Волчья ночь

      Несколько месяцев назад в теплой дружной семье наметилась первая трещина, которая чуть было не привела к грандиозному скандалу. Все оказалось одновременно и просто, и слишком сложно (будто бы у них когда-то бывало иначе): Чонгук, уставший целыми днями сидеть дома и истязать себя тяжелыми мыслями, втихаря, не посоветовавшись с Тэхеном, устроился на временную подработку в кофейню заместителем администратора. Работа была не пыльная, связанная, большей частью, с бумагами, не требовала какого-то специального образования или опыта и заключалась в том, чтоб сортировать и обрабатывать передаваемые в дальнейшем управляющему документы. Вот только тогда Тэхен впервые разозлился и, не повышая голос, попытался доходчиво донести до Чонгука, что тому еще слишком рано работать, что он вообще не обязан этого делать, раз находится под его, Кима, опекой. Омега же, всегда мягкий и уступчивый, внезапно уперся, что ему надоело сидеть на шее, ничего не давая взамен, и если он может хоть как-то помочь Тэхену со своим содержанием, то он это сделает. И вроде бы все решилось, альфа уступил, дав мальчишке свободу действий, но горький осадок все же остался: пришло окончательное понимание, что волчонок действительно вырос. Все бы ничего, только порадоваться можно на такую тягу к труду, но как же до бешенства задевало, что Чонгук чувствует себя обузой, что чем-то он ущемлен, и это его, Тэхена, вина, раз проглядел, упустил, не додал чего-то. Каков удар по самолюбию! И невдомек ему было, глупому, не видящему дальше своих же собственных любовно взращенных стен, что не в том причина, что совсем из-за другого его волчонок, с таким трудом пересиливший свой бесконтрольный страх быть среди чужих, бежит сломя голову. Тем не менее, теперь Чонгук три раза в неделю работает в кофейне и по-прежнему радостно встречает своего хена с работы, а Тэхен, учась принимать новый уклад их маленького тесного мирка, понемногу признает, что его повзрослевший подопечный сам вправе принимать решения.       И вроде бы жизнь вернулась в прежнее русло, претерпев минимальные изменения, но нет. Все решила одна-единственная грозовая ночь. Чонгук, проснувшись едва ли чуть позже полуночи от оглушительного раската грома, вырванный им из липкого кошмара, так больше и не мог уснуть. После почти часа метаний и какого-то сдавливающего ощущения неизбежного он тихо встал, прихватив свое одеяло, поплелся в комнату Тэхена, чего не делал уже несколько месяцев. Ким спал, сбив ногами простыню, раскинув конечности по большей части кровати, а Чонгук, на миг замерев от первозданной в своей красоте картины освещенного светом уличных фонарей такого желанного тела, с трудом успокаивал свое грозящее вырваться из груди бьющееся галопом сердце, вздрогнув от очередного громового удара, прошептав «Хен, мне страшно, я с тобой посплю», не дождавшись одобрения, кинул на кровать свое одеяло, наспех скидывая пижаму прямо на пол, и приняв волчью форму, запрыгнул под бок альфе, на что последний привычно, не выходя из сна, пробормотав «Гуки», подтянулся поближе к источнику тепла, а волк уснул практически сразу, убаюканный размеренным сердцебиением, примостив мощную голову альфе на живот. Второе пробуждение, не менее неприятное, чем первое, произошло спустя несколько часов. Тело горело, будто охваченное огнем, кости и мышцы ломало и выкручивало, а адская боль от возбуждения пронзала раскаленным прутом низ живота. Простыни нещадно намокли от пота и выступающей в неимоверно пугающих количествах смазки. И самое страшное, что во сне Чонгук снова не удержал форму (почему-то ему это не всегда удавалось сделать) и сейчас чуть ли не выть был готов от заполняющего легкие запаха своего альфы, от желания ощутить его в себе, чтоб прекратить уже эти бесконечные мучения. От упадка сил и невозможности сконцентрироваться от дикой боли никак не удавалось вернуться обратно в волчье обличье и тогда обессиленный, на грани потери сознания омега сделал самую несусветную глупость в своей жизни: он разбудил Тэхена. - Хен, вставай, пожалуйста, хен! Мне плохо, очень! – Всхлипы перемежались с короткими болезненными стонами, а альфа все никак не просыпался. Когда с третьей попытки его удалось разбудить, Чонгук чуть ли не плакал от облегчения. Тэхен, не понимающий в чем причина такого раннего пробуждения (часы на тумбочке показывали без двадцати три), хотел было возмутиться, но когда вдохнул больше воздуха для последующей тирады и едва не захлебнулся в тягуче-плотном земляничном дурмане, внезапно осознав, что происходит, резко подорвался с кровати с испуганным «Чон мать твою Чонгук! Потерпи немножко, малыш», хватая обмякшего, едва державшегося омегу на руки прямо в одеяле, на крейсерской скорости несясь в ванную, где с недавних пор рядом с душем стояла достаточно просторная чугунная белая емкость (как выяснилось, волк обожал купаться, а маленькая душевая кабинка не вмещала в себя статного серебристого зверюгу), аккуратно поставив возле нее свою драгоценную ношу, одной рукой пуская и настраивая воду, второй крепко держа грозившего не удержаться на ослабевших ногах Чонгука.       Перекрывая панику, свое собственное возбуждение душило, лишая силы воли, но Тэхен задвигал его куда подальше: совсем не время, чтоб потакать своим темным пошлым капризам. Как бы то ни было, но альфа смог взять себя в руки, выпутывая омегу из кокона одеяла и сажая в уже достаточно наполненную ванну. - Волчонок, сам справишься? – лишь получив в ответ расфокусированный взгляд и еле заметный кивок, Тэхен быстро покинул комнату, чтоб успеть сменить в своей спальне постельное белье и немного проветрить помещение от греха подальше, потому что при такой концентрации запаха течного омеги сдержать себя было почти невозможно, а еще нужно было успеть хотя бы сделать бутерброд, чтоб дать Чонгуку таблетки, которые категорически запрещалось принимать натощак (как Тэхен в такой ситуации не забыл, что он врач и каким образом помнил такие мелочи, он сам не знал, видимо, это уже профессиональное). Спустя минут двадцать Чонгук, с лихорадочно горящими щеками и нездоровым взглядом, закутанный в большое банное полотенце ввалился, иначе и не скажешь, на кухню, где ему чуть ли не насильно пришлось впихивать в себя еду, ромашковый чай и подавители, пока альфа, предварительно для верности хлебнув все той же ромашки, быстренько умотал в душ, пусть это и было больше похоже на бегство.       После приема таблеток прошло уже достаточно времени, но они все никак не действовали. Тэхен снова привел Чонгука в свою комнату, укладывая того на кровать, но облегчение все не наступало. К тому времени извелись уже оба: и если омега периодически на несколько минут впадал в легкую дрему, устав от боли и убивающего возбуждения, то Тэхен с каждой минутой, с каждым новым вздохом терял терпение, а чертовы подавители никак не собирались выполнять свою основную функцию! При очередном болезненном стоне Чонгука, который еще и постоянно ерзал и извивался, в конце концов уже чуть ли не полностью лежа на альфе, Ким не выдержал и резко дернулся в желании просто взять и позвонить Чимину, который, как и в самый первый раз придет и избавит их от этой напасти, но нечаянно задел рукой пачку подавителей, роняя ее на пол. Поднимая ее, Тэхен наконец-то понял, почему ранее безотказные таблетки не помогают: у них банально истек срок годности, а новыми так никто и не озаботился, так как последнее время в них не было нужды, ведь все предыдущие течки Чонгук переживал волком. Омега, словно прочитавший мысли Кима о звонке, моментально вырываясь из объятий дремы глухо попросил: - Хен, пожалуйста, не звони Чимину. Пожалуйста, только не ему. Если тебе неприятно, просто закрой меня в моей комнате, я справлюсь, обещаю, только не звони.       После этих слов Тэхен, забыв о том, что вообще он собирался сделать, пораженно повернулся к своему волчонку, который сейчас так беззащитно и открыто смотрел, будто приговоренный перед казнью, что замирало сердце. - О чем ты, маленький? Неприятно? Да я буквально себя на цепь посадить готов от того, как сильно я сейчас тебя хочу. – Хриплый низкий голос альфы, говорящего такие сладкие вещи, словно током прошелся по оголенным нервам Чонгука, вызывая новую волну сильнейшего желания, от чего между ног стало еще более влажно и горячо, чем было до (спасибо, что омега был без белья, в одной лишь футболке Кима), с измученных губ сорвался тихий бархатный стон, а руки сами потянулись к сидящему совсем близко мужчине, обхватывая горячими ладонями его напряженные плечи. - Тогда помоги мне, хен, один раз, большего я не прошу. Пожалуйста, хен. Мне так больно, сил уже нет терпеть.       И как можно устоять, когда так самозабвенно просят, когда сопротивляться уже не то что не хочется, а даже не можется? Но вместе с сжигаемым все внутренности желанием пришла нежность: само понимание, что именно ему дозволено прикоснуться к этому неземному прекрасному созданию, именно он будет первым, выкручивало на максимум всю имеющуюся заботу и ласку. Снова забравшись на кровать, Тэхен аккуратно, будто фарфоровую статуэтку, усадил на свои бедра Чонгука, уже вместе с ним подтягиваясь выше, упираясь спиной в грядушку кровати. От таких махинаций омега выгнулся, проезжаясь задом прямо по стояку альфы, отчего сдавленно простонали уже оба. Впрочем, несмотря ни на что, Тэхен ни в коем случае не собирался заходить дальше простой легкой помощи, ибо нечто большее могло привести к огромным проблемам. Он нежно и успокаивающе, практически невесомо оглаживал напряженную огненно-горячую спину своего волчонка, запустив руки под влажную от испарины футболку, незаметно снятую и откинутую, в последствие, в сторону, всеми силами стараясь не опуститься ниже, к манящим округлым ягодицам. Неизвестно, в какой момент, залюбовавшись удивительно яркой отдачей младшего, Тэхен, потеряв контроль, не уследил за своими руками, но случилось именно то, чего он так опасался: одна рука уже плавно оглаживала истекающий смазкой член омеги, а вторая удобно устроилась меж до неприличия мокрых половинок, а пальцы уже вовсю массировали девственную скользкую дырочку, проникая внутрь лишь на фалангу, но этого было вполне достаточно, чтоб утонуть в забытии от ощущения давления горячих влажных стенок, вслушиваясь в звонкие мелодичные стоны не знающего куда себя деть Чонгука. И, огосподибожедаймнесил не сорваться, одним рывком стянув с себя мешающие пижамные штаны, и не натянуть до упора на требующий немедленных действий каменный стояк это дьявольски соблазнительное жаждущее секса юное тело. А омега, захлебываясь очередным стоном, впиваясь короткими ноготками в бока альфы, сам льнет теснее, уже совсем ничего не соображая, неумело впивается искусанными в горячке губами к губам Тэхена, одновременно прогибаясь, чтоб сильнее насадиться на уже вовсю растягивающие его два пальца, которые так нежно и приятно гладят внутри, настойчиво ласкают заветный комочек нервов, из-за которых он с криком, заглушенным требовательным поцелуем, кончает, забрызгав спермой и себя, и альфу, полностью утопая в эйфории первого в своей жизни оргазма.       Вот тут-то, чувствуя, как судорожно и крепко обхватывают пальцы сжимающиеся внутренние мышцы, как пульсирует толчками во второй ладони изливающаяся плоть, Тэхен окончательно и бесповоротно теряет себя, вытащив с такой желанной тесноты пальцы, с рыком переворачивает все еще возбужденного Чонгука, подминая его под себя, целуя глубоко и мокро, сплетая в диком танце языки, все-таки сдирая такие раздражающие штаны, потираясь до боли чувствительной головкой, на которой блестят жемчугом капли смазки, о все еще немного раскрытую после растяжки дырочку, одним слитным осторожным толчком входя полностью и до основания, как того и хотелось все это время, шепча как в бреду «Маленький, прости, прости меня, не могу больше, какой же ты горячий, боже», получив в ответ всхлип боли, переходящий в требовательный стон, когда при первом пробном толчке оказалась задета простата и громкое сбивчивое «Еще, хен, сделай так еще». Жарко, душно, вся комната заполнена смешавшимися запахами так, что вздохнуть нечем, тяжелое дыхание и громкие сносящие крышу стоны, два переплетенных между собой тела и полная эйфория, будто это то, без чего и жизнь не жизнь была. Чонгук извивается, сам насаживается на двигающуюся внутри плоть, что огнем выжигает клеймом удовольствие, сам просяще тянется, целует, как в последний раз, пока не подводит выдержка и он рывком не подминает Тэхена под себя, теперь уже самостоятельно задавая темп. Мокрая челка падает на глаза, затмевая взор, мешая разглядеть любимое лицо своего альфы, искаженное страстью. А Тэхен крепко держит за упругие бедра, помогая двигаться, упиваясь открывшимся видом: в его волчонке смешались взрывной разврат и трогательная невинность, то, с какой жаждой он отдавался, какой открытый и нетерпеливый был – пьянило похлеще самого дорогого алкоголя, а выглядел омега при этом так, будто и был специально создан, чтоб вот так всю жизнь резко и блаженно двигаться на его, Тэхена, члене, в нетерпении закинув голову и прогибаясь в спине, открывая вид на манящую беззащитную шею. Мутное марево приближающегося оргазма сметает все мысли, оставив лишь голые инстинкты и четкое желание присвоить это невероятное существо, которое сегодня совсем с другой стороны открылось, чтоб привязать к себе цепями, не отпуская ни на шаг. Очередной глубокий почти до боли толчок, несдержанно сплетающиеся вскрик и рык, взгляд глаза в глаза, где в одних первобытная тьма плещется, а в других, переливающихся от черного к ярко-синему, такая звериная похоть отражается, что все барьеры ломаются. Чувствуя под своими руками дрожь, понимая, что немного осталось, альфа, потерявшийся в себе и своей жажде, резко поднимаясь, насаживая до основания на себя уже плачущего от острого ни с чем не сравнимого удовольствия Чонгука, находящегося явно на грани потери сознания, кусает больно, до крови, немножко не задевая бьющуюся в бешенной агонии жилку на шее омеги. Метка. И никто из них этого факта даже не заметил, словно так и надо, словно давно уже все решено. Оргазм накрывает с разницей в доли секунд, ломая обоих судорогами, магнитом притягивая в мягком, в противовес творящемуся безумию, поцелуе. Под веками рождаются новые галактики, а сердце вот-вот сорвется в бездну. И неизвестно, кто проморгал момент, но начавшуюся сцепку уже не остановить. Лишь волны удовольствия повторно, когда сверхчувствительные мягкие стеночки пульсируют, ощутимо сдавливая все еще напряженный член, накрывают с новой силой, требуя немедленного продолжения. И, будь Тэхен чуть более в себе, то определенно бы понял, что тихое, почти неразборчивое «Я люблю тебя, Тэ», произнесенное изнуренным Чонгуком, доверчиво уткнувшимся носом ему в шею, не померещилось. Но сумасшедший дурман возбуждения все еще гулял в крови обоих, не давая даже маленького шанса оторваться друг от друга в ближайшие несколько часов, пока силы не покинут совсем, лишая возможности не то что двигаться, а даже без усилий моргать, утягивая после очередной незамеченной сцепки в тяжелое забытие сна.       Не зря говорят, что запретный плод сладок: попробовав раз, остановиться уже невозможно. Три дня течки прошли в туманном забвении, лишь на непродолжительные мгновения дикий секс прерывался сном и едой. В квартире не было уже ни одного места, не опробованного обезумевшей от желания парой. Лишь иногда, на считанные секунды Чонгук возвращался в осознанную реальность, как правило, в такие моменты омега лишь замечал, что сам он сидит на краю кухонного стола с широко разведенными ногами, крепко держась за плечи несдержанно трахающего его Тэхена, оставляя на и так исполосованной коже альфы все новые царапинки и следы впивающихся ногтей, сорванным голосом едва ли не скуля от точных толчков по набухшему и невероятно чувствительному комочку нервов внутри, от ощущения сильного и обжигающе горячего члена, распирающего бархатные нежные стеночки, прося сорванным от стонов и криков голосом ненасытно «Еще, хен, сильнее», слыша в ответ лихорадочное «Мой хороший мальчик, кончи для меня», как и было приказано, кончая даже не прикоснувшись к себе, уводя с собой за грань и альфу; или же он мог открыть глаза и понять, что именно в эту минуту, сам того не подозревая, исполняет давнюю тэхенову мечту: стоя на стертых коленях в жаркой душевой лениво и со вкусом отсасывал, подаваясь жесткой хватке ладони в своих волосах, беря глубоко и явно наслаждаясь процессом и ощущением гладкой головки, скользящей по ласкающему юркому языку прямо в горло, посылая далеко нахрен все рефлексы своего организма, лишь бы бесконечно видеть, как напрягается от удовольствия под его действиями завораживающе-красивое сильное тело того, кого всей душой любишь до потемнения в глазах.       Просыпаясь на четвертый день, с болью во всем теле и какой-то непередаваемой сытостью, невероятно счастливый, хоть и замученный, Чонгук, понимая, что проснулся один, светло улыбался, поглубже закапываясь в одеяло, вдыхая такой родной запах, с замиранием сердца обводя пальцами метку, и хотелось уже кричать на весь мир, что счастливее него человека просто нет. Не омрачало даже одиночество, омега понимал, что Тэхену пора было выходить на работу, ведь взятые в спешке выходные не бесконечны, а больница – не то место, где можно легко слиться из рабочего графика на длительный срок. Сам Чонгук не помнил, как хен звонил и отпрашивал самого себя и своего подопечного с работы, потому что в те моменты не мог думать ни о чем, кроме непрекращающегося возбуждения и жажды отдаться своему альфе. Хорошо, что самому омеге на смену выходить только завтра, есть еще время и поваляться, и привести в порядок квартиру, пострадавшую от их безумств, и приготовить ужин, чтоб встретить наверняка уставшего Тэхена как подобается. Весь день, со светлой улыбкой и замиранием сердца в ожидании вечера, Чонгук, будто окрыленный, порхал по дому, не обращая внимания на все еще ноющее тело, доводя каждую мелочь до идеала, и чем ближе был вечер, тем сильнее хотелось увидеть и обнять любимого альфу.       Но все надежды рухнули, когда Тэхен, едва придя домой, наскоро чмокнув омегу в щеку, даже не соизволив поинтересоваться, как тот себя чувствует, отказавшись от ужина, огорошил новостью, что сейчас быстро примет душ и уйдет на ночное дежурство. Ничего не понимающий Чонгук даже глазом моргнуть не успел, как за альфой, который на ходу бросив «Пока, Гуки», захлопнулась дверь и наступила тишина. А вместе с ней пришла и апатия, сменившая былую восторженность.       И если первые дни волчонок думал, что из-за непредвиденных выходных Тэхену теперь приходится отрабатывать пропущенные часы, то через неделю стало понятно, что это далеко не так. Альфа брал дополнительные смены, практически не появлялся дома, а если и появлялся, то, ссылаясь на усталость, сразу уходил к себе. Совместные вечера и разговоры ушли, будто их и не было, а до Чонгука начало доходить, что происходит. Теперь было видно: Тэхен жалел. Жалел, что поддался соблазну, что, по сути, изменил своему омеге со своим же подопечным. И теперь, стараясь забыть, выстроил вокруг теперь уже по всем параметрам своего волчонка целую зону отчуждения. И, как бы ни хотелось и дальше носить розовые очки и надеяться на лучшее, но уже не получалось. Вместе с пониманием пришла разъедающая душу боль. Теперь ночами Чонгук не грезил о счастливой жизни со своей парой, а безмолвно плакал, уткнувшись в стащенную втихаря у старшего толстовку. И если раньше запах леса успокаивал, дарил умиротворение, то теперь же просто напрочь разрывал глупое сердце, посмевшее выбрать парой того, кто в нем самом пары не видит. И метку, которая первые дни вызывала только радость и счастье, подтверждая полную принадлежность тому, кто ее поставил, сейчас хотелось содрать, срезать, стереть, да что угодно, лишь бы не было напоминания о том, что посмел подумать, что наконец-то нужен, наконец-то признан и любим в ответ. Вот только на самого Тэхена злиться не получалось, его все также оправдывало сердце, к нему все так же тянулось все разбитое существо, он все также остался тем якорем, который удерживал того самого, одинокого и напуганного дикого волчонка в этом мире. Так проходили недели, из мягкого светлого солнышка Чонгук превратился в замкнутого и потерянного ребенка, того, который и встретил когда-то на пороге своей палаты весь смысл своей жизни. Помимо душевных терзаний значительно ухудшилось самочувствие: слабость и тошнота стали его верными спутниками, и омега с непонятной смесью ужаса и счастья осознавал причину таких перемен. А когда на работе, в один из дней пришедший на проверку владелец и управляющий кофейни в одном лице, Ким Сокджин, молодой статный красавец-альфа, тоже на удивление волк, с которым Чонгук неплохо ладил, прислушиваясь к его дельным советам, внезапно, стоя рядом с омегой ярко не улыбнулся и тихо, чтоб не услышали другие, не проронил «У кого-то изменился запах, Чонгук-и, поздравляю», тогда-то все опасения и подтвердились: он ждет ребенка. Стопроцентная уверенность в щекотливом положении плотно утвердилась после сделанного прямо на работе теста (потому что тратить силы на то, чтоб прятать интересную вещичку с двумя полосочками дома не хотелось). И, наверное, стоит уже задумываться, как быть дальше. Само собой, он даже мысли не допустил о том, чтобы навредить совсем еще маленькой жизни, обосновавшейся под сердцем, уже любя эту кроху всей душой. Но как сказать об этом Тэхену и чего вообще от него ждать, было неизвестно.