Черным по белому

Бездонны ночи безумца, ибо в них чаяния незаметно растворяют время, что тает словно брошенный в слишком крепкий чай кусочек сахара. И сладко, да вся горечь мира оседает в послевкусие. Настолько густая, что иные обмакивают в неё кисти и пишут письма в прошлое, похожие на отпечатки ног на прошлогоднем снегу. Ночь, разговоры с тем, кто не слышит, сладко близкий и так горько далёкий, и надежды, что все же выйдет достучаться в своей ярости, сказать о подлости. Дышать в этом мире, где воздух стал отравлен ртутью, застилающей взгляд и разъедающей грудную клетку изнутри. — Я ненавижу тебя, — он терся щекой о холодную скулу, приподняв лежащего, тщетно пытаясь согреть в объятьях. — Посмотри на меня, — шептал Тасянь-цзюнь, пламенеющий и голодный. Все владения перевернуты вверх дном и не осталось и уголка, где не побывали бы посланники Потемневшего Бога в поисках повторений. Спрашивая себя вновь и вновь, что так гложет, что заставляет возвращаться к нему, что питает огонь, Император разворачивал все новые обертки в поисках ответа. Но все обертки оставались фальшивыми, все падали к ногам, жалко умоляли о пощаде, умирая. Шидзунь так же стоял на коленях, но никогда не был жалок. Фальшивки. Нашлись похожие, но второго такого не было. Он приволакивал их в свое логово и бросал у изножья постели Чу Ваньнина, срывал с них одежду, сравнивая, заставляя их смотреть на недостижимый идеал и сожалеть, что родились на этот свет лишь дурными копиями без смысла. И все они были, как один, стройные, длинноногие, с густой копной волос, черных и блестящих, как воронье крыло. Но все это было не то. И вот, наконец, он нашел того, чьё сходство было зеркальным отражением его Ненависти. Не веря своим глазам, он спустился со ступеней своего трона, чтобы прикоснуться. Те же губы, тот же разлет бровей. Его Чу Ваньнин вырывался из рук стражи, избитый, но непокоренный. Император оскалился, и впервые за долгое время по венам его потекла горячая кровь, а ртуть больше не отравляла дыхание. Зависть и какая-то непонятная потаенная злоба шевельнулись в глубинах его сознания. Словно алчный дракон выпустил струю клубящегося дыма, шевельнувшись во сне, и одно это движение заставило его возненавидеть лежащего в его спальне. Ненавидеть и желать обладания им. Император хотел обладать всем этим вновь. Обладать и ревностно охранять свое сокровище от чужих посягательств так чутко и самозабвенно, будто он — истинный владелец жизни и улыбки Учителя. Не быть ему больше вором, смотрящим на подделку. Он потянулся рукой, схватить эту непокорную бурю за подбородок и заглянуть в глаза, купаясь в плещущейся там дикой ярости. Глаза? Тасянь-цзюнь поспешно отвел взгляд, подспудно опасаясь, что чары рассеяться, и он вновь останется тонуть в безбрежном океане отчаяния на обезлюдевшей земле, наполненной тысячами взглядов. Его обжигала мысль о том, что он не найдет в ощерившимся перед ним теле то, что делает пустое полным, нечто, что он никак не в состоянии постигнуть. Рука в железной перчатке схватила захрипевшую плоть за горло, поднимая и заставляя стражу отступить. Все знали значение его широкой улыбки, никто не хотел оказаться в поле зрения. Опавшие листья похожи на конфетти, листья на деревьях — на бумажные гирлянды на арках. Прошло беспечное, изнеженное лаской солнца лето, то лето, в котором Чу Ваньнин танцевал перед тем, как умереть. Но новая хозяйка, зима, еще не отдала приказ своим верным слугам-вьюгам прибрать владения в соответствии со своим вкусом. Ничего кричащего, ничего вызывающего. Строгая графика форм, лаконичность цветовых решений. Новая владычица предпочитает элегантность экстравагантности. Император ненавидит зиму, она похожа на Чу Ваньнина. Зима смеется над ним, посыпая его голову белым снегом, пока он идет в свое логово, идет к тому, кто своей смертью зачеркнул его жизнь, неся на плече жизнь новую. А тот не унимался, кровоточил и шипел. Тасянь-цзюнь держал его крепло и ласково поглаживал по бедру другой рукой, наслаждаясь жизнью, движением, так искренне радуясь, что нашел, наконец нашел то, что потерял. Но снежинки кружились вокруг него, затевая хороводы, такие же чертовы хороводы, в каких кружились люди в тот день, когда умер Чу Ваньнин. Снежинки над ним издевались, перемигивались бликами, — смотрите, смотрите, подделка! Император аккуратно опустил добычу у изножья кровати, на которой лежал Чу Ваньнин: — Я ненавижу тебя, — он терся щекой о холодную скулу, приподняв лежащего, тщетно пытаясь согреть в объятьях. — Посмотри на меня, посмотри на нас, — шептал Тасянь-цзюнь, пламенеющий и голодный.