BTS — UGH!
Уголёк с треском разгорелся вновь
Проглоти его, пока не полыхнёт.
Без сомнений, будет вынос в одни ворота,
Сегодняшний игрок входит в игру с кучей нарушений.
Future. Date unknown.
[Будущее. Дата неизвестна.]
— Прости, но ты была зависимостью. И я хочу, чтобы ты осталась ей. Наверное, так думает каждый зависимый. Но наркотики никогда не скажут Клаусу: «Я тоже».Present. Sunday, December 24th, 2026. Christmas Eve.
[Настоящее. Воскресенье 24 декабря 2026 г. Рождественский вечер.]
Харгривзы все аки бомба. Файв молчит уже час, смотря на девушку, которая разговаривает с Харгривзами. Те, же делают это с осторожностью, будто бомбу обезвреживают. Потому что это бардак. Синоним Рыженькой. А в тихом омуте водятся твари со взрывчаткой. Файв кого угодно из чертей мог вырастить за время «опекунства». У Харгривзов вопросики, но выгнать они их не могут — старший впустил. И теперь она поглядывает на Файв глазами бушующего глубокого серого океана, будто она всё ещё влюблена так сильно и безумно; как героиновый торчок смотрит на мир после дозы. Улыбается своими дынными с алыми жилками, чёрт бы их побрал, живыми губами, будто он травит нереальные шутки. Но Файв молча, изучающе смотрит, непонимающе и, кажется, сейчас сорвётся. Сорвётся на крик, на плач, на апокалипсис — непонятно. Все чувства у него в груди бурлят, и он не знает с чего начать и вообще начинать ли. Он не испытывал всего и сразу раньше. Апатию, как дамбу, прорывает, она океан сдерживала, оказывается. Нога трясётся, землетрясение призывает, не иначе. Вектор его инерции ещё не определён, но уже смещён куда-то от центра масс. Только, что упадёт первым? Файв или мир? Кажется, мир он уронит нарочно. Да он вообще его на одном месте вертел. Как тигр в клетке, чувствует себя на одноколёсном велосипеде. В цирке. Тут даже горилла и метатель ножей имеются. А ещё колдунья. Колдунья, колдунья, наколдуй ему фантазию, где бестия под ним, а не с ними. Рассказывает сказки и небылицы. Они их слушают и подражают. Ломают комедию. Верят будто. Но нет. Знают. Потому что Лютер сидит рядом с ней, будто огораживающее, плечом закрывает от Файв, словно знает от кого защищать. Файв согласен, но не от чистого сердца, не на все сто процентов. Диего безнаказанно, открыто, с недоверием косится на неё, нож крутит — ещё чуть-чуть и влетит в радостную Рыжую. Вот от кого её нужно защищать в настоящий момент. И Эллисон должна это понимать, но лишь поесть приносит всем, будто тут сборище крестьянских детей, не видевших еду два года. Файв не видел персики щёк с пухом столько же (и эти дети должны были даже больше). Не думал, что поймает их взглядом зимой. Накорми его ими, Элли. Но та лишь всех в разговор втягивает. Файв в том числе. Хотя это скорее мысленное пускание слуха, потому что взгляд у того не прозрачный — пугающий, подозрительный и размышляющий — такое кончается плохо. Слёзы сдерживаются только счастьем аморфным, что только Эллисон чудится. Ведь Клаус от бутылки не отлипает, бегает глазами, прерывает разговоры какими-то дебильными историями из жизни, как он обманул полицейских («Как сейчас братьев и сестёр?» — катается на языке вместе с матом у Файв), всем остальным подливает, пока они отворачиваются. Файв даже отвлекать не нужно — космонавт в вакууме. Всем налили, кроме девочки — она не пьёт. Ничего, кроме «розовой белки», но Файв к бару подорваться не собирается, пускай лучше не напивается, ей ещё домой идти — бежать, на метле или в ступе лететь на реактивной скорости (какие ещё там средства передвижения у ведьм?). Ваня улыбку тянет нереальную, ненастоящую, потрескавшиеся руки потирает, задаёт глупые вопросы, разряжая обстановку, как ей кажется. А всем кажется лишь то, что она своим звуковым набором мусора только себя раздражает и свои музыкальные рецепторы. Файв раздражает всё. Файв не верит девочке. Никогда не верил. Никому. Должен знать больше. Но у Файв вопросики. Ведь все собрались вокруг девочки, — его девочки, — как за соломинку держатся и как винчестер разряжают. А Файв знает, что максимум, кто это умеет — Диего. И по итоговой сумме надеяться им не на кого, потому что Диего последний, кто вызывает доверие. Даже Лютер может быть неплохим подопытным псом, как выяснилось. Жаль, воюет он не в те ворота сейчас. А вот Диего целиться умеет. И на этом всё. Файв сейчас это пугает и выводит до белого каления. У него ладонь стакан с янтарным виски изнутри подсвечивает голубым, у него в стакане взрыв сверхновой и Ведьмочка под рукой — центр масс его тела. Только подойди она ближе, он сдвинется. Это и угроза, и молитва. Она знает — держится на расстоянии, изводит, проверяет натяжение. Внутри Файв остался самый прочный нерв. Но всего так много в нём, что он даже не знает на чём зациклиться, что поймать во внимание и не отпускать, потому что тут и Ведьмочка. Его, живая, говорящая, счастливая, кажется, руку протяни и дотронешься, и останешься рядом навсегда. Фонарики мигают над ней, но один позади западает на миллисекунду. И нервные родственники, сидящие на иголках, но ведущие себя с ней, будто всё о ней знают. Они знают, что всё трескается, но трещит Файв давно. Так же давно, как не приходила девочка. Так почему «как дела», а не «где ты была»? Ведь Рыженькая могла треснуть где-то когда-то задолго до этого. Файв отпивает (отхлёбывает и захлёбывается гневом) — она спасибо должна сказать — не прозвучало ещё излюбленное ими: «Как спала?». Кто задаст правильный вопрос? Файв скользит взглядом снова по ней от чёлки до белых колготок в васильковых оксфордах. Необходимый в этой ситуации вопрос? Все сидят перед накрытым журнальным столиком с чёрными свечами из подсобки. Кто сделает правильное действие? Алые игрушки на ёлке загораются медленно и ещё медленней гаснут. Когда приходит человек спустя два года пропажи, никто не бросается защищать его, атаковать его, накормить его, рассказать ему о своей жизни, спросить его: «Как дела?». Обычно вызывают скорую, и Файв её добьётся. В пожаре, осколках всё похоронит, в белые колготки замотает её руки, чтобы сразу в психушку их обоих определили, в дальние палаты. Чтобы их поход друг к другу занимал вечность. И чтобы на вечность остаться подольше рядом. Но она слишком быстро тут. Ему рано. Он силится чувства проглотить скопившиеся, но ему на лицо положили мокрую тряпку и льют ещё и ещё ненависти, злости, отчаянья и безрассудства. Он не может не подавиться, дышать становится нечем, а под кожей карликовые гадюки завиваются. Венами выпирают. Она свои на шее и ключице так правильно прикрывает волосами, будто это медная броня от его взгляда. Но она, как всегда, убирает локон за ухо, он сползает медянкой, и в холле становится душно. От запаха ванили и ладана — не от свеч в их доме — она наверняка поставила за упокой перед выходом. Файв пробует алкоголь выпить — не застрял. Так откуда это чёртово чувство, что с него хватит? Хотя ему недостаточно. Он переполнен эмоциями. Он переполнен лапшой, которую ему вешают (на ней можно повеситься?). Файв любит макароны, но не сегодня. Он привык к макаронам, а вот к девушке — нет. Файв переполнен бурей. Рыжая слишком ураган. Файв всё ещё рано. Но не им. Почему Харгривзам «норм»?. Зато мыслей нет ни одной. Вообще. У Файв нет идей — если не это самое чокнутое в этом неапокалипстическом мире, тогда то, что она сидит сейчас в окружении Харгривзов — вот, что безумно сумасшедшее в такой ситуации. Она пришла в логово монстров и раскусывает мираж веселья, который они развесили вместе с мишурой и фонариками. Скоро Файв украсит ещё кое-какими. И повесит, и раскрасит. Ибо её (у него на глазах), кажется, будто пытаются убить, за неё будто пытаются убить, но она, она никого не пытается убить. Бред, ибо Номер Пять сейчас бы парочку смертей навернул. За все свои бессонные ночи и пропущенные приёмы пищи. Отведал бы её мыслей и испил бы её чувства до дна, потому что ничего не понимает. Только продолжает молчать и изучать. Обязательно после напишет статью о квантовом бессмертии. Сейчас на глаз проверит только качество объявившейся тушки, но решиться попробовать на зубок всё не может — она, не она? Файв немного не в порядке, и это ужасно. Лучше бы он так и оставался «уже не тем Файв из Комиссии», пенсионером с кризисом возраста. Файв надеется на винтовку у неё под платьем, иначе он не понимает, как она планирует отсюда сбежать. У него язык в зубы тычется — сейчас один потеряет. У неё — в губы. У Харгривзов в ушные раковины. Мокрый Вилли, которого Файв не ожидал. Оттого опешил. Оттого силится не потеряться в эмоциях. Оттого смотрит только на Рыженку — концентрация. Файв разъярён не её приходом. Правда в другом, он уже давно понял и поймал ту волну, на которой зациклился — не она причина волнения Харгривзов. Лишь он волнует их, хотя она с могильника пришла. И Файв боится, потому что знает — они заметят, что человек сломан, когда от него отвалится что-нибудь, а не во время первой трещины. Волной своей только подмоют и надавят. Как и все люди. Внешне вроде всё без изменений: те же рыжие волосы, те же веснушки, те же коралловые губы, куча оборочек, бантиков (лучший из худших подарков на Рождество) и тот же самый бесящий милый стиль. Милое платье, которое он помнит в крови. Как по нему расползалась кровавая роза. Файв готов поклясться, что и сейчас видит, как она улыбается, а изо рта кровь течёт между зубов, капает на грудь. Он жмурится, и всё пропадает. Всё, как всегда. Ничего не изменилось, всё, как два года назад. Рыжая жива, сидит в Сочельник с ними. Только вот девочка из прошлого общается с братьями и сёстрами, а его за руку не держит. Слишком спокойна и расслаблена. Ни один мускул не дёргается. Кроме слишком голливудской улыбки. Так и хочется подойти и потрогать (в принципе, не только ради проверки) — может, маска? Может, она вообще с другой планеты? Клон? Робот? Да, у Грейс улыбка такая же ненастоящая и приторная. Разговоры так же ни о чём. Просто поддерживает беседу, как умеет, иногда не впопад. Но даже это не может быть просто с ней. Потому что обычное поддержание беседы — не её любимое занятие. Насколько Файв может утверждать, ей нравилось целовать его. Насколько он знает, любит мазать не взглядом по его щеке — губами. Насколько Файв в состоянии сообразить, ей сейчас претит всё окружающее. Но он?! Он ей нравится? Она же не может без него, так? Так? Ей нравится (нравилось?) что-то интересное обсуждать, рассказывать что-то новое. Леший попутал? Где рассуждения о сингулярности и сферообразности чёрной дыры? Ей не нравится о чём-то спорить, но даже споры всегда проходят от души рьяными. А вот описание погоды, природы и праздничной ёлки — чем сиблинги сейчас с ней и занимаются — определённо не её стезя. Подойди, разбери, что ли, на палки-ветки, чтобы Файв не сомневался. Немного не в рамках её типа личности, который Файв вызубрил, выстругал на дереве нейронов (сердечко поставил (потом зачеркал)), после её внезапного увлечения этим — только бы им всё ещё было о чём говорить. Шутка ли: это не темы закончились, а их время. Так в какой момент начало отсчёт время Харгривзов с ней? В какой момент, она решила и допустила мысль, что с кем-то интересней, чем с ним? В какой момент, она подумала, что молчание лучше слов, а держаться за руку лучше с Лютером? И Файв не понимает, что хрустит — его челюсть или её костяшки. Или сердце от ревности. Он отчаянно жаждет того момента, когда все отвернутся от неё, и Ведьмочка лицемерно снимет свою улыбку, опустошённо и устало вздыхая, возможно даже успокоительное выпьет, оскалится и спросит взглядом у небес: «куда бежать, господин Файв». Ему было необходимо заметить хотя бы намёк на её отбожественную бессмертность. Ему было необходимо знать, что она не справляется без него в кругу людей. Он знает, что она без него умирает, ведь мертва, чёрт её дери. И Файв прав. Вокруг неё собрались именно те люди, которые не знали, когда нужно оставить человека в покое. Файв мог помочь ей принять верное решение. А решение было только одно — уйти отсюда. Сбежать. Им обоим. Скрыться в четырёх стенах. Желательно тоже обоим, но это как повезёт. Файв не везёт никогда, в отличии от Ведьмочки. Чья вероятность пересилит (им обоим одно и то же нужно)? Того, кто взорвётся первым. Но вот незадача, Файв уже находился на грани срыва до её прихода, а её терпение начинает сдавать только сейчас. Пока её «обезвреживают». У Рыженькой платье под рукой комкается, пальцы на ногах поджимаются, в кармане нефрит тяжелеет. Удача при ней, а вот нервы — нет. Хотя человек без нервов сидит напротив и глаза упирает в пол, губы сжимает, зубами язык прикусывает. Бровями иронично играет. Потому что чувствует всё. Знает чуть больше. А Рыженькая думает, что помнит. И не то. У Рыженькой сердце «трепещет». Выбивается из-под рёбер, лижет страхом ступни. Ведьмочка не задыхается от ярости, как Файв. До боли в лёгких. До боли под пальцами волосатой потной руки гориллы. Лицо с семечками подсолнуха расслаблено, умоляюще приторно, как у сироты, которая хочет понравится усыновителю. Заискивающее, обливающееся слезами под кожей. Ведь по глазам нового отца видно — он зол, что ребёнок сбежал от него в прошлый раз.— Это было письмо мне. Там сказали,
что если я соберу летательный аппарат,
меня возьмут обучаться в Англию. «Интересно, сказать ей что её наебали
рекламным баннером или не расстраивать эту
Ведьмочку?»
«А теперь, кажется, она профессионально стала наёбывать меня. Зря я смеялся над ней тогда с этим спамом. Кому теперь смешно?» «Наёбывает» его не только Рыжая. Но и его сознание, потому что смотря на свои дрожащие руки со стаканом, Файв видит только кровь. На ковре, как тогда. Расползающуюся лениво, склизко, совершенно не так, как показывают в фильмах. Она не яркая, она не жидкая. Она кисель. Киллер знает вкус этого киселя. От которого вначале выворачивает внутренности, кости ног ломаются, мышцы сводит. А потом, что-то внутри трескает, и от того, что ты слизнёшь его с губы ничего в твоей жизни не поменяется. Это была чья-то лишняя жизнь, и всё. А главное, это был не ты. Цена жизни семьи. Неравноценный обмен сотни на пятерых, плюс-минус мир. Киллер видел много таких зрелищ. На обоях, на ламинате, на ворсе и на ткани. Разных расцветок и узоров. Самых милых и домашних. Серьёзных и офисных. Городские асфальты и трава у лесов. В туалете и на свадьбе. Смерть может прийти везде. И Файв приходил. Ничего не ломается после стольких раз. Но два года назад, он снова ощутил тошноту, он снова услышал треск. Когда его ноги обтекала багряная плазма медленно и неуверенно, он не мог двинуться с места, пройти по луже в обуви. Почему-то не был в состоянии «наступить на неё». Киллер видел много смертей от своей руки, но никогда не входил в ступор, потому что всё контролировал. А эту не смог. Опять? Диего? Файв плавно переводит взгляд на девушку. С ней всё прекрасно, она будто счастлива. Нерешительно жестикулирует, кивает головой, смотрит на него. Файв дёргает носом и снова смотрит на ботинки. Он пролил виски.«Мистер Интернет, скажите, пожалуйста, симптомы ПТСР».
«Может, тогда просто был такой же припадок?» — Может, поиграем в правду и действие? — предлагает Лютер. Предлагает взорвать всё, что было скрупулёзно построено. Все понимают, кроме подавшего голос, что никто играть сейчас не будет. Здесь идёт партия более высокоинтеллектуальных игроков: кому начать истерить и паниковать первым. От шока Эллисон не успевает сесть рядом с Лютером, от подкосившихся ног хватается за спинку, поворачиваясь на улыбающегося Файв. Кажется, Лютер хочет залезть носом туда, куда его не просят, поэтому для Файв это смешно. Вывести Рыжую и Файв на правду при всех таким примитивным способом? Быть лидером и главой семьи нужно учиться. Сморозить первое, что пришло в голову, слишком глупо. Но, раз так некоторым хочется, Файв определённо начнёт с действия, задаст вопросы. Покажет пример детям. Ему же карт-бланш на правила, как всегда. Подарок от взрослого, неуравновешенного ребёнка на Рождество. Ведь Файв и забыл, что «наёбывает» его не только Рыжая. Что он никому не верит. Что он уловил связь. Что они так и не спросили её, как она спала. Файв отметает вариант, когда они оставляли этот вопрос специально для этой игры. Файв улыбается, потому что знает, слишком много из того, что не должен был. И Файв злится совсем не на Рыжую, хоть и предчувствует, что она опять переведёт все стрелки на себя, но выдерживать больше не может. Будет даже лучше, если она испугается. Но Рыжая никогда, чёрт возьми, не боялась Файв как следует. Всех, кроме него. Потому что Файв всех ненавидит. За спиной такого прятаться умнее всего. Они бы и не спросили, как она спала всё это время. Те, кто спрашивают, как добралась, потому что знают, как и где спала девочка из прошлого Файв (важное уточнение: не их прошлого). Те, кто не задают вопросов — не имеют их вовсе, и их не волнует. А те, кто отвлекает от вопросов — знает ответы на них. Атмосфера накаляется постепенно, квант за квантом, и безвозвратно, даже для Файв, когда все понимают, что отрезали красный провод. Нужно было синий резать. На корню. Потому что синее свечение всегда приводит к апокалипсису, пора Харгривзам это уяснить. И вообще другую взрывчатку разбирать, эта припудренной пастилой оказалась. Да, обычно бомба Ваня, но не в этот раз. Сегодня даже не Ведьмочка на сверхскорости похоронит всё со взрывом сверхновой. Вот незадача-то. Счётчик отсчитывал терпение совсем у другого. — Значит, ты всё-таки жива? — сверкает улыбка исподтишка — вот сейчас он и посмеётся. Единственный и неповторимый. Клоун. Издевающийся, скрипящий голос Файв царапает по вниманию всех. Он немного хрипит от выпитого алкоголя (Клаус с чем-то бурбон намешал?) и долгого молчания. И злости. Огромной, кровожадной, бурлящей по венам, буквально энергетиком (его он тоже сегодня неудачно выпил) заводящей сердце. Завела эта злость не только его механизм сердца — стучит сейчас под рёбрами у всех. Часы со всех стен особняка, из всех карманов. Из всех щелей, вьётся холодом у пяток, шипит гремучей змеёй. Звук бьёт в макушке, как молотком по стальному колоколу. Как свет гирлянды в глаза Файв, у которого мигрень. Анальгезия от спазма не поможет сейчас никому, вызывайте квалифицированных врачей сейчас же. Тут биологические часы сошли с ума и синхронизировались у всех одновременно, превращая басы в голове от голоса в оглушительный бит, сменяющийся на выстрелы. Пули в сердце всем или избранным пальнуть — Файв не решил, но, кажется, разбираться уже нет смысла. Мина взрывается сразу, она не даёт времени на подумать и убрать ногу. Лучше на мины не наступать. Мины не различают цветы и говно. Тик-так. Тик-так. Тиканье часов, как настоящее предзнаменование, разлетается в тишине после фразы, неминуемо отсчитывая секунды до ответа. Таймер заведён. Во всех смыслах. Настоящая викторина началась именно сейчас. Гамбит сделать — меньшее из зол. Девушка смотрит на Файв заинтересованно, в ожидании продолжения, но тот уже пожертвовал своим запасом слов, чтобы схватить её внимание. Просто её. Сожрать с потрохами в скором времени. И всю семью вместе с ней. Любой ответ не устроил бы его — она знает, что проиграла заочно. Проиграла по одной простой причине — эта интонация в ушах гранатой разбилась о сердце. Это означает существование самой большой злости на земле от самого огромного предательства. И девочка из прошлого необъяснимо радуется тому, что не выживет. Потому что всё ещё волнует. Потому что болит неописуемо реально и сильно, что сжаться в защитную позу эмбриона хочется от шума в ушах. Их закладывает, она открывает рот, но свит не пропадает, сглатывает, и Файв запинается о движение её гортани. Тонет в шуме её крови, он в раковине. Они жемчужина на языке чёрной дыры. Буквально проглоченная сингулярность. И время засасывает вместе с ними. Льдинки бьются о стакан, ветер о стёкла. Ведьма в агонии. Тик-так. Тиканье часов, как самая огромная силовая волна от Вани, показывает мощь времени номера Файв. Давление времени, которое прошло и уже невозможно вернуть, буквально ощущается на языке пылью и на веках глаз руками, которые закрывают, заставляют всё пережить снова, вспомнить, увидеть наяву и остаться в кошмаре. Оно сжимает виски, давит на лёгкие, заставляя ответить на последнем выдохе, потерять перл души. В будущем, на пару секунд или вечность позже. Ощущение его неминуемости липким страхом подкрадывается к горлу, сжимает плечи, остриём перца забирается под ключицы, ошпаривает ядом, втекающим в артерии, не выбрасывает за шкирку из этого мира, заставляет сидеть, уцепившись за бархат дивана. Все чувствуют последствия будущего ответа под ногтями, будто их кто-то успел содрать щипцами. Никто не достоин был этой пытки ностальгией и безвыходности, режущими по сердцу. Файв, если ты слышишь, прекрати эту временную линию сейчас же. Переместись в другую, может, там будет полегче тебе выживать. И всем остальным тоже. Чёрный стеклянный шарик на ветке ёлки лопает к чертям. — Имеете что-то против, — улыбается-разрезает, — мистер Файв? — не показывая удивления — не этого вопроса она ждала. Вообще вопросов не ждала. Объятий скорее всего, таких, как он раньше ей дарил. В самых ярких, диких мечтах и снах, вообще, — поцелуя, такого чтобы и по щеке рукой, и по талии. Чувственного, нежного и жадного, будто бы по ней скучали отчаянно. Будто бы Ведьмочка была необходима и нужна сейчас. До этого. И всегда после. Будто и не было этих двух лет. Будто и не бросали никого, и не губили их время. Будто они до сих пор близки словами и комнатами. На ментальном уровне запутаны. Будто их объятия что-то да значат для этой разрушенной всеми подряд вселенной. Для их конченных миров (обломков). Файв, кстати, тоже не ожидал вопроса. Он медленно мотает головой в отрицании, силится не рассмеяться. Уголок губ дёргается, как стрелка на часах. За языком по нёбу и зубам следом проворачивает знак вопроса по темечку изнутри, как ком снежный, лопает шариком с мишурой из гормонов, упирается под губой, раскатывает красной дорожкой к пиздецу, слизывая брошенные в его лицо слова: «Добро пожаловать, Ведьмочка моя, в мои хоромы, не разувайся, тут грязь, кровь и тараканы. Хаос после тебя». Хотя Файв и не имеет больно ничего против. Биология обычно против мёртвых, которые разговаривают. У Файв только определённые замечания имеются («не расслышал, «мистер Файв» повтори, пожалуйста»). Веские, однако. Которые, кажется, они сейчас с Ведьмочкой молча обсуждают. Взглядом. Как ещё объяснить напряжённую атмосферу между ними? Взрослые разговаривают, а дети молчат. Они обсуждают свою погоду внутри. А им бы душу облизать и сойтись на этом. Спокойно обсудить проблемы. Только вот, обсуждать нечего. Им известно, что означает каждое действие, мимика и интонация. Она принесла смерть, а Файв уже давно не палач. Только иногда. Изредка совершает жертвоприношения для определённых богов. Молится не встречать больше Ведьмочку и держать её в руках пожизненно. Кому и кого убить ещё, чтобы больше не думать о ней, не разрываться между выбором? Файв просто хочет не помнить и никогда не забывать. Видеть постоянно и не пересекаться со жгучим взглядом. Слышать голос. Только голос. Ему хватит. Под него он готов гореть, где угодно. Комиссия выполняет заказы? И кого пошлют на его убийство? Ему же нужно так мало. Файв щурится, щипает взглядом её улыбку. Хочется блевануть. От иголок-глаз Харгривзов, которые нашпиговали сейчас его.— Значит, ты всё-таки жива?
К Рыженькой претензий никаких. Просто Файв в состоянии смотреть только на неё, спрашивать её, но злость на всех вокруг выливается и в этот взгляд, слова. Файв против тех, кто об этом промолчал. Того, кто поддерживает от чего-то, что известно только ему. Той, что предлагает из блюд только салаты без заправки, будто ей известно, какие ингредиенты нельзя. Той, что волнуется, будто ей известно, за что злость. Того, кто ненавидит, хотя казалось бы нет повода, по ему одному известным причинам. Того, кто прячется, и сбегает известно от чего. Той, кто извиняется одному богу известно за что. И они все безмозгло это скрывают или скрывали. От Файв. Файв только Рыженькой как всегда руку пожмёт — удивляет, он до сих пор не понял причину извинений и отсутствия страха. Но раз Харгривзы знали. Значит, она не приходила к нему намеренно. Именно к нему. И Файв понимает, но не принимает в свой закоченевший мозг, зачем она пришла сейчас. Не хочет впускать. Но осознание царапалось всё это время по кости черепа, его шёпот слышался поверх кошмаров. И сейчас он завопил. Где-то остановились одни часы. По кому отбил колокол неясно. Но Харгривзы напряглись все разом. Кроме Клауса. Он предусмотрительно куда-то отполз. А Файв поставил стакан на столик, продолжая держать его в окаменелой хватке — расслабиться не может, даже глядя на её улыбку. Рыжая сжимает коленку под подолом. Необходимость в другой руке чувствовалась на квантовом уровне. Она не могла существовать без поддерживающей её ладони. Только вот отпор ей приходилось давать именно тому, кто должен был стоять бок о бок с ней, перед её битвой. Она никогда не думала, что борьба будет именно с ним. Точнее думала, но не предполагала, что это случится в реальности. Готовилась и не была готова. Буквально была безоружна, как всегда. А Файв, как всегда, вооружён. Он всегда наготове, параноик до мозга костей. Готов буквально ко всему. Каждый его шаг спланирован и доведён до совершенства. Как и палец на курке. Как и его взгляд с прищуром. Всегда оценивает. Всегда ставит какие-то рамки себе и другим. Всегда действует по своим правилам вразрез чужим. Буквально холодное оружие. Ведьмочка и забыла, как Файв опасен и недоверчив. Девушка забыла, каков Файв с посторонними. Она сейчас незнакомка из прошлого. Ведьма хотела забыть и сделала, как всегда, как хотела. А зря. Обожглась. Порезалась. А ведь только он ей залечивал раны. Даже те, что наносил сам. А теперь ей придётся справляться самой. Ну, ничего, она и это переживёт. Взглядом вперёд, словами стопоря, волосами обвивая. Держать и не отпускать. Бить и отбиваться. Защищать друг друга от всех и себя. — Вы от меня слишком многого требуете, — те слова, которые могли ударить сильнее, чем она ожидала. Файв дёргает бровями, опускает взгляд, ловит, как она тоже перестаёт улыбаться. Пожать руки и разойтись по углам. Эта партия теперь проиграна обоими. С крахом и потрохами, которые полетели в их стороны, задели обоих, ранили двоих. Убили всех семерых. И мир в придачу, кажется. Нахрен он нужен, когда Файв мёртв, а Ведьма жива. Или/и наоборот. Фокусы, следите за взрывом. Не должен понимать никто, что произошло. Только вот Файв уже заметил, что семье, какого-то дьявола, всё равно. Кто-то строил Вавилонскую башню к небу, и вроде никто нихрена не должен был понимать друг друга по божьей воли. Так почему, почему никто не спросил, что здесь происходит? Ментальная связь у Файв и Ведьмы, а не у Ведьмы с Харгривзами. Когда это около Файв пространство начало настолько искривляться, что её слова прикатились не ему под ноги? В лицо не брызнули помидором посмешища. В какой момент молчание между ними сломалось и не стало значить ничего? Потому что главный вопрос был задан от того, кто знает о прошлом всё. Почему никто, чёрт возьми, не спросил, что случилось? Это важно только Файв? Он же повелитель времени. Они же доставали его вопросами. Так почему вопросов к ней нет? Как у него. Он же сказал им, что она мертва. Он разрушил её. Они не поверили, что его горе настоящее? Файв разбит, Ведьма разбита, а у Харгривзов Рождество в разгаре. Всем всё равно. Кроме Рыжей, которая пришла сама на плац с гордо поднятой головой. И которую нужно прогнать сейчас, потому что больше Файв не сможет. Всем всё равно, так пусть всё будет стеклом. Их отношения, его будущее, её прошлое. Пускай будет как лучше, а не как всегда. Как будто они сами ничего не разбили вдребезги. «Если ничего не было, что тогда было?» «Ничего, Файв. Так пускай ничем и остаётся». Только он может давить прошлым на физическом уровне. Забыл, что Рыженькой не нравится. Или хотел не понравиться. Разломать то, что уже начало строиться — в духе Харгривзов. Они гробят всё, к чему могут дотянуться. Даже до Луны однажды свои лапки дотянули — сердце в двух метрах поодаль ни черта не значит. Ни черта не стоит чья-то любовь для них, потому что каждый эгоистом вырос. Поэтому им трудно в социуме каждому. Каждого ранят по десять раз на дню, а в ответ они убивают по двадцать. Явное превосходство. Правда счёт не в их пользу. Почему-то. Харгривзы не умеют проигрывать. Не умеют любить просто. Только самоотверженно, -пожертвенно, -истязающе и других-. Больно и разрушающе. Убийственно. Смертельно. Файв больше не улыбается, не то чтобы до этого он стендап смотрел, но горе юмористов разглядел. Но комедия сломана слишком по-дилетантски. Как-то грубо, от Рыженькой Файв ожидал меткого выстрела, теперь кровит. И ведь было за что. Он конечно не просил и не требовал обратного или чего-то ещё. В слух. Но надежда на счастливое будущее, кажется, подбита (она и так полудохлая валялась). «Рыженькая не то имела в виду», «Рыженькая волнуется», «Рыженькая мстит» — можно понять. Даже не это солит и перчит ему голову. Рыженькая помнит. Файв, прошлое и всё равно пришла. И даже не пытается забыть. И даже, скорее всего, не хотела обидеть, потому что сейчас сидит с открытым ртом от осознания — не боится что, что-то вылетет вновь, потому что членораздельно не мыслит от шока. Файв знает, не злится на Ведьму и понимает всё. Но самое ужасное, что Файв понял уже давно: Рыженькая не смогла бы промолчать, насколько бы Нортроп она не была.— …в душе ты на все сто процентов Харгривз.
Харгривзов бы всех на очередь к неврологу. Без разбора. Всех за ручки взять и отвести, потому что у всех тик одновременно начинается: у кого-то нога, у кого-то глаз, у кого-то синее свечение из-под контроля сейчас точно выйдет, у кого-то нож в какую-нибудь сторону скользнёт случайно. Вот у Клауса за колонной из рук стакан выпал, разливая спирт. Глаза ожидаемо щиплет, в нос отдаёт медицинским. Хотя глаза слезиться начали чуть раньше, тремор начался с самого прихода, первого взгляда на Рыжую, которой открыл Файв. Он боялся этого. Он боится Харгривзов. Знает, что они мешают, пытался споить коктейлями, даже прикинул, что кто-то и не выжить может от смеси, но продолжил и, как всегда, сделал «как всегда». Лучше не стало. Клаус не знал, что Файв не наливать. И ведь их не запереть от Харгривзов в подвале вместе, как Ваню — Файв сбежит, ведь Ведьмочка срач разведёт. А в холле Файв сам справился. Понабрался. Клаус и сам хочет сбежать в подвал теперь. Атмосферу он нехотя чувствует всегда по прихоти высшей — видит Бог (иня), он не желает на шкуре своей ощущать вибрации умирающих душ. Напряжение, разрастающееся, как бурьян после ливня на кладбище. У Клауса только такие сравнения в голову лезут, до чёртиков привычные и сейчас реалистичные. Движение ветра и беспокойства от Вани, дрожание пола от ноги Лютера. Любое колебание ненависти и злости, которые скачут как пинг-понг от одних голубых глаз к зелёным, через сетку взглядов других Харгривзов. Не ненависти, а привязанности. Клаус это не ощущает, потому что Файв лучше в себя подальше это чувство затолкает. Ваня в мыслях проклинает тот момент, когда не дала отпор в баре, когда они с Рыжей вместе сидели, что уж тут скрывать, только вот она не сказала Файв об этом. Никто не сказал ни о чём, что хоть как-то касалось Рыжей, чтобы именного этого и не произошло. Ваня должна была предотвратить эту встречу, но не думала, что она наступит так скоро. В праздник и отдых, и даже не подозревает, что бы произошло, случись это пока Файв возится в своём одиночестве. Чуть позже. Ваня должна была защитить их обоих, особенно их брата, сломанного уже давно и незаконно всем, чем только можно. Потому что он не заслуживает такой любви. Манекен с этой ролью справлялся лучше прочих. Лучше безмозглых или таких эгоистичных, как эта рыжая ведьма. Она терпение испытывает на прочность, ломая все стены, даже в четырёхмерном измерении. Без чувств и эмоций, с размаху, с лёту, без сожалений. Как их отец. Ведьма что-то хочет. Ведьму нужно чем-то остановить. Поэтому люстра над ней опасно покачивается от волны эха тикающих часов и биения сердец. Лютер чувствует что-то, но не может понять, что именно. Такой здоровый лоб, всё через свою огромную спину пропускает, у которой область соприкосновения с миром размером великана для Вани. У него на задворках сознания вспыхивает ощущение, что нужно закрыть девочку маленькую от всех и сейчас же. Прикрыть от волны, чтобы не задело, заодно и Эллисон прихватить, и всю семью. Только вот ему сейчас сторону выбрать нужно. Всех от всех одним телом не прикрыть, только если по центру встать. А он не может к кому-то задом, а к кому-то передом повернуться. Выбрать тот мир или этот. Зло или добро. Единственное, что он хочет, и делает, это ладони свои тянет к двум девочкам в его жизни — третьему номеру, родной и сокровенной, которая сразу сжимает в ответ, и рыженькой, которая даже взгляда от пятого номера отвести не может и даже не хватается за спасательный круг — огромная рука именно так и выглядит. Ведьма не сдастся. Ведьму нужно прикрыть. Поэтому рука тянется к плечам с рыжими волосами на них, закрывая спину, не давая встать. Диего мечет взгляды острее, чем лезвие ножа, потому что до дрожи понимает настроение брата. Брата, которого как герой должен был защитить, но вот, беда пришла откуда не ждали — от девочки, которая с миром, вроде как вернулась, а оказывается, прятала за спиной ранящие воспоминания. Броситься и обезвредить врага, который совершил преступление, наказать, только вот не на глазах у Файв, у которого Стокгольмский синдром загнан слишком глубоко в сердце как заноза — он её защитит ценой собственной жизни. Вот, что самое опасное в разворачивающейся ситуации Диего видит. Насколько бы Файв её ни ненавидел, он всё равно её до дрожи в коленках любит и уважает. Диего этого не понять, но принять вполне возможно, только вот что дальше делать с этим принятием он не знает. Смотрит по сторонам, как двоечник, желающих списать, и замечает свет в глазах Вани. Доверять бомбе не вариант, но Диего не видит других. Ведьма убивает брата. Ведьму нужно убить раньше. Два ножа для двоих уже в двух руках. Один в сердце, а другой — пригвоздить к стене. А Файв не знает, что отвечать на её непонятный сарказм. Слишком много требует? Нет, ни капли, он и от себя за тупые вопросы получает. Только вот что он должен требовать, по её мнению? Её смерти? Появления раньше? Чтобы он не убивался, как умалишённый. Чтобы он не был психом два года. Он был не достоин спать спокойно? Без этих кошмаров, пожирающих его душу монстров. Знать, как все Харгривзы, или его уже вычеркнули из реестра? Если он даже это не заслужил, то смысл был вообще ей объявляться? А кто же из них снискал её уважение, её улыбку? Кто наблюдал её, когда хотелось? Кто завоевал это чёртово место под Солнцем рядом с ней, когда она делает шаг из дома? Кто посмел посягнуть на его, пока Файв даже не знал, где это можно было найти? Кто решил промолчать первым? Или это была её идея? Файв требует. Файв так привык. И кажется, все об этом знали, но как умалишённые решили попробовать снова? Неужели отец не научил и оценивать риски? Они бы хотя бы консилиум свой собрали, мозговой штурм устроили. Ах, да. Мозг Эллисон на всех. И видимо, Эллисон во время него снова не присутствовала в стране. Неудачная идея не сказать о потерявшейся неуравновешенному. И почему у него даже шанса не было попытать удачу?— Вы от меня слишком многого требуете.
«Слишком многое — это быть уверенным, что ты дышишь?» А может, запретить ей вообще дышать не рядом с ним? Ведь Файв ещё даже не начинал требовать. Она бы почувствовала, когда ей шкирку зубами отдерут. Там, где чёртова рука лежит. Там, где чёртова люстра готова грохнуться. Файв ревнует и даже не скрывает этой хуйни, она знает. Она бы и сама рассказала. Только вот, в этом случае всё вышло бы мирно. Файв любит переговоры, Файв не любит исподтишка. Файв взорвать, как нечего делать. Моментальное подрывное вещество у него где-то в сердце заложено. С детства. Он готов разнести всё и вся в любой момент. Только щёлкните пальцами. Лучше Вани работает его спусковой крючок. Слишком расшатана нервная система. Особенно, если это Ведьмы касается. Особенно, если кто-то Ведьмы касается. Особенно если фитилёк её рыжими волосами подпалён и голубыми глазами раздут. Как самое худшее из зол, быть подорванным тем, что тушило. Быть опасным. Быть не мирным, чтобы потом убить. И сейчас нерв последний струной порванной в голову ударил. Только, Ведьмочка привыкла не понимать, что Файв целится. Улыбаться ему в дуло. Он выбирает направить курок слов из кислоты сейчас, чем потом. Сейчас убить, потому что квантовое бессмертие сработает. Она не будет мертва снаружи, только внутри ранена, а потом и подлечена кем-нибудь другим. Надёжным и понимающим. Харгривзы не надёжны, все, как один, не понимающие. Файв слышит, как часы будто с сердцем ускоряются. Связаны. Стрелки ударяют в кармане у рёбер, как слова рыжей. Становятся ими, разрывают крыльями. Звуки взрывами от динамита и пистолета в ушах бомбят. Финиш где-то у её рыжих волос. Красная метка на её губах. Выпустить пулю прямо между этих голубых глаз и желать того же в ответ. У Файв видение было (называйте: экстрасенс), как они лежат в одном гробу, обнимаясь и держась за руки, а сверху закидывают землёй. Только такой конец у них. Никаких залечиваемых ран. Никаких надёжных и понимающих. Ни из записок, ни из Харгривзов, ни из вселенной вообще. Не из их обоюдной. Потому что Файв не залечили. А сестричка и сейчас не пришла помогать с этим. По крайней мере костюма медсестры не видно. Файв самостоятельный. Сам пришьёт её к себе на дырку в душе. Не допустит новые лишние переменные и ответы. Ему и так больно. Прошлое Рождество от всех отгораживал и сейчас спрятать хочет. Но подойти не может. Лютера не боится, разодрать Рыжую в руках — да. У Файв наваждение, красными волосами, как платком матадора, вздёрнуто спокойствие. Подпишется на ней собой. Чернила только найдёт. Стакан трещит. Виски разливается окончательно медной кровью. Стекло крошится. Впивается осколками в ладонь и пальцы. Нашёл. Тик. Быть чёрствым — привычка, рефлекс, что привил отец. Быть холодным, как червоточина в их жизни. Одиночество как последствие, к которому все из них не стремятся, но в итоге как в воронку попадут. Это их засосёт. И даже Лютер с Эллисон не смогут этому противостоять. Вместе. Потому что это отпечаталось на запястье как зонтик. Они порвали свои красные нити от мизинца ещё в детстве. Кровью и слезами вырвали с корнями этот узел. Шутка ли, что на другом конце этой связи цеплялись и искали их, своих родственников по душе. Своих настоящих близких. Тех, кто судьбой выжжен на пальце, но не хронологией. Законы физики готовы в цирке выступать. Файв в курсе этой системы. Поэтому стекло даже не вынимает — всё равно запечётся и татуировкой её волос проявится на костях. Эта ёбанная шнуровка. Вяжется вокруг них, притягивает не вовремя. Режь, сжигай — только бантов больше появится, только короче станет дорожка. Горит, пятки поджигает электричеством, чтобы бежали резвее. Даже в темноте. Когда фонарики стихают. Все понимают, что свечи задуты Ваней. И дым теплом расстилается по коленям. В темноте адовый синий огонь вспыхивает. И страх. Не призраков, а Файв. Так. Эллисон знает, как никто другой, какого это. Терять любимых. Одного за другим. Сначала братьев, потом женихов, потом дочь, сестру и наконец их обретать заново. Шить нитками по ранее разорванному. Сшивать раздор и остатки, и огрызки распоротых отношений из-за пресловутой силы, из-за их неординарности и судьбы. Иметь ответственность большую, соразмерную их аппетиту с детства. С самого младенчества ощущать превосходство, которое и не превосходство в общем. Ещё одни слабые места, пятки, за которые их держали, окуная в этот котёл чувств и взрослой, самостоятельной жизни. Потому что только в темноте им не страшно. Но их видно. И когда фонарики набирают свет как по волшебству, она видит кровавую дорожку на шее под рыжими волосами. Держится за спинку дивана и не видит выражения лица девочки. Следит, как капля медленно прячется под голубой тканью. Эллисон знает, поэтому слеза у неё по щеке стекает, разделяя до и после фразы Файв всё, что было, всё, что потеряно. Бум. — Оу, — хмыкает, опуская голову, а после продолжает, поднимая лишь взгляд: — Просто никто не спросил, я решил быть первым. Первым, кто всё испортит. Первым, кто всё сломает. Потому что всё уже сломано, испорчено. Всё рано или поздно будет разрушено. Он решил не тянуть. Как отец, сломать прежде, чем жизнь это сделает самостоятельно, потому что мальчик самостоятельным вырос. Слишком. Прямолинейный, как отвесная скала. Не признающий помощи. Не признающий подачек и подарков судьбы и жалких людей, которые собрались здесь, рядом с ним. Круг друзей, близких, родных. Семья. На одном месте он вертел такую семью. Будто бы он не замечает всех этих взглядов и косых улыбок. Он знает, кто наблюдал её, её жесты, взгляды, кто слышал её, когда ему было не позволено это делать. Им. Харгривзам. Их и нужно будет взорвать одним за другим. На рыжую Файв злиться не умел никогда, разве что чуть-чуть (в размерах апокалипсиса). А вот Харгривзы подгадили ему сейчас знатно. «Как дела? Как сон?». Будто не знали, что восстановит его кошмары с единорогами, которые быками его на рогах крутили. Кто остановит его призраков прошлого. Девочка из прошлого, которая у них была на ладони, а у него перед носом, оказывается. Молчать Харгривзы, видимо, умели. А вот Файв нет. Файв не глупый. Файв начинал догадываться. Он не позволял мыслям об этом гнить в сердце с самого её исчезновения, но сейчас они скисли быстро и без сожалений, как молоко, которое зловониями ударило в нос вскрывшимися язвами. Как кислота, которая всегда слетает с его языка. Но та, хотя бы первой свежести, а это подстава пахнет явно хуже, чем канализация под их городом. Явно Харгривзами воняет и их пресловутыми планами, которые те строить не умею, будто козни. Паутина, вьющаяся между ними, судя по прочности, даже муху не поймает. Не то что Файв. Файв поймал Рыженькую. Она знает, чувствует до сих пор темноту на губах и отпечаток на шее. Только вот, это всё ещё не его Ведьмочка, даже с подписью. Даже со вкусом пастилы на языке. Все эти разы, что он перематывал время момент погасшего света. И зубы сводит, и рука кровит. И Ведьма всё ещё в крови. И ловушка всё ещё их. А подставы Файв всё ещё терпеть не может. Это все понимают, но слишком поздно. Он телепортируется к ёлке и сносит её резким ударом ноги под ствол. Игрушки сыпятся, разбиваются, блестят разноцветным, как воспоминания в её комнате. У Вани где-то в ушах микроинсульты фейверками. Файв на ментальной уровне слышит заливистый смех девчонки. Но та лишь плечи поджала от резкого шума и брови подняла. — С Рождеством, семья, — улыбается язвительно банка с кислотой, выплёскиваясь ей же через край, и растворяется в пространстве. Как всегда. Сбегает. Это его фишка — пропасть бесследно на несколько лет, а не её, поэтому он имеет право злиться. А она только с обожанием и горестью первого поражения смотреть на гору блестяшек — ей тоже она не нравилась. Силится не рассмеяться, проглатывает вместе с мурашками. Потому что и правда давно не видела его. Давно не чувствовала на губах этот вкус упущенного шанса. Давно не ощущала каждой клеточкой кожи неудачу. Он снова её с небес уронил, а она и рада — ничего не даётся человеку с первой попытки. Со второй тоже. И третью дай Бог провалит, чтобы сотая была с привкусом достижимости цели. Чтобы испытать все прелести свободы выбора людей, которые не поддаются объяснению и логике. Даже самый просчитываемый из них сейчас сделал то, чего она не ожидала, потому что он живой. И это радует, что он не умер с её уходом до конца, а до сих пор делает ошибки и решает сам, как поступить. Не опирается на её пресловутое существование и готов отпускать десятки раз, чтобы понять, как нужно поступить, чтобы не упасть и не захлебнуться. Чтобы сделать в сотый раз, как в прошлом. Испугаться сжатой руки на её шее. Её молчания на боль от стекла. И своих мыслей. Потому что всему она научилась у этого мальчика, а значит, ей ещё учиться и учиться, потому что ученик не превзойдёт учителя. Не сейчас. И не сегодня. Слишком мало времени, слишком мало уроков получено и изучено, она-то знает. Она-то в курсе, сколько ему пришлось пройти, сколько ей и не светит. Ему нужно тоже помочь, напомнить ему парочку его же лекций. Она не против помочь ему в ответ. Побыть плохим примером. Потому что она всего лишь человек, как и он. Она только человек. Он просто человек. И она сочтёт за честь напомнить ему об этом. Расстроить этим и обрадовать. Тем, что иногда люди ошибаются. А иногда бывают больше, чем людьми. И можно сдаться. Как и всем Харгривзом, у которых предохранители сорвались вслед за старшим. Он был их спусковым крючком — раз можно ему, значит, разрешено и им. Проход открыт — злись и катись вперёд по дороге ненависти, сколько пожелаешь. Убивай, добивай вслед. Кто попадётся — я не виноват. У каждого нервы на пределе натянуты были, и вот Файв им подтянул струны, настроил на смертельную тональность. Выбери лад, на котором горло зажать самое то, перекрыть воздух и вздёрнуть струну. Максимально больно ударить, как их учил отец, как их брат на примере своём показывает. Файв знает лучше, Файв старше, Файв прожил больше — правда в одиночестве и в пустоте, но это мало, кого волнует. — Ну и что ты наделала?! — взрывается следом Диего, подскакивая и хватая девушку за белый воротничок её платья. — Кто позволение давал тебе сюда нос совать? Ты не наша сестра, чтобы заявляться сюда, когда захочешь, и портить нам праздник! Ты меня больше своим видом милой девочки с фермы не проймёшь. Я больше не куплюсь на это, потому то ты явно с гнильцой, падла. Ведьма знает, что Файв не на неё обижается, и свой презрительный взгляд на глупо сорвавшегося мужчину сдержать не может. Ей становится до истерики всё равно, что сейчас произойдёт. До смешного больно. Потому что её цель пребывания здесь ушла. Она её потеряла, он сбежал, и она не знает, где искать снова встречи с ним. Эгоистично и влюблённо. Ей наплевать на праздник других, потому что он сбежал, и она должна догнать его. Потому что тяни она время, он больше не даст возможности. У неё нет его времени. Она не может его повернуть вспять. Это всегда Файв делал. Но сейчас его нет. Ёлку и Рождество не вернуть так же безоблачно, как это было с поцелуем. Несите благовония с корицей и апельсинами, в этом доме потерян дух Рождества, и никто не в состоянии и желании его вернуть. Потому что девочка рыжая, как эти два ингредиента сейчас плавится, но приносит только разочарование. Она в курсе, ей напоминать не нужно. Лишние действия, иррациональные суждения. Глупые выводы — этого мальчик и девочка не терпят, поэтому с ними общаться сложнее всего. Поэтому контакт с ним налаживать приходится годами. Благо, что Файв они знают плюс-минус лет двадцать. Благо Файв знаете себя лет семьдесят. Плюс-минус. Но останавливаться эти двое не умеют. По тормозам не бьют. Смеются не впопад. Разбирают одновременно. Диего не понять эту закономерность, которая прячется за волосами, проявляется румянцем под веснушками и улыбкой под закусанной губой. Но Рыжая знает Файв всего ничего, а делает вид, будто все его потаённые тайны, как свои осознаёт. Только вот он их семья. Их брат. Их мальчик. Их груз ответственности, и Диего обратного принять не может. Как и Ваня, которая в ковёр расписной смотрит и глубине себя копит обиду за испорченное Рождество. Она эмпат и чувствует чужие эмоции будто свои, а свои она контролировать не умеет, только складировать на сердце грузом, который на дно тащит, а вынырнуть не даёт, топит. Она пытается ор братьев в голове заглушить, но не может. Они как сотни католических колоколов бьют по перепонкам и деться никуда не могут. Поднимают волну, которая женщине не подвластна. Она задыхается от биения сердца. Слишком. Слишком быстро. Запыхавшаяся собака своим тремором изнашивает цепи. А видит это только сестра. Видит, как люстра раскачивается уже слишком сильно, стекло дрожит. Пальчики маленькие, музыкальные сжимаются, мозолями царапая ладонь. Ваня на пределе. Эллисон это видит. Раскрой Ваня глаза и все четверо бы узрели заполонивший зрачки бледно-голубой цвет. Цвет их семьи. Цвет холодной опасности. Но двое братьев смотрят лишь на рыжую, не оглядываясь на сидячую маленькую сестрёнку рядом. На апокалипсис и бомбу, как все они. Как разрушенное стекло от игрушек, которое до сих пор у ёлки катается взад-вперёд от обрушения или звуковых волн. Роза теперь и правда роза. Розочка с острыми краями. Мишура поднимается в воздухе и шелестит, переливаясь на свету радугой. Солнечных зайчиков по стенам пуская. Эллисон не была хорошей сестрой, не была эмпатична к другим, но желание и цель стать такой берёт верх. Её брови сводятся к переносице, когда она наблюдает, как Ваня отчаянно уши закрывает, а Лютер со злостью на пустоту от испарившегося брата глазеет. Того, что телепортировался после обрушившихся и раскалывающихся игрушечных шариков. Как их отношения, которые были склеены из осколков мельче. Намного хрупче. Намного острее и никак не прочнее. Эллисон чувствует, как рука Лютера в хватке слабеет, как он её практически отпускает, а она держится за него, прося этим жестом промолчать. Без слов пытаясь заколдовать и силу применить, но без ключевой фразы на Харгивзах мольба не работает. Он отпустил Ведьмочку и не понял, что зря. Теперь — Эллисон. — Диего, отпусти её немедленно, — поднимается озлобленно Лютер, пока его за мизинец отчаянно не пускают. — Ребят, — переводит Эллисон умоляющий взгляд на братьев. Она не хочет развала ещё одной, хоть и не дружной, но семьи. Эллисон честно сейчас рвать и метать желает начать, но у неё только слёзы наворачиваются на глаза. Она их силой своей сдерживает. Не специфической, но душевной. Братья готовы убить друг друга и ни в чём невиновную девушку. Так ещё, кажется и Файв в придачу. Но Рыжая поднимает взгляд на их озлобленные лица, вздыхает и спокойно прикрывает глаза, будто не беспокоясь ни о чём, зная всё наперёд. — Зачем ты пришла? Я же тебя просила! — раздаётся звонкий, срывающийся голос в истерике. Ваня смотрит на осколок игрушки, а не на Рыжую. Ей больно. Она не видит выхода. Это чувствуется, потому что повешенные занавески на окне развиваются быстрее. — Я умоляла! — дрожит надрывно звук где-то в желудке у всех. — Ты вообще нихрена не понимаешь своей тупой башкой? — взрывается, вставая и махая руками, давая волю своей силе и захлёбываясь воздухом. — Ваня! — появляется взрослый. — Ваня, — сильный, — прошу, — прерывающийся на всхлипы, — успокойся, — голос Эллисон. — Да как ты не понимаешь? — Ваня давится, бросает мимолётный взгляд, сразу оборачиваясь обратно на Рыжую. — Это не нормально! Нет! Кто бы тогда не был виноват! Выход один! Я не знаю! Она не здорова! Хоть Эллисон и стёрла слёзы, но смотреть на эту истерику она не в состоянии трезво. Ваня мечется. Ваня глотает камни. Потому что ей сердце что-то отчаянно бьёт в конвульсии. — Да, как и он. — Сука, он нормальный! Не смей его приписывать к своему кругу! — влетает в диван мимо лица Рыжей разбитая игрушка после смещённого на каплю центра массы. Стоило уйти сразу. Стоило поджать хвост. Забить на все попытки встретиться с мистером Файв с самого начала, потому что Ведьма знала каждую реакцию. Но то, что стоит на кону стоит больше пары нервных клеток. Нельзя больше медлить. Нужно перешагнуть через прошлое, перестать в нём барахтаться, винить себя, винить другого. У Рыжей не было цели довести всех. Ей казалось, что всё, без более-менее, мирно и радужно. Будто с праздничным настроением случится то самое чудо. Она не была злой или токсичной. Всё, что она хотела — поговорить с Файв и восстановить какое-никакое общение. Казалось. Хотя в глубине души она знает, что она слилась за эти два года с мыслями о захвате всего его внимания. Когда много думаешь о чём-то, эмоции становятся зависимостью. Насколько бы хорошо не было, нужно забыть. Насколько бы плохо не было — прожить каждым атомом и больше не возвращаться. И если у Файв была возможность сбежать от капкана мыслей. У Рыжей — нет. Она вращала эту ракету в мозгу, но так и не запустила её. Знала все её составляющие, каждый квант, но продолжала вращение. Это не усовершенствовало её. Не разрушило. Она просто стёрла свои пальцы. Все нейроны. Они огрубели. Запомнили только один путь «Файв-рядом». И теперь в Ведьмочке настоящий хаос из дофамина и серотанина. Нет информации, плана действий, как всегда. Нет определённости. Теплоты. Только пустота. — Вы правы, мистер Диего, я не ваша сестра и никогда не смогла бы стать Вам кем-то близким. Но я сестра для Файв. Он признаёт меня, и Вам стоит считаться хотя бы с его мнением, даже не моим. Ведь он злится не на меня, а на Вас, — ухмыляется. — Спасибо всем Вам за это, но срываться на мне, нет никакого резона. — Я предупреждала, — хмыкает Ваня, мнимо успокоившаяся из-за разрушенного праздничного настроения. — Ребята! Успокойтесь! — кричит Эллисон, закрывая глаза. — До меня дошёл слух… — Миссис Эллисон, Вы не сделаете это на своих родных, — спокойно перебивают действие её силы, потому что в её словах и правда нет силы. Потому что Рыженькая всё ещё не выносит, когда кто-то взбешён. И громкие звуки. Потому что у Рыженькой тоже мигрень. И она постоянная. Она привыкла думать, что это привычка от приглушённого света в доме Файв. Но Файв начал приглушать свет, после появления её в его доме. Его стал раздражать свет, когда она везде стала его выключать, когда появился источник шума, просящий постоянно отвар из валерианы и апельсинового дерева. У шума болела голова от шума. Шума, который теперь говорит тихо, чтобы к ней прислушивались. И если бы попался вопрос, кто больше не здоров и не нормален из них, они бы не прошли этот тест Тьюринга. В мире Рыженькой не существовало искусственного света и шума. В мире Файв не существовало Рыженькой. И организму Файв нужно было тоже хотя бы в чём-нибудь мимикрировать под неё. Потому что всё остальное она переняла у него. И это тоже: — Ты приносишь только несчастье, — откидывает девушку обратно на диван Диего, держащий её над землёй. Лютер сразу пытается закрыть её своим телом и проводить на выход. — Уходи от сюда, сейчас здесь небезопасно. Все на эмоциях, — тащит он её за локоть прочь. — И, желательно, не возвращайся в этот дом, — толкает в открытую дверь, и хлопок заставляет её потянуться в свете фонаря в карман за пачкой синего Винстона. Харгривзы всегда на углях танцуют со своей нервной системой. Как и она, радостно и уверенно шагая по опустевшему, замороженному Далласу. Стоило хотя бы на конец года развесить здесь гирлянды, поставить ёлки. Ей всё ещё было интересно, почему в Техасе чувствуется такая отвращённость к жизни и праздникам, почему ей не встретился ни один Санта Клаус по пути. Только серые улицы. И вроде не так уж и холодно, но озноб до души пробирает. Её огненные волосы тоже на этом фоне тусклыми кажутся. Солнце от них не отливает, а только тучи за зданиями возвышающимися нагнетают. Свет уличных фонарей их грязнит. Блестит на щеках. Она смирилась с такой обстановкой с третьего шага за дверь. С их совместного шага, Файв всегда рядом и поддержит, его рука всё ещё ощущается на ладони. Он всё ещё стоит с ней вровень, плечо об плечо. Он не убежал вперёд, не протянет руку издалека. Он рядом, что бы она не боялась этих грустных людей. Она больше от них не отвернётся и не пожалеет. Девушка не пожалеет Файв за то, что он ждал её. Не пожалеет его грустные уставшие глаза. Она больше не пожалеет никого из них. Пока глаза щиплет от дыма, боли и слёз спокойных. Девочка из прошлого принесёт несчастья осознанно.In the other place.
[В другом месте.]
— Там, в зале… Ты оставил её одну. Это ничего? — заходит Клаус осторожно в комнату сразу, когда Файв уже сидит с полупустой бутылкой виски, которую он спёр с общего стола. Сегодня Рождество. Сегодня будет праздничный стол, а Ведьмочка явно уйдёт и будет одна. Файв видел её и почему-то уверен в этом. Он видит её и сейчас в отражении янтарной жидкости за этикеткой бутылки. Будто это её изгибы волос переливаются на дне. Будто она бабочка в смоле. Пытается выбраться, всплыть, но её душат. Она одна всегда, хотя он и обещал. Обещание и Файв несовместимые вещи. Корить себя за это слишком привычно и уже не модно. Наелся он этого дерьма. Все уже переели, но не пытались ничего исправить, кроме Ведьмочки. Не в стиле Файв. Не в стиле Рыжей. Она ничего и никогда не пыталась склеить и очень странно, что сейчас так носится с этим. Возможно, это и пугает. Вся ироничность ситуации. Она такая сильная. Буквально боевая, буреприносящая, погребающая под собой. Очень красивая из-за этого внутреннего характера и очень наивная. Полагающая, что Файв шагнёт к ней. Клаус смотрит на это неукладывающееся в голове зрелище, будто в зеркало. Видит себя на месте Файв, а не его. Видит то, о чём говорил Диего. Видит неприкрытую слабость. Видит всё, о чём догадывался, о чём его предупреждали внутренние голоса сознания. Файв, который сдался, пьёт в одиночестве и не слышит ничего и никого, даже себя. А Клаус слышит лишь те слова, которые Файв сказал ему тогда вялым языком от алкоголя в баре. Он слышит те сомнения в голосе, будто Файв и правда ничего не понимает. Будто он не верит в свои же слова. Будто он никогда и не делал то, о чём говорил. Но его ложь вопреки всему подтверждалась голубой фигурой позади него, которую видел только Клаус.— В тот день я пришёл раньше обычного. Намного раньше возможного. Но я опоздал. В тот день я выстрелил в неё. Прямо в сердце. Я убил её, но она не умерла. И я до сих пор не знаю причину, потому что это был не я. Она даже не могла увидеть настоящего меня.
У меня был такой сон.
Я до сих пор его вижу.
«Путешествия во времени могут искажать память и влиять на разум. Кажется, что-то такое пиздел Реджи, когда был живым», — вспоминает Клаус. Возможно, если бы не апокалипсис, Файв бы не был таким уставшим. Возможно, события два года назад его бы не добили. Возможно — глупое слово. Пообщавшись с призраками, начинаешь к нему привыкать. У них всегда оправдания, слёзы и «если бы да кабы». У Клауса отвращение, смешанное с алкоголем. Не к этим двоим, даже не к семье и себе. К ситуации, которая произошла при всех случайностях, которые были возможны. Отвратительно. Но смешно, и он чуть ли не ржёт в голос оттого, что это его семья. Определённо. Они магниты для такого. Кошмары других — это их стиль жизни. Иногда возникает вопрос, это они не умеют радоваться, или счастье их намеренно избегает? — Так делать не стоит, мне кажется. Там Диего, если ты не забыл, — пытается достучаться до брата, садясь рядом на кровать и беря бутылку. — Он же её убьёт, — уверенно и без вопроса бормочет Файв куда-то в пол, рассматривая свои ладони. — Он её убьёт, — подтверждает, соглашаясь с утверждением, делая пару глотков, запрокидывая голову. Клаус спокойствия пьяного брата не понимает. По его расчётам он уже должен был сорваться вниз. Бежать на помощь сломя голову. В его фантазиях Файв должен был страстно схватить девушку за руку, обжечься, но подвинуть её за свою спину. Ну или хотя бы испариться вместе в свой дом, раздеть друг друга и. И фантазии Клауса всегда с перчинкой. Но расчёты никогда не давались ему слишком просто, да и фантазии никогда не воплощались в жизнь, хотя он и не очень-то их сдерживал чем-то кроме криминального кодекса. А тут он ещё и выпил. Как и Диего. Пьяный Диего неуправляем и, как все знают, не считает криминальный кодекс ограничительным «словом закона», как и Файв. Но брат слишком спокоен. Хотя киллер он, а не Диего. Может, это отличительные черты характера наёмников — холоднокровие? Даже когда его девушку могут убить? Не хотелось бы Клаусу насолить ему также, как она, но он со страхом и осторожностью продолжает: — Ну и? Почему ты тогда её не бросаешься спасать? — Она этого и добивается. Хочет сдохнуть. Занимается самовыпилом. Напрашивается. Мёртвая девчонка заявилась в дом киллера, чтобы стать мёртвой. Логично же. Нет. Для Клауса нет ничего логичного в словах чокнутого и пьяного Файв. Нонсенс, но как есть. Файв и правда сейчас не блещет интеллектуальностью, хотя стоит допустить, что это его брат слишком тупой, чтобы его понять, и это уже более похоже на правду, если не слышать, какой бред сейчас морозит Файв. Клаусу очень интересно, о чём он думает, и какая мысль довела его до такого предложения. Потому что он не видел никакого намёка на «самовыпил», а уж их семья знает в этом толк. Потрясно, их семья даже в глазах наркомана все уже не жильцы. Уж в глазах киллера наверняка точно. Может, он вообще вместо них всех надгробия видит и с ними общается? Тогда у Клауса вопросов ноль, только к шизе Файв. — А киллер против сгореть вместе с ней? — не упускает возможность добавить желанной перчинки, ведь кто знает, на что может повестись Файв. Клаусу кажется, с высока своей колокольни, что лучше погибнуть любя, чем прожить всю жизнь в такой серой атмосфере. Файв реалист и не романтизирует нездоровые отношения. Поэтому как бы он не изменился, насколько бы чуток не стал и терпелив, он в курсе их конца. Считайте это шестым чувством или разумом. Чем угодно. Он знает о конце всей этой суматохи. Повстречаются, полюбят друг друга, поулыбаются. Но Файв это Файв. Со своими кошмарами и скелетами, которые рано или поздно появятся, потому что он не верит, что люди могут измениться. Можно ли остановить апокалипсис? Если честно, он до сих пор, живя уже семь лет после него, не знает. Ему кажется, что он может наступить буквально за поворотом. Файв каждый раз дословно вспоминает слова Гийом Мюссо из «Ты будешь там?», прочитанного в апокалипсисе для Делорес десятки раз, которой нравилось такое, потому что больше ничего он ещё не нашёл. «Все, что должно произойти, обязательно произойдет, как бы вы ни старались этого избежать. Все, что не должно случиться, не случится, как бы вам этого ни хотелось. Я заметил, что даже те люди, которые говорят, будто в нашей жизни всё предопределено, и мы ничего не можем в ней изменить, смотрят по сторонам перед тем, как перейти дорогу. Вот от чего порой зависит судьба: от одного взгляда, от взмаха ресниц, от спущенной лямочки… Единственное убежище — это вы сами, и другого не дано. Вы не можете никого спасти кроме себя. Иногда, когда мы этого совсем не ждем, жизнь преподносит нам чудесные подарки». «Чудесные подарки… Случайности и хронология. Свобода выбора. Лучше бы это было так, лучше бы мой выбор повлиял на хронологию. Пускай эта случайность будет подарком для неё», — сжимает кулаки Файв, а Клаусу кажется, что он берёт себя в руки. Это так только для Файв, не для Клауса, который ожидает повлиять на брата. Ожидает действий. Но иногда бездействие тоже необходимо. Иногда свобода выбора необходима, для того чтобы дать человеку надежду на пресловутый контроль над хотя бы своей жизнью. Файв любит контроль. И любил раньше контролировать других. Сейчас ему это не нужно, потому что это всё равно ни к чему не приводит. Защита других, пока есть пресловутая свобода выбора, ничего не значит, ни к чему не ведёт. И Клаусу тоже пора понять, что его не то чтобы не берут в серьёз, его просто не слушают, как и других. Просто игнорируют, как и любые другие советы извне. Простая истина: всем друг на друга насрать, пока это не касается их чувств. — Киллер против убийств. В частности, её убийства, — «и своего сердца», — добавляет мысленно. Можно ли этим оправдаться на суде? Можно ли присяжным сказать, что этого не хотелось? Все смерти всего лишь приказ, случайность, которая должна была произойти? И можно ли требовать жизнь в ответ? Понимание и прощение. Хотя бы для неё и от неё. Файв хочет спрятаться, перестать слышать упрёки от своих червяков в голове и людей вокруг: «Не подходи к ней!», «Будь рядом с ней!». Что именно выбрать? Как себя повести правильно? Двойные сигналы, слишком расплывчатые, слишком полярные взгляды действуют на него извне и изнутри. Что будет справедливо к ней и к нему? Файв не знает, он устал решать этот вопрос, хотя прошло всего две недели. И он готов сдаваться, только вот есть такие, как Клаус и Ведьмочка, которые, похоже, не в курсе этого слова. Хотя Файв очень в этом сомневается. Уж кто-кто, а первые претенденты на поднятие белого флага — они. Что происходит сейчас, можно только догадываться и собирать анекдоты из этой ситуации. — И он сбегает? «Сбегать», конечно, не похоже на синоним к его жизни, но да. Если это выход и неплохой, он дерёт своими худыми ножками, как может. Это буквально инстинкт самосохранения, который все решили одновременно повыключать. Что за флешмоб, Файв понять не может, но кажется, это новое веянье моды, в которое его не посвящают, так как это ему было всегда неинтересно. Но у Файв появляется животный интерес, почему никто не может просто взять и оставить его в покое. Чёртов социум уже и так достал его за семь лет. Мужчине шестьдесят пять, оставьте его рассыпаться в прах. Уберите жизнерадостную Рыжую, которая почему-то стала, похоже, ещё глупее и, возможно, отбила себе башку. Бежать должна она, как всегда, быстро и бесповоротно. Файв не лучший парень и вполне согласен на суд над ним, где ему вынесут смертельный приговор. Только вот, он не самоубийца (вроде), а Рыжая прям напрашивается на расчленёнку, поэтому по нитке отрывает от него нервишки. От суда он сбежать всегда готов, только вот что делать, если его никто не хочет судить, а девчонка из прошлого приходит за судом для неё? У него есть познания в юрисдикции, но он не очень объективен. — Он избегает. Позорно поджав хвост, — хмыкает, отпивая из горла и потерянно впяливая взгляд в стену. Теперь от него отстанут? Файв признал поражение, хотя это было непросто (но желанно). И кажется, он только сейчас понял, что сделал. И через поцелуй, кажется, испустил последнее «хочу жить». Теперь признался. Сказал прямо и вполне открыто, хотя можно и более кратко: «да». Да, он сбегает от рыжих волос, от выпытывающего взгляда, от воспоминаний о прошлом навеянном её платьем, как всегда, с оборочками и ниже колена, приталенное и максимально нежное. Файв всё равно. Абсолютно насрать, что будет дальше, он не выйдет отсюда ни под каким предлогом, не спустится вниз и не догонит её. Не шагнёт ближе, скорее наоборот отодвинется ещё чуть-чуть от двери. Мысленно поставит кирпичную стену. Спрячется за ней и выдохнет. Но, кажется, ад не дремлет. Ад уже не ждёт его, он пришёл за ним в этот мир. — Хуёво, — берёт бутылку Клаус, понимая, что возможно нет такого стимула, который бы заставил Файв действовать. — Не то слово, — поддерживает диалог Файв только из-за какой-то непонятной инерции. Тикают часы. Между рамой завывает ветер. Свет падает холодный из маленького окошка, но в комнате всё равно темно. За зимними тучами солнца не видно, тепло не доходит до земли. Не Канада, но и не Лос-Анджелес. Обычный Техас, неизменный, не дававший чувство времени, настроения праздника. И тишина между братьями и плеск остатков виски по бутылке при передаче из рук в руки не даёт ощущение семейности у огненного камина. Мысли ощутимо давят, оставляя лишь пустоту в головах от алкоголя. Путаются вопросами и знаками крюков проходят в кожу, подвешивая в пространстве за лопатки. Разрывая на части, потому что с чем-то всегда можно быть согласным, а что-то просто не укладывается в голове в путное и заставляет беспокоится о реальности и возможности такого. Файв, как эксперт по смерти и по её достижению, искренне не понимает, кому нужно приходить на свою смерть. Потому что это всегда личное, это оставляет мрачный кровавый отпечаток везде, где можно: душе, коже, месту. Если девушка его, правда, любит, то… зачем? Зачем его так выматывать и ломать? Если это месть, то, также, зачем? Зачем мстить таким образом? Всем и себе? Файв не верит, что Рыжая настолько ненавидит его, что готова умереть, чтобы насолить. Если она обижается, то просто начинает игнорировать человека. У Ведьмочки в арсенале много косых взглядов. Она может вычеркнуть человека из жизни легко, практически не переживая. У неё не слишком холодное сердце, но иногда кажется, что ей абсолютно всё равно. Если нет ничего интересного, знай, что про тебя скоро забудут. Ведьмочка не мстит, она придумает себе дел на год вперёд вместо этого. Файв просто надеется, что зашибенно с ней попрощался. Надеется, потому что это точно не сработает. Ведьма самый упёртый человек в его жизни. Клаус, как эксперт по смерти и по последствиям её достижения, искренне не понимает, кому нужно приходить на свою смерть. Смерть всегда ждёт в нужном месте и времени, никогда не ходит за тобой. И за ней ходить тоже бессмысленно. Он пытался, его оттуда выперли. Клаус не понимает, что случилось между этими двумя, но чувствует, что это всё слишком больно. И не верить в искренность слов Файв не приходится, разве только в их разумность. С чего он решил, что королева пришла на четвертование сама? Откуда Файв знает резон прихода Рыжей? Почему он даже не пытается всё починить, хотя всегда только это и делал, даже когда выхода не оставалось, находил новый, прыгал выше головы, бурлил ход под землёй, напрочь срывая ногти. А тут уверен в чужом действии, даже не разговаривая и не задавая вопросов по существу?— Значит, ты всё-таки жива?
Хороший вопрос. А главное, приносящий только хорошие впечатления. Как Файв вообще смог сморозить эту хуету, в принципе никто не понял, не то что Клаус. Хотя он догадывался, что это было обращено не к ней в большей степени, а маленькой дебильной семейке, которая была практически в курсе, что Рыжая жива (а какой ей ещё быть?). Потому что вот она перед ними, улыбается, веселится (вроде). Девушка пережила расставание и даже не изменилась. Было бы странно, если бы такая как она совершила что-нибудь с собой. Как и Файв. Но Клаус знал, что даже от таких можно ожидать всего, что в голову взбредёт. А Файв, в принципе, сны от реальности не всегда отличал, он мог придумать всё, что угодно, даже её смерть. Однажды проснулся, увидел фантомную кровь на руках, не обнаружил Рыжую дома, и всё. Привет, кошмары. Снова. Файв и представлять не надо. Братья сидят в этой атмосфере не слишком долго, потому что чувствуют и слышат звуковую волну вскрика Вани, которая разносится ветром, ероша волосы и рубашки, покрывало на кровати и поднимая пыль с непротёртых поверхностей. Зелёные глаза вмиг трезвеют и испуганно смотрят на дверь, опуская бутылку. Руки погружаются в синее пламя, искажая формы за ним, заставляя печься от злости и отчаяния частички кожи, до брызгов крови от повреждённой ладони. Практически мгновенно потухая и оставляя лишь дрожь. Причём никто даже не разобрал, что за слово провопили, но было понятно, что это страшно и слишком смертельно после двух апокалипсисов. Смертельно для кого? И это был главный вопрос. Может, быть женщина просто защищалась? Но даже это слишком страшно до мурашек и поднявшихся дыбом волос на руках и ногах. Сердце у Файв ухнуло и, кажется, замолчало, затаилось, прислушиваясь вместе с хозяином. — Файв, ты поможешь ей? Файв! Её же сейчас на части разорвут! Ты боишься Ваню? — подорвается Клаус на ноги, размахивая руками. Клаус кричит, Клаус боится, Клаус злится. Клаус ненавидит чужое бездействие, потому что сам часто раньше был бесполезен. Был беспомощен. Это всегда первое, что бросается ему в глаза. Чья-то трусость. Чья-то слабость. То, за что он не хотел, принцип себе ставил — не осуждать. Но Клаус человек, поэтому срывается на единственный свой возможный пример для подражания. Файв. Файв с большой буквы. Бесстрашный, разумный и неосуждающий. Защитник семьи. Самый большой её щит. Несокрушимая скала, которую всегда обсуждали и хвалили, сейчас рушится в песок, о который будут вытирать ноги люди на море. Сейчас в зелёных глазах видно только как его сдерживают цепи, а Клаус считал, что Файв невозможно удержать на месте. Он всегда был свободен в перемещениях, выбирался из любых заварух, из любых пут. У Клауса вместе с братом мир будто рушится. Если в этом мире нет идеального Файв, значит, в нём вообще ничего идеального нет. — Нет, — в ступоре отвечает Файв. Кажется, Файв больше боится себя. Файв злится на себя, ногтями впиваясь в ладони, поджимая пальцы на ногах, напрягая бёдра, как барс, который сиюминутно бросится на добычу. Но продолжает с внешним спокойствием (как ему кажется) сидеть на кровати. Файв не боится Ваню, но помочь Рыжей есть кому, наверное. Знать об этом невозможно, всё происходит слишком далеко от него. Его комната отдельно не то, что от других, его комната от холла дальше других. Он даже дальше Клауса. Хотя пространство всегда можно порезать и переместиться. Телепортироваться и взять тонкую руку. Но её защищают. И лучше бы Клаус его держал сейчас тоже. — Ты бросишь её?! Файв совершит самую большую ошибку, неоправданную, если не поможет ей. — Клаус… Я держусь изо всех сил, чтобы не дать ей надежду. И себе. — Лютер был прав, не давая ей увидеть тебя, — Файв непонимающе смотрит ему в глаза: от Клауса он не ожидал такого предательства. — Приди ты к неё, увидела бы тебя ещё в худшем состоянии. Она хотя бы пыталась добиться своей цели все эти годы. А ты даже боишься помочь ей и «дать надежду». Ты не изменился. Всё решаешь за других. Делаешь ошибки, а такое вселенная не прощает. Бог сразу чувствует, когда его пытаются наебать. Сколько бы ты не «убегал», та, кто каждый раз выходит вопреки всему на улицу, догонит тебя, хоть сотни раз перемещайся как сейчас. Дай уже себе свободу. Выбери то, что лучше для тебя, а не других. Перестань быть трусом, которым ты никогда не был. Файв не сдвинулся с места…Future. Date unknown.
[Будущее. Дата неизвестна.]
— Помнишь наше Рождество два года назад? Ничего не изменилось. Это всё будто квантовая погрешность: либо ты, либо я. Наша встреча уже была ошибкой второго рода. Принято неправильное решение. А теперь чья-то жизнь лишняя в этом уравнении. Но я всё ещё не готов к ответу, что это её жизнь — ошибка.