***
Ребекка делает все правильно. Вот в чем её проблема — она любит посидеть, обдумать ситуацию и дальше работать по наименее затратному пути. Поэтому она летит к Цитадели не через город, который вполне могут занимать вооруженные до зубов и до сих пор не жалующие её ангелы. Надо добраться до Цитадели, объявить о своем присутствии, расписаться в трех тысячах свитков... Узнать, что стало с Эрагоном. Сместил его Торендо или убил. Но Ребекка срезает через школу. Безопасную, согласно дипломатическим соглашениям защищенную от любых нападений школу. Школу с гражданскими, со вчерашними детьми, которым даже разрешений на ношение оружия не выдавали. По крайней мере, год назад. Пришкольная территория превращается в поле боя. Здесь мелькают тяжелые мечи, грузные мышцы, особо мощные заклинания от женщин, на которых наседают со всех сторон. Взрослые ангелы бьются со взрослыми демонами, обе стороны конфликта умеют держать оружие так, чтобы кисть не выворачивалась от тяжести, у всех как надо закреплена броня... Но главное в том, что они умеют думать. Они долго жили, видели дворцовые перевороты и лично устраивали их на земле — естественно, генералов не ослушаешься, и если уж отправили в Рай в составе батальона, приходится драться. Но на войне надсмотрщиков за плечо не подставляют, и Ребекка видит демонов, специально пробивающих лезвиями воздух в миллиметрах от ангельских ушей, и ангелов, отсекающих пряди длинных волос вместо того, чтобы перерубать артерии. Чем дольше живешь, тем меньше иллюзий питаешь на счет того, чьи интересы защищают в военных конфликтах. На подступах к зданию бьются старые, продуманные, ленивые рубаки. Мелькает пара знакомых лиц, с которыми Ребекку одно время старался познакомить Винчесто. Они ошеломленно кивают, отвлекаются на мгновение, и их шеи тут же щекочут лезвия ножей, кинжалов и копий. Игриво, технично, но не острее, чем шутки нападающих — почти как на спарринге. И поэтому это действительно поле боя. В школе, в эпицентре всего действия, собираются дети и адреналиновые наркоманы. Поэтому школа превращается в скотобойню. Дети мрут, как мухи. Неважно, сколько им тысяч лет, они тупые маленькие дети с промытыми мозгами. Кроули, Мальбонте, идеологи, призванные воспитать идеальных сторонников, закладывают им в головы то, что выгодно. Иногда для этого приходится вытряхнуть остаток мозгов — поэтому Ребекка видит нескольких парней и девчонок с грязными босыми ногами, окруживших и остервенело наседающих на одного-единственного демона постарше. Прежде, чем Ребекка успевает хоть что-то сделать, несколько мощных ударов боевого топора перерезают подросткам вены на руках и шеях. Ребекке не страшно, и новые перья из крыльев не лезут. Она даже не злится, а раздражается: сухо, неприятно и цинично. Примерно с той же циничностью она подставляет кожистое крыло под летящий топор, пока приседает и отстегивает нож с рассеченной руки рассеченного мальчика. Топор врезается в кость резной металлической ручкой, не лезвием, и проверить прочность крыла не выходит. Никакой боли нет — кость ноет несколько секунд и тут же затихает. Ребекка бросает нож из-под руки, и он без сопротивления входит мужчине в кадык. Секунду Ребекка слышит бульканье крови в его рту, а потом не слышит уже ничего. Все мысли о том, что нужно снять оружие с того, кому оно уже не понадобится, в идеале найти Геральда и бросить все силы на то, чтобы минимизировать убытки — чтобы из студентов не делали тушки, чтобы студенты не делались мясниками — прекращаются. Даже если во время последней встречи с твоей дочерью она выгрызала Ребекке куски мяса с лица, даже если её настоящую она видела несколько эпох назад, не узнать Вики невозможно. У такой, как она, как раз не держится меч в руке, не хватает времени на переодеться из короткой шелковой ночнушки и заплестись так, чтобы противник не схватил за волосы. Нет, это слишком щедро. Вики — ученица. Она школьница, а не воин, и она не должна биться, так что у неё не хватает времени не на подготовку, а на эвакуацию. Ребекка думает, что это забавно. Если бы они общались больше, она явно загоняла бы дочку и сделала из неё Ребекку Уокер два-ноль — беспощадную, продуманную, хитрую, и с этой гипотетической Вики она сдирала бы по семь шкур на тренировках. Непонятно зачем. Но к настоящей Вики — с содранными окровавленными коленями и засохшей кровью на виске, к Вики, зачем-то рвущейся к Люциферу, брошенному в ноги его отцу — так относиться нельзя. Ребекка не чувствует к дочери жалости, но золотые нити на красных крыльях Люцифера выбивают из легких кислород. Не весь, потому что Ребекка себя одергивает и заталкивает пыльный железистый воздух обратно. Люцифер — ребенок. Ублюдочный, злой, неприятный, импульсивный ребенок, плюющий Сатане под ноги. И Вики — ребенок. Насчет склада характера Ребекка судить не возьмется. Нежный и чересчур переоценивающий свои силы? Возможно. Её? Целиком и полностью. Сатана — не ребенок, но почему-то он сейчас не вдали, вместе со своими лучшими бойцами. Он с детьми, не раскрывшими свою истинную форму. Он глумится. Он цепляет Люцифера за подбородок и пинает его в грудь так же, как Торендо пинал её спину. Ребекка спешно собирает и распихивает по карманам застрявшие в земле и телах ножи, перебирает несколько мечей в попытке найти такой, у которого не сбит баланс. И застывает, потому что Сатана переключается на Вики. Может быть, он все-таки хороший лидер. Хороший лидер умеет пробуждать эмоции, и если раньше Ребекке недоставало сил и злости, теперь их хватает с лихвой. Голова пустеет, руки тяжелеют. Запоздалая мысль о том, что становиться военной преступницей — такая себе перспектива, так и остается мыслью. Ребекка подпрыгивает, прижав руки к груди, выставляет одно из крыльев вверх и ввинчивается в густой бордовый воздух. Она набирает высоту, сбивает в полете зазевавшегося ангела и снова чувствует какой-то проблеск сознания, только влетев в низко висящее перьевое облачко. Лицу мокро и холодно, рукам горячо. Меч не нужен, и Ребекка оставляет его в демоне, любезно предоставившим свой живот. А потом по навесной падает вниз. Поток воздуха заносит её вбок, и Ребекка послушно переворачивается — она прорезает воздух, как заточенное сверло размякшую деревяшку или подушечки пальцев, ввинчивается в пространство, жмурится, чтобы не стошнило, и врезается острыми краями крыльев в опрометчиво голую грудь. Кости субантры выдерживают. Красная, полыхающая адским огнем кожа Сатаны — нет. Ребекка пробивает его насквозь, а физика и сила инерции доделывают за неё работу. Ноги Сатаны, повисшего на её крыльях, отрываются от земли на несколько метров. Лапис Фаторум с удовольствием принимает такую трактовку, Ребекка это чувствует. Предсказание сбывается. Она возносит Сатану до небес. Ребекка слышит бой крови в ушах, и на секунду её затапливает паника: лопатки взрываются болью, и кажется, что крылья вот-вот выломаются. Ребекка сжимает зубы, рычит от боли и, поддерживая тело Сатаны руками, умудряется дотянуть его до островка, висящего в воздухе. Боль постепенно сходит на нет, и Ребекка, упираясь в труп Сатаны руками и ногами, безуспешно пытается выдернуть из него крылья — хотелось бы быть похожей на Короля Артура и его меч, но что-то подсказывает Ребекке, что она больше напоминает кошку, застрявшую головой в пакете. Крылья выходят медленно, по сантиметру, и комично долгое время Ребекка находится в блаженном неведении. То, что предсказание сбывается, явно как-то на нее влияет — Ребекка кожей чувствует, как с камня сходят уродливые сколы, как его поверхность затягивается и залечивается. Почему опять за её счет — непонятно. Сверху и слева — сверху потому, что Ребекка снова для баланса опускается на четвереньки — доносится короткий сдавленный всхлип. Так плачут, когда больно и страшно, но очень стыдно причинять неудобства своим мучителям. Ребекка настороженно вскидывает глаза и упирается глазами в двух ангелов. — Бонт? — измотанно хрипит она. — Здравствуй, Бонт. Не дергайся. Не бойся. Я... — Ты. Ребекка, — ошеломленно здоровается Фенцио. Бонт примотан одной-единственной золотой нитью к огромному дереву. Почему-то ни его, ни Люцифера не заматывают так тщательно, как её саму, плотным коконом, и Ребекка чувствует совершенно неуместное сейчас злорадство. Она важнее. Она опаснее, поэтому её в эти золотые нити запеленали как мумию. По порозовевшим — Шепфа, это произведение искусства даже краснеть уродливо не умеет, — щекам Бонта градом катятся слезы, и он старается лишний раз не дышать. Фенцио сжимает в кулаке ножку золотого кубка, и Ребекке кажется, что она должнапонимать суть происходящего. Фенцио, судя по всему, понимает, потому что сквозь презрение и желчь проглядывает надежда. А следом — триумф. — Ты, — выдыхает он. — Конечно. Ты — Серафим, рожденный на земле. Тебя... — ...Восстановили в сане, — хмуро подтверждает Ребекка. — Я так и знала, — на самом деле она ничего не знала. — Культист! Фенцио, гребаный ты культист! С камня предсказаний сходит последняя насечка, имеющая отношение к Ребекке. Её выворачивает наизнанку желчью и желудочным соком, и она моргает — нет, закрывает глаза. Всего на какую-то долю секунды, чтобы справиться с тошнотой.IX. Гранд-финал, pt 1 // Вознесение
4 июля 2021 г. в 17:33
Тяжело сказать, когда именно умер Торендо и какое из перьев его убило. Ребекка пытается отмотать время назад, вспомнить ощущения и понять, в какой последовательности они вырвались наружу — в итоге решает, что одновременно.
Она садится рядом с телом Торендо, согнув ноги в коленях, неловко тянется пальцами к своим лопаткам, разглядывает кости, проглядывающие через тонкую кожу крыльев, и ищет пазы. Откуда-то ведь перья вылетают, правильно? Еще и такой ровной вертикалью, учитывая полностью сбитый прицел...
Самым тактичным со стороны Торендо было бы сейчас раствориться в воздухе. Растаять, украсив воздух мягкими перламутровыми следами. Но он остается на месте — погрузневший, закоченевший и пугающе контрастный. Кровь, подтеками топящая и обезображивающая снег, красное на белом, длинные платиновые волосы на фоне мантии. Они лежат ровной тяжелой волной, переброшенной на левое плечо, и Ребекка непонятно зачем проводит по ним ладонью. Прохладные, гладкие, даже на отдельные пряди не рассыпающиеся.
Потом Ребекка трет затылок, несколько раз прочесывает пальцами свои сальные волосы и без особого энтузиазма пытается распутать колтун. Она упирается локтями в колени и через плечо оборачивается на Торендо — ещё раз убедиться, что перья субантры крепко сидят в теле, и Советник действительно мёртв.
Нет. Нет, этот культ личности нужно развеивать. Нельзя даже после его смерти в такой ступор впадать.
Ребекка устраивает подбородок у себя на плече, потом прижимается носом к подмышечной впадине и втягивает носом воздух. Свитер липнет к коже, от неё несёт потом за милю, она грязная и хронически уставшая — в этой истории все никак не получается поставить точку, а значит, и отдохнуть не выходит. Любая пауза — всегда всего лишь пауза и не более того. Потому что надо держать оборону, спать с открытыми глазами и следить за окружением.
Торендо, в свою очередь, лежит в своей дорогой мантии, лощеный и излучающий презрение ко всему окружающему.
— Смешно, — прерываясь на тяжёлые вдохи-выдохи, как после быстрого бега, говорит Ребекка, — что жива после всех этих, — она неопределенно вращает рукой в воздухе...
Смешно, что жива именно она. Сказать это вслух не выходит: Ребекку обрывают три долгих удара колокола. Видимо, не слышат в её словах ничего смешного.
Звуковая волна даёт в землю, прокатывается по телу от затылка до пальцев ног, и Ребекка то ли рычит, то ли стонет, утыкаясь лицом в руки. Невозможно. Достали. У неё нет на это сил. Ей нужно было в качестве какой-никакой моральной компенсации поглумиться над тем, кто этого не оценит, Цитадели опять это не понравилось, и они развязали войну? Войну между Раем и Преисподней? Чтобы не позволить Ребекке ощутить что-то хоть отдаленно смахивающее на злорадство и превосходство над Торендо?
За неимением пакета из крафтовой коричневой бумаги, в который так любят дышать героини фильмов, Ребекка шатко выдыхает в руки. Ладно. Ладно, так не бывает, дело не в ней, это паранойя и мания величия. Но ситуация от этого веселее не становится. Её не было в Цитадели всего год, и за это время ангелы с демонами успели довести друг друга до ручки? Год — это ничто, у Мисселины один из школьных курсов — обязательных, между прочим — идёт двести лет!
Опять же, все относительно. Год в Долине смерти без Винчесто — это слишком долго. Но одно дело жертва ангельских репрессий, а другое — дипломаты и якобы мастера своего дела, им полагается быть... Сдержаннее, что ли.
Следом за ударами колокола Ребекка ожидает услышать взрывающие барабанные перепонки крики, старые военные кричалки, которые Винчесто и Мамон периодически горланили под глифтом, но слышит только воздух, хлопающий в перьях. Демоны синхронно взмахивают крыльями, синхронно их складывают, и серый свет Долины надолго закрывает чёрная пелена.
Вниз, на Главного советника Цитадели и женщину, ответственную за его убийство, никто не смотрит — а если бы и обратили внимание, то вряд ли разглядели что-то кроме двух точек. Место бойни субантр больше внимания привлекло бы, но такой холодной сосредоточенности вообще тяжело что-то противопоставить — не батальон, а единый организм.
Ребекка смутно догадывается, что положение у обеих сторон тяжелое.
Она так и сидит, уперевшись локтями в колени и подняв глаза к небу. Почему-то вспоминается короткая фаза наблюдения за птицами, через которую прошел сначала Уокер-старший, её первый муж, а потом и Винчесто — видимо, у всех мужчин среднего возраста что-то подобное проскакивает. Она дышит, наблюдает и наконец-то отвлекается от фигуры Торендо. Опять бежать, опять решать, опять работать. А с неё спросят, учитывая недавнее восстановление в серафимском сане.
Плана действий у неё нет, ярости, необходимой в битве, тоже не осталось. Если и это — недостаточно убедительный аргумент в пользу того, чтобы не срываться и не бросаться с криками в гущу событий, то вот еще один. Ребекка — политик. Координатор. В периоды мелких стычек на границах, на её памяти пока не перераставших в военные конфликты, она вместе с консулами Цитадели могла принять роль стратега, но никак не пушечного мяса. Её пытались им сделать, конечно... И пожалуйста.
Первый виновник перестал быть украшением коллектива и стал украшением Долины.
Движения крыльев — монотонные, ритмичные, синхронные — напоминают бой волн, и еще немного Ребекка обдумывает свои дальнейшие действия почти на море. Тишина и мнимая свобода от обязательств растают в тот же момент, как она щелкнет заклинившими суставами, потянется и оттолкнется ногами от земли. Но пока ей спокойно... И почти радостно. Почти, потому что надеяться нельзя. Радостно, потому что Торендо — кто угодно, но не дурак. Он фанатик, помешанный на иерархии и власти. Он приверженец действующей системы — собственно, как и Ребекка, и Эрагон, и Сатана. Ломать никто из них не хочет — или, по крайней мере, не хотел. Пока система не решила прожевать и выплюнуть Ребекку, она довольствовалась тем, что издевалась над ней под глифт и ободрительные кивки Винчесто. Возможно, сейчас самое время решать проблемы жестко, радикально... И чисто гипотетически. Потому что сил и возможностей для этого все еще нет.
Рваные мысли об обществе прячут то, на что и больно, и радостно, и хочется надеяться. Раз Торендо не дурак, и он был так уверен в том, что Винчесто жив... Значит, все-таки придется возвращаться — раз уж она официально Серафим, то сначала в Штаб, потом в душ, потом в зал переговоров на обед. Но не на поле боя и точно не той же дорогой, что демоны.
От мыслей о душе, новой одежде и наконец-то, наконец-то еде Ребекку отвлекает тихий звук, с которым что-то маленькое и твёрдое шлепается в грязь. Ребекка реагирует мгновенно — взлетает, как была, из положения сидя, и резкий толчок переворачивает её в воздухе. Легкие спирает от этого резкого сальто назад, сердце настороженно стучит под горлом, и Ребекка опять готовится защищаться. Но на земле ничего не взрывается, а в воздухе что-то весело и задорно мелькает.
И ещё раз. И ещё.
Ребекка с опаской спешивается, носком ботинка шевелит вязкую грязь вокруг непознанного предмета, и недоверчиво щурится. Золото. Когда она выуживает тяжёлую монету пальцами и вытирает её о брюки, из-под слоя грязи показывается надменный, совсем чуть-чуть льстящий оригиналу профиль. Чеканка такая детальная, что даже в тусклом свете Долины Ребекка ухитряется рассмотреть каждую прядь длинных вьющихся волос, издевательски снисходительный излом бровей и каждую нитку на расшитом парадном мундире. Даже глаза черненым золотом подведены, как у Мамона.
На второй монетке — чуть меньше по номиналу, но все равно позволяющей купить дворец и бочку глифта на сдачу — Ребекка находит Мими. На третьей — нечитаемое, пугающее в своей жесткой красоте лицо жены Мамона.
Ох и гоняет же он своих грешников на кузнях! Вручную ведь работают.
— Всем семейством на войну, получается, — хмыкает Ребекка. — Как на курорт.
Удивительно, как Мими ухитрилась уболтать отца — опять же, обо всем этом слишком мало известно. Ребекка припоминает, что год назад Мамон грозился забрать дочь из школы домой, но все могло измениться. Может быть, сейчас Мими там, и родители полетели её вызволять, может, ангелы оккупировали школу и кого-то взяли в заложники — низко, но раз уж здание находится на территории ангелов, не худший план. Ребекка бы так не сделала, но она, в конце концов, и не директор. И, кроме этого, в школе живет и учится её собственная дочь.
Четвёртая монетка не даёт Ребекке покоя. Мамон её так зовет присоединиться к боевым действиям? Тогда, учитывая его чувство юмора и слабость к символизму, кинул бы грошик. Или ещё одну монетку со своей нежно любимой женушкой, чтобы соблюсти гендерный баланс. Но нет. Ребекка вертит в пальцах кусок чистого золота, на котором выбито лицо Мамона.
Дочь, жена, глава семейства и кто-то равный ему, как две капли похожий на Мамона. Друг, товарищ, свидетель на свадьбе.
Это первый и последний раз в жизни Ребекки, когда она принимает деньги, брошенные ей как милостыню — и только одну монетку. Остальными могут распорядиться те, кто найдут тело Торендо.