***
Было принято быстрое и максимально простое решение — ни с кем не прощаться и никому ничего не объяснять. Просто уехать утром вместе с евреями, когда темные снеговые тучи все еще низко плыли над Эрроу-Хаус, не пропуская солнечный свет. Люди приходят и уходят, я уже упоминала об этом. На остальных мне было почти плевать, а вот бросить детей без объяснений я не могла. Пока мужчины остались внизу, обсуждая еще что-то более неразумное, я собирала свои личные вещи в тяжелый клетчатый чемодан, который украла в 1919 году на железнодорожной станции в Лондоне у какой-то беспечной, но очень обеспеченной дамочки. Одежды у меня было мало, поэтому в чемодан можно было бы еще посадить огромного кота и место все равно бы еще осталось. Я решила, что стоит сделать перевязку здесь, в Смолл Хите, потому что до Лондона мы будем добираться долго. Моя нога начала заживать и почти перестала гноиться, однако бросить все на самотек мне не хотелось, точно также, как и не хотелось лишаться ноги из-за собственного легкомыслия. На эту же ногу я плотнее затянула свою портупею со своим трофеем, который однажды окажется в шее Соломонса, когда моя миссия будет окончена. А после этот же нож я воткну в грудь Шелби. После небольшой процедуры я быстро сбегала в спальню Томаса, где увидела напрочь пьяную Лиззи с бутылкой в руке. Она спала на боку, свернувшись калачиком на просторной холодной постели, потому что камин никто вчера не протопил, ее одеяло валялось рядом с кроватью, а рядом не лежал ее теплый муж. Женщина крепко прижимала бутылку виски к себе, как будто это единственное, что у нее осталось в этом сложном мире. Я аккуратно выдернула алкоголь из ее худых пальцев и накрыла. Какой-то странный порыв заставил меня убрать ее черные волнистые локоны с ее лица. Грустное и неспокойное выражение лица, размазанная слезами тушь около глаз и экстремальная, явно нездоровая худоба — мне впервые стало ее жаль. Выудив свой дневник из-под кровати Шелби, я вернулась к себе и плотно закрыла дверь. Много раз Томас ловил меня с записями и пытался в них заглянуть, чтобы узнать, о чем я пишу. А потом еще множество раз пытался найти его у меня в комнате и по всему дому. Однако, все было донельзя банально. Я взяла лист, карандаш и села около подоконника, раздумывая, что же написать детям. Душа разрывалась на части, не хотелось сделать больно маленьким ангелам. Но по-другому, увы, не получалось. Просидев минут пятнадцать, таращась в одну точку и даже не моргая, я не придумала ничего лучше, чем написать, что я люблю их и всегда буду рядом, буду помнить о них. Крупная капля сорвалась с моих ресниц и угодила точно чуть ниже текста. Я быстро вытерла ее и написала на том месте свое имя. — Отдашь Чарли и Руби, — я сунула сложенный пополам лист в руки Томми. Мы стояли перед входом в поместье. Холодный декабрьский ветер бесцеремонно забирался под мое старенькое пальто. Я старалась не плакать. — Что это? — недоумевающе поинтересовался мужчина, задумчиво нахмурив брови и уже собираясь раскрыть бумагу. — Не твое дело, — прервала его я, резко положив руку на бумагу. — Это для них. Томас как будто понимающе кивнул и сунул лист в карман брюк. Естественно, он прочитает содержимое этого листа, как только скроется в своем кабинете. Потом безжизненно глянет на все вокруг, нальет себе виски, закурит. И после всей этой непонятной церемонии отдаст мое послание своим детям. Или не отдаст. — Ну же, давайте там быстрее, а, — Соломонс опирался на машину, поглядывая то на карманные часы, то на снеговые тучи над головой. — Пока, Томми, — сухо попрощалась я, не поднимая глаз, потому что знала — один взгляд и я разревусь. Цыган безмолвно обнял меня. Я гулко выдохнула и подняла взгляд на высокие окна второго этажа. На меня смотрели две пары детских глаз, которые недоумевали, что прямо сейчас происходит около фонтана перед домом. Это было последней каплей. Я помахала им рукой, грубо оттолкнула Томаса и юркнула в машину мимо еврея. — Если можно, нужно уезжать прямо сейчас, — я смело попросила Алфи. Лишь утвердительно кивнув головой и хмыкнув, мужчина забрался в машину и отдал приказ своему водителю Исайе, что можно уже наконец жать на газ. Где-то в области груди у меня зияла огромная дыра. Комом в горле стояли слезы, болела голова. Пейзаж за окном совершенно не радовал, да еще и нагонял большей тоски. В машине все молчали: Исайя внимательно следил за дорогой, Олли на переднем сиденье перебирал какие-то документы, Алфи смотрел в окно со своей стороны. Его взгляд был задумчивым, а грубые пальцы монотонно отбивали какой-то ритм по деревянной ручке трости. Однотонная картина за окном — лес, дорога, один указатель. Меня клонило в сон. Я подумала, что мне стоит спросить разрешения, чтобы немного подремать, но после решила, что если меня убьют, а я буду во сне — это будет в сто раз приятней, чем оказаться за тысячи километров от дома с сумасшедшим безжалостным евреем. Я расшнуровала ботинки, надела теплые носки, которые положила с собой в карман пальто на всякий случай. Из второго кармана достала беленький платочек и спрятала его в рукав кофты. Сняла пальто, скрутив его в толстый рулончик и положила себе под голову. Подтянув ноги под себя и сильнее укутываясь в теплую кофту, я словила на себе удивленный взгляд Альфреда. — Что? — уточнила я. — Ты спать тут собралась, так да? — его тон был таким же, как и выражение лица. — Что не так? Соломонс ничего не ответил, вновь разглядывая природу за окном, бурча себе под нос на иврите. Я прекрасно понимала его и знала, что он назвал меня ненормальной. Вступать в демагогию с мужчиной мне не хотелось, а потому я просто закрыла глаза и постаралась подумать о хорошем. О плохом подумаю, когда окажусь в конечной точке данной поездки. Слезы покатились из глаз сами собой. Я уже не могла сдерживать этот бурный поток, а потому подложила руку под голову, вытянула краешек платка из рукава и собирала соленые капли, бесшумно страдая. — Ну хватит уже, ага, — произнес Альфред минут через двадцать, когда я шмыгнула носом, поворачиваясь ко мне корпусом. Он протянул мне свой платок, чуть чумазый и сильно пахнущий дрожжами и алкоголем. Я благодарно кивнула и приняла его, потому что мой платочек был уже полностью намокшим. Прочистив нос и собрав последние слезы, совершенно выбившись из сил, я все-таки уснула в холодном салоне автомобиля, где очень сильно пахло ромом.***
Я проснулась от сильного запаха алкоголя где-то очень близко ко мне. Не желая покидать Царство Морфея, не открывая глаз, я старалась отыскать в закоулках памяти сон, который только что прервался на самом интересном моменте. Когда все попытки оказались безуспешными, я все же открыла глаза и по-прежнему находилась в салоне автомобиля. Я была укрыта мужским пальто, а в левой руке сжимала чумазый платок Алфи. Я глянула в окно и на улице уже было темно. Я увидела краем глаза красивый дом, выполненный в каких-то бело-кремовых оттенках, который сейчас освещался множеством уличных фонарей. Приподнявшись на одной руке, я хотела получше рассмотреть место, где сейчас находилась, но меня отвлек мужской голос и я испугалась. — Проснулась наконец, — повернулся ко мне водитель Соломонса. — Давай, спящая красавица, поскорее тут! Он весело усмехнулся и вышел из машины, закуривая. Немного выбитая из привычной мне колеи событий, я наспех надела ботинки и накинула на плечи свое пальто. То, чьим была укрыта, я протянула Исайе, когда вышла из автомобиля. — Спасибо, — я протянула ему одежду. — Алфи отдашь, — быстро ответил он, — а теперь пошли уже, холодно. Едва поспевая за широкими шагами мужчины, я старалась быстрее перебирать ногами, чтобы не отставать. А еще я все оглядывалась по сторонам, стараясь запомнить хоть что-то и понять, что происходит и где я сейчас нахожусь. На пороге нас встретила пожилая женщина. Ее внешность была очень приятной, а глаза — добрыми. Она, вероятней всего, не заметила меня из-за широкой спины водителя. — Шалом, миссис Кац! — весело поприветствовал ее Исайя. — Шалом, мой мальчик, — она широко улыбнулась и крепко обняла рослого мужчину. — Надолго сюда? Исайя проигнорировал ее вопрос и перешел сразу к делу, сделав шаг в сторону. Карие глаза женщины округлились и на лице проступила еще более счастливая улыбка. Я переложила пальто Алфи на левую руку и подошла ближе. — Здравствуйте, — мой голос прозвучал как-то не смело. — Меня зовут Памела. Я протянула ей руку для знакомства, но она не пожала ее, пристально разглядывая меня с детским восторгом в глазах. Мне уже стало даже как-то неудобно и я забрала свою руку обратно, после чего миссис Кац обняла меня, как родную, слегка поглаживая по спине. — Моя девочка, наконец-таки, — прошептала она мне на ухо. — Кхм… — прервал наши объятия Исайя, напоминая о своем присутствии здесь. — Миссис Кац, Алфи просил, чтобы Вы показали девочке ее комнату и то, где она может находиться. — Иди уже, — как-то недовольно произнесла она. — Без тебя все знаю. Исайя как-то смазано попрощался и исчез в широком дверном проеме, плотно прикрывая за собою дверь, за которой вольно гулял зимний ветер, норовя протиснуться в теплые покои. — Куда я могу повесить пальто мистера Соломонса? — уточнила я. — Я сама, я все сама, — она живо схватила тяжелое мужское пальто и лихо нашла ему место на одной из вешалок в большом деревянном шкафу, а потом еще и с меня пальто стянула, тоже находя ему местечко в просторном шкафу. — Идем, моя девочка, давай же. Она взяла меня под руку и повела на второй этаж по красивой деревянной лестнице цвета монастырского дуба. Пока мы поднимались, я заметила, что многое в этом доме было деревянным, что так радовало меня и уносило в далекое детство, пахнущее деревом, тейглахом* и запахом от кофты моей мамы. Миссис Кац, совсем недолго блуждая по коридорам, привела меня к двери моей комнаты. Она достала из маленького кармана своего передника темный ключ, которым открыла тяжелую дубовую дверь, и отдала его мне. Мы зашли внутрь, она все рассказывала мне что-то без умолку и я поняла, что мы подружимся. Она все щебетала и кружила вдоль стен, показывая куда-то руками, а совсем ее не слушала, теперь сама с восторгом наблюдая за ней. Ей было чуть за шестьдесят, но возраст ничуть не портил ее. У нее были очень густые темно-каштановые волосы с небольшой сединой у висков, собранные в тугой пучок на затылке, большие добрые карие глаза обрамляли едва заметные морщинки. Природа наградила миссис Кац очень изящными длинными пальцами, ее упитанная фигура прекрасно подчеркивала ее происхождение. — Миссис Кац, — обратилась я к женщине. — Песса, — перебила она меня, — зови меня так. Я же-таки всего лишь служанка. — Хорошо, Песса, — я улыбнулась, — скажите мне пожалуйста, где я нахожусь? — Ты-таки не здорова, дитя мое? — она нежно дотронулась до моего лба и обеспокоенно заглянула в глаза. — Ну как же, где? Это дом Алфи! Ты-таки не знала, куда ты едешь? Я присела на кресло в углу комнаты и глубоко вздохнула, вообще ничего не понимая. Но домохозяйка решила еще больше запутать меня, задав один очень простой вопрос. — Ты-таки не избранница Альфреда? Мои глаза округлились, если не стали как блюдца. Я медленно и отрицательно помахала головой, вытаращившись на нее. — Ох, таки жаль, дитя мое! — как ни в чем не бывало воскликнула Песса. — Этот слишком умный мужчина-таки не может найти себе наконец подходящую партию! Я сидела в удобном кресле бежевого цвета и все еще не понимала, что вокруг меня происходит. «Может, это все еще продолжение моего сна?» Я ущипнула себя за руку, но миссис Кац все еще стояла передо мной, протягивая мне ладонь. Я взялась за нее и повиновалась женщине, инстинктивно чувствуя, что она не причинит мне зла. Она отвела меня в уборную, показала еще раз, где и что находится на втором этаже. — Отдыхай, девочка моя, — она погладила меня по голове, усаживая на кровать. — Тебя ждет завтрашний день. Говорят, что он будет-таки лучше, чем этот. — Спасибо, — я положила голову ей на плечо, — спасибо. Песса вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Я решила немного осмотреться. Моя комната в доме Соломонса была чуть больше той, в которой я обитала в поместье Шелби. И, безусловно, здесь и оформлено все было по-другому: вокруг все было в светлых тонах, много окон, естественного света, много дерева и какого-то домашнего уюта. Я разложила свои немногочисленные вещи по местам. Я сняла свои ботинки и слегка пошевелила больной ногой — к вечеру стало намного хуже. Приняв ванну, я слегка распарила рану и, скрепя зубами, старалась аккуратно вытащить весь гной. После неспеша доковыляла до своей комнаты, снова заложила травяную мазь и в три слоя замотала ногу бинтом, чтобы не вымазать идеально белое постельное. Я глянула на часы, которые висели ровно перед кроватью — половина первого. В коридоре тускло горели маленькие светильники, в сон не клонило. Я решила записать в дневнике, как Томас легко совершил довольную странную сделку с евреем. После того, как я отображу свои мысли на бумаге, как будто бы начинаю понимать смысл тех или иных вещей или поступков. Я перетащила кресло ближе к окну, надела кофту и достала дневник. Плотные сероватые листы и пошарпанная темно-коричневая обложка — это все, что у меня осталось от папы. А теплая вязаная кофта темно-синего цвета — это все, что у меня осталось от мамы. Кончиком языка я смочила кончик карандаша и уже принялась писать, как в дверь постучали. Это был Алфи. — Как тебе тут? — он остался стоять в дверном проеме, как-то неуклюже обводя рукой комнату. Он был будто немного смущен или сбит с толку. А может все вместе. Мне даже показалось, что он начал слабо улыбаться. — Все нормально, мистер Соломонс, — я слегка улыбнулась, взглянув на еврея. — Это Ваш дом? — У-гу, — он слегка затянул первую гласную, осматривая меня. Я все также сидела с карандашом в руке, на подтянутых под себя коленях лежал мой дневник. Соломонс почему-то молчал, но и уходить не собирался, блуждая по мне глазами. — Миссис Кац очень замечательная женщина, — я решила скрасить эту странную тишину. — Мы с ней подружимся. Мужчина ничего не ответил на это и лишь по-доброму ухмыльнулся, смешно передергивая усами над верхней губой. Он был весь каким-то растрепанным, но почти домашним. Он открыл рот, чтобы сказать что-то важное — это было видно по его сосредоточенному взгляду, но вместо этого произнес: — Доброй ночи, Памела.