***
Сокджину страшно. Так страшно, что внутренности парализует, сводит судорогой. Он словно онемел. Не может произнести ни звука. Даже закричать не может. Горло сдавливает металлической рукой ужаса. Паника накатывает волнами, распространяясь от грудины по всему телу, заполняет каждую клеточку, заползает в вены, разливается вместе с кровью, заставляя сердце то бешено колотиться, то замирать. Сокджин медленно погибает, плавится от охватившего его ужаса, тлеет и рассыпается пеплом. Не в силах пошевелиться и дать отпор. Покорно принимает все, потому что проклятое «если сопротивляться, всегда больнее» настолько прочно отпечаталось в сознании, что это не выжечь из грудины, не вырвать, даже если вместе с сердцем, не уничтожить насильно, не вылечить самыми жестокими методами вроде электрошока и лоботомии. Даже если Сокджина превратить в овощ, ничего не понимающий и не чувствующий, он все равно будет помнить эту истину, которую отпечатали раскаленным железом на детской нежной коже. От тех уроков остались лишь едва заметные шрамы, которые трудно заметить, если не знать об их существовании. Вот только память намного крепче удерживает отметины, нежели кожный покров. Сокджин старательно отгораживается от происходящего. Уходит в себя настолько глубоко, что практически не слышит металлических голосов надзирателей, которые приказывают раздеться, вымыться в душе и натянуть тюремную робу. Практически не чувствует грубых прикосновений во время обыска, тычков в спину, которыми его подгоняют, пока он движется по узким мрачным коридорам. И лишь когда его вталкивают в тесную камеру, Сокджин подсознательно понимает, куда попал и что его тут ожидает. Он внутренне съеживается, скручивается в плотный клубок, готовится к боли, стискивает зубы, с трудом подавляя рвотные позывы. Замирает на пороге камеры, прибитый грохотом двери и противным лязгом засова. Сквозь пелену смотрит на подступивших к нему заключенных, облизывающих его жадными взглядами. Они скалятся, почуяв свежую добычу. Усмехаются, сглатывают слюну в предвкушении наживы, подбираются, шипя и фыркая. Первая вспышка боли ослепляет, но не лишает чувств. Голова Джина дергается назад, затылок с глухим звуком впечатывается в стену, а зубы, клацнув, прокусывают до крови язык. Металлический привкус распространяется по всему рту, возбуждая рецепторы, и кадры из прошлого врываются в память, жаля острыми иглами. «Давай, Джинни, малыш, сделай папочке приятно». Прошлое настолько тесно переплелось с настоящим, что Сокджин уже и не понимает, то ли это грубые руки заключенного стискивают его челюсть, заставляя открыть рот, то ли это ладонь отца обхватывает подбородок, а в губы тычется эрегированный член, от острого запаха которого желудок скручивает болезненными спазмами. — Эй, парни, притормозите, — сиплый голос прорывается через мерзкий смех других заключенных, вбивающих в живот и ребра свои тяжелые кулаки. — У нас еще пара дней, растяните удовольствие. Боль чуть стихает, когда Сокджина отбрасывают в угол рядом с казённой циновкой и оставляют в покое на несколько часов. Кровь в уголке рта засыхает, берется корочкой, стягивая кожу. Из разбитого носа все еще сочится вязкая жидкость, стекая на губы и заползая в рот. Оба глаза заплывают, и Сокджин уже не может поднять опухшие веки. Треснувшие ребра отдают тянущей болью при каждом вдохе. Джин отчетливо ощущает, как по спине и бокам расплываются гематомы, и под кожей запекается кровь из лопнувших сосудов. Он старательно отстраняется от охватившей его боли, уходя в себя. Мысленно переносится туда, где тепло, где мягкая улыбка любимого мужчины, где его бархатный глубокий голос окутывает покрывалом. Где теплые глаза Намджуна глядят в самую душу. Джин отгоняет от себя мерзкие мысли о том, что Джун места себе не находит от беспокойства за него. Мечется раненым зверем из угла в угол, судорожно придумывая способы, как бы вытащить его, Сокджина, из передряги, в которую тот встрял по собственной наивности и доверчивости. Ему так легче. Легче думать о Намджуне, нежели о том, сколько ему самому осталось дышать: час или сутки. Как долго сокамерники будут растягивать удовольствие, измываясь над ним. Насколько сильно им хочется смаковать его боль, наслаждаться его мучениями. Сколь изощренной окажется их больная фантазия, и сможет ли Сокджин выдержать все, что припасено для него. Проще думать о том, как плохо сейчас Намджуну, чем гадать, за что его заперли сюда. Ведь за всю свою карьеру врача он не допускал даже мысли о том, чтобы торговать препаратами. Сокджин не думает об этом. Не думает, кому понадобилось его подставлять. Он просто уносится мысленно в их с Джуном квартиру под самой крышей высотки в центре Сеула, из окон которой открывается великолепный вид на город, особенно красивый в предрассветных лучах, когда стекло и металл отсвечивают яркими бликами, пуская тысячи солнечных зайчиков. Это помогает. Позволяет спрятаться от боли и забиться в темный уголок приятных воспоминаний. Благодаря им Сокджин проваливается в щадящий сон. — К черту правила, Тэсон, — прервал его Чонгук. — Ты больше не тронешь его. И прихвостням своим скажи. — Поступим так, — после нескольких секунд молчания начал Кан. — Ты мне сейчас рассказываешь все, а там уже я решу, что и как дальше. Несколько минут Чонгук молчал, не зная, с чего начать и о чем вообще поведать своему бывшему сокамернику, с которым просидел бок о бок почти полтора года. В первый же день Кан сцепился с авторитетом, и ему обязательно пришел бы конец. Но не в правилах Чонгука смотреть, как пятеро нападают на одного, даже если это бывалые зеки. Вмешавшись, Гук тем самым спас шкуру Тэсона, а заодно заработал себе очередной плюс в карму и заимел нужного должника. Кто же знал, что именно сейчас это окажется как нельзя кстати. — Я сам еще толком не знаю, что к чему, — заговорил, наконец, Чонгук. — Но, сам понимаешь, если он попал сюда, все очень непросто. — Больше скажу, — фыркнул Кан полушепотом, — отсюда он если бы и вышел живым, то прямиком в психушку. По крайней мере, я получил именно такую установку. — Установку? — прошипел Гук. — От кого? — Ты же умный парень, Чон, — усмехнулся Тэсон. — Должен понимать, что прямого заказчика я не знаю. — Да понимаю я все. — Гук щелкнул языком. — Мне-то что делать? — А что ты о нем так печешься? — Кан прищурился и внимательно посмотрел собеседнику в глаза. — Я слышал, что ты переметнулся в другой лагерь, и, знаешь, такого тут не жалуют. — Во-первых, ничего ты мне не сделаешь, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали. — Чонгук сплюнул себе под ноги. — А во-вторых, Сокджин действительно дорог мне, но не настолько, как ты подумал. Он просто очень хороший человек, к тому же врач. Он и мухи не обидит. Ума не приложу, кто так сильно хочет испортить ему жизнь. — Может, все же обидел кого, — предположил Кан. — Или пациента какого угробил, вот родня и мстит. — Вот бы узнать, — задумчиво проговорил Чонгук, потирая подбородок. — Ты мне другое скажи, — Тэсон понизил голос до шепота. — Мы с парнями плату свою уже получили. Что нам делать? — Дай мне несколько дней. Попробую решить эту проблему. — А если не решишь? — Кан сделал многозначительную паузу, давая Гуку время вникнуть в его слова. — Мы должны отработать. Сам понимаешь, дело не столько в деньгах, сколько в репутации. — Понимаю, — устало выдохнул Чонгук. — Сколько у меня есть времени? — Неделя, — сообщил Тэсон, не раздумывая. — Прости, больше ничем не могу помочь. — Мы вытащим его за это время. — Э, нет, дружище, — Кан покачал головой. — Вытащить его отсюда у вас точно не получится. Это я тебе уже сейчас могу сказать. Единственный вариант — найти заказчика и с ним договориться. — Поверь, у Намджуна хватит бабок, чтобы перекупить всех. Просто нужно время. — Не помогут ему бабки, — жестко прервал Тэсон. — Уж кто-кто, а ты должен знать, что в нашем мире невозможно перекупить исполнителя. Никто не захочет рисковать репутацией. — Мужчина замолчал на несколько секунд, после чего проговорил, понизив голос до шепота: — Выхода у тебя два: либо избавиться от исполнителя, либо от заказчика. — Я тебя услышал, — проговорил Чонгук, кивнув. — Прошу только об одном: расскажи все, что знаешь, и не трогай Сокджина. — Неделя, Чонгук, — пообещал Кан. — У тебя есть ровно неделя. Гарантирую, что его никто пальцем не тронет, но потом… — Договорились.***
Джисона разбудила противная трель телефонного звонка. Ему даже на экран не нужно было смотреть, чтобы понять: звонит босс. — Да, — прочистив горло, бросил он, как только принял вызов. — Тебе на почту скинули файл, нарой все, что только сможешь, — без лишних прелюдий проговорил Джебом. — Времени почти нет, так что не развози романтику, действуй напролом. — Я тебя понял, босс, — просипел охрипшим после сна голосом Хан. — Буду держать в курсе. Отключившись, Джисон бросил телефон обратно на тумбочку и откинулся на спину, прикрыв глаза ладонью. В голове все еще шумело, а глаза жгло, будто в них насыпали песка. Поспать удалось всего пару часов, и то постоянное ворочанье пацана под боком вырывало из дремоты. Но дела не терпели отлагательств, а значит, надо поднимать задницу и рыскать в поисках информации. Джисон отбросил простыню, в которую кутался, как в спасительный кокон, защищающий от присутствия рядом молодого тела, но именно в этот момент то самое молодое тело решило, что ему холодно, и прижалось к Хану, плотно обхватив его поперек живота рукой и забросив ногу. При этом мальчишка уложил голову на плечо парня. Джисон замер, боясь пошевелиться. Даже дышал через раз, дабы не разбудить пацана. Вот только тело само откликнулось на присутствие Чонина, особенно на его запах. От мальчишки неизменно пахло карамелью и шоколадом, которые он поглощал в огромных количествах. Джисону иногда казалось, что у пацана скоро диатезная сыпь на заднице появится. Но в одном Хан был уверен: до конца жизни запах карамели и шоколада станет ассоциироваться у него именно с мелким. С его прищуренными глазами-полумесяцами, с его широкой искренней улыбкой и очаровательными ямочками на щеках. А еще с синим цветом волос, который сейчас немного побледнел, потерял яркость, и временами Джисон даже подумывал, чтобы купить краску и обновить шевелюру Чонина. Но сам же себя и одергивал, потому что чувствовал: мальчишка медленно пробирается ему под кожу, заползает в душу и цепляется за внутренности заливистым смехом и наивным взглядом. Вот прямо как сейчас. Сонным, подернутым пеленой, очаровательным и теплым. Хан даже не заметил, что долгие несколько минут рассматривал умиротворенное лицо, губы, на которых замерла легкая улыбка, впалые щеки и острые скулы. Рука сама потянулась, чтобы отодвинуть синюю челку со лба, а взгляд наткнулся на чужой, и парень будто утонул в нем, потерялся. Теплая кожа под пальцами казалась нежной, бархатной, и хотелось попробовать ее на вкус. Прикоснуться губами, провести языком. Стоп! Парень мысленно одернул сам себя, как делал много раз до этого. Нельзя! Мальчишка еще слишком мал. Сам не понимает, чего хочет. Просто тянется к теплу, как мотылек, вот только не знает, насколько больно можно обжечься. Хан осознавал происходящее, уговаривал себя, что обязан остановиться, пока еще не слишком поздно. Вот только соблазн оказался слишком сильным. И Джисон поддался. Всего несколько мгновений. Всего одно прикосновение. Один мимолетный сладкий поцелуй. Приподняв указательным пальцем подбородок Чонина, парень скользнул подушечкой большого по нижней губе. Задержал дыхание, когда язык пацана скользнул по губам, оставляя на них влажный блеск. Пальцами зарылся в мягкие волосы, слегка массируя затылок, отчего глаза мальчишки прикрылись, и он едва не заурчал от удовольствия, как котенок. Сам перевернулся на спину и потянул Джисона на себя. Парень навис над Чонином, упираясь локтями в матрас и неотрывно глядя в глаза. Облизнул пересохшие губы, но все же не решался сделать то, чего ему отчаянно хотелось. Некая внутренняя сила сдерживала зверя, жаждавшего вкусить искреннюю юность и чистоту. Джисон поймал себя на мысли, что едва ли не впервые под ним оказался не умелый искушенный любовник, а практически совсем еще ребенок. И именно это остановило его, заставив резко скатиться с Чонина и подняться на ноги, оставив мальчишку разочарованно глядеть ему в спину. — Спи, — бросил он, не оборачиваясь. — Рано еще совсем. — А сам направился за спасительным крепким кофе, способным привести спутанные мысли в некое подобие порядка. Однако Чонин был вовсе не из тех, кто послушно следует указаниям старших. Он проворно выбрался из кровати и засеменил за Джисоном, почти выкрикивая: — Я сделал что-то не так? Почему ты шарахаешься от меня? — Корона не жмет? — не оборачиваясь, буркнул Хан. — Делать мне больше нечего, как шарахаться от какого-то сопливого пацана. — Тогда почему? — не унимался Чонин. Теперь он стоял прямо за спиной Джисона, скрестив руки на тощей груди. И выглядел при этом как желторотый цыпленок перед взрослым, умудрённым жизненным опытом петухом, который, к вящему сожалению, исправно делал вид, что не замечает его. — Что почему? — продолжая старательно засыпать зерна в кофемашину, проворчал Хан. — Почему ты не поцеловал меня? Хотел же? — краснея до кончиков ушей, проговорил Чонин, утыкаясь взглядом в пол. — С чего ты взял, что я чего-то хотел? — С того, как ты пялился на меня. И не только сегодня, — уверенный в том, что говорил, изрек мелкий. — Если бы взглядом можно было прожигать, на мне уже живого места не осталось бы. — Послушай, ты, — прошипел Хан, резко поворачиваясь к пацану и хватая того за горло. — Засунь свое явно завышенное самомнение вместе с наблюдениями поглубже в зад и никогда больше не высказывай свои мыслишки вслух, иначе я точно живого места на тебе не оставлю. — Джисон сверкнул белоснежными зубами, едва не лязгнув ими перед самым носом мальчишки. — Ты понятия не имеешь, чего я хочу. И если уж вздумал выдавать желаемое за действительное, то постарайся не распространяться об этом, иначе рискуешь выставить себя дураком. — Херня, — выпучив глазенки, фыркнул Чонин, ни на секунду не испугавшийся напускного гнева Хана, будто чувствовал, что все, сказанное старшим, есть не что иное, как нападение — лучшее средство защиты. — Ты хочешь меня! У тебя даже сейчас стоит. — Вот гаденыш, — прошипел Хан, краснея от злости до состояния переспевшего помидора. — Если немедленно не заткнешься, я отдеру тебя без растяжки и тем более без смазки. Да так, что сидеть еще месяц не сможешь. Чтоб неповадно было дразнить старших. — Может, я этого и добиваюсь, — ехидно прищурившись, бросил пацан, с трудом переводя дыхание. — Ты хоть представляешь, о чем говоришь, мелкий? — фыркнул Джисон, ослабляя хватку пальцев на шее Чонина и слегка толкая того к стене. — Небось, даже члена не видел, ну кроме своего, когда передергиваешь в параше. — Видел, — вполне убедительно ответил Чонин. — И еще неизвестно, кто из нас передергивает. — Мальчишка усмехнулся, опустив взгляд туда, где бесстыдно оттопыривались тонкие трикотажные боксеры Хана. — Или, думаешь, я не знаю, как ты дрочишь в душе? — Ах ты… — выдохнул Джисон, вновь намереваясь вцепиться в горло младшему, но тот неожиданно приподнялся на цыпочки и, обвив шею Хана своими костлявыми ручонками, впился в приоткрытые от удивления губы своими. Джисону показалось, что в один момент он очутился в эпицентре ядерного взрыва, разломавшего землю под его ногами. Он будто падал в неизвестность. Невидимая, но чрезвычайно мощная сила утягивала его в сверкающую глубину, пока язык Чонина нагло хозяйничал у него во рту, а пальцы вцеплялись в волосы, оттягивая их. Парень не сдержался и застонал, когда Чонин прижался к нему всем телом и потерся бедрами о каменный стояк, уже давно и бесповоротно образовавшийся в трусах. Вопреки остаткам здравого смысла, все еще витавшим в закипавшем от возбуждения мозгу, ладони Хана самовольно опустились к аппетитной заднице пацана и накрыли ягодицы, сжимая нежную плоть до ярких пятен, которые через пару часов превратятся в синяки. Джисон уже давно заметил эту особенность юношеской кожи, слишком чувствительной и нежной, оттого еще более желанной. Поцелуй явно затянулся, судя по тому, что губы обоих уже саднило от жадных укусов, а на языках отчетливо ощущался металлический привкус крови. Но останавливаться никто не собирался, если бы не наглый звонок в дверь, а затем и нетерпеливый стук. — Твою мать, — выдохнул Джисон, отрываясь от сладких губ. Упершись ладонями в стену по обе стороны от полыхавшего алым лица пацана, Хан тяжело дышал, хватая раскрытым ртом разгоряченный воздух, продолжая при этом ругаться на непрошеного и так не вовремя заявившегося гостя. — Мы еще вернемся к этому разговору, паршивец, — прошипел Джисон в припухшие губы мальчишки и отправился на поиски домашних штанов и длинной футболки, способных скрыть возбуждение, которое и не думало спадать. — Оденься, — скомандовал он Чонину, проходя мимо него к двери. — Вдруг это служба по делам несовершеннолетних. Не хочу загреметь за совращение. — Можно подумать, кому-то есть до меня дело, — донеслось до ушей Хана, однако пацан все же выполнил указание и натянул валявшуюся рядом с кроватью одежду. Убедившись в том, что выглядят оба вполне невинно, Хан открыл дверь и даже не удивился, увидев на пороге Минхо. — Тебе босс звонил? — поинтересовался тот и прошел внутрь, даже не поздоровавшись, не говоря уже о том, чтобы спросить разрешения. — Там что-то архиважное и срочное. — И я тебя приветствую, мой дорогой друг, — язвительно пробормотал Хан, запирая замок. — Конечно проходи, я безумно рад тебя видеть. — Знаешь, мне тоже не упало переться сюда через весь город, — не остался в долгу Ли. — Хочешь сказать об этом боссу? — Ладно, сейчас посмотрим, что там за дело, не терпящее отлагательств, — проговорил Хан, открывая ноутбук и загружая страницу с электронной почтой.***
Хенджин слушал Феликса, лениво развалившись в огромном мягком кресле и неторопливо пуская кольца густого дыма, наблюдая, как они медленно поднимаются к потолку и растворяются в воздухе. Ни единый мускул на его лице не дрогнул даже тогда, когда блондин сообщил, что Чонгук в СИЗО. — Все летит к чертям, Хен, — нервно меряя шагами комнату, выдохнул Феликс. — Наш план разваливается на части. — Не мельтеши, — резко оборвал его Хван, выпустив очередную порцию колечек и пропустив через них струю серого дыма. — Ты себе даже не представляешь, как долго я этому учился, — усмехнулся мужчина, удовлетворенно глядя на результат своих стараний. — Чему? — недоуменно переспросил блондин, замерев на месте. — Пропускать дым через кольца, — пояснил Хенджин. — Мне было лет семь, когда я впервые увидел такое. И тогда мне это казалось гребаным волшебством. — Он растянул губы в ироничной улыбке. — Завораживающее зрелище. — Мужчина прикрыл глаза, проваливаясь в прошлое, такое далекое, что порой оно казалось одной из прошлых жизней. — Умиротворяющее, — добавил он полушепотом. — Отвлекающее от реальности. — Глубокая затяжка прервала неторопливый монолог. — И от боли, — повторив фокус, завершил мужчина. Феликс непонимающе уставился на любовника, пытаясь осознать всю глубокомысленность его изречений, но она так и осталась непознанной. Вероятно, для семилетнего ребенка такой пустяк и казался волшебством, но для него подобное являлось не более чем выпендрежем. Хотя парнишка не мог не признать, что наблюдать за Хенджином, расслабленным и спокойным, не проявляющим агрессии и злобы, было непривычно и довольно приятно. Как будто мужчина находился под действием транквилизаторов. Еще мгновение и, казалось, он уснет. Но когда веки распахнулись, под ними оказался настолько жесткий взгляд, что Феликс невольно отшатнулся, а в его грудине тугим узлом стянулся страх. Вот за что Феликс любил этого человека: никогда нельзя предугадать настроение Хвана в следующее мгновение. А уж тем более его действия. — Говоришь, Чонгук в СИЗО? — резко перескочив на другую тему, переспросил Хенджин, поднявшись на ноги. — С чего вдруг? Мне казалось, он теперь закоренелый законопослушный гражданин после своего трехлетнего путешествия в места не столь отдаленные. — Я толком не понял, — негромко пояснил Феликс. — Довольно странная история. Вроде как на ровном месте угодил, еще и на особом контроле оказался. — Тогда какого черта ты стоишь тут и блеешь, как чертова овца, — прошипел Хенджин, метнувшись к парнишке и вцепившись тому в глотку своими длинными пальцами с четко выделяющимися суставами. — Я сколько раз просил давать мне полную информацию? — продолжил давить он. — Мне на хер не надо твое «не знаю», «странная история», — мерзко кривя голос на манер Феликса, проговорил Хван. — Я хочу знать, какого черта он оказался за решеткой. А главное — как надолго. И тогда уже я буду решать, что с этой информацией делать. Ясно? Феликс лишь кивнул, не в состоянии ответить. — Пошел вон, — прорычал Хенджин, толкая парня к двери. — И не появляйся, пока не узнаешь все до последней мелочи! — последние слова донеслись до ушей Феликса уже из-за закрытой двери, которую он захлопнул, вылетев из кабинета. Парень пронесся через задымленный зал бара и остановился лишь через два квартала от заведения, прислонившись спиной к бетонной стене и пытаясь восстановить дыхание. В голове его судорожно проносились мысли, за которые он пытался уцепиться, дабы выбрать верную, однако ни единой стоящей идеи так и не нашлось. У него пока было не так много связей в Корее. Преимущественно он решал мелкие проблемы, более серьёзными делами занимался Хенджин. Однако сегодня все вышло из-под контроля. Ему необходимо самому выяснить подробности, только вот как это сделать, Феликс не понимал. Бросив беглый взгляд на часы, парнишка обреченно вздохнул и поплелся по направлению к дому. Там, в своей маленькой квартирке, он мог переждать гнев любовника и поразмыслить над представшей задачей, перебирая в памяти всех, с кем когда-либо встречался и кто мог бы оказаться полезным. После ухода Феликса Хенджин вернулся в кресло и снова закурил. Дым, проникавший в легкие, успокаивал, помогал навести порядок в мыслях и утихомирить бушевавшие эмоции. Мужчина не разделял беспокойства молодого любовника. Да, все шло немного не по плану, однако не настолько, чтобы впадать в панику. Да и прошлое преподало Хвану достаточно уроков, дабы понять, что истерика не способствует положительному исходу, лишь вредит, сбивая с намеченного пути. Полчаса принудительной медитации сделали свое дело — дыхание Хёнджина выровнялось, гнев утих, а его место заняла способность мыслить рационально. Еще раз взвесив все «за» и «против», мужчина пришел к выводу, что в реальности все обстоит именно так, как и предполагалось, лишь с небольшой поправкой — Чонгук угодил за решетку чуть раньше, чем планировалось. Но, возможно, это и к лучшему. — Не будет мешаться под ногами, — чуть слышно проговорил мужчина и взял в руки смартфон. Быстро отыскав в списке контактов нужный, он твердым голосом скомандовал, едва в динамике раздался голос собеседника: — Начинайте. Действуйте быстро, но аккуратно. Мне не нужны жалкие развалины.***
— Черт, почему так долго? — прошипел Чонгук, залезая на пассажирское сиденье хосокового «ровера», но при этом не глядя на брата. А посмотреть стоило, ведь тогда Гук несомненно удивился бы, обнаружив на месте всегда спокойного, знаменитого своей железной выдержкой Чон Хосока совершенно другого человека. Теперь на месте властного сильного мужчины оказался почти старик: с глубокими тенями, залегшими вокруг глаз, темной щетиной, покрывавшей подбородок и щеки, и усталым взглядом. — Ну извини, братишка, вытащить тебя оттуда оказалось намного сложнее, чем засадить, — проворчал Хосок, запустив двигатель и выехав на дорогу. — Да и вообще, — тяжело вздохнул он, — я слишком стар для всего этого дерьма. — Ты никогда не был плагиатором, Хоби, — фыркнул Гук, — вот и не начинай на старости лет. — Смешно тебе? — взорвался Хосок, прорычав хриплым голосом. — Хватает сил шутки шутить? Может, ты там неплохо провел время, зато мне тут было не до веселья! — окончание фразы Хосок уже почти прокричал, резко свернув на обочину и выскочив из «ровера» как ошпаренный. — Эй, Хоби, ты чего? — недоуменно поинтересовался Гук, выйдя из машины вслед за братом, недовольно почесывая при этом заросший жесткой щетиной подбородок. — Я просто… — Ты всегда все «просто», Чонгук, — резко одернул его брат. — Может, для разнообразия стоит сделать хоть что-то «сложно»? Неплохо бы иногда думать о последствиях, когда ввязываешься в очередное дерьмо. — Да что, черт возьми, происходит? Я же не ради чертовой забавы отправился в СИЗО! Ты себе даже не представляешь, чего мне это стоило! — А ты, Чонгук? — Хосок сгреб в кулаки футболку на груди брата и встряхнул его. — А ты представляешь? Представляешь, чего это стоило мне? — Но… — попытался остановить гневную тираду Гук, однако Хоби, казалось, даже не заметил этого, продолжая рычать: — А чего это стоило Тэхёну, представляешь? Ты даже не потрудился лично поведать о своих расчудесных планах человеку, с которым прожил бок о бок столько лет. Человеку, который любит и доверяет тебе. — Хосок на мгновение замолчал, переводя сбившееся дыхание. — Это ведь мне пришлось смотреть ему в глаза, сообщая, что ты за решеткой. Мне пришлось отпаивать его успокоительными и уверять, что вытащу твою задницу невредимой. Чонгук уставился на брата ошалевшим взглядом, переваривая услышанное. В однообразии последних трех суток, проведенных в оковах нелицеприятного прошлого, он, конечно же, думал о Тэхёне. Думал много, прокручивал в памяти события проведенных с ним рядом лет. Вспоминал все хорошее, что было у них. Даже те редкие ссоры, которые случались по большей части из-за пустяков, никогда не затягивались надолго и неизменно завершались жарким примирением. Но так и не позвонил Тэ, считая, что тому лучше оставаться в неведении относительно невеселой реальности, в которой Чонгуку "повезло" очутиться. Кто же знал, что у Тэхёна хватит сообразительности и смелости отправиться к Хоби и выжать из него правду? «Да уж, — подумалось обреченно вздохнувшему Гуку, — порой ты бываешь полным идиотом». Хосоку понадобились двадцать минут и парочка крепких выражений, дабы выпустить пар, хотя с большей охотой он бы надавал младшему тумаков и подзатыльников, однако сдержался, понимая, что братцу уже не пять лет и отшлепать его будет не так-то просто, вполне можно заработать пару зуботычин в ответ. А потому, высказавшись, Хоби забрался обратно в салон «ровера» и повез Чонгука домой, где того ожидал довольно горячий прием. По крайней мере, Хосок на это искренне надеялся. — Позвони, — бросил он, когда Гук вылез из машины. — Если выживешь, конечно, — добавил Хоби уже вслед удалявшемуся брату, ехидно скаля зубы. Последних слов Чонгук, к счастью, не услышал. Неуверенно потоптавшись на крыльце, он все же решился войти в дом, ожидая увидеть зареванного Тэхёна, скрутившегося калачиком на диване в обнимку с пушистой не-хренью по имени Ёнтан. Каково же было его удивление, когда вместо траурной тишины его встретил звонкий девчачий смех вперемешку с глубоким, бархатным, принадлежавшим Тэхёну. — Вот так-так, — протянул Гук, остановившись на пороге. Сунув руки в карманы, мужчина с недоуменным выражением лица наблюдал за развивающимся на его глазах театральным представлением. Тэхён в кигуруми нежно-голубого цвета с очаровательным кенгуренком в кармашке на белоснежном пузике активно пытался догнать хохочущих Дахён в костюме розового кроля и маленького бирюзового динозаврика, в которого перевоплотилась Тэён. Стоявшего в дверях Гука троица не замечала, продолжая веселиться, перепрыгивая через кресла и диван, топоча по натертому до блеска паркетному полу и неистово распевая дурацкую, по мнению Чона, песенку про помидоры. — М-да, — протянул мужчина, пройдя несколько шагов и остановившись в самом эпицентре событий. — Хоби явно что-то перепутал. Не сильно-то по мне и скучали тут. Все присутствующие замерли, глядя на явление Чона. На несколько чрезвычайно долгих секунд в комнате воцарилась звенящая тишина, пока ее не разорвал полушепот Дахён: — Я бы на твоем месте бежала отсюда подальше, папочка…