Черным по белому

Мо Жаню очень нравился свет. Окна были его самой любимой частью помещений. В своем бездомном детстве он мог часами сидеть, опершись локтями на подоконник своей воображаемой детской, рассматривая плывущие в небе облака. На деле он просто смотрел на облака, но это не имело никакого значения, ведь он ощущал этот прекрасный ласковый свет. И он никак не мог понять, как может зашторенное и заставленное помещение называться уютным. Кладовкой? Возможно. Большущей кладовкой, но не комнатой. Ведь там даже в самый солнечный день царит полумрак и нужно разжигать искусственный свет. Император Тасянь-цзюнь проснулся от ломоты в теле в огромной, задрапированной алым и золотым спальне, заставленной множеством драгоценных вещей, заваленной мехами берлоге. Единственным светлым пятном в ней был Чу Ваньнин, но в этом свете не было тепла. Его тело было холодным. Тасянь-цзюнь не открывает глаз. Он попытался осознать значение своих ощущений, малодушно боясь повернуть голову в сторону. Перед глазами настойчиво замелькали картинки. Сначала он рассматривал их спокойно, как рассматривают проносящиеся пейзажи под ногами стоящего на мече… началось все со искаженного болью лица Ваньнина, а потом назад, картинка за картинкой, все, что он помнил о нем, весь тот леденящий кошмар, что был с ним связан. Кошмар? Император чувствовал себя беспомощным, прикованным к своему месту в этом скверном театре, он не мог смириться с неизбежной бессмысленностью спектакля, с правилами жанра. А потом все замерло. Посреди пика Сышэн, подняв плечи, стоит мальчик, он, — Мо Жань, и крепко сжимает в руках зонт. Ну, иди к ребятам, поиграй… — подает ему знаки дядя, проходя мимо. Но зонт очень туго раскрывается и это сильно беспокоит малыша. На зонту вышита цветущая ветвь бегонии и изящная вязь иероглифов «Цвету подобно». — Ну, Мо Жань, давай, что же ты не играешь, — говорит дядя и снисходительно улыбается. Мальчик стоит неподвижно, крепче сжимая зонт. Вдалеке мельтешит ребятня, но небо заволокли грозовые тучи. Быть дождю. Что-то темное промелькнуло над головой, кажется, пролетела птица, но тень тут же исчезает. Ребенок не обращает внимание ни на что и ждет того, кем заняты все его мысли. Ведь вдруг действительно начнётся дождь и промочит белоснежные одеяния Учителя? А вдруг он простудится и будет болеть? Учитель такой уязвимый! И вот первые капли июньского ливня срываются вниз, а навстречу Мо Жаню из-за поворота тропинки выходит Чу Ваньнин. Тасянь-цзюнь совершенно отчетливо видит, как кто-то из темноты невидимой рукой поджигает эту живую картинку. Лицо Ваньнина желтеет, постепенно исчезает, вот еще остался лишь изящный колышущийся подол его одежд, но исчезает и он, остается только зонт, теперь почему-то огромный, вышитые цветы наполняются огнем, вспыхивают и тоже исчезают, все превращается в серые, тонкие слои пепла. И лишь вязь иероглифов остается по-прежнему четкой. Цвету подобно. Император, холодея от ужаса, все же открывает глаза, чтобы увидеть мир, в котором его ненависть мертва, раздавленная им, словно перезревший сладкий плод. За миг он вспомнил, где он и кто он. Вспомнил все. Увиденное стало подобно грому среди ясного неба. Ему вдруг стало отчаянно недоставать воздуха. Сердце отчаянно сжалось, а в ушах возник невообразимый шум. Он ошибся. Ну да, ошибся, он явно не прав. Разве можно что-то понять мгновенно после такой безумной ночи, прерывающейся приступами полного затмения? Холодная тварь, он просто спит, Ваньнин напугал его своей молочной белизной на фоне багряных простыней. Тварь! Он нервно бьет его по лицу наотмашь, но не происходит ничего. Голова лишь слегка повернулась, скованная первыми признаками трупного окоченения, а губы остались такими же синими. Тасянь-цзюнь попеременно смотрел то на свою ладонь, то на Ваньнина. Тот глядел из-под распухших, ставших почти прозрачными, век. Глаза под ними были обнаженными, огромными и полными ужаса. Ужаса, выползающего из самых недр существа, похожего на каких-то земляных червей, без глаз и сострадания, склизких и холодных. Он действительно мертв! За окном лоснилось светом по-летнему яркое солнце, в другой части мира царила полночь. Но это ничего не означало. Император не испытывал никаких эмоций. Он долго глядел на лицо Ваньнина, затем взгляд его скользил по изгибам такого необходимого тела. Потом, будто бы задвинув тяжелый занавес, погасил у себя в голове весь свет и зарылся лицом в рассатаный шелк волос Ваньнина, погружая сердце в новую тьму. Она оказалась на удивление плоской.