Терновая зима

На тракт они, все же, вышли, да только долго проторенной дорожкой гулять им не пришлось. Кто на кого устроил засаду — песьеглавцы на разбойников или разбойники на песьеглавцев — Хёк не понял, да и понимать особо не желал. Валор, раскрыв невидимые крылья, устроил знатный переполох в обоих лагерях, и пока тать с людоедами разбирались, где чьи кони и люди, Хёк с Джено удрали в лес. Среди разбойников мелькнула пара знакомых бородатых лиц, так что Хёк не шибко удивился, когда обнаружилась погоня. Бежать по высокому снегу в гору да с санями споро не получалось, но бросить сани и остаться без теплых одеял и еды Джено наотрез отказался. Пришлось Валору поступиться гордостью и встать в упряжь. Помощничек из него получился еще тот, и разбойники их, почитай, догнали. Но тут поднялся ветер, повалил густой, как творог, снег, скоро превратившийся в ледяную сечу, и погоня отстала. Отроги Недей славились глубокими расщелинами, что в зимнюю пору таились под снежными забоями, потому Джено шел впереди, прокладывая путь, а Валор — в дюжине шагов позади: на случай, если Джено таки рухнет в скрытый под настом раскол. Хёк телепался между ними, связанный веревкой и с Джено, и с конем. Гугля не спасала от беспощадного ветра и снега, а взять одеяло Хёк не решался: коль уж сорвет, то не догонишь. Вот и шел, стуча зубами так, что заглушал вой бурана, и прижимал к груди Зимобора. Опустить щенка на землю, чтобы справил нужду, Хёку даже в голову не пришло — ветер сбивал с ног взрослых людей, что уж о щенке говорить — и потому он нисколечки не удивился, почуяв, как по сорочке расползается теплое и мокрое. Перевал был совсем близко, когда глухой рокот прокатился над заснеженными склонами, сотряс землю и пустил трещины по насту. Джено повернул к деревьям, и они укрылись в лесу, прежде чем сошла лавина. Путь к перевалу сделался еще сложнее. Теперь шли, проваливаясь в снег по пояс, и Джено двинул на запад, сквозь густой, черный бор. Продвигаться меж заметов и поваленных сосен с санками было сложнее, чем просекой, но в аршинном снегу увидать провал или расщелину не мог даже пламет. А деревья да кустарники служили хоть каким-то ориентиром. Небо потемнело, вздулось гнойным нарывом. В глубинах его заклокотало, и сизое брюхо тучи распорола голубая зарница. — Разве зимой бывают грозы? — спросил Хёк, когда Джено остановился, чтобы перевести дух и оглядеться по сторонам. Снежная крупа секла глаза, в двух шагах впереди было не видать ни зги. — В горах и на севере — да. — Джено придерживал капюшон рукой, чтобы не срывало ветром, но и брови его, и ресницы посеребрил иней. — Чуть севернее — просвет. Или поляна, или седловина. В любом случае, нужно двигать дальше: это не лучшее место для ночлега. Хёк бы поспорил: сейчас он и под курганом не отказался бы вздремнуть, лишь бы не секло лицо колючим ветром да не мерзли так люто косточки. На поверку оказалось — поляна, да такая большая, что на ней могла бы стать биваком сотня дружинников. Посреди поляны синела громадная торосная гряда. Над ней воронкой закручивались черные облака, и беснующиеся молнии одна за другой падали с небес и вонзались в ледяные пики. Лед трещал и раскалывался; лишенную снега землю усыпали глыбы всех форм и размеров. Ледяное крошиво мерцало радугой в блеске бесконечных зарниц. А вокруг этого пугающего великолепия, свернувшись кольцами, лежал исполинский змей о шести головах, лазорево-синий, с бирюзовым брюшком и золотыми узорами на крыльях. Четыре головы мирно дремали, тогда как две — беспокойно принюхивались к трескучему воздуху. — Жэрэтва, — сказал Джено. — Людей и пламетов она не трогает, разве что случайно задавить может — слепая совсем. — Твои слова да облакопрогоннику в уши. — Через ледяные завалы перебрался паренек Хёковых лет, тоненький, как тростиночка, в нарядном зеленом сюртуке на лисьем меху и шапке набекрень. — Это вас я чуть оползнем не придавил? Извиняйте: не нарочно. Поляну почистить нужно было, а то град из сугробов выколупывать несподручно. Я — Ренджун, а это — Чунь Юй, мой шаркань. Мы тут, пока времячко свободное появилось, решили на весну запасы пополнить. А вы чем песьеглавцам не угодили? Вон какой переполох учинили из-за вас. — Я Джено, из дивных буду, — представился Джено. — Это Хёк, из людского племени, и Валор, бурдо-вал. С песьеглавцами знакомства не водим, дел общих не имеем. Вышли на тракт и наткнулись на засаду. Они, видать, с Вороновым Глазом чего не поделили, а мы под горячую руку попали. Ренджун поморщился, будто брусники неспелой наелся. — Из-за этого Воронова Глаза никому жития нет. При прошлом атамане и то лучше было. Ну не стойте на пороге: идемте в хату. Из-за меня вам пришлось свернуть с пути, так что будьте сегодня моими гостями. Они краем поляны обошли змея и оказались у крохотной избушки с покрытой дерном крышей и опрятным крылечком, на котором вальяжно разлегся одноглазый рыжий кот. Огромный, похожий на милингское опахало, хвост его нервно подрагивал. Кот сурово поводил драными ушами и щурил единственный глаз, золотой, как княжеская ногата. При виде гостей он облизнулся и утробно заурчал. — А ну сделал так, чтоб я тебя искал. — Ренджун бесцеремонно пнул кота, но тот и глазом не повел. Распушил хвост и принялся вызывающе его вылизывать. — Это Баюн. Никак не втолкую ему, что есть гостей — верх негостеприимства. Коня можете здесь оставить — Чунь Юй составит ему компанию. Он давно ни с кем из своих, крылатых, не общался. Валор подозрительно покосился на шарканя. К двум бодрствующим головам присоединилась третья и теперь с жадностью наминала… куриные яйца из огромного, похожего на воз лукошка. Где Ренджун брал их в таком количестве, долго гадать не пришлось: из-за избушки послышался хриплый петушиный крик, к которому тут же присоединилось не меньше сотни куриных голосов. Ренджун вздохнул. — Пришлось обзавестись хозяйством, — пояснил он и, открыв дверь, пропустил гостей в махонькие сени. — Местным селянам не понравилось, что Чунь Юй подворовывает у них яйца. И козий сыр. И немножко вяленой рыбки. И чу-у-уточку солений. Всего пару бочек квашеной капусты и жбан огурцов. Я даже бочки вернул. И целый год устраивал им самую лучшую погоду во всем княжестве. Но староста все равно позвал облакопрогонника. Теперь приходится все самому делать: и тучи гонять, и сыр варить. Вот у учителя шаркань как шаркань был: овец жевал да пастухами закусывал. Никакой мороки, а этому деликатесы подавай. А я работаю, между прочим, без выходных и по праздникам. Если б чернобожники не начали чудить — сеял бы сейчас дождик над валахскими степями, да только и там теперь снег лежит да ворогуша беснуется. Не разувайтесь: в доме не прибрано. Ренджун принял у Хёка гуглю, отряхнул ее веником и повесил на вбитый в стену гвоздь; Джено позаботился о себе сам. Избушка оказалась такой же крохотной, как и ее хозяин. Столы, стулья, лавки, высокая лежанка и полки над очагом — все было завалено кипами бумаг, прихваченных, дабы не рассыпались, джутом, застекленными коробочками, в которых хранились какие-то травы и насекомые, пучками перьев, склянками пурпурных чернил, курительными трубками и бесконечными картами звездного неба. На подоконнике, среди исписанных журналов, ютился экваториал. Хёк видел такой в лавке часовщика, с которым приятельствовал дядька Харкос. С помощью его звездочеты непрерывно следили за небесными светилами. Устанавливали их обычно на смотровых башнях, чтобы ничто не мешало обзору. Ренджун своим или не пользовался, или выносил на двор, когда шаркань не метала в ледяные скалы молнии. Ренджун освободил лавку и пригласил гостей к столу. Стоило Хёку сесть, как на колени ему, не вяще смущаясь, вспрыгнуло одноглазое чудище и, мурлыча сладко, сунуло наглый розовый нос Хёку за пазуху. Оттуда послышалось недоброе урчание, и чудище озадаченно отпрянуло. — А ну брысь, скотина рыжая. — Ренджун щелкнул кота по ушам, но тот будто в столп соляной превратился и немигающим глазом таращился на порыкивающий кафтан. — Что у тебя там такое? — Ренджун и себе насторожился и подергал кончиком острого носа, будто принюхивался. — Собака. — Хёк вынул Зимобора из-за пазухи и показал Ренджуну. Зимобор тявкнул на кота и недоверчиво уставился на его хозяина. У того глаза на лоб полезли. — Ты где ярчука раздобыл? — спросил он. — Джено нашел, — и Хёк рассказал, как они отыскали щенка. — Да уж, чудны́е настали времена. — Ренджун покачал головой и стал накрывать на стол, приговаривая: — Чернобожники по горам и долам шляются, все рыщут, доискиваются чего-то, джодуг поганых наплодили, а тем только дай какую животинку дивную или пламета несчастного божку своему скормить. Карачуна пробудить удумали. Грядет Терновая зима, а нам с Чунь Юем что прикажете делать? Он же не северной породы, куда ему снежки лепить? Я его с трудом-то град колоть научил. Ему все грибной дождик подавай да весеннюю грозу. А теперь дождешься этой весны. Хорошо, если к лету снег сойдет да будет еще что поливать. Ренджун поставил перед Хёком поднос с мясным пирогом, блины с рублеными яйцами и жирной, как масло, сметаной да сливовый компот, а Джено угощал, поди, теми самыми позаимствованными у селян соленьями, нарезанным щедрыми ломтями житником да крупной, морской солью. Знал, кого у себя привечает. Хёк уже ничему не удивлялся и потому с благодарностью принялся за еду. Пришлось делиться. Зимобор, недобро косясь на Баюна, умял полпирога и закусил блинчиком, а вот кот выпросил сметаны, после чего расплылся у Хёка на коленях довольной лужицей и уснул. — Что это с ним? Не заболел ли часом? — Ренджун потрогал кошачий нос. Кот куснул его за палец и зашелся таким громким урчанием, что заглушил гремящую за окном грозу. — К Хёку все дивное тянется, — сказал Джено, разламывая ржаную краюху. — И животинки — особенно. Он добрый, заботливый и понимающий, а что еще таким, как мы, надо? — И то верно. — Ренджун уселся на свободный стул и раскурил трубку. По комнате поплыл сладковатый запах курительных трав. — Так куда, говорите, вы своим чудны́м табором путь держите? Джено в двух словах рассказал, что с ними приключилось. Ренджун покачал головой. — Опасное вы выбрали время для странствий. Строители, как храм возводить начали, курган Чернобога разграбили, а останки по реке пустили. Воплотиться он не может, посему приспешники его ярятся и прут к Черной горе, дабы хоть парочку его зубов отыскать. В Бескидах сейчас, поди, так же весело, как и у Железных Ворот. Поморяне, правда, выжидают — найдут иль не найдут косточки, — и не скажу, какой исход меня страшит больше. Найдут — воплотится божок во всей своей первородной мощи. Не найдут — поморяне развяжут войну. Коневоды, конечно, их надолго задержат, но рано или поздно к ним присоединятся ходы, а если ходы ввяжутся в войну, то не миновать кровавой сечи с ваграми. Те всегда враждовали с ходами, и отчасти — из-за культа Чернобога. Вагры ведь до установления единой веры поклонялись Лэлю, а Лэль всегда был враждебным Чернобогу и Карачуну божеством. — И как же быть? — Хёк обернулся к Джено. — Куда мне идти? — В Красные Петухи, к дяде. Но сначала доберемся до Флёса. Поспрашиваем у местных, что да как. Подоспеем к последнему дню Разрушения, в город как раз подтянутся купцы. Они лучше других знают, как обстоят дела в княжестве. — Мой вам совет: бегите за Верховины, поближе в Сафиру и озерам. Милинги — последнее племя, которое ввяжется в войну, да и чернобожникам для начала придется пройти ущелье. Гляди, и вовсе до озер не добредут. — Разве не ондавы — главный враг чернобожников? Они первыми приняли единую веру и стали разрушать древние святилища. — Слова эти дались Хёку с трудом: он был ондавом, да еще и воеводских кровей, но теперь, зная правду о Латни Эгене, не мог не спросить об этом. — А до земель восточной ветви только озерами да Сагрой добраться можно. — Чернобожникам, скажем так, плевать, кто там чьи святилища разрушал века назад, коль это их не касается. А курган Чернобога, между прочим, разграбили ходы. Епископ-то нынешний из их племени будет, вот и посылает сородичей на хлебные места. Тем же ондавам и милингам не доверяет, а вагры сами по себе. Ходские староверы потому и пресмыкаются перед Чернобогом и его джодугами. Боятся, как бы гнев их на все племя не обрушился. Они все сделают, лишь бы выслужиться и задницы свои спасти. — Восточные ондавы никогда ни во что не ввязывались. Почитай, всю жизнь просидели в своей тайге. Это северяне по случаю и без хватались за мечи. Всем это ведомо. И особенно — епископам да великим князьям. Вот они и науськивали их против "неверных". Ондавы-то поклонялись Триглаву, а он, считай, тот же Единый. Джено на Хёка не глядел, но по тому, как виновато звучал его голос, тот понял, что думает он о нем. Предки его были из северных племен, что века назад перешли через Бескиды и расселились вдоль Западной Сагры. Хёк сам ему об этом рассказал, умолчал лишь, что воеводского роду-племени будет. И Джено, с его верой в то, что не должно детям отвечать за грехи отцов, осуждать его соплеменников не хотел, но и промолчать не мог, ибо когда творятся такие дела, таить правду негоже. — Потому и говорю, — сказал Ренджун, пуская колечки густого, душистого дыма, — чешите на восток, пока Стругурский перевал открыт. Епископ потихоньку вещички из Башни вывозит и под прикрытием ганолара переправляет в Сафир. Как только все ценное перекочует за Винные горы — ущелье закроют. Знает же, что Пустошью поморяне не пойдут — никто не пойдет. Туда даже мы с Чунь Юем не летаем. Только одного идиота знаю, который в Пустошь по доброй воле шляется, да у него такой бардак в голове, что мне больше за местную флору-фауну страшно, чем за него. — В любом случае, путь до ущелья лежит через Петухи. Пойдем к твоему дяде, а там решим, как быть дальше. — Джено тронул Хёка за руку. — Денег у меня совсем мало, оплатить переправу через Каменную за двоих да еще и с конем не хватит. Придется где-то подзаработать. Хёк кивнул согласно. Без помощи дядьки Харкоса им и впрямь не обойтись. Да и весточку домой хотелось отправить. Если успеют добраться до Флёса до начала торгов — могут отыскать пана Санина и потолковать с ним по душам. Заявлять на него дружинникам Хёк не собирался, а вот стребовать уплату за нанесенный ущерб — очень даже. У него и сундук Хёков остался, и серебра он ему задолжал. С лихвой, коль уж на то пошло. После вечери кот взобрался на лежак, заваленный перинами, и принялся баять, да так складно, что и впрямь заслушаешься, а Джено вышел посмотреть, как там Валор. Хёк, не зная, куда себя деть, разглядывал карты. Они лежали по лавкам, висели на стенах и, свернутые трубочками, громоздились по углам. Хёк встал, чтобы рассмотреть самую большую из них. Карта изображала как знакомые участки неба, так и неведомые. Хёк с интересом разглядывал кусочек небосвода многим южнее родного. — Райякумара, — сказал Ренджун, останавливаясь подле Хёка, и указал на яркую, выведенную бирюзовыми чернилами точку. — Самая яркая звезда Южного вельда. Находится в созвездии Принца и украшает его корону. По ее положению на небосводе древние мореплаватели находили путь в Ирье. Легенда гласит, что однажды Райякумара упала с небес в воды мирового океана, и на том месте вырос остров, окруженный таким густым туманом, что ни один корабль не мог отыскать к нему путь. Все налетали на скалы и разбивались. Люди, которым посчастливилось спастись, рассказывали о таинственном острове-саде, посреди которого растет дерево жизни. В исполинской его кроне обитают огненные птицы, что несут в мир тепло, и души мертвых, а корни оплетают огромный камень, что упал с неба. Видавшие его клянутся, что это — осколок Райякумары, превращенный водами мирового океана в янтарное яйцо. Из-под камня этого бьет источник живой воды, из которого берет свое начало Забыть-река. Не знаю, сколько в этих былинах правды-истины, но то, что звезды порой падают — чистая правда. И лучше тебе никогда не загадывать желания, глядя на падучую мириду. Хлопот потом не оберешься. — Ты встречал перелестников? — спросил от двери Джено. — Случалось. — Ренджун передернул узкими плечами. — Поверьте моему опыту — не связывайтесь с ними, даже если от этого будет зависеть ваша жизнь. Так, схожу-ка и я свою животинку проверю, а то он еще спутает сеновал с хлевом, и прощай мои козы… Ренджун убежал, оставляя за собой шлейф сладкого дыма, а Хёк прильнул к экваториалу. Небо за оконцем сделалось пурпурно-черным, как смородиновое варенье, тяжелые облака тучным стадом кружили над поляной. Изредка сталкивались, бухча друг на друга громовыми раскатами, а когда разбегались, Хёк видел звезды. Сквозь окуляр экваториала они казались самоцветами, небрежно рассыпанными по шелковому покрывалу. Джено встал возле него и молча глядел, как Хёк любуется звездами. Хёк чуял на себе его взгляд, и это было так же приятно, как поцелуй весеннего солнышка на щеке иль запах свежескошенной травы. Джено был уютным, и Хёк даже себе не мог объяснить, почему. Всю жизнь его учили, что рядом с пламетом человек не может быть в безопасности, но именно так он ощущал себя подле Джено. Пока он на его стороне, Хёку не страшны ни разбойники, ни злобливая нечисть, ни чернобожники со своим жестоким богом. Джено не даст его в обиду и сам не причинит вреда. Не мог человек, что плакал у него на груди, вонзить ему в спину нож. — Погляди, как красиво.— Хёк уступил Джено место у экваториала. В тот миг ему впервые захотелось поделиться с ним чем-то волшебным. Так они и смотрели на звезды, прильнув друг к другу у окуляра, и шепотом, дабы не мешать коту мурлыкать свои сказки, делились впечатлениями. Дыхание Джено щекотало Хёку щеку; в нем чувствовались запахи моря и горячего амминого хлеба. — Ты, правда, пойдешь со мной до Петухов и даже дальше? — спросил Хёк, когда тучи сбились так плотно, что звезды сквозь них больше не проглядывались. Он отступил от экваториала, но все еще держался Джено: близость его успокаивала. — Пойду. — А как же твой брат? Разве ты не должен его искать? — Доставить вас в безопасное место важнее. Разве могу я бросить вас одних в такое время? А если вас кто обидит? — Но невинные люди будут и дальше гибнуть от рук твоего брата… — Так ведь и вы ни в чем не виноваты. Если Боксу чему хорошему меня и научил, так это оберегать своих близких. А ближе вас у меня нет никого. Вы мне как… семья. — Джено заглянул Хёку в глаза, и сердце его пропустило удар. — Прошу, позволь мне найти для вас новый дом. А потом я уйду. Сердце Хёка остановилось. Только сейчас он осознал, что если Джено отправится на поиски брата, то больше они не свидятся. А Хёку этого не хотелось. Он уже привык к Джено, тот стал для него практически другом. Гаиль бы заметил, окажись рядом, что Хёк слишком уж торопится, но Джено спас ему жизнь и делился с ним сокровенным, а разе не так поступают друзья? — Я бы хотел, чтобы ты остался, — сказал Хёк. — Но люди не должны страдать из-за чужих ошибок. Джено кивнул. Хёк взял его за руку и нежно ее пожал. Ему хотелось, чтобы Джено его обнял, но просить о таком он не смел. Вернулся Ренджун. Приволок корзину крупных красных яиц и ведерко парного молока, и перед сном они закусили яичницей и молоком с медом. Ренджун показал им свою коллекцию редчайших растений, и Хёк подарил ему цветок меч-травы. Ренджун при виде него едва чувств не лишился, а после долго упрашивал Хёка остаться у него. Он свято уверовал, что Хёк в самом деле притягивает к себе все дивное, первородное, и хотел поглядеть на это в действии и разобраться, как это работает. Хёк мягко отказался. Он должен был попасть во Флёс и отправить весточку домой. Джено выгулял Зимобора и уснул вместе с ним на соломенном матраце, что снял для них с чердака Ренджун. Он предложил Хёку лечь с ним, но Баюн уже отвоевал себе половину лежака, так что втроем они там точно не поместились бы. Хёк свернулся калачиком у Джено под боком и гладил Зимобора, пока не уснул. Проснулся он среди ночи и в первый миг не понял, где находится. Муторный багряный свет очага заливал пол и сидящего рядом Джено. Склоненные его плечи медленно поднимались и опадали. Он дышал глубоко и тихо-тихо, явно боясь кого-либо разбудить, и Хёк понял, что ему вновь снился кошмар. Он коснулся его колена кончиками пальцев, и когда Джено обернулся к нему — одними губами проговорил: "Это только сон". Джено покачал головой, бесшумно поднялся и вышел в сени. Хёк отправился за ним. В сенях было темно, как в подвале, но Джено встал у бокового окна, и Хёк мог видеть его резко вычерченный, красивый профиль. — Это не сны, — сказал Джено, когда Хёк накинул гуглю и встал подле него. — Я вижу воспоминания Боксу. Иногда это что-то обычное — картинки из его детства или будничные хлопоты, — но порой… я вижу вещи, которые не хотел бы видеть. Боксу ненавидит это во мне — когда мне снятся его воспоминания, он забывает их навсегда. Я забираю кусочки его памяти. Потому с малых лет он чутко за мной следил, будил несколько раз за ночь, чтобы я не успевал видеть снов, приучал спать как можно реже, и я практически научился, но потом он ушел, и сны вернулись. — В сумраке блеснули его глаза. Во тьме они казались черными, нормальными. — Уже дважды я видел во сне тебя. Хёк вздрогнул. Значит, он был прав. Значит, это Боксу подстерег его у калитки и бродил ночью под окнами его хаты. Значит, ему Хёк причитается. С ним он отправится в Навье царство. — Первый раз ты приснился мне прежде, чем мы встретились, — признался Джено. — Боксу дожидался тебя у дома, и когда он тебя коснулся… Ты закричал и убежал, а он забрал короб, что ты нес с собой. В нем были обереги. Ты заговаривал их, вплетал в них нити своего Пути. Они совсем тонкие, но Боксу чует их и найдет тебя, где бы ты ни был. Понимаешь? Он идет за тобой. И он тебя убьет. Хёк снова ощутил это пронзительное, леденящее нутро касание на своей коже и прижал ладони к шее. Место, где его касался Боксу, горело огнем. Джено шагнул к нему и накрыл его ладони своими. Шепнул что-то на бастарнском, и холод отступил. Остались лишь дрожь в ослабших членах и тепло чужих рук. — Ты ведь знаешь, кто я, да? — спросил Хёк. Лицо Джено было так близко, что он чуял его неровное дыхание оледенелой кожей. — Конечно, я же видел голубка. Хёк прикрыл глаза. Как он не догадался сразу? Не мог Боксу не прознать об обереге, что принадлежал К'кулю Эгену. О реликвии вражеского рода, что веками передавалась от отца к сыну, пока не попала в руки Хёка. Легенды живут дольше людей. — А второй раз? Когда я приснился тебе во второй раз? — спросил он. Пальцы Джено касались волос на его затылке, и по телу Хёка будто искорки бежали. — Сегодня. Он был там, на тракте, среди песьеглавцев. Я видел нас его глазами. Это он шел за нами, покуда оползень не сбил его со следа. Он злится, ведь я не исполнил клятву, не убил тебя. Но теперь он забудет об этом. На время. Пока твои обереги снова не приведут его к нам. — Ты собирался мне об этом сказать? — Я сказал. Там, в храме Велеса. Ты же не мог не понять. Хёк опустил голову. — Ты ведь тоже ничего мне не сказал. — Джено погладил его по щеке. — А на меня обиделся. — Не обиделся. Просто не знал… Как в таком признаешься? — Вот и я тоже. Хёк лбом уткнулся Джено в плечо. — А что с прадедом и амму? Он ведь не?.. — Нет. Он их не тронул. Не знаю, почему. И тогда Хёк рассказал ему о предсказании, что амму получил от кощунника на игрищах во Флёсе. Джено долго молчал, а потом тихо сказал: — Но Боксу идет своим Путем.