Терновая зима

Ренджун подкрался к ним, как тать в ночи, и Хёк не завопил в голос лишь потому, что Янми уснул у Джено на руках. — Идем, — сказал Ренджун. Они вошли в комнату. Чону колдовал над жбаном с остывшим отваром, а Юкхэй с бледным лицом глядел в косую стену перед собой. Рубаха на его груди намокла: то ли его вырвало, то ли он так сильно потел, — а сложенные на животе руки мелко подрагивали. — Я дал ему кое-что выпить, но лекарь оказался прав. — Ренджун покачал головой. — У меня есть пара мыслишек, как ему помочь, но для этого нужны порошки, что я оставил дома. Они слишком ценные, чтобы таскать их в седельной сумке, да и не думалось мне, если честно, что доведется врачевать наложенные песенниками проклятия. На путь туда и обратно, если без приключений, уйдут сутки, но к тому времени паренек будет раскачиваться на волнах Забыть-реки. Чону, конечно, за ним присмотрит, насколько это в его силах, но мавки — создания летние, зимой их чары ослабевают, а тут еще и осынавец, чтоб леший ему сопелку в одно место засунул, кровушку изрядно ему попил. — И что нужно от меня? Ренджун почесал затылок. — Одолжишь парочку своих чудо-цветов? Возможно, хватит и тех, что ты мне дал, но я уже пару лепестков пустил на зелья и не знаю… Ну в общем, как-то так. — Да, конечно, бери хоть все. — Хёк сунул руку под гуглю, но Ренджун жестом его остановил. — Потом. Не хотелось бы, чтобы они пропали, пока я буду в пути. Ты знаешь, у болот да в Предгорье сейчас неспокойно, боюсь, как бы и нас с Чунь Юем не зацепило. Это, конечно, вряд ли, но кто знает, как влияют на мир песни богов. Мы с этим тысячи лет дела не имели, позабыть успели, что оно вообще такое. Эх, и почему в жизни не бывает, как в баснях кощунников? Выпил магическое зелье, пропел заклинание — и перенесся за тридевять земель… Кощунники. Колесики стремительно завертелись, приводя механизм в действие, и Хёк аж подпрыгнул, когда шестеренки встали на свои места. Он схватил Ренджуна за руку и жарко прошептал: — Но такой способ есть! Ты ведь можешь разогнать тучи? Уже вечереет, скоро зажгутся звезды, и если загадать желание… Ренджун выпучил страшно глаза. — Вообще с ума свихнулся? Что я говорил про желания и звезды? — Но Джемин сказал: если нам понадобится помощь… — Джемин?! — Ренджун начал задыхаться. — Да как… почему… когда… зачем? — Это долгая история, но он спас нас от потворы и обещался помочь, если возникнет нужда. И она возникла. Он сделает все, что скажем, и в разы быстрее, чем вы с Чунь Юем. — Уж в этом я не сомневаюсь. — Ренджун застонал и уронил лицо в ладони. — И почему всегда все заканчивается Джемином? Ладно, идем. Попытаюсь устроить тебе звездопад. Джено остался с Чону, а Хёк с Ренджуном, попетляв улочками — за десять зим деревня разрослась вдвое, и могилки перенесли за южную ее окраину, — вышли к жальнику. Чунь Юй хоть и попытался замаскироваться, но сделал это из рук вон плохо. Да и кто бы сумел спрятать меж могильных холмов огромного, как дом, змея о шести головах успешно? Валор бродил между свежих насыпей и по невидимым его крыльям проходила мелкая рябь, будто кто дул на миску горячей ухи. Хёк оставил Ренджуна с Чунь Юем и двинул к нему. Искал взглядом знакомые начертания имен, а потом долго стоял у могилы дядьки и не мог поверить, что там, под грудой камней и мерзлой земли, лежит человек, которого он некогда знал. Рядом с могилой дяди отыскались и могилы его родни. Хёк преклонил колени у каждой и попытался вспомнить хоть одну молитву из тех, что вбивал ему в голову отчим, но не сумел. Да и не хотелось ему в столь скорбный для него час взывать к божеству, что стал причиной стольких несчастий. Хёк бы с радостью оставил своим родным голубков Велеса, но сумка Джено покоилась на санях у лавки зелейщика, а возвратиться за ней он бы не успел. Возможно, он сделает это позже, а пока он почтил их память безмолвными слезами. Валор закончил обход и присоединился к Хёку. Тот утер слезы о его гриву, и они отправились к пустырю позади старых могил, где дружно глядели, как Чунь Юй гоняет облака. Небо потемнело, сделалось васильково-серым, как дым погребального костра, а тучи сгрудились у его окоема и изредка посверкивали бледными зарницами. Вечер был ранний — скоту только задали корм, — но то здесь, то там сквозь бархатную синь неба пробивались первые росточки звезд. Хёк знал, что падучие мириды нужно искать ближе к кромке небосклона, и устремил взор на восток, туда, где, незримая, текла Каменная Сечь. Шаркань опустился на пустырь, подняв легкую поземку, и они принялись ждать вместе. Ренджун первым увидал катящуюся к лесу, что частоколом вставал по ту сторону широкого поля, звездочку и указал на нее Хёку. Тот не стал по обыкновению закрывать глаз, а впился в светящуюся точку жадным взором и загадывал свое желание, покуда звезда не исчезла из виду. — Как скоро он появится? — спросил он. — Скорее, чем ты думаешь, — раздалось за спиной. Хёк схватился за сердце. Некоторые вещи — как внезапное появление нежити — не перестают пугать никогда. За то недолгое время, что они не виделись, Джемин разительно преобразился, растерял половину своего ленивого лоска. Он больше не носил тех роскошных шелковых одежд, в которых Хёк увидал его впервые, и коротко остриг волосы. На нем была куртка из вареной кожи, перетянутая ремнями на манер кожаной кольчуги, утепленная сверху накидкой на соболином меху, штаны из добротного шерстяного полотна и высокие охотничьи сапоги. К поясу он приторочил меч. — А ты… изменился, — вырвалось у Хёка. Джемин усмехнулся. — Ты тоже. Пан Витренник. — Он коротко поклонился Ренджуну. Тот лишь сверкнул в ответ глазами и так крепко стиснул челюсти, что заходили желваки. — Чем могу услужить? — Джемин бочком обошел Чунь Юя и встал так, чтобы между ним и Ренджуном всегда находился Хёк. Хёк коротко рассказал о случившемся в Петухах, но на Джемина его слова не произвели особого впечатления. О песеннике он был наслышан. — Чо Бэсинчжа поднял на уши весь Флёс и окрестные местечка, как вестовые принесли новость о деющем с Юга. Одно дело — джодуга, что с богами общается и служит сосудом для божественной воли, другое — тот, кто знает и использует песни богов. Такие властью не делятся и на соглашения не идут. Так что для колдунов, потвор и пламетов, что умеют деять, настали темные времена. Ходят слухи, что епископ отправил на поиски песенника отряд под предводительством самого Шимона Чжанчизи. Он безмерно талантливый убийца, но не знаю, насколько он действенное оружие против заклинателя, владеющего первородными силами. — Как понимаю, ты снова работаешь на Чо? — Хёк не сказал бы, что удивился, но под ложечкой засосало. — Скажем так: мы сотрудничаем на почве общих интересов. Мне, знаешь ли, не улыбается быть пойманным чернобожниками и принесенным в жертву Карачуну. А именно этим, как мне известно, промышляет этот песенник. Чернобог его заботит постольку-поскольку. Он делает все, чтобы призвать на наши земли Терновую зиму, укрепить власть Карачуна и не дать Лэлю пробудиться. Лэль, говорят, укрылся в одном из древних урочищ, вот песенник и рыщет по кронландам, как охотничья шавка. Ищет след. Да только вряд ли его силушек хватит, дабы отыскать воплощенного бога. Не видя его Пути, сделать это, считай, невозможно. — Сейчас это не наша забота. — Ренджун оправил меховые манжеты своих рукавов. — Надо помочь этим людям, потому, будь так добр, возьми свою волшебную задницу и перенеси ее ко мне домой. Ты знаешь, где я храню сильные порошки. И коробочку с экспериментальными тоже возьми — худа не будет. — Ренджун снял с шеи подвеску-ключик и протянул ее Джемину. — Курам корма задашь и яиц пару дюжин прихватишь: Чунь Юя надо покормить. И если тронешь мои запасы горошка, я тебя прикончу, так и знай: это на посев. Джемин покачал головой, взял ключик и исчез, оставив после себя лишь облачко звездной пыли. Хёк с Ренджуном отправились в обратный путь. Валор провел их до окраинных хаток, грустно потыкался носом Хёку в ухо и поскакал обратно, размахивая полупрозрачными крыльями аки жеребенок. Чону колдовал над Юкхэем, а Янми сидел в его ногах и играл с плетенкой — подарком Хёка. Хёк зажег масляный фонарь, что нашелся в углу комнатки, занавесил окно и принялся за новый амулет. Джено куда-то запропостился, прихватив арбалет и Зимобора, но их пожитки и сани стояли в углу. Чону объяснил, что приходил пан лекарь вместе с головой, и они пошли глядеть что-то у заставы, ибо Джено назвался следопытом, а это по его части. Хёк знал, что Джено будет не против, потому высыпал на колени готовые фигурки и, поглаживая их ласково кончиками пальцев, взялся выбирать ту, что подошла бы Юкхэю. Долго искать не пришлось: на глаза сразу попалась фигурка горного льва, и Хёк, осмотрев ее со всех сторон, решил, что лучшей и не сыскать. Ренджун первое время мерил комнату шагами, вызывая недовольство Чону, но потом пристроился у Хёка за плечом и с интересом следил, как он подготавливает шнурки, смазывая их для прочности воском, выбирает травы из своих изрядно истощившихся запасов и ваяет плетенку. Юкхэй тоже увлекся его действиями. Что он видел, Хёк не знал, но по зачарованной, по-детски наивной его улыбке понял, что творит какое-то волшебство. Амму всегда говорил, что обереги его и амулеты — не просто украшения, да и Джено сказал, что Боксу чуял в них нити Пути, и Хёк искренне надеялся, что они правы. Он хотел помочь Юкхэю. Да, он совсем его не знал, но человек, пожертвовавший собой ради детишек, не мог быть плохим. Джено вернулся, когда Хёк уже вкладывал в плетенку цветок меч-травы. Вернулся не один — с Джемином. Джемин молча вручил Ренджуну его коробы и лукошко с яйцами, вынул из заплечного мешка огромное рыжее тело, которое тут же хищно облизнулось на Зимобора, и вышел вслед за Джено на галерею. Хёк слышал их негромкий разговор, но разобрать слов не мог. Зимобор, завидев Баюна, нырнул под лежак и уже оттуда облаивал заклятого врага, а кот, заглянув во все жбанчики и склянки, недоуменно уставился на Ренджуна. По каменному лицу последнего прочесть что-либо не получалось даже с десятого раза, так что кот обиженно дернул хвостом и забрался на лежак. Обнюхал Янми, но мавки ему явно были не по вкусу, и потому он переключился на Юкхэя. Тот тоже аппетитным не выглядел, посему кот, подумав-подумав, свернулся у него груди калачиком и взялся мурлыкать свои сказки. Юкхэй обнял кота слабыми руками и ткнулся носом в пушистый загривок. — Х-м… — протянул Ренджун, покрутился вокруг лежака и под шумок выдернул из толстого, как полено, рыжего хвоста пару шерстинок. Довольно кивнул и взялся за порошки и снадобья. Хёк, затянув последний узелок, с позволения Юкхэя надел на него оберег. Юкхэй тихо охнул, будто на плечи ему опустилась незримая тяжесть, и удивленно потрогал лицо. — Спасибо, — сказал он, безошибочно находя Хёка взглядом. В глубине его темных глаз читалась искренняя благодарность. Хёк улыбнулся. — Носи на здоровье, — сказал он и вышел из комнаты, боясь, как бы снова не расплакаться. Джено кивком подозвал его к себе. — Местные чинили ворота и отыскали в снегу свежие следы. Не людские, но не уверен, что и звериные. Что-то бродит по округе, привлеченное песней богов. Зимобора они тоже привлекли, значит, точно дивные. Сейчас сходим с Джемином, поглядим еще раз и заберем Чунь Юя с Валором. Им, конечно, нежить не больно-то страшна, и все же не хочу рисковать. Ты будь здесь, приглядывай за остальными, чтобы никто из дому не выходил. Двери заприте и не пускайте никого, пока не убедитесь, что это именно тот, кого ждете. Может, просто волколак, а может — трясовицы. В деревне много больных и раненных, это могло их привлечь. Они не часто меняют облик, но в общем-то могут нарядиться в чужую шкурку, дабы проникнуть в дом к хворающему. — А может статься, просто волки-переростки, — сказал Джемин, зализывая исцарапанные котом руки. — Зима-то выдалась голодная, вот и шляются по деревням. Тем паче, тут столько мертвяков за раз похоронили. Странно, как еще никто из могилы не поднялся. Что тоже вариант. Правда, что делать с навоем, сотворенным песней богов, ума не приложу, но всяко лучше, чем кумохи. Хорошо, если какая Немея-Глухея иль Храпуша явилась, а коль Чума, то это уже проблема. — В любом случае, не ходите на двор, покуда мы не воротимся. Я трижды просвищу под окном, дабы знали, что это мы. Хёк отпустил их с тяжелым сердцем, запер входную дверь и заглянул сквозь запыленное оконце в лавку зелейщика, но полки пустовали, и внутри царил погром. Должно быть, местные вынесли все, что годилось для лечения больных и раненных, и поживиться там было нечем. Ренджун, услыхав эту весть, не шибко обрадовался. Он-то надеялся, что сможет разжиться в лавке каким горючим, ибо сварить зелье на масленке не получилось бы даже у дивного. Хёк не был уверен, что внутри чего не осталось, потому взял пару лучин и спустился в лавку. Кот увязался за ним. Вдвоем они отперли тяжелый засов и вошли в пропахшую пылью и чабрецом комнатушку. Кот принялся шнырять по куткам, охотясь на невидимых мышей, а Хёк оставил горшок с лучиной на прилавке и огляделся по сторонам. Полки вдоль стен пустовали, на завалинке под окном сгрудились пустые и битые склянки и пузырьки темного стекла, от которых сильно разило спиртовыми настойками. Хёк оглядел все — не осталось ли чего на дне? — но если какая жидкость в них и была, то за пару дней выветрилась. Под завалинкой ютились лубяные коробы; Хёк выдвинул все и внимательно оглядел их содержимое. Отыскал вязку храмовых свечей, горшок топленого сала, катушку конопляного джута, широкие и не раз стиранные отрезы полотна, что служили обвязами, пару бронзовых ножниц и коробочки, в которых некогда хранились травы, но теперь жили лишь пауки. Хёк освободил один из коробов, сложил туда тряпицы, джут, сало да ножницы со свечами, выволок из-под прилавка кота и потащил все наверх. Сгрузил у двери и вновь спустился в лавку, дабы отыскать какую посудину, чтобы развести в ней огонь, да топлива для него. Вымел из-под прилавка и углов щепки, собрал в оставшиеся коробы весь сор, что попался под руку, и поглядел на дверь, ведущую в соседнее, должно быть, служившее кладовой, помещение. Дверь заперли на ключ, а где его отыскать, Хёк не знал. Он перенес лучину поближе и внимательно оглядел болты, которыми замок крепился к двери. Сидели они не очень туго, так что Хёк вооружился скином и выкрутил их один за другим. Вынул, отколов от доски пару щеп, замок из двери и заглянул внутрь. Комнатка на поверку оказалась мастерской, где зельевар готовил свои микстуры и настойки. Был там и очаг, и небольшая печурка для подогрева колб с растворами, и вязанки дров, и даже корзина с бурым углем. Хёк рассудил, что хозяин лавки, коль жив, не очень огорчится, если они немного попользуются его добром, и отправился за Ренджуном. Он слышал тихие голоса, что доносились с верхнего этажа, шаги и цокот маленьких когтистых лапок по дубовым половицам, и потому брать с собой лучину не стал, решив, что как-нибудь обойдется. Дверь в мастерскую оставил приоткрытой, и медовый свет просочился в лавку, расплескался по полу и почерневшей от времени крышке прилавка. Хёк обошел его осторожно, помня, что оставил коробы с сором сразу за углом, и краем глаза зацепился за темное окно. Бледно-серое, по-звериному вытянутое лицо с очами-щелками вжалось в мутное стекло, оставляя на нем полупрозрачное облачко дыхания. Хёк замер. Шея его и плечи окостенели. Он медленно моргнул и с присвистом втянул пыльный воздух лавки. Выдохнул. Примерещилось или нет? Проверять не стал и бросился, не разбирая дороги, к лестнице. Споткнулся о ступеньку, упал, но двигаться не перестал. На четвереньках взобрался наверх и, припадая на ушибленную ногу, вбежал в комнату. — Там, на дворе, что-то есть… — прошептал он и схватился за горло. Ренджун приказал всем оставаться на местах и ушел проверять. Вернулся скоро, неся с собой лучину, и набросился на Хёка с расспросами. Хёк, как мог, описал увиденное в окне. — Это может быть что угодно: стригой, богинка, збиглененок, волколак, рагана, потерчонок. Удивительно, что в Петухи еще не вся местная нечисть сбежалась. Песни богов для пламетов — что оставленный без присмотра кошель — для уличного воришки. — Если поблизости нежить, почему Зимобор молчит? — Хёк поглядел на щенка, что дремал в ногах Юкхэя. — У него спроси. — И что же нам теперь делать? — Заниматься своими делами. Пока оно в дом не лезет и отгрызть кому-либо голову не пытается — беспокоиться не о чем. — Ренджун сгреб свои заготовки и поволок их в мастерскую. Хёк, не зная, как поступить — пойти за ним или остаться при Чону, — зажег свечу и устроился на лестнице. Баюн составил ему компанию. Кот тоже не выглядел испуганным или озабоченным близостью другой нечисти и самозабвенно вылизывал толстое пузо. Единственный его глаз хищно посверкивал в трепещущем свете храмового огня. Ренджун выглянул из каморки лишь раз — одолжить у Хёка последний оставшийся у него цветок меч-травы, и после Хёк только и слышал, что звон медной посуды и глухие ругательства. Очаг в мастерской явно был связан с верхними комнатками, потому как вскоре из-за приоткрытой двери полилось блаженное тепло, и Хёк даже гуглю скинул да сдвинул шапку на затылок, утирая потный лоб рукавом кафтана. В животе урчало — он только и съел, что кусок чанаха, прежде чем выйти из лесу, — да и остальные ничего не ели с самого утра, так что он оставил свой пост и присоединился к Ренджуну. Очистил репу, которой с ними щедро поделился Молан, порубил ее крупными кусками и обжарил на топленом сале, а после поставил тушиться с солониной. Добавил немного тимьяна для вкуса да щепотку соли из запасов Джено. На запах готовящейся вечери явился Баюн и устроился на столе, между ступ и медных весов. Ренджун, дабы не мешался зря, выдернул у него еще пару шерстинок и добавил их в свое варево. То вспыхнуло подозрительным пурпурным пламенем, и Хёк обрадовался, что не ему доведется его пить. Как юшка сварилась, он накормил Янми и Зимобора. Чону съел пару ложек и сказал, что все еще сыт "жемчугом". Юкхэй захотел поглядеть на съедобный камень, и Хёк вложил ему в ладонь небольшую "жемчужину". Желтовато-белый, рыхлый, как овечий сыр, он бы никогда не привлек внимания Хёка, но Юкхэй тщательно его обнюхал, ощупал со всех сторон, а потом долго держал на ладонях и глядел куда-то сквозь камень и свои длинные, смуглые пальцы. — Какой этот мир чудной, — сказал он чуть погодя. — Я и не догадывался, сколько удивительного скрывается в самых простых вещах. Этот камушек родился из воды. Вы представляете? Камень прежде был водой… — Он улыбнулся, а Хёку подумалось, что люди порой тоже умеют удивлять. Зимобор услыхал их первым и бросился к двери прежде, чем под окном раздался знакомый свист. Хёк сбежал по лестнице, но у двери замешкался, вынимая из чехла скин. Ренджун присоединился к нему, держа перед собой раскаленную ухватку. — Без обид, но чем еще докажете, что вы — это вы? — проорал он, чтобы его уж точно услышали. — У тебя родимое пятно на правой руке, которого ты очень стесняешься. В предках у тебя ирейцы, а шаркань твоего учителя отрастил двенадцать голов, и вам пришлось отправить его в Сунайскую пущу, что на окраине Пустоши, ибо родом он был из черных аспидов и пытался проглотить солнце. Учитель остался с ним, не желая, чтобы змей доживал свой век в одиночестве, и ты три месяца не выходил из избы. В тот год лето в Геатайском княжестве выдалось очень засушливым… — Ну один, по крайней мере, точно настоящий, — недовольно пробурчал Ренджун и потянулся к засову, когда прямо у двери в звездном сиянии возникла одетая в вареную кожу и соболя фигура летавеца. Ренджун заверещал дурниной и огрел бы его ухватом, если бы Хёк не перехватил древко. — Дуралей. — Хёк отвесил Джемину легкую оплеуху и отнял у Ренджуна потенциальное орудие убийства. — Нельзя так людей пугать. — И нелюдей тоже. — Ренджун замахнулся на Джемина кулаком, и тот вжал голову в плечи. Видать, знал, на что способен маленький витренник в гневе. Хёк отпер дверь и пустил в дом Джено. — У нас тут гости, между прочим, были. Дивьего роду, — пожаловался Ренджун. — Но кому есть до этого дело. Доводить людей до нервной трясучки ведь веселее. Джемин открыл уже рот, чтобы ответить, но Джено жестом приказал ему молчать и попросил Ренджуна рассказать обо всем, что случилось, пока их не было. — Трещотки? — спросил Джемин, когда Ренджун окончил рассказ и недоверчиво поглядел на Джено. — Но разве им не положено охранять покой Лэля? Джено пожал плечами. — Свора небесных лаек насчитывает тринадцать дюжин. Не всем же сидеть в урочище? Возможно, они идут за деющим. Юкхэя поразила песнь богов, они это чуют, вот и кружат у деревни. Хёк видел лишь одну трещотку, вполне может статься, ее послали разведать, что к чему. Если так, то бояться нечего. — Разве небесные лайки не предвещают скорую смерть хозяину дома, у которого появляются? — Мы лишь гости, а зелейщика не стало прошлым вечером. — Теперь понятно, отчего ярчук никак себя не проявил, — сказал Ренджун. — Они одного роду-племени будут. Почуял родню и не стал суетиться. — А вы что-нибудь отыскали? — спросил Хёк. Джено с Джемином переглянулись. — Отряд злоборцев стал биваком в трех верстах от Петухов, — сказал Джемин. — Они спешат. Гонятся за кем-то. Стоянку разбили явно не позже полудня, посему, шли всю ночь и утро. Днем отдыхают, значит, идут за тварью, что активна лишь после захода солнца. Отряд элитный. Во главе — десятник: видел его коня. Что за тварь может заставить лучших злоборцев княжества собраться под одним знаменем и преодолевать версту за верстой, загоняя лошадей, когда назревает война богов? — Лишь та, что убивает злоборцев. Джено, они идут за Боксу? — Хёк опустился на нижнюю ступень лестницы. — Или за ним, или за песенником. — Юкхэй сказал: он близко и не один. Должно быть, это злоборцы, что охраняли храм. Часть пошла за тобой, а часть могла выследить Боксу. Но… разве он передвигается лишь ночью? Ты ведь делаешь это в любое время. — Я — да. Он — нет. Ночью все наши чувства обостряются, днем же, наоборот, ослабевают. Прямой солнечный свет причиняет Боксу боль, да и хмурыми зимними днями он слабее, чем ясными ночами. С заходом солнца и до часа тигра он становится практически неуязвимым. Он шел за нами от самого дола, но напал лишь в полночь, потому что в этот час он сильнее всего. Напади он на нас раньше, я бы его легко одолел. — Хочешь сказать, — проговорил Ренджун, — что знаешь бескуда, с которым мы повстречались у пещер осынавца? — Да. Это мой брат. — И он хочет вас убить? — Меня. Он хочет убить меня, — сказал Хёк. — Получается, ты и есть тот тип, о котором говорил Чо Бэсинчжа? — На лице Джемина заиграла дурацкая улыбка. — Леший меня побери, старик скопытится, если узнает правду. — Ему незачем об этом знать, — мягко проговорил Джено и так поглядел на Джемина, что Ренджун отшатнулся. Джемин поморщился. — Нельзя уже и помечтать. — Странные у тебя мечты, однако, — покачал головой Ренджун. — Сказал тот, кто мечтает сделать своему коту-людоеду протез глаза и отыскать яд, который убивает смерть. — По крайней мере, я не зациклен только на себе, любимом. — То есть, я думаю только о себе? — Джемин сделал шаг вперед и будто бы в одночасье вырос, заняв собой всю площадку у лестницы. — И явился на первый ваш зов и торчу в забытой богами дыре, потому что это принесет мне какую-то выгоду? Ренджун облизнул губы. Хёк тоже забеспокоился. Он понятия не имел, чего ожидать от разъяренного перелестника. — Эй, что шумите? — На галерее возник Чону. — У меня там больной и ребенок спят, а вы кричите. Не на базаре ведь. Джемин мигом сдулся и, пристыженный, опустил глаза долу. Ренджун, топоча бесшумно, удалился в мастерскую, и Джемин, помявшись для приличия, юркнул следом. Джено тоже собрался, но Хёк поймал его за руку и покачал головой. — Пускай поговорят. Сейчас не время для свар. Как Валор с Чунь Юем? — Устроил их в разрушенном храме. Народ обходит его за версту — боится песни богов, — но Джемин говорит, Юкхэй все на себя взял, так что там безопасно. — Что делать с Боксу? — Пока рядом столько пламетов, он не нападет. Он видел, на что способен Валор, да и жэрэтва ему не по зубам. И он не знает о Джемине. Летавец опасен не только тем, что принимает любой облик и молниеносно переносится из одного места в другое, но и тем, что пленяет волю. Захочет — заставит полюбить его так, что даже миг без него покажется мучительной вечностью, и человек пойдет на все, лишь бы он никогда его не оставлял. — Так вот, значит, как Чо Бэсинчжа стал хозяином Флёса… Джено кивнул. — Так, может, он очарует Боксу и заставит его отказаться от мести? — Заклятие, нас породившее, относится к первородной магии, и сильнее чар летавеца. Боксу будет исполнять желания Джемина, но не оставит мысли о мести. Кто знает, к чему это приведет? Бескуд, влекомый неуемной жаждой отмщения, ужасен сам по себе, но лишившийся рассудка бескуд… — Джено вздохнул. — Не хочу, чтобы мой брат превратился в чудовище. "Он уже", — подумал Хёк, но вслух этого не сказал. Конечно, Джено знал, что его брат такое, но верил, что его можно спасти. Хёк не в праве был лишать его этой веры. — Я пойду, — сказал Джено. — Вызвался нести караул с местными. Где появились одни пламеты, могут появиться и другие. Пока не узнаем, какие еще последствия вызвала песня богов, лучше предостеречься. Хёк запер за ним дверь, наведался в мастерскую, где застал Ренджуна и Джемина сосредоточенно молчащими каждый в своем углу, отыскал за очагом заслонку и закрыл ею окно в лавке. После купали с Чону Юкхэя и поили его снадобьем, что сварил Ренджун. Тот от волнения до мяса искусал ногти и радовался, как малыш, что получил на именины заветную игрушку, когда Юкхэя не стошнило. Джемин вызвался стоять на часах, покуда не воротится Джено; Чону должен был его сменить. Хёк уснул, сжимая рукоять скина в кулаке. На рассвете ему приснились голуби, что кружили над безымянным курганом, и полчище охотящихся лаек. А часом позже в Красные Петухи вошел отряд злоборцев. И искали они не только бескуда.