Жизнь тому назад

Порой Айзеку сложно открывать глаза — реальность от него уплывает, скользит сквозь пальцы, и уже сложно понять, что — вымысел, а что — обезоруживающе жестокая правда. Его укачивает на волнах отвоёванной бесчувственности, но чьи-то руки обязательно возвращают его на землю, встряхивают за шкирку, а леденцовые губы произносят: — Айзек, приём. Выйти на связь удаётся не сразу, но Айзек делает над собой усилие, потому что оно того стоит. Клонит голову набок и не до конца осознаёт, где он и кого видит перед собой. Пока его не обдаёт ментолом, а шёпот не раздаётся над самым ухом: — Ты же знаешь, я считаю сексуальным, когда ты в отключке, но возьми себя в руки, пока мои братья здесь. Реальность становится осмысленной, Айзек отклоняется от курса на забвение и отвешивает самому себе пощёчину. Теперь он видит Эрику — та усмехается и забирается рядом с ним на диван, обжигая своим неудержимым жаром. В следующее мгновение он замечает и Малию, которая сидела на полу по-турецки, с неприятным звуком потирая друг о друга деревянные палочки. — В следующий раз попроси меня, если понадобится тебя избить, — комментирует она, целясь в роллы, которые никто не озаботился освободить от коробок доставки и оставил на кофейном столике, как есть. — У меня лучше получится. Айзек просыпается во вселенной до Лидии, во вселенной до его роковой ошибки. И он только наблюдает, не произносит ни слова, наблюдая, как Эрика складывает кусок пиццы вдвое, делает внушительный кусок, а потом, не прожевав, еле различимо кричит: — Салли! Дрейк! Ужин! Мальчишки возникают мгновенно, будто материализуются из воздуха, и Айзек еле успевает ухватить младшего за ноги, когда он, с весёлым смехом, сигает вниз головой с дивана. Салли ведёт себя спокойнее, но всё же в несколько прыжков оказывается в ногах сестры и тут же двигается поближе к Малии. Та только фыркает — ей обещают приглашение на бал выпускников через семь лет, и она этого почти ждёт. Эрика исправно выполняет роль мамочки — отвешивает дежурный подзатыльник Дрейку и леденящим душу голосом цедит: — Салли, будешь лезть к Малии — отправишься в свою комнату. Мальчишка хмурится, но только тянется за пиццей и ждёт, когда уже кто-нибудь нажмёт на «play». Эта честь предоставляется Айзеку — он чувствует, как пальцы предательски дрожат, но вечер идёт по сценарию. Дрейк устраивается у него на коленях, сосредоточенно жуя пиццу, чтобы уже на середине фильма уснуть, уткнувшись Айзеку в подмышку. Айзек сам ненадолго проваливается в дрёму и видит тошнотворно-белоснежный потолок палаты. Вернуться стоит немалых усилий — когда он вновь видит гостиную дома Рейес, Дрейка на руках уже нет — Эрика уносит его в спальню, — а Салли спит в кресле, свернувшись калачиком. Эрика лежит головой у него на коленях, а Малия растягивается на полу, время от времени приподнимаясь на локтях, чтобы хлебнуть пива. — Смотри-ка, Спящая красавица проснулась, — фыркает Эрика. — А я ещё даже не начала до тебя домогаться. — Могу притвориться мёртвым, если тебе так привычнее. Ему пиво не предлагают, но и из комнаты не прогоняют. Айзек теперь жалеет, что не делает всего возможного, чтобы прислушаться, чтобы запомнить. Но зато он как впервые ощущает запах Эрики, слышит тихий смех Малии, их шепотки и обмен шутками над всеми, в том числе и над ним, Айзеком. Он видит — и пытается забрать из этого видения всё, что оно может дать. В подробностях запоминает, каково быть обычным, хоть и на антидепрессантах. — Я хочу спросить, — говорит Айзек и до конца не верит, что ему действительно это удаётся. Язык во рту ворочается неохотно, зубы то и дело норовят его прикусить, чтобы не молол лишнего, но Айзеку всё-таки проговаривает каждый звук максимально чётко. — В чём дело? — легко интересуется Эрика, вытягивая леденцовые губы так, словно хочет его поцеловать или проклясть. — Ты ненавидишь меня? — Что за чушь? О чём ты? — удивляется она, и Айзек видит ухмылку, по которой скучает до скрежета зубов и боли где-то там, в подреберье. — Почему я должна тебя ненавидеть? — Потому что он убил тебя, — спокойно отвечает Малия, допивая бутылку. — Его мучает совесть. В холодильнике есть ещё? Она уходит, но Айзек этого не замечает. Он смотрит только на Эрику, которая переваривает услышанное. — Ты меня убил? — Да, Эрика… Мне так жаль. Айзек гладит её волосы, почти нарушая единственное между ними запретное, но девушка этого не чувствует — она бледнеет на глазах. И в этот момент Айзек замечает кровавый рассвет, растекавшийся по её футболке. — Ты убил меня… — Бескровные губы с запахом леденцов произносят это ещё раз, прежде чем окрашиваются в цвет его приговора. — Айзек… — Нет-нет, только не снова! Он зажимает рану, но теперь лезвие пронизывает и его — Айзек просыпается одним рывком, таким же болезненным, как и его существование после Эрики Рейес. Острое сожаление — на руках нет крови, нет ран, нет шрамов, которые могут хоть отчасти рассказать каждому, кто не спрашивает, что Айзек натворил. Он просыпается в тошнотворно-выбеленной жизни и не может решить, какая из реальностей предпочтительнее. Не то чтобы у него есть выбор, но, если бы был, Айзек точно не может определить, где существовать больнее — в мире, где Эрика Рейес раз за разом умирает на его руках, или в мире, где её больше нет, потому что он отнимает её жизнь собственными руками. У Айзека есть время всё обдумать — безумие пока отступает, потому что по его душу приходит иная богиня, его личная карательница, заставляющая жить, несмотря ни на что. Айзек возвращается в реальность, где у него есть Лидия Мартин — его утешение, его выторгованная судьба и его несбыточная мечта.