Ведущий интервью Омега очень долго говорил что-то на тайском языке, глядя в камеру. Шесть участников SKZ сидели на стульях прямо перед ним и переглядывались время от времени, не понимая ни слова. Лицо держал только Сынмин — ему было абсолютно похер, что именно говорит интервьюер и как его слова касаются группы.
Иногда среди речи Омеги проскакивали имена участников, что добавляло градус напряжения. Видимо, в какой-то момент недоумение на их лицах стало настолько очевидным, что Омега резко и крайне виртуозно перешёл на беглый английский, заставив этим встряхнуться даже Криса. Первый же вопрос прямо в лоб был адресован Джисону:
— Твой Омега такой красивый и талантливый, тебе очень повезло, Хан Джисон. Расскажи, как ты смог добиться Минхо?
К тому, что культура и социум в Тайланде куда свободнее, чем в Корее, парни готовились заранее. К тому, что на интервью обычно принято обсуждать личные вопросы, а не карьеру — тоже. Но то ли от общего контраста, то ли от врождённой честности вкупе со скудным знанием английского, Джисон, почти не думая
а может, дело как раз в этом, ответил моментально:
— Я его не добился. Я его заебал.
Позже эти слова станут вирусным фандомным мемом не только в Тайланде, но и во всём мире. А пока что — доля секунды гробовой тишины, прыск-усмешка Минхо, чуть обречённый вздох Криса сквозь извиняющуюся улыбку. Примерно в этот момент Бан понял, что ебись оно всё трёхфазным током: если уж быть свободными, то до конца. Если быть скандальными, то нужно оправдывать звание. Да и к тому же, Джисона всё равно хуй заткнёшь.
Интервьюер расхохотался и показал Хану «класс», альфа отзеркалил действие. Крис посмотрел на посмеивающегося Минхо и расслабился: омега не нервничает. Чанбин тоже не напряжён и даже Чонин улыбается искренне, обдумывая поразительную жизненность слов Джисона.
В Тайланде действительно куда легче дышать. Люди добрее. Более понимающие. Границы допустимого к публичному обсуждению практически стёрты, но вместе с ними стёрты и границы личного пространства. После Кореи — очень непривычно. Хотя и к Корее Крису в своё время привыкать пришлось — после Австралии, которая по менталитету на Тайланд — парадоксально — чуть больше походит.
— Вы уже виделись с Ли Феликсом? Наверняка момент встречи был похож на сцену из дорамы, — следующий вопрос, адресованный всем участникам. Крис набрал воздуха и поднял микрофон, но Сынмин опередил:
— Нет, не виделись, — буркнул бета и показательно опустил уголки губ.
— О, значит, всё впереди. Снимите на камеру, пожалуйста. Феликс часто говорит, что скучает по вам, — омега напротив улыбался так ярко и открыто, что противиться его обаянию просто не получалось. Этого омегу нельзя было назвать красивым по общим стандартам, он даже на «симпатичного» слабовато тянул, но харизма и искренность делали его имидж куда эффективнее внешних данных.
— Я надеюсь, — чуть с вызовом ответил Крис, с хитрым прищуром глядя на интервьюера. — Если вы не отдадите нам нашего Феликса без боя, то нам придётся завоевать Тайланд.
-Завоевать Тайланд! — громко повторил парнишка, уже глядя в камеру. — Именно с таким настроением эти парни прибыли сюда. Ждите выступления легендарной группы SKZ и следите за нашим Фейсбуком! Мы ещё обязательно пообщаемся с участниками, а пока что отправляем ребят готовиться к выступлению. Уже завтра в девять часов вечера они выйдут на сцену,…
— Он сказал «легендарной группы»? — тихонько спросил Чонин, наклонившись к Минхо и тот пожал плечами, но кивнул.
— Ребят, спасибо, что нашли время, правда, — Омега-интервьюер подошёл ближе к парням и по зачехляющему камеру оператору те поняли, что интервью окончено. — Видеть вас в живую очень круто, это огромная честь — быть первым, кто взял у вас интервью.
— Слушай, это не проблема, — Крис улыбнулся искренне и плечами пожал. — Я не знаю, чем мы заслужили такое внимание,
— Вы — легенда в Тайланде, — парнишка на эмоциях даже голос повысил. Чонин даже перенял энергетику и интуитивно вцепился в руку Сынмина. Таец сбавил тон и продолжил. — Вы что, правда не видите, как выделяетесь на фоне всей k-pop индустрии и остальных айдол-групп? Правда не понимаете?
Джисон посмотрел на Минхо, который старательно вслушивался в беглый английский, пытаясь понять хотя бы половину. Крис оглядел своих парней и Чанбина, который смотрел на него в ответ с мягкой улыбкой. Как будто Крису наконец-то кто-то посторонний — третье лицо — глаза открыл. Как будто то, что сказал этот парень, было первыми плодами тяжёлого труда и почти непосильных страданий восьмерых отчаянных парней. Видишь, мол, Крис,
это же всем очевидно — у нас получается. Мы не зря жили своей мечтой, Крис, мы рядом. Они все — рядом.
— Знаешь, Хван Хёнджин всегда говорит в таких случаях, что мы не айдолы, — ответил наконец Чан и омега напротив лишь тепло улыбнулся, кивая.
— Я надеюсь, что вы возьмёте недостижимую для других высоту. Я болею за вас и буду поддерживать до самого конца. И таких как я очень много, — Омега говорил быстро, как будто на бегу, боясь отрывать парней и красть даже лишнюю минуту их расписания. — И однажды я надеюсь услышать эту фразу от самого Хван Хёнджина. Он мой биас. Я был в восторге, когда узнал о том, что он Омега и о…
Парнишка заулыбался смущённо, кинув секундный взгляд на Чанбина. Тот сделал своё фирменное выражение лица «я ничего не знаю, моя хата с краю».
— Услышишь, — голос наконец-то подал Чонин. — Хёнджин-а скажет ещё очень много. И гораздо громче, чем раньше.
Интервьюер назвал Чонина милашкой. Чонин подумал, что это из-за его топорного корейского акцента. Все остальные знали правду, потому что знали Чонина.
Даже Сынмин подобрел как-то, несмотря на то, что настроение несколько часов уже испорчено было: с Феликсом-то и правда встретиться не дали. И чёрт его знает — получится ли вообще.
Уже позже, когда парни обсуждали свои впечатления от интервью и интервьюера, сидя в Минивэне по дороге в отель, Крис обратил внимание на Чанбина. Со не принимал участия в общем гомоне. Молчал и вертел в руках недопитый кофе, втыкая взглядом куда-то в пол. Бан подсел к другу и легонько пихнул в бок. Вопрос во взгляде старшего очевидным был, Чанбин помолчал ещё пару секунд, а потом ответил, так честно, как полгода уже в себе сил не находил: «Я пиздец как скучаю по нему.»
В мыслях ещё тысячи слов, но вслух — ни одного. Крису и так всё понятно, у них двоих ситуация до нелепого схожа. С одной только разницей: Крису на своего драгоценного бету теперь только издалека смотреть и ни пальцем не тронуть, даже когда встретит.
***
Шуршание белого халата на слух ни с чем не спутать. Опять же — вопрос приоритетов и наличия свободного времени. Кому бы в голову пришло запоминать и отличать на слух, как шуршит врачебный халат? Но у Хёнджина времени было достаточно.
— Пойдёшь со мной? — омега улыбнулся мягко, касаясь плеча Хёнджина. Тот сидел в кресле спиной к подошедшему и даже не особо отвлёкся от рассматривания унылой серости за окном, когда с ним заговорили.
— Почему бы не поговорить здесь, доктор зануда?
— Я не доктор, — в голосе омеги слышалось тепло. — Я всего лишь пришёл убедиться, что ты в порядке.
— Я в порядке, спасибо, — Хван не был в настроении общаться с этим парнем. Он приходил к нему два раза в неделю, в одно и то же время. Или же, когда поведение Хёнджина вызывало вопросы у дежурных.
— Хёнджин-а, я очень прошу тебя поговорить со мной, — юноша говорил очень мягко. Первые пару месяцев Хвана не хило передёргивало и от этого голоса и от этого парня в целом. Разве может понравиться, когда с тобой разговаривают, как с умалишённым ребёнком? Впрочем, со временем омега то ли смирился, то ли понял, что этот «не доктор» в принципе так разговаривает. Со всеми. По жизни. И в голосе его мягкость не снисходительная и не навязанная профессией. Просто человек такой. Мягкий. Но отчего-то раз за разом Хёнджин его слушает и прислушивается, несмотря на то, что бесит. Во-первых, потому что больше некого. Вокруг Хвана одни психи — буквально — с ними общаться не о чем практически. Дежурные врачи и санитары на своих пациентов обращают крайне мало внимания. Если только никто не пытается свести счёты с жалкой волокитой, которую даже жизнью назвать язык не повернётся. Во-вторых, этот «не доктор» Хвану почти ровесник. И в общем-то, пожалуй, неплохой парень. Просто время и место для знакомства у них случилось слишком уж специфичным. Да и сегодня настроения нет. Пусть шуршит своим халатом туда, откуда пришёл.
— О чём нам разговаривать? — Хван всё ещё вяло брыкался, в опрометчивой надежде, что его пощадят и оставят в покое.
— О том, что ты сделал сегодня ночью, — доктор говорил спокойно. Хоть бы позлился что-ли для приличия. А-та-та бы сделал. Ну хоть какую-то эмоцию, ну пожалуйста?
— Хён, отметь в карточке, что пациент Хван просто патологическая истеричка, окей?
— Хёнджин, — уже более настойчиво.
Отделаться не вышло. Не то чтобы парень надеялся слишком сильно. Когда омега встал с кресла и обернулся — доктор уже завернул за угол. Хёнджин сперва подался вперёд — ускориться и догнать — но потом остановил сам себя. Много чести — бегать ещё за ним.
Кабинет для бесед Хёнджину нравился больше, чем любая другая комната в клинике. Вообще вся эта клиника какая-то унылая. Серая. Скучная. Омерзительно-безопасная. Везде всё вроде со вкусом сделано, даже не сказать, что плохой ремонт. Дело не в стенах, похоже. Даже за полгода терапии, Хван к месту почти не привык. Притёрся, но не привык. Как такое место вообще можно посчитать хотя бы временным домом? Омега все эти месяцы свято верил, что он здесь по ошибке. С другой стороны, точно также думает и бета из соседней палаты. Он сюда тоже попал по ошибке, потому что хотел согреть свою умершую собаку и поджёг её. Вместе со своей квартирой и собой. Этот бета всё ещё «выгуливает своего пса» во дворе в час прогулки по расписанию. И дело там, пожалуй, не в собаке. С парнем в принципе что-то не так. Когда Хёнджин это понял — в своей вменяемости тоже начал сомневаться. Но совсем немного. Чаще — когда надолго оставался один в своей палате. За ним приглядывают, конечно. К «самоубийцам» здесь вообще особенное отношение.
Двери в палату закрывать запрещено. В любой момент к тебе могут зайти. И ладно, если дежурный. Но зайти может и кто-то из пациентов, а это не всегда приятно. Долго принимать пищу в столовой — запрещено. Все приборы закреплены к столешнице цепочками. Мыться в душе — только под надзором, по двое без перегородок. Хёнджин чувствовал себя рыбкой в океанариуме. Не акулой, не китом. Просто рыбкой. Безопасной относительно, он не поджигал никого, он не пытался пожрать стекла, как некоторые здесь. Он всего лишь передознулся подавителями, которые и в руках-то больше не держал уже полгода. Он не опасен ни для себя, ни для окружающих. Но он всё ещё здесь — рядом с большими опасными рыбами — под постоянным надзором.
Если раньше Хёнджин считал себя относительно медийной персоной, на которую смотрели и днём и ночью, то теперь он понял, что значит быть под действительно пристальным наблюдением. Айдолам грех жаловаться.
Как-то внезапно в этот момент пришло осознание, почему кабинет личных бесед омеге так нравится: на двери есть замок и его можно закрыть. Это в общем-то единственное отличие от любой другой комнаты, но Хёнджину его открытие даже немного приподняло настроение. Когда дни начинают сливаться в один, а ты уже даже не можешь точно сказать, в здравом ли ты рассудке, любое точное осознание — за радость.
Главное вида не подавать. Не хватало ещё замку на двери вслух порадоваться — Хвана здесь ещё на полгода закроют. Лечащий «не доктор» прошёл к своему стулу и поставил второй такой-же напротив — для омеги. Хёнджин сел и уставился в окно, без интереса отмечая, что из этого кабинета октябрьская погода выглядит столь-же мерзко.
— Ну, рассказывай, — омега улыбнулся и Хёнджин вопросительно приподнял бровь. — Не делай вид, что не понимаешь. Зачем ты порвал ночью своё постельное бельё?
— Мне нужна была лента для волос, — парень пожал плечами и подцепил пальцами собранные в хвост пряди на затылке.
— Хорошо, ты прав, наверняка они мешают, — омега кивнул. — А что насчёт люстры? Зачем тебе понадобилось разбивать её?
— Этот плафон мигает и мешает спать, — младший закатил глаза, будто говорит очевидное. — Скажите, доктор Пак, вы могли бы полгода каждую ночь спать под мигающей лампой холодного света? В ужастиках атмосферка поуютнее будет.
— Хёнджин, я не доктор, я лишь интерн, — снова этот бесячий тон. — Скажи, почему ты вдруг захотел решить все эти проблемы в одну ночь? Тебя что-то вывело из себя?
— Это место, — буркнул себе под нос. Пак заметил, как нога омеги начала нервно дёргаться. — Я хочу домой, — Хёнджин начал говорить чуть громче и быстрее. В голосе появились настоящие эмоции. — Я хочу домой, к своей команде, к своему альфе. Я хочу в свою уютную кровать с балдахином. Хочу свой гель для душа, хочу свою одежду и я блять невыносимо хочу
_ к своему
_ альфе.
— Мы уже говорили о нём как-то, — доктор решил перенаправить тему на нужную. — ты больше не боишься, что он сердится?
Хёнджин замолчал ненадолго.
— Он не может сердиться слишком долго, — поднёс пальцы к губам, задумавшись. — Я не знаю, он ведь не может сердиться до сих пор? Наверняка он тоже скучает. Он приходил?
— Он много раз пытался, — честно ответил Пак и открыл карту пациента.
— Он любит меня не смотря ни на что, — уверенно сказал Хёнджин, глядя в глаза доктора. — Разве можно не любить предназначенного?
Старший улыбнулся. В этой улыбке Хёнджин прочитал удовлетворенность ответом. Обычно, когда доктор получал тот ответ, что нужно, разговор принимал чуть более человеческий тон. Без наводящего. Как будто маска доктора снималась и чуть опускался невидимый занавес «врач/пациент»
— Я расскажу тебе кое что. Раз уж я пока ещё не доктор, я могу таким поделиться с тобой, как с другом, — заговорил Пак. — Я уже довольно долго веду одну частную практику. Лечу от анорексии одного омегу. Очень хороший мальчик. Яркий, как солнышко. Но слишком затравленный всеобщим вниманием к своей персоне. Повезло же ему — пахнуть молоком. Его сама судьба обрекла быть вечным ребёнком для всех вокруг. Я сам себе иногда насильно напоминаю, что он уже взрослый мальчик с очень взрослой болезнью, — доктор задумался на секунду, подбирая слова и наблюдая, как омега перед ним напрягается. — На самом деле, мы больше дружим, чем проводим терапию. Мы познакомились, потому что он — друг и бывший омега моего предназначенного альфы. Практически друг семьи.
Пак видел, как во взгляде Хёнджина блеснула искорка и улыбнулся, недвусмысленно подтверждая догадки младшего.
— И как он? Ему уже лучше? Твоя практика даёт плоды? — Хван изо всех сил держит лицо и соблюдает дистанцию, силясь не кинуться в расспросы.
— Да, у него есть положительная прогрессия. Но речь не о нём. Видишь ли, у этого моего пациента есть друзья: пара предназначенных. Сейчас их разлучили на какое-то время, — доктор сделал паузу. Хёнджин смотрел на него с надеждой, боясь даже вдохнуть. — Тот Альфа места себе не находит. Очень тоскует по своему омеге, хоть он и не подарок. Взбалмошный юноша. Очень своевольный и немного высокомерный. Но добрый. И очень чувствительный. Напоминает мне кое-кого, — улыбнулся совсем тепло и Хёнджин не смог не отзеркалить.
— Думаю, его омега тоже в бешенстве от расстояния, — со знанием дела рассуждал Хван.
— Пожалуй так.
— Им нельзя увидеться?
— Если омега продолжит опрометчиво себя вести, то это может произойти не так скоро, как им обоим хотелось бы.
— Пак Сонхва, спасибо тебе, — внезапно выдал Хван и Сонхва заметил, что глаза младшего немного намокли от подступающих слёз. — За то, что сказал. И за Чонина.
— Ты не самоубийца, Хёнджин-а, — Пак откинулся на спинку стула. — Я видел самоубийц. Ты не из них. Хочешь честно? Твою историю болезни мне дали не на распределении. Я сам попросил её. Мне действительно важно, чтобы ты был в порядке. Ради некоторых людей, которых я люблю. — Сонхва захлопнул тонкий журнал с карточкой Хёнджина и убрал ручку. — И знаешь, что я вижу? — прямо сейчас Пак смотрел, как одна за одной скатываются тяжёлые горячие капли по побледневшим щекам. — Я вижу, что ты зажат, у тебя всё ещё нет уверенности в себе и своей истинности. Ты винил себя за свою давнюю детскую глупость и стыд от этой вины транслировал в качестве бунта. Иногда тебе было проще прикинуться жертвой ситуации. А иногда ты прятал свой страх за вычурными поступками. Ты много страдал. Но ты пришёл к правильному выбору, когда решил отпустить это и довериться клинике. Твой альфа тоже совершил очень сильный поступок. Вы оба сейчас натянуты, как струны. Но это напряжение и расстояние было необходимо, Хёнджин.
Хёнджин рвано выдохнул, будучи не в силах больше скрывать свои эмоции, что копились всё это время. Казаться нормальным в таком заведении — сложно и чревато. Давать волю эмоциям — страшно. Всё, что оставалось — думать. Взвешивать свои поступки. Рассказывать доктору об умозаключениях, решениях и планах. И Сонхва был прав тогда, в самый первый день, когда уговаривал Чанбина оставить Хёнджина здесь. Тогда Пак сказал, что Омегу вылечит только время и правильные беседы. Правильные вопросы. Правильные эмоции. Даже сейчас те слёзы, что Хёнджин спешно утирает промокшей хлопковой тканью рукавов больничной сорочки, правильные. Они оттого, что Хёнджин теперь видит свою ситуацию со стороны, как будто сам стал в ней третьим лицом. Он может трезво оценить свои поступки. Теперь его уже не берут те эмоции, которыми он руководствовался, совершая всё это. И эти слёзы — те, что сейчас льются — они от тоски по близким. Они не от жалости к себе, не от обиды на ситуацию. Они от того, что Омега скучает. Он уже слишком крепко понимает, насколько неважно всё то, что было. Теперь ему лишь хочется как можно скорее вернуться к своим близким. Они — его мотивация. Они — его боль и лекарство. Сонхва лишь убедился в этом, когда попытался вытащить из Хвана нужную эмоцию, упомянув Чонина.
— Я уверен, Хёнджин, что ты никогда с собой не покончишь. Но одной моей уверенности мало, понимаешь? Впереди комиссия, там твоя личность мало кого интересует. Вопросы там к тебе будут другими. А потому успокойся сейчас, утри слёзы и давай договоримся кое о чём?
***
-Ты выглядишь та-ак круто, -на выдохе выдаёт Джисон и даже не моргнув уворачивается от полетевшего в него скомканного кардигана. Минхо никогда особо не выбирал предметы, которыми швыряется в Хана. — Точнее вы оба, — добавляет, окидывая взглядом ещё и Чонина.
— По какому праву вламываешься в омежью гримёрку, хён? — Чонин, покидающий комнату, на ходу пытается ещё и быковать. Получается с его-то нежным звонким голосочком… неправдоподобно. Джисон всё же делает чуть виноватое выражение лица, пока младший пробегает мимо куда-то в коридор, но взгляд всё ещё не отрывает от продолжающего делать макияж Минхо. Омега стоит у высокого трюмо и подводит глаза, чуть наклонившись вперёд — к зеркалу. Джисон зарисовывает в памяти каждую деталь, потому что такие моменты в исполнении его омеги — одна из самых сексуальных вещей, что Хану доводилось видеть. А вот стилиста, который одел Минхо в кожаные скинни, Джисон бы лично засудил. Ну вот кто так делает? Как успокаиваться-то теперь?
Минхо наблюдает за саморазрушением своего альфы в отражении зеркала и усмехается недвусмысленно. Всё. Вот теперь точно всё.
Хан почти по дверному косяку сползает к полу, чтобы поднять кардиган, всё ещё будучи не в силах оторвать от омеги взгляда. Минхо манерно, пальчиком защёлкивает колпачок на подводке и делает несколько шагов к Хану, поворачиваясь спиной и позволяя ему помочь надеть на себя вещь. Джисон не спешит, опуская мягкую ткань так бережно, как может. Он и пальцем не касается обнаженных плеч своего омеги, хоть это и единственное
нет, не единственное, о чём он сейчас может думать. Минхо чувствует это напряжение. У него самого — не меньше. У него прямо сейчас абсолютно необъяснимая потребность довести своего альфу до исступления и ничем не обоснованный каприз и требование внимания. Хотя куда уж больше. В помещении становится ощутимо теплее.
Джисон самыми кончиками пальцев проводит по шее омеги, поправляя подвеску. Альфа напряжен. Он держит себя под контролем из последних сил. Нет, сейчас он не сорвётся. Минхо будто невзначай подаётся назад, прислонившись к альфе. Чувство густой патоки где-то внутри почти ощутимо болезненно сползает от груди к животу. Сложнее. Минхо капризничает, требует, чтобы Джисон прикоснулся к нему. Но нет, Хан не позволит себе испортить внешний вид своего омеги прямо перед выступлением. Абсолютно всё, что сейчас вытворяет с ним Минхо — Джисон запомнит — и напомнит позже, после фестиваля. Тогда, когда надобность в идеальном сценическом образе отпадёт.
Джисон уже не уверен, что эти выкрутасы — не очередная проверка. Минхо любит так делать. Устраивать секс-террор не в то время, не в том месте. А потом упивается удовольствием, наблюдая, как Джисон, в очередной раз героически выстояв, прячет клыки всеми доступными способами. Стервозная дрянь, а не омега. Но как же хорош. Примерно так Джисон и говорит Ли прямо в ушко, раз уж оно так удачно близко. Минхо как-то слишком быстро поворачивается и Хан не успевает сказать, что на провокацию он не поддастся. Хан вообще ничего сказать не успевает — его целуют. Глубоко и требовательно. Наплевав на блеск для губ. Наплевав на укладку Джисона.
Полосы, что оставляют коготки Минхо на шее альфы, не кровоточат, но всё равно очевидны. Это Джисон замечает чуть позже, когда потеряв дыхание, отстраняется от долгого поцелуя и смотрит в то самое чёртово зеркало. В отражении видит, как Минхо стоит в его объятиях и продолжает покрывать мягкими поцелуями исполосованную шею альфы. Джисон сходит с ума от собственного желания и невероятности своего омеги. Джисон мысленно клянётся ему в любви какой-то там по счёту раз.
— Эй, вы что здесь делаете? — шутливо-возмущённый вопрос из-за полу-прикрытой двери. Минхо вытянулся почти по стойке смирно и ошарашенно посмотрел в глаза столь-же удивленного Хана. Оба узнали эту интонацию. И этот голос. Ни один не поверил ушам.
— Феликс?! — громче, чем хотел, гаркнул альфа, прежде, чем дверь окончательно открылась. Минхо спрятал лицо в ладони, не позволяя себе разреветься прямо сейчас. Он не такой слабый, нет. Даже слёзы счастья его не прошибут. Он скала. Он кремень. Это всё чёртовы омежьи гормоны, обострившиеся под влиянием Хана.
— Ли Феликс! — всё ещё не верил глазам Джисон, сгребая в охапку смеющегося и явно смущённого застигнутой картиной бету. — Малыш, это наш Ликс, — Хан попытался вернуть Минхо в чувства. Альфа и правда был взбудоражен. Его собственный эмоциональный всплеск ещё не улёгся окончательно, конечно же. Минхо на Феликса почти запрыгнул. К счастью, даже здорово похудевший, бета смог выстоять на ногах.
— Я в вашей постельной сцене участия не принимаю, — отшутился бета. — Я сбежал от менеджера на минуту, мне к вам нельзя, — Феликс ни на секунду не отпускал ни Хана, ни Минхо. — Надеялся застать вас всех.
— Как ты, милый? Что. как… — Минхо захлебывался вопросами, едва ощутимо касаясь то волос, то лица Феликса.
— Некогда, хён. Сегодня после феста вас найдёт мой друг, он отвезёт вас в закрытый клуб, я буду там. Мы пообщаемся ещё, я люблю вас, удачи на сцене, — Ёнбок почти с усилиями вылез из объятий, продолжая сбивчиво говорить
самое важное. — Я люблю вас, я буду смотреть на вас каждую секунду, скажите всем. Я люблю вас, увидимся скоро.
Парни и слова ответить не успели. Оба как будто очнулись от тревожного сна. Феликс и правда спешил, кажется, потому что его смарт-часы разрывались от входящих сообщений. Минхо смотрел вслед сбежавшему бете, затем перевёл взгляд на Джисона.
Как-то даже забыли о том, чем они тут занимались и что их, на секундочку, спалили самым постыдным образом. У обоих во взгляде мешанина из эмоций и какая-то необъяснимая пустота в груди. И почему-то эмоции от встречи больше печальные, чем радостные, а может быть, просто их переизбыток.
За эту минуту Феликс умудрился дать им столько поддержки и любви, успел так сильно согреть, что вернуться домой без него будет в стократ больнее.
Ни один из них об этом вслух не говорил ни разу, но каждый так или иначе думал.
Каково это будет — вернуться домой без Феликса?
Разве этой долгой разлуке не придёт конец прямо сегодня?
Они лишь вынырнули на поверхность, чтобы глотнуть немного воздуха, снова — хотя бы на минутку — почувствовать, вспомнить, какое это было счастье — быть всем вместе. Они только лишь глотнут кислорода спешно, чтобы снова уйти под воду. Чтобы, может быть, ещё какое-то время не захлебнуться.
