Жизнь тому назад

На руках Айзека наручники, но он больше не чувствует себя скованным. Пэрриш помогает выбраться из машины и говорит негромко, но внушительно: — Если что-то пойдёт не так, достанется не только мне, твои подруги тоже будут отвечать. Веди себя примерно. Наручники щёлкают и остаются в руках шерифа. Айзек кивает, чувствуя себя практически так же, как в день суда. Тогда он прощается с Лидией, как думает, навсегда, тогда он ставит крест на себе и своём существовании. Сегодня его ждёт слушание другого толка — ему предстоит получить оправдание той, кто уже никогда не сможет заговорить. Лидия и Малия ждут у дорожки, и Айзек делает над собой усилие, чтобы идти медленно, подчиняясь темпу Пэрриша. Тот хмурится и не снимает руки с кобуры, но эта нервозность не передаётся никому из них. Айзек позволяет Лидии уткнуться в его плечо, чувствует, как Малия касается его руки, и понимает, что они сейчас в коконе — на считанные секунды они отделяются от целого мира, чтобы прочувствовать близость душ. — Вы сделали невозможное. Спасибо вам. — К сожалению, это ненадолго, — шепчет Лидия, не желая от него отстраняться. — Тебе придётся вернуться в лечебницу. Они так и идут вперёд, втроём, словно склеенные, и призрак скорой разлуки для них и вовсе исчезает. — Да, знаю, — кивает Айзек. — Осталось немного. Всего год и восемь месяцев. И если меня сочтут здоровым… Мысль он не заканчивает. Никому из них не хочется загадывать, не хочется надеяться на будущее. Пока им достаточно настоящего — того, в котором им позволительно держаться за руки и шагать по протоптанной тропинке туда, где Айзеку вынесут последний в его жизни вердикт. С каждым шагом идти становится всё тяжелее. Айзек будто бы откатывается назад, в ту ночь, когда не может стоять на ногах, не может нормально вздохнуть, потому что каждый глоток воздуха пропитан болью Эрики Рейес. Но сейчас у него есть, на кого опереться, — Лидия и Малия не отстают ни на шаг, но когда до цели остаётся несколько метров, раздаётся голос Пэрриша: — Я подожду здесь. Будьте в зоне видимости. Он звучит твёрдо, даже сурово, но Малия оборачивается — и одним взглядом передаёт, как много для них значит эта встреча. Айзек хочет что-то сказать, но не может, его воспоминаниями придавливает к земле, и он не собирается сопротивляться. Встаёт на колени и касается пальцами белых лилий. — Привет, Эрика. Круг замыкается, только в этот раз у Айзека нет ни шанса прикоснуться к настоящей, живой и дышащей Эрике. Он шепчет — и до конца не понимает своих слов, втайне надеется, что кто-нибудь его остановит, попросит облачить бессвязный бред в правильную и нужную сейчас речь, но Лидия и Малия просто стоят рядом, не мешая ему, давая возможность отпустить — но не забыть. — Что он здесь делает? Зачем вы его сюда привели? Убийца! Малия легко перехватывает подростка, не давая тому наброситься, но Салли сильнее, чем кажется. Дрейк стоит рядом, не пытается ни приблизиться к Айзеку, ни развернуться и убежать. Он застывает, и Лидия неосознанно тянет к нему руку, но тот отпрыгивает, словно перепуганный оленёнок. — Нет, Малия! Отпусти его. Айзек даже не пытается встать — он смотрит только на Салли, чья ненависть может стереть любого с лица земли. Айзек действительно надеется на это, но не позволяет этим надеждам возобладать — теперь он сильнее, теперь он чувствует, что может вынести эту жизнь, потому что ему есть на кого положиться. Почувствовав, что больше никто его не сдерживает, Салли делает несколько шагов, но застывает на месте и выкрикивает: — Ты убил её! — Да… — Ты убийца! Удары сыплются на плечи, на голову Айзека, и тот только пригибается ближе к земле, потому что не хочет сопротивляться. Салли захлёбывается криком и слезами, которые жгут больно изнутри — Айзек это не понаслышке знает. Так продолжается, пока подросток вдруг не иссякает, и Айзек может обнять его, ощущая, как он ещё трепыхается, но уже больше плачет, чем пытается его покалечить. — Ты был её другом… Ты был моим другом! — Мне очень жаль, Салли… Очень жаль. Я не хотел, чтобы кто-то пострадал. Я тоже её любил… Прости меня. Айзек обнимает почти утихшего Салли, закрывает глаза и вымаливает у всех богов прощение за то, что отнял у братьев любимую сестру. Он не сразу понимает, что сбоку становится теплее — там прижимается Дрейк, всё ещё испуганный, но уже готовый быть рядом и принять миропорядок, установившийся в его непростой жизни. Айзек чувствует биение двух сердец, и почти слышит голос Эрики: — Эти балбесы — всё, что у меня есть. А она — всё, что было у них. И Айзек знает, что этот крест ему придётся нести до конца жизни, но отныне он хочет облегчить ношу тем, перед кем ему давным-давно нужно было покаяться. — Айзек, пора ехать. Голос шерифа раздаётся словно гром среди ясного неба. Айзек открывает глаза и видит побледневшую и нахмурившуюся Малию, видит слёзы на глазах Лидии и хочет продлить эту секунду на целую вечность. Девушки не без труда отлепляют от него Дрейка и Салли, который теперь утыкается Малии в живот, скрывая слёзы. Младший смотрит на Айзека внимательно, словно проверяет на прочность его помыслы, а потом машет рукой, уже не пытаясь убежать от Лидии, державшей его за плечи. — Спасибо, шериф, — говорит Айзек по пути к машине. — Мне было это нужно. Я должен был отпустить… — Да, они тоже так сказали, — кивает Пэрриш, оборачиваясь, и видит, как за ними следует Малия. Лидия остаётся рядом с братьями Рейес, которые на этот раз не собираются никуда убегать. Она провожает Айзека взглядом, и Пэрриш может только попытаться представить, каково ей отпускать его снова. Он надевает на Айзека наручники, садит в машину и тогда слышит голос Малии: — Спасибо. — Вы с Лидией были убедительны, — признаёт Пэрриш, прищуриваясь. — Я рад, что ничего не случилось. — Мы… Я вам обязана, шериф, — серьёзно говорит девушка, протягивая руку мужчине. — Зови меня Джордан, — отзывается он, позволяя себе дотронуться до Малии. В маленьком городе сложно не знать друг друга, но им это удаётся. Пэрриш думает, что это ужасное недоразумение, а Малия — что стоит дружить с шерифом, у которого такое доброе сердце. Им с Лидией теперь есть, что обсудить, а ещё — о ком заботиться. Айзек возвращается в лечебницу — у него есть год и восемь месяцев, чтобы окончательно примириться с самим собой.