Талисман

***

Люди болтают. Так было, есть и будет всегда. Этот процесс невозможно остановить никакими средствами. Служанка и хозяин дома — отличная тема для обсуждения за ланчем, не так ли? Многие знали, что у нас более тесные отношения, чем кажется на самом деле. Мы скрывались с Томом, это было в порядке вещей. Лучше гонять по дому сплетни, чем явные факты. Чтобы новых тем для обсуждения в Эрроу-Хаус не прибавилось, я всегда ждала полуночи, когда никто по поместью уже не ходил. Только тогда, под покровом ночи и тусклым светом настенных бра, я выходила в свое маленькое путешествие и шла туда, где меня всегда ждал Томас. Я знала каждую прохудившуюся половицу, каждую трещинку на стенах и знала, до какого момента нужно открыть дверь, чтобы она, в итоге, не разразилась надрывистым скрипом на весь дом. Как бы я не отговаривалась от него утром или днем, если я понимала, что действительно нужна ему — я приходила. А если уж совсем на чистоту — я приходила к нему всегда. И этот раз не стал исключением. Стараясь не шуметь, я плотно закрыла дверь спальни Тома и обернулась через плечо: сегодня я пришла позже, чем обычно, и мне подумалось, что Шелби может уже спать. Глубокие ледяные океаны смотрели на меня в упор и я слегка улыбнулась — не спит. Одинокий ночник располагался ровно над изголовьем постели; теплый свет мягко падал на тело Шелби, слегка открывая завесу тайн мужского тела. Томас курил, как и всегда, как и каждый божий день, час, минуту или секунду, его взгляд был устремлен ровно на меня, грудная клетка неспеша вздымалась и падала, разукрашенная чернилами войны, свободная от сигареты рука покоилась на плоском животе. В атмосфере комнаты теперь царило некое умиротворение — и это было чуть ли не единственное место в доме, где Шелби мог расслабиться. — Ты такая красивая в свете одного ночника, — прошептал цыган и я снова улыбнулась, на цыпочках крадясь к его кровати. — Привет, — прошептала я, стоя около него и вынимая из его шершавой ладони тлеющий окурок, по привычке туша его в хрустальной пепельнице. Том подтянулся на локтях повыше к изголовью и протянул ко мне руки, словно маленький мальчишка. Я перекинула ногу через его бедра и села сверху, опираясь о теплую грудь своими холодными ладонями. — Как дела? — все также же шепотом поинтересовалась я. — Сейчас хорошо, — он держал мои ладони в своих, пытаясь их согреть. — Ты же пришла, значит хорошо. Руки Шелби скользнули на мою талию, а я опустила локти на его грудь, сокращая между нашими лицами расстояние. Мужские ладони лениво поглаживали изгибы моей фигуры, пальцы изредка скользили под мою ночную рубаху, оглаживая доступные им участки тела, а я все металась взглядом, смотря то в один, то в другой глаз Тома, ища там что-то необычное. Его ресницы изредка подрагивали, волосы небрежно свалились на лоб, а брови были задумчиво нахмурены. — Я скучал, — тихо, но уже в голос произнес он, касаясь губами мочки моего уха. — Мы видимся каждый день, — я попыталась убрать голову, потому что это было щекотно, но широкая ладонь Шелби мягко легла на мой затылок, не давая двинуться ни на дюйм. Я тихо засмеялась и его хватка ослабла. — Томми, щекотно. — Мне хочется, чтобы ты была тут каждый вечер, — цыган заправил мешающую прядку моих коротких волос за ухо, нежно поглаживая кожу щеки большим пальцем. — Расскажи мне, что ты видел сегодня? — я не стала комментировать желание Шелби и перевела тему. Нет, мы не трахались с Томасом. Мы разговаривали. «— Кто б знал, что мы не спим, а просто разговариваем — сказали бы, что я тронулся головой, — любил шутить Шелби. — Но ты и так тронулся головой, Том, — дразнила я его. — Так что все в порядке, не переживай. Люди поймут тебя.» Я приходила к нему под покровом ночи, чтобы поговорить — ведь именно этого и хотел Том. Просто поговорить: он рассказывал, кого он видел, чем занимался, сколько пуль выпустил и сколько раз напомнил Артуру перестать агрессировать без повода. А потом он спрашивал, как проходил мой день и я делилась с ним разными подробностями. Только в моих рассказах не было перестрелок или рукопашных боев. Я рассказывала Томасу про детей, слухи в доме и кто с кем спит. Сегодня я пришла с особым интересом, которого звали Альфред Соломонс. Мне хотелось, чтобы Томас рассказал мне хоть что-то, чтобы я перестала гонять надоедливые мысли в своей голове. Время близилось к рассвету. Мы с Томасом лежали на его просторной кровати «валетом». Он мягко поглаживал мою ногу и снова курил. — Расскажи мне про еврея, — попросила я, когда все основные темы этой ночи были уже исчерпаны. — Что конкретно ты хочешь узнать? — Томас даже поднял голову, удивленно взглянув на меня. — Все, что знаешь. Или все, что можешь рассказать, — я сделала особый упор на слово «можешь». — Он показался мне до жути непонятным. — Он и есть такой, — Шелби сделал глубокую затяжку и опустился на подушку. — Он непонятный. Ты подобрала правильное слово. Я не стала больше ничего говорить, дабы не уходить от интересующего меня вопроса, но Том по-прежнему молчал. Я надеялась, что он просто выбирает ту информацию, которую мне знать точно можно и поэтому молчит, а не потому, что он просто уснул. Ожидая, пока Томми выдавит из себя хоть слово или просто закроет эту тему, я вновь вспомнила еврея: причудливая фетровая шляпа, бросающая тень на все его лицо, свинцово-серый тяжелый взгляд слегка грустных глаз, густая рыжеватая борода, которая, по моему мнению, добавляла ему некого ребячества в образ, но точно никак не устрашения, забавные повадки, которые, скорей всего, только отвлекали от настоящей сущности Алфи, массивная мужская фигура, которая отличалась от привычной мне фигуры Шелби, татуировка короны между большим и указательным пальцем левой руки и толстоватая деревянная трость, которой он наделал вмятин в поместье на полу. «У него ишиас? Деревяшка вместо ноги? Зачем ему трость? Ему лет 40, не больше…» — Мистер Алфи Соломонс — глава еврейской банды и такого же общества в Кэмден Тауне, Лондон, — наконец заговорил Томас, вырывая меня из размышлений. — Прикрывается пекарней, под которой находится его винокурня. Там он производит ром, который отправляется на поставку в разные уголки мира. Он был во Франции, вернулся в звании капитана. «Значит, все мы были во Франции…» — подумала я и грустно улыбнулась. — Разговоры с ним — это сраная головоломка, — все продолжал Том. — Он может меня предать меня, но хер я об этом узнаю, пока не сяду в лужу, — Шелби вдруг затих. — Он странный, Пэм, но он мой друг. — Алфи Соломонс — сраная загадка? — уточнила я. — Да, Пэм, — засмеялся Томас, — все верно. Алфи Соломонс — сраная загадка, — повторил за мной мужчина, докуривая. Я укладывала в своей голове каждое произнесенное Томом слово, осознавая, что это лишь малая часть информации о мистере Соломонсе. Мне казалось, я собираю досье на каждого, кого я когда-либо видела или знала. Эти странные пережитки прошлого иногда помогали, но, в основном, внутри меня было слишком много сведений, которые не хотели забываться ни при каких обстоятельствах, сколько бы я не пыталась. — У меня внутри странное предчувствие, Том, — я все же решила предупредить Шелби о своих догадках. — Он хочет забрать у тебя что-то. Я это чувствую, хотя могу и ошибаться. — Занятно, — Шелби лег рядом со мной на подушки, укладывая свою голову мне на плечо. — Он сегодня спросил, что для меня представляет ценность в этом доме. Я вдруг поняла, что этого я не слышала, когда сидела под дверью, а, следовательно, эту часть разговора я упустила и потому мое любопытство возросло до потолка. — И что ты ответил? — Дети, — так наивно ответил цыган, — дети и ты, Пэм, — Томас улыбнулся. — Только я ему об этом не сказал. — Ты уж извини за резкость, но ему дети нахер не сдались, — парировала я и была права, оттого Шелби и ухмыльнулся. — У него и своих-то нет, а чужие… Мы замолчали, я решила не продолжать тему, дабы не вызвать излишних подозрений. Каждый думал о своем, но тишина не давила: она была абсолютно обычной или, может быть, обыденной, при этом совершенно не скучной или не неудобной. Рядом с Томасом мне было приятно и молчать, и разговаривать, и спорить, и что-то обсуждать. Я была у него «на особом счету», где-то наравне с детьми. Я всегда ценила это. — Как тебя зовут? — Том все никак не мог успокоиться, снова начиная избитую тему. — Меня зовут Памела Торнтон. Я родом из Портсли, Бирмингем. Родителей убили на войне в 1916 году, младших убили… — Я уже слышал это, Пэм, — Шелби прервал меня, мягко обнимая за талию, показывая, что ему можно доверять. — Назови свое настоящее имя. Я смотрела в полоток, на котором уже стали появляться нежно-розовые полосы рассвета, и уже готова была сдаться, как внутри меня снова что-то больно екнуло и я думать об этом бросила. Так много раз цыган просил меня об этом… Но я трезво смотрела на ситуацию: страх за свою жизнь был больше, чем любовь к Томасу, поэтому я вновь цепляла на себя одну и ту же маску глупого непонимания. И каждый раз одно и тоже… Я знала, что Шелби что-то знает обо мне, но это была такая ничтожная капля из общего потока информации, что я понимала, что все-таки нахожусь в относительной безопасности. Я убрала голову мужчины со своего плеча и уже собиралась было вставать и уходить, но Том остановил меня, крепко вцепившись сильными пальцами в мою талию. Я повернулась и его молчаливый молящий взгляд заставил меня все-таки остаться. Я поднялась на кровати и подтянула ноги под себя. Голубые глаза пристально изучали меня, пытаясь вывести на чистую воду. Шелби закурил и я очутилась в облаке первой затяжки выдыхаемого им дыма. Я глубоко вдохнула. — Если ты не прекратишь спрашивать эту чушь, я больше не буду приходить к тебе, ясно? — строго и однотонно произнесла я. — Тон мамочки тебе очень идет, — забавлялся Томас, оставляя очередную неудачную попытку. — Перестань об этом спрашивать, — попросила я. Еще раз вздохнув, я опустилась на подушки и закрыла глаза. Рядом ворочался теплый Том, туша недокуренную сигарету и выдыхая куда-то в бок. Он просунул руку под меня, обнимая, укладывая голову мне на грудь. Я положила свою руку ему за спину, перебирая пальцами слегка жестковатые сбившиеся волосы цыгана. — Когда ты со мной, я не вижу кошмаров, — тихо сказал Томас. Нежные мазки розово-лилового рассвета пробирались через плотные ночные шторы, располагаясь на потолке, ложась, словно масло на холст. Первые лучи теплого солнца, выбравшегося впервые за многие недели, медленно двигались по стенам, освещая комнату приятным светом. Небольшая тень легла на нас с Шелби и я опустила свой взгляд: его ресницы дрожали, на носу проступали едва видимые веснушки, губы были расположены в легкой улыбке. Он был добрым и мягким — я видела это по его лицу в данный момент. — Я знаю, — я поцеловала Томми в лоб, приглаживая непослушные волосы, — спи.