***
Массивное кольцо на двери всё заиндевело, но тяжёлая дверь нехотя поддалась. Здание и в прошлый раз казалось забытым, но незапертые парадные двери уже совсем настораживали. А гробовая тишина и того больше. Всё-таки постучав три раза из какой-то неловкости, Ленский вошёл в просторную прихожую. В глубине мрачных коридоров было безлюдно, как в пустыне. Нигде не замечал поэт ни отблеска сальной свечи, ни слышал печального вздоха или задорного смешка. На дорогих коврах покоился такой слой пыли, что, изначально изумрудные, они казались светло-мятными. В комнате, прибранной чище прочих, рядом с письменным столом из дуба располагался книжный шкаф. Вместо древних фолиантов, под которые он и был сооружён, на полках стояла бутылка медовухи и антикварный нефритовый сервиз, между блестящих стаканов которого тянулись прозрачные нити паутины. Чья-то щедрая рука поставила рядом новёхонький томик «Чайльд-Гарольда». Тихое шуршание подушек и сиплый кашель. Владимир содрогнулся. Вошедши в комнату, он и не догадывался о присутствии тут хозяина. Главный герой его предыдущих тревог полулёжа восседал на кушетке в красном домашнем халате. Когда Владимир резко развернулся, мужчина лениво, как кот, приоткрыл один глаз. Его зрачок слегка сузился, только успел он узнать в незваном госте знакомого иностранца, чья повозка до сих пор ждала своего часа на заднем дворе. В остальном его лицо осталось совершенно безразличным к вероломному проникновению. — Это Вы, — не вопрос, а утверждение сорвалось с губ хозяина, — Не помню, чтобы рассылал приглашения. — Простите, ради Бога, — он поэта ни в чём не обвинял, но почему-то возникло острое желание оправдаться, — Я не заметил вас на утренней службе и мне показалось, что вам нездоровится. К тому же, мы в прошлый раз так и не успели нормально познакомиться, а, поскольку здесь практически пусто, никто не приказал мне уйти и… — Я никогда не был фанатом нашего благородного великомученика, — перебил его мужчина, взгляд уставших глаз которого прожигал насквозь, — а прислугу отпустил на гуляния. Не выношу в последние дни этого топота и звона плошек. — Да уж, один в Рождество. Человека нелюдимей Вас ещё поискать, — усмехнулся Владимир, а позже вопросительно протянул, — Мсье? — Евгений Онегин, — всё так же лениво отозвался он. «Евгений», — полушёпотом повторил Ленский. Фамилия незаметно отошла на второй план. Да и кому какое дело до его предков, когда перед вами такое фонетическое чудо. Ев-ге-ний. На первом слоге легкие наполняются воздухом, будто при судорожном вдохе или торжественном трепете. Также спирает дыхание перед прыжком в пропасть. Примерно такие ощущения вызывал у поэта и обладатель имени. Несмотря на то, что ореол таинственности вокруг него немного рассеялся. — Я смотрю, вы насчёт меня уже определились. Замкнут и странен, — Онегина это даже позабавило, — Вы, молодые люди, очень любите с порога вешать ярлыки. Посмотрим, что Вы ещё сможете сказать. Осмотрите мой кабинет и, если сможете, опишите, каким Вы меня видите. А я посмотрю. — То есть Вы мне предлагаете поразвлекать вас, поработать сыщиком? — обиженно упрекнул его Владимир, — Или поскакать тут пред Вами, как несчастный шут? — Воспринимайте это как игру для общей забавы. Если Ваши предположения мне понравятся — разрешу остаться тут. И ещё, просто чтобы вас успокоить, мсье Ленский, Вы — поэт и буквально существуете для услаждения окружающих. Так что, с тех пор, как Вы в первый раз взяли в руки перо, Вы в некотором роде тоже шут. В самом лучшем смысле этого слова. И потом, удостоверившись, что достаточно уязвил самолюбие нового знакомого, Евгений рассмеялся. Это был очень специфический смех, сперва поэту даже пришлось сдержать порыв — спасти Онегина от удушья. Этот смех, будто что-то материальное, застрял у него в горле, перекрывая доступ к кислороду. На собеседника он тоже действовал специфически, обволакивал и неприятно прилипал к коже. Казалось, если бы сейчас он смеялся не над ним, ощущения были бы теми же. Но даже если бы они не находились наедине и унижение было бы публичным, в лицо Онегину вряд ли бы полетела перчатка. Хотя при подобном порыве, она бы всё равно выпала из мгновенно ослабевшей руки, не достигнув оппонента. Слишком недосягаемым он казался, слишком далёким. Владимир не смог бы. Творческая душа Ленского даже могла сравнить его с абстрактной, всезнающей, но бесчувственной сущностью, всегда парящей где-то за спиной. С привидением, с чистой эссенцией чьей-то души, покинувшей тело. — Что ж, ладно, я попробую. Об этом Владимир пожалел мгновенно. Только очередной способ выставить себя в глупом свете, ведь кабинет, за исключением пары деталей, был мало примечателен. Глаз опять зацепился за тонкую паутину на бокале в шкафу. — Я могу сказать, что Вы давно не принимали гостей, — неуверенно начал Ленский, — Иначе бы сервиз не пустовал так долго. Придирчиво оглядев письменный стол, поэт не заприметил писательских черновиков. Только одинокое белое пёрышко топорщилось кончиком вверх, а широко распахнутая шкатулка для писем выставила на обозрение своё скудное нутро в виде толстого слоя пыли. — У Вас нет избранницы, — при этих словах уголки губ непроизвольно растянулись в лёгкой улыбке, — Нет, иначе бы она Вам писала. С друзьями Вы тоже связь не поддерживаете. Дальше он осмотрел пошло декорированную картинами мелкого голландского художника стену. — Возможно, Вы не обделены самомнением. Считаете себя лучше прочих за то, что цените непопулярное искусство. Посмотрите, мол, какая я неординарная личность. Репродукций на стене слишком много, ровно настолько, чтобы каждый вошедший принялся расспрашивать Вас об авторе, — слепая догадка, имевшая претензию на наблюдательность, простая прогулка наощупь в темноте. Но ничего больше не оставалось. После взор скользнул по начищенному дулу отличного мушкета, явно сделанного на заказ. На его гладком металлическом покрытии были выгравированы узоры и инициалы, которых Ленский так и не смог разобрать. — Вы… увлекаетесь охотой? — в конец отчаявшись, закончил Владимир, — Всё, я сдаюсь. Этого достаточно? Я прошёл испытание? — Зависит от того, что Вы испытывали, — Онегин за всё время так и не удосужился встать с кушетки, — Если моё терпение, то у вас получилось ещё тогда, когда Вы без спросу пробрались ко мне в дом. По правде сказать, я ожидал от Вас лучших результатов. — Это почему же? — Ленский мигом встал в оборонительную позу. — Ведь для того, чтобы Вам писать о людях и об их чувствах, нужно уметь читать всех, как открытую книгу. Но ещё важнее — уметь улавливать суть. Напомните, я сказал: «Если Ваши предположения будут правдивыми»? Нет, «если Ваши предположения мне понравятся». А в итоге, согласно догадкам, я — одинокий, асоциальный охотник с комплексом превосходства. Не самый лестный портрет, согласитесь, — он притворно скорбно выпятил губу, — Могли бы хоть мой вкус в одежде похвалить, в самом деле. Профиль Онегина исказила едкая усмешка. По правде сказать, поэт бы и сам сейчас посмеялся, не останься он в дураках. — Значит, подловили на слове и теперь выставляете за дверь? — Ну почему же сразу выставляю. Вы старались. А я всегда вознаграждаю старание. К тому же, большинство из этого хлама — вещи моего покойного дяди, так что Вы всё равно бы ошиблись рано или поздно. Лёгкой походкой он направился к дубовому шкафу и, со скрипом открыв дверцу, начал сдувать пыль с древних бокалов. — Но…- начал было Ленский. — Знаю-знаю, хотите напомнить мне условия игры. Но давайте я Вам лучше напомню, кто эту игру задумал из чистой скуки и в чьём поместье мы сейчас находимся, — хозяин одним быстрым движением скрутил крышку с хрустального графина, — Давайте остановимся на том, что я просто предпочёл Вашу компанию унылому рождественскому празднеству с соседями. Или Вы хотите отказаться выпить со мной? — Отнюдь. Всё, что всплывает в памяти из воспоминаний о том вечере — это душные (из-за отказа Онегина открывать завешанные портьерами окна) покои, плещущаяся на дне нефритовой посуды золотистая жидкость. Вспоминаются иногда и глупые обещания, и бледные скулы Евгения, на которых постепенно появлялись неравномерные красноватые пятна румянца. На ум иногда приходит даже залитый спиртным шёлковый шейный платок. И всё это с течением времени уплывает дальше, обратно в глубины сознания. Но эти строки, произнесённые тем же звонким внутренним голосом, что и прежде, засели в памяти очень плотно: Я обманулся белизною щёк — Не оказалась ни стеснительной, ни робкой. Я пред загадочной натурой устоять не смог, А ты мне лишь язвительный намёк Да множество манипуляций лёгких. Всё, что было вдоль, исчертишь поперёк. Именно в тот раз, пристально взглянув в стальные глаза Онегина, Владимир впервые засомневался, что эти строки были написаны о женщине. Впрочем, своих сомнений он потом так и не вспомнил.Глава 3.
29 января 2021 г. в 22:10
Утро Рождества Христова. Запах церковного ладана въелся под кожу, а пол был устлан жёлтыми каплями свечного воска. Владимир поёжился. Несмотря на религиозность своей семьи, он никогда не чувствовал себя уютно в храмах и приходил сюда из чистой привычки. Расписанные золотой краской иконы, которые должны были внушать священный ужас, лишь навевали скуку своей идеальностью, а от трёх часов службы ужасно затекали ноги.
И всё же он был тут. Когда последняя неделя вся не к чёрту, немного отвлечься не повредит.
— Мы сегодня собрались здесь по счастливейшему поводу, — молвил усталым голосом пастор, — В этот самый день восемнадцать веков назад явился на этот свет наш Спаситель!
От скуки Ленский огляделся в поисках знакомых лиц. Буянов подслеповато щурился, спрятав руки в шерстяную муфту, рядом расположился зевающий Петушков. Ларины тоже на месте — бодры и воодушевлены. Не нашёл он только бледного господина с серыми глазами, намертво поселившемся в его подсознании.
Когда ты живёшь в небольшом селенье, полном набожных провинциалов, пропуск Рождественской службы — та ещё смелость. Даже если его сосед не большой поклонник различных литургий, это были просто правила приличия. Хотя ему-то простительно. Скорее всего, очень неловко заходить в помещение, наполненное твоими изображениями, и людьми, поющими им хвалу.
Поэт усмехнулся, точно подметив сходство незнакомца с величавым станом портретов Иисуса. И тот, и другой напоминали сборный образ из всех людских черт, приходящих на ум наряду со словом «добродетель». Разве что Иешуа, в отличие от его соседа, не выглядел тем ещё напыщенным павлином.
— … и в этот святой день мы должны осознать и отпустить все тревоги, сдерживающие нашу душу от вознесения в рай, — продолжил священник, — Прошу простить мне косноязычие, но плюсы прошлых проблем как раз в том, что они в прошлом. Ничто не сдерживает вас от того, чтобы стать свободными людьми, кроме грузов минувшего и слабости души.
Остальная часть речи служителя растворилась в громогласном хоре.
А у Ленского перед глазами всё ещё мельтешило соседнее поместье с открытым на втором этаже окном и встревоженное лицо его владельца. Эти картины всё ещё вызывали едва уловимое теснение в груди, а целительная речь проповеди не помогла, но подсказала решение. Он должен перебороть себя и познакомиться с загадочным помещиком сегодня же. И никакие фальшивые стишки собственного сочинения не смогут этому воспрепятствовать.