«Пока мы думаем, как убить время, Время убивает нас».
Смерть… какое прекрасное слово и не менее прекрасное явление. Не зная ее, пытаемся обрести, но, чувствуя ее неминуемое приближение, неистово цепляемся за жизнь, зубами разрывая сухожилия. Мы боимся смерти, и мы вожделеем ее. Свет. Я чувствую его сквозь закрытые веки - ярко-красные дорожки сосудов, переплетающиеся на желто-оранжевом фоне. Ощущаю, как горячая кровь спускается по венам, как подергиваются веки; как равномерно поднимается и опускается грудь, циркулируя воздух. Быть может, это лишь фикция, последний вздох перед предсмертным хрипом. Но я не была мертва. Мое сердце продолжало биться в груди, удар за ударом отмеряя время моего существования. С трудом подняв тяжелые веки, я увидела лишь размытые очертания. Частые моргания - и дымка сползает. Сдавленный хрип вместо слов облегчения соскользнул с губ. Почти беззвучный нервный вздох раздался где-то совсем рядом. В ту же секунду надо мной нависает еще совсем юное мальчишеское лицо, взирая на меня широко распахнутыми глазами. «Ото-сан, - не отводя любопытного взгляда, крикнул мальчишка куда-то в сторону. Но ответа не последовало. – Ото-сан!.. Ото-сан, она очнулась! Очнулась!» Парнишка рывком метнулся вглубь комнаты и, на бегу растворив седзи, вылетел наружу. От звука удара деревянных рам я поморщилась, издав хриплый стон. Веки захлопнулись сами собой. Остаток дня или, быть может, ночи Томоэ провела в бреду, едва дыша, почти не двигаясь – только мелкие капли пота стекали по мертвецки бледному лицу, пока мечущийся разум выжигал пугающие образы. Судорожно вздохнув, она нащупывает пульс на левом запястье. Все еще жива. Она пытается подняться, но с запозданием осознает, что всему виной зафиксированная тугой повязкой рука, пошевелить которой она, увы, сейчас не в силах. Футон встречает Томоэ твердостью гранита, будто бы вытесанный из цельного куска породы. Опираясь здоровой рукой о стену, шаркая, она бредет к выходу. Седзи, протестующе скрипнув, являют ее взору распростертую до горизонта степь. Вдалеке темнели пятна простеньких домов и деревянных ограждений – маленькой и единственной деревушки в зеленом океане полевых трав. Близился закат: огненный шар медленно падал за горизонт, раздаривая свои последние лучи. Аромат полевых трав приятно щекотал нос. Сверчки мерно стрекотали в высокой траве, покачивающейся в такт веянию вечернего ветерка. Томоэ глубоко вдыхает и на мгновение расслабляется. Боль приходит внезапно. Вцепившись свободной рукой в ткань ночной юкаты, девушка согнулась в спине. Слышны лишь удары сердечных мышц, и оно порывалось выпрыгнуть наружу. Сухой кашель рвется из глотки, и шею сдавливает невидимый жгут. Сиплое дыхание. Времени больше нет? Дрожащая рука лишь сильнее сжимает жесткую ткань ворота. Страшно ли умирать, лежа в мягкой постели? Доблестно ли давится собственной кровью во имя великой цели? Мерзкие мурашки змеей ползут по изгибу позвоночника. Заслуживает ли молящий прощения? Каждый ли грех возможно простить? Имеем ли право? Прощать или осуждать. - А, ты здесь, – грубый, но доброжелательный мужской голос прозвучал за спиной. Томоэ медленно оборачивается. - Еще оправиться не успела, а уже вскочила. Не стой, заходи, - мужчина жестом пригласил ее в дом. - Ужин уже готов. И не стой под ветром: хворь еще не прошла. Томоэ не стала возражать, хотя его фамильярность не могла ее не задеть. Но сейчас было не до обмена любезностями. Пора привыкнуть, что для простых людей это всего лишь выказывание дружелюбия, а не скрытое намерение нанести оскорбление.***
Тусклое освещение охватывало лишь часть комнаты, придавая ей какую-то особенную мрачность: свеча потрескивала, и гуляющие тени отплясывали на стенах, полу и лицах находившихся в помещении. Пахло пропаренным рисом и сухими травами. В щели дверных обветшалых рам просачивался холодный ветер и полз по полу, охватывая собой тело и заставляя ежиться. Томоэ без особого увлечения перебирала размякшие зерна риса, томившиеся в керамической миске. - Имя-то у тебя есть? Шатенка дрогнула, выпав из временной задумчивости, и часто заморгала. - Зовут тебя как? Мужчина, сидевший перед ней, только усмехнулся, постукивая хаси по краю миски. - Томоэ. - Просто Томоэ? - Просто Томоэ. Он сощурил глаза, с подозрительностью во взгляде рассматривая сидящую напротив девушку, но тут же улыбнулся, как-то по-отцовски тепло, и сдержанно засмеялся. - Дело твое. Мое имя – Ичимоку Рюнноске. А это мой сын Такеру, - мужчина указал на мальчика лет восьми, сидящего рядом с ним и с увлечением поглощающего ужин. Услышав свое имя, парнишка оторвался от своего занятия и, уставившись на Томоэ огромными синими глазами, широко улыбнулся. - Так говоришь, ты пришла с северо-востока? Бывал я там, - Ичимоку сдержанно улыбнулся. - Славный край. Мой дед родом из тех мест. - А правда, что там обитают огромные драконы и демоны с острыми клыками и бычьими рогами? – Такеру с детской наивностью и нетерпимостью наклонился вперед, и в глазах его плескался немой восторг. - Хватить рассказывать всякие байки, - Ичимоку, с деланной суровостью сдвинув брови, потрепал сына по макушке. - Откуда там взяться драконам? Пора бы уже начать взрослеть, - парнишка обиженно надул губки, отвернув голову, а его отец залился смехом. Подавив в себе смех, он снова взъерошил мальчишечьи волосы, и взгляд его случайно коснулся катаны, лежащей подле Томоэ. - Красивая катана. И герб на ней. Я уже видел такой. Давай миску, - он протянул ладонь, и, получив керамическую утварь в руки, печально вздохнул, - почти ничего не съела. - Заполнив миску до самых краев, передал обратно девушки. - Ты слышала о клане Сумераги? У них такой же герб. Мой дед как раз жил в деревеньке в провинции, принадлежащей им. Он рассказывал, что Сумераги испокон веков с верностью и честью служили императору и его семье. Что они обладают мудростью змей, силой демонов и властью богов. Сам император, прежде чем принять важное решение, обращался к ним за советом. Одни поговаривали, будто главы этого клана являются сильнейшими оммедзи, способны вызывать духов и вершить судьбу. Другие же – что они и не люди вовсе, - мужчина поднял глаза и улыбнулся. - Но не бойся, я никому не скажу, кто ты. Мне и своих забот хватает. Он внезапно замолк, разглядывая гостью. Молчание длилось долго – несколько минут. - И что ты собираешься делать? - вдруг он задает вопрос. - Не знаю. Мне некуда пойти. Все, чему меня обучали, вряд ли сейчас пригодится. А я могу только убивать. - Сейчас во всей Японии царит смута - где-нибудь да пригодятся такие как ты, - Ичимоку склонился к миске, охотно поглощая ужин. Казалось, мужчину вовсе не смутил род занятий девушки - женщины-самураи - редкое явление, однако если он и был удивлен, то виду не подавал, да и опасности не чувствовал. Ичимоку продолжал методично пережевывать рис, не спуская глаз с Томоэ, - Столица пострадала более всех. Есть там один отряд, вроде как из ронинов или отпрысков обедневших феодалов - слухи разные ходят. Так вот они частенько набирают рекрутов, но должен тебя предупредить: женщин они в свои ряды не принимают, да и слава о них ходит дурная. - Отчего же? - Да кто ж их разберет? Командир вроде у них был, имени сейчас не вспомню, но по слухам сущий зверь. Своих не щадил, что уж о недругах говорить. - Мужчина ударил себя по лбу, будто вспомнив что-то, - ах да, Серидзавой звали его. - Но люди часто преувеличивают. - Не скажи. Знавал я одну женщину, что раньше владела одним заведением в столице, так заходил к ним как-то раз этот Серидзава со своими подчиненными, так не понравилось командиру, как на него прислуживающая девочка посмотрела. Так получила по лицу, что даже кровь захлестала. - А сейчас что? - Да помер он, как собака, - прыснул Ичимоку и презрительно фыркнул. - Но какова жизнь, такова и смерть - в ее лице все равны. А ты уже сама решай, к кому прибиться. Дело твое, но Волки из Мибу далеко не лучший выбор. - Я подумаю. Свеча чадила, насыщая воздух запахом гари.