Терновая зима

Поутру Ренджун признался, что перестарался со сходом лавины и перевалом теперь не пройти, потому предложил свою помощь. А точнее, Чунь Юеву. Хёк, который до утра не сомкнул глаз, думая о словах Джено (проговорив до часа зайца, они так и не смогли понять, что имел в виду кощунник и можно ли вообще доверять его предсказаниям), уныло жевал молочную кашу и с трудом понимал, о чем толкует Ренджун. Джено поглядывал на него обеспокоенно, но не тревожил расспросами. — Вы не бойтесь, мы с Чунь Юем уже шестой год летаем над этими горами. Еще ни разу ничего не приключилось. Ну если не считать того случая с драконом, но то когда было, да и вообще народ все приукрасил. Виверна была совсем крохотная, и мы не врезались в гору, а… немного жестковато приземлились, да. А деревья сами попадали. Под впечатлением. — Не думаю, что Валор впечатлится, если мы тоже попадаем. — Джено жевал свой "жемчуг" и закусывал солью. Картина эта печалила Хёка еще больше. — Вот об этом можно не переживать: у него ж крылья! — Он не большой поклонник полетов. — Жизнь заставит — полюбит и крылышками махать. Чунь Юй тоже не с колыбели полетами увлекался. Когда-то и он был простым полозом, а потом леший попутал, он в Пустошь забрался, ну и… чутка видоизменился. На стол, валяя плошки и кружки, запрыгнул Баюн, сунул голову в чашку Хёка, убедился, что делиться там нечем, и озадаченно уставился на хозяина, дескать, где дань, смерд? Ренджун со стоном закатил глаза и сунул коту под нос тарелку с подрумяненной колбасой. Кот обнюхал предложенное блюдо и заглотил обе колбаски одним махом. Облизнул наглую морду и рухнул Хёку на колени, вызвав тем самым множество нареканий со стороны Зимобора. — Ну так чего, летим или нет? — Ренджун стянул кота с Хёка и отволок на лежак. Баюн успел пару раз куснуть Ренджуна за руку, получил подушкой-думкой промеж глаз и провалился в богатырский сон. Джено поглядел на Хёка, но тому ни до чего не было дела, и посему он ответил неуверенным согласием. И оказался прав — летать Валору не понравилось. Хёку, впрочем, тоже. Пускай Ренджун и нацепил на шарканя седло с балдахином, и Хёк не страдал от жгучего ветра и холода так, как Валор, что передвигался в неуклюжих когтистых лапах Чунь Юя, но путешествие вызвало в нем лишь одно желание: никогда в жизни его не повторять. Высадил их Ренджун на небольшой полянке у пограничного леса, в трех верстах от Флёсской заставы. До тракта было рукой подать, так что заблудиться они не могли. Джено поблагодарил Ренджуна и Чунь Юя за всех и пообещал, как выпадет случай, наведаться в гости. А потом снова были заметы по колено и утомительная белизна зимних полей. У заставы их остановили и обыскали со всем тщанием. Старенький арбалет и нож Джено особого впечатления на дружинников не произвели, а Валор и вовсе вызвал сочувственные вздохи. Выглядел он отощавшим и болезненным, но Джено уверил Хёка, что для бурдо-валов это естественно и жизни его ничто, кроме обезумевших чернобожников, не угрожает. За проезд с них взяли четыре векши на всех и пустили за городские ворота. Денег на постоялый двор не осталось, так что Хёк решил не терять времени и отправился на поиски пана Санина. От Хвана он знал, что купец торгует на верхнем рынке, где лавки открыты до позднего вечера. День выдался муторный; над городом стоял туман. Снег на брусчатке таял и превращался в бурую жижу под колесами бесконечных повозок. Людей на улицах было мало, все больше детишки, пускающие по сточным канавам самодельные кораблики, да приторговывающие всякой мелочью омеги. На Джено с Хёком никто не обращал внимания: усталые, потрепанные долгой дорогой путники никого в это время года не удивляли. Вот если бы они без дела слонялись по Флёсу летом, когда на уборку урожая требовалась каждая свободная пара рук, тогда бы городская стража и присмотрелась к ним повнимательней. В дни же Разрушения обездоленный люд бродил по городам и весям в поисках хоть какого-то заработка, и дружинники к ним не цеплялись. Хёк с Джено мало походили на торговцев, да и на потенциальных покупателей — тоже, потому в какой-то миг превратились в невидимок. Им это было на руку. Они шли главной улицей, совсем не таясь, и поток людей и обозов обтекал их, как ручеек обтекает упавший в воду камень. Рыночную площадь кольцом обступали лавки, мастерские и конторы, и войти на нее можно было лишь двумя воротами. На воротах стояли караульные, но и они не обратили на двух путников и их хилого коня никакого внимания. Джено остался у ворот, а Хёк с Валором отправились на поиски нужной лавки. Не хотелось пробираться сквозь толчею, волоча груженные сани по голому камню, дабы убедиться, что пан Санин давно распродал свои шкурки и убрался восвояси. Но, видать, дела во Флёсе шли так же худо, как и во всем княжестве, ибо Хёк отыскал и пана Санина, и все его тюки на месте. Он вернулся за Джено, и уже все вместе они отправились проведать старинного знакомца. Валора оставили у дверей — стеречь сани и приглядывать за входом, — а сами вошли в лавку. Джено шел первым, а Хёк, натянув одолженную у Ренджуна шапку поглубже на лоб, — за ним. Не хотелось спугнуть птичку прежде времени. Пан Санин как раз обслуживал покупателя, и Джено с Хёком пристроились у высокого узкого окна, подле которого ютилось чучело лисицы. Выглядела она как живая, и Хёку стало еще противней. Пан Санин и без того не вызывал у него приятных чувств, а уж в окружении мертвых животных — и подавно. Зимобор, вновь путешествующий у Хёка за пазухой, не ко времени завозился, и Хёк расстегнул кафтан, дабы убедиться, что с ним все в порядке и почесать непоседу за ухом. Это, однако, не помогло. Пес стал вырываться, и Джено взял его на руки. То ли окружение забальзамированных собратьев так на него повлияло, то ли пан Санин и его покупатель — сморщенный, как смоква, старичок, укутанный в меховую накидку по крючковатый нос — пришлись ему не по душе, но щенок зашелся таким яростным лаем, что в окне задребезжали стекла. Пан Санин подпрыгнул от неожиданности, а старичок, прихватив свертки с покупками, заспешил на выход. Зимобор совсем обезумел, выкрутился из рук Джено и бросился на старичка, вцепился в подол его бобровой накидки зубами и зарычал столь люто, что у Хёка свело от страха живот. Джено силой разжал псу пасть, подхватил его, извивающегося, что тот уж, на руки, и сунул под шкирянку. Зимобор визжал и сопротивлялся, но Джено держал крепко. Старичок вжал голову в плечи и выскочил за дверь, а пан Санин, опомнившись, завопил: — В мою лавку запрещено входить с животными! Попрошу оставить собаку снаружи. — Просить будете алькальда, дабы смягчил приговор, когда предстанете перед вече за продажу человека. — Хёк встал у прилавка так, чтобы пан Санин хорошенько его разглядел. — Что-то вы побледнели, пан Санин. Нездоровится? Пан Санин отупело таращился на Хёка. Уж в том, что больше никогда его не увидит, он себя убедить явно успел. — Ты же… Воронов Глаз… убьет меня… должен… столько золота! — прокричал он, схватился за голову и бросился прочь из лавки, но Джено был начеку и преградил ему путь. Запугивать людей он не любил, но Хёк убедил его, что нож в руках альфы выглядит более угрожающе, чем в омежьих. Завидев блеск холодной стали, пан Санин совсем пал духом и зарыдал. Слезы его смешивались с соплями, текли в рот и капали на круглую, как у гуся, грудь, обтянутую шелковым кафтаном на барсучьем меху. Джено опустил нож, но прятать его в чехол не стал. Взгляд его метался от пана Санина к Хёку и обратно. Притихший Зимобор жался к его ногам и недоуменно глазел на трясущегося человека. — Мы можем договориться, — сказал Хёк холодно. В отличие от Джено и собаки, он к пану Санину жалости не испытывал. Он продал его разбойникам, словно мешок рухляди, и должен был за это заплатить. — Вы возвращаете мне все, что задолжали — серебром или золотом, плюс возмещаете телесный и душевный ущерб, — а я, так и быть, позабуду о вашем проступке. — Разве ты не видишь, — утирая слезы рукавом, проговорил пан Санин, — что дела мои идут хуже некуда? Где мне столько денег взять? И как домой возвращаться? Воронов Глаз стребует с меня двойную плату. За то, что ты сбежал. — А меня это должно волновать? Вы продали меня разбойникам, как мешок поганых шкур, и я должен беспокоиться о вашем благополучии? Нет уж: или вы возвращаете деньги, с учетом пережитых мною неудобств, или я сейчас же иду в управу, и дальше мы говорим при воеводе. — У тебя нет доказательств! — Пан Санин попытался пробиться к двери, на что Джено лишь укоризненно покачал головой. Клинок его ножа замер у гусиной шеи купца. — У меня есть свидетель. — Хёк кивнул на Джено. — Это во-первых. Во-вторых, я пошлю весточку домой, и там все, включая вашего сына, подтвердят, что мы уезжали вместе. В-третьих, помните молоденьких дружинников на заставе? Думаю, они хорошо нас запомнили. А теперь поглядите внимательно на мое лицо, на мои руки, — Хёк вытянул вперед израненные, обветренные до красноты ладони, — и мою одежду. Никто не усомнится в моих словах. — Мое слово против слова омеги. Меня здесь все знают, а ты… Ах! — Пан Санин взвизгнул и схватился за горло. На побагровевшей коже проступили три капельки густой алой крови. Рука Джено не дрожала, но Хёк видел его глаза: обжигающие, как пламя языческих костров, с тонкими, щелевидными зрачками. Глаза бескуда. Глаза убийцы. — Пожалуйста, — тихо проговорил он, — не спорьте. Мне очень не хочется делать вам больно, но придется, если вы не прекратите. Вы виноваты. Вы продали человека, как вещь. Такое не прощается. Но он готов все забыть, если вы выполните его условия. — Это вымогательство! — Это возмещение нанесенного вами непоправимого урона. Пожалуйста. — Острие ножа мягко вошло под кожу, и пан Санин завизжал поросенком. Хёка трясло. От страха, отвращения, скопившегося в нем за последние дни напряжения. За прошедшую седьмицу он пережил столько потрясений, сколько не всякий переживает за целую жизнь, и теперь оно рвалось наружу, но он стискивал кулаки и не давал слабости взять над собой верх. Он должен был постоять за себя. — Вы отдаете мне все серебро, до последнего куна, что отняли у меня разбойники и два ногата сверху, и мы уходим. — Я могу… могу лишь… серебро. — Пан Санин с трудом сглотнул. Кадык его дернулся, и острие ножа еще глубже вошло в лоснящуюся жиром кожу. — Пожалуйста, у меня больше ничего нет. Торговли никакой, люди не спешат тратиться на меха, когда война у порога. — Именно поэтому вы отдадите все, что мне причитается. Остальное не мои проблемы. Идите к заимодавцу, берите в долг, мне все равно. Но золото свое я получу. — Не зря кумушки говорили, что в тебе нет ничего омежьего. Лишь расчетливость и бессердечность. — Омеги, вы сами сказали, в этом мире не выживают. Джено, пожалуйста, проведи его к прилавку. Время позднее, а нам еще в пару мест нужно заскочить. Джено тронул пана Санина за плечо, и тот послушно засеменил к широкому, заваленному меховыми свертками прилавку. Отпер ключиком, что прятал в нагрудном кармане кафтана, потайной ящик и вынул пару кожаных мешочков, тяжелых от копящихся в них монет. Высыпал на стол горку кунов и сверху бросил пару чеканных ногат. — Забирай свои деньги и проваливай. Хёк не стал просить себя дважды. Завернул монеты в кусок полотна и спрятал его за пазухой. — А мой сундук? — Выбросил в реку. Зачем мне твое барахло сдалось? Хёк поджал губы. В сундуке были его рабочие принадлежности, бережно собранные травы, ракушки и каменья да любимые вещи. Кусочки дома, навсегда потерянные. — Тогда вы должны мне еще один золотой. — За этот хлам? — Ему виднее, сколько стоит его "хлам". — Джено произнес это вкрадчивым шепотом, от которого даже Хёка пробрала дрожь. Спокойствие Джено, мягкость и учтивость, с которыми он говорил, пугали сильнее любых угроз и криков. Пан Санин, видать, тоже этим пронялся не на шутку, ибо выцарапал из кошеля еще одну ногату и бросил ее Хёку. Он поймал ее налету и спрятал в карман. — А теперь, — Хёк поднял Зимобора на руки и ласково потрепал его по ушам, — мы уйдем, а вы продолжите заниматься тем, что у вас получается лучше всего: обманывать людей. Коль вернетесь домой — передайте амму, что все со мной в порядке, и я еду к дядьке Харкосу. — Он улыбнулся совсем недружелюбно и указал Джено на дверь. Валор встретил их осуждающим взглядом. Пока их не было, он пал жертвой неуемного детского любопытства. Правда, при виде Хёка с Джено малышня бросилась врассыпную, повизгивая и проказливо хихикая. Хёк усадил Зимобора на сани, и они двинули дальше. На рынке только и болтали, что о южном поветрии, о несметном воинстве поморян, что встало биваком у Лысой Го́ры и ждет лишь знамения от своего бога, дабы пойти на Железные Ворота, да о гибели валахского дьюлы. Наместник его разместил своих нукеров в Дробетской крепости и мстить за погибшего правителя не спешит. Послал к великому князю представителей курултая с ультиматумом: или он объявляет войну чернобожникам и отправляет им на подмогу свой тумен, или они сдают Железные Ворота без боя. Коневоды ведь Единой веры не приняли, им нет нужды воевать с чернобожниками, но князь обязал их охранять Переграду, а молодой ноён своих людей на гибель отправлять не желает. — Вот что случается, — лузгая тыквенные семечки, сказал торгаш, у которого Хёк примерял новые сапоги: его бархатки для долгих зимних переходов совсем не годились, — когда у власти стоит омега. Не готов он платить людскими жизнями за чужую правду. И правильно делает. Я б тоже не стал. Пускай епископ собирает свой ганолар и шурует к Лысой Го́ре. В конце концов, из-за него весь сыр-бор начался. Земли ему мало, что ли? На кой ляд полез в горы чужие курганы ворочать? Это не то, что не по-божески — не по-людски даже. Тревожить мертвецов негоже, кем бы они при жизни ни были. Хёк согласно покивал, уплатил за сапоги серебряный и тут же переобулся. Жить сразу стало веселее. После лавки сапожника Хёк заглянул к зелейщику, прикупил трав да мазей, ибо раны и ледяные ожоги не желали заживать, а потом — в кожевную. Взял всяких обрезов, что пойдут на ремешки, на резан и уже направился к бакалейщику, когда сидящий средь мешков Зимобор вновь начал яриться. Джено подхватил щенка на руки — пока не удрал в толпу — и встревоженно поглядел на Хёка. Хёк понял его без слов: что-то с собакой было не так, и это не могло не беспокоить. Они огляделись по сторонам. Люди кричали, кони ржали, уличные псы лаяли, а скот на продажу блеял десятками голосов. Никто не обращал на них внимания. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. В базарной сутолоке кто угодно мог затеряться без следа, а Хёк не знал даже, куда глядеть. — Это не Боксу, — сказал Джено. — Мы опережаем его на два дня пути. В то, что это пан Санин, Хёк тоже не верил. — Может, он просто людей боится? Здесь шумно, запахи незнакомые, — сказал он наудачу, хоть сам в это мало верил. Зимобор не испугался ни Ренджуна, ни Чунь Юя, ни стражи на заставе. Да и до рынка добрались без проблем. Что-то приключилось в лавке пана Санина, и Хёк подозревал, что это связано со старичком в меховой накидке. Может, накидку эту сшили из дивных зверушек или есть на ней какое колдовство? Хёк не помнил, по правде говоря, чем ярчуки отличаются от обычных псов, знал лишь, что они из пламетов будут, а значит, каким-то необычным даром обладают. — Это вряд ли, — Джено покачал головой. — Давай спустимся к постоялому двору, спросим за упряжь. По пути точно отыщутся еще бакалейные, туда и заглянем, а здесь оставаться мне совсем не хочется. Поступили, как решил Джено. Хёк и сам не горел желанием торчать на рыночной площади: слишком уж уязвимым он чувствовал себя в толпе, — и они двинули пустынными в этот предвечерний час улочками к постоялому двору, который им указал башмачник. Джено, оказывается, уже бывал во Флёсе — с братом, пару зим назад — и в хитросплетении улиц разбирался, потому выбрал самый короткий путь. Хёк устал: стычка с паном Санином и поход по лавкам изрядно его вымотали, да и бессонная ночь давала о себе знать, — посему шел, с трудом переставляя ноги, и клевал носом. Джено держался на пару шагов впереди, и двое необычного вида приятелей, вывалившись из темного заулка, первым делом набросились на него. Что-то в том, как они двигались и нападали, сразу показалось Хёку странным, но раздумывать над этим времени не было. Он схватился за скин и приготовился отбиваться. Однако нападавших заботил лишь Джено. Один оказался вооружен валахской саблей с серебряными засечками, другой — двумя жаловидными мечами, тоже с серебряным напылением на клинках. Кем бы ни были эти люди, они знали, что противник их из пламетов. Двурукий двигался споро и ловко загнал Джено в угол, а вот детина с саблей больше напоминал медведя, разбуженного посреди зимы. Движения его были нерасторопными, и держался он на ногах нетвердо, будто хватил лишку. Хёк метнулся к нему, но здоровяк лишь отмахнулся от него. Хёк налетел на сани и, своротив бочонок с солониной, повалился на землю. Скин выпал из его рук и закатился под сани. Хёк с трудом поднялся на четвереньки и полез за ножом. Джено отразил очередной выпад двурукого и мощным ударом в грудь послал противника в медвежьи объятия приятеля. Зазвенела, ударяясь о камень, сталь. Здоровяк замычал обиженно, а двурукий, зашипев змеей, метнулся к Джено, что уже занял оборонительную позицию между нападавшими и Хёком. Левый рукав его шкирянки был рассечен; в грязь капала густая, винно-красная кровь. Джено изящным движением ушел вправо и ударом под колени опрокинул противника на спину. Второй удар — каблуком по кисти — заставил выронить меч. Джено отпихнул его к Хёку и отразил удар второго меча. Здоровяк явно был тугодумом, ибо бросился спасать приятеля с неприличным запозданием. Хёк, подхватив меч, метнулся ему под ноги. Он, в отличие от Джено, разводить церемонии с головорезами не собирался, и потому рубанул наотмашь, вспарывая плоть и разрубая сухожилия мясистых ляжек. Здоровяк охнул и удивленно поглядел на свои разрубленные ноги, а Хёк выронил меч и схватился за ушибленную руку. Боль — острая, пульсирующая — прокатила от запястья до локтя; пальцы свело судорогой. Здоровяк поднял меч и, не глядя на Хёка, двинул к Джено. Хёк закричал, но было поздно: здоровяк перехватил меч, как короткое копье и метнул. А потом голова его с глухим, будто пустая тыква, звуком покатилась по грязным камням заулка. Тело еще секунду стояло, словно силясь понять, что произошло, а затем завалилось набок. Из разрубленной шеи не хлестала кровь. Ее вообще не было. Ничего не было, кроме иссохших жил давно мертвого тела. Рядом зазвенел металл, сталь ударилась о сталь, и Джено коленом прижал полностью обезоруженного двурукого к земле. — Кто тебя послал? — спросил он. Меч-жало замер у яремной впадины хозяина. — Он ничего тебе не скажет. — Юноша, тонкий и изящный, как рапира, с серебряными, будто лунный свет волосами, отер лезвие своего короткого меча батистовым платком и носком сапога перевернул отсеченную голову. — Навои. Опойцы, гнилье. Создавались на один раз. Прикончи его — через пару часов и сам окочурится, а дел наворотить может немало. Меч в руках Джено дрогнул. Едва уловимое колебание острия, но Хёк все равно заметил. А потом еще одна пустая голова покатилась по разбитой мостовой; Джено опустил меч мертвяку на грудь и поднялся с колен. — Поможешь прибраться? Не хочу, чтобы кто-то наткнулся на пустышки и позвал злоборцев. Они тут камня на камне не оставят, выискивая хозяина этого мусора, а мне по душе мое жилище. — Незнакомец спрятал меч в изящные, отделанные серебром и перламутром ножны и помог Хёку подняться. Валор и Зимобор глядели на него озадаченно, но признаков неприязни не проявляли, что радовало. Хёк доверял их чутью больше, чем своему, да и существо — их спаситель человеком явно не был, — пришедшее на помощь незнакомцам, вряд ли способно на подлость. По крайней мере, Хёку хотелось в это верить. Юноша назвался Джемином, и вместе с Джено они перенесли останки навоев в подвал ближайшего дома. Дом выглядел нежилым: первый этаж и подполье покрылись таким толстым слоем грязи и плесени, что даже крысы отказались там селиться, а лестница на второй этаж прогнила и местами обрушилась. Уложив мертвецов у замшелых мешков с углем, Джено осмотрел их оружие, одежду и тела. — Знаешь, чья это? — Он поднял руку здоровяка и, задрав рукав жупана, показал темную отметину на посеревшей коже предплечья. Света, что лился через крохотное оконце подвала, было недостаточно, чтобы рассмотреть детали, — не людским взором уж точно, — но Джемин, как и Джено, явно мог похвастаться сумеречным зрением. Он склонился над телом, нахмурился и кивнул. — Чо Бэсинчжа. Местный потвора. Вел с ним кое-какие дела. Не знаю, зачем ему посылать кукол, чтобы прикончить залетного бескуда и человека. — Я им был не нужен. — Хёк прочистил горло. Воздух в подвале был затхлый и густой, как кисель. — Здоровяк даже внимания на меня не обратил, когда я его ранил. Они охотились на Джено. Поглядите оружие. Оно серебреное. Джено кивнул. — Они явились по мою голову, но я понятия не имею, зачем она кому-то понадобилась. — Чо Бэсинчжа родом из Бескид, но зим десять как заправляет Верхним городом. Пламеты во Флёсе гости нечастые, особенно в последнее время. Отребье Черного охотно истребляет не только единоверцев, а Чо с ними на короткой ноге. Мой совет — убирайтесь из города сейчас же. Северными воротами. Я знаю стражников: если подбросить им пару монет — пропустят без вопросов и никому ничего не скажут. Восточные ворота охраняют люди Чо. Если вы и впрямь чем-то ему насолили — живыми из города не выйдете. — Но Северные ворота закрывают в час обезьяны. Мы не успеем. — Джено посмотрел на Хёка. — Значит, переночуем на постоялом дворе, а утром… Джемин невесело хохотнул. — Хозяин постоялого двора служит Чо. Ему все служат. Даже я на него работаю. Время от времени. — Джемин поморщился, будто под нос ему сунули коровий кизяк. — В любом случае, Северные ворота — единственный способ покинуть город так, чтобы об этом не прознал Чо. Живыми вы ему не нужны — куклам дали команду убивать, — потому вам лучше убраться из города прежде, чем ему доложат, что навои не справились. — И кто это сделает? Ты? — Хёк не хотел грубить, но ситуация складывалась абсурдная, и он не понимал, как себя вести. Джемина они знали каких-то десять минут, и он сам признался, что работает на человека, который возжелал их смерти. Рука ныла и пульсировала; боль и смрад туманили разум. Хёк никак не мог привыкнуть, что каждый встречный и поперечный желает его смерти, и это изрядно портило настроение и влияло на самообладание. — А какая мне с этого выгода? — Джемин улыбнулся. — А какая выгода помогать нам? — Вы устроили заварушку у меня под окнами. А я не хочу, чтобы рядом с моим домом ошивались злоборцы. У меня с ними отношения не сложились. — Прости, у Хёка выдалась плохая… седьмица. Больше не будем тебя задерживать. — Джено оттеснил Хёка к выходу из подвала. — И куда пойдете? После захода солнца начинается комендантский час. Воевода боится чернобожников, и всех, кто после наступления темноты бродит по улицам, отправляют в арестантскую. А ты ранен и сразу привлечешь внимание. — Джемин указал на распоротый рукав шкирянки. Кровь пропитала кожу насквозь, застыла и почернела. — И кровь у тебя, знаешь ли, не людская. Такое сложно утаить. Джено виновато опустил голову. — И что ты предлагаешь? Остаться в этом подвале на ночь? — Хёк скрестил руки на груди. — Думаешь, здесь безопасней, чем на улице? — Там, откуда ты родом, людей вежливости не учат? — Я был вполне вежлив пару дней назад. А потом меня продали разбойникам, я провел ночь в дивном лесу, едва не утонул на болоте, меня собирались убить богинки, песьеглавцы, утопцы и один бескуд, я прилетел сюда на шаркане и меня снова пытались прикончить. Сложно, понимаешь ли, выкроить время на любезности. Что-то во взгляде Джемина изменилось. Если до этого его светлые, лунно-серые глаза теплились легким любопытством, то теперь в них вспыхнуло настоящее пламя. — На шаркане, говоришь? Может, вам воспользоваться им, чтобы выбраться отсюда? Джено тронул открывшего было рот Хёка за локоть и просительно поглядел на Джемина. — Жэрэтва не наш, и, пожалуйста, давайте продолжим разговор в другом месте. Мы здесь в западне. И я хочу проверить своего коня. Хёк прикусил кончик языка, а Джемин цыкнул раздосадовано, но спорить не стал. Они выбрались из подвала и вышли на шаткое, древнее, как и весь этот дом, крыльцо. Только сейчас Хёк осознал, что двери и окна соседних зданий наглухо заколочены и весь проулок выглядит нежилым. Будь это окраина, он, возможно, не удивился бы, но для центра такого города, как Флёс, это было не в порядке вещей. Валор поцокивал беспокойно копытами и дергал хвостом, кося большие глаза на подворотню, где таились навои, а Зимобор сидел на бочонке, из которого медленно вытекал рассол. Хёк, падая, должно быть сбил крышку. — Если не боитесь довериться пламету — можете дождаться утра у меня. Наверху, — Джемин указал на окна мансардного этажа, — есть пара комнат. Достаточно безопасных. — В обмен на? — Джено все еще касался руки Хёка, но тот так издергался, что на учтивости не осталось сил. Джемин, похоже, их и не ждал. — Занимательный разговор. Я собираю истории. Увлечение у меня такое. Мне нравится слушать людей, которые многое повидали. А вам, мне кажется, есть что рассказать. Мало кто может похвастаться встречей с утопцем — обычно, ее не переживают — и путешествием на шаркане. Хёк не доверял людям — и не людям, — готовым пустить в дом незнакомцев в обмен на пару баек. Тем более, незнакомцев, за которыми охотится влиятельный потвора. Джено тоже колебался. — Мне бы прежде осмотреться, — сказал он. — Хочу знать, как нас выследили. Я сам до последнего не ведал, что мы пойдем этой дорогой. — Вы шли боковыми улицами? От рыночной площади? — Да. — А они вышли вон из того заулка? — Джемин указал на подворотню, где их поджидали навои. Джено кивнул. — Она ведет на главную улицу. Вы петляли боковыми улочками, потому как главной с санями идти несподручно, но у них нет саней, их ничто не задерживало. Вспомните, вы говорили, куда пойдете, вслух? Джено снова кивнул. Он сказал про постоялый двор сразу после того, как Зимобор забеспокоился во второй раз. — Ну вот и ответ. Они знали, куда вы пойдете, потому выбрали это место для засады. Чо Бэсинчже ведомо, что на этой улице никто, кроме меня, не живет, вот и приказал куклам ждать здесь. — Где он их так быстро раздобыл? Или они у него на привязи вместо дворовой собаки сидят? — Хёк спустился к саням за щенком. Валор, несомненно, был надежным защитником, но Хёк чувствовал себя спокойней, когда Зимобор сопел у него за пазухой. — У него всегда наготове пустышки. Хозяин Верхнего города должен быть готов ко всему. Не всем ведь по душе, что он устанавливает свои правила. Так что насчет моего предложения? Подумали? Джено смотрел на Хёка. Судя по всему, выбор был за ним. — Разве во Флёсе один постоялый двор? Больше никто не сдает комнаты? — спросил он. — Сейчас — никто. Дни Разрушения кончаются лишь завтра. Послезавтра — при хорошем раскладе — в город явятся купцы и наемники. Тогда кто-то, может, и начнет привечать странников. Да и то сомнительно: все боятся чернобожников. Так что комнату вы найдете лишь у старины Хосока, но он платит дань Чо, а тот явно предупредил о вас. Джено извинился и отвел Хёка в сторону. Джемин на это выразительно закатил глаза. — Нужно решать сейчас, — прошептал Джено, когда они отошли достаточно далеко, чтобы дивный слух не разобрал их речи. — Или мы доверяемся ему, или пытаемся выйти из города. Времени у нас мало. Ворота запрут через три четверти часа, а то и раньше. — Я ему не доверяю. Все это как-то подозрительно. Кто-то подсылает навоев, чтобы тебя убить, и делает это у него под окнами. А он, как удачно, оказывается дивным, да еще и оружием неплохо владеет, и готов пустить нас на ночлег, хоть, по его словам, твоей головы возжелал местный князек. Это уже второй пламет за последние два дня, который рвется нас приютить. Совпадение? Не похоже. Джено облизнул губы. Они побледнели больше обычного, а зрачок чудных глаз то сужался в тонкую щелку, то расплескивался чернотой по бронзовой радужке. Его явно беспокоила рука, но он старательно это скрывал. — Возможно, дело в тебе. Ты же притягиваешь к себе все дивное. Сначала мы с Валором, потом богинки, утопец и Зимобор. И болотник с цветком чудным, и Ренджун с котом-кощунником, и жэрэтва его. Теперь вот Джемин. Хёк переступил с ноги на ногу. Джено уже говорил об этом с Ренджуном, и тот посчитал, что это не простое совпадение, а неизведанное доселе диво. Но что, если они ошибаются? Если это не Хёк притягивает к себе всякую невидальщину, а чей-то злой умысел? — Это не лучший повод кому-то довериться. — Но ты же мне доверился… — Это другое. — Разве? Хёк поджал губы. В этом Джено был прав. Он доверил свою жизнь бескуду, чей брат поклялся его убить, и крылатому коню, так почему он не мог довериться Джемину? — Эй, голубки, не хочу вам мешать, но… слушайте. Хёк и Джено мгновенно умолкли и прислушались. На площади били в медный набат. — Комендантский час. Через полчаса улицы должны полностью опустеть. Ворота запрут через четверть часа. Вы не успеете. Разве что кто-то из вас умеет летать. Хёк невольно покосился на Валора. Конь поймал его взгляд и возмущенно фыркнул. Утром он более чем красноречиво продемонстрировал свое отношение к полетам. — Хёк, решай. — Джено тронул край его гугли. — Почему я? — Я тебе доверяю. Хёк поглядел на Джемина. Тот зевал во весь рост и вытягивал косточки. Только сейчас Хёк заметил, что одет он в короткие штаны из тонкого шерстяного полотна, шелковую сорочку на выпуск и домашние туфли без задников. На плечах — легкая накидка, явно наброшенная в спешке. Да и пояс с притороченными к нему ножнами застегнут кое-как. Казалось, Джемин в самом деле не ожидал, что кто-то затеет драку у него под окнами, и выскочил из дому в чем был. — Я, конечно, никуда не спешу, но яйца у меня не деревянные: не охота отморозить самое ценное. — Ладно, уговорил. Неужто так хочется послушать наши истории? И куда коня девать? На улице мы его не оставим. — За домом есть старая конюшня. Думаю, ему понравится: не так давно окочурился там один босяк, так что будет чем червячка заморить. — Как ты?.. — Крылья. — Джемин небрежным жестом указал на Валора. Солнце уже закатилось за край света, и в заулке сделалось достаточно темно, чтобы в сгустившихся тенях проступили очертания нетопырьих крыльев. — Идем, покажу, куда его поставить. Меж домами таился прикрытый покосившейся калиткой проулочек, что вел на задний двор. Конюшня выглядела такой же заброшенной, как и дома, что ее окружали, и внутри явно кто-то помер. Хёк войти в конюшню не решился, лишь снял с саней мешок с пожитками и арбалет. Джено тоже задерживаться внутри не стал, но Хёк видел, что оставлять Валора одного ему не хочется. — Он может за себя постоять, — сказал Хёк, когда они поднимались хлипкой лесенкой на мансардный этаж. Джено лишь улыбнулся в ответ. Жилище Джемина состояло из двух комнат, обустроенных с неприличной для такой развалины роскошью. Мебель, хоть и не новая, явно стоила немалых денег. Заваленные бархатными подушками лежаки красного дерева, высокий комод с чеканными латунными вставками на ящичках и литыми, витиеватыми ручками. Зеркала в бронзовых рамах на укрытых шелковыми шпалерами стенах. Гобелены тонкой работы, изображающие ночное небо над хрустальными горами, дивных зверей и мировое древо, окутанное рассветным туманом. Широкие окна завешаны винно-красным, с золотым узором дамастом. На высоких столах — потемневшие от времени бронзовые подсвечники, вазы, полные диковинных фруктов и цветов, названий которых Хёк не знал. В открытом очаге потрескивали березовые поленья. На полу возле него разбросали милингские подушки для сидения, листы тонкой рисовой бумаги, перья — заточенные и нет — и стоял наргиле. Джемин в самом деле вел какие-то записи, и заварушка с навоями отвлекла его от работы. — Могу предположить, что твои дела с Чо Бэсинчжей шли неплохо. — Хёк не пытался скрыть завистливых ноток в голосе. Он бы многое отдал, лишь бы пожить в столь сказочном месте. — Не жалуюсь. Ему нравится иметь определенное влияние на людей, а я знаю, как это устроить. Проходите, не стесняйтесь. За той дверью — умывальня. Думаю, вам захочется ею воспользоваться. — Он выразительно поглядел на изувеченную руку Джено. — Там найдете все, что нужно. Он не соврал. В умывальне отыскался жбан теплой воды — нагревалась она от небольшой печурки, в которой дотлевал уголь, явно позаимствованный из подвала, — отрезы чистого полотна, скатанные рулонами и развешенные на тонких стальных жердях вдоль стены. В скляночках и лубяных коробочках, что громоздились на столе с мраморной крышкой, нашлись всевозможные травы, мази и припарки, трут для прижигания и вино для омовения ран. Хёк бы предпочел что покрепче, но был рад и тому, что есть. — Я и сам управлюсь, — начал было Джено, но Хёк шикнул на него, и он умолк. Снял шкирянку и окровавленную рубаху и присел на край высокой лохани, еще влажной после утренних омовений. Хёк впервые видел его полунагим и, наверное, должен был смутиться, но не получилось. Он бесстыдно оглядел широкую, сильную грудь со слишком темными для его кожи сосками, лежащий на ней оберег из черного камня, крепкий живот и перевел взгляд на руку. Рана была глубокой и все еще кровила. Хёк промыл ее вином, наложил смесь сухого мха, лебеды и морошки и плотно перетянул обязом. — Вот так лучше, — сказал он и отвернулся к умывальнику. Руки потемнели от вина и дивной крови, и Хёк не удержался, попробовал ее на язык. Кровь бескуда оказалась настолько соленой, что обожгла глотку. Пришлось воспользоваться вином не по назначению. Джено глядел на него с недоуменной улыбкой. — Зачем ты это сделал? — спросил он. — Не знаю. Любопытно стало, чем ваша кровь отличается от нашей. — Мы не настолько разные. По крайней мере, часть нас. Боксу, например. Он ведь был человеком. — А ты? — А я — худшее, что было в этом человеке. — Неправда. — Хёк поставил склянку с вином на стол и уронил ладонь Джено на шею. Погладил его, как гладил бы Зимобора, цепляя шнурок оберега. Джено взирал на него снизу вверх, и по лицу его блуждала потерянная улыбка. Хёк хотел улыбнуться в ответ, но не сумел. В груди все сжалось в один большой, пульсирующий комок, а по пальцам пробежала дрожь. В умывальне вдруг сделалось тесно и жарко, и Хёк отпрянул от Джено, сунул пылающие руки под прохладную воду. — Все в порядке? — Джено тронул рукав его кафтана. — Да. Просто… голова закружилась. Тут жарко. Он даже не врал. Голова у него и впрямь шла кругом, но не духота была тому виной. Хёку сделалось дурно, ибо на миг — совсем краткий — ему захотелось узнать, какие на вкус губы Джено.