Терновая зима

Вестовой явился на закате. Небо на западе прояснилось, и заснеженные пики гор полыхали всеми оттенками пурпурного и алого. Джено решил идти с Юнцинем и Лэлем. Хёк настоял, чтобы он взял с собой Зимобора. — Он скорее почует неладное, чем вы, — сказал он, беря на руки щенка. Ренджун запряг Чунь Юя. Решили, что он спустится с гор и затаится в ближайшем от стоянки подлеске, как только сумерки сгустятся достаточно, чтобы не увидать в звездном небе огромного летучего змея. Лэль брал с собой троих лаек. Остальные должны были и дальше охранять крепость. И Ренджун, и Юнцинь не верили, что Шимон Чжанчизи пленил песенника, но слова Ньери о том, что Воронов Глаз движется на юг в компании песьеглавцев, не давали им покоя. Одичалые отличались неслыханной жестокостью и могли причинить немало хлопот. — Коль не воротимся к часу мыши, значит, что-то пошло не так, — сказал Юнцинь молодому командиру джагуна. — Действуй по плану "Ястреб". Крепость удержать любой ценой. Сычен, командир джагуна, высокий гибкий омега с красивыми, как у жар-птицы, глазами проводил Юнциня долгим, печальным взором и принялся раздавать приказы нукерам. Хёка пустили на крепостную стену, и он наблюдал, как сумерки медленно поглощают маленький отряд. Джено взял с собой Валора, что радовало, но Хёк никак не мог совладать с собравшимся под солнышком мерзким, липким холодком. Он пробыл на стене, покуда в крепости не стали зажигать сторожевые огни, а затем вернулся в гэр, к Чону, который взялся купать Янми и стирать те немногие вещи, что у них были. Хёк тоже вымылся и приготовил вечерю. Джемин с Юкхэем еще не вернулись от стриги, но за них он не беспокоился. — Что станешь делать, как все кончится? — спросил Хёк, когда Чону развесил над очагом детскую одежонку и подсел к столу. — Наверное, поступлю, как ты говорил. — Чону пожал угловатыми плечами. — Наведаюсь в Лунки, поговорю с амму. Решу вопрос с Димдаем. Потом отправлюсь в Сафир. Но, сдается мне, мы еще долго будем расхлебывать последствия этого столкновения. Даже если избежим сражения и повернем чернобожников назад, — как прежде уже ничего не будет. Княжество разваливается на части. Великий князь ненадолго останется у власти. Вагры и степняки не простят ему бездействия, западные и северные кронланды присоединятся к ним. Думаю, нас ждет смена власти, и если при этом Башня перейдет в руки другого епископа… Не знаю, есть ли толк ворошить прошлое и учинять расправу над тем, кто лишился всего? Все знают, что за действиями князя стоит епископ, так что его голова полетит первой. Возможно, он избежит казни, но в княжестве ему жизни не будет. А у меня сын. Я должен думать о его будущем прежде всего. Если отец лишится титула, я не стану его преследовать. Ибо это само по себе великое наказание для такого человека. А что станешь делать ты? — Вернусь за амму и дедушкой, пойду к куренному и потребую, чтобы нам отдали близнецов. Отчим сильно выпивает и не занимается сыновьями. Однажды он или не воротится домой, или сделает что-то плохое, а я не могу этого допустить. Если все получится, перевезу их в Лунки, поближе к Молану и ребятишкам. Мне приглянулось это место. Думаю, я бы смог там жить. — Я тоже люблю Недеи. Нет в этом мире ничего прекрасней, чем горы по весне. — Чону мечтательно вздохнул. — Хотелось бы мне построить хатку неподалеку от селения, чтобы и амму навещать почаще, и людей видеть пореже. Не могу я жить в слободе, не мое это, но и Янми не хочется с дедушкой разлучать. Он к нему очень привязался. А потом… не знаю, может, отыщется хороший человек, чтобы приглядел за нами. Ну, ты знаешь… Кто-то добрый и заботливый, кто бы не стал… ни к чему меня принуждать. — Как Юкхэй? Чону пошел яркими пунцовыми пятнами. — Ну почему сразу Юкхэй? Он, конечно, славный, но… Он слишком славный, понимаешь? Зачем ему дивный омега, да еще и с ребенком на руках? Он же совсем молоденький. Отправится к брату в Бучеджи, найдет себе хорошего омегу, не порченного… — Ты не порченный. То, что с тобой сотворил Димдай, не делает тебя хуже других омег. — Но я не человек даже… Хёк застонал. Еще один пламет, считающий себя недостойным людей, сыскался на его голову. — Не смей даже думать, что ты в чем-то хуже человеческого омеги, слышишь? Ты — Чону. А Чону достаточно хорош, чтобы приглянуться Юкхэю. Он-то на тебя, как на дивного, не смотрит. Вот и ты прекращай. — А если он решит, что я его приворожил? За нами, мавками, дурная слава ходит… — А ты его приворожил? — Нет! Я бы никогда так не поступил. — Ну вот и все. — Но он-то об этом не знает. — А ты скажи. — Что, так просто? Хёк кивнул. — А что тебе терять? — А вдруг испугается? Янми к нему так привязался. Не хочу, чтобы он из-за меня единственного друга лишился. — Юкхэй? Испугается? Он на песенника с голыми руками пошел и детишек из горящего храма вывел. Уж вряд ли его испугает любовное признание. Чону покраснел еще гуще и схватился за ложку. — Сыночек, давай покушаем? Янми, разрумяненный после баньки, тут же оставил кота, которого пытался искупать в мыльной, оставшейся после стирки воде, забрался Чону на руки и принялся с аппетитом есть густую рыбную юшку. Хёк покачал головой. Чону напоминал его самого, да только у него в самом деле были основания любви страшиться. То, что сотворил с ним муж, ничто не могло оправдать. Сколько бы Димдай Саджая ни прикрывался любовью, он оставался чудовищем, что держало в неволе и насиловало беззащитного омегу. Но Юкхэй был другим. Не мог он пойти на подлость и обидеть того, кто ему доверился. Об этом говорили все его поступки, а им Хёк доверял больше любых слов. Сменился караул и подоили овец. Нукеры, что должны были идти в дозор в час волка, отвечеряв, разошлись по гэрам, а Юкхэй с Дайном все не возвращались. Хёк, чтобы не тревожить Чону, который учил Янми считать на ракушках, вышел прогуляться. Небо снова затянуло. С низких, тяжелых облаков хлопьями валил мокрый снег, студящий щеки и подбородок, но Хёк все равно сделал три круга по внутреннему двору и поднялся на вал. Дозорный ответил, что все тихо. Лайки тоже вели себя спокойно. Хёк изредка видел их серые, размытые кичей фигуры, снующие вдоль крепостной стены. Над рекой поднялся туман, чего не было уже несколько месяцев. Сделалось непривычно тепло, даже парко, и Хёк расстегнул на груди кафтан. Дозорный утер со лба пот. — Дивно все это, — признался он. К ним, легко взбежав по круто срубленной лестнице, поднялся командир джагуна. — Тебя ноён ищет, — сказал он, поравнявшись с Хёком. — Хат тебя побери, что за погодка? Духота, как в начале травня. А это еще что такое? Сычен выдернул из-за пояса складную подзорную трубу и метнулся к бойнице. Хёк с дозорным пристроились у соседней. Снег валил стеной, и тьма стояла столь густая, что даже пламет бы ничего не углядел, но внизу, у реки, что-то происходило. Вспыхнула и тут же погасла пронзительно-синяя зарница, в отдалении загрохотал гром. Миг все было тихо, а потом тьму пронзил всполох бледного зеленоватого света. Казалось, в одном месте собрались сотни тысяч светлячков, и кто-то то набрасывал на них непроницаемое черное покрывало, то сдергивал его. Свет пульсировал равными промежутками, будто у реки появилось огромное зеленое сердце. — Труби тревогу! — скомандовал Сычен. — Ты. — Он обернулся к Хёку. — Бегом к дьюле. В долине деющий. В долине, хат нас всех побери, деющий, и он поет песнь богов. Хёк, не чуя под собой ног, бросился вниз по лестнице, а затем, не разбирая пути, — в главную пещеру. За спиной загудел боевой рог. Гортанный его рев эхом прокатился по речной долине. Когда Хёк влетел в пещеру, навстречу ему уже бежали нукеры. — Песенник, там песенник, — кричал Хёк, прорываясь сквозь их толпу. Кто-то его услышал и передал другим. В пещере поднялся тревожный гул. Загремели щиты, зазвенела сталь. Дайн уже ждал его у гэра. Юкхэй и перепуганный до смерти Чону замерли в дверях. Янми прижимал к себе кота. — Ты, — отрывисто сказал Дайн. — Юкхэй говорит, ты притягиваешь к себе все дивное. Это так? — Не знаю. Но Ренджун и Джено считают, что да. — Значит, ты естественный магнит для первородных сил. Ты мне нужен. Это тело не способно деять, так что мне понадобится мощный источник чар. Ты — единственная альтернатива. Не тащить же за собой курган? — Что там происходит? Неужели ганоларцы в самом деле изловили Бёнсина? — Не Бёнсина. — Воронов Глаз? — И он, похоже, решил самолично расправиться с Лэлем. Благо, с ним шаркань и бескуд. Они продержатся, пока подоспеет подмога. Этот малец не знает, с кем связался. Эй, ты. — Дайн поймал пробегающего мимо новобранца за шкирку. — Приведи ко мне командира. Сейчас же. Мальчишка кивнул и умчался с такой прытью, что из-под подкованных каблуков полетели искры. — Юкхэй, вы с командиром и десятком нукеров заберете стригу и отправитесь в долину тайным ходом через курган. По пути прихватите моих стражей. Чтобы пробудить их, нужно разбить кристаллы. Я оставлю тебе метку, они пойдут за тобой. Джемин будет ждать вас в обозначенном месте. Все понял? Юкхэй кивнул. Чону побледнел и схватил Юкхэя за руку. — Но ты же не воин, — сказал он. — Сегодня мы все — воины, — отрезал Дайн. — Вы с кощунником сидите здесь и стережете мальчика. Если с Целителем что-то случится… В общем, лучше сделать так, чтобы с ним ничего не случилось. Иначе многие эту ночь не переживут. — А где Джемин? — Хёк только сейчас понял, что он не вернулся с Юкхэем и Дайном. — Отправился за песенником. Гулять так гулять. — Вы отыскали Бёнсина? — Он особо и не таился. Прет, как бык во время случки, чует, видать, что дружок его собрался сам разделаться с епископом, а оно ему не надо. Так что, считай, один песенник сейчас на нашей стороне. В теории. А Джемин с Юкхэем сделают так, чтобы и на практике. Сычен. — Дайн обратился к подошедшему к ним командиру. — Передай командование кому-то из десятников. Ты нужен мне для тайной вылазки. Он отвел Сычена в сторону и принялся торопливо объяснять свой план. Чону во все глаза глядел на Юкхэя. — Это ведь не опасно? С вами все будет в порядке? — спросил он вконец севшим голосом. Юкхэй пожал плечами. — Да что с нами случится? Мы пойдем тайной тропой, о которой никто не ведает, с нами будут навои и перелестник. Песенник, конечно, не обрадуется, меня увидав, да вряд ли сейчас ему есть до меня дело. Он затеял всю эту кутерьму, чтобы отомстить папаше, а тут такой удобный случай подвернулся. Епископ вылез из своей Башни, так еще и без прославленного Шимона Чжанчизи под боком. Он костьми ляжет, но не даст Воронову Глазу разделаться с епископом прежде него. А мы готовы всячески ему сопутствовать. — План Дайна — стравить двух песенников? — Что-то вроде того. Лэль ведь не зря говорил, что Дайн не любитель бессмысленных кровопролитий. Если удастся уничтожить противников малой кровью, то почему нет? — И это — кровь моего отца? Юкхэй вдохнул и сжал плечо Чону. — Или он, или тысячи безвинных жертв. Чону кивнул и отвел взгляд. Как бы он ни относился к отцу, а смерти ему он явно не желал. Сычен жестом подозвал к себе Юкхэя, и тот, обняв на прощание Янми, поспешил за ним вглубь пещеры, но все оборачивался и с вымученной улыбкой глядел на Чону с малышом. Дайн, особо не церемонничая, затолкал Хёка в гэр и, вынув из сундука кожаные доспехи, заставил его переодеться. — Мертвый источник силы мне ни к чему, — пояснил он, помогая Хёку потуже затянуть ремни. Хёк молча боролся с тошнотой. Костюм, в который его нарядил Дайн, был в точности таким, как во сне. Не хватало лишь золотой серьги в ухе и стремительно остывающей крови на лице и руках. Да и нож Джено забрал с собой, а скином много врагов не убьешь. — Отлично. А теперь постарайся не умереть прежде, чем доберемся до лагеря. Хёк скомкано, на ходу, простился с Чону, поцеловал Янми и бегом бросился на внутренний двор. Там их уже ждали лошади. Дайн легко вскочил в седло, а вот Хёку понадобилась помощь одного из нукеров. — Ты только держись покрепче, — сказал тот. — Пламя знает путь, так что править тебе не придется. Держи. — Воин вложил в ладонь Хёка короткий палаш в кожаных ножнах, и Хёк кое-как приделал их к поясу. Отворились ворота, и Дайн повел свой отряд из крепости. Трещотки уже ждали их и без единой команды бросились вниз по усыпанной мокрым снегом тропе. Лошади двинули следом легкой рысцой. Туман стоял густой, как сметана, и Хёку казалось, они плывут через застывшее ледяное море. Конские копыта обмотали ветошью, дабы заглушить шаги, так что он лишился не только зрения, но и слуха. Остались лишь запахи: едва уловимый аромат сырой земли, голого камня и лошадиного пота. Запах дубленой кожи и железа. Снег все шел; ветра не было. Тишина давила на уши. Они миновали половину спуска, когда воздух над головой Хёка всколыхнулся, и на плечо ему опустилась незримая тяжесть. Хёк чудом не закричал и с такой силой натянул повод, что лошадь встала на дыбы. Щеки коснулись холодные, гладкие перья; голубок нежно клюнул Хёка за ухо. — Что там у вас? — прошептал идущий позади нукер. — Все в порядке, — ответил Хёк и сжал бока лошади пятками. Пламя затрусил вниз по склону. Спустя четверть часа вернулся посланный вперед разведчик и доложил, что неподалеку от моста видно какое-то движение. Дайн скомандовал держать сабли наготове. Стрелять из луков по такому туману не представлялось возможным, так что придется подойти на расстояние удара. Хёк на мечах никогда не сражался, да и такое тяжелое оружие, как боевой палаш, в руках не держал, но ослушаться приказа не посмел. Они уже были у подножия горы, когда очередной отряд лазутчиков сообщил, что у моста стоят их люди. Дайн жестом приказал ускорить шаг, и за минуту они вошли в наскоро разбитый меж старых деревьев лагерь. Огонь не зажигали, обходясь лишь слабыми масляными фонарями. Всюду слышались стоны и хрипы раненых; тревожно ржали кони, пахло паленой шерстью и кровью. Первым, что Хёк увидел, был огромный змей, свернувшийся кольцами у векового дуба. Вокруг него суетилась крохотная фигурка в зеленом сюртуке. Снег у дерева заливала густая, иссиня-черная кровь. Хёк спешился и, не обращая внимания на приказ Дайна держаться вместе, бросился к Ренджуну. Тот носился меж разбросанных по измятой траве сумок и, утирая мокрое от слез лицо рукавом, смешивал в медной плошке какие-то порошки. Хёк остановился, как вкопанный, в паре шагов от Чунь Юя и зажал рот ладонью. Пятой головы больше не было. На месте изящной, бирюзовой с золотом шеи чернел уродливый обрубок. Кровь уже не хлестала, а сочилась густо и черно, но даже Хёку было понятно, насколько все плохо. — Ренджун-а… — прошептал он, и Ренджун, вздрогнув, обернулся и поглядел на него страшными, полными боли и отчаяния глазами. — Убей его, слышишь? Найди и убей эту тварь. — Голос его звучал глухо, как из глубины древнего кургана. Плошка в руках дрогнула, и он, едва не выронив ее, опустился на корточки и беззвучно зарыдал. Хёк рухнул перед ним на колени и притянул маленькое, содрогающееся тельце к себе. Ренджун вцепился в него с животным отчаянием и завыл. Рядом тихонько заскулило, и из тумана, припадая на перебитую лапу, вышел Зимобор. Шкура местами слезла, кожа покраснела и вздулась пузырями. Он подошел к Хёку, ткнулся сухим, горячим носом в его ладонь. Хёк дрожащими пальцами провел по мягкому загривку и уронил руку. — Это все? — спросил он тихо, когда Ренджун немного успокоился. — Все, кто уцелел? Ренджун кивнул. — Я, Юнцинь, шестеро нукеров. Все ранены. Лэль и Джено остались там; не знаю, что с ними. Мост разрушен и… Грудь затопило ледяным холодом. — Валор?.. Ренджун поглядел во мрак за деревом. Хёк поднялся и, чуя под собой лишь ледяную пустоту, побрел к старому дубу. Валор был там. Когда Хёк подошел, он открыл свои большие, славные глаза, и по его взгляду Хёк понял все. Он опустился в кровавую жижу, обнял Валора за шею и, лбом прижавшись к его лбу, закрыл глаза. — Прости, — прошептал он. — Прости нас, дружочек… Горячие, горькие слезы закапали на израненную конскую морду. Валор тихонько заржал и накрыл Хёка изломанным крылом. Так они и лежали, покуда Валор не затих насовсем. Но и потом Хёк не опускал его затвердевшей шеи и гладил мягкую черную гриву, пока его не подняли с земли и не заставили отойти от мертвого коня. — Ну же, все. Все прошло. Он уже на пути к Велесу, — проговорил Юнцинь, стирая с лица Хёка слезы вперемешку с застывшей кровью. — Смотри. Хёк даже дышать не мог, но все же проследил за бледной рукой Юнциня. Из тумана, хлопая крыльями, один за другим вылетали голубки и садились на землю подле Валора. Вскоре конь исчез за стеной черных тел. — Идем. У нас еще будет время скорбеть. А пока нужно остановить это чудовище. И Хёк позволил себя увести. Ренджун все еще занимался Чунь Юем. Шаркань тяжело дышал; огромное его тело содрогалось в мучительных конвульсиях. — Хёк-и, — позвал Ренджун. — Твои цветы… у тебя не осталось? Хёк покачал головой. — Мы все отдали Лэлю. Ренджун на миг прикрыл глаза. Потемневшие от крови кулаки сжались, но он быстро взял себя в руки. — Жаль, — сказал он. — Очень. — Хёк отвел взгляд в сторону. — Очень жаль. А потом, словно вспышка молнии, пришло воспоминание. Ноги подкосились, и Хёк бы упал, не подхвати его вовремя Юнцинь. — Джемин! — закричал он, да так громко, что испугал лошадей. — Если ты меня слышишь, немедленно тащись сюда. Джемин? Летавец, леший бы тебя побрал! — Я и с первого раза прекрасно тебя услышал, спасибо. — Джемин огляделся по сторонам, увидел Ренджуна и мигом переменился в лице. — Проклятье, Ренджун-и, ты в порядке? — Все потом. Вы уже встретились с отрядом Юкхэя? Джемин кивнул, не сводя глаз с потерянной, но светящейся надеждой мордашки Ренджуна. — Мне нужен его оберег. Сейчас же. Джемин кивнул и исчез в звездном сиянии, чтобы спустя минуту воротиться с плетенкой Юкхэя в руках. — Я спрятал в нем один из цветков меч-травы. Ренджун, этого хватит? — Не знаю. Должно. — Ренджун уже был подле Джемина. Тот вложил оберег ему в ладонь и кончиками пальцев тронул вечно хмурый лоб. — У тебя кровь, — сказал Джемин и отвел в сторону прядь влажных волос. — Не сейчас, Джемин-а. — Ренджун мягко отстранил его ладонь и убежал к своим снадобьям. — Джемин. — Юнцинь щелкнул пальцами, привлекая его внимание. — Передай остальным: Шимон Чжанчизи — перевертыш. Кага каким-то образом принял его облик. С ним две сотни песьеглавцев. У них Лэль и отряд епископа. Мы едва унесли ноги. Есть погибшие и раненые. Мост разрушен. Придется возвращаться в крепость и идти Воротами. Ничего не предпринимайте. Вы не справитесь сами. Он очень силен. Джемин кивнул и нетвердым шагом двинул к Ренджуну. Тот накладывал густую, бурую мазь на обрубок змеиной шеи и не заметил его приближения. Джемин склонился над ним, поцеловал притрушенную снегом макушку и исчез, оставляя на волосах Ренджуна мерцающую алмазную пыль. Ренджун вздрогнул и вскинул голову, но рядом уже никого не было. Тогда он жестом подозвал к себе Хёка и вручил ему оловянную чарку с остатками мази. — Помоги тем, кому еще можно помочь. Если раненый совсем плох, оно не подействует, так что распределяй мазь с умом. Хёк кивнул и отправился в ту часть лагеря, где нукеры устроили лазарет. Первым делом отыскал Зимобора и обработал его ожоги, после чего занялся воинами. Юнцинь помогал. Дайн и часть его нукеров отправились к переправе: поглядеть, нельзя ли хоть частично восстановить мост. Трое лаек шли следом, оставшиеся — окружили лагерь и тревожно тянули запавшими носами мрякотный, затхлый воздух. — Кага использует неизвестные мне песни богов, — сказал Юнцинь, когда Хёк закончил с последним раненым и взялся за него. Правая его рука распухла; местами кожа вздулась желтыми, полными сукровицы пузырями. Хёк выбрал из чарки остатки мази и осторожно наложил ее на те участки, что были поражены больше всего. Юнцинь, казалось, не замечал боли. — Мы пришли в лагерь, — говорил он, — нас провели в кибитку к Шимону Чжанчизи. Лайки и Джено с Валором остались снаружи. Нукеры поили лошадей. Шимон — то есть, Кага — послал за "песенником". Сказал, что они наткнулись на него у Тёрного леса. Дескать, пытался переправиться через реку, чтобы попасть в Башню. Епископ был тут же, а вот ганоларцы куда-то подевались. Когда Лэль спросил, откуда у него столько людей — говорили ведь, что на поиски песенника отправился небольшой отряд, — Кага ответил, что это добровольцы, которых он набрал неподалеку от Флёса. Епископ был непривычно молчалив. Все смотрел на меня, а я не понимал, в чем причина. Думал, он сердится из-за предъявленных Куном условий. Только потом, когда явился "песенник", понял, что он пытался меня предупредить. Зимобор сразу повел себя странно, ярился и рвался у Лэля из рук, но мы решили, что ему просто не нравится Чжанчизи. Он вообще мало кому приходится по душе. Но когда ввели "песенника", он как с цепи сорвался, высвободился из рук Лэля и набросился на Чжанчизи. Ты знаешь, что у каждого песенника свой оттенок силы? И когда они деют, их глаза обретают ее цвет? Я бросился за щенком, пока Чжанчизи, чего доброго, не зарубил его, и заглянул ему в глаза. Они были зелеными, как весенняя трава. Такие глаза бывают лишь у богов, русалок и деющих. Я узнал его, но было поздно. Он выхватил меч и снес голову "песеннику". Того укутали в какое-то тряпье, так что лица его мы не разглядели, но, когда голова покатилась по полу, я увидел, что это не человек. Некое козлоподобное существо, вроде фавна или силена. — Осынавец. Должно быть, они пленили его, когда Кага встречался с Бёнсином в Недеях. Юнцинь кивнул. — Это была жертва, необходимая, чтобы песня обрела силу. Кага начал деять, я первым бросился на выход. Он и не подумал меня остановить. Когда я выбрался из кибитки, всюду уже полыхало это дикое зеленое пламя. Воздух загустел, сделался затхлым и вязким, как болотная жижа. И медленно закипал. И повсюду были песьеглавцы в каких-то диких, словно вылепленных из древесной коры и ракушек доспехах. Лица их скрывали кожаные маски, и кипящий воздух им явно не мешал. Они стреляли в нас горящими стрелами и рубили клинками из черного стекла. Я увидел Джено, сказал, что Лэль остался в кибитке с песенником, и он велел брать Валора и уходить. Я приказал людям отступать. Мы уже добрались до границы стоянки, когда нас взяли в кольцо. Наверное, мы бы все там и погибли, если бы не Ренджун с Чунь Юем. Мы чудом выбрались из этого кипящего ада, но нас гнали до самой переправы. Валор остался у моста и не давал песьеглавцам приблизиться, пока мы не перебрались на другой берег. А потом песьеглавцы обрушили мост, и он упал с ним. Его принес шаркань, но Ренджун ничем не смог ему помочь. Никто бы не смог. Даже Лэль и ваш маленький Целитель. Хёк прикусил кончик языка и принялся с яростью вытирать руки о подол выбившейся из-под кольчуги сорочки. Он ведь знал, что так будет. Знал, что сон его обратиться явью. Что прав он, а не Джено. Джено, который вероятней всего тоже мертв. Тонкий лен затрещал под его пальцами. Хёк зажмурился и заставил себя выдохнуть. Жгучая боль разъедала его изнутри. Хотелось кричать, но он крепко стиснул зубы и дышал. Дышал, покуда боль не притупилась, не сделалась терпимой. Тогда он вернулся к Ренджуну. Тот поил вторую голову каким-то снадобьем с крохотной серебряной ложечки. Мазь взялась плотной коркой, и кровотечение прекратилось. Первая и третья головы заметно оживились; шаркань уже не дрожал и не сжимался судорожно всем своим большим, сильным телом. Зимобор дремал у Ренджуна под боком. Подле него, сложив чинно крылья, сидел голубок с янтарными глазами. Хёк присел рядом и погладил горделивую грудку. Пташка ласково клюнула его за палец. — Лети-ка ты к Джено, узнай, как он там. Если жив, передай, что мы скоро придем за ним. Голубь, проворковав что-то на своем, птичьем, снялся с места и за миг растворился во мгле. — Как он? — Хёк подсел к Ренджуну и погладил вторую голову меж подернутых извечным туманом глаз. — Лучше. Думаю, он оправится. По крайней мере, телесно. С остальным будет сложнее. Каждая голова обладает своим разумом, и потерять одну из них для прочих — все равно, что лишиться родного брата. Но через год, Велес поможет, он отрастит новую голову, и станет чуточку легче. Но рана эта никогда не заживет до конца. Они всегда будут помнить пятого. Он ведь был совсем еще малыш. Шестой особенно к нему привязан. Да, маленький? — Ренджун потянулся к шестой, самой светлой, практически полностью бирюзовой голове и уложил ее себе на колени. Голова печально глядела во тьму и не откликнулась на ласку. — Шаркани не выносят насилия, они не приспособлены к военной жизни. А я заставил его сражаться. И в том, что случилось, виноват тоже я. — Нет. Не ты решил уничтожить полмира, лишь бы отомстить непутевому папаше. Не ты убивал ни в чем неповинных существ и пел песни богов, дабы накликать на нас Терновую зиму и пробудить жесточайшего из божеств. Вы с Чунь Юем сделали то, что должны были: защитили то, что любите. — Какой ценой? За один вечер мы потеряли десяток воинов. Омег, у которых в крепости остались дети. И Валор… Вернет ли это Валора? — Валор тоже боролся за то, что считал правильным, и умер за мир, в котором дивные существа могут жить, не страшась быть пойманными и отправленными на ритуальный костер. Ренджун утер нос тыльной стороной ладони. — Песенник набирается сил. К рассвету, не дольше, он сможет спеть новую песнь. Он развоплотит Лэля, и привычному миру придет конец. Терновая зима вступит в полную силу, и пути назад не будет. — С нами Дайн. И Джемин отыскал Бёнсина. Они верят, что он примет нашу сторону, если… если мы отдадим ему епископа. — Если он еще жив. — Жив. Если бы Воронов Глаз желал его смерти, убил бы сразу. Епископу есть, что ему предложить в обмен на свою жизнь. Например, древние гримории, которые он получил от амму Бёнсина. От такого дара не отказываются. — Возможно. Но Лэля с Джено это не спасет. — Не думаю, что Джено… что он… Если бы он спасся, мы бы знали. — Он жив. Песеннику нужна жертва, а что может быть ценнее проклятого бескуда? Хёка затошнило. Он с трудом проглотил вставший поперек горла комок и, досчитав до десяти, глубоко вдохнул. Легче не стало, но желудок больше не сжимали ледяные тиски. Воротились разведчики. Дайн тут же явился к Ренджуну. — Как твой шаркань? — спросил он. — Потихоньку. — Он сможет подняться в воздух? Ренджун пожал плечами. — Мост обрушился полностью, а путь тайной тропой займет полночи. Нужно, чтобы вы переправили меня и мальчишку через реку. Затем отправитесь в крепость. Пускай шарканем займется Целитель. Ренджун неуверенно погладил Чунь Юя по измазанному грязью боку. Змей поднял первую и четвертую головы и мягко, словно осенний ветерок, зашипел. Воздух вокруг него затрещал; вспыхнули и погасли льдисто-синие искорки. — Он говорит, что сможет, — перевел Ренджун, но в голосе его слышалась неуверенность. — Выдвигаемся через час. Пока отдыхайте. — Дайн ушел раздавать указания нукерам. Хёк помог Ренджуну сделать несколько снадобий для раненых и понес их Юнциню. Тот возвращался в крепость, хоть явно этого не хотел. — Кто-то должен командовать обороной, — сказал он, пряча скляночки с микстурами в поясной сумке. Пальцы его дрожали. Опухоль спала, но управлялся он одной рукой. — Если ничего не получится… Мы должны удержать Ворота. Этой мерзости не место в землях степняков. — Ей нигде нет места. Потому мы здесь. Юнцинь кивнул и проверил свой меч. Хёк изловил Зимобора и вручил его Юнциню. — Пригляди за ним. Если вдруг не вернусь — отдашь Чону. — Конечно. Он даже не пытался убедить Хёка, что все будет хорошо.