Not the best angel

Гилберт приходит на следующий день, затем на следующий, и так всю неделю, а после и месяцы. Томас к нему привыкает. Медленно, как к чему-то неестественному, но привыкает, впуская в свою маленькую жизнь обилие радости, счастья и яркости, которую раньше он не замечал, занятый тщетным волочением своей будничной жизни. Благодаря ангельскому вмешательству учёба становится легче, в спину перестают бросать колкости и обидные слова, а вещи не отправляются в мусорное ведро или окно. Вместо вещей туда магическим образом попадали обидчики, но доказать причастность Гила к этому никак и никому не удавалось. Так они и проводили дни: учёба, кормление Кота, а после поездка домой, где Гавриила уже ждал ужин и странный взгляд отца Томаса, который, впрочем, не выражал какого-либо недовольства по поводу общения сына с таким человеком. Уж на святого Гилберт походил на плохенькую троечку, что, наверное, могло бы вывести святого отца из себя. Гил никак не вязался с тихим очарованием Тома, но как-то вышло, что он тоже стал частью маленькой семьи. Только вот Матиаса должно было смутить то, что их ежедневный гость спит не в выделенной комнате, а у Тома. Гил добавил бы, что под подушкой, но звучит это странно. Признаваться ещё одному человеку, что ночью, вместо того, чтобы спать, он превращается в змею и ползает по комнате, не очень хотелось. Во-первых, ему не хотелось, чтобы кто-то, кроме Лондона, его таким видел, во-вторых, объяснить присутствие змеи в комнате будет очень сложно. Ну не водятся такие, как Гил, на землях Англии. — Гил? — однажды ночью задаёт вопрос Томас, доставая из большой коробки ёлочные игрушки. — А ты когда-нибудь праздновал Новый год? — У нас в Эдеме такого нет, — отвечает Гилберт, подбрасывая игрушку в форме шара, в полёте превращая её в яблоко, ловко ловя плод, чтобы надкусить. — У нас даже сезоны не меняются, так что и зимы нет, и Нового года. И вообще одна сплошная скука и рутина, аж вешайся. — А ты хотел бы? — Что? Повеситься? — Нет, — качает головой Том. — Праздновать Новый год. Со мной. Отец пойдёт в церковь, молиться, почти сразу после полуночи, и я... — Не хочешь быть один, Hasi? — короткий кивок служит Гавриилу ответом. — Ладно, побуду с тобой. Кстати, тебе не надоело украшать эту ель? Она огромная, а у тебя всего две руки. — Хочешь помочь? — Всегда за, — ухмыляется Гил, щёлкая пальцами. В ту же секунду все игрушки оказываются развешаны по веткам, гирлянды обвивают дерево и окна по всему дому, а украшения для улицы встают на свои места, приветливо светясь огоньками. Даже камин, который был криво влеплён в дом, загорелся, подстроившись ровно под дымоход. — А, да, последний штрих, — он оглядывает Томаса, а затем, добродушно фыркнув, добавляет ему на голову созданные из ничего оленьи рожки. — Готово. — Не полностью, — говорит Том, доставая из ничем не примечательной коробочки ангела, украшая им верхушку. Точнее, в этом ему помогает Гилберт, поднявший парня на приемлемую высоту. Если внешне он выглядит как обычный человек, то на самом деле он может поднять товарный поезд и не запыхаться. Томас намного легче товарного поезда, так что даже ощущения тяжести на руках он не создаёт. — Вот теперь готово. Может, отпустишь меня? — Откажусь, пожалуй. Ты тёплый, — Лондон на это улыбается, ласково касаясь ладонью чужих волос. Мягкие. Ему всё ещё кажется волшебным чудом то, что у него здоровые руки. Пусть даже это и есть волшебное чудо. — Что лыбишься? — Да так, радуюсь. — Чему? — Тому, что ты у меня появился. Как ангел-хранитель. — Ангелов-хранителей не существует, — напоминает Гавриил. — Но я тоже не против твоего присутствия в своей жизни. Скучно, знаешь ли, быть в постоянном окружении чертей и пушистых. А с тобой весело, ты так смешно краснеешь на всякие мелочи. — А вот и нет, — гордо парирует Том, на что Гилберт выгибает бровь, сместив одну из ладоней на чужую ягодицу, сжав её сквозь джинсы. Томас, в противовес своим словам, краснеет. — Жулик! — Не ворую, знаешь ли, — смеётся Гил. — Хочешь покататься? Если в самые первые разы Лондону казалось, что такое веселье неприемлемо, то после ему начало даже импонировать сидеть на спине огромной змеи, скользящей по улицам, незаметно для человеческих глаз. Ангелы, демоны и другие сущности могли их видеть, но их не было рядом, так что никто не отвлекал их от такого рода веселья. Полог невидимости скрывал их даже от камер разной степени начинки, так что даже если люди бы и могли их заметить, то заснять это не получилось бы. И Тому нравилось это, особенно когда Гилберт сползал с дороги и начинал ползать по воде реки, повторяя трюки своего названого крестника. — Хочу. — Отлично, — быстрый щелчок пальцами, и они оказываются на улице. Магия быстро одевает Томаса в тёплую одежду, а после накладывает на него невидимость, как и на своего владельца, быстро снявшего человеческую ипостась. Огромный змей пихает его мордой, которая по размерам сопоставима с самим парнем, глядя хитрыми красными глазами, а после доброжелательно лизнув кончиком раздвоенного языка. Тридцатиметровое тело на улице разворачивается в полную длину, боком оказываясь к Тому, указывая на то, что он должен сесть между первой парой крыльев и шеей, если у змей вообще есть шея. Сидеть на Гилберте оказывается интересно, тот быстро проверяет закреплённость Лондона на себе, а после начинает медленно ползти. Для него медленно, а для Томаса очень даже быстро, благо шапка, которую Гил наколдовал, оказывается очень тёплой и закрывает уши, которые на такой скорости точно бы не сказали спасибо за вероятный отит или что похуже. На лёгкий пинок пятками по телу Гил останавливается, а после встаёт на змеиные дыбы, едва не уронив не ожидающего такого Тома, но после опускается обратно, "заботливо" пихнув человека кончиком хвоста. Не то чтобы это было и правда больно — чешуя достаточно прочна, чтобы выдержать прямое попадание из противотанкового оружия, — но Лондон едва не пнул его прямо в чуть приоткрывшиеся глаза, которые держать закрытыми достаточно сложно. Но Гилберт его прощает. Без седла, наверное, так кататься больно или по крайней мере неприятно. — Хочешь мороженое? — мысленно интересуется Гавриил, остановившись у реки, чтобы его всадник насладился видом. — Могу наколдовать его приемлемой температуры, чтобы ты потом не заболел. — Нет, спасибо, — отвечает Том, осторожно погладив белую чешую. Каждый раз ему кажется, будто в любую секунду он может порезаться, но этого не происходит. Зато каждый раз он сталкивается с тем, что на него смотрят даже при условии, что голова Гила смотрит в сторону. Но он почти к этому привык. И к этому, и к тому, что Гилберт не человек и не огромная змея, а нечто большее, и к тому, что у него много глаз и много крыльев. Но Томаса это уже перестало пугать, как и перестало пугать то, что Гил может в любую минуту исчезнуть, как будто его и не было. Гавриил обещал не исчезать без важных причин и уведомления. — Тогда домой? — Лондон тихо угукает, улыбнувшись. — Могу нас перенести, чтобы не ползать. А то до твоего дома пара кварталов, если не больше. А я уже устал. — Ты же говорил, что не можешь устать. — В постели да, но не на улице, когда на мне сидит тяжеленная тушка. На седьмое ребро давишь, между прочим! — Ну пожалуйста-а-а-а, — жалобно тянет Томас. Гил лишь качает головой, разворачиваясь. Придётся ползти, хотя, ему больше нравился вариант с переносом. Пусть он и ангел, но это не значит, что он не мёрзнет. Хотя, это всё на самом деле ложь, и холод он едва ощущает. Но немножко выделываться ему нравится, тем более, кажется, он стёр себе все глаза на брюхе. Неудобно и не очень-то приятно, но ладно. Новые появятся, он наколдует, не страшно. — Спасибо. — Всё ради тебя, — мысленно произносит Гилберт. По дороге домой он всё же колдует Лондону мороженое. ∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞ Отец Матиас и правда уходит после застолья, чуть раньше полуночи. Долго извиняется, но Томас не обижается, такая у него работа — молиться за человеческие души, в том числе за их с сыном. Без родителя обстановка становится интимной, на что Гил фыркает, превращая пунш в своём бокале в вино, оставляя подарок Матиасу у кровати, под маленькой копией стоящей возле камина ёлки. Без чужого присутствия его магия гуляет по всему дому, по-английски открывая заднюю и переднюю двери, едва огромное часовое чудовище начинает бить в колокола. Под тот же бой курантов над Томасом с громким «пуф» появляется веточка омелы, на которую Гилберт ухмыляется, выгнув бровь. Том кусает губы, думая, но после всё же подсаживается к Гилу поближе, замирая в незнании. Гавриил решает все его проблемы, самостоятельно поцеловав. Томас сдаётся в ту же секунду, как их губы соприкасаются, и приоткрывает рот, ощущая касание чужого языка. Омела исчезает в ту же секунду, будто её и не было, перемещаясь на дверной проём, копируя себя по всюду, чтобы украсить каждое неожиданное местечко. — Идём, — говорит Гилберт, едва поцелуй кончается. Лондон, всё ещё находясь в прострации, следует за ним, утянутый в свою комнату за руку. — У меня для тебя есть подарок. — Какой? — Ты когда-нибудь видел свою душу? — интересуется Гил, от радости вздрагивая крыльями, появившимися из-за спины. Те соскальзывают с кровати, едва они на неё садятся, поджав ноги под себя. — Нет. А что? — Ты только не бойся, — просит ангел, протягивая ладонь к чужой груди, прикрыв глаза. Он аккуратно стягивает с руки человеческую суть, проскальзывая в чужое тело больше энергетически, чем физически, чтобы найти маленький комочек чуть ниже сердца. Томас в ответ дрожит, скорее от удивления, чем от страха или боли. Лёгкий дискомфорт его не пугает, но едва Гилберт вытягивает зажатый кулак, как ему становится... странно. Будто из него вытянули что-то, что должно быть внутри. — Смотри, — едва Гил разжимает кулак, как Лондон видит небольшой, чуть больше обычной гальки, чёрный комочек, переливающийся мраком и похожий на клок шерсти, только тянет от него холодом и ещё большим количеством странных ощущений, которые не удаётся распознать, как и сам цвет комочка. Если сначала он казался кромешно-чёрным, то после пары секунд он приобрёл несколько едва заметных серых полос, которые медленно ползали по всему тельцу, сталкиваясь и налезая друг на друга. — Это твоя душа. — А она не должна быть белой? — Белая она только у отпетых грешников. Даже не белая, а полупрозрачная, я бы так сказал. Любой грех — это белое пятно. Чем больше грехов, тем больше пятен. А у тебя только полоски. Это маленькие грешки, которые даже я в состоянии отпустить тебе. Смотри, — он кивает на душу. — Признаю все твои грехи искупленными, — громко говорит ангел, и полоски тут же исчезают. — Классно, да? — Зачем она мне? — Ну, бездушные твари не просто так названы. Если у тебя не будет души или она погрязнет в твоих грехах, то ты лишишься всех чувств, даже самых примитивных, по типу страха. Не знаю, каково это быть бесчувственным, но души нет у меня. Точнее она есть, но не в том виде, в котором она имеется у людей. У людей это вот, — он кивает на комочек, — а у нас души — это мы сами. Наша первичная суть. И то, это никак назвать душой не получится. Мы ж те ещё пидорасы, — Гилберт на это фыркает. — Сколько людей мы попереубивали нельзя считать, ни один калькулятор не сможет тебе в этом помочь, да даже суперкомпьютеры слетят с катушек при подсчётах. За всю историю человечества я убил как минимум... Ну, как минимум один миллиард. И это если я округляю. Мы же не считаем нерождённых детей? Надеюсь, что да, потому что там получается ещё больше. Ты только не пугайся, у демонов цифры больше. — Я и не боюсь. Я... можно мы не будем об этом говорить? — Конечно. Ты лучше смотри, что я могу делать, — Гавриил хитро улыбается, поднося душу к губам. Томас на секунду пугается, что тот решил её съесть, но его мысли оказываются ложью, когда ангел жарко выдыхает на чёрный комочек. Лондон на это давится воздухом, прижав ладонь к груди и негромко застонав. Всё тело будто пронизывает волна тепла, грузно падающая от груди в самый низ живота. — Вот именно по этой причине душа находится в теле, а не снаружи. Если ты попробуешь её тыкнуть, то тебе будет адски больно, если же я, то всё нормально, могу даже так сделать, — Гилберт на последнем слоге касается души кончиком языка, с силой проводя им по глади, заставляя Тома вскрикнуть, упав на кровать, а после долго застонать, едва язык совсем немного проникает сквозь чувствительный комочек. Тепло окончательно перемещается в пах, пульсируя. — Чувствуешь? — Д-да, — дрожащим голосом отвечает Лондон, заставляя Гила в очередной раз улыбнуться, а после ласково провести большим пальцем по душе. Очередной стон радует его. — Гил? — М-м-м? — Я... Ахх! — Том вновь вскрикивает, едва Гавриил целует комочек, нежно проведя по свободной от губ стороне пальцами, чуть вдавив их в него. Дыхание парня тяжелеет, а в джинсах явно проступает возбуждённый член, взгляд мутнеет, затягивая чёрные омуты пеленой, даже лицо краснеет от прилившей к щекам крови, покрываясь розовым румянцем. — Что-то не так? Тебе не нравится? — Хва— Гилберт не приемлет такой ответ, но всё же отпускает чужую душу обратно, на её положенное место. — Давай, Hasi, скажи, что ты хочешь? — Прекрати играться, — просит Томас, притягивая Гила к себе за шею, впиваясь в губы неуверенным и жадным поцелуем. Гавриил мог бы трогать чужую душу, доводя человека до исступления, может быть даже до оргазма, простыми касаниями, но так неинтересно и, если честно, он хочет получить свою долю удовольствия. Гилберт игнорирует свою лень, раздевая Тома руками, а не магией. Ловко цепляет пуговки рубашки, сдёргивая её с манящего тела, а после так же ловко расстёгивает джинсы, отправляя их следом за рубашкой, чтобы после свободной ладонью надавить на выпуклость на нижнем белье. Лондон в ответ тихо стонет на ухо, заползая ладонями под чужую футболку, царапая короткими ногтями пресс. Ноги сами раздвигаются перед Гилбертом, и он не упускает возможность вклиниться между чужими бёдрами, упираясь собственным возбуждённым членом в чужой, медленно потираясь в имитации полового акта. — Так хорошо? — он забирается под бельё, ласково сжав возбуждённый и влажный член. Томас кивает как игрушка, закусив костяшки пальцев руки, едва последняя преграда падает, точнее её попросту сдёргивают, едва не разрывая на две неровные части. — А так? — спрашивает Гилберт во второй раз, медленно касаясь губами чужой шеи, оставляя на ней маленькое пятнышко засоса, а после сползая в самый низ, хитро взглянув из-под белёсых ресниц. Том едва захотел спросить, что именно хорошо сейчас, но почти сразу подавился первым слогом вопроса, когда Гавриил без промедлений взял его член в рот, почти сразу приняв до горла. Рвотный рефлекс у ангелов отсутствовал патологически, как и стыд с дискомфортом, а потому он упрямо смотрел на чужое лицо, на котором великолепно отражалась целая палитра чувств, начиная от медленно затухающего стыда и заканчивая разгорающейся похотью. Сладковатый запах наверняка бы приманил сюда с десяток демонов, но Гил бы попросту не позволил им подойти. Это маленький мальчик только его. Его, и даже Бог получит за попытку его тронуть. Томас только застонал — долго и громко, — выгнув спину и на чистых эмоциях толкнувшись чуть глубже. Не то чтобы у Гила был хоть какой-то опыт в минете, но и Том совсем никакого опыта не имел, так что любое движение языка, горла и губ приносило ему удовольствие, провоцируя на звуки: стоны, всхлипы и вскрики. Теперь отчасти ему стало понятно, почему ангелы пали. Ради такого... Да, пожалуй, Гилберт тоже согласился бы пасть. Но это будет чуть позже. Или не будет никогда. Вторая пара крыльев вырвалась из спины неожиданно, едва Лондон, не удержав себя, вцепился свободной — и целой, в то время как на правой уже красовались следы зубов — ладонью в чужие волосы, сжав и чуть потянув их на себя. Вторая пара громко хлопнула и так же громко упала на пол, задрожав и распушив перья, в то время как первая распласталась на кровати, касаясь белыми кончиками перьев чужих бёдер, щекоча кожу. — Гил-л..! Я... Я сейчас... — до Гилберта едва дошло, о чём Томас говорит, но, едва ощутив напрягшийся во рту член, он всё же понял, выпустив его из горла, ласково обсасывая головку. Смазка была приторной, ничем не отдающей, и ни разу не мерзкой, как казалось Гилу давным давно. Всё, что было частью Тома, казалось приятным и, совсем немного, необходимым. Что, если подумать, было немного неправильным. Совсем чуть-чуть. Но Гавриила это не волновало от слова совсем. Все его мысли были заняты совершенно иным. — А-ах! Горячая струя спермы ударила в нёбо, и ангел чуть не подавился, а после, выпустив обмякший член изо рта, едва не закашлял, случайно проглотив всё до последней капли. Томас обмяк на кровати тоже, лишь шатающаяся в порывах надышаться грудная клетка показывала, что он не пытается умереть от полученного удовольствия. — Эй, — хрипло привлекает к себе внимание Гил, оставив засос на тонкой коже внутренней стороне бедра. — Томас-с-с, — по-змеиному зовёт он, поднимаясь с пола. Крылья шуршат за ним следом, пару раз взмахнув, чтобы прогнать нагнанную жару. — Tôm. — Да? — тихо раздаётся в ответ, и Гилберт негромко смеётся. — Я жив. — Я знаю, иначе бы я не звал тебя, а уже нарушал один из ангельских законов. Ты в порядке? — Чувствую себя как желе... Это нормально? — Обыденно для первого раза, — улыбается Гавриил, целуя парня, ласково сплетаясь языками. Собственное возбуждение намёками пульсирует в паху, но он старательно его игнорирует. Только вот сам Том обращает на него внимание, касаясь ползущей от татуировки ладонью сквозь джинсы, едва сжав пальцы. — Ты всё ещё одет. — Ага. — И ты не кончил. — Ага. — И у тебя стоит. — Ага. — А хочешь? — Hasi, я архангел. То, что у меня стоит, не значит, что я хочу трахаться. Но ты можешь попытаться сделать хоть что-то, я посмотрю. Томас на это фыркает и с достаточной ловкостью и прытью опрокидывает Гилберта на кровать, удачно сев ему на бёдра. Контакт голой кожи и джинсы оказывается не самым приятным, но он старается, осторожно потираясь ягодицами о выпирающий член. Гавриил на это только крыльями хлопает в удивлённом подобии аплодисментов, сжимая чужие бёдра ладонями до маленьких отпечатков пальцев. Такой Том ему нравится: храбрый, гордый, с — а как это они не слетели? — рожками оленя на голове и диковатым взглядом уже-почти-не-девственника. — Гил, я хочу, чтобы тебе тоже было приятно, и плевать, что ты ангел, змея или вообще осёл с пятью членами. — Насчёт членов я был бы не так уверен. Может их и правда пять, я что, смотрел? А в осла я могу превратиться, если ты так хочешь, — Лондон на этом на секунду замирает, опустив взгляд вниз. Под джинсами и бельём явственно рисуется член, и, судя по контуру, только один. — Хватит язвить и отвлекать меня! — Я пытаюсь спасти твою попку от безудержного траха, малыш. Томас в ответ краснеет и затыкает Гилберта самым действенным средством, которое он знает — поцелуем, одновременно с этим расстёгивая джинсы и приспуская боксёры, чтобы после коснуться головки возбуждённого члена, большим пальцем огладив уретру, стирая маленькую капельку естественной смазки. Гил шипит от удовольствия, едва удержав в ипостаси очередную пару крыльев, фантомно чешущуюся под кожей. Единственная проблема сейчас в нём и его ипостаси — в любую секунду он может не удержаться, скинуть человеческую форму, проигнорировав змеиную, и сжечь Томаса своей истинной сутью. А ему не хочется даже ранить этого парня. Но... Ему хочется. Он тянется рукой, мягко касаясь чужого лица, ласково проводит кончиками пальцев по припухшим от прикусываний губам, и Том вбирает пальцы в рот, касаясь языком мягких подушечек. Лис в обличии маленького барашка. — Том, у меня к тебе лишь одна просьба, — парень кивает, едва ли понимая о чём идёт речь. — Когда я скажу тебе закрыть глаза — закрой их и не открывай, пока я не скажу. Хорошо? — Хорошо, — отвечает Томас. Гилберт, едва услышав это, резко меняет их местами. Лондон коротко вскрикивает, замирая от того, что Гил решает раздеться. Гавриил хватает футболку со спины, быстро стягивая её, обнажая пусть и не столь явные, но всё же мышцы — по крайней мере кубики на животе у него очень заметны — есть, подчеркивая своим наличием тату на рёбрах и запястье. Ангел ухмыляется на жадный взгляд, ползущий по коже, и стягивает ставшие лишним джинсы и бельё. На прикосновение к прессу он реагирует ухмылкой, приподняв одну из пар крыльев в хлопке. Почти сразу на кровати появляются смазка и презервативы. Со вкусом и запахом клубники. Господи помилуй. — Магией или пальцами? — томно интересуется Гил, пальцами скользнув по внутренней стороне бедра Томаса. Магией быстро, но пальцами удобно и ими можно довести Тома до той грани, когда он будет кричать, чтобы его трахнули. Последнее очень будет льстить самолюбию Гилберта, но пусть решает Лондон. — П-п... Пальцами, — закусывает губу парень, отвернувшись. Ласковый поцелуй его чуть приободряет и даёт маленькую надежду на то, что Гавриил будет нежен. А он будет. Без использования магии Гилберт не чувствует себя инвалидом или неаккуратным человеком, медленно, с каким-то удовольствием, выливая на пальцы смазку, отмечая, что наколдовал он её комнатной температуры, что очень хорошо. — Будет немного неприятно, — шепчет Гил, приставляя ко входу в тело указательный палец. — Расслабься. Томас выполняет просьбу, едва-едва сжимаясь, едва в него проникает фаланга. Лёгкий дискомфорт, ничего более, так что он может не накручивать себя. Хотя, когда взгляд опускается вниз, то один из вопросов всё же появляется. «А он точно в меня войдёт?». Полностью вошедший палец убирает все его сомнения, давая одну точную гарантию. Не войдёт. Гилберт чувствует его сомнения, а потому, чтобы не дать им окончательное закрепление в чудесной головке, двигает пальцем в определённом направлении, жалея, что у него нет рентгеновского зрения. Отчасти жалея, потому как находит заветную точку спустя лишь минуту поисков, почти выбивая из Лондона стон. После этого становится чуточку легче им обоим. На второй палец Том только стонет, потянувшись рукой к возбуждённому члену, но его ладонь ловко перехватывают, вжав в кровать и дав понять, что руки ему сейчас не понадобятся. Это не мешает свободной от хватки рукой вцепиться в основание первого левого крыла, несильно сжав, а после разгладив пёрышки. Гилберт на касание выдыхает сквозь зубы, вцепившись губами в чужое плечо, оставив цепочку засосов и поцелуев. Крылья дрожат, ощущая состояние своего хозяина, и хлопают по постели, сметая простыни и гоняя свежую пыль. Пародию на вертолёт приходится резко оборвать, едва Томас чихает. Очаровательно чихает, но всё же. Разведённые ножницами пальцы провоцируют Тома на громкий стон и запрокидывание головы в попытках подставить горло под поцелуи. Поцелуи парень получает, как и чуть более грубые движения пальцами внутри. Обилие смазки позволяет им легко скользить, не раня чувствительные и нежные стеночки. — Хах... Ах!.. Ги-и-ил! — третий палец чуть туго проскальзывает внутрь, раздвигая на приемлемый максимум. Гилберт не настолько большой, чтобы пихать в Томаса кулак, так что трёх пальцев достаточно. В любом случае смазка решит проблему. — Мф... Х... Г-Гил! — Да? — Вставь мне. Я б-боль... Ах!.. Больше не могу! Пожалуйста! — в голосе Лондона столько желания и извращённой боли, что Гилберт не может не поддаться его просьбе. Маленький квадратик он разрывает зубами, быстро раскатывая латекс по члену, залив его напоследок смазкой. В комнате раздаётся запах клубники, удобно закрывающий запах секса, которым, как кажется, успело пропитаться всё в комнате и даже за её пределами. Гавриил подхватывает Тома под бёдра, притягивая к себе под замеревшие в ожидании крылья, ласково отеревшись головкой о мошонку. Лёгкая передышка позволяет быстро подышать горячим воздухом. — Если будет больно... — К чёрту. Трахни меня уже, — прерывает его Томас. Гилберт бы посмеялся, если бы не животное желание действовать, которому он следует. На проникновение Лондон долго стонет, прогнувшись в спине и обняв Гила ногами, едва сжав щиколотками. Внутри узко, скользко и это нихрена не помогает успокоиться, наоборот провоцирует двигаться в рваном темпе, выбивая из чужой груди сладкие вздохи и ахи. Томас полностью оправдывает ожидания, не сдерживая себя и не скрывая румянца, расползшегося вниз по шее и груди. Гилберт целует тонкую шею, оставляя на ней следы принадлежности, оглаживает худое тело ладонями, чуть ущипнув за бёдра, и жарко выдыхает, ощущая, как Лондон отдаётся ему более чем полностью. Телом, душой, разумом, всем, что имеется у человека, и что так манит Гила к нему, заставляя двигаться быстрее, глубже и сильнее, в попытках усмирить ни разу не ангельскую жадность до чужого тела. — Ego tu amare, — выдыхает Гавриил, входя по самое основание, и голос его множится десятком других. — Locus meus. Me sol. Mea maximus peccatum. Том не вслушивается, ловя лишь интонации, отвечая дрожащим голосом: — I love you. Если бы Томас посмотрел внимательнее, то увидел бы, что тело его возлюбленного медленно, но верно теряет человечность, что ясно видно по глазам. Двойные зрачки становятся предпоследним напоминанием о нечеловеческой природе. — Закрой глаза, Hasi, — просит он, ладонью накрыв чёрные омуты. Лондон коротко кивает, и стонет, едва Гилберт меняет темп на более неконтролируемый. Хлопки соприкасающихся тел и хлюпы обильной смазки заставляют парня покраснеть и вновь раскрыть губы в звуке удовольствия. Член внутри ощущается слишком большим и горячим но всё равно столь необходимым, будто без него он умрёт, не получив что-то важное для его тела. Гавриил пытается дышать, чтобы хоть как-то удержать спадающую маску, но получается это с натяжкой — кожа кое-где исходится золотыми полосами вен или вовсе распадается, уступая место фантомному золотому огню. Он ощущает, как вместе с удовольствием приходит и чувство всевидения, когда на теле проступают привычные ему глаза. Но это не мешает ему ощущать Тома, ощущать их соитие и тихо стонать самому, на самых глубоких толчках в узкое тело. Томас лишь на секунд чуть приоткрывает глаз, почти сразу его закрывая из-за вспышки боли. Зрачок опаляет ярким пламенем, и Гил почти тут же излечивает его, проходясь несуществующим холодом по повреждённому месту. — Тише, — успокаивает его множеством голосов Гавриил, колдуя тонкую чёрную повязку, которой он завязывает Тому глаза. — Всё хорошо, Hasi. — Гил, — тянет Лондон, протягивая ладонь к члену, медленно его надрачивая. Смазка почти сразу начинает стекать по кулаку, пачкая живот. Внутри всё будто горит, как горит сам Гилберт, но намного сильнее и всепоглощающе. — Love... Оргазм приходит слишком неожиданно, и Томас громко вскрикивает, опадая на подложенные под него крылья. Они оказываются намного лучше пропитавшихся потом простыней, и намного мягче, чем та же ткань. Гавриил кончает спустя пару минут, задохнувшись от великолепных ощущений. Тело восстанавливается медленно, позволяя ему оценить собственные руки, вместо которых переливается огонь их формы, больше похожий на жидкость в пакете, за пределы которого она не может выйти. Если бы он сейчас призвал зеркало, то его бы удивил вид его лица, точнее полное отсутствие чего-либо, кроме глаз. Жуткая картинка, на самом деле. Ему не нравится. Тому не понравилось бы тоже, если бы он мог это увидеть. — Гилберт? — Да? — Всё хорошо? Ответом Томасу служит мягкий и нежный поцелуй в губы, после которого Гилберт заставляет повязку на глазах исчезнуть. Такая же нежная как и поцелуй улыбка Гила радует Лондона. Он... мог быть немного... активным или слишком громким. Для человека, который лишь слышал о такой вещи как «секс», всё произошедшее было... очень приятным удовольствием и вероятным сумбуром. — Всё замечательно, Hasi. Лучше не бывает. — Твои крылья... Они? — Гилберт ведёт плечами, ощущая пустоту за спиной. Скрылись. Хорошо. А то от них уже начала побаливать спина. — Тоже в порядке, просто исчезли. Вряд ли мне за секс с тобой дали наказание столь быстро. Ты не видел нашу бюрократию. Быстрее неё работает только почта России где-то на Камчатке. А это далеко и в ебенях. — Гил, — начинает Томас, касаясь ладонью чужой щеки, заставляя замолчать. — Я люблю тебя. Гил в ответ накрывает его ладонь своей, аккуратно сжимая, а после и вовсе целуя в центр ладони. — Я тоже тебя люблю. Что-то тёмное будто исчезает из комнаты, оставляя им мягкую развороченность комнаты и тепло любви, не столь страстной как до этого, но уверенной и немного вечной. — А теперь пойдём доедим салаты и будем ждать Клауса. Думаю, он будет рад нас встретить, особенно при таком-то параде. — Пойдём. И, Гил? — Да? — С наступившим тебя. — Ох, и тебя, Hasi. Тебя тоже с наступившим Новым годом. Доходят до кухни они спустя двадцать один поцелуй под омелой. А после кухни их счёт не прекращается. ∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞ — Ваня! Ты закончил? — Думаю, да. Дальше они сами справятся без меня. — А они точно любят друг друга и это не обман? — Точно. Моя магия сильна, но она может лишь толкнуть и направить, тем более это Гилберт. А он упрямый змий. Без пинка под зад он вряд ли шелохнётся. — Тогда, раз так, может пойдём уже есть? Мясо остывает и пузырики улетучиваются. Не хочу пить шампанское без пузыриков и есть остывшее мясо. — Пойдём, Meine Liebe.