***
Ильхор, как оказалось, просила совет у Старшего священнослужителя за несколько месяцев до того, как решилась на столь отчаянный шаг. То ли крупные пожертвования в храм, то ли обыкновенный подкуп Че сработали, но добро она получила. За Удуном стояла простая задача — найти того, кто может сделать конфеты с ядом. Дозы были маленькими, чтобы симптомы проявились не сразу. Но всякая дрянь имеет свойство накапливаться в теле, потому Ёнбока ждала та же участь, что и его родного отца — смерть. Мучительная. Когда мужчины выносят три гроба, следующих друг за другом, Джисон встаёт с места и осматривает присутствующих на главной площади пару секунд. В первом гробу лежит труп женщины-попрошайки, а о теле Ильхор позаботится Косторай. Король громко начинает: — Как своеволие и жажда власти убивают святость и чистоту души, так и сердце становится гнилым и чёрным… Минхо стоит сбоку от него. Но достаточно далеко и в тени, чтобы люди смотрели не на Командующего, а на говорящего короля. Ли беззвучно шевелит губами, продолжая повторять те самые слова, которые произносит Джисон, — это его рук дело. В детстве Ли куда больше нравилось заниматься письмом, что-то сочинять. Он был совершенно далек от арифметики, хотя эта наука давалась, наверное, даже больше и быстрее. Будучи когда-то давно генералом (жалкие полгода), он всегда говорил то, что думает; не нуждался ни в дополнительной подготовке, ни в чьей-то помощи в составлении речи. Может, если бы не война, то его жизнь сложилась бы совсем иначе. Место Удуна в совете займёт Хван Хёнджин, Ханаан станет (уже стала) единственной госпожой. А вот Старшие священнослужители, которых теперь осталось шестеро, выберут седьмого сами и без участия короля. Джисону останется лишь утвердить их выбор или отклонить кандидатуру. Впрочем, не столь важно. — …закон един для всех и всякий обязан его соблюдать! Нет ни единой души, которая была бы способна обойти его, поэтому… Сынмин стоит наискосок от Минхо — почти что напротив — среди остальных верующих. Все их лица пустые, лишённые всяких чувств и страстей. Только его светлое и грустное кажется по-настоящему живым. Командующий встречается взглядом с Мином и еле заметно кивает: «Это необходимо, потому что другого пути нет». Младший отворачивается.***
Всё закончилось — народ разошёлся, а свечи погасли. Но Минхо не простил бы себе, если бы не нашёл повод. Сынмин смотрит в пол, неспешно следуя за старшим по коридору. Он не плачет, не смотрит со вселенской ненавистью, как дочери Ванху, но Минхо уверен: Ким его презирает. И больше ничего не будет так, как оно было прежде. Ли не чувствует себя виноватым, только неприятное покалывание в груди не даёт собраться. Для Командующего видеть смерть — обыденность, однако в этот раз что-то неуловимо изменилось. То самое, что блестит в карих глазах, и Ли на всю жизнь запомнит его взгляд. Минхо, войдя в покои, придерживает дверь для Мина. Ким до сих пор молчит, то сжимая, то разжимая тёмную ткань в пальцах, видимо, чтобы успокоиться. Старший всё-таки уговаривает себя не начинать разговор первым, потому что кажется, что в таком случае сделает только хуже. Возможно, Сынмин действительно сильно был привязан к госпоже хотя бы из-за веры. — А если бы это был кто-то другой? — голос Сынмина заставляет замереть напротив стола, но спиной к нему. — Если бы это был человек, которого вы очень сильно любите, вы бы смогли отдать приказ? Минхо никогда не думал об этом всерьёз. Он просто знал, что на первом месте долг, а потом уже чувства. И, вероятно, он просто ещё не чувствовал что-то по-настоящему сильное к человеку, а потому не мог представить себе в полной мере данную ситуацию. Но он может мысленно поставить на чашу весов долг, страну и династию с одной стороны, а с другой Сынмина. Мысль шальная и попахивает безумием, но она оказывается очень яркой — протянешь руку и вот-вот дотронешься до неё. Командующий оборачивается. Видеть, как у Мина дрожит нижняя губа, больно практически физически. У Ли тянет некогда вывихнутое плечо и зудят костяшки пальцев. Сынмин может ненавидеть — его право, но в разы хуже будет то, если он перестанет появляться во дворце. Ильхор больше нет, поэтому у него нет причин приходить. Нога Ким Сынмина никогда не ступала сюда только ради него. — Мы любим тех, кто похож на нас — вот мой ответ. Минхо протягивает ему пустую корзинку и смотрит прямо в глаза, глупо надеясь, что удастся прикоснуться. Не выходит; и вскользь дотронуться до кожи Мина не получается. Остаётся довольствоваться малым — присутствием младшего в эту самую минуту. — Я так не думаю, — тихо отвечает он и отводит взгляд первым. — Мы не выбираем, кого нам следует любить. Человек не может решить, к кому прикипит всем сердцем, ибо на всё воля Божья. — Говоришь так, будто это произошло с тобой. — Разве вы не чувствовали ничего? Никогда? — Я близок, — отвечает Ли раньше, чем успевает обдумать сказанное. — Прямо сейчас. А ты? Еле заметный кивок, который понять никак нельзя: согласие или же нервное движение, которое следует оставить без внимания. Сынмин обнимает корзинку двумя руками, а Минхо видит в этом попытку защиты. Лезть в душу не хочется, но. Если Мин и правда готов отдать всего себя кому-то, кроме Всевышнего, то это хорошо. Остаётся лишь порадоваться за него (наверное) и пожелать, чтобы его «особенный человек» ответил взаимностью. Иначе, как кажется Минхо, быть не может. Потому что он не встречал никого добрее и чище Мина, несмотря на очевидное несогласие Ли с его вероисповеданием. Сынмин тихо выдыхает. — До свидания, Командующий. Хорошего вам дня, — и собирается уйти. Ли протягивает ладонь к тонкому запястью, но, опомнившись, опускает руку, сжимая крепко кулаки. Сынмин замечает движение, а потому удивленно распахивает глаза. — Я хотел бы видеть тебя в любое время. Я… был бы рад увидеть тебя сегодня, если позволишь. Мин закусывает щёку изнутри. — После заката. В той части сада, где мы встретились в прошлый раз. До свидания, — повторяет он и спешно скрывается за дверью.***
— *«Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них» — вздор. Противиться желаниям нельзя… Нельзя ограничивать себя. Хёнджин роняет глиняную тарелку на пол и та разлетается на мелкие кусочки вместе с супом. От неожиданности Хван делает шаг, наступив на один из осколков, и алая кровь начинает литься из маленькой, но довольно глубокой ранки. Тварь сидит на столе и качает ногами. Отныне это существо имеет лицо человека, но кожа покрыта язвами, а под уродливыми ногтями грязь. Мерзость. — Что?.. — Я за всеми наблюдаю, за всеми денно и нощно, мой друг. Я наблюдаю за тобой, и ты делаешь всё правильно, — Лукавый скалит пожелтевшие зубы, — почти всё. Ильхор больше нет, но разве это то, чего ты хотел? Хёнджин начинает тяжело дышать. Запах, исходящий от твари, это уродливое обличье и голос, от которого хочется кривиться, снова заставляет испытывать страх. Хван не до конца, но позабыл об этом — не до того как-то было. Он не чувствует боль в ступне. Ему хочется убежать из собственного дома, чтобы больше никогда не видеть и не слышать это. — Покуда жив Ли Минхо тебе не под силу свергнуть Джисона. Даже в союзе с Ханаан. Говорю тебе: слушай меня и делай только то, что я скажу. Не противься желаниям Командующего, — и Хёнджин к своему стыду понимает, кого имеет в виду существо. Стеклянный взгляд Чонина смущал, как и откровенное разглядывание с его стороны; Хван ловил себя на странных мыслях, когда вспоминал об этом. — Я не понимаю, чего ты ещё хочешь. — Понимаешь. Всё ты понимаешь, Хёнджин.