Черный рассвет (Black Dawn)

"Когда спустившемуся с высоких на острова Японии богу Ниниги были предложены на выбор две дочери бога гор, он выбрал младшую сестру по имени Цветущая, а старшую, Высокую Скалу, — отослал отцу, поскольку он счел ее безобразной. Тогда отец разгневался (старшая дочь есть старшая дочь) и поведал о своем первоначальном замысле: если бы Ниниги выбрал себе в супруги Скалу, жизнь потомков Ниниги была бы вечной и прочной — подобно горам и камням. Ниниги совершил неправильный выбор, и потому жизнь его потомков, то есть всех японских людей, начиная от самих императоров и кончая простолюдинами, будет бурно-прекрасной, но недолговечной — как весеннее цветение..."

Я очнулась с легкой болью в груди. Несмотря на ранее утро, ярко светило солнце. Мягкие лучи проникали в помещение сквозь щель широко раздвинутых створок, приятно согревая кожу. Порыв легкого ветра с нежным трепетом принес одинокий лепесток, вобравший в себя весь вишневый цвет, плавно упавший на грудь. Непривычно видеть цветение сакуры в это время года. Отбросив остатки сна, я попыталась приподняться, но тут же повалилась обратно на футон. Кости по-прежнему сковывала давящая боль. Нежно-розовый лепесток, упав с груди, мягко приземлился на дощатый пол. Я посмотрела на свою левую руку. Тугие свежие бинты обтягивали ее до самого предплечья. Свежие бинты?! Резко дернувшись, я приподнялась. Юката. Пальцами я вцепилась в ворот ночного кимоно, судорожно проверяя повязки на своем теле. Бинты на груди также были заменены. Дыхание учащается, а по виску скатывается капля липкого пота. Тот, кто принес меня сюда и сменил повязки, наверняка уже доложил обо всем Кондо. Сердце, издав глухие стуки, опустилось вниз. Мне конец… - Вы уже очнулись, Инукай-сан? – в проеме показалась Тидзуру с подносом в руках. – Я принесла обед. С Вами все хорошо? - Д… Да, - очевидное замешательство мешало выдавить даже простые слова. Похоже, она ничего не знает. Девушка мягко улыбнулась и, присев, поставила поднос передо мной. В керамической миске остывал рис, поверх которого лежали несколько кусочков тушеного мяса. Рядом чашка все еще горячего зеленого чая, низкий чайник и аккуратно сложенный сверток бумаги с содержимым внутри, по всей видимости, каким-то лекарством. Юкимура, поймав мой заинтересованный взгляд, также мягко произнесла: - Мацумото-сенсей велел принимать это , пока не станет лучше. Осознание пришло не сразу. Стремительно пронесшаяся мысль о том, что Юкимура могла услышать наш разговор, с щемяще-липким чувством полоснула внезапной тревогой где-то в области груди. Моя рука перехватывает запястье изумленной девушки, давя пальцами на нежную кожу. - Что ты слышала? - Что? – она неприязненно щурится, морща крохотный нос. - Инукай-сан, я не понимаю, о чем Вы? - Лжешь. Пальцы сильнее впиваются в плоть. - Инукай-сан, мне больно. - Мне повторить свой вопрос? - До меня долетали лишь обрывки фраз. Я поняла только то, что вы знакомы, - голос ее дрожит, а темные зрачки скрываются за черным мехом ресниц, боясь встретиться с холодным малахитом чужих глаз. Пальцы дрожат, но она не пытается освободиться. - Пожалуйста, Инукай-сан, Вы делаете мне больно. Чужая боль с запозданием проносится сквозь всевидящее подсознание. Пальцы медленно разжимаются, освобождая побелевшее от нажима запястье. Я смотрю, как она потирает ноющее запястье, шепча что-то себе под нос, и сознание настойчиво выводит четкую ассоциацию – такую яркую, методично вычерченную ломаными линиями. Рука небрежно ложится на лицо, закрывая собой прикрытые веки. - Прости. Девушка лишь что-то невнятное мычит в ответ, возможно, даже сыплет проклятиями. Как смешно. Это хрупкое создание не способно даже «мягкое» бранное слово, а ее раболепная покорность достойна лишь сожаления. Что может быть унизительнее. - Кто такой этот Мацумото? - Врач, который Вас осматривал. Выдохнув, я опускаю руку и встречаюсь с пристальным взглядом этих легкомысленных коровьих глаз. – Он хорошо знал моего отца, - не ища ответа, я продолжаю наблюдать за тем, как она впивается пальцами в ткань своих хакама. – Как бы то ни было, я рада, что Вам уже лучше, - без прежней теплоты в голосе произносит она, отводя взгляд в сторону. - Приведи его сюда.

***

Август, 1862 год. Дождь шел, не переставая. Ночное небо окутано плотным саваном свинцовых туч. Тяжелые капли с легким шипением падают и разбиваются о керамическую черепицу кровли на мириады таких же неповторимых капель. Навеки впитываются в земную твердь. Их так много, что теперь они сливаются в единый сплошной поток, называемый ливнем, пронзая собой пространство. Воздух, насквозь пропитанный влагой, вобрал в себя все существующие природные запахи. Барабанная дробь дождя разносится на сотни ри, заглушая собой любые посторонние звуки. Сквозь практически беспросветную пелену потока воды пробиваются огни соседних поместий. Листья деревьев трепещут под ударами дождевых капель. Небо беспрестанно плачет о ком-то. О том, кого уже нет или в скорости не должно стать. Реквием по уже усопшим или вздыхающим в последний раз. Ливень – это песнь тех, кто способен увидеть прекрасное в ужасном. Это последний вздох и второе дыхание. Чья-то молитва или проклятие. Небо дышит холодом. Кто-то вздохнет в последний раз, когда дождь закончится. Рука, до этого покоившаяся на раме окна, вытянулась, принимая на себя удары кристально-чистых капель. - Сумераги-сама. - А, это ты, Аруто, - я чуть обернулась, услышав знакомый голос. Но спустя короткий миг мой взгляд снова был прикован к бурлящему ливню. Голос прозвучал по-особенному отрешенно, - странный сегодня день. Небо по кому-то льет слезы. - Наши шпионы донесли, что гайдзины готовят нападение на Эдо. - Пустые угрозы, - искоса бросив пренебрежительный взгляд на молодого человека, я прикрыла глаза. - Чужеземцы не настолько глупы, чтобы не понимать, чем им грозит подобная выходка. Либо же мы сильно преувеличили гибкость их разума, - я мягко постукиваю пальцами по губам. - А что Нори? - Пытается настроить Совет против Вас, утверждая, что Ваши действия приводят клан в упадок, а попытки манипулировать гайдзинами лишь провоцируют последних на ответные действия, - чеканя каждое слово, словно обученный лишь этому, на выдохе произнес Аруто. - Вседозволенность Нори переходит все границы, - рука с нервной злобой сжалась в кулак. - Мое влияние на Совет пока слишком шатко, чтобы без последствий для себя указывать, что им следует делать. В отличие от любимого дядюшки. Аой уже прибыл в Камакуру? - Сегодняшним утром. - Хорошо. Сообщи, если Нори снова что-нибудь предпримет. И уточни у своих людей относительно деятельности Исин Сиси в наших восточных провинциях. Нори так рьяно восклицает о своей ненависти к последователям сонно-дзеи, что будет преступлением упустить такой шанс. - Вы хотите сказать, что… - Нет, - с холодным равнодушие отрезала я, так и не повернувшись лицом к собеседнику. - Это было бы слишком легко. Настолько, что вызовет подозрения... Ты понял, что от тебя требуется? - Да. - Можешь идти. И, Аруто, - юноша, замерев, остановился, - постарайся лишний раз не попадаться на глаза ни Совету, ни особенно Нори. - Да, Сумераги-сама, - юноша поклонился и вышел. Убивать его сейчас было бы ошибкой. Слишком очевидно и слишком опасно. Но ели он начнет активно подавлять восстания этих борцов за свободу, то, возможно, они следуют всю грязную работу.Порой они бывают даже полезны. Струясь и преломляясь, на землю падали последние дождевые капли. Глухой стук по черепице. Кто тогда мог знать, что, вопреки всем моим планам, не я, а Нори наступит мне ногой на горло.

***

- Значит, ты Инукай-кун, - я подняла взгляд, услышав низкий хрипловатый голос. В дверях возвышалась фигура, судя по всему, того самого Мацумото, видом своим более напоминавшего монаха нежели служителя медицины. - Что-то со здоровьем? - Я хотел бы поговорить о последствиях вчерашнего происшествия, Мацумото-сенсей, - опустив чашку с дымившимся чаем, я приподнялась на футоне. Мацумото садится напротив, с неприкрытым удивлением поведя бровями. - С Вашего позволения – наедине. Тидзуру, оставь нас. Девушка, дернув плечом, поклонилась и поспешила покинуть комнату. Удаляющиеся шаги постепенно стихли, эхом отдаваясь в подсознании. Какое-то время я еще вслушивалась в пустоту звуков, чувствуя, как нарывает сквозная рана в ладони. - Позволь мне осмотреть, - произносит Мацумото, красноречиво глядя на мою руку, которую я тут же одергиваю. - Кто-то еще кроме Вас знает? – голос звучал с легкой хрипотой, но по-прежнему твердым и даже властным тоном. - Сразу к делу, да? – сложив руки на коленях, спрашивает Мацумото. - Осмотр я проводил в отсутствие посторонних. Сюда тебя принес Окита, но, на твое счастье, ни о чем не догадался, - мужчина выдержал недолгую паузу, возможно, взвешивая все в очередной раз, а я думала о том, насколько нелепо выглядит его заправленный за ворот белый шарф. - Об этом знаю только я. Лучше и быть не может. Теперь главное – убедить его продолжать и дальше держать язык за зубами. - Тогда Вы понимаете, что я пригласила вас не просто так. Повисло молчание, явившееся как следствие дурного знака. Не нравится мне этот томный взгляд. Воздух сгустился от нарастающего напряжения, тяжелым грузом ложась на плечи. Если Мацумото решит обо всем сказать Кондо – мне конец. Но как? Как заставить его поверить в мои слова, не раскрывая себя? Мужчина тяжело выдохнул, покачав головой: - Ты хоть знаешь, что влечет за собой твой обман? – на это я лишь ухмыляюсь, беря хрупкую чашку в руки. Вверх пополз ненавязчивый запах мяты. - Эти бинты в конечном счете, выдали бы тебя при первом же медицинском осмотре. И ты это прекрасно осознаешь. - Я надеялась, что до наступления этого момента меня здесь уже не будет, - равнодушно кинула я, смотря куда-то в сторону. - По скользкому пути ты идешь, Томоэ-кун, - мужчина с тяжелым вздохом снова закачал головой, размешивая какой-то порошок в чашке, неизвестно откуда взявшейся. Должно быть, дело рук Тидзуру. - Как бы не пришлось упасть. - Все падают. Рано или поздно. Он опустил взгляд и продолжил методично размешивать содержимое чашки. - Вот как. Я был таким же в твоем возрасте: амбициозным, полным решимости совершать великие дела. Тогда казалось, что весь мир лежал у моих ног. К несчастью, именно из-за этой пылкости я не заметил самого важного - что все это время был на поводу у своих демонов. - Верите в демонов, Мацумото-сенсей? - Только в тех, которые живут внутри тебя самого. Кончики губ задергались в какой-то странной полуулыбке. Вся ситуация казалась настолько абсурдной, что походила на дешевый фарс. Насмешливо фыркнув, я отворачиваюсь к окну, продолжая так же странно улыбаться. Но теперь я знаю, о чем говорить. Давай же, задай этот вопрос. - Зачем ты здесь? - Искупление, - с холодной отрешенностью произношу я, устремляя неподвижный взор на усыпанную розовыми цветками ветвь, что была видна в проеме распахнутых оконных створок. - Вы верите в искупление? Брови Мацумото слегка изогнулись – он явно ожидал иного ответа. Неверяще качнув головой, мужчина спрашивает: - Что же можно совершить в столь юном возрасте настолько ужасного, чтобы выбрать именно этот путь к прощению? - Что-то мерзкое и дикое. Достаточно отвратительное, чтобы не желать об этом слушать, - сбивчиво и как-то отрывисто, приложив пальцы к губам, произношу я. – Впрочем, если и могла, не сказала бы... Это как будто сидит во мне и пожирает. Как зверь. Разумный и жестокий… Однако это все значения не имеет – вы ведь не исповедь мою пришли послушать. На какое-то время он застыл в глубокой задумчивости, всматриваясь в мое лицо и выискивая в его выражении нечто, способное помочь ему понять, насколько правдивыми оказались мои слова. Может, этот человек даже решил бы, что я помешана. Я и сама так думала. Об этом не следовало говорить. Я и не намеревалась. Не смогла. Это все само собой. Вырвалось против воли. Вздор, все вздор. Осознанное помешательство. Я прижимаю пальцы к губам, прикусывая подушечку большого пальца. Все это заранее заготовленная история, разная для всех людей. Почему я делаю все это? Хотела бы я знать. - Нет ничего страшного в том, чтобы простить себя, Томоэ-кун. Зубы прокусывают ноготь. Эти слова так просты в своей истинности, но произнесенные не в то время, не тем человеком. Уголки губ медленно сползают вниз. Взгляд перемещается с усыпанных цветами изогнутых ветвей на лицо Мацумото. Почему? Почему из всех возможных слов он произнес именно эти? Он мне верит? Нервно и неестественно я смеюсь. - Говорите как священник. Вы как они – не зная обстоятельств, уже готовы виновного простить. По-вашему, каждое преступление достойно прощения? Всему виной наша неосведомленность и отсутствие опыта? Или же это только зверь, что сидит внутри и смеется? Кто, по-вашему, достоин прощения больше: зверь или хозяин, что его взрастил? – голос то срывается, рассеянно выбрасывая слова, то насмешливо повышается. - Жаль мне тебя. - Не нужно мне ваше сочувствие. Он молчит, а я чувствую липкую влагу на своей руке. Наконец, Мацумото тяжело выдыхает, выцветшими глазами смотря мне в лицо со странной грустью, и морщины на его лице от этого кажутся еще глубже. - Мне незачем докладывать обо всем Кондо, это не мое дело. Сама расскажешь, когда осознаешь. - Мацумото кивает, поднимаясь с места, и скрыается за дверью. Седзи глухо застонали, ударившись друг о друга. Свет, просачиваясь через тонкую бумагу, посеревшими пятнами устилался на нагретом полу. Пальцы нервно стучат по губам, ногтями царапая кожу. - Проклятый монах, - с шипящим звуком срываются с языка слова, и впиваются ногти в ладонь. Я была на грани провала. Если бы этот человек сказал бы обо всем Кондо… Но, похоже, само проведение сегодня оказалось на моей стороне. Но… что если он прав? Что если я всего в шаге от самого страшного преступления?

***

Конец июля, 1864 год. Кейтаро покорно опускает голову, позволяя прикоснуться к лоснящейся густой гриве, и дружелюбно фыркает. Светлые глаза, в которых бликами отражаются солнечные лучи, неподвижно смотрят куда-то в сторону, прикрытые темными ресницами. Рука осторожно проводит линию вдоль массивной шеи и задерживается на плече. - Соскучился, дружок? – конь недовольно фыркает, подставляя вытянутую голову под ладонь. Я провожу пальцами по его ганашам. - Мне тоже это не нравится, но придется смириться. Потерпишь? Кейтаро ниже склоняет голову, и я откидываю набок упавшую ему на глаза челку. -Не прячься за моей спиной. Звучит легкий смешок. - Я чем-то выдал себя? - У тебя тяжелое дыхание, Окита-кун, - потрепав коня за ухо, произношу я, на что самурай насмешливо хмыкает. - Знатный жеребец, - улыбаясь, Окита проводит ладонью по черной гриве. - Не многие могут позволить себе такого. - Он ухмыляется, с наигранной смешливостью добавляя, - твоя семья, должно быть, очень богата. - Разве больным не положено быть в постели, Содзи-кун? - Что? - Такую болезнь нетрудно учуять, - я кладу голову на вытянутую морду Кейтаро, опустившего подбородок на мое плечо, поглаживая конские ганаши. Губы дергаются в легкой улыбке. Содзи приоткрыл рот, намереваясь что-то сказать, но внезапно заходился тяжелым кашлем. - Чахоточный? - А ты все смеешься, - изрек юноша, сплевывая кровь. - Это полезно. А меня все мучает один вопрос: что заставило юную девушку из знатной семьи сбежать из-под родительского крыла, отказавшись от права ношения второго меча? Судьба ронина, ха? – глаза его сощурились в хитрой улыбке. - И сбежала ли? - Для самурая ты не в меру любопытен. - Я лишь делаю то, что считаю необходимым для обеспечения безопасности Синсенгуми. Усмехнувшись, я вывожу Кейтаро из стойла и, придерживая за морду, подвожу к поилке. Жеребец, довольно фыркнув, опускает голову и с жадностью глотает прохладную воду. - Тебе стоит просто оглянуться: вокруг предостаточно интересных личностей, требующих внимания. Насколько мне известно, они даже не самураи, - я глажу Кейтаро по спине, наблюдая за тем, как он пьет. - Крестьяне, решившие, что в их праве носить за поясом по два меча. Прыснув, Содзи подходит почти вплотную. - В их действиях и словах гораздо больше благородства, чем в некоторых особах более знатного положения, - юноша криво ухмыляется. - Меня интересует, что собой представляешь именно ты. На это я лишь широко улыбаюсь. - Пожалуй, это твоя самая слабая сторона. Не боишься из-за нее когда-нибудь погибнуть? – я продолжаю улыбаться, склонив голову набок. - Бессмысленная смерть, не думаешь? - Бессмысленно тебе пытаться что-то скрыть. Не давай мне еще больше поводов, чтобы убить тебя. Самурай скрещивает руки, облокотившись о стену. Уголки его губ опустились, а глаза потускнели, обретя холодный цвет малахита. Я цокнула языком, с мнимым интересом смотря в лицо Содзи. - Я и мой отец не сошлись во взглядах, - наконец, отворачиваюсь я, сполна налюбовавшись молодым самураем. - У нас с ним разное… мироощущение. Такая правда тебя устроит? - Дело в нем? – рука Окиты скользнула в рукав косоде и вынула нательный крест из дерева, мерно покачивавшийся на длинной тесьме. Я замерла, узнав потерянную вещь. Узнала это золотое распятие на четырехконечном кресте с отколовшимся нижним концом. - Откуда? - Случайно обнаружил, когда переносил тебя, - Содзи усмехнулся, сжав в ладони крестик, и приложил руку к лицу. - В пору нервничать. В замешательстве я закачала головой. Лицо побледнело, а язык занемел в неспособности выдавить ни единого слова. Губы шевелились в немой речи, а глаза выхватывали и впивались во что угодно, только бы не видеть это улыбающееся лицо. Я чувствую, как жилка на шее бьется будто в конвульсиях, а сердце, издав глухие стуки, замирает и падает вниз. - Мертвенная бледность тебе не к лицу. Это так мило, когда ты нервничаешь. - Нет, я не… истина не в том, что ты вообразил. - Так переубеди меня. Руки сжимаются в кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладонь. Я отворачиваюсь и глубоко вдыхаю. Успокойся. Молчание – последнее, что следует делать. Нужно просто заставить его поверить в искренность этого жеста. Уж солгать ему о такой мелочи я смогу. Я закрываю глаза и открываю снова. - Гораздо проще в их бога уверовать, чем заставить тебя верить мне, - на моем лице - ни тени сомнения, лишь едва заметная полуулыбка и странный блеск в глазах. Уголок губ медленно тянется вверх. - Все еще хочешь убить меня? - Это успеется, - он опускает руку и протягивает крест. - Я не склонен доверять тебе, но… Будет интересно наблюдать за тем, как ты выпутаешься, - распятие обжигает кожу, погружаясь в горящую плоть. Жилка снова бешено забилась на шее. - К тому же, если ты умрешь, с кем же я буду сражаться?

***

Совещание проходило глубокой ночью. Охрана у главного входа и по всему периметру штаба была удвоена. И я не сомневаюсь, что в случае вторжения на его территорию они задействуют и этих демоноподобных тварей. Напрасная трата сил. Они не придут. - … Но в таком случае сюда бы явился вооруженный отряд. А их было всего трое, - Сано пожал плечами, окончив свою речь, начало которой я, собственно, пропустила. Полумрак охватывал наполовину пустой зал, и лишь пламя масляной лампы не давало комнате погрузиться в кромешную темноту. Я сидела в отдалении ото всех, прислонившись спиной к стене и запрокинув голову. К вечеру поднялся жар, который мучает меня до сих пор. - А, может, шпионы? - Хейске, где ты видел шпионов, ломящихся через главный вход? Потоки холодного воздуха, гуляющие по дощатому полу, обхватили тело, заставляя плотнее натянуть на себя темное хаори. Взгляд упал на перебинтованную левую руку. Отчего-то вспомнились слова, сказанные Содзи сегодня утром. Этот мальчишка выбивает меня из колеи. - Томоэ, твое мнение? Что же ты задумал? Что за глупая игра? Если ему действительно нужна была эта девчонка, что стоило просто забрать ее? Как бы смешно это ни звучало, но проще этой задачки сложно что-то придумать. Либо это на самом деле твоя очередная игра, либо же ты получил то, зачем пришел. Но что это? - С ним все в порядке? Что-то, что заставило тебя поднять на уши весь штаб. И что было достаточно просто увидеть… Он хотел убедиться в чем-то… Неужели… - Томоэ?.. - Не думаю, что могу сказать что-то большее, - чуть отпрянув от стены, я провела ладонью по волосам. Мой взгляд наткнулся на ухмыляющееся лицо Содзи. - Мне известно лишь, что они с Сацумой. И что им якобы нужна Тидзуру. - Что значит «якобы»? – голос Хидзикаты, словно кованое железо, чеканил каждое слово. - Все кажется хорошо спланированным спектаклем. Слишком явно, - вновь запрокинув голову на стену, я искоса оглядела присутствующий. И только после продолжила, - Они ломятся через главные ворота. Их только трое. Не имея при себе достаточно крупного арсенала, они пытаются прорваться через охрану. И все ради чего? – уголки губ чуть дрогнули в скупой улыбке. - Чтобы уйти с пустыми руками? Нет, не думаю. - На что ты намекаешь, Томоэ? – спросил Харада, проведя рукой по волосам. - Что если их конечной целью была вовсе не Тидзуру? Они явно пришли не за ней. Должна быть более веская причина для такого риска. Повисло молчание. Каждый усердно что-то обдумывал. Хидзиката о чем-то перешептывается с Кондо. Надорванный кашель волной прошелся по помещению, ударяясь о стены и пол. Я приложила руку ко рту, давясь от щемяще-колотящей боли в груди. - Все… нормально, - все еще давясь кашлем, хриплю я, когда рука Сано опускается на мое плечо. – Сейчас пройдет. - Тебе нужно прилечь, - мягко произносит Харада, пытаясь заглянуть в мои глаза. - Я провожу, - я ожидала, что кто-то скорее всего вызовется, но не предполагала, что это будет именно он. Он знает гораздо больше остальных. Немудрено, если этот юноша что-то заподозрил. - Содзи? – Кондо несколько оторопел, но быстро согласился. – Хорошо. Можете идти. Откашлявшись, я увидела перед собой протянутую руку. - Что застыл? – странно, но в глазах шатена я не увидела ни тени прежнего лукавства. – Давай, поднимайся. Проигнорировав этот жест, я, опираясь рукой о стену, встала на ноги и поплелась к выходу. Хаори, соскользнув с моих плеч, бесформенной массой оседает на полу. Уже на улице, стоя на залитой серебряным светом энгаве, я прислоняюсь плечом к массивному столбу и слушаю, как плачут о ком-то цикады. Дыхание перехватило. В предсмертной агонии колотит в грудь рассвирепевший зверь. Давясь сухим кашлем, я прикладываю ладонь ко рту. Густая влага, поднимаясь по стенке гортани, обжигает глотку и оседает на языке с солено-металлический привкусом. Потускневший взор хватает ярко светящуюся луну, что, казалось, ухмыляется сегодня особенно кровожадно. Темное хаори опускается на мои плечи, пока я вытираю пальцами кровь с губ. - О чем шепчутся листья? – его спокойный голос заглушает мерный стрекот. - Я не раз вслушивался в их тайную беседу, и всегда мне казалось, что говорят о живых, - он перешагивает несколько ступеней и оборачивается. Но привычной улыбки на его лице больше нет. - Как думаешь? Я прислоняюсь спиной к столбу и смотрю на его тонкие губы. - У тебя кровь на лице. Нахмурив брови, Содзи вытирает рукавом обагренный рот, и я, развернувшись, скрываюсь в тени, отбрасываемой кровлей. - Зря ты поворачиваешься ко мне спиной: я могу убить тебя в любой момент, - бросает мечник, заставив меня остановиться на миг. - Лживое обещание. - Ты знаешь, что вполне исполнимое. Юноша делает несколько шагов и останавливается. - Они смеются, - не оборачиваясь, почти шепотом произношу я. - Что? Слегка повернув голову, я вижу его силуэт, скрытый покрывалом черной тени. - Это забавно – наблюдать, как живые мечутся в погоне за жизнью, и как она выскальзывает прямо из их рук. Отдаляющиеся тяжелые шаги. Спешно пересекая крытую террасу, я мельком бросаю взгляд на ночное светило, одиноко плывущее в бесконечно глубоком океане неба. Но, опустившись, взор выхватывает сверкающую крону величественно возвышавшейся в саду цветущей вишни. Гэта стучат по вымощенной камнем узкой дорожке. Длинная черная тень, отбрасываемая моим силуэтом, поглощает своей чернотой серебряный налет гладких камней. Ветви кустарников покачиваются под освежающим дуновением ночного ветра. Дорога белой змеей извилисто тянется в сад. Она одиноко стоит в центре, этим одиночеством лишь подчеркивая свое величие. Массивный высокий иссиня-черный ствол, выхваченный лунным светом; множество причудливо изогнутых ветвей, богатая величественная крона. Бледно-розовые воздушные цветки, отливая лиловым, утопают в лучах полной луны, будто усыпанные серебром. Подойдя ближе, я касаюсь ладонью грубой шероховатой коры, покрытой глубокими трещинами - незажившими ранами. Старое древо дышит, разнося свою печальную песнь, подхватываемую цикадами. Я слышу каждый его вздох, вырывающийся из самой утробы. Оно поет. Протяжно и мелодично, словно «плачущие» звуки флейты. Ладонь медленно прошлась по шероховатой поверхности. - Ты ведь слышишь меня? – в ответ на мой шепот поднялся легкий ветер, нежной рукой касаясь кроны сакуры. Мерный шелест листьев волной прокатился по ночному небу, наполняя собой пространство. А мгновением позже подхватываемые потоком холодного воздуха ввысь поднялись мириады бледно-розовых лепестков цветущей вишни. Они, такие невесомые, парили словно облака, волной извиваясь под порывами прохладного ветра, и медленно и будто в такт биению сердца ниспадали на холодную землю, застилая ее мягким ковром, словно первый выпавший снег. Вокруг витал изысканно-тонкий, поистине пьянящий аромат. Жаль, что ты не можешь это увидеть… Прикрыв веки, я прислушиваюсь… Оно все еще поет… Тонкие рамы, чуть поскрипывая, скользнули по половицам.