Терновая зима

Лицо Джено застыло. Несмотря на сумерки, зрачки его истончились в едва приметные щелки, отчего глаза казались отлитыми из жгучей киновари. Он обернулся к Джемину, и тот медленно кивнул. — Думаю, это не тот человек, которого можно оставить без внимания, — сказал он. — И я не отпущу тебя искать колдуна, знающегося на песнях богов, в одиночку. — Я буду с Чунь Юем, — возразил Ренджун. — Не заставляй меня повторять дважды. Ренджун поджал губы, но промолчал. — К тому же, если мы разузнаем что-то важное, я единственный, кто сможет быстро отыскать Джено с Хёком. С этим Ренджун поспорить не мог. — Ладушки. Летишь со мной. — Рад, что мы друг друга поняли. — Но вы ведь можете сделать крюк и отвезти Юкхэя к брату? Чону с Янми тоже лучше убраться отсюда как можно скорее. — Хёк с надеждой глядел на Ренджуна. Трещотки и птицы Велеса еще могли задержать злоборцев, но остановить Боксу им было не под силу. Хёк не хотел, чтобы друзья оказались рядом, когда он до него доберется. — Трое взрослых в седле не уместятся. — Ренджун покачал головой. — Отсюда до Железных Ворот день пути напрямик. Там, наверху, очень холодно и дуют сильные ветры. Взрослый пламет такое путешествие выдержит, но не ребенок и не человек. — Но мы не знаем, куда поведут нас лайки. Вдруг это опасно? Джено? — Боюсь, Ренджун прав. Вспомни наш полет. Мы летели всего пару часов и едва не окоченели. — Но Боксу… — Он их не тронет. Поверь мне. — А злоборцы? Они будут нас преследовать. Димдай Саджая не оставит нас в покое. — Мы пойдем с вами. — Чону крепко прижал к себе Янми. — По пути ведь встретятся селения и городки. Остановимся, если что, там. А потом как-нибудь своим ходом… — Мне вообще без разницы, где умирать. — Юкхэй пожал плечами. Кот налег на его грудь всем своим толстым меховым телом и осуждающе глядел в лицо. Уж ему-то было не плевать, где умрет этот большой вкусный человек. — С нами будут небесные лайки и кот-кощунник. Мы справимся, Хёк-и. Долгий сумрачный день подошел к концу, и из лесу потянулись густые, чернильно-синие тени. — Нужно выдвигаться, — сказал Джемин. Ренджун порылся в сумках и протянул Хёку пару склянок, запечатанных воском. — Вот это, — пояснил он, — снимет боль и воспаление, а эти — для Юкхэя. Раз в день вместе с едой. Пару дней в ушах может стоять шум и болеть голова. Хёк благодарно принял пузырьки и спрятал их в торбу у Юкхэя под боком. — Кот, ты за главного, — сказал Ренджун и взобрался в седло. Джемин наскоро обменялся с Чону одеждой, убедился, что на нем не осталось даже ниточки с вещей мавки и умостился позади Ренджуна. Обхватил поперек пояса и под негодующее сопение устроил подбородок у него на плече. — Ты же помнишь: я боюсь быстрых полетов. — На меня твои чары не действуют, так что оставь эти штучки для заказчиков. — Но я в самом деле бо… — Конец фразы утонул в шуме поднятого шарканем ветра. Они улетели. Хёка устроили с Юкхэем, и Джено, отдав арбалет и сумку с болтами Чону, встал в упряжь рядом с Валором. Трещотки, повизгивая и звонко, по-детски, посмеиваясь, бросились вперед. Где-то там, Хёк знал, в недрах древнего леса текла, зажатая скалистыми берегами, Каменная Сечь и возносила к хмурым небесам свои островерхие пики черная Башня епископа. Чем дальше они уходили в лес, тем темнее становилось, тем громче хрустел под полозьями саней взявшийся ледяной коркой снег. Шли медленно, ибо коварный наст то и дело ломался, и сани опасно накренялись, грозясь перевернуться. Джено с Чону в четыре руки их выравнивали и продолжали путь. Трещотки то убегали вперед, то возвращались, подгоняя их тихим скулежом. Лес полнился звуками, и сказать, преследует ли их кто, было сложно. Хёк то и дело проваливался в тяжелую, муторную дремоту, убаюканный теплом Юкхэя, но распахивал глаза, стоило в вышине вскрикнуть ночной птахе или взвыть вырвавшейся вперед лайке. Вскоре в отдалении загрохотала река, и они начали пологий спуск в долину. Трещотки угомонились и больше не рвались вперед. Спустя еще полчаса они вышли к небольшой прогалине, окруженной могучими ясенями и аршинными зарослями терновника. На колючих ветках синели несобранные птицами ягоды. Северная оконечность поляны вздымалась поросшей деревьями и увядшим папоротником кручей; меж корней огромного ясеня темнел вход в нору. Судя по размерам, нора эта принадлежала медведю. Лайки замерли у входа и тихонько завыли. Джено взял у Чону меч и двинул к ним. Валор расправил крылья и выпустил шипы. Чону с арбалетом в руках прикрывал тыл. — Он один, — сказал Юкхэй. — Там, в норе. И он не опасен. Джено опустил меч, но прятать его в ножны не стал. Зимобор спрыгнул с саней и присоединился к лайкам. Он не проявлял враждебности и не был испуган, и это, в глазах Хёка, подтверждало правоту Юкхэя. — Он идет к нам. Из норы донесся шелест, будто незримый ветерок пробежался по усыпанной листьями земле, заскрежетало, и из холма полился мягкий багряный свет. Послышались тихие шаги, и к ним вышел маленький бородатый старичок. Над глазами цвета осенней листвы косматились густые брови, а в пышную бороду вплели колосья спелой пшеницы. На старичке был расшитый листьями и цветами кафтанчик, шерстяные гачи и высокие валенки. В руках он держал масляный светильник; в свете его и могучие деревья, и лица трещоток казались еще более дивными, потусторонними. — Доброго вечера, панова, — сказал старичок. Голос у него был сухой, как прошлогодняя стерня, и трещал объятыми пламенем поленьями. — Думал, уже не дождусь вас. Распрягайте коня и проходите в дом: там всем места хватит. Звать меня Жыценем, и я не желаю вам худа. — Это правда, — сказал Юкхэй, и старичок улыбнулся ему ласково. — Мое имя Джено. — Джено убрал меч в ножны и поклонился старику. — Прежде чем воспользоваться вашим гостеприимством, хотел бы узнать, зачем мы здесь? В последнее время многие люди и дивные существа желали нам зла, потому, не в обиду будет сказано, мы не можем вот так сразу вам довериться. Мы шли за небесными лайками, потому что они спасли нас от злоборцев, но мы не ведаем, кто и почему послал их за нами. Мы обычные путники, которые пытаются выжить в столь темные для наших земель времена. Никакими особыми знаниями и умениями не обладаем. — Вот об этом и поговорим, пан бескуд, да только ж не на стылом воздухе? Я живу один и вряд ли смогу причинить вам зло. Мы, полевики, на подобное не годимся. Джено вновь поклонился и взялся распрягать Валора. Чону помог Юкхэю выбраться из саней, а Джено, справившись с упряжью, подсобил Хёку и взял на руки Янми. Кот, недоверчиво косясь на трещоток, первым двинул за старичком. В нору, как оказалось, вели неприметные, увитые для надежности корнями деревьев ступени, а вход в нее заграждала тяжелая каменная дверь округлой формы, открывающаяся посредством причудливого механизма. Потолки, укрепленные деревянными балками и толстыми корнями ясеней, были достаточно высокими, чтобы прошел конь. Валор спускаться в нору не хотел, но Жыцень сказал, что в Тёрном лесу по ночам небезопасно. — Это древний лес, часть того самого леса, что некогда рос по склонам Винных гор и простирался через Пустошь до самых озер. Здесь обитают пламеты, о существовании которых даже богам неведомо. Лучше их не искушать. Сани тоже спустили и оставили в нише у двери. Как только последняя трещотка, повизгивая радостно, вбежала в нору, Жыцень поколдовал над дверью, и та с шелестом встала на место. Жилище полевика являло собой множество подземных пещерок, соединенных ходами-норами. Своды их укрепили балками и обшили деревянными панелями, а полы — выстлали диким камнем и покрыли соломенными коврами. Несмотря на то, что ходы и большинство помещений не отапливались, внутри было по-осеннему тепло. В стенных нишах виднелись отверстия, заделанные деревянными решетками. Через них, как понял Хёк, помещения проветривались. Жилые комнаты располагались в глубине холма. Здесь нашелся большой, жарко натопленный очаг, широкие лавки вдоль стен, укрытые шерстяными коврами; у очага ютился стол из спила старого клена, окруженный пеньками-табуретами. Всюду громоздились плетеные коробы и лукошки, полные всякой всячины. На столе примостился кашник с сытной пшенной кашей, плошка со сладкими пирожками и сулея с ягодным вином. Лайки разлеглись у очага, и Зимобор, посуетившись, устроился подле них. Кот взобрался на табурет и стянул с плошки пирожок. — Кладите больного сюда. — Жыцень указал на длинную лаву, заваленную мехами, так что Юкхэя устроили со всеми удобствами. Янми забился ему под бок и мигом уснул. События прошедшего дня его измотали. Остальные, скинув верхнюю одежду, устроились у стола. Хёка мутило то ли от голода, то ли от боли, и Джено напоил его Ренджуновой настойкой. Хёк прижался к нему всем телом и опустил тяжелую голову на плечо. Тепло очага и запахи вкусной еды разморили его; веки слипались, но тупая ноющая боль не давала окунуться в сон. Джено поглаживал его бок и спрашивал, не хочет ли он прилечь, на что Хёк тихо отвечал: "Нет, хочу с тобой". Жыцень, как положено хорошему хозяину, сначала накормил-напоил гостей и лишь затем завел разговор о деле. — Вы, поди, наслышаны о чернобожниках и Терновой зиме, — сказал он, разливая по кружкам из можжевельника горячий сбитень с ягодами и пряностями. — Об этом, небось, в самом глухоманном хуторке судачат. И что Карачуна песнями богов разбудить пытаются, тоже слыхивали? — Все дружно кивнули, и он продолжил: — А о том, что песенник из Красных Петухов не один будет, знаете? — Не знаем, но догадываемся. Где один песенник, всегда найдется и второй, — сказал Джено. — У всего своя пара. Жыцень погладил пшеничную бороду. — Песенник этот под именем Воронова Глаза уже несколько лет рыщет по кронландам в поисках мальчика, способного пробудить Лэля. Ибо Лэль единственный, кто может остановить Терновую зиму и побороть Карачуна. И мы, хранители Лэля, — полевик поглядел на лаек, — тоже его искали, дабы уберечь от Воронова Глаза, да никак найти не могли, ибо ни разу за это время не прикоснулся он к своим чарам. Целители приходят в этот мир редко и отыскать их без особого человека сложно. Но время пришло, такой человек нашелся и привел к нам Целителя. Сонливость как рукой сняло. Хёк даже о болящей щеке позабыл и во все глаза уставился на Жыценя. — Воронов Глаз? Атаман лесных разбойников? Песенник? И он ищет Янми? — Разбойников, которые тебя похитили? — Джено смотрел на Хёка. — Он ищет Янми? — Чону вскочил на ноги, опрокинув кружку со сбитнем. Полевик тяжко вздохнул и принялся тряпицей собирать пролитый напиток. — Лесной разбойник — отличное прикрытие для песенника. Они вне закона, но дружинники предпочитают с ними не связываться. Шныряют всюду, и никто их не остановит. — Но откуда он прознал о Янми? — Чону рухнул обратно на пенек. На него было жалко смотреть, и Хёк, позабыв об ушибленном плече, крепко его обнял. — Из песни богов. — А как узнали вы? — спросил Джено. — От его ученика. Он сбежал из Гавани, когда проведал, что задумал учитель. Сейчас он ходит помощником при молодом дьюле и всеми правдами и неправдами пытается удержать Железные Ворота. Над черной Башней воронами вьются слухи, что поморяне ждут песенников, дабы пробудить божество, покоящееся под Лысой Го́рой. — Но… Воронов Глаз сидит на болотах, а мальчишка — в Недеях, — проговорил Хёк. — И если их путь лежит на юг, то отчего мальчонка отправился на север? — Ох, Велес помоги… — Взгляд Джено прирос к лицу Хёка. — Он ищет тебя, ибо ты единственный, кто способен отыскать Целителя. Хёк, он был в Петухах. Потому что… Чо Бэсинчжа который год пускает слух, что наследник Латни Эгена живет среди ходов. Но когда песенник явился в Петухи, узнал, что вы с амму поселились у Западной Сагры. Возможно, между песенниками есть связь. Что, если он сжег храм, дабы связаться с Вороновым Глазом? Тот ведь всего в дне пути от Западной Сагры находится. Ему ничего не стоило узнать, что ты отправился во Флёс. Поэтому песенник и двинул на север. Но… почему этого не сделал Воронов Глаз? Или же… — Джено схватился за голову. — Я должен понять, но не понимаю. — Бескуд, боги и те, кто поет их песни, не твоя забота, — пожурил его Жыцень. — Моя, коль они желают смерти моим друзьям. — Ты сильный пламет, но тебе их не остановить. Поэтому ты здесь. — Не мне судить о магических делах, — подал голос Юкхэй, — но песенник своей песни не закончил. Я помешал ему. И коль он пытался связаться со своим ближником, то не сумел. Потому, поди, и отправился на север сам. По пути свернул в Недеи, ибо там, все знают, водится всякая нечисть. Видать, хотел кого в жертву принести, силенок понабраться, да только злоборцы явились. — Но он меня видел. — Может, он не ведает, как ты выглядишь? Ты ребенком был, как в Петухах жил. Я вот батьку твоего хорошо помню — он часто к нам хаживал, брал наконечники для стрел и копий, а вот тебя — нет, хоть пару раз вы приходили вместе. И ты меня, поди, тоже запамятовал. Потому не мудрено, что он тебя не признал. Мало ли смуглявых да кудрявых омег по Недеям бегает? — Но ведь зачем-то же он за мной следил… — Мог почуять что. Он же деющий. Поди, решил, что из тебя получится отличная жертва. — Юкхэй, нельзя такое людям говорить, — сказал Чону. Щеки его налились сочным румянцем. — Думаю, о таких вещах лучше знать. — Юкхэй прав. — Хёк погладил Чону по плечу. — И что дальше? — Он перевел взор на полевика. — Вы отыскали Целителя. Каков следующий шаг? — Хотите пробудить Лэля? — спросил Джено. Полевик кивнул, а лайки дружно затявкали и зашлись веселым смехом. У Хёка от него волосы на загривке встали дыбом. — Чем дольше длится Терновая зима, чем сильнее становится Карачун, тем слабее делается Лэль. Если зима затянется, если люди вовремя не посеют хлеб, наступит голод, а за ним — мор, война и смерть. Пострадают не только наши земли, но и весь Северный вельд. Но мы еще можем их остановить. Целитель пробудит Лэля, тот отправится к Лысой Го́ре и не позволит Карачуну воплотиться. Джено нахмурился. — Никто не знает, где находится могила Карачуна, — сказал он. — Но раз чернобожники собираются у Го́ры, значит, останки его покоятся там. — Или не его, а другого божества. Курганы Триглава, Велеса и Морна так и не отыскали. Что будет, если вместо Карачуна пробудят кого-то из них? Не просто так древние не стали разглашать тайну их захоронения. О могиле Чернобога ведь тоже долгие тысячелетия ничего не было известно. А потом случилось то, что случилось. — Джено покачал головой. — Когда люди научаться не тревожить мертвое… — Но Лэль ведь не мертв? — спросил Хёк. — Он просто спит? — И потому мы сделаем то, что у нас просят. Но для начала хочу знать, как далеко от нас урочище и можно ли доставить туда Янми, не подвергая его жизнь опасности. — Урочище находится в полудне пути от Тёрного леса, и с вами пойдут лайки. Большего предложить не могу. Я — полевик, не мне спорить с богами. Увы, зелье, которым я пробуждал Лэля каждую весну, не смогло побороть Карачунские чары. Терновая зима выпивает силы из таких, как я. Мавка вон тоже слабеет, ведь так, голубчик? — Жыцень с отеческим участием поглядел на Чону. Тот опустил голову. — Нужно торопиться. Чем дольше мы ждем, тем слабее становимся. Скоро даже вам, бескудам, придется несладко. Хёк посмотрел на Джено. Уж кому-кому, а ему сладко никогда не было. — Сегодня ночью можете спать спокойно. Схоронку мою охраняют чары Лэля, и покуда вы здесь, врагу вас не сыскать. Хёк забыл уже, когда спал, не тревожась о своей жизни, и потому, даже смыв с себя дорожную грязь в крохотной баньке, что сыскалась сразу за очагом, не смог уснуть. Джено тоже не спал. Сидел на лавке, жуя "жемчужину", и глядел на угасающие угольки очага. Хёк осторожно, чтобы не разбудить Чону, перебрался к нему и осмотрел рану на руке. Она затягивалась медленнее обычных ран, и Хёк не знал, то ли дело в крови бескуда, то ли в том, что Джено постоянно ее тревожит. — Ты бы поспал, — сказал Джено. Во взгляде его читалось беспокойство. — Завтра предстоит трудный день. Урочище — опасное место само по себе, а уж когда оно служит пристанищем богу — и подавно. — Не могу уснуть. Нужно о многом подумать. — Еще будет время. — А если нет? Боксу… — Не думай об этом. Пока я жив, он не причинит тебе вреда. — Ты сам сказал: урочище — опасное место. А если что случится? — Только не с тобой. — Отчего ты так в это веришь? — Оттого, что Велес хранит тебя. — Джено погладил его висок и скулу, тронул глаза, заставив их прикрыть. — Я многого об этом мире не знаю, многого не понимаю, но уверен: что бы ни случилось завтра, ты будешь жить. Вы все будете жить. Я обещаю. — Джено… — Просто поверь мне, хорошо? Хёк кивнул и прижался ко рту Джено своими болезненно припухшими губами. — Поцелуй меня хотя бы разочек, — попросил он, чувствуя, как сбивается дыхание Джено. — Тебе больно. — Я омега. Нам всегда больно. Джено зажмурился и осторожно обхватил губу Хёка своими твердыми, шершавыми губами. Хёк ответил. Джено целовал медленно и нежно, и поцелуй его напоминал дыхание северных морей: холодное и соленое. Хёку плакать хотелось, так это было прекрасно. Каждое движение их губ, каждый вдох, что они делили на двоих — все это наполняло его необъяснимым, неизведанным доселе счастьем, и он боялся его потерять. Тело сделалось невесомым, и все вокруг будто исчезло, обратилось прахом и рассеялось по ветру. Джено отпрянул первым, мягко склонил его голову к своему плечу и тронул поцелуем лоб. — Я бы все отдал, — прошептал он, — чтобы стать человеком. Чтобы просто быть рядом с тобой. — Тебе не нужно никем становиться. Ты можешь… — Нет, солнечный, не могу. — Джено щекой прижался к его макушке. — Что бы ты обо мне ни думал, как бы ни относился, а я был и останусь монстром, чудовищем из древних легенд. И я всегда буду опасен для тебя, для всех вокруг. Мне не место среди людей. — Джено, мы уже говорили об этом. — Пожалуйста, просто… представь, что всю оставшуюся жизнь ты будешь засыпать и просыпаться с мыслью, что сегодняшний день может оказаться тем самым днем, когда я сломаюсь. Каждый миг я думаю, что сорвусь и причиню тебе вред. Мне страшно. Я не хочу делать людям больно. Хёк крепче прижался к Джено, спрятал лицо в изгибе его шеи. Тронул твердую, соленую кожу губами. Поцеловал. Еще и еще, покуда губы совсем не онемели, и боль не напомнила о себе ядовитым жаром. Хёк родился и вырос в окружении любящих людей, и от рождения ему была дарована привилегия дарить и принимать любовь, но он сознательно бежал от этого чувства. А рядом был человек, любви не знавший, но готовый отдать все то немногое, что у него есть, лишь бы просто любить. Никогда еще Хёк не ненавидел себя и мир вокруг так, как в этот миг. Это было слишком жестоко и несправедливо. Он не знал никого, кто бы заслуживал любви больше, чем Джено, и понимал: все, что его ждет впереди — одиночество и забвение. — Слышишь, хороший мой, — прошептал Хёк, — что бы ни случилось… знай: я никогда тебя не забуду. Никогда. Джено в ответ поцеловал его нежно в висок. Спасть легли вместе, но проснулся Хёк, когда все уже были на ногах. Жыцень накормил их вкусным обедом и собрал снеди в дорогу. Юкхэй после утреннего лекарства снова жаловался на глаза, и полевик сделал ему травяную примочку, чтобы снять жжение. — Скоро пройдет, — говорил Чону, сидя подле Юкхэя и поглаживая его ласково по голове. — Хочешь еще пирожка? — Он сам практически не ел и свою долю сладких вергунов с грушевым повидлом разделил между Янми, Юкхэем и Зимобором. Кот тоже набивался, но после двенадцатого пирожка и кольца колбасы делиться с ним перестали. Джено оглядел рану Хёка, убедился, что заражения нет, и дал ему снадобья Ренджуна и отвар из корня лопуха и подсолнуха с настойкой болиголова, что сообразил Жыцень. День только занялся, когда они запрягли Валора в сани. Уже у порога Жыцень вручил Джено две плотно запечатанные воском склянки темного, как патока, стекла. Хёк помогал Чону с Янми и Юкхэем, потому не слышал, что полевик ему сказал. Это явно было нечто важное, ибо Джено внимал его словам, нахмурившись, потом кивнул и спрятал склянки в чехол своего ножа, а тот сунул за пояс. Когда они миновали прогалину и ступили в лес, к троим лайкам присоединилось еще шестеро трещоток. Они поприветствовали друг друга коротким, зловещим смехом и взяли отряд в кольцо. Валору присутствие такого количества дивных существ было не по душе. Он стриг ушами и недовольно подергивал крыльями, но Джено подбадривал его ласковым словом, и он нехотя двигал дальше. К полуднице они вышли к Южному шляху. Тёрный лес остался за спиной, а впереди простиралась бескрайняя холмистая равнина, укрытая, словно жених — подвенечным покровом, снежной дымкой. Далеко-далеко, у самого края небосклона, синели горы, а по правую руку шумела, перекатываясь по дну ущелья, могучая Каменная Сечь. Река не замерзала даже зимой, и по ней ходили тяжелые купеческие ладьи под синими парусами и рыбацкие долбленки. Лайки не давали сделать привал, да и желания особого ни у кого не было. Равнина со всех сторон продувалась ледяными ветрами, и даже взошедшее после полудня солнце не принесло облегчения. Отраженный от снежного наста свет слепил, и Хёк едва поспевал утирать с ресниц слезы, пока те не обращались льдом. Щеки горели огнем, и он поглубже натягивал на голову гуглю, но жесткая ткань бередила свежую рану, и он сдавался. Скоро Хёк стал узнавать места, и когда они вышли на распутье, отмеченное пограничными столбами, окончательно убедился в своей догадке. По спине его потекли жирные мурашки. Он вскинул голову и, прикрыв слезящиеся глаза ладонью, поглядел на крестовину ближайшего столба. На нем, как он помнил с детства, покоился сосуд с костями мертвеца. Три точно таких же сосуда украшали вершины оставшихся столбов. На одном из них сидел черный голубь. Завидев Хёка, он снялся с насеста и опустился ему на плечо. — Место последней битвы древних людей, — сказал Джено. — По легенде, в сосудах этих покоится прах могущественнейших из владык Северного вельда — вождей вагров, милингов, валахов и северян. — Взгляд его остановился на столбе, где прежде сидел голубок. — Давно уже не осталось тех, кто помнил бы о событиях тех лет. Там, в долине, между двух путей, разразилась самая кровавая битва в истории этого мира. Земля насквозь пропиталась кровью и сделалась соленой и твердой, как сталь. Долгие годы она была пустынной и непригодной для жизни, а затем за две зимы поднялся лес железных деревьев. Место это обрело дурную славу. — Урочище, — сказал Чону. Голубок согласно заворковал. Они миновали перепутье и спустились в долину, когда на бирюзовом небе замерцали первые звезды. Хёк поглядывал на них украдкой и думал о Ренджуне с Джемином. Ему хотелось верить, что с ними все в порядке. Лес вырос из снежной пустоты в одно мгновение. Исполинские деревья тянули свои мшистые ветви не к потускневшему небу, а к раскинувшимся по обе стороны от урочища холмам. Меж узловатых корней проглядывалась сырая, жирная земля. То здесь, то там ее укрывали бурые мхи и высокие — в половину человеческого роста — черные папоротники. Лайки больше не неслись вперед, сломя голову, а под ногами не хрустел лежалый снег. Его сменил ковер сухой листвы, сквозь которую пробивались первые весенние ростки. Слабые и нежные, они с трудом удерживали натиск напиравших холодов. Чону, замешкавшись на мгновение, догнал сани с бледно-желтым цветком морозника в руках. — Кто-то его сломал, — сказал он и погладил нежные лепестки. — Сынок, гляди, что у амму есть, — и вложил цветочек в ладошку Янми. Малыш понюхал его и наморщил нос, а потом поднес цветок к лицу Юкхэя, видать, чтобы не одному страдать. — Он так защищается, — сказал Юкхэй. — Когда ты — единственное растение, что цветет посреди зимы, нужно приложить немалые усилия, чтобы всякий желающий не оборвал твои цветы. У шиповника есть колючки, а маки такие хрупкие, что стоит их коснуться, и лепестки сразу облетают; ландыши ядовитые, василек ничем не пахнет, а у морозника дурной аромат. Чем красивее цветочек, тем сложнее ему приходится. Чону на миг прикрыл глаза и, вздохнув тяжко, пошел догонять Джено. Несложно было догадаться, о чем он печалится. В мире, где правят альфы, красивым омегам приходится туго. Солнце село, но от деревьев и земли исходило мягкое, бронзовое сияние, и Хёк, приглядевшись, понял, что это светятся крохотные, не больше горчичного зернышка, коробочки с моховыми спорами. Медно-красные ворсинки, на которых они покоились, тоже приглушенно мерцали. — Мы уже близко, — сказал Джено. — В воздухе пахнет сильной первородной магией. — И смертью. — Чону потер виски. Щеки его побледнели, на лбу выступил пот. Валор тоже беспокоился. Даже кот, и тот притих на руках Юкхэя. Юкхэй тер глаза и часто-часто моргал. — Ничего не вижу, — растерянно проговорил он. — Они пропали. Нити Пути. — В урочище Лэля лишь его чары и чары родственной ему природы имеют силу. — Джено тронул острие своего ножа кончиком пальца, и на нем тут же проступила капелька густой бузинной крови. — У нас здесь нет власти. Они двинули дальше. Оттого, что в урочище снега не было, Валору приходилось тащить сани по земле, но полозья не издали ни единого звука. Даже голоса их звучали приглушенно, будто доносились из-под земли. Хёку было не по себе, и он держался подле Джено. Чону побледнел еще сильнее, но меча из рук не выпускал. — Я будто в лавке златаря погожим летним днем очутился, — сказал Юкхэй. — Вы тоже их видите? — Кого? — Блики радужные. Они здесь повсюду. Весь воздух ими полнится. — Нет, Юкхэй, мы не видим. Это первородные чары. Таким, как мы, видеть их не дано, — сказал Джено. — Янми облепили с ног до головы. Совсем как адамант блестит. На такую красоту всю жизнь глядеть можно — не налюбуешься. Хёк изумленно покачал головой. В то время как он трясся от страха, Юкхэй, слепой и беспомощный, ничуть не боялся и находил во всем происходящем нечто прекрасное. Лайки одна за другой начали покидать строй, покуда не остались они снова втроем. Они мерной рысцой трусили впереди, и Валор прикладывал немало сил, чтобы за ними поспевать. Урочище всегда помнилось Хёку местом невзрачным и небольшим. Две дюжины деревьев посреди лысых холмов. Но они все шли и шли, а лес не кончался. Казалось, они снова угодили на зачарованные болота, или же трещотки водили их кругами. Хёк бы нисколько этому не удивился. Кто знает, как действуют защитные чары божества? Небо над головой совсем погасло, и все больше звезд загоралось в его вышине. Они вышли на звериную тропку и вскоре оказались у небольшого озера, густо укрытого ряской и листьями кувшинок. В центре его, на крохотном островке, росла огромная верба. Ветви ее полоскались в воде; на них уже распустились пушистые серебристые почки. Трещотки выстроились у воды. На противоположном берегу Хёк увидал и их товарок. Они обступили озеро и с тоской глядели на остров посреди него. — Он там? — спросил Чону. — Да. — Джено кивнул. — Юкхэй, что ты видишь? — Дерево, все унизанное самоцветами, а внутри — будто сердце бьется. И от него такое тепло идет… Чуете? На сей раз все ответили утвердительно. И земля, и воздух вокруг, и каждый камушек и травинка излучали мягкое, живительное тепло, как солнце в середине березозола. Джено попробовал воду и покачал головой. — Не сказал бы, что она пригодна для купания, но коль выбора нет… Валор ткнулся носом ему в плечо и расправил крылья. Заржал негромко, как бы говоря: "Дружище, а для чего вам я?". Лайки засуетились у его ног, виляя радостно хвостами и посмеиваясь уголками своих тонких, белозубых ртов. Им идея Валора явно пришлась по душе. — Всем туда идти не нужно, — сказал Джено и поглядел на Чону. — Доверишь мне Янми? Пока мы с Валором рядом, ему ничего не грозит. — Знаю. — Янми он точно не причинит вреда, но вам стоит отойти от озера. Мы не знаем, как поведет себя урочище, когда Лэль пробудится. Он бог не жестокий, но лучше поберечься. Джено взобрался на Валора, и Чону подал ему Янми. — Сыночек, делай, как скажет Джено, хорошо? Амму будет ждать тебя здесь. Янми протянул к нему руку, и Чону прижался к пухлой ладошке губами. — Все будет хорошо, ласковый мой. Янми погладил его по волосам, и Джено, присвистнув, повел Валора к воде. Конь сделал три шага, оттолкнулся ногами от мягкой земли и взлетел. Чону с Хёком проводили их взглядом, помогли Юкхэю выбраться из саней и отвели его к деревьям. Зимобор остался у озера с трещотками, и сколько бы Хёк ни подзывал его к себе, идти к нему отказывался. Кот расхаживал у зарослей папоротника и раздраженно дергал хвостом. Валор покружил над вербой и скрылся из виду. Какое-то время было тихо, а затем Юкхэй, беспечно изучавший золотистые травинки, внезапно напрягся. — Здесь кто-то есть, — сказал он вполголоса. — Рыщет меж деревьев. — Злоборцы? Юкхэй покачал головой. — Нет, он… огоньки от него убегают. Он словно сгусток мрака. Если бы только я видел его Путь… — Боксу. Но он ведь не может нас найти? Это место зачарованное, правда? Без проводника к озеру не выйти? — Наверное. Не знаю. — Чону облизнул губы. — Юкхэй, он далеко? — Не-а. Тут рядом, иначе бы я его не увидел. Хёк поглядел на остров, но там, казалось, ничего не происходило. Лайки разлеглись у воды и не спускали глаз с величавого древа. Зимобор охотился за ночным мотыльком и тоже ничего дурного не чуял. — Будем надеяться, что он пройдет стороной. Выбора у них не осталось. Кот пометил куст и подошел к Юкхэю. На морде читалось откровенное недовольство. — Мне тоже здесь не нравится, приятель, — сказал Чону, — но нужно потерпеть. Баюн разлегся среди мхов и гадючьего лука и взялся мурлыкать сказку. Хёк пригрозил ему кулаком, но кот и ухом не повел. Тогда все заткнули уши пальцами и с тревогой поглядели на озеро. Вербные почки источали жемчужное сияние, и то, отражаясь в тихой воде, усиливалось двукратно. Казалось, над озером плавает огромный лунный диск, свет которого заливал поляну от края до края. В свете этом и деревья, и травы, и все люди и звери казались гротескными, высеченными из белого камня фигурами. Хёк поежился, хоть с каждым проведенным у озера мгновением воздух становился лишь теплее. Обветренная до трещин и ранок кожа его лица пылала, а сердце пропускало удары. Хёк потеснее прижался к Чону и позвал Зимобора. Ему не нравилось, что щенок ведет себя так беспечно. Особенно, когда поблизости бродит бескуд. Джено, конечно, говорил, что Боксу не причинит вреда их друзьям, но Хёк не был в этом уверен. Он знал, что и Зимобор, и Чону, в случае чего, не будут стоять в стороне и смотреть, как из него выпивают жизнь, а Боксу не позволит ему мешать. Он уже дважды упустил свою добычу и на третий раз вряд ли оплошает. В безветрии ясной ночи шелест скользящих по воде веток показался оглушающим. Верба качнулась, и свет ее сделался ярче. Казалось, дерево объяло белое пламя. Хёк прикрыл глаза рукой и сквозь слезы глядел, как оно оживает. Как поднимаются, разбрызгивая воду, его ветви, как трещит, расправляясь, кора, как глухо гудят глубоко сидящие в жирной, плодородной земле корни. По озеру, серебрясь и посверкивая радужными бликами, побежали волны. Вода выплеснулась на берег, и трещотки, вскочив на лапы, начали с упоенными воплями носиться друг за другом. Кувшинки выпустили тонкие молодые побеги и распустились бледно-золотыми и нежно-розовыми цветами. Над поляной пронесся ласковый ветерок, в котором чувствовалось сладкое дыхание весны. — Получилось, — сказал Чону и притянул Хёка к себе. Тот улыбнулся, не веря, что это в самом деле происходит, и увидел его. Он стоял у края поляны, мрачный, как сыч, и по-волчьи тянул носом воздух. Он был так близко, что Хёк видел его лицо в густой тени капюшона. Боксу совсем не походил на Джено: широкие скулы, приплюснутый нос и тонкогубый, рассеченный кривым шрамом рот роднили его с милингами, и от бастарнов в нем были разве что рост и поджарое, крепкое телосложение. Боксу на них не глядел, и Хёк понял, что он их не видит. Возможно, на него действовали чары хранителей, а может, он был околдован пробуждением божества и не смел осквернить сей миг кровопролитием. Зимобор, оставив лаек, бросился к Хёку. Он-то бескуда точно увидел и оскалил черную пасть, но Хёк ловко подхватил его на руки и спрятал под гуглю. Щенок вырывался, но он держал крепко и, опустив голову, шептал: "Помолчи, маленький, не надо". Зимобор скулил и драл коготками грудь, но Хёк не пускал, и он сдался. Верба вытянулась к темному небу и замерла. Из снежного ее ствола вырвался столб ослепительного белого света. Мир дрогнул, и звезды посыпались в неспокойную черную воду. Кувшинки ловили их чашами своих нежных лепестков, и они обращались светлячками. Те разлетались по поляне и скрывались среди поднявшихся молодых трав и цветущих кустарников. Несколько светлячков облюбовало волосы Чону, и они вспыхнули небесным золотом. — Как… волшебно, — завороженно проговорил Юкхэй, не сводя с него глаз. — Ты похож на лучик солнца. — Ты видишь? — Чону поймал его взгляд, и Юкхэй смущенно улыбнулся. Хёк тронул свою щеку. Рана зажила, и кожу стягивал грубый, толстый рубец. Плечо больше не болело. Свет медленно угасал, и на небе снова зажигались звезды. Верба вздохнула и опустила укрытые молодой листвой ветви к воде. В воздух поднялась крылатая черная тень и понеслась к ним. Боксу двинул навстречу, но вдруг замер и озадаченно поглядел на север. Нахмурился и, вынув из ножен кинжал с костяной рукоятью, неслышным шагом прирожденного охотника двинул прочь от озера. Валор пролетел над его головой и опустился подле собравшихся у саней лаек. Чону бросился к нему и за миг уже осыпал лицо сынишки поцелуями. Джено, спешившись, помог спуститься с коня и красивому бледному юноше с глазами цвета весны и светлыми, русалочьими волосами. На юноше был легкий льняной наряд; босые его стопы, казалось, никогда не ступали по земле. Юноша едва держался на ногах, так что Джено подхватил его на руки и донес до саней. — У нас маленькая проблема, — сказал он, укутав божество в медвежью шкуру. — Терновая зима истощила силы Лэля, и теперь мы идем на юг, к Железным Воротам, дабы пробудить бога войны.