***
Ребекка ползет по коридору почти вслепую. Перед глазами мелькает мешанина из кремового, бежевого, коричневого, и чем дальше Ребекка оказывается от водоворота, тем четче становится мир вокруг. Размазанные пятна постепенно обретают формы, цвета распадаются на оттенки, и Ребекка понимает, где оказалась. Она самую малость промахнулась, понадеялась на то, что ноги сами её приведут в кабинет Фенцио, и пробежала дальше, чем нужно. Она врезается в средних размеров пятно — такое белоснежное, что у Ребекки начинают слезиться глаза. Пятно ахает, прикладывает к груди хрупкие ладони, и они обе друг от друга отшатываются. От столкновения Ребекка падает на пол, отползает назад и, перекатившись на живот, садится на корточки. Пятно не шевелится, ошеломленно смотрит на неё сверху вниз, а потом, подхватив Ребекку под мышки, оттаскивает её к стене. — Чисто! Здесь чисто! — изо всех сил напрягая связки, кричит Мисселина. Возглас получается высоким, слабым и едва ли громким. За спиной преподавательницы, понятливо гаркнув в ответ, проносятся (Ребекка вслушивается в топот) как минимум четверо Бессмертных. Ребекка часто-часто моргает, и из её глаз выкатываются две огромные чистые слезы. Она наотмашь бьет себя по грязному мокрому лицу и, как положено по уставу, тут же подставляет вторую щеку. Перед глазами ползут красно-черные мошки, а окружающий мир наконец приобретает привычные формы. Мисселина опускается перед ней на корточки, как взрослый перед плачущим ребенком. Любое движение, любая эмоция сейчас тратит силы Ребекки, но она все равно не может сдержать смех. Мисселина ведет себя так, будто Ребекка и не выпускалась из школы: старается не смотреть свысока, держит дистанцию и ободряюще улыбается. Того и гляди, начнет задавать наводящие вопросы, чтобы подтолкнуть к правильному, уже известному Ребекке ответу. Когда Ребекка только-только умерла, Мисселина уже преподавала. То, что она ни разу не покидала пределов школы — известный факт. Но её кожа все так же светится изнутри, руки все такие же молодые, а единственные морщины на лице Мисселины — гусиные лапки, появляющиеся, когда она искренне улыбается. Как ей удается не стареть здесь — загадка, с которой у Ребекки нет ни времени, ни желания разбираться. Мисселина сидит вся такая чистая и правильная, в новенькой мантии с капюшоном, который никогда не пачкается и не падает назад. У неё прозрачные, немного влажные голубые глаза, в которых всегда стоит одинаковое выражение смиренной тихой печали. Если повспоминать, не было такого момента, когда бы Мисселина не выглядела, будто вот-вот расплачется — неважно, от горя или от умиления. Жалостливый взгляд Мисселины снова и снова возвращается к спине Ребекки. Там нет ни крови, ни гнили, ни... чего. Ничего. Мисселина спокойно и безжалостно выдирает студентам крылья, но она привыкла к тому, чтобы они в ту же секунду вырастали. Эта пустота за чужой спиной, очевидно, убивает её. Ребекке с первого дня почему-то хотелось плюнуть ей в лицо. Мисселина хорошая, ангельски хорошая, и сейчас она тоже не делает ровным счетом ничего заслуживающего осуждения. Но подавить в себе это желание Ребекка не может. — Как ты умудрилась? — неверяще причитает Мисселина. — И дня ведь не прошло, и дня... Девочка моя! В ответ на "девочку" Ребекка закатывает глаза и на секунду застывает. Почему Мисселина её защитила, ей плевать. Жалость, в которой все вокруг почему-то видят благодушие, страх умереть от руки Ребекки, сентиментальность, чувство долга по отношению к бывшей лучшей студентке... Что угодно из этого. Любая причина подойдет. Но почему это сработало? Почему тактическая группа, которую явно пустили по следу Ребекки, приняла это на веру и промчалась мимо? У Ребекки есть несколько догадок, и ни одна из них ей не нравится. — Милая, — нежно гладя её по волосам, повторяет Мисселина. Она похожа на человека, успокаивающего раненного зверя и почему-то не спешащего отдернуть руку. Как будто совсем не боится, что Ребекка её укусит. — Моя милая, ты ведь теперь внутренняя террористка. Что-то подобное Ребекка и ожидает услышать. Её жизнь разрушили не потому, что кто-то всерьез верит в это имбецильное предсказание, а потому, что она неугодна правящей верхушке сама по себе. Она с месяц провалялась в коме, она отравлена, она умирает в реальном времени, но террористами называют почему-то не Торендо, Гавриила и Кроули, а её саму. Ребекка качает головой, проводит языком по зубам, покрытым её же подсохшей липкой кровью, и цокает языком. Сладко, терпковато, но вкусно. Можно делать жевательные конфеты. Она не удивлена и не разочарована, но тихая деятельная злость в ней с каждой минутой поднимается все выше и выше. Причем не на сам факт, а на то, каким загробным тоном Мисселина это произносит. Местное правительство решило её прижать, Ребекка не прижалась, и это просто непростительно. — Кем мне еще, по-твоему, быть? — вежливо интересуется Ребекка. И, не тратя времени на дебаты и ссоры, переводит тему. — Тебе удалось скрыть мою энергию, потому что её почти нет. Сколько у меня осталось? — Без амулетов и снадобий? Ребекка поднимается, упираясь ладонями в колени, и смотрит на Мисселину снизу вверх. Вообще-то она выше на несколько сантиметров, но не в положении "Ай, я пробежал тридцать метров, и у меня одышка". Мисселина ожидает ответа и правда старается посчитать, но Ребекка уже выпрямляется и машет рукой. — Ребекка— — Всего доброго, Мисселина. Лучше бы она на Геральда сейчас наткнулась, честное слово! Он бы тоже её назвал террористкой, но искренне считал бы это комплиментом. Вдох-выдох, несколько мелких перебежек, и Ребекка оказывается у кабинета Фенцио. Она прикладывает ухо к стене и, ничего не услышав, проскальзывает внутрь. Ребекка щелкает замком, деловито отряхивает руки и, пытаясь отдышаться, прижимается лбом к изрезанной рунами двери. Поверхность пахнет холодом, кедровыми шишками, и вызывает у неё неприятные ассоциации. Несколько мимолетом брошенных фраз о том, что Ребекка может стать первой Непризнанной, с которой соизволит познакомиться Торендо, несколько неуклюжих комплиментов, несколько необходимых ей поцелуев в шею. Без них действительно нельзя было обойтись, хотя Ребекка пыталась. Чистокровным ангелам и демонам достаточно упорно работать и пару шагов пройти по головам. Непризнанных, как бы они ни грызли камень и как бы ни бились, вычеркивают из списка участников еще до начала соревнований. Чтобы подраться с Эрагоном и показать ему, чего она стоит — и Ребекка показала, и он её запомнил, и в знак протеста не явился, когда ей обрубали крылья — нужно было добраться до Эрагона. Чтобы добраться до Эрагона, нужно было зажмуриться и потерпеть. Быстрый шаг заставляет её сердце стучать под горлом, язык прилипает к нёбу, и Ребекке ужасно хочется пить. Воспоминания здесь ни при чем, они её не трогают. — Я оставил ради тебя, — за спиной Ребекки слышится зевок и шорох страниц, — лекцию у ангелов. Поверить не могу, что в кои-то веки оно того стоило.***
Ребекка одергивает плащ — дорогой, добротно скроенный и переданный Винчесто от отца. На ней он сидит почти так же хорошо, как на нем: рост у них практически одинаковый, так что края по полу не волочатся. Разве что в груди немного жмет, но в целом они оба такие... Изящные. Мысль о том, что Фенцио знает, чей это плащ, ужасно её веселит, и Ребекка разворачивается к нему с маленькой издевательской усмешкой. В тесном кабинете за долгие годы меняется все и ничего. Здесь критически не хватает пространства. Сразу под окном стоит стол и стул, слева — стеллаж для книг и пара шкафчиков, справа — тумба. Книги, книги, книги. Вроде немного, но каким-то образом мебель занимает все свободное место и не дает ступить ни шагу. Раньше она казалась Ребекке дешевой, но теперь ей видно, что это массив какого-то дорогого дерева. Она царапает ногтем ближайшую тумбу и отправляет стружку себе в рот, чтобы узнать, что это именно. Кедр. Вроде благородная порода, а как все безвкусно. У Ребекки мелькает мысль о том, что это сложное место для битвы. Тесно, не развернешься, не разбежишься, нечего использовать в качестве рычага... С другой стороны, Фенцио позволил ей спрятаться от погони и перекусить его мебелью — вполне возможно, что он и не собирается драться. Или думает, что справится лучше специально подготовленных бойцов. Потому что он недооценен, он Престол, и он выше всех этих дураков вокруг него. Ребекка втягивает носом спертый воздух, буднично кивает Фенцио и смотрит через зарешеченное окно на кусок издевательски синего неба. Она знает, что если пролететь через облако, то его мелкие капли еще долго не отлипнут от кожи, знает, какой снаружи холодный воздух, и как приятно просто быть в таком небе. Её лопатки сначала чешутся, а потом от них по всей спине расползается парализующая боль. Отрезанные крылья хотят полетов, а кровь субантры в истерическом припадке сопротивляется и тянет их назад. Фенцио смотрит на Ребекку со смесью облегчения, омерзения и ревности. — У меня, — он выходит из-за стола, — нет, — он поднимает обеими руками том, который листал, — слов! Книга опускается на столешницу с глухим стуком. Из-под обложки вырывается облачко пыли, и её частички аморфно болтаются в солнечных лучах. — У тебя достаточно слов, не прибедняйся, — морщится Ребекка. — Эта пауза на "оставил", этот злодейский т— Её рефлексы не успевают сработать: Фенцио больше, сильнее и быстрее. Он придавливает её к двери так, что Ребекка бьется затылком об одну из рун. После удара её голова кукольно дергается вперед, и Фенцио хватает её за подбородок. Ребекка притворяется, что у неё из легких только что не выбило весь воздух. Когда Фенцио крутит её лицо вправо-влево, Ребекка закатывает глаза и дует губы. Почему она вообще решила, что оно здесь? Это было рискованно и необдуманно. Почему она решила, что Фенцио не обнаружил его? Да, не существует ничего сильнее связи амулета с его создателем, и если даже Ребекка не сразу вспомнила об этой маленькой симпатичной дряни... А она ведь знала, что нужно искать. Фенцио об этом даже не подозревает. Но все равно тревожно. Она могла проделать весь этот путь, отказаться от помощи Винчесто, не воспользоваться как следует Мамоном, и в итоге ничего не найти. При мысли об этом у Ребекки холодеют руки, а во рту становится еще суше, чем раньше. Фенцио обхватывает её шею обеими руками и зло улыбается, прощупывая пульс. — Ты меня боишься. — Что? Ах, — поспешно добавляет Ребекка. Что ей выбрать? Боится она все-таки или нет, что ей больше подойдет? — Ты же помнишь, о чем мы говорили. Ты у меня под каблуком. Ты не сможешь мне навредить. Амулет откликается, и она расслабленно выдыхает. Оно в школе, в этой комнате, но где именно, Ребекка пока не чувствует. Она пытается выдавить из себя улыбку: получается плохо, но она все равно проникается к этой безделушке все большей и большей теплотой. Знает ведь, насколько для Ребекки это важно, знает, что стоит на кону, и все равно не дается в руки. Если Ребекка не заслужит его, она его и не получит. Если сумеет найти и выкрасть — оно ей поможет. На её взгляд, вполне честная сделка. Напряжение и неопределенность, на которых держалась Ребекка, с выдохом покидают её тело. Левая коленка начинает сдавать. Она сгибается, мышца бедра, которая уже не может держать её вес, судорожно дрожит, и Ребекка сильнее приваливается к стене. Ни к кому, кроме Винчесто, она на руки падать не станет. Фенцио разглядывает её с обидой и злобой ребенка, игрушку которого кто-то облил краской. Он методично давит пальцами на свежие ожоги — на губы, под глаз, на лоб — и Ребекке кажется, что он в конце концов проломит ей череп. Сунет пальцы в её голову, как в подгнивший, изъеденный изнутри червяками кусок коры, — или как в шар для боулинга — потом вытрет руку о плащ Винчесто и отправит её останки голубиной почтой в Цитадель. — Пальцы мокрые, — флегматично улыбается она. — Это ты меня боишься. — Болит? — Болит, — подтверждает Ребекка. Фенцио жмет и жмет на её воспаленные губы, и почему-то она думает, что человек таким образом запросто подхватил бы какую-нибудь инфекцию. Раневая поверхность, грязные пальцы. — Хорошо. Может, вспомнишь, что я никогда тебе не делал больно, даже когда... Ребекка пытается повернуться к нему ухом, чтобы якобы лучше слышать. Они знакомы давно и близко — гораздо ближе, чем она предпочла бы. Ребекка знает, что он не найдет в себе сил этого произнести. Не из-за раскаяния или чего-то в этом духе, нет, Шепфа упаси. Фенцио не позволят гордость и самоуверенность, поэтому Ребекка в который раз делает грязную работу за него. — Когда ты знал, Фенцио, что я хочу не тебя, а чтобы меня не мешали с грязью, и все равно продолжал со мной спать? — Когда ты вела себя, как мерзкая жалкая потаскуха, а я все равно с тобой носился, как мой дурак с— Фенцио вовремя останавливается. Он вряд ли понимает, что его ногти впиваются в её обожженную припухшую кожу. Ребекка чувствует, как в щеке стучит пульс. — С кем? Дино был таким славным мальчиком, когда я в последний раз его видела. — С твоей потаскухой-дочерью, — с удовольствием отвечает Фенцио. — Яблоко от яблони. Ребекка вспоминает, как Мими называла Викторию её Непризнанной. Может, дружба далеко зашла, а может, Фенцио местами прав. — Хм. У твоего сына есть вкус. — У него нет мозгов! — Наследственное? — кокетливо морща нос, улыбается Ребекка. У неё нет ни сил, ни терпения на весь этот цирк, но ей приходится строить из себя невесть кого. Потому что если она просто несколько раз позовет свой амулет, он не отзовется. Это будет слишком просто, потом Фенцио заподозорит что-то неладное, и все полетит к чертям. — Впрочем, мы ведь не о детях говорили. — А о чем? — рычит Фенцио. ...Еще немножко. Нужно дожать. Ребекка сжимает губы в тонкую линию, отвлеченно смотрит по сторонам и вздрагивает, когда Фенцио грубо её встряхивает. — А? Я прослушала. — О чем мы говорили, по-твоему? Не шкаф. Не стол. Не тумбочка. Что-то хитрое, игривое и такое же захватывающее, как мертвая петля в летнем голубом небе, ждет её... Ни в одном из ящиков. В стенах? Дрель с собой тащить? Потому что кулаком Ребекка каменную кладку не пробьет. Когда у нее были крылья — да, запросто справилась бы. Теперь она слабее, чем женщина на соковой диете. Она лихорадочно оглядывается по сторонам, силясь поймать ускользающий след амулета, и натыкается на уменьшенную копию "Падшего ангела". Оригинал Ребекка даже на земле не видела — кажется, картина была в чьей-то частной коллекции. Её периодически тянуло на искусство, но то, что она чувствует сейчас... Тайник. За картиной тайник. Когда кто-то замолкает, пытаясь нагнать неловкости и заставить её заполнить тишину, Ребекка не поддается. Любые последующие дебаты превращаются в полтора часа молчания, которыми она наказывает собеседника за эту дешевую попытку шантажа. Но сейчас она сама ничего не говорит, и Фенцио не выдерживает. Он плюет ей под ноги, и Ребекка кривит губы. Они явно друг другу в равной степени отвратительны. — Мне тебя так жалко. Старый дурак. Она подается вперед, и Фенцио инстинктивно отшагивает назад. Близость ходячего мертвеца не нервирует, кажется, только Винчесто — он посмотрел на неё такую и сказал, что она слишком красивая, чтобы умирать. У неё тело бойца, и ни одна могила её не удержит, и поэтому она красивая. Потому что хочет жить. — Тебе — меня? — неверяще переспрашивает Фенцио. Он настолько поражен, что на какую-то секунду его покидает весь садизм, и он с искренним волнением (кажется, даже с сочувствием) прикладывает руку ко лбу Ребекки. — Ты бредишь. ...Нет. Ребекка не бредит, она просто работает с тем, что есть. А сейчас у неё есть совсем чуть-чуть. — Ты здесь хотел сделать из меня свою Маленькую Особенную Любовницу, — Ребекка срывается на птичий крик. Он раздирает её голосовые связки, и она опять кашляет сладкой кровью. — Думал, что создал монстра, а в итоге остался с потаскухой! С бесполезной потаскухой! С чужой — бесполезной — потаскухой! Фенцио не спорит, но у него начинает дергаться щека. Ребекка тяжело дышит — теперь у неё даже крик отнимает силы — и, уперевшись ладонями в стол, разворачивается к Фенцио спиной. Её лопатки вздымаются все медленнее, вздохи становятся тише и судорожнее... И Фенцио кажется, что в этот момент она наконец-то становится на его место. Она что-то понимает, и это сводит её с ума. Все, что было до, вся её напускная гордость и ироничность, все попытки продумывать какие-то планы теряют свое значение. Потому что Ребекка умрет. Это вопрос времени, но она умрет, и она это знает. И умирать она приползла именно к Фенцио. Потому что с него всё началось, им же все закончится, и до Ребекки наконец-то, наконец-то доходят эти азбучные истины. Ребекка трясущимися пальцами сдирает с себя чужой плащ, и Фенцио хочется её убить. Она грязная, помеченная этим высокородным папенькиным сынком, она разлагается заживо. Одежда? Чужая! Крылья? Нет крыльев! У неё отказывают органы, она мечется из стороны в сторону, как в предсмертной агонии, но все равно её лучший ход — это раздеться. Сколько он ни пытался вытравить из Ребекки шлюху, у него ничего не получилось. Сколько он ни показывал, что она может больше, чем хлопать ресницами и раздвигать ноги, ей всегда было на это плевать. Потому что спать с кем попало быстрее, и проще, и... И она, кажется, не соблазняет его. Просто тесный, сшитый на Винчесто плащ сдавливает ей грудь и не дает нормально дышать. Фенцио смотрит на её узкие, изъеденные пламенем плечи, и старается не думать о том, какая Ребекка стала худая. Не вспоминать, какие у неё были мышцы, когда она училась управлять простыми серыми крыльями. Некрасивыми и тусклыми, как у старой больной вороны. Ребекка подносит ладонь к лицу. Он знает это движение: у неё начинает щипать в глазах, и Ребекка изо всех сил впивается ногтями в переносицу, чтобы сдержать слезы. За дверью паника, крики и топот. Здесь нет ничего громче Ребекки: она несколько раз мокро кашляет, пытаясь вытолкнуть ком в горле, и марает брызгами крови его бумаги. Когда это не срабатывает, она пытается выдышать слезы, но у нее кружится голова, и Ребекка опять шарится ладонями по его столу, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Она хочет сглотнуть наконец этот ком, и её прорывает. — Ты жалкая, — больше себе, чем кому-нибудь еще, говорит Фенцио. — Ты жалкая. — Ты — еще более жалкий! Ты самый жалкий! Гребаный король среди жалких, ты, — Ребекка разворачивается на пятках, её качает назад, и она упирается спиной в стол. — Я разрушила всю твою жизнь, я засыпала всю эту выжженную землю солью, облила её кислотой, чтобы ничего и никогда там не выросло, а ты ничего не сделал! — ревёт она. — Все зря! Ты — ничтожество, и ты сделал ничтожество, и все зря! Я — зря, ты — зря, и нас нет — тоже зря! Никаких нас нет, — желчно передразнивая себя, дергается Ребекка. — Никаких нас нет, и поэтому — ты — жалкий! Почему-то её изуродованное лицо все еще остается красивым. Волосы липнут к голове, воспаленные раны — им воспаленные, его ногтями — кровоточат и не заживают, у неё нет крыльев, и она рано или поздно станет похожа на скелет. Ребекка умрет, и Фенцио наконец-то будет счастлив. Справедливость восторжествует, и он будет свободен. Так что он правда не понимает, откуда берутся эти его слезы. Ребекка продолжает плакать, метаться и орать. В дверь барабанят и пытаются выбить её заклинаниями. Одним движением ладони Фенцио активирует руны, на секунду вспыхивающие сине-зеленым, и все посторонние звуки исчезают. Фенцио выставляет ладони вверх, и подходит к Ребекке, как дипломат к особо опасной террористке. Как иронично. — Я была никем! — кричит она. — И осталась никем! Меня убили — всем было плевать, меня убивают сейчас — всем... Ах, нет, не плевать, подождите, — ядовито улыбается Ребекка. — Нашелся на лису охотник! Сто охотников! Двести! Вся Цитадель! Грудь Ребекки болезненно вздымается, и последний вдох так и остается в её легких. Её взгляд становится осознанным, почти спокойным, и она задерживает его на Фенцио. Ребекка так близко, что можно выставить ладонь, и она к ней прильнет, можно распахнуть руки, и она его обнимет. — Добей, — щелкая пальцами и взвешивая плюсы-минусы, предлагает Ребекка. — Правда. Добей меня. Цитадель тебя погладит по головке, выделит медаль, пара заданий — и ты снова Престол. И все будут счастливы. — Ребекка, я не буду счастлив. Как ты... Какая ты дура, Ребекка, я ведь тебя... Ненавижу. — Я знаю, — кивает Ребекка. Ей хватает достоинства на то, чтобы не всхлипывать и не шмыгать носом, но она до нелепого высоко задирает голову. Так из мокрых глаз не выкатываются слезы. — И я безумно, больше Шепфа, больше жизни, больше Дино, тебя— Фенцио подходит слишком близко. Вот в чем его фатальный недостаток — он не умеет держать с Ребеккой дистанцию. Она натыкается ладонью на нож для писем, долю секунды гладит резную рукоятку, и выбрасывает кулак вперед. Лезвие вонзается Фенцио между носом и верхней губой и доходит примерно до середины. На сильный удар у Ребекки не хватает сил. Поэтому она подключает вторую руку и, уперевшись основаниями ладоней в рукоять, заталкивает нож ангелу в череп. К чести Фенцио, он выглядит разъяренным, ослепленным болью, но не удивленным. Дверь дрожит, и Ребекка бросает на неё встревоженный взгляд. Надо спешить. — Больше Дино, значит? — переспрашивает Ребекка. Она поднимает плащ Винчесто и наскоро промакивает лицо подкладом. Кожу щиплет, и она раздраженно трется щекой о ткань, делая только хуже. — Больше Создателя — ладно, но больше собственного ребенка?.. Впрочем, не мне об этих мелочах судить. Я вообще свою не помню, так только, по рассказам. Четырехгранный нож так и остается торчать у Фенцио под носом. — Поверить не могу, — булькает Фенцио. Ребекка кривит губы, и он сплевывает кровь. — Поверить не могу, что ты была любовью всей моей жизни. Ребекка поднимает ногу, хватает себя за голень обеими руками и, как тараном, толкает Фенцио ботинком. На секунду она чувствует себя царем Леонидом, и несмотря на то, что никто не услышит и не узнает, громогласное "Это Спарта" так и не срывается с её языка. Фенцио с грохотом падает навзничь. Нож пока сдерживает кровь, но она все равно заливает всю его нижнюю половину лица и пропитывает тонкий тканый коврик. — Ты меня никогда не любил, — бормочет Ребекка, оборачивая плащ вокруг своей руки и осторожно стирая с рукоятки отпечатки пальцев. — Не обманывай хотя бы себя. Лезвие все ещё находится внутри головы Фенцио, и он душераздирающе кричит. Секунду подумав, Ребекка все-таки достает нож из раны. Кровь хлещет с двойной силой, и вокруг начинает пахнуть чем-то фруктовым. Никакого человеческого железа. Фенцио пытается зажать рану руками, но выходит слабо. — Любил. И я убью тебя, — хрипит он. — Не позорься, — презрительно цедит Ребекка. — Я была твоей лабораторной работой. Ничего больше. Она тщательно обтирает лезвие о свои штаны и крутит ножик в руках. Он ей нравится: рукоятка у него в два раза короче лезвия, но весят обе части одинаково. Интересный баланс, такую вещицу можно много к чему приноровить. Ребекка проверяет нож на наличие защитных заклинаний, но ничего не находит. — Я должна была быть твоим маленьким Непризнанным Серафимом. Кем ты себя видел, Фенцио? Революционером? Первооткрывателем? Потому что твоему альтруизму грош цена, если ты хотел, чтобы я жила на твоих условиях. Сильнейшая из Непризнанных, — она сдувает с ножа несуществующую пылинку, — но не сильнее тебя. Машина для убийств, или первая женщина-Советник, или кто угодно — главное, чтобы каждый вечер я приползала к тебе и целовала ноги. Подставь на мое место собаку с конкурсов для животных, а потом успокойся. Видит Шепфа... — Он вернется. Он снизойдет, — глотая кровь, давит из себя Фенцио. — И мы убьем тебя вместе. Испанский стыд за свою актерскую игру отступает на второй план. Почему-то Ребекка вспоминает о Винчесто и чувствует, что обязана ему это рассказать. У них достаточно секретов и от мира, и друг от друга, но это... Почему это важно? Почему Фенцио, слабый, доверчивый Фенцио, просто не научившийся проигрывать, важен? — Кто вернется? — садясь перед ним на корточки, спрашивает Ребекка. Кровь на ране пузырится, Фенцио хрипло хохочет, и Ребекка наотмашь бьет его по лицу. — Кто?! Он не отвечает и закрывает глаза. — Не смей регенерировать, когда я разговариваю с тобой! — в ярости кричит Ребекка. Но поздно. Минута-полторы, и Фенцио снова вернется в строй. И он будет зол. — Ну?! — раскидывая руки в стороны, требует Ребекка. — О чем мы говорили?! Зря я при жизни полы в театре драила? О чем мы говорили считает, что не зря, и приветственно скребется о камень. Ребекка, спотыкаясь, несется к картине и сдирает её со стены. Как только полотно и каменная заслонка отодвигаются, Ребекке на ладонь прыгает опаловый шарик размером с лайм. — Даже без чехла, так вот просто, — ругается Ребекка, поглаживая пальцем гладкую поверхность. Амулет ловит свет из окна и переливается хлопьями зеленого, розового и золотого. — Без мешка, без коробки, бросил тебя, как какую-то... вещь. Она выпускает камень из ладони, но он будто прилипает к её руке и, чтобы не мешать, просто перекатывается к локтю. Ребекка выгребает из тайника разноцветные гремящие талисманчики и, совсем выдохшись, опускается на колени. Надо сматываться. Но ещё надо пережить обратную дорогу, поэтому без перерыва не обойдешься. Полминуты Ребекка отдыхает, развалившись на полу и раскинув в стороны ноги и руки. Потом Фенцио начинает дышать. Он резко садится, в исступлении щупает нижнюю половину лица и не понимает, откуда взялась кровь, если нет раны. Почему так болит внутри головы, если он в порядке. — Ребекка? — она не отвечает, слишком занятая тем, что распихивает по карманам Винчесто все до одного амулеты Фенцио. — Ребекка! Мерзкая лживая дрянь! Голос Фенцио сочится яростью. Ребекка все еще слаба, а он все еще выше, тяжелее, и она только что всадила нож ему прямо в череп. Как только его руки смыкаются на её шее, Ребекка дважды стучит ногтем по блестящему опаловому шарику. По кабинету прокатывается чистый веселый звон, и Фенцио отстраняется. Опал нагревается в руке у Ребекки. От наслаждения она вздрагивает всем телом и едва сдерживается, чтобы не запищать — но, в конце концов, кто её увидит? Ребекка прикусывает нижнюю губу и позволяет себе зажмуриться от удовольствия. — Я... Что случилось? — Скажи это, — самодовольно улыбаясь, тянет Ребекка. Она подбрасывает шарик на ладони и нежно его целует. — Ну! — Я не помню, о чем... Почему ты здесь? О чем мы говорили? В ту же секунду тяжелую кедровую дверь сносит заклинанием. Ребекку забрасывает мелкими тлеющими щепочками. — Ангел Фенцио! Непризнанная, решением Цитадели приказано— Ребекка поднимает руки и в притворном смирении опускает голову. В кои-то веки ангельская любовь к бюрократии идет ей на пользу: пока Ребекке зачитывают распоряжения Цитадели, она прижимает шарик к основанию ладони большим пальцем. Движение не остается незамеченным: тактическая группа разбивается на три части, и её атакуют со всех фронтов. Ребекка символично вскидывает средний палец и стучит им по опаловому камешку. Кровь бьет в висках, дыхание сбивается, и она впервые за последние несколько дней чувствует себя настолько живой. Семеро вооруженных бойцов в нерешительности замирают. Один из них неловко чешет затылок и спрашивает: — О чем мы... — Мы говорили о том, — ледяным тоном чеканит Ребекка, — как нужно вести себя в присутствии Серафима! Неужели вы не видите? Старшая по званию ранена! Что с вашей профессиональной этикой, несите меня скорее к водовороту!