Quantum error

Arctic Monkeys — Do I Wanna Know?

У тебя бывает страх, что ты не можешь повлиять на ход событий, Который никуда не девается, как что-то, застрявшее в зубах? Залив алкоголем диван, хочу ли я знать, взаимно ли это? Так хватит ли тебе смелости? Крошка, мы оба знаем, Что ночи созданы в основном для того, чтобы говорить вещи, Которые нельзя сказать назавтра.

Future. Date unknown. [Будущее. Дата неизвестна.]

      — Воспоминания становятся мечтами. Запретным плодом. Но я вкушаю его, сок течёт по губам. Я хочу, чтобы ты поцеловала их так, как никогда не делала, слизывая капли, пробуя на вкус не свою, мою кровь. И мне не хватит. Не хватит памяти о двадцать пятых декабря. Мне бы никогда не хватило тебя, моя Рыжая Ведьмочка.

Past. Friday, December 25th, 2024. Christmas. Evening. [Прошлое. Пятница 25 декабря 2024 г. Рождество. Вечер.]

      Голубое хлопковое платье с шёлком обтягивает фигуру, сидящую с идеальной (у неё нервы закоротило?) осанкой рядом на заднем сидении минивэна. Ткань неаккуратно лежит на ногах Файв, щекочет открытые брюками и носками щиколотки, а нос — сладкий запах пудры, смешанный с блевотным травянистым. Что именно намешано, Файв не понимает, но самая явная нотка отдаёт зайцегубом опьяняющим. Такое вообще кладут в чай? Ему кажется, что наполнение она выбирает рандомно, слепо и на удачу. Каждый момент времени преобладает что-то своё. И Файв начинает думать, что запах чая уже должен был выветриться или хотя бы перебиться освежителем воздуха — ёлочка с маленьким фонариками поблёскивает на лобовухе. И лучше бы Файв не думал, где она заныкала новое саше, потому что мысли плавно соскользили с губ на бёдра: «Носит ли Рыженькая подвязки?». Файв поднимает бровь, приоткрывает рот. Кажется, нужно совсем чуть-чуть открыть окно. Мята и лаванда определённо успокаивающие элементы, хотя не сильно-то и помогают. Потому что за время поездки в такси, персиковые губы ни разу не раскрылись, только сильнее попадали в плен маленьких зубов. Даже тяжело дыша, она дёргает ноздрями быстро, как кролик, а стук сердца звучит испугавшимся ежом, но рта раскрыть не позволяет убеждение (у Файв предубеждений ноль). Будто самой себе приходится доказывать: нервы в порядке. Хотя бёдра и руки потряхивает знатно. Длинные лакированные носки туфелек наступают друг на друга, но Ведьмочка не замечает — взгляд с поднятыми бровями упёрто ввинчен в сидение впереди. Конечно, кому нужен новый и интересный город в окне, когда перед глазами чистые чёрные чехлы — мода, стиль полностью овладели любопытством девушки.       Или у неё приступ панической атаки и морской болезни.       Файв хмыкает, наблюдая за капелькой пота по маринованной щеке, но Рыженькая не слышит. Даже водитель не дёргается. Учтиво. Потому что Файв упирается левым локтем в коленку, кулаком в щёку — не беспокоить. Он также не изучает окружение. Смотреть на неё — стало чем-то вроде нового хобби. Рыжие волосы забраны, но сильно пушатся от влажности внутри машины («или влажности Ведьмочки», или влажных фантазий). В Техасе уже наступила зима, со всеми прелестями промозглого ветра от Мексиканского залива. И ни капельки снега, хотя, кажется, Рыженькой ничего не может помешать морозиться. Потому что месяц прошёл с пьяного поцелуя, а сказать, что что-то поменялось в её поведении — кончить в небо и попасть себе в глаз. Файв думать не думал, что кто-то может быть настолько скрытным, терпеливым или тупым. Ему просто честно-причестно интересно: ждёт шагов от него или забыла тот день? Но Файв просто интересно, времени у него тележка и ещё одна сумка с морем Дирака — он подождёт. Возможно. Ведь от края города до центра пришлось ехать достаточно, чтобы на веснушчатой коже лба и над губой проступили капельки пота, кровь прилила к кончикам ушей и вискам, к прозрачным яблочкам щёк с видимыми в некоторых местах фиолетовыми венками — млечный путь между звёзд. Синяя кофта со стеклянными пуговками и бисером ловит свет, когда машина проезжает мимо светофоров, и играет отблеском красного и зелёного на шее, показывая взбухшую ярёмную вену. Ведьмочка на грани, пока едет на скорости выше, чем бег лошадей, в железной закрытой коробке с чужим человеком за рулём.       Файв близок к грани. Но если честно, там слишком горячий источник, чтобы шагнуть и утонуть.       А ещё Файв совсем чуть-чуть хочет плеваться в себя. Если бы он догадался о страхе заранее, они бы точно набили вещами портфели и чемоданы и попёрлись пешком, иногда перемещаясь поближе. Но он без вопросов, сам решил, что будет не очень удобен такой формат, скорее для девушки, чем для него. Нужно было спросить и обрисовать ситуацию с транспортом, чтобы она знала, что её ждёт. Но Файв немного не думает о других, забывает о том, что они живые люди, которые что-то чувствуют и умеют думать. Пытаются. Файв не то чтобы гений в человеческой оболочке, но числа не боятся нового и неизведанного, а рассуждать в сослагательном наклонении уже поздно. Как бы он не хотел, а опорой ему стать сложно, разве что, продолжать держать её руку, которую она сжимает, как сумоист. Честно, даже у мужчин (Лютер вычитается) Файв не наблюдал такой силы и остервенелости. Казалось, что ей всё равно, что тонкие её (Файв не признается, но его тоже) кости уже хрустели пару раз. Она продолжает играть его костяшками, иногда особенно неприятно щипая кожу и выбирая жилки пальчиками. Файв неприятно и иногда больно, но он только устало вздыхает, смотря снизу вверх на её профиль, иногда плавно подлетая на горках. В такие моменты Ведьма впивается ещё и ногтями, царапая.       Файв идиот. Но будь он не эгоистичным идиотом, его бы она не держала за ручку, пока они тащились бы с вещами.       Возможно, Файв специально не подумал о ней.       Потому что Файв всё ещё не идиот и знает об эффекте подвесного моста. Совести ноль, но убеждения, что это для того, чтобы подтолкнуть Рыженькую (к Файв или к выходу из фобии — вопрос нерешённый), выкручено на максимум. Возможно, потому что Файв всё ещё не надёжный рассказик для своего психолога, всё ещё отрицает свои ошибки и самый первый, кто видит и хает себя за них. Поэтому — возможно — Файв не морщится и молчит, потому что ей явно хуже, чем ему. Но Рыженькая всё ещё пройдоха, у которой шило в жопе. За месяц она должна была привыкнуть ко многому. Хотя, даже если бы это была игра, он бы не протестовал. Его распалённый мозг такие картинки в виде пота и закусанной губы интерпретировал бы как прелюдию к сексу. А если вообще пофантазировать, можно было бы вообще решить, что она на пике. Файв снова фыркает — вообще всё можно сравнить с сексом, потому что тот отражает абсолютно всю его жизнь, в которой все наёбывают. По этой логике у них с Куратором была самая жаркая ночь, а с Рыжей секс в миссионерской позе — самый обычный и ничем не примечательный. Потому что проблему она создала только однажды — появившись в его жизни. Но это скорее удар под дых от Хейзела, чем от неё. Обман для неё — что-то ненужное и странное, никак не укладывающееся в её жизнь. И это поражает. Правда и прямота никак ей не мешает, хотя Файв был уверен: её придётся защищать, как цветок, прорастающий на проезжей части. Даже когда было понятно, что она напилась, ничьи рыжие кудри держать не пришлось, а вот проехаться по ней хотелось.       Даже без лжи, она остаётся самой большой лгуньей. И Файв это нравится.       И Файв осознавать это непривычно. Потому что за это время желание укрепилось в его сознании, а вот отторжение усилилось. Всю жизнь он хотел только выбраться из апокалипсиса, спастись от апокалипсиса и пережить апокалипсис (а тут забраться в него). Желание никогда не бурлилось в нём так долго. Было время и место — всё происходило. Не было — забывалось легко и на долго. Поэтому он хмурится, облизывает пересохшие губы и в отместку сжимает руку — ноль внимания. Файв вздыхает. Она не играет, чтобы подержаться с ним за ручку. И Файв немного пугает именно то, что, возможно, он тоже уже перестал играть. Он сжимает пальцы и уже не отпускает, откидывается на спинку, засовывая в карманы пальто (осознанно избегает привычные, но слишком «личные» брючные) замок из рук с силой — её мышцы, кажется, на каком-то суставе закоченели, их свело. У Файв давно свело эмоции и чувства, но они также расслабляются, как она, пока они друг у друга. И даже если натура Файв хочет отбросить всё, его интерес хочет продолжения. И Файв никогда не противится любопытству. Файв планирует — планирует хорошо и даже отлично — не ссориться с Рыженькой. Даже если это несёт некоторые ограничения и нерешённые вопросы. Он никогда не встречался с тем, с кем спал и никогда не спал с тем, с кем встречался. Чего хотелось от Рыженькой ясно — чтобы она не уходила и ответ, носит ли она подвязки.       У Файв только свитер чистый — кремовый — и рубашка белая.       Если честно, ему хотелось научить её быть собой. Вроде отцовского интереса сделать что-то идеальное, по своим меркам. Сделать независимую и неискалеченную копию себя. Но что-то пошло не так, и всё, что приходится делать — менять себя под неё. Перестать наседать, врать и хитрить, потому что она не понимает сарказм, ей не нравятся рамки, а осуждения она не воспринимает, в принципе, за объективную критику. Она настолько самобытна и уверена в себе, слишком независима, что больше не хотелось её защищать, прикрывать плечом, помогать советом, как семью. И Файв точно не против такого развития событий. Файв всеми руками за безответственное отношение к чужой жизни, за которой нужно только смотреть в оба глаза так, будто творится история, достойная наблюдения. Но Файв слишком мало месяца. Файв не хочет отпускать расслабленную в тепле ладошку и перестать ловить на себе взгляд. Пусть она смотрит на него. Её мысли придут в себя, как вестибулярный аппарат, когда моряк смотрит на неподвижного человека. И Файв постарается, сделает вид, что неподвижный, как тигр за травой. Что он хороший, притворится другим человеком, чтобы она опять напилась и призналась, как тогда. Что ей не нужна помощь.       Файв сам не понимает, что ему она тоже требуется.       Больше. Потому что Файв приятно (забывать о себе) поддерживать кого-то ещё, кроме себя, кто этого не требует вслух. И даже отмахивается от помощи, но принимает её, когда необходимо, остаётся благодарным. Файв находит это необходимым, только делать это не сильно умеет — перебарщивает. Он не то чтобы радуется, что кому-то хуже, чем ему, просто чувствует сопричастность к чужим проблемам. Он не то чтобы эмпатичный человек, который сопереживает другим, просто его зона ответственности немного дальше личного пространства (без лимита и границ). Можно сказать, что это определённая профессиональная деформация киллера как отрешённость от чувств. Деформация человека с посттравматическим расстройством, который уверен, что множество проблем могут привести к личному и публичному апокалипсису. Но быть с кем-то вместе, связанными чем-то больши́м, как нервозность, ему нравится. А ещё ему слишком неправильно нравятся отношения на уровне мыслей между людьми. Потому что он никогда не признается в этом, но одиночество выматывает, и такое проявление жизни, как общение, взгляды, чья-то уязвимость и сила, никак с этим не связанная, поражают. Слишком волнует чье-то присутствие рядом, касание плеч и ладоней. Чей-то запах, вливающийся в свой собственный, не отдающий пылью и безжизненностью. Чьё-то тепло и мысли. Файв нравится, когда он действует на кого-то также как мята опьяняющая и даже лучше.       Никто из них не может просить о помощи. Но каждый из них понимает, что другой нуждается в ней. Файв нравится простая человеческая взаимопомощь.       Особенно, с медовым замиранием сердца, Файв осознаёт, что к семье и своим студентам он такого не чувствует, а значит, делает всё правильно. Нужна именно Рыжая Ведьмочка. Все недостатки в знаниях, социофобия, хаос слишком вмешались в его плюсы. Он может выплеснуться, толкать, учить, а она поддаваться хотя бы иногда. Он ненавидит ночь, а она уходить. Его минусы почему-то помогаю ей. Она боится людей, а он может набить им кости. Она ставит мозги на место, она заставляет расслабиться, она волнует. И это не то, чем стоит гордиться, но ему сейчас так радостно от того, что он это он, что он сбежал в тринадцать, что совершил ошибку месяц назад, что совершает сейчас. Потому что иначе ощущения близости с ней бы не было. Иначе бы она не улыбалась ему, иначе бы она не получила многого. Иначе бы она не помогла ему вырасти. Иначе бы он не задумался, существуют ли голубые подвязки. Существует ли Делорес?       Файв, кажется, начинает любить себя, свои ошибки и минусы.       Такси останавливается, а рука в кармане смущённо дёргается. Или Файв так только кажется, потому что Рыженькая сразу пытается открыть дверь, Файв помогает. Он смотрит, как фигура наклоняется, выпрыгивает и выпрямляется в полный рост, оставляя в видимости только талию с бантом на спине. Он подпрыгивает от ветра, а ленты развиваются вместе с длинными рыжими волосами. Вместе с юбкой, не очерчивающей бёдра и линию от подвязок. Рыжая вылетает на свежий воздух, но держится слишком стойко и уверенно, пытаясь сохранить для кого-то лицо. Её мотает на глазах. Файв не то чтобы не знал о приличиях, не то чтобы не хотел открыть дверь с другой стороны и подать ей руку. Просто ему в голову пришла мысль, что водитель решит уехать с ней. Он бы спас её, конечно, только вот, её сердце могло остановиться от испуга заметно раньше. Лучше перестраховаться и не доводить до такой случайности — она одна в закрытой машине с чужим. В этом красивом платье, под третьей юбкой которого могут быть подвязки с бантиками, чулками с кружевами. Или поясок?       — Извините, Вы будете платить?       «За просмотр?»       Файв отвлекается и, сунув деньги, ныряет за Ведьмой, рассматривающей многоэтажный хмурый дом. Только бы её не вырвало. Запачкает свои красивые туфли («Господи, только бы на юбку. Чтобы снять одну из, молю»). Файв сам выбрал бардовые оксфорды и купил, как подарок на Рождество вместе с кофтой. Она не знала, как отремонтировать старые и изношенные или найти новые, поэтому заметно волновалась. Жаль, они не пришлись по вкусу, и не было видно радости на лице. Сразу было понятно, что ей чхать на одежду. Файв переживёт. Но, кажется, не вывезет, если она снова расстроится, а из-за своей подавленности снова подпрыгнет от звука микроволновки. Объективно забавно, но ситуация страшная. Когда она привыкнет к печке и обществу в целом, было непонятно. Но к Файв она уже привыкла и чуть больше, чем привязалась. И подарок ей понравился, на самом деле. Ей не понравилось, что она забыла про Рождество, занимаясь в лаборатории, которую открывал Файв до ночи, и не подготовила подарок. Файв тоже бы забыл, если бы Элли не позвонила. Потому что сам сидел до ночи на том же этаже, проверяя работы и заполняя отчётность за семестр. Ловил её задумчивую фигуру у подсвеченной доски, проходя мимо по коридору в туалет. К слову в туалет он ходил часто, не перемещаясь. А она ловила его за плечо, когда не могла добраться до истины самостоятельно. Ловила его намёки и наводящие вопросы. Так жадно, что иногда хотелось поймать её.       А ей хотелось, чтобы родинки на щеке дёрнулись от улыбки, чтобы поймать губами.       Когда она была не одна, за партой с листами сидела Амели, а у доски с Ведьмочкой стояла Опра, не хотелось им мешать, хотя похищение планировалось немного ускоренно. Ведь Амели тоже, ведь, хотела Рыженькую. Хуже было лишь тогда, когда Файв замечала Опра, улыбалась розовыми губами с блеском. Файв знает, что нравится ей — она распускает золотые волосы только на его парах и после осознания, что лабораторию открывает он. Спрашивает чуть глубже, чем квантовая физика, дотрагивается чуть больше, чем Рыженькая, ловит его чуть чаще, чем наедине. Его это мало волнует, но Файв всё равно считает это худшим. Потому что есть определённое правило. Когда за человеком заинтересованно наблюдает один, нужный человек обязательно обращает внимание на другое. Или другого. И Ведьмочка отворачивалась к Амели. Знала ли она о симпатии Опры или нет — не имело значения. Файв знает, что она упряма. Но Амели всё ещё тот этаж, на который ему не забраться — один возраст с Ведьмой, одни проблемы, один пол. И не Файв. Он рад, что Ведьмочка нашла друзей. Но Файв не хочет, чтобы она нашла человека. Поэтому заходил чаще, отвлекал больше, обращал её внимание на себя. Ведь она призналась ему. Она целовала его. И он хочет, чтобы это не изменилось, осталось константой.       Файв ненавидит изменения всем сердцем, но он профессионал в адаптации и приспособлении.       — Какой этаж?       «Под облаками».       Но время не остановится на мгновение. Разрушится всё. И лучше принимать это, чем ненавидеть всем сердцем. Чем прочнее прут, тем легче его сломать.       — Любой, — рука легко подхватывает тёплую, нагретую им же и чёрным кашемиром ладонь, утягивая за собой вперёд. — Отец любил быть в центре внимания, — пытается объяснить, видя непонимание в глазах и открывая калитку, преграждавшую проход к дверям с узорами зонтиков на стекле.       Но Рыженькая всё ещё не понимает сарказма и иронии. Точнее не принимает их за способ коммуницирования, поэтому щипает. Файв сглатывает, смеётся где-то в лёгких и идёт на шум, роняя смешок в этот информационный мусор.       — Здравствуйте, меня зовут…       — Можете звать её Ведьмочкой. Хуже не станет, — хмыкает мстительно, отделяясь от Рыженькой, бросая её в свободное плавание в холле, сразу направляясь что-нибудь прихватить перекусить им.       Побеждает не сильнейший, а более гибкий. Файв алмаз, а не графен.       Потому что Файв укололся взглядом Клауса на улыбку, а значит, Рыжая тоже могла нахватать шипов. «Файв улыбается, но редко», — и явно не всем подряд, Клаус знает. Клаус многое знает и чувствует. Файв чувствует голод. Файв не завтракал снова, да и времени сегодня не было. Значит, Рыжая тоже. Всё сложилось так, чтобы желудок противно ныл. А ещё надо срочно нахуяриться, пропуская все эти ненужные представления. Потому что Файв почувствовал ревность и собственничество, как когда Клаус танцевал с Делорес. Но сейчас хуже, хотя ситуация намного безопасней — имя. Будто он имеет все права на её имя. На все её имена. Да, они всё равно узнают, да и уже знают, в принципе. Но была какая-то обида, что она так просто рассказывает всем, как её называет Файв. В мыслях. Оставляет для лучших времён, когда её имя он сможет проглотить вместе с ней. Он хранит его, достаёт по ночам из-под подушки. Файв нравится оно. Буквально один звук заставит его улыбаться — он уверен. А он не хочет снова видеть, как щёки Клауса поднимаются вместе с бровями от удивления. Файв должен так называть её. Только Файв.

— Как пять? Шотландец что ли?

      «А ты? Как моя судьба что ли?»

— Вы тоже колдун? Вы варите детей вместе с другими колдунами и ведьмами?

      Привычнее было Рыжая или Ведьмочка. Они не несут в себе ничего, что не плавает на поверхности, как сейчас делает она. Кажется, её ноги приросли к полу, как только Файв разорвал их сплавленную кожу, а тело плавно уносит прибоем нахуй из особняка. Её взгляд на всех подряд и на Файв, перемещающегося около стола, резал сердце сильнее, чем эти прозвища слух. Цвет волос у всех на виду. А «Ведьма» — у рыжих же до сих пор нет души, или Файв отстаёт от стереотипов? Буквально: «Файв ко всем так относится». Они не заметят сколько в «Ведьмочке» солнца и луны. Харгривзы не придадут им значения такого, как Файв. Не станут называть её Рыженькая, когда она будет милой, а Рыжей, когда она будет обжигающей. Ведьмой, когда она выкинет опять что-то, а Ведьмочкой, когда это будет привораживающей магией. Они примут это за сарказм, который она не понимает. Это просторное поле, безопасное. Имя подрывает его слух миной, оглушает до темноты в глазах и головокружения. Даёт другим воображать, какая она как человек. На что она похожа, и каков её характер. Как её нарисовать, какими красками. С каким животным сравнить. Имя слишком много. И в тоже время мало. Как если бы кто-то из них знал её знак зодиака и основывал своё мнение на нём. Следовал сонникам. Потому что в этом случае удачное стечение обстоятельств и правда, придавало её имени смысл. Краски. Один на веру глубокий, расслабленный вдох и один выдох на пределе лёгких, когда не понять, почему не хватило воздуха всего на две буквы. Имя ассоциируется с ней так плотно и так глубоко, будто слизано со словаря. Забывается, что она больше, чем имя. Она человек. Которого можно охарактеризовать именем. А потом пренебречь общением из-за предрассудков и недооценить спектр её человечности. Потому что она счастливая. А у счастливых никто не видит дополнительных эмоций, кроме веселья и радости. У счастливых нет проблем и фобий. Невозможно таких любить, только смотреть с придыханием. Файв хочет, чтобы её любили. Но в меру и без рук, пожалуйста. Потому что для него, в его глазах она уже больше, чем всё. Потому что выбрала его однажды.       Файв мог доверить её имя только себе.       Файв ревновал других к её имени.       Файв иногда невыносим, если так подумать.       Файв не любит глазами, Файв на слова падок. В его глазах её всех любят и хотят. Потому что это его собственное болото.       И когда Файв уже смирился с бессмысленностью её знакомства всё с новыми и новыми людьми, согласился с решением хищения еды, алкоголя и рыженькой девочки обратно домой, с дивана поднялся мужчина, раскрыл татуированный руки и, улыбаясь шире, чем голливудская звезда, зашагал.       Клаус решил добить.       — Привет, малышка, — «нет». — Ты такая яркая, — «Нет!» — Нам не хватало, — «нет, нет. Нет!» — такого разнообразия в волосах, — с каждым шагом ближе, Рыженькая всё больше и больше корпусом вдаль — кажется — упадёт, пока не повела пяткой назад на несколько миллиметров.       У Файв сердце падает — аритмия в пятках. У Файв всегда проблемы со временем, и теперь оно замедлилось чуть больше, чем необходимо, заставляя вскипать с большей яростью кровь. Теория относительности действует плохо на микрообъектах и на нём — на Рыженькой она вообще не работает. И в такие моменты кажется, что Файв настолько мал, что все вещи вокруг огромны и слишком значительны. Он муха — шестьдесят кадров в секунду. А Клаус слишком высокий, шаги его слишком длинные, а руки загребущие — он её точно расплющит. Хотя, скорее наоборот (Рыженькая лопнет, что делать?): не время замедлилось, Файв ударил по газам на красный. Файв понимает, что сейчас происходит страшное, поэтому действует слишком импульсивно, заставляя себя жалеть об этом после. Считать себя маленьким ребёнком, расплакавшимся в магазине и разбивающим все киндер-сюрпризы подряд, чтобы найти тот с машинкой, потому что кто-то уже стоит на кассе с последним. Как-то Лайла назвала его киндер-говнюком. Не зря. Файв не вырос в общении и сдерживании себя. Для него всё быстрее. Для него всё ужасней. И более нагнетающе, смертельней, болезненей. Файв, который действует по ситуации, — самый непредсказуемый Файв. И не самый заботливый, в популярном определении этого слова. Файв самый искренний в такие моменты на-грани.       Клаус многое чувствует и знает во все моменты.       Эгоизм? Ревность? Страх. Страх за раз, два, три… восьмерых без шестого и пятого.       — Ты бы не лез так к каждому встречному. Может и прилететь, — огрызается Файв, цепляя пару конфет и телепортируясь перед Ведьмочкой, — Клаус, — которой не нравятся прикосновения.       А Файв — прикосновения к Ведьмочке.       Поэтому Клаус ухмыляется, расползается в хитрой улыбке, касаясь плеча рукой вроде по инерции, а вроде подтрунивая над показавшим личину.       Но результат защиты опять не даёт плодотворных результатов. Задевая плечом, Рыженькая выходит из-за спины и косо смотрит Файв в болотные глаза. Пытается увидеть ревность, но видит лишь жалость и страх. Закусанную и сразу отпущенную губу, когда тот сглатывает эти чувства опять, как и все остальные. Он никогда не был честен с ней до конца. Его руки опускаются — он буквально защищал её. А сейчас не знает, что предпринять. И вот теперь она колется. Потому что думала и чувствовала хотя бы какое-то уважение до этого. Думала, что нравится ему, как человек, а не объект защиты. Важно ли это? Она не знает, но сейчас, на пределе своего сердцебиения лопается мыльным пузырём. Сейчас. Только желание наорать, что справится со всем сама. Убежать и остаться. Расплакаться и поцеловать. Как легко вывести человека не в состоянии из состояния? Очень легко. А Файв с интересом и пренебрежением поднимает бровь. Вторую. Щурится, морщится будто съел лимон. Хочет немного наорать в ответ.       — Вы не должны так разговаривать со старшими, — поправляет.       «Если честно-причестно», — Файв утонул в горячем себе на грани. Она столкнула.       Потому что он чувствует страх и жалость к себе, а не к той, которая так легко толкает и поправляет киллера. Файв знает, что не нападёт на неё, но не знает, не нападёт ли Номер Пять. И ему больно не за неё. За себя. Файв бы хотел научить её не обижаться, чтобы она не обиделась однажды на него. Файв бы хотел, чтобы она не лезла в его прошлое. Потому что он не хочет слышать правду о себе, не хочет вспоминать. И знать, что, возможно, она примет его. Или что она уйдёт. Нет выхода из этой ситуации. Нет выхода из прошлого. Файв знает и хочет поцеловать и наорать в ответ. Надавить на лоб большим пальцем и расправить морщины, скрыть её эмоции, обмануть себя. Закатать рукава и забыть, что это он. Потому что он закатывает рукава только для убийства, а не поцелуя. И не видит будущего и выхода ни из чего.       Клаус сжимает плечо, обращая его внимание на себя.       Старик внутри парня опешил. Файв вспоминает про свой маразм и нежелание рассказывать о себе. Что пересилило его и решило не говорить о настоящем возрасте, было непонятно. Скорее это не было темой разговора никогда. А заявлять с порога, что он внутри больше, чем снаружи как-то странно и нереалистично: «Да, шотландец и немного Тардис. Привет, мне до тебя, в принципе, и дела нет, но знай, я убью тебя и смогу получить удовольствие от этого». Слишком щепетильно и неуютно. Кажется, будто Рыжая и Файв поменялись местами, и это у него боязнь общества теперь. Именно сейчас он чувствует себя нашкодившим ребёнком, на которого обращены все взгляды зевак с осуждением и неприятием. Он разбил что-то не то. Возможно, не стоит злиться и крушить все киндеры. Может, стоило отобрать нужный прямо на кассе и просто переместиться с ним домой? Или замочить негодяя на улице после оплаты без лишних глаз? Боязнь расстройства Рыженькой. Красный уровень опасности. Синхронизация на нуле.       — Подожди, — не понимает Клаус, поднимая палец с чёрным ногтем на Файв, которого держит за плечо, — он старший. Стой, так она не знает? — поднимает бровь, упирая руку в бок, будто говоря: «Вот это конечно патовая ситуация». — Она же обращается к тебе на Вы, — недоумённо, совершенно не осторожно, но медленно и рассуждающе проговаривает.       Клаус знает не всё. Но думает, что для правды лучше поздно, чем никогда.       — У неё такая манера общения. Я… не говорил ей, — пожимает плечами, противно признавая, что выглядит сейчас лжецом.       Быть правым всегда и во всём — это кредо его жизни. Быть уязвлённым — слишком противно и опасно. А ещё план по Рыженькой как-то рушится и рассыпается с каждой буквой — фундамент был? Он хотел не ссориться. Боялся расстроить. Но что произойдёт, узнай она о нём чуть больше, чем знает сейчас? Что чувствует сию секунду, зная, что ей нравится тот, кто не делиться с ней важным, полностью важным, чёрт деревенский, Файв?! Может, она отворачивалась специально, пока Опра начинала расспросы, и Файв ошибся? Может, она пожертвует своими чувствами ради новой подруги? У неё же было не много друзей. У неё же никогда не было Файв. Она не знает, что сделать для него. Она оттолкнёт. У неё не было же терпежа.       — Что не говорили? — смотрит на Файв совершенно спокойно, будто спрашивая разрешение на запретное знание чёрной магии.       Так почему же она терпела всё это время? Почему не забрала его? Или не хотела забрать его также, как он её?       — Наш мальчик хоть и выглядит моложавенько, но ему уже за шестьдесят, — протягивает улыбчиво Лютер.       Она не ждёт первый шаг от него — от себя. Но не может преодолеть этот порог.       Файв в уме натягивает тетиву.       С дивана, где сидят остальные ребята такого же возраста, что и Клаус, махает блондин с огромными накаченными плечами. По коленке ему хлопает не сильно, упрекающе, как мать, ухоженная рука с алым маникюром, мягко ложась на бедро после. Женщина в ярко-красном матовом, но от того не менее праздничном свитере, улыбается перламутровыми глянцевыми губами. На безымянном пальце сверкает бриллиант. Тема молодого парня в костюме, но мозгом пенсионера более деликатна, чем казалось громиле, и Элли («Господи, спасибо, Элли! Знаешь, как я тебя обожаю!») чувствует, что стоило промолчать. И хоть Файв посылает благодарности, этим никудышному положению не помочь. Да, правда всплыла, а казалось, что до этого никогда не дойдёт. Он же просто аспирантик, неплохой парень, который ей чуть-чуть нравится. Ещё и красавчик. Но Рыженькая пугается и пытается осторожно отойти, интересуясь:       — Вы вампир?

— Я ведьма.

      «А не сплю потому, что пью кровь маленьких рыжих ведьмочек».       В шоке, кажется, только Харгривзы. Файв привык к этому полубреду от неё, который раньше казался неплохим сарказмом и постиронией. Но всё-таки она искренняя. И тупая (потому что до сих пор верит и ждёт правды). И Файв хочет потянуться к её рукаву — удержать, но быстро понимает, что так хвататься за кого-то впечатлительного и уже испуганного — риск. Ваня на своём примере показала, что так лучше не делать. Как-то раз он переместился к ней за плечо, а она резко локтём вмазала в глаз. Было больно, но не совсем, больше хотелось ударить в ответ. Файв боится ударить в ответ, капнуть сарказмом, который она примет за чистую монету. Люди ожидают подвоха от Рыженькой, но его явно не было. Файв любит рисковать, но не чужими чувствами. Особенно, если они Рыженькой и касаются его.       — Хэ-хе, — неудачно выдыхает-смеётся Файв, сжимая в руке шоколад в обёртке, который плавится и вытекает на кожу, — я застрял на сорок пять лет в другом времени, а возвращаясь, ошибся в расчетах и стал тринадцатилетним мальчиком.       К нему в лицо пытаются заглянуть немного снизу, поражая раскрытыми в изумлении синими в тени головы Файв и Клауса глазами с обрамлением рыжих ресниц с тушью. Файв видит, как они не прокрашены у основания — белеют, слиплись на кончиках из-за дешевизны. Рыженькая смотрит. Рыженькая не верит (нет). Рыженькая жалеет (нет, чёрт). Рыженькая ловит и поглощает в себе. Файв умеет плавать, но тонет во взгляде. Его опутывают и путают. Чертовски тяжело выныривать с кандалами, которые она вешает взглядом. Чертовски тяжело, когда Файв верят, он не привык. Сразу получать и понимать, что лучше бы она убежала.       «Погавкай».

— Вы говорили про перемещение во времени. Это же смешно, такое невозможно!

      А потом она улыбается. У Файв срывает предохранители напрочь.       «Гав-гав».       — Так почему вы грустите? — задаёт самый тупой, но вполне прямолинейный вопрос Рыженькая — только такой ожидай от неё. Холодный. — Вам дано больше времени, чем всем остальным, — болючий.       Любопытства ей не занимать, вглядываясь в уставшее лицо и принимая всю информацию достаточно спокойно. Прямолинейно, рационально, в своей манере бесчеловечно-человечно. Как джин, коверкающий желания людей. Она чуть больше, чем человек. Ей не дано принимать радость от общения с людьми сразу. Она наполняется им, как графин. И любит только потом. Рационально. Если бы она любила Файв, она поддерживала бы его именно так. Пытаясь слепить из боли что-то логичное и хорошее. Она не хотела бы, чтобы он грустил. Сделала бы всё, требующееся от неё. Она бы заставила себя убить, чтобы быть с ним всегда. Бесконечно и бессмертно, если бы любила. Изуродовала себя, чтобы остаться с ним Франкенштейном. Больно, отвратительно и, как всегда, правильно. Файв чувствует больше, чем Ведьма, оказывается. Файв чувствует весь этот ужас правды в вопросе. Так пахнет будущее. Всегда чувствовалась на всём языке прямолинейность — камнем с жуками. Не закроешь рот, не выплюнешь, они ползут внутрь, подпиливают мозг от корня. Бессмертие, чтобы познать всё.       Режет. Лезвие острое, как оно есть.       Файв знал, предполагал. Ведьмочка всеми фибрами желает бессмертие. Она такой человек. По ней было видно сразу, она плюнет на все связи людские, скажет: «Да, будет больно, но можно пережить». Ведь прошло больше месяца, а она ни разу не заговорила о возвращении домой — отпустила боль. Файв глупо было ждать её, интересовать — она не сделает первый шаг. Она уже всё забыла. Она же всегда была такой. Практически безэмоциональной. Практически рациональной. Практически такой же неживой. Её голос всегда напоминал чей-то давно забытый. Делорес. Говорила ли Ведьмочка с ним вообще, или Файв придумал все вопросы о Луне? Кто из них на самом деле асексуал, и любит хотя бы кто-нибудь из них? Или тот интерес, что испытывает Файв, проявляется в ней снова только сейчас. Он не знает и выть готов. Всё написано на морщинках у его бровей красной бегущей строкой, о которой Рыжая даже не знает. О таких технологиях тоже. Поэтому не может прочитать, что каждый раз крича от потери, съёживаясь от боли, он старел в два раза больше других. Сравнивать проблемы неправильно, но Файв уверен, что не будь его силы, он бы попадал в чуть менее плачевные ситуации. После которых не нужно было бы оправдываться в убийстве времени и людей. Очередность именно такая. Файв контролирует свои мысли больше, чем действия и порядок выстраивает вполне рассудительно — не будь времени, вряд ли бы кто-то был рождён. И никто бы не умирал.       Но боль отпускают лишь те, кто принял её однажды полностью.       У Ведьмы не было такой боли, Файв знает. Она готовится заранее. Будто. К тому, чтобы проглотить меч, разрезающий спинку языка и горло, проходящий к желудку через лёгкие. Файв только сейчас понимает насколько Рыжая без души. Насколько удачно ей повезло в этом мире с характером. Кажется, в скором времени у Файв появиться план по остановке мира. Слишком психозный, но логичный. Маниакальный, потому что депрессия слишком задержалась. И её будто хотят оставить, надавить на неё, зная, что Файв скоро взорвётся. Выдавится гной или на лоскуты разойдётся? Мало того, что его самого задели не самые лучшие воспоминания, вопрос и чувство пакостничающего врунишки, который просто забыл, чёрт возьми, и вообразил себя нормальным. Всё могло зайти дальше — работа киллера достойна упоминания в послужном списке вначале резюме? Кого заденет Файв после этого Рождества, если тема не прекратит набирать обороты — вопрос из серии случайных вероятностей бытия. Потому что смерть всегда — вероятность, увеличивающаяся со временем. Буквально определение его способности и прошлого. Буквально его желания выколоть её глаза и уши.       — Потому что это было не лучшее время, и я не очень хочу продолжать играть в эти аркады, — теряет терпение, щёлкая по подбородку (желание задушить неконтролируемое), уходя от разговора за кофе.       «Потому что я хочу умереть», — вопят мысли на уровне громкости двигателя самолёта, а Файв жмурится от их голоса, напряжение до треска в мышцах заглушает их на секунду, на вторую — задержка дыхания, окаменелость лёгких.       Сердце сжимается, рёбра рвут органы, дрожь в желудке заставляет с болью вздохнуть, кожа натягивается на грудной клетке. Он должен был предвидеть это, но легкомысленно забыл о своей проблеме. Не мудрено. Смириться с долгой жизнью и неудачной ошибкой в прошлом — было лучшей идеей его нервной системы. Будто это нормально — резко помолодеть и пережить одновременно то, что состарило твоё внутреннее «я». Нормально, когда тело не понимает мозг, а тот шелестит на срывающимся шёпоте. Будто это не то, что нужно рассказывать. Вроде того, что: «Однажды я сходил в магазин, а молоко забыл». Файв был в обществе пять лет. Работал и учился среди других обычных людей. И забыл, что притворялся таким же. Раскрываться было сложно перед кем-то вроде Рыжей. Та читала ложь. Как Комиссия знала о нём всё. Мнение братьев и сестёр не волновало. Переживут. Главное было пережить на самом деле. Ещё раз, ведь он младше на полжизни. Клаус вряд ли доживёт до сорока. С Ведьмочкой он забыл — возраст тот же. Только губы Опры и улыбка Амели напоминали. А взгляд Ведьмочки выводил из равновесия. Было сложно понять, что именно из простых вариантов, она может подумать. Файв не спец по лёгким уровням. Он никогда их не проходил. Зато варит кофе отлично — хотя бы что-то хорошее… Только она не любит кофе.       Зато спец ставить турку закипать, пока сам уже вскипел достаточно.       — Чёрт, — протягивает севший неожиданно голос.       Рука взъерошивает волосы, и глаза устало прикрываются. В этих действиях будто нет никакого участия самого Файв. Но во всём этом он.       Действительно, что здесь грустного. Действительно, нужно радоваться лишним мгновениям. Правда, они действительно кажутся лишними и ненужными. Купи одну жизнь, получи вторую в подарок. Только первую потратишь на выживание, а вторую на изучение того, что и так знаешь, скучную работу, никак не связанную со спасением мира, и мимикрию под нормального. Потому что… а как «нормально»? Себя не исправишь будто никогда, никогда не поможешь себе. Не перекроишь. А если сильно захочешь — сломаешь. Файв завидует тем, кому с самого рождения вбивают в голову обычность. Он завидует Ване, которая всегда была обычным человеком. Слушала людей без призмы своей «гениальности» и «экстраординарности» в наушниках. Файв знает, что ей от этого тоже досталось, но мысли не перекроить. Как однажды они червём поселись у него в голове, так там и остались гадить завистью. Подъедали. Смотрели на Ваню, как на пример реальности. Смотрели на Ведьмочку, как на самое разумное существо в его окружении. Зависть к Ведьмочке из ненависти зацвела бутонами жадности. Файв верит, что она сделает его нормальным. Потому что с ней чувствовать себя нужным по-человечески легко. Просто фобия. Просто взросление. Просто. Слишком.       Файв не умеет проходить лёгкие уровни.       — Не обращай внимания, он многое пережил, — трясёт за локоть в голубой кофточке Ваня, подошедшая слишком тихо и незаметно. — Знаешь, тебе не обязательно к нам и нему обращаться так формально, — низенькая брюнетка поднимает неуверенно плечи, натягивая нерешительную улыбку.       «Мягко», — расплывается в девочке, как и желание увести плечо — его будто не рука тянет вниз, а камень в тонну.       Да, Ваня уже заплатила своей самооценкой за эту обычность. Только эта обычность в этой семье и делала её белой вороной. Вряд ли Файв вообще понимает, что ординарных и таких «как все» людей не бывает. Верит в их существование, как в Бога: у кого-то лучше, у кого-то легче. Но даже если бы понимал, сложность найти своё место в этом мире объективно имела место быть. Его проблема пребывания в апокалипсисе кажется весомой для всех, кроме Клауса, который был бы рад провести сорок пять лет в одиночестве без голосов мертвецов в голове. Поэтому размусоливать о величине проблемы не имеет смысла. Никогда. Каждый завидует кому-то. Каждый считает чью-то проблему больше или меньше. Это в человеческой природе. И это то, от чего многие пытаются избавиться, чувствуя угнетения и себя, и близких. Но только не в этой семье, где конкуренция распространяется на всё, в том числе и на боль и неординарность. Ваня, кажется, лидирует. Или всё-таки Клаус и Файв. В Лютер и Эллисон недостойны? Они теряли. Их боль была такой же сильной, как и у Диего. Ведь вся проблема была не в масштабе. Во времени. Боль. Боль может быть такого же масштаба у двух разных людей. У кого-то сломан безымянный ноготь на свадьбу, а у кого-то умер Шурик — серая старая дворняжка. И весь ужас в том, что они одинаковы, но люди торопятся ранжировать боль. Как Диего и Файв.       — Удобнее, — вспоминает девочка слова Файв и улыбается, как робот, которого учили жить.       Проще. И пока все говорят ей быть легче, выражаться и одеваться свободнее, Рыжая думает лишь о том, что даже без формального разговора, что-то в беседе не клеится. Все всё равно улыбаются, как на собеседовании, хотя и выглядят разношёрстно. Клаус слишком беспардонный. Ваня наивна. Файв лгун. А проблемы с общением — у неё. Славно. Ей не хочется вообще. Общаться. Если всё должно происходить именно так.       — Да, намного удобнее, — кивает Диего, проглатывая торт с ложки, в его прищуре читается сложный мыслительным процесс.       Диего недоверчив. Удобнее уйти и улыбнуться. Именно в этом порядке.       — Обращение не самое главное, пускай говорит, как ей удобно, — возвращается Файв, прерывая оценку новых знакомых у Ведьмы.       Потому что важнее то, что вкладывают в слова. Файв поднимает её руки и пихает горячую кружку с чаем на тарелочке с шоколадными конфетами. Потому что пускай будет удобно и вкусно ей. Потому что Файв подумал о том же, что и Рыжая. Не будет удобно от изменения речи и внешней мишуры. Даже если все будут судить по ним в начале.       — Но почему ей не тридцать с половиной, как всем нам? — спрашивает Эллисон то, что действительно должно волновать.       Рыжая поднимает взгляд на Файв рядом, продолжавшего поддерживать тарелочку за тыльную сторону её руки. Он смотрит не на неё, а на слишком серьёзное лицо в районе дивана. Диего снова хмурится — он тоже думал об этом. Клаус махает рукой на Файв, мол, разное бывает. А Рыжая не понимает ничего, потому что никто вроде и не пытается объяснить. Люди вообще ничего никогда не объясняют, будто она обладает способностью читать мысли, будто её не существует. Её возраст важен? А потом до неё доходит — все старше неё. Все как один. Кроме Файв, но что-то (его непонятный возраст в шестьдесят и ложь в глаза?) ей подсказывает, что он рождён с ними в одно время. Файв выглядит напряжённым как тогда, на первой паре. Но если тогда, она провоцировала эти чувства, то сейчас было непонятно, что именно его раздражает и затачивает его нервы, как лезвие.       — Да, — опускается Диего локтями на коленки и достаёт острый нож, на котором мгновенно блестит перелив. Взгляд прикован к пару от кружки на фоне голубого платья. Прямо в сердце под рёбрами, как рентген.       Теперь было понятно о чём он размышлял всё это время. Девушка была одногодкой Файв, а не всех остальных. А Файв это ходячее отклонение от нормы. Ведьмочка не любит ощущать себя отклонением. Никто не любит. Особенно, когда уже нацелены на жизненно важный орган взглядом.       — Скажем так, я снова напутал со временем, — Файв медленно отпускает руку девушки и проходит к барному стулу. — Хотя, виноват скорее Хейзел, — спокойно отпивает кофе, вальяжно присаживаясь, — но и моя ответственность тут присутствует, — ссутулился, упираясь на стойку и ломая печенье с предсказанием.       Ведьмочка никогда не расскажет никому, что замечает все телодвижения и интуитивно понимает каждый жест: как старается выглядеть расслабленным и уверенным, как умело хитрит, не договаривает и чувствует угрызение совести. И это её цепляет сильнее раз за разом. Она знает, что он признаёт ошибки. Критикует себя больше других. Чаще и сильнее, чем кажется, потому что не говорит об этом вслух. Никогда не расскажет, как и она. Файв во всём всегда видит плохое. Чаще, чем что-то хорошее. Иногда даже в нём. Ведь не накосячь он, они бы не встретились. А Ведьмочка бы никогда не задумалась о том, как её сердце учащается, когда её руки всё ещё ощущают призрачное прикосновение. Ведьмочка ощущает себя призрачно влюблённой, видя все недостатки, которые более заметны в этом человеке, чем достоинства, которые он скрывает. И это чувство слишком плавно влилось в её жизнь, но сейчас она готова заявить себе об этом. Поэтому улыбается, прячась в кружке, но не отпивая.       «Gaúdia príncipiúm nostrí sunt saépe dolóris», — Файв вздыхает, поднимая глаза к потолку — опять какая-то заумная хрень, как та, которую нёс отец. Но хотя бы последним словом созвучно с его любовью. Долорес — печаль. — «Радости часто являются началом нашей печали».       — Хейзел? Но он же умер, вроде, — напрягся Диего.       Вот бы у Файв, и правда, были хоть какие-то радости. Пессимистам живётся довольно трудно. Особенно разведённым. Особенно, когда Рыжая глотает кипяток и лыбиться, как дурочка. Файв дёргает бровями и возвращается в диалог.       — Ну, умер человек и умер. Спроси у Клауса, как дохляки заебать могут.       — Кстати, такая история… — возникает Клаус, плюхаясь на кресло.       — Да и разгребать своё говно любят не все, а отдавать в наследство — многие, — язвит Файв, перебивая и напоминая об отце и букете психологических травм.       Эллисон с Клаусом синхронно поднимают тост, сразу понимая намёк и скрытый смысл. И все чокаются, пока Файв жестом поднимает кружку, а Рыжая, смотря на зелёное отражение себя в чае аккуратно отхлёбывает.

***

      — Вы спите что ли вместе?       В какой момент празднование переходит в откровенную попойку, мало кого волнует. Трезвыми выглядят только Ваня и Ведьмочка, хотя ей тоже случайно Лютер плеснул текилы в чай. И это правда выглядело случайно. Человека занесло и совершенно «неожиданно» после того, как Клаус лил ему в уши, что если кто-то не пьёт, значит, он отстаёт от отряда и не уважает командный дух. И лидера. Только вот девушка уважала, даже слишком, потому что человек незнакомый. А вот Файв чуть меньше. И чуть больше был пьян. Поэтому при игре в твистер оказался не на красном кружке ногой. А на спине Лютера. Подскользнулся. И свалил всех, кто был ниже. У Клауса что-то хрустнуло. Поэтому он успокоился тоже. Сидит вместе с ними и творит хрень, но тихонечко и лениво.       — Диего, секс это конечно круто, но ты когда-нибудь чувствовал поддержку от человека, который тебя понимает?       Файв почему-то описывает Делорес, но в голове нарочито появляется образ Рыжей с головой манекена. И это выглядит слишком странно, но с другой стороны интересно, поэтому Файв пытается переиграть свой мозг и представить пластмассовое привлекательно тело с лицом девушки. Ведьме не идёт грудь и ноги от ушей. Это явный вывод. Иначе остаётся вопрос, почему её не сожгли ещё на костре. И пока Файв представляет странные сюжеты развития событий, глядя в пустоту впереди себя, Диего рассматривает в открытую живой пример. И её голую коленку, до которой задралось платье.       — Секс? — поднимает бровь в вопросе девушка, сидя рядом.       — Потом покажу, — не глядя, сразу отвечает Файв, почему-то решив, что она слишком мала, для этих сведений.       — Я знаю, что такое секс.       Было ожидаемо, но не для пьяного Файв, который выходит из прострации и поворачивает голову, ловя взгляд сонных глаз. Видимо, к вечеру её организм вспомнил, как ночью решил устроить сам себе американские горки с перерывами в чтение и в нервные домыслы о предстоящей встрече, поэтому сейчас у внешних уголков проявлялось отчётливо нижнее веко мешочком. Или она просто была чем-то недовольна?       — Диего, напоминаю, что мне шестьдесят, а сестрёнке восемнадцать стукнуло, — отпивает и скользит взглядом дальше, переходя на Клауса, перебиравшего без конкретной цели подол Рыженькой.       — Отмазы, — кривит губы Диего, улыбаясь и разглядывая тонкие щиколотки в белых колготках.       Ведьма щурится ещё больше, получая столько внимания и ища поддержки у Файв. Но как бы ей не претило, но по его словам, можно было подумать, что у них уже успели появиться семейные чувства. Они буквально чужие люди, которые вдруг решили поиграть в близких знакомых. Да и его братья с сёстрами тоже. Рыжая дёргает остервенело за свитер Файв. Он уверенно наклоняется ближе к уху, упираясь на спинку дивана:       — Отмазка — это сленг. Означает оправдания, — и отдаляется.       Рыжая краснеет. То ли от злости, то ли от близости, тепла на шее, руки на плече, которая случайно оттягивает пряди. Морщится, бегается глазами в шоке и открывает рот — смеяться или плакать? То есть вот это он посчитал важным к пояснению? Да, она может быть беспросветной тупицей, не знать сленга, физики и много другого. Это смущает и иногда забивает голову полностью, но чёрт возьми, разве он не понимает суть вопроса, только семантику?       — Мы не встречаемся, — ставит точку в разговоре Файв ей в укор, будто между делом замечая, что в этом главная проблема, потому что заметил запах апельсина от её волос.       Только вот главная проблема для Рыженькой в том, что он уже ответил ей на поцелуй, а теперь сдаёт назад. Будто ему всё равно. И возможно, так и есть. Поцелуй не важен. Файв вообще ничего не важно. Он даже не понимает, что это должно быть важно. Ему всё равно. Этот поцелуй был, но для Файв будто бы и не существовал. Рыжая опрокинула стопку Клауса, а сам Клаус получил хлопок по рукам на подоле Ведьмочки от Файв, а в ответ ударил по его с немым вопросом на лице, по слогам одними губами выражая вопрос: «Чего?». Диего пожал плечами в согласии с доводом. И никто ничего не заметил, потому что все запили неприятный привкус после разговора.       «М, так у нас платоническая семейная любовь братика и сестрёнки», — делает заметку у себя в голове Рыжая, снова морщась.       Файв поправляет подол, закрывая коленки и незаметно старается понять, есть ли под ним подвязки — почему-то сейчас (возможно, от нервозности ситуации и темы) их ментальная связь пошла по параллели.

***

      Эллисон проводит экскурсию по дому, плавно переходящую обратно в холл через главную лестницу. Считает сорок две комнаты, заводит к отцу, вычитая мысленно одну. Они останавливаются у маленьких фигурок и пяти помпезных светильников у бара, создающих неприятное чувство ненужности.       — Мне нравится якобинский стиль. Он очень популярен… — «у нас», — хочет добавить она, но спотыкается.

— Не говори им о себе. Это может быть проблемой.

      — Но здесь же намешано ещё что-то, — решает продолжить Рыжая спокойную тему.       — Мавританский стиль. Отец авантюрист был, учёный и вроде собирателя редкостей… — «дикостей. Он собрал нас», — хочет пошутить Эллисон, но не знает о прошлом девушки, и думает о том, что её это может задеть.       Диалог не идёт совсем. Они уже сменили пару тем и ничем не зацепились за друг друга, но такой разговор расслабляет лучше, чем разговор о личном. Ведьмочка бы смогла общаться с Эллисон время от времени, но не всегда, поэтому взгляд скользит нечаянно по Файв, который незаинтересованно слушает Диего и Клауса вперемешку, и тоже смотрит в рыжую макушку. Взгляды пересекаются, но никто не уводит глаз. Они понимают, что обоим скучно.       — Он умер? — спрашивает достаточно прохладно девушка, не желая поворачиваться к собеседнице и поддержать тактильный и зрительный контакт с кем-то, кроме Файв. — Он же не ваш биологический отец, так? — Эллисон замечает это и её немного корёжит этот стиль общения, к которому не привыкла за время частых интервью.       Эллисон даже сначала думает, что спрашивают о Файв, взгляд от которого не отводят. Убери Файв, Рыженькая начнёт смотреть в глаза? Или она испарится вместе с ним? У Рыженькой есть сила. Она называется «пропажа из реальности с перемещением Файв из неё». Что-то вроде перемещения в пространстве и времени. Утрата к ним интереса. Потому что Файв постукивает худыми пальцами по бедру в обтянутой ткани хлопковых брюк. Тёмный махагон плавится шоколадом по мышцам. И будь Рыженькая не так пьяна, её зрачки не так расширены, она бы заметила, «Элли», как называет её нежно Файв, щёлкает челюстью.       — Да. Мы все приёмные. Он заплатил за нас приличную сумму. Видимо, только у нас была сила, которая его заинтересовала. Очевидно, он хотел собрать не весь комплект из сорока трёх, — пытается неосознанно уколоть темой, что Рыжую не взяли к ним из-за возможной ничтожности силы, только чтобы она обратила на неё внимание, но та переводит глаза на фоторамку со стариком в сепии прошлого века, которую берёт в руку. — До сих пор не знаю, как он нас выбрал, — когда Эллисон замечает его хмурые глаза, градус стервозности понижается мгновенно, и вся ниоткуда взявшаяся ненависти переходит на отца. — Знал ли он о наших силах заранее? Но мы только пять лет назад поняли, что есть другие дети, как мы. Лайла, например, ты.       — А где Лайла? — девушка оборачивается на холл, пытаясь вспомнить, видела ли она кого-то с таким именем, но память у неё слишком хороша, чтобы забыть о таком. Поэтому она бредёт взглядом по лицам, а потом перешла на стены с портретами и картинами, ища подсказки. А Эллисон только и оставалось вглядываться в веснушки на носике, любопытство в глаза, которое было у Клэр. Но Клэр бы не забыла имя в тот же день.       — Она не очень любит нас и не поддерживает связь уже пять лет. Так получилось, что её приёмная мать погибла. Из-за нас. Да, она была не очень добра к ней, но её всё равно это задело. Я её не осуждаю, мне кажется, мы перегнули палку.       — Да, обида за убийство — не то, за что можно осуждать, — уклончиво дала наставления девушка. Потому что по формулировке ответа Эллисон можно было подумать, что она не видит в случившемся ничего ужасного.       Но Эллисон видела, будучи сама мамой. Она попыталась улыбнуться, но вышло криво. Чувствовать вину, было сложно. Ей захотелось сразу вывалить подноготную Файв, который, видимо, был кем-то вроде объекта для подражания у Ведьмы. Хотелось сказать, что она ничего не знает, чтобы осуждать. Но Эллисон и сама понимала, что Рыжая права. Рыжая даже слишком права. Но слышать наставления Эллисон не умела и не хотела от восемнадцатилетней девочки, которую даже Файв окрестил Ведьмой. Ей казалось, что они в той ситуации поступили верно. Либо их, либо Куратора. И сам Файв поступил так в защиту их всех. Стал убийцей биологических и приёмных родителей Лайлы дважды, чтобы быть с семьёй, потому что не был рядом слишком долго.       Поэтому упомянуть о нём было подло, особенно ощущая, что ему сейчас комфортно, пока Рыжая ничего не знает.       — Надеюсь, ты не испытаешь это на своей шкуре.       — Надеюсь, — уклончиво ушла от разговора она, оставляя собеседницу и проходя вглубь комнаты к одному из портретов.       Её волосы слишком солнечно блеснули от люстры со второго этажа, которая проливала жёлтое, нагнетающее излучение. За окнами уже стемнело, и зал освещали тусклые свечи на праздничном столе и ёлке. Но одной единственной картине хватало темноты больше остальных. Свет падал от верхнего тусклого прожектора ровным полукругом на глаза, рассеиваясь практически сразу. Там сидел тринадцатилетний Файв. Девушка стояла напротив и морщила лоб — ей что-то определённо не нравилось в этом портрете. Её что-то цепляло, но цепляло, противно, неприятно царапая по грудине. Мрачная атмосфера академии только усиливало отталкивающее чувство.       В нос бил запах пыли, а цвета поблекли от старости, хотя и до этого не были слишком яркими и светлыми. Нереалистичные глаза впивались превосходством, хотелось поставить на место холстяного мальчика. Но мешала воображаемая стена, которую он ставил закрытой позой, через которую просвечивала трагичность этого положения. Будто его таким отстранённым сделало окружение, а внутри тлелся огонь детской наивности. Ведьмочка не очень любила романтизм, но на реализм это не походило. Потому что Файв более многогранен, чем чистая злость и заносчивость.       Отойти не давало чувство, что реальный Файв так не выглядел, но кто и зачем рисует портрет не с натуры. Что именно давало такую надежду, было непонятно. То ли наигранная не дружелюбность, которая окутывала их знакомство, но быстро прошла, на портрете выглядела слишком взрослой и всеобъемлющей неприязнью. То ли глаза, которые смотрели сверху, в каком бы ты месте холла не стоял, а в жизни выглядели просто мало заинтересованными в твоём существовании. То ли закрытая поза, которую парень никогда не принимал, а сидел раскрыто и расслабленно, иногда соответствуя обществу, но всегда немного сутуло, как кот с вздыбленной шерстью на загривке. Будто его ноги всегда готовы отпружинить и броситься. Но иногда ему просто лень.       Файв был экстравертом, которому общество чаще просто привычно не нужно. Он чувствует людей и использует это. Рыжая знала, когда он манипулирует ей, но под специями заботы и фразой «хотел как лучше». Вестись на это весело, но иногда просто интересно. Но никогда от него не шло ауры человека, который сделает больно без причины, как от нарисованного и ненастоящего мальчика.       Всё это заставляло задаваться вопросами. Неужели юноша просто не мог усидеть на месте, и картину рисовали без него? Почему он так не похож на реального себя и несёт собой какое-то поучение, смотря из центра и будто наблюдая за поведением. Показывая в цветах, что будущее слишком тёмное, как и прошлое. Почему Файв с картины контролирует весь холл, деля пост со стариком с моноклем на другой стене? Почему он такой злой, хотя в реальности уставший и просто недоверчивый к чужим? Почему этот экземпляр искусства не несёт в себе ничего хорошего и уж точно не увековечивает настоящий характер Файв?       — Не нравится? — подходит Ваня с двумя чашками чая, предлагая одну Рыжей.       — Заметно? — улыбаются в ответ, кивая головой в «поклоне» в знака благодарности и беря сервиз с голубыми краями, сразу выпивая половину.       — Ахах, на самом деле — очень. У тебя всё на лице написано.       Рыжая думает, что её сейчас осудят за бескультурщину. Пытается оправдаться, как любит делать, чтобы никого не обидеть, и чтобы её не обидели. Но это никогда не работает: захотят обидеть — обидят. А если не захотят, то перебьют оправдания сразу.       — Ой, простите, картина великолепна, просто…       — Просто пугающая, знаю. Ребёнок будто неживой и вовсе не ребёнок, — кивает Ваня, держа горячую кружку в обеих руках.       Ведьмочка удивляется, как она не обжигается и не чувствует боли, переводя внимание с тёмно-синих красок портрета на порозовевшие пальчики Вани. В её чае блестят белые лепестки ромашки от света в абажуре на стене.       — Я музыкант, — замечает взгляд женщина. — У меня мозоли на подушечках от струн скрипки и смычка. Я начала заниматься примерно в том же возрасте, что и Файв на этом портрете, может, раньше. Я всегда репетировала в холле, а он будто смотрел на меня, на мои успехи. Я чувствовала, что я не одинока.       Девушке не понять как можно испытывать такие чувства к портрету, который к тому же ещё и такой душащий. Давящий, а не поддерживающий. Холод совершенно не даёт чувства тепла и не разрушает одиночество, только больше отдаляет от себя и окружающего мира. А учитывая огромные окна разрушающие пространство, кажется, будто ты в этом холле один на всю пустующую Землю. Будто вокруг ни души. Насколько сильно скрипка отдавала эхом, можно только представлять. Наверняка, грустно плакала на весь дом. Рыжая сразу представила, насколько хорошим воображением обладала Ваня, желая ощутить добрые эмоции от пустой картины и огромного, сжирающего тринадцатилетнюю девочку, особняка. В филармонии и при пустом зале ей выступать, наверное не составит труда после таких тренировок на нервной системе.       — Почему он Вас не слушал?       — Его не было. Он пропал, а вместо него в назидание нам повесили портрет, — «В назидание», — повторила про себя Рыжая, чувствуя злость, продолжая слушать. — Потому что он не послушал отца, сбежал из дома и пропал.       — На сорок пять лет?       — На семнадцать, но для него это было сорок пять лет.       «В назидание за оплошность, которая ему стоила полжизни, — ногти свободной руки впились в ладонь. — Мальчик пропал. Мама Лайлы погибла. А Ваня пыталась не чувствовать себя одиноко. Вселенское несчастье этого мира сгенерировалось в этой семье. Сингулярность неудачи будет всегда преследовать их. Здесь начало всего ужасного? Правильно — сила равна противодействию».       — Поэтому портрет не списан с натуры?       — Да. Портрет писался по другим портретам и фотографиям, поэтому это скорее то, как его воспринимал художники и другие люди. Отец повесил это здесь, чтобы мы слушались его.       — И вы слушались? — Рыжая знала ответ, который царапал её кожу и пускал кровь, от сжавшегося кулака.       — Мы сбежали.       — Все?       — Кроме Лютера…       Рыжая смотрит в нарисованные глаза. Вывод, который напрашивался у неё в голове: сбегать — это привычка всех из этой семьи, кроме Лютера, который слишком консервативный для этого. Пытается быть сильным. Но ему попросту не было, куда бежать. Но она молчит и не озвучивает мысль. Хотя Рыжая и не видит в этом ничего плохого, эти слова могут ранить людей, которые видят в этом что-то ужасное.       — …и Бена, — добавляет Ваня через время, показывая на общий портрет семьи. — Он не смог. Не успел.       Рыжая отворачивается быстрее, не желая понимать, но осознание догоняет. Погибло больше, чем ей казалось. Чем кому-либо хотелось. И ей кажется, что это её ошибка, что она пришла слишком поздно. Как будто опоздала. Теперь она чувствует такую огромную яму между ними. Сопричастность затягивала в неё за руку, тянула на дно, хотя кажется, другие уже пережили это и выбрались. Ведьмочка уже около месяца чувствует огромное отставание. Психологическое ребячество. Она ненавидит себя за подтрунивание над Файв. Неосведомлённость и недогадливость. Неуважение, которого достоин преподаватель в университете, а теперь оказывается и мальчик, потерявшийся в тринадцать. Полвека живший где-то, вдалеке от семьи, которая смотрела на портрет и желавшая разговора с ним. Потерявшего ещё и Бена.       «Вот чей памятник стоял на заднем дворе».       — Если бы я могла, я бы прошла это за Вас, — говорит она неопределённо то ли всей их семье, то ли кому-то конкретному.       Рыжая сбегает и сама. Рыжая сбежала от прошлой жизни очень поспешно, хотя и под специями «против воли» и «необходимости». Да, её заставили. Да, это было нужно и правильно. Но это было и в её интересах, потому что разговор, который был ей послушен тогда, наталкивал на определённые пути развития её жизни. Варианты мыслей о своей «магии», как девушка крестила свою силу.       Этот побег был единственным выходом.       Она знала, что придётся сбежать снова и снова, пока встретится смерть. Один на один с ней лицом к лицу. Потому что пока никто не догадывается, интуиция тихо нашёптывает: «ты бьёшься головой в потолок, но разбиваешь только других». Кажется, это отпечатывают эти зелёные надменные глаза на лбу. Они смотрят сверху. Заставляют думать и думать. Перебирать решения проблемы, которая не имеет решения. Точнее, оно никому не придётся по вкусу. Ответ существует, но признавать его страшно и слишком поздно. Он требует подтверждения, но в тоже время вся её жизнь его подтверждение. Её существование. С этим Файв не согласится, даже если факты принесут на блюдечке. Потому что прагматик с головы до ног, а в бурду типа справедливости «поверит только долбоёб».       Это видно по глазам. По ненастоящим, выдуманным, но хранящих в себе каплю реализма и настоящего характера. Прошлого, которое является опытом в настоящем и предвиденной реакцией в будущем.       Файв не примет гипотезу. Файв оперирует аксиомами. Теоремами. Физическими и математическими законами. Но спасает лишь одно: человек, который разбирается в квантовой физике либо Бог, либо ни черта о ней не знает. Рыжая надеется, что Файв не Бог. Но сказать Файв, что он не разбирается в квантовой физике равняется самоубийству. Файв разбирается. Но не принимает мнения отличного от него. И на эти штыки, в которые он воспримет её догадку, она запрыгивать не хочет. Хотя, кажется, уже. Даже не знает радоваться или нет, что её могут аж похоронить.       Она поворачивает голову на диван, где сидит зазнавшийся умник и пьёт. Улыбка растянута, жестикуляция расслаблена. Он доволен встречей с семьёй. Предстоящему разговору здесь не место, а возможно время для него никогда не наступит. Файв даже не дослушает. Он уверен в своей правоте, у него на руках факты и знания. А ещё то, что Ведьмочка глуповата для этого мира, тоже сыграет на руку ему. Ком в горле сглотнуть сложнее, чем кажется. Ей не с кем больше посоветоваться. Сказать Ване? Она вряд ли поймёт и сможет дать логичное предположение. А рыжей очень хочется, чтобы её переубедили в её осознании. Назвали глупой и по полочкам разложили подслушанный разговор в первый день их встречи, пояснили, что эту семью не преследует неудача, объяснили все тайны квантовой физики, которая замещена в этот котёл непонимания, но чёткого осознания.       Всё это как-то связано с ней.       Всё это её вина.       Их неудача причина её удачи.       Вани уже нет рядом. Поэтому она снова поднимает взгляд на возвышающийся портрет в кресле. По тарелочке тихо стучит кружка дном. Уши плавно закладывает, и гудящие разговоры вокруг утихают, шумя в затылке, щекоча череп. Мысли в голове начинают кричать. Взявшись за нейронные связи, они плавно выводят хоровод. Сменяют друг друга, не изменяясь кардинально. Рыжая боится того, что приходит в голову. Рациональное и правильное. Оттого и более ужасающее. Она вливает чай из кружки в себя, не чувствуя, что он остыл. Просто нет желания пролить его из-за дрожания рук. Из-за участившегося биения сердца.       Глаза с картины смотрят также как мама девушки, когда та поступила в университет. Потому что это не то, что мать ожидала от дочери. А потом, как оказалось, и от ребёнка, которого не ожидали.       Когда они хоронили отца, мать смотрела так на опускающийся гроб. Потому что трупы не врут, они показывают предел любого человека.       Она смотрела так из окна, когда девушка уходила из дома.       Глаза уже не принадлежат мальчику. Это воспоминания людей, думающие, что испытали потерю больше, чем кто-то другой. Это осуждение. Это предвзятость, которая разрослась в рыжей для самой себя. Это изображение чувства вины.       Рыжая оборачивается, чтобы увидеть настоящий взгляд зелёных глаз. Но сзади мысли в голове, шесть человек двигаются пьяно, резко и плавно одновременно. Будто извивающиеся и ползущие растения. Ядовитые змеи и огромные драконы. Разевающие пасть безглазые призраки акулами окружают её. От жестикуляции и шагов в разные стороны без цели, их кажется больше шести. И все определённо хотят убить. Слишком сложно опознать из них Файв.       Её пугают все люди, без исключения. Не стоило рассчитывать на «семью». Не стоило рассчитывать на себя.       Разговор Файв и матери был вполне красноречив — её не предполагали. Её не ждали в этой семье больше тридцати лет. Она не удача. Файв с портрета намекал на это вполне прямо и трезво. Потому что она поняла одну простую истину — у этой семьи скоро произойдёт что-то ещё. С её уже произошло, а центром этого хаоса являлась она.       «Нет. Нет, нет, нет. Это не могла быть я… Человек не приносит несчастья, — она жмуриться, силясь не заплакать. — Это невозможно».

— Мы сбежали.

      «Они сбежали не от хорошей жизни. В то время, как я жила в счастье и любви, они страдали. Но это же не я сделала. Это не моя вина, — грудная клетка сокращается с дрожью, а на лице проступает улыбка — рыжая пытается прийти в себя самостоятельно, успокаивая себя. — Я накручиваю себя. Плохие люди были до меня и будут после. Я не плохой человек и не совершала злых поступков намеренно. Не прямо и не косвенно. Я могу дышать и жить, и радоваться этому, также как они», — если бы её утешения помогли, то сердце не стало бы биться через раз. Давящая атмосфера нахлынывает неудачно не вовремя. Душнота с пылью выбивает воздух, а в голове всё будто переворачивается.       Файв замечает, как её потряхивает, как она ввинчивает взгляд в пол, хватая ртом воздух. Ноги напрягаются, живот вжимается к желудку, диафрагма расширяется так, что начинает колоть в боку. В ушах до сих пор бьётся сердце, будто пытаясь вырваться из тела через любую прореху.       Девушка хочет верить, что она не виновата во всеобщем, мировом горе, но почему-то не может принять простую истину — она не мать Каина. Что-то говорит в её голове, вышивает узорами ненависти к себе портрет одинокого Файв. И этому хочется противиться, доказывать, что всё отлично, всё так, как говорит умный Файв — всё можно описать формулами, всё поддаётся более логичному объяснению. Кроме её мыслей, которые токсином разливаются по позвоночнику от головы до кончиков пальцев.       — Что с тобой? — гулом разносится шёпот.       Мурашки бегут по коже, как вода кругами от прикосновения к плечу. Рыжая натягивает улыбку и поднимает голову, резко прекращая дрожь усилием воли. Она плюёт на свои догадки, становясь сразу на крепкие ноги выше своих мыслей, которые управляли её телом секунду назад. Она не ведьма. У неё не магия. Это сила, которая подчиняется физике. И она пытается забыть, что то, что она поняла, вписывается в науку лучше, чем их догадки с Файв. Верить ему — самое простое и правильное решение на сегодняшний день. Верить ему — ключ к замку её чувств. Поэтому она поддаётся им грудью. Решая себе же доказать свою не верность. Она не права как и всегда. Нет смысла обвинения самой себя. В том, что произошло без твоего ведома. Так не работает Вселенная.       — Мы можем отойти?       Они остаются вдвоём, быстро со скоростью света перемещаясь в его комнату. Файв хочет посадить её на кровать, но она только сейчас понимает, насколько сильно были напряжены ноги и сжаты пальцы в туфлях, поэтому остаётся стоять, чувствуя, что сесть будет больно. Файв опускается напротив неё на покрывало, оставляя попытки и её тарелочку тумбочке.       — Вы не сказали, что Вам шестьдесят три, — она переводит дыхание, останавливая поток воздуха на секунду, чтобы быстро вздохнуть полной грудью.       — Ментальный возраст, — смотрит парень на свои руки, потирая пальцы, и краем глаза опасливо косится на девушку, замечая её странное поведение. Такое ощущение, что его хотят отчитать за враньё, но она просто боится расслабиться.       — Это очень… очень интересно, — продолжает она, не находя слова и кислород, но сразу пытается справиться с собой и контекстом фразы, который ускользает на фоне, — конечно, очень грустно, но, — она делает паузу и снова продолжает, надеясь, что её поймут, — но очень интересно, — но не поймут её настроение.       После адреналина, свалившегося на неё водопадом, она ощущает подъём уверенности, которую вроде только что срубили на корню.       — Тебе интересен мой возраст или я? — поднимает парень глаза, с надеждой и усмешкой.       Ему кажется, он понимает её, но внешне, по её повадкам решать за неё может каждый. Он уверен, что Ведьмочка уже успела осудить его, пожалеть и… что там ещё по списку?       — Ваш возраст, — парень опускает взгляд, не дослушав, — придаёт Вам ещё одну грань. Только и всего. Теперь я понимаю Вас лучше. Понимаю, почему Вы ничего не сказали о поцелуе на утро. Вам стыдно за это и неудобно, я для Вас слишком юна.       Рыжая сейчас слишком эгоистична и зла на себя. Она ненавидит, когда её осуждают. А когда это исходит изнутри ещё противнее. Доказать самой себе свою значимость с хорошей стороны в своей же жизни. И в жизни других людей. Ей хочется. Хочется быть кем-то, как Файв.       — Да. Наверное, — соглашается парень, считая это больше в минус как «педофильные» наклонности.       — Нет. Я знаю Вас слишком хорошо. Вы скорее всего подумали о том, что Вы слишком стары для меня. Это не так. Я боюсь, что я для Вас слишком юна. Слишком глупа, не всегда ответственна и серьёзна. Но также я знаю, что Вы тоже не оплот социального интеллекта. Поэтому, хочу предложить пари. Месяц. Если будет сложно, я Вас пойму. Всё зависит от Вас. Однако я слишком упряма, чтобы отказываться так легко. Вы мне нравитесь. И я без гордости, прямолинейно прошу Вас попробовать быть парой.       Ей хочется быть с Файв.       «Мне предлагает встречаться Татьяна Ларина?» — думает Файв над словами и лишь заметно улыбается комичности предложения.       Но она слишком эгоистична, чтобы давать ему выбор.       — Хорошо, — поднимает он голову, смотря в глаза с вызовом — первая сдастся определённо Ведьмочка. — То же самое относится к тебе. Через месяц, я буду ждать от тебя твоего вердикта.       — Я не изменю решения, — неуклонно выдерживает взгляд зелёных насмешливых глаз готовая, кажется, к какой-то кровопролитной борьбе.       — Я тоже не очень-то этим горю, но кто знает, что будет через месяц.       — Можно мне Вас поцеловать? — уже не слушает его она.       — Иди сюда, — он позвал её жестом на колени, но она садится рядом. — Ты ни разу не целовалась?       Вместо ответа она нежно и бесцеремонно чмокнула его в щёку. Файв вздохнул. Не таких отношений он ожидал. Точнее от Рыжей другого и не стоило ожидать, никто не спорит, но вот от жизни Файв привык, что его ебут жёстче. Даже в комиссии он не имел отношений. Но поцелуи были, и были они совершенно другими. И уж точно его никогда не целовали в щёку. Губами мазали, облизывали языком, кусали зубами.       Она знает, как целоваться. Она знает, как доносить свои чувства. Файв может только поучиться. Особенно тому как доводить партнёра до дрожи. Ждать французского поцелуя в губы со страстью и снятой одеждой, видимо, придётся долго. Файв чувствовал такое, делал такое десятки раз, в десятках разных времён. Но стоило ей коснуться губами гладко выбритой щеки и что-то перевернулось, падая от груди в живот.       — Довольна? — от «романтично» закрывшей глаза на момент поцелуя девушки, не отводил взгляда парень с удивлением внутри, которое сразу подавилось пониманием — ни черта она не знает.       — Вполне, — переплела она руки и расцвела с улыбкой, отстраняясь.       Парень спокойно посмотрел на руку. Спокойно захотел улыбнуться в ответ. И это пугало. Спокойно улыбаться после всего будто было непозволительной роскошью. Подарком, который он не заслужил, рассказав Санта Клаусу матерный стишок. Только Файв казалось всё намного хуже. Будто он рассказал матерный стишок, сидя на коленках у трупа этого самого Санта Клауса в окружении крови и тельцев других таких же детишек, которых он сам перед этим перестрелял. Отвратительно и неправильно. От доброго и тёплого, не пошлого и неожиданного поцелуя в щёку от солнечной девушки до её неподходящей тонкой руки в его ещё более тощей. От её светлой и глупой улыбки от дурацкого действия без законченности для парня, но явно полного слов и чувств для рыженькой. Файв плохо. У него темнеет в глазах, непроизвольно учащается ритм, непозволительно громкой становится тишина, но не хочется слышать ничего, кроме едва уловимого дыхания рядом.       А это всего лишь два прикосновения, которые раньше ничего не значили. Не имели смысл нигде кроме рамок страсти, потому что от них не чувствовалась поддержка и желание быть рядом, радость от этого. Глупость положения взаимной нененависти. Файв знает, что у Ведьмочки не так и много друзей и знакомых, чтобы кого-то полюбить или возненавидеть. Но Ведьмочка так устроена, что ей люди просто не нравятся. Возможно, Файв появился в определённое время. Возможно, Файв был тем, кого птенец увидел впервые. Возможно, Файв не был сейчас любим, но его никто не ненавидел и почему-то для простого человека это неважно, но для киллера и малыша из Апокалипсиса это было неебически необходимо. Чтобы кто-то сделал вид, что всё нормально и адекватно у него в жизни, что ему можно вот так держать за руку и испытывать счастье.       Только вот для Файв счастье всегда кончается быстро. Потому что у него крышу моментально сносит, когда тыльную сторону ладони до костяшек стали поглаживать и массировать. Мягко сжимать всеми пальцами, делая, не задумываясь, всё слишком правильно. У Файв срывается вздох, падая куда-то туда, где уже лежала его крыша, заставляя его отрываться из-за лёгкости от земли. А Файв отрывался слишком радикально для своего преклонного возраста — засыпал. Его сморили размеренное поглаживание, монотонные, ритмичные и плавные движения рук, лёгкость и теплота в теле, чёртово ощущение спокойствия. Глаза закрылись на мгновение, но голова, которая упала на плечо, решила, что отдохнёт подольше. Когда его положили на колени ухом, не размыкая рук, и стали поглаживать по плечу, дрёма превратилась в огромный водоворот, закручивающий, укачивающий и утягивающий на дно. В темноту неплотной воды, в которой можно дышать, но не думать.       А думать Файв хотел сейчас как можно меньше.       Не думать о будущем, не думать о том, что станет известно о его работе, о том, почему он не пришёл за ней раньше, как он узнал её существовании, и кто виноват во всей суматохе. Где были проведены те сорок пять лет. Файв не думал и одурманенный утопал, в кои-то веки не пытался всплыть и барахтаться, смирился с тяжестью, опустил руки без борьбы. И это уже стоило огромных усилий — проиграть. Открыть спину и заснуть не в одиночку. Хотя, может, ему только это было и нужно, потому что поддался Файв слишком быстро. Первый раз, когда дверь не была закрыта на ключ, когда его личное пространство нарушили, когда лежать на коленях комочком было проявлением силы, а не слабости. Дать себя приобнять и переплетать пальцы. Дать себя защищать. Так и привыкнуть несложно и недолго. Файв имеет причины против таких развитий событий. Потому что он банально боится и не знает, какого это — быть любимым.       Это будет сложный месяц и даже не из-за Ведьмочки. Её вина только косвенная. В мозгах мальчика, вскормленного и взращённого Апокалипсисом и социопатом отцом, бардак, который не разгрести поцелуем и рукой. Даже если упорно и долго чинить весь хаос, даже если есть необычайная «сила», даже если девушка уверена. Уверенность как раз и выводила из равновесия. Потому что какой здравый человек, согласиться встречаться с разницей в сорок лет? А Ведьмочка хоть и вела себя разумно, таковой абсолютно не казалась, не в реалиях этого мира, не по прямолинейным поступкам. Не починить заботой то, что её долгое время не имело. Не склеить его нервы, не заставить его всегда первого и быстрого мальчишку быть нормальным. Не построить здоровые отношения с нездоровым взрослым, который уже успел повзрослеть два раза. Ведьмочка опоздала с симпатией и поддержкой, но Файв не совсем псих, чтобы отказываться от протянутой руки и бедра.       Это будет ужасный месяц, потому что Файв не оплот социального интеллекта. Замечено правильно и слишком в лоб. И максимально вычурно и чопорно, но к этому придираться не в юрисдикции Файв. Что можно, уже было сделано и поправлено, но Ведьмочка как пошла на компромисс, так и потерялась. Запуталась в трёх «да», а потом и вовсе вышла на «нет, ничего не поменяется ни в стиле одежды, ни в разговоре». Было предложено, было проигнорировано разными лицами, ну и ладно. Файв не оплот социального интеллекта и рыжая тоже не без греха. Так, не крепость, а оранжевенький, конечно, но соломенный домик Ниф-нифа — весь её социальный интеллект в этом мире капитализма и взаимной неподдержки. Грубо сказано, но Файв уверен, что Ведьмочка не выживет без него. На счёт самого себя у Файв вполне прагматичный вариант — такой же. Если уж без неё, то и насрать на мир в принципе. Это последняя попытка быть человеком. Соответственно весь план состоял в том, чтобы не отпускать чудо, как можно дольше. И всё бы вышло как по плану, только вот, Файв не учёл, что умирать могут и в отношениях, а без них выживать.       Это будет невыносимый месяц, потому что у снов началось обострение. Вся нервная система сошла с ума из-за потрясения, что у организма, появился второй организм. Пропаганда аритмии какая-то нездоровая. Поцелуй в щёку считается за призыв к инфаркту? Нет? А у Файв практически считается. На него и рукопожатие раньше не влияло, только вот, пальцы с ним переплетали впервые. И чувство вины, за испачканную ладонь нереальной кровью, тоже стоило испытать в своей жизни, конечно, каждому. Волшебные ощущения. Файв не советует. Файв предостерегает: не стоит убивать людей, а потом как ни в чём не бывало жить заново с тринадцати лет, а в новые восемнадцать лет держаться за ручку с самым добрым существом на планете. Не стоит думать, что если ты приверженец атеизма, за тобой не будет стоять и давить на плечи руками-кувалдами огромное бесформенное нечто. Совесть и вина прижимает очень близко к земле, горбатя человека, заставляя вставать на колени и каждый раз просить и молить о прощении себя собой.       Файв всегда было насрать на других чуть больше, чем на себя, но на Ведьмочку, почему-то не так сильно. Будто стояла она на пьедестале около семьи, а это даже не медная медаль. Файв иногда завирался в своём равнодушии. Это была золотая медаль. Первое место в его мозгу, как бы он не привирал, всегда занимала семья. Потом мир. А в самом конце, выдыхаясь из сил, пока подталкивал пришедших первыми, плёлся Файв с видом пофигиста. «Кому нужна эта победа», когда помог остальным. И как бы выдохшейся скакун не отнекивался, Ведьмочка знала, что он устал тащить повозку с миром и семьёй. Потащите его. Только вот отношения, это больше забег в одном мешке, а не попеременная смена повода. Тащить его одного никто не будет вечно, это было известно, как аксиома. Файв знал аксиомы, только именно это его пугала — когда он сможет помочь в ответ?       Файв знал все нюансы, знал, что именно рыжая не вытерпит и уйдёт. Знал и всё равно доверился, потому что, кажется, больше было некому. Человек проявил к нему не жалость, а симпатию. Кто-то взял его под контроль, а после ошибки перед отцом, контроль никогда не выскальзывал у него из рук. Не было ни одного мгновения, когда Файв доверял над собой опеку, не доверял в принципе людям, но рыжая будто не человек. Простая, как дважды два, одинокая, как единица. Но жадная до всего интересного. И Файв не знал, удача это для него или проклятие — он интересен ей. Потому что он плену пледа, в тепле и ему ничего не снится, нервы не шалят, умственная активность наконец отключена. Наконец полная пустота от голосов и взрывов.       Наконец никто в голове не воюет, а самое главное — не гибнет. Не истекает кровью и некого не нужно звать. Все рядом. Пустота, через пелену которой обнимает не только покрывало, не только изношенная куртка, как в больном прошлом без людей, только с куклой. Дышится легко и умиротворённо. Война будто закончена и осталась в прошлом. Солдат вернулся домой и готов отложить своё оружие, и, кажется, воспоминания готовы отложить свои мерзкие ручонки от его души и перестать терзать её и разрывать. Кажется, на поле из цветов Файв нашёл свой мир, потому что цветы лучше пуль.       А когда они вышли, держась за руку, Клаус быстро сориентировался и поднёс омелу. Цветы лучшее, что было с Файв, потому что он снова получил мазок губ по линии челюсти, уходящий мимолётно на шею.       — Выпьем за новую пару Лаки Нортроп-Харгривз и Файв Харгривз! — чокается семья, пока в камине догорает бумажка, гласившая «Nomen est omen».       По ладони всё это время мазало что-то жидкое. Файв думал, что это пот. Но только после понял, что на его коже за это время запечаталась её кровь, как печать. Ведьма провела ритуал, который подорвал его удачу.