Волчья ночь

      Честно говоря, отчеты, графики и сметы на данный момент проходили мимо сознания, даже не цепляя взгляд. Душа тянулась туда, где сейчас был его альфа, где неизвестно, что происходит: равнозначно пугали и имеющаяся тишина и теоретически возможные крики. Чонгука ломало от противоречивых желаний либо снова сбежать и как можно скорее очутиться подальше отсюда, или же ворваться в кабинет, вцепиться клещом и эгоистично никуда не отпускать. Однако все это уже пройденный этап, и решение было принято и приведено в исполнение. Немного выводило из себя, что Тэхен, не послушав единственную просьбу не искать, будто бы не понимая, с каким трудом Гуку дался и уход из дома, и то несчастное письмо, и сломя голову понесся на поиски, да еще и так скоро нашел. Сложив руки прямо поверх отчетов, омега со стоном уронил голову, утыкаясь лбом в свои предплечья, замирая в этом положении и не реагируя даже на звук открывающейся двери.       А зачем, если он и так знает, кто там? Но все же Чонгук вздрогнул, когда Тэхен, подойдя к нему вплотную, опустился на корточки и, положив ладони на его колени, произнес: - Прости меня, малыш. – Альфа говорил тихо, еле слышно, а у Гука от его глубоко низкого голоса все внутренности выкручивало. Они не виделись несколько часов, но казалось, что целая вечность прошла. - Зачем ты пришел, хен? Я же попросил тебя не делать этого. – Чонгук испытующе смотрел сверху вниз больным взглядом, снова ощущая себя маленьким потерявшимся мальчиком. Вот только если тогда того самого мальчика из прошлого взял за руку большой и сильный альфа, пообещав, что все будет хорошо, то сегодня надеяться было не на кого. – Если ты делаешь это потому, что узнал о ребенке, то не нужно. Я не хочу привязать тебя к себе этим. Этот ребенок – только моя ответственность, и ты не обязан быть со мной из-за него. Не надо из-за чувства долга оставлять Чимина. У вас еще все впереди, и он обязательно подарит тебе ребенка, который будет желанным, и ты еще успеешь понять, какое это счастье – малыш от любимого. – Неосознанно омега мягко улыбнулся, понимая, что у самого-то такое крохотное счастье вскоре появится, станет единственной отрадой, единственной частичкой, что останется на всю жизнь лучиком света.       Горько и больно. Никому и никогда Тэхен бы не пожелал бы испытать то, что испытывал сейчас сам, слушая своего волчонка. Насколько же отчаялся этот парень, раз даже не позволяет себе и мысли допустить, что нужен кому-то, что его любить можно, что для кого-то он самое ценное и прекрасное, что когда-либо вообще существовало на этой земле? Да всей жизни теперь не хватит, чтоб убедить в своих чувствах. Говорить было тяжело, горло стягивало спазмом, будто стальными когтями. - Я уже знаю это счастье, волчонок. Ты себе даже не представляешь, как сильно я рад. И это счастье подарил мне ты. Ты, а не Чимин. Послушай меня, пожалуйста. Я не стараюсь оправдаться, в конце концов, это просто невозможно на фоне того, что я уже успел наделать. Чимин – мой друг, им был, им и остался. Он помогал мне, а я помогал ему, но он единственный знал о моей нездоровой тяге к тебе. Когда я впервые осознал, что смотрю на тебя не как на воспитанника, то я испугался, ты был слишком юн, а я очень боялся причинить тебе вред, считая себя отбитым извращенцем. Я старался держать эти чувства в узде, не выпускать их при тебе, чтоб не причинить боли. А потом случилось то, что случилось, и я корил себя за то, что не сдержался. Ты же для меня все равно остался моим маленьким волчонком, нежным и ласковым. А я так ужасно поступил, воспользовавшись тобой. Я никогда не состоял в отношениях с Чимином и уж тем более не собирался на нем жениться. Он был тем, кто окончательно промыл мне мозги, чтоб я наконец решился рассказать тебе, как сильно люблю тебя. Подозреваю, что сегодня ты видел нас здесь, так? – Чонгук, выглядевший сейчас как никогда уязвимо, слушая практически не дыша и отводя взгляд каждый раз, как только альфа пытался заглянуть в его глаза, еле заметно кивнул, все так же сидя в напряжении. – Так вот, малыш. То, что ты увидел – было совсем не тем, что ты подумал, как бы банально это не звучало. – Тэхен вытащил из кармана злосчастную коробочку с кольцом, кладя ее на стол перед Гуком. – Вот это я хотел отдать сегодня тебе, Чонгук-и. Не Чимину, не кому-то еще, а именно тебе. Но получилось так, как получилось. Придя домой, я даже моргнуть не успел, как ты уже убежал. А потом я нашел твое письмо и понял, как это страшно – потерять тебя. Как невыносимо знать, что, возможно, я тебя больше не увижу, не смогу обнять, поцеловать, сказать, как сильно люблю. Прости меня, малыш, я не заслуживаю тебя. Но и без тебя я не хочу, понимаешь? – Тэхен, поднявшись на ноги, осторожно, боясь спугнуть, легонько, еле лаская пальцами бледную щечку Чонгука, невесомо поцеловал омегу в лоб, замирая на секунду в таком положении, боясь оторваться и в родных глазах увидеть отчуждение. – Пойдем домой, счастье мое. – Гук все еще молчал, шокированный услышанным, не в силах поверить, что это правда. Лишь глаза крепко зажмурил, пряча невыплаканные слезы, одними губами повторяя беззвучное «Хен» и снова кивая, боясь произнести согласие вслух. А альфа, понимая, что его никто не отталкивает, крепче прижал к себе, обнимая со всем отчаянием.       Как они добрались до дома, Чонгук помнил смутно, какими-то урывками. Вот они в кабинете, и Тэхен держит в ласковых объятиях, оставляя легкие поцелуи-бабочки на скулах, губах, зажмуренных веках, обещая, что никуда больше не отпустит, вот они в машине Джина, который внимательно следит за дорогой, иногда поглядывая на их колоритную парочку в зеркало заднего вида, а вот они уже стоят в коридоре квартиры, и омега ловит какое-то тянущее чувство дежавю. Вроде, когда-то такое уже было, будто целую вечность назад или вообще в другой жизни, а на деле он вошел в эту квартиру всего лишь несколько лет назад, с любопытством осматривая свой новый дом, а сейчас Чонгук, выглядевший как самый потерянный человек на этой планете, никак не мог поверить, что ему все это не снится: что Тэхен действительно пришел за ним, что он тоже любит, что теперь, возможно, можно позволить себе надеяться.       В себя Гук пришел резко, внезапно обнаружив, что сидит в своей комнате, обнимая рюкзак. Из оцепенения вывел шум на кухне и недовольное ворчание альфы. И будто цепи, что держали все чувства взаперти, разом спали, обнажая и выворачивая душу. Чонгук, откинув рюкзак куда-то в угол, даже не глядя, куда именно, резко сорвался, влетая на кухню, вцепился клещом в Тэхена, кажется, совсем не слыша предостережение «Гуки, осторожнее, здесь осколки», неизвестно каким чудом не напоровшись на остатки варварски разбитой кружки. Никакая сила не способна теперь оторвать его от своей пары, хоть апокалипсис случись, но он ни на шаг больше не отойдет. Будто прозревший после полной потери зрения слепой Гук впился взглядом в родное лицо сияющими глазищами, в которых словно наводнение собирались слезы. - Хен, прости меня, я такой дурак. Я так люблю тебя, что мне дышать без тебя страшно, знаешь? Никогда больше не уйду, даже если сам прогонять будешь. Не смогу без тебя, хен. - Омега говорил взахлеб, торопливо, будто боялся, что сейчас все развеется, как мираж, и он не успеет сказать самого главного. Кто бы мог подумать, что за один день человек способен пережить такую мощную палитру эмоций: апатия, отчаяние, боль, опустошение, надежда и бесконечное счастье. Его пальцы судорожно цеплялись за плечи альфы как за последний оплот. Чонгук прижался в невинном поцелуе к чужим-родным губам, совсем не замечая бегущие по своим щекам соленые дорожки. Тэхен, одновременно и обрадованный, что его волчонок наконец-то полностью вернулся, и обеспокоенный подступающей истерикой Гука, которая, в его положении, была весьма опасна, аккуратно углубил поцелуй, на пробу мягко проходясь языком по нижней губе омеги, ощущая его дрожь от этого касания, а потом, не разрывая такого сладкого долгожданного поцелуя, бережно подхватил Чонгука под бедра, из-за чего тот вынужден был обвить ногами талию альфы, чтоб не упасть, осторожно направился со своей драгоценной ношей в свою комнату, совсем забыв про так и не собранные до конца осколки.       Укладываться на кровать с так и не отпустившим его волчонком было неудобно, но Тэхен ни за что в жизни не признается, как заходилось сердце только лишь от одного осознания, что не один он так страшится снова ощутить холод и пустоту, лишившись ставшими необходимым объятий, и как бесконечно теплело на душе, когда от тихих «Все хорошо, малыш, я здесь, рядом» Чонгук понемногу расслаблялся и тянулся за лаской, прильнув так, чтобы даже одна молекула воздуха между ними не проскочила. Их тяга друг к другу, такая тяжелая и глубокая, сыгравшая с ними одну из лучших драм, накрепко связала, затянула в свои крепкие сети, что теперь и минута друг без друга невыносима. Тэхен как завороженный поглаживал метку на шее своего омеги, наблюдая, как тот блаженно прикрывает глаза, а шустрым язычком, который так и хочется схватить, облизывает пухлые блестящие губы, к которым так и тянет прикоснуться. Что, впрочем, альфа и делает, целуя трепетно, со всей накопившейся нежностью, прихватывая поочередно то верхнюю, то нижнюю, плавясь от сладости, попутно руками забираясь под толстовку (надо сказать, что у Тэхена теперь определенно новый фетиш на Гука в своей одежде), очерчивая плавный изгиб талии и ловя своими губами совсем тихий стон Чонгука, когда пальцы намеренно цепляют чувствительные соски. Это уже определенно какой-то особый кинк – терять голову от того, насколько податливым становится волчонок в его руках, как сам тянется к ласке, выгибается, притираясь еще ближе, даже если и кажется, что ближе уже некуда.       Чонгук, будто дорвавшийся до пищи голодающий, с упоением выцеловывал только ему ведомые узоры на линии челюсти, на шее, попутно цепляя пальчиками края футболки Тэхена в попытках снять мешающую тряпку, нетерпеливо ерзая, чувствуя, как от всех их манипуляций разом тяжелеет внизу живота, скручивая тянущим возбуждением, а между ягодиц становится горячо и мокро, от чего ткань нижнего белья неприятно липнет, пропитываясь естественной смазкой. Он ведет рукой по торсу альфы, с удовольствием ощущая, как под чуткими касаниями напрягаются мышцы пресса, а ниже, под плотной тканью джинсов, все уже давно напряжено от возбуждения. И так хочется кричать от восторга, как маленькому, когда подарили то, о чем давно мечтал «Это все мое! Это для меня, понятно?», с восторгом понимая, что ведь и действительно все из-за него и только для него, для Чонгука, что это он виновник того, что Тэхен уже совсем нетерпелив и до крайности возбужден, когда, стянув с омеги толстовку, оставляет на ключицах мелкую россыпь багряных засосов, выбивая из своего малыша очередной тихий всхлип-полустон, забираясь ладонями прямо под сводящие с ума обтягивающие джинсы, которые неизвестно когда успел расстегнуть, и, минуя белье, поглаживая нежную кожу упругих ягодиц, дразнясь, ныряет в ложбинку, надавливая легонько пальцем на мокрую, пульсирующую дырочку, тут же снова перемещаясь на округлые половинки, не давая Гуку даже попытки возразить на эту сладкую пытку, снова впиваясь поцелуем в припухшие губки. И глухо стонет в поцелуй сам, когда шаловливые пальчики младшего, на удивление быстро справившись с осточертевшей молнией, которая сильно давила, впиваясь в чувствительную плоть, сквозь трусы пробежали с нажимом по каменному члену Тэхена. Маленький чертенок, зная, что играет с огнем, всем своим видом, всеми действиями напрашивался, специально изгибался, выпячивал задницу под ласкающими пальцами, как-то беспомощно хныча и прося «Тэ, ну не мучай, так хочу тебя, боже». Одного имени, произнесенного с придыханием этим несносным мальчишкой хватило бы, чтоб кончить моментально, но это сейчас в планы альфы совсем не входило.       Сейчас все происходит совсем иначе, более осознанно и от того остро, без бешеного угара течки и правящих разумом инстинктов, более глубоко и чувственно, с полным пониманием и принятием, но не менее прекрасно, а возможно, даже и лучше, чем в их первый раз. Нет никаких запретов и страхов, а Тэхен просто плывет от того, как за несколько секунд Чонгук из милого, полыхающего щечками от смущения комочка нежности превращается в ненасытную горячую бестию, которой мало, которая, насаживаясь на первый, вошедший без каких-либо усилий палец, стонет так влекуще-развратно, что в глазах темнеет, и просит сильнее, глубже, с отчаяньем прогибаясь немыслимой дугой, когда к одному пальцу добавляются еще два, которые гладят, разминают влажные податливые стеночки. Видят боги, альфа хотел быть нежным и ласковым, но от Чонгука так сильно срывало тормоза, что остановиться сейчас было бы подобно смерти. Одежда нелепым комом уже давно валяется вокруг кровати, а они, обнаженные, так доверительно открытые друг перед другом, никак не могут насытиться этой сказочной эйфорией от горячей кожи друг друга, упиваясь ею как сильнейшим наркотиком, потому что порознь уже нельзя, потому что оба влюблены до боли, потому что единственное, что хочется бесконечно шептать сейчас – You are the cause of my euphoria. По крови огнем перекатывается возбуждение, торопит сорваться на более решительные действия, и кажется, что пространство вокруг плывет и искажается, когда Тэхен, вытащив пальцы, подминая под себя разгоряченное и желанное тело глядя прямо в глаза растерявшегося от внезапной пустоты и смены поз Чонгука, приставляет головку к сжимающемуся колечку мышц, толкается лишь наполовину, боясь причинить боль, впитывая в себя каждую эмоцию, пробегающую на любимом лице, каждый звонкий стон, хрипло шепча такое, от чего омега, и так возбужденный до предела, пылает еще больше. Каждым новым толчком, новым поцелуем и новым касанием альфа клеймит, оставляя на безупречном теле следы пальцев и яркие алые пятна засосов, которые позже нальются синевой, каждым своим действием он обозначает полную принадлежность, упиваясь тем, что он – первый и единственный, кто может касаться так. Тэхен то срывается на рваный ритм, от чего Чонгук почти скулит, требовательно подаваясь бедрами вперед, а с его болезненно твердого члена падают крупные вязкие капли, образуя лужицу, которую тут же размазывают непослушные изящные пальчики, привлекая внимание к розоватой блестящей головке, которую так и хочется обвести языком, дразня и лаская, то замедляется на тягуче-медленный, мучительный для них обоих ритм, желая дать как можно больше удовольствия, то резко входя, то выходя совсем полностью, с особым невыносимо диким азартом переворачивая разомлевшего омегу к себе спиной, помогая подняться на дрожащие колени, раздвигая упругие половинки слыша жалобное «Хен, хочу тебя в себе», не поддаваясь на явное требование трахнуть, наблюдая, как из приоткрытой дырочки на бедра скатывается густая смазка, не отказывая себе в удовольствии наклониться и поймать ее языком и, ощущая, как на грани содрогается в ожидании разрядки напряженное тело, и входит без предупреждения сильно, на грани грубости, трахая так глубоко, что бедра соприкасаются с нежными ягодицами с невозможно пошлыми шлепками, каждым попаданием по чувствительному комочку нервов головкой доводя уже ничего не соображающего Гука до полного безумия. Гортанный рык и сорванный певучий стон сливаются воедино, когда не выдержав, Чонгук с дрожью кончает, плотно сжимая своей нереальной узостью член альфы, утягивая Тэхена за собой в яркий обжигающий оргазм. Омегу ноги и руки не держат совсем, все силы покинули, а приятная слабость вынуждает упасть, распластавшись на кровати, совершенно не заботясь ни о том, что лежит он на мокром липком пятне, а альфа, еще не вышедшей из жаркой глубины его тела, падает следом, едва держась на весу, чтоб не придавить. Однако спустя несколько мгновений лежать так становится нелегко, и Тэхен осторожно выходя, чтоб не причинить своему мальчику, находящемуся сейчас явно за гранью этой вселенной, лишнего дискомфорта, ложится рядом, утягивая Чонгука в объятия, ласково убирая тому со лба влажные прядки челки, целуя прикрытые веки и изогнутые в легкой довольной улыбке припухшие губы, шепча о том, как сильно любит, получая в ответ точно такие же тихие признания и мягкие поцелуи. Убаюканный, уставший насыщенным днем и жарким вечером Гуки сквозь дрему все еще ощущает, как ласковые пальцы перебирают его волосы, нежно массируя кожу головы, пока окончательно не засыпает, свернувшись клубочком под накинутым на него Тэхеном одеялом, а сам альфа, еще долго не спит, нежно очерчивая касаниями контур любимого личика, с небывалым умиротворением наблюдая за тем, как мило сопит во сне его счастье.

***

      Когда Чонгук просыпается, будто от толчка, за окнами все еще царит ночь, а тело приятно ноет от пережитого накануне, он с рассеяностью подмечает и чистое постельное, и отсутствие на себе следов произошедшего, а это значит, что он так крепко спал, что даже не почувствовал ни манипуляций с кроватью, ни то, как его обмыл, избавляя от стягивающей кожу подсыхающей коркой спермы Тэхен. Но мягкая улыбка спадает как по щелчку, когда омега понимает, что он снова проснулся один. Лишь через несколько мгновений, когда сонливость немного отступает, он краем глаза замечает, как легкий ветер из приоткрытой балконной двери колышет тонкую полупрозрачную занавеску, искажая силуэт курящего Тэхена, донося до обоняния горьковатый запах табака. Бившееся в панике сердце немного успокаивается, когда понимает, что его не оставили, как в прошлый раз, что не бросили и не ушли молча. Вставая и потягиваясь, ощущая, как приятной болью отдается каждая мышца, набросив на себя одеяло, Чонгук неспеша подошел к альфе, прижимаясь всем телом, обнимая со спины, кладя подбородок ему на плечо и какое-то время молчит, не решаясь задать интересующий его вопрос, а точнее, боясь услышать ответ. Но, как показал опыт, лучше решать все и сразу, не дожидаясь фатальных последствий, поэтому, тихо, чтоб не разрушить магию ночи, оплетающей темнотой с проблесками уличных фонарей, он, тяжко вздыхая, все же решается спросить: - Ты жалеешь, да, хен?       Тэхен медленно поворачивается, с нечитаемым выражением глядя на своего хмурого волчонка, без всяких пояснений понимая, об истинной сути вопроса и, выбрасывая в пепельницу окурок, как-то особо растерянно произносит: - Жалею ли я? Жалею. – И тут же, чувствуя как Чонгук опускает руки, пытаясь сделать шаг назад, ловит того, прижимая к себе так крепко, что, кажется, захрустят кости. – Жалею о том, что столько времени потерял, бегая от самого себя, путаясь в своих страхах. Жалею, что принес столько боли тебе, моему самому родному и любимому малышу. Жалею, что понял все только тогда, когда чуть не потерял тебя. Жалею о том, что изначально повел себя как последний трус и слабак. А о том, что произошло несколько часов назад – не жалею, это теперь будет одним из самых светлых моих воспоминаний. – Он целует вздрогнувшего, прикрывшего глаза Чонгука в висок и улыбается так, как улыбаются только, наверное, сумасшедшие: впервые альфа почувствовал пока еще совсем плохо ощутимые нотки терпкого можжевельника, запах их крохи, в земляничном аромате Гука.       А омега, еле удерживаясь, чтоб не треснуть этого изверга (любимого изверга, стоит признать), всего лишь легонько, игриво, укусил его за плечо, слыша в ответ тихий смех и чувствуя, как сжимается падкое на ласку сердце и нарочито невинно протянул: - Не смогу без тебя, хен, не отпускай меня больше. - Никогда не отпущу, малыш. Ты – только мой. Мой свет, мой воздух, моя жизнь. Я люблю тебя, слышишь?