Волчья ночь

      Время летело вереницей дней, незаметно складываясь в целые годы. Нельзя сказать, что произошло что-то глобально-катастрофичное, но жизнь определенно не стояла на месте. Единственное, что за прошедшие два с половиной года понял Тэхен, так это то, что Чонгук – его погибель. Из угловатого, немного нескладного и до одури милого подростка волчонок превратился в стройного, изящного и соблазнительного в своей невинности юношу. Казалось, сам омега и не замечал произошедших в себе изменений: все так же ластился счастливым котенком, иногда не понимая, почему хмурится Тэхен, который раньше сам усаживал его к себе на колени, обнимая руками поперек живота во время просмотра фильмов, почему старший внезапно слишком часто стал отводить взгляд, зачастую неловко прячась от чрезмерной тактильности своего подопечного. Ничего не понимающего Чонгука это задевало, он подолгу искал проблему в себе, гадая, чем мог обидеть своего обожаемого хена.       А Тэхен же готов был на стену лезть. Он всеми силами сдерживал свою какую-то ненормальную тягу к волчонку, которого теперь и называть-то так язык не повернется: теперь – это истинный волк, гордый, мудрый и рассудительный не по годам, красивый до невозможности. Единственное, что в парне осталось от того маленького дикаря – миленькая очаровательная мордашка, с немного заострившимися с возрастом чертами и огромные любопытные глазищи, в которых отражались неизведанные звезды, соседствующие с ярким любопытством и все еще детской непосредственностью. Последнее-то и ломало Кима, который привык видеть в Чонгуке ребенка, и альфа абсолютно не принимал тот факт, что лелеемое дитятко уже выросло, да не абы как, объединив в себе роковую смесь ангельской невинности и дьявольского соблазна.       Чонгук рос спокойным и совершенно нетребовательным и не капризным, хотя, в самом начале, в глубине души Тэхен опасался, что его ждет сложный период переходного возраста и пик бунтарства, но этого, к счастью, не произошло. Все сложилось с точностью наоборот. Тихий и заботливый Гуки принес с собой в дом умиротворение и тепло, делая все возможное, чтоб устающий на работе альфа по приходе домой отдыхал, а не взваливал на себя опеку омеги, способного позаботиться о себе самостоятельно: готовка, уборка, мелкие домашние дела – все это было не в тягость Чонгуку, но здорово помогало Тэхену, за что последний был безмерно благодарен.       Конечно, иногда у них тоже случались незначительные столкновения, но до скандалов не доходило никогда: Тэхен не давил на Чонгука, а Чонгук не закатывал истерик. Самое первое недоразумение случилось, когда встал вопрос об учебе: Чон категорически отказывался идти в школу, элементарно не желая сталкиваться с обществом, при этом имея неплохой уровень знания благодаря тому, что обучался с детьми своего поселения, на что альфа предложил альтернативу – дистанционное обучение. Как позже выяснилось, Чонгук, будучи способным ребенком, схватывал все на лету, с неожиданным для себя удовольствием постигая школьную программу, которую, к слову, закончил экстерном на год раньше положенного и теперь решал, стоит ли поступать в колледж. Тэхен же, в свою очередь, советовал тому подать документы на отделение искусств: его Гуки рисовал так, что его картины, казалось, вот-вот оживут. Альфа безумно обожал наблюдать за рисующим волчонком. В такие моменты Чонгук словно расцветал, его одухотворенное лицо, переливающиеся мягким внутренним светом глаза, плавно-выверенные движения руки, посредством штрихов карандашом или мазочков кистью – все это в комплекте создавало поистине волшебную атмосферу, и казалось, что весь мир останавливается, чтоб увидеть в итоге созданную изящными пальцами магию. Жаль только, что не все свои рисунки Чонгук показывал, пряча основную часть от чьих-либо глаз в отдельную замыкающуюся папку. Но Киму все же удалось однажды совершенно случайно увидеть, что же такого секретного прячет его подопечный. Все оказалось до банального просто: волчонок, решивший скрасить время до возвращения своего хена с работы за рисованием, задремал прямо за рабочим столом, и пропустил приход старшего. Тэхен же, удивленный тем, что его не встречают уже привычными теплыми объятьями и довольным «Хен, я скучал!», заглянул в комнату Чонгука, и обнаружив того спящим, сначала поймал лошадиную дозу умиления, а потом заметил давно привлекшую его внимание таинственную папку. Когда он тихо, стараясь не разбудить, аккуратно взял в руки достаточно увесистый предмет, то обомлел: с белоснежных листов, как с отражения в зеркале, смотрел он сам: Тэхен за разбором отчетов на работе, спящий, веселый, задумчивый, хмурый, смеющийся, серьезный, после душа и еще огромное множество рисунков, где неизменно присутствовал только он, любовно досконально прорисованный до мельчайших деталей. Еще не зная, как к этому относиться, альфа тогда осторожно положил папку на место, а Чонгука поднял на руки, желая переложить на кровать, но случайно все же разбудил, получив мягкую сонную улыбку и тихое «Хен, наконец-то ты пришел», а потом заметил резко ставший осознанным быстрый взгляд в сторону стола. Ничего так и не придумав, Тэхен «включил дурачка», сделав вид, что ничего не видел и не трогал. А потом это маленькое происшествие как-то затерлось, потерялось в суете повседневной жизни и перестало беспокоить.       Наверное, самой тяжелой проблемой для них были течки Чонгука, ставшие пыткой для обоих: омеге было нереально больно, а альфе срывало возбуждением крышу. Первая течка настигла их неожиданно спустя год проживания под одной крышей, свалившись на голову снежным комом. Тэхен никогда не забудет, как вернувшись домой после суточного дежурства и открыв дверь, был сбит наповал ярким насыщенным ароматом лесной земляники, оседающим в легких и на губах вкусным густым слоем, вызывая непреодолимое желание найти его источник и съесть, насытиться непередаваемо-притягательной кисло-сладкой манящей ягодой. В глазах резко темнело, а сознание заволакивало патокой похоти, лишая всех здравых мыслей, оставляя место чистым первобытным инстинктам. Очнулся альфа тогда от липкого ужаса, когда понял, что Чонгук, то ли плачущий, то ли скулящий, забившийся в угол дивана, согнувшись в три погибели, и есть тот самый источник и объект всех темных желаний. Паника затапливала Тэхена слишком резко и удушливо, прогоняя, к счастью, то низменное, что ворочалось где-то глубоко внутри и рычало «мое», возвращая в реальность, туда, где есть его маленький волчонок, которому больно, который оказался не готов так внезапно встретиться лицом к лицу со своей физиологией. Ким до сих пор помнит, как нес дрожащего перепуганного омегу, которого буквально ломало на части, на руках в ванную, шепча всякий успокаивающий бред, попутно набирая номер также только что вернувшегося с суток Чимина, который уж точно знает, что в таких случаях делать, сбивчиво и путанно объясняя, что произошло и чуть ли не умоляя прийти как можно скорее. Спасибо, что Чимин жил недалеко и буквально прибежал в рекордные сроки, держа в руке небольшой экстренный чемоданчик, первым делом вместо здрасьте спросив «Ты его не тронул?», и лишь получив в ответ тонну возмущения по типу «Ты совсем сдурел? Он же ребенок!», оперативно побежал к Чонгуку, который, благодаря всем стараниям Пака, через полчаса уже крепко спал, обколотый по самое не могу подавителями, обезболивающим и успокоительным. К слову, именно тогда впервые отношения Тэхена и Чимина вышли за рамки дружеских: Тэхену было дурно от того, что приходилось себя сдерживать, а Чимин, хотевший этого уже давно, был явно только за совместить приятное с полезным. Но никто из них, потерявшись в собственных стонах и жгучем удовольствии не заметил, как в дверном проеме, застыв на несколько мгновений, возник Чонгук, с неприкрытым шоком смотря на них, с немым криком оседая на пол, чувствуя, как от ярой боли ломается в груди что-то хрупкое, покрываясь корочкой режуще-острого льда. С тех пор Чонгук Чимина сторонился. Даже приходя на работу к Тэхену, старался избегать встреч и не пересекаться лишний раз, ведь кто бы знал, чего стоило обиженному волчонку сохранять вежливость. Он и сам не знал, на кого обижается: на Чимина, Тэхена или самого себя, раз умудрился по уши вляпаться в своего опекуна (пусть тот и был красив, как Аполлон, и добр, как принц из детских сказок).       На второй день той злополучной течки Тэхен, которого грызли совесть за ночь с Чимином, которым он, по сути, бессовестно воспользовался, и беспокойство за состояние своего волчонка, не нашел ничего лучше, чем с утра пораньше сбегать в специфического назначения магазинчик и после долгого насилия своей дотошностью нервной системы продавца-консультанта принести домой целый пакет взрослых игрушек. Измученный Чонгук, вышедший тогда встретить своего хена, не в силах побороть природное любопытство сунул было нос в яркий пакет, который держал в руках подозрительно нервно улыбающийся альфа, а когда понял, что именно ему принесли, чуть ли не с шипением отскочил назад как от гадюки и, бросив шокированное «Не стоило, хен, мне это не нужно», мгновенно скрылся в своей комнате, откуда, спустя несколько мгновений, раздался отчаянный, полный боли, леденящий душу настоящий звериный вой.       Тэхен, перепугавшись не на шутку, отбросив в сторону злополучный пакет, буквально ворвался в комнату Чонгука и обомлел: прямо перед ним, занимая приличное пространство небольшой комнатушки, стоял волк. Зверь был до потери речи прекрасен: мощный, в меру крупный, его густой серебристый мех переливался всеми оттенками от снежно-белого до туманно-серого, а ярко-синие глаза, каких не бывает никогда у людей, смотрели настороженно, с некоторой долей ехидства и превосходства и лишь на дне черных зрачков проглядывалось что-то родное, по-чонгуковски ласковое. Это был первый раз, когда Чонгук принял свою волчью форму за весь год их знакомства, что из-за длительного отказа от превращений вышло весьма болезненно. Лапы волка заметно подрагивали, из-за чего он не удержался и в прямом смысле плюхнулся на зад, едва не приземлившись на свой собственный хвост, а Ким, не в силах отвести взгляд, будто только сейчас понял, что все это не шутки и его подопечный действительно волк. Впрочем, это не пугало, а скорее завораживало, вызывало желание запустить руку в мягкую на вид шерсть, почесать за нежным ушком и провести ладонью от хребта и до беспокойного хвоста.       С тех пор Чонгук частенько принимал свою волчью форму, а течки так и вовсе только в ней и переживал, что частично забирало боль у него самого и лишало соблазна Тэхена, которого теперь отчасти даже веселила привычка омеги создавать себе на эти дни целое гнездо из тэхеновых вещей и спать на них, свернувшись большим меховым клубочком. Впрочем, вне течек волк полюбил приходить по ночам к альфе, тихонько ворча, устраиваясь удобнее, грея своим телом, блаженно засыпая с чувством, как пальцы его человека погружаются в шерсть, легонько поглаживая и массируя. Не обходилось и без маленьких конфузов, когда по пробуждению выяснялось, что обнимает Тэхен далеко не волка, а закинувшего на него ногу, уткнувшегося носом куда-то в ключицу, обнаженного, теплого, льнувшего к нему Чонгука. И это создавало проблемы такого определенного характера, как давящее до боли возбуждение, неистовое желание подмять под себя покорное манящее тело, взять глубоко и сильно, так, чтоб стонал сладко и сам просил большего, присвоить, пометить, заявляя права на мирно сейчас спящего и ничего не подозревающего волчонка. Как правило, такое недоброе утро заканчивалось спешным подъемом и походом в душ, где за шумом воды, стирая руку чуть ли до мазолей, Тэхен с рыком сбрасывал болезненное напряжение под аккомпанемент иллюзорных, но слишком уж живых картинок с Чонгуком в главной роли, которые услужливо подбрасывало жестокое подсознание: вот с тихим шорохом открывается дверь, впуская в нагретую горячим паром комнату еще сонного и оттого до чарующего нежного парня, вот он уже стоит рядом в тесной кабинке, прижимаясь близко, кожа к коже, до искр и электрических разрядов, а вот он уже на коленях, смотрит снизу вверх с поволокой огненного желания и покорности своими огромными затягивающими вглубь черноты глазами, вот несмело обхватывает пухлыми губами покрасневшую бархатную головку тэхеновой плоти, водит рукой по крупному напряженному члену и неумело, но старательно пропускает возбужденный орган глубже в рот, где тепло и до поджимающихся пальцев ног и сбитого дыхания хорошо и влажно, с энтузиазмом обводя юрким язычком каждую венку, постепенно увеличивая темп, уже не стесняясь, с влажным причмокиванием то выпуская, то захватывая снова на всю длину, пока сильные пальцы сжимают волосы на его затылке, оттягивая и направляя, не давая отстраниться до тех пор, пока вязкие белесые капли не украсят нежное личико, прекрасно гармонируя с ярким румянцем и блядски покрасневшими и еще более припухшими губами, с которых проворный язык собирает солоноватое семя, не успевшее скрыться под потоками льющейся сверху теплой воды. Как правило, после таких представлений оргазм был ошеломительно ярким, что слабели ноги, вот только чувство отвращения к самому себе оставляло разъедающе-ядовитый осадок, что смотреть в глаза своему волчонку было почти физически больно и приходилось, прикрываясь спешкой, срочно суматошно убегать на работу. Вот только одного Тэхен не знал: его повзрослевший малыш-Гуки мечтал о том же. Но оба мастерски скрывали друг от друга свое состояние, с той лишь разницей, что альфа Чонгука старался избегать, а Чонгук вис на Тэхене в два раза больше обычного.       Почти каждые выходные как прилежное семейство они выбирались на прогулку в лес за городом, где Чонгук, выпуская на волю своего волка, резвился, с непередаваемым счастьем бегая по слежавшейся листве, с упоением чувствуя, как под мощными лапами пружинит земля, а сотни запахов, переплетаясь между собой, манят, зовут изведать каждый, но останавливал только один, самый любимый и самый желанный – запах дождевого леса, исходивший от идущего в отдалении альфы, с радостью наблюдавшего за своим волчонком. После леса они обычно еще немного гуляли по городу, много смеясь и дурачась, отчего Ким чувствовал себя безбашенным ребенком-ровесником Чонгука, а омега бережно хранил в телефоне множество сделанных во время таких вылазок совместных фото. Иногда Тэхен звал с ними Чимина, посвященного в маленькую тайну об истинной природе Чонгука, только тогда волчонок не радовался ни обожаемому лесу, ни вкусным пирожным из той самой кофейни неподалеку, он уныло, погруженный в свои мысли, плелся недалеко от парочки, на удивление умело скрывая свою боль, только яркие глаза будто гасли, теряя тот особый ласковый блеск, присущий только ему, да иногда хмурился, чувствуя себя собачкой на выгуле. Тэхен же, не знающий причин такого настроения своего подопечного списывал все на его социофобию, потому что омега хоть и попривык за последнее время к людям, но посторонних к себе не подпускал. Хотя, как казалось альфе, Чонгук с Чимином всегда был неизменно вежлив, и пускай друзьями их назвать было нельзя, но омеги неплохо ладили. Но это только на первый взгляд. Оба парня безбожно ревновали Тэхена друг к другу: Чимин понимал, что был лишь заменой и если б не тяга Кима к своему подопечному, то у них вряд ли вообще что-то бы было, и был рад хоть такой малости, а Чонгук, довольно часто в последнее время замечающий тянущийся вслед за альфой аромат ирисов, сгорал изнутри, свято уверенный в том, что природа нехило на нем отдохнула и дала в пару мало того что человека, так еще и наградила односторонней истинностью, в результате которой Тэхен в Чонгуке элементарно не чувствовал своего омегу. Как бы то ни было, но младший никогда не был глупым и импульсивным, чтоб разрушать уже сложившиеся у всех отношения. Волчонок был безумно благодарен альфе за все, что тот для него сделал и поступиться своим сердцем ради его счастья – самое малое, что можно было сделать в ответ. И сколько бы времени не отмерила им злая судьба – Чонгук проведет его рядом с Тэхеном, выжимая тепла по максимуму, до последней капельки, пусть и в роли несуразного ребенка-подопечного, которого не воспринимают иначе, но который так хочет чувствовать себя любимым и нужным.