходит мысль раны Чанбина обработать. Хёнджин делает искренние попытки встать. Ноги почти не слушаются, парень с трудом одну перемещает с постели на пол. На полу мешанина из клочьев ткани, ни то простыней, ни то одежды. Омега самодовольно для себя отмечает, мол, дал он жару. Болит спина. Резко вспомнилось, как выгибался под углами совершенно человеческому телу неестественными. Руками цепляется за подлокотник кресла в попытках помочь себе встать. Кончики пальцев зудят: коготки спрятались совсем недавно и явно ненадолго. Хёнджин слабо понимает, как он себя чувствует, но одно осознаёт точно: он пока ещё раз не готов. Не сейчас. Сейчас аптечка. Нужно мазь. Нужно к Чанбину. Всеми правдами-неправдами Хван до ванной доползает, мимолётно по привычке кидая взгляд на отражение в зеркале. Помятый весь, растрепанный, зацелованный, губы ещё пухлее и краснее обычного — альфа на них здорово отыгрался. Хёнджин вспомнил вдруг, как сам лез целоваться. Как внезапно ему было просто в кайф проводить языком по клыкам Альфы. Он их далеко не в первый раз видел и чувствовал при поцелуе, но в тот момент, это было что-то особенное. По телу мурашки бежали от воспоминаний. Разум светлел немного и все мысли вертелись вокруг желания скорее вернуться к Чанбину. Хван находит мазь подрагивающими руками и снова смотрит в зеркало. Самолюбование — вообще идиотская привычка, но в этот раз омега залип не на своей внешности. Непонимание на лице Хёнджина постепенно менялось удивлением и осознанием: четыре аккуратнейших прокуса на его, Хвана, ключице, ближе к плечу. Два сверху — над выпирающей косточкой и два снизу. От уже подсохших ранок — едва различимыми тончайшими лиловыми ниточками поврежденных сосудов узор расползается на несколько сантиметров в диаметре. Хёнджин так залюбовался, что даже не в первую секунду осознал: это метка Чанбина. Это блять метка Чанбина.       Хван рассматривал её в отражении, не моргая. Затем осознание долбануло и парень медленно осел на пол, изо всех сил стараясь в голос не разреветься. Не засмеяться. Не закричать от захлестнувшего волной счастья.       Чанбин его там и нашёл — на полу в ванной, зарёванного и счастливого до неприличия, пальчиками мягко к метке прикасающегося. — Мне стоит извиняться? — улыбается Альфа и садится рядом, игнорируя собственную боль от трескающейся тонкой корочки на ранках. — Она такая красивая, — только и выговаривает на выдохе Хёнджин, глядя в глаза Чанбина и тот в них читает самое важное.

***

      То утро стало тревожным и праздничным одновременно. Не совсем уж утро, если быть точнее.       Хёнджин, закутанный в огромную толстовку, спустился в гостиную, чуть пошатываясь и с заговорщической улыбкой. Джисон с Сынмином играли в приставку, Феликс гремел на кухне, Криса видно не было. Но они все интересовали Хвана не так, как Минхо и Йенни, которые обосновались чуть поодаль ото всех. Минхо валялся головой на коленях Чонина, оба пялились в телефон младшего, разделяя на двоих одну гарнитуру. Хван тихонько подошёл к омегам и присел на пол рядом, привлекая к себе внимание. — О, я думал, тебе нездоровится, не стал будить, — громче, чем хотелось бы, сказал Чонин и Хёнджин прижал пальчик к своим губам, прося быть потише. Минхо насторожился, всё-же будучи не в силах сдерживать улыбку и Хван понял, что старший понял. Потом между ними произошёл мысленный коннект и Минхо аж подскочил. Хёнджин совсем заулыбался и чуть оттянул горловину толстовки, демонстрируя свою метку. Чонин молча округлил глаза. К этому моменту непонимающие взгляды Джисона с Сынмином уже были прикованы к омегам. Минхо, едва увидел метку, неожиданно даже для Хёнджина вскрикнул и кинулся обнимать младшего. Йенни всё ещё не издавал ни звука, до Джисона, кажется, тоже дошло. Хёнджин от неожиданности едва не упал. Реакция Минхо стала сюрпризом для обоих. Сынмин бегал взглядом по всем присутствующим и наконец нашёл понимание в столь же не одупляющем Феликсе, что прибежал на крик Минхо. — Господи, какая она аккуратная, — Ли восхищенно рассматривал метку младшего, не осмеливаясь притронуться. Совсем ведь свежая. — Чанбин-а прям ювелир. Серьёзно, впервые вижу такую красивую, он как будто целился, — поток восторженных речей старшего омеги вызывали счастливый смех Хёнджина и тотальный ахуй Джисона. При том, Хан не понимал, что его шокирует больше: тот факт, что его лучший друг поставил метку своему предназначенному или тот, что его собственный омега ничего, оказывается, против меток не имеет и вообще, умеет чисто по-омежьи радоваться. Визга только и не хватало. Впрочем, как раз его издал оттаявший Чонин. Хёнджин уже пожалел, что решил «тихонько» порадоваться первой метке со своими друзьями. На оглушительной высоты визг Чонина прибежал ещё и Крис. Улыбку скрывать, правда, всё равно не получалось ни у кого.       Крис не идиот и понял всё сразу. В мозгах случилась каша из эмоций: от искренней радости за своих друзей до боевой готовности отбиваться от новых пересудов и комментариев. Уж что-что, а хёнджинью метку скрыть от общественности не получится точно. Крис будет пытаться конфликт сгладить, но за это Чанбин обязан выбрать Криса крёстным отцом своего будущего сына, не меньше. И блять, какие же они все счастливые, общему восторгу даже Сынмин поддался, тоже вон плетётся — косолапый — Хёнджина обнимать. Крис так и замер, с подтуповатой улыбкой глядя на всю эту картину, и пытаясь хоть как-то прийти к решению, что он — лидер — по этому поводу думает вообще. Не получалось. А потому, подошедший к нему Чанбин вместо здрасте получил братского краба по плечу, тихое, но искреннее поздравление и расстрел вопросами от Джисона. Чанбин шипит чего-то, больно ему, неужели Крис так сильно хлопнул? Чан примерно в этот момент подумал, что смысла проводить младшим альфам уроки полового воспитания нет. Ругать и обсуждать — тоже. В конце концов, Крис понятия не имеет, как вёл бы себя, будь у него под боком его омега. Альфа Феликса взглядом находит и пересекается со встречным в свою сторону. Ликс улыбается смущенно, видно, что за друзей рад, но сильно громко радоваться стесняется. Не знает, как правильно отреагировать. Крис губы поджимает в сдержанной улыбке, зрительного контакта не разрывая, будто сообщая мысленно бете: «Я тоже не знаю, солнце.»

***

— Слушай, а это красиво, — Крис не может взгляда оторвать от исполосованных омежьими когтями рук Чанбина. — Реально красиво. Я раньше не думал даже, почему альфы этими царапинами гордятся, — парень неуверенно почесал затылок. Чанбин пялился в пол, улыбаясь. Он с Крисом согласен, как обычно. Он тоже не понимал. Но одно дело, когда про омежьи отметины слышишь в тексте какого-то выёбистого рэперка и совсем другое — когда носишь на себе те, что оставил самый любимый человек на земле. Эти царапины — не метка, конечно. Они не останутся на теле на всю жизнь. Если они достаточно глубокие, то — повезло — затянутся в шрамы, хоть и побледнеют со временем. И всё-же, именно эти, первые, очень хотелось бы сохранить. Примерно о том же думал и Джисон, обрабатывая особо глубокие раны на теле друга. Джисон с самого утреннего шокового состояния так и не оправился до конца. То есть всё действительно меняется вот так, в один день? Просто Хёнджин теперь по всем законам природы, практически официально, на кармическом и физическом уровне принадлежит Чанбину? Просто его друг связал своё тело и душу с другим человеком? Вот так вот? И что самое из колеи выбивающее — Минхо, что обычно в штыки воспринимал даже малейшие попытки Джисона заговорить об этом аспекте их будущих отношений, действительно был настолько счастлив? То есть, Минхо не противится факту меток? Джисон запутался: он в очередной раз влюбился, когда с трепетом смотрел на своего счастливого омегу, но на подкорке скребли неприятные мысли. Минхо никогда не давал Джисону заговорить о метке. Он рубил на корню даже обычные рассуждения, не то что конкретные предложения. Получается, Минхо от Джисона метку не хочет? Ему метка не нужна или именно от Хана? Чанбин шипит и дёргается. — Блять, — Хан пугается и одёргивает руку с лекарством. — Прости, бро. — Да всё, оставь, как есть, — Чанбин спешно начал натягивать толстовку обратно. — Осади ты, — мешается младший. — Немного осталось, загноится же. — Пусть гноится, — Со посмотрел напоследок на отметины, прежде, чем спрятать их под одежду. — Если будет воспаление, точно шрамы останутся. Джисон бровь приподнял, Крис заржал, глядя на довольного Чанбина. — Ебанутый, — сделал вывод старший альфа. — Хотя клянусь, ей Богу, я не представляю вообще, как ты больше года терпел. Чанбин не успел ответить. Очень красноречивый писклявый звук, между смехом и плачем, издал Джисон, который «терпит» уже год пятый как.