Love the Moon

Чонгук ненавидит множество разных вещей — причем тех же самых, которые обожает. Он ненавидит заниматься чем-то, если не хочет этого в данный момент, даже если это его любимейшее занятие. Чонгуку нравится с кем-то спать, нравится обниматься, нравится, как Чимин обнимает его, когда холодно, пока Чонгук не заснет. Но сейчас у него нет никакого желания, и он испытывает раздражение. Сейчас ему вовсе не хочется быть с Чимином в постели. Прямо сейчас он ненавидит это. Чонгук просыпается и молча идет в гостиную, где опускается на диван. Он не знает, что делать. Ему вообще не хотелось сейчас просыпаться, еще слишком рано для работы его мозгов — но он не вернется в кровать к Чимину. Он сидит здесь, на бежевом диване из искусственной кожи, как идиот, пока не решает все-таки начать день. Кофе. Черный кофе. Без сахара. Вид у Чонгука ужасно потрепанный этим утром, совсем не пригодный, чтобы показываться кому-либо на глаза. И тем не менее, мальчишка был бы не прочь привести себя в порядок, знай он, что Юнги присоединится к нему за завтраком. Новизна будоражит Чонгука. Он отпивает из кружки и облокачивается на обеденную стойку. Затем передумывает и все же добавляет в кофе немного сахара. Вчерашний вечер был странным, но почему-то — волнующим. Чонгук проводит так час, рассеянно слушая с улицы ранних птиц, пока наконец не улавливает, как в коридоре открывается дверь. Чимин выходит из ванной с мокрыми щеками и спутанными волосами, с сонным, но не недовольным лицом. Не бывает такого, чтобы он был недовольным с утра. — Что-то ты рано, — произносит Чонгук. Чимин заходит в кухню и глядит на пустую, высохшую чашку кофе. Хмурится. — А ты еще раньше. — Я рановато лег, где-то за три-четыре часа до твоего прихода, — отвечает Чонгук, отправляя кружку в посудомойку. Чимин начинает готовить самый простой субботний завтрак. — Да? Кровать была еще заправлена, когда я вернулся. Чонгук подходит к верхнему шкафчику, из которого тот пытается достать коробку с печеньем, и легко выуживает ее оттуда. Он в порядке, полностью в порядке, несмотря на то что половина бутылки водки все еще горячит его кровь. Чонгук ставит печенье на стол и обнимает Чимина со спины: его кожа пахнет ванильным мылом. — Я заснул на диване. Сказать это — легкотня. Он умеет. Умеет врать. Говорить убедительно и спокойно — так, чтобы любой поверил в его слова и естественность, с которой он произносит их, в отсутствие изменений языка его тела. Чимин оборачивается, а затем поднимает брови, и на его губах расцветает улыбка. — Знаешь, у нас в доме есть кровати, — говорит он, откинувшись ему на грудь, — и ты можешь спать на моей, даже если меня там нет. Не веди себя как Хатико. Мальчишка улыбается, вздыхает и утыкается в его затылок, хотя из-за процесса готовки позу вряд ли можно назвать удобной. Но Чонгук все равно это делает. — Я смотрю, вы повеселились вчера, — Чимин проходится языком по своей верхней губе и поворачивается лицом к Чонгуку, щеки которого чуть покраснели от трения. — Выпили всю мою водку. Тот фыркает и, сдерживая озорную улыбку, приближается к лицу Чимина, чтобы погладить его кончик носа своим. — Юнги был слишком скучным. Чимин чуть закусывает губу и кротко целует Чонгука — теплая, прощальная близость, прежде чем Чонгук не отпустит его спокойно наслаждаться едой. Сегодня светло и сыро: белые облака покрывают небо, застаивая влагу в воздухе, как в теплице. Чонгук поворачивается, чтобы пойти умыться и одновременно с тем проверить обстановку. Еще слишком рано, чтобы Юнги проснулся. И он решает идти на улицу в одиночку. * Юнги просыпается от звука закрывающейся двери. Он просыпается, но не встает: прежде нужно проверить соц. сети, имейлы из Консерватории. Но в основном он находит лишь спам. Только спустя время он оказывается готов открыть шторы и взглянуть на небо: хоть солнца не видно, на улице ослепительно ярко, свет слишком назойливый для ленивой субботы. Даже кружится голова. Юнги вздыхает и пробегается глазами по комнате в поисках своей пижамы, мысленно ругая мальчишку за то, что тот сподвиг его к выпивке, сподвиг к тому, чтобы завалиться спать в уличной одежде. Юнги чувствует себя грязным. Если бы он не чувствовал, что от него разит перегаром, то вряд ли бы он покинул сегодня комнату. Пахнет кофе. В коридоре, во всей квартире. Благодаря тому, что кухня выходит в гостиную, запах еды проникает практически во все комнаты — хорошо, что ни Чонгук, ни Чимин, похоже, никогда не готовят что-то особо вонючее. Просыпаться вот так, ощущая аромат завтрака с кухни, и правда очень приятно. Юнги немного приводит в порядок волосы, а затем направляется в гостиную, чтобы поздороваться. Дома только Чимин. — Доброе утро. — Скорее уж, добрый день, — отвечает тот. — Не такой уж и день. — Но и не утро, я заждался тебя. Я голодный. Юнги дважды оглядывается, чтобы проверить, действительно ли они лишь вдвоем. — Да завтракал бы спокойно, я хотел побродить тут в округе, посмотреть магазины. — Не дури, — перебивает Чимин, поднимаясь с дивана и откладывая на столик книгу, которую он держал в руке, но не читал. — Иди в душ, а когда вернется Чонгук-и, мы все вместе и поедим. Юнги кивает. Холодный душ сейчас кажется весьма кстати — даже несмотря на то, что за душевой занавеской Юнги обычно включает только горячий кран. Он избавляется от своей одежды и позволяет себе довериться душу — чуть дольше, чем оно нужно. Ему не хочется поддаваться мыслям, потому что он знает: это просто ничто, обыденные ситуации, обыденные чувства. Ему не хочется думать, но процесс запущен. Юнги думает о том, какой Чонгук сексуальный, хотя от этих дум нету толка. Такова жизнь, он не может вдруг пожелать, чтобы его друг встречался с кем-то другим, с уродом, лишь бы Юнги не тратил все свое время на пускание слюней. На Чонгука заглядываются все, это факт, Юнги просто один из многих. Ведь он не робот. Он понимает, вчера не случилось ничего необычного. Впрочем, возможно, его грязный старческий флирт в конце был слегка чересчур. В итоге Юнги просто посылает все нахуй и закрывает глаза под напором горячей воды. * Чимин задирает голову к самым огромным зданиям в округе и указывает на них рукой. Чонгук и Юнги повторяют за ним, кивая болванчиками, будто бы понимают, к чему это он. Чонгук кажется Юнги таким же профаном, как он сам, хоть тот и жил в столице все учебные годы. Вот плюс яркого солнца за облаками, вот плюс прекратившегося дождя — можно пойти поглазеть с Чимином на огромные здания. Тот рассказывает о дипломатической функции этих учреждений, об исключительной важности района в целом. Здесь холодно и серо, как и в остальной части города, но здешние прохожие одеты в дорогие костюмы и носят в руках портфели. Юнги и Чонгук семенят за Чимином, как за туристическим гидом, молча кивая на все, что тот говорит. Странная прогулка: Юнги не смотрел на Чонгука, пока они завтракали, им не довелось разговаривать — да и не нужно было, а теперь — Юнги не знает, как вообще начать хоть какой-либо разговор, хотя держатся они рядом. Больше похоже на экскурсию, на экспедицию — и он насладился бы ею, если бы был один. Ему нравится открывать новое, но только в компании своих собственных мыслей и критики. Прогулки не в тягость только тогда, когда не нужно за кем-то следовать. — Так где ты собираешься снять квартиру? Наконец, уже позже, голос Чонгука оказывается направлен к Юнги, и тот бессознательно напрягается. Чимин даже не смотрит, занятый разделыванием своего мяса — слишком пустая беседа, чтобы обращать на нее особенное внимание. — Не знаю, я смотрел в интернете, и оказалось, что квартиры рядом с Консерваторией довольно-таки дорогие, поэтому... Чимин, добравшись до лакомого кусочка заслуженного мяса, согласно чавкает: — Ты собрался учиться в престижном районе, чувак, придется привыкнуть завтракать дома. Звук, с которым Чонгук готовит еду, отвлекает Юнги: мальчишка кладет продукты и соусы как можно ближе к себе, чтобы не тянуться за ними через весь стол. Он так внимателен к самым обычным вещам. Юнги делает вдох и понимает, что, вообще-то, не голоден. И когда Чонгук поднимает на него взгляд теперь, Юнги его не выдерживает. — Даже не факт, что меня туда примут. — Естественно, примут, придурок, ты самый талантливый музыкант-любитель, которого я только слышал, — протестует Чимин самым бесцветным тоном. — Потому что больше ты никого и не слышал. Юнги становится неудобно. Он должен есть, но ему не хочется отвечать кому-то с набитым ртом, а отвечать как будто бы непременно нужно. Ему неудобно, потому что он не может взглянуть в сторону Чонгука, который, хоть и занят своим обедом, постоянно смотрит на Юнги — он это чувствует. И этот дискомфорт заставляет нервничать, причиняет тупую боль. Юнги вздыхает и смотрит, как Чимин говорит с Чонгуком — может, о еде, может, о чем другом. Оба улыбаются. Еще дискомфортнее — знать, что боль возникает из-за чувства вины. Внезапно становится как-то жарко. Чувство вины, что бойфренд его друга греховно привлекателен. Какая же тупая ситуация — и Юнги заставляет себя есть, хотя его живот и без того полон, но воздухом. Чимину нужно идти на работу. Юнги каждый день задается вопросом, стоит ли работать там, где такое дерьмовое расписание, но Чимина, кажется, все устраивает. Будто бы по ночам он где-то выступает, работает стриптизером или кем там еще. Но тут Юнги задумывается: должно быть, трудно, когда твой парень работает в ночную смену. Вы можете вместе обедать, делить домашние хлопоты, проводить рядом свое свободное время — а потом ночь оставляет тебя одного наедине с мыслями и музыкой. Будь отношения не так трудны, Юнги сейчас бы не думал о них, как о недостижимой мечте. Когда они втроем подходят к дверям Макдональдса, где трудится Чимин, в горле Юнги появляется ком. Чимин, как и всегда, прощается с улыбкой, как и всегда шлепает Чонгука по попе. А Юнги, как и всегда, не хочет на это смотреть. — Эй, — начинает Чонгук, как только они остаются одни, совсем не дав ему времени подготовиться. Юнги поворачивается — весь во внимании. Они все еще стоят у дверей, и люди выходят оттуда, разнося вокруг запах жареной курицы. — Показать классное местечко? Когда Чонгук говорит вот так, совсем не верится, что место классное, но Юнги предстоит убедиться в обратном. Ему всегда сложно кому-то поверить. Они идут по набережной, и немногочисленные, но точные слова Чонгука убеждают Юнги пойти за ним. Путь неловок. Они направляются в самый конец дорожки — к этому времени пройти здесь уже труднее. Темно: оба уличных фонаря разбиты. Чуть ниже, рядом со стеной, которая отделяет показатели уровня воды, есть небольшая лесенка с частью старых ворот, что ведут к теперь уже заброшенному промысловому порту. Юнги не прикасается к ржавому поручню, когда они спускаются вниз. Место на удивление чистое, во всяком случае от руки человека: нет ни мусора, ни бутылок или бумажных пакетов — словно даже последние наркоманы не знают о его существовании. С выжидающей улыбкой Чонгук ведет Юнги к берегу реки. — Как тебе? Тот отвечает не сразу. Река неспокойна, ветер разбивается о стену моста, возвышающегося рядом с ними — звучит своеобразное завывание морской песни. Запах осенней сырости неприятен, но успокаивает, а аромат ночи и одежды Чонгука проникает в легкие Юнги, как сигаретный дым. — Я думал, ты поведешь меня в клуб. Его голос полон иронии: конечно, меньше всего Юнги хотел бы сейчас оказаться в клубе. Он не жаждет вновь просыпаться с привкусом водки во рту, уж точно не за пару дней до экзамена. Чонгук отходит от него в сторону реки и садится на камень, защищенный от ветра мостом. — Ты сказал, что любишь спокойствие. Молодец. Юнги улыбается ему в спину — как ценно, что Чонгук это помнит. Он осматривается. Он, любитель старых, традиционных порядков. Юнги осматривается, и все, что он видит, это вода и камень, едва тронутые светом от дальних фонарей набережной. Резкие всплески воды. Касание влажного ветра к щекам. Одиночество. Это ему по душе. — Здесь неплохо. Чонгук упирается ладонями в холодный камень. И в конце концов Юнги к нему присоединяется. Сложно сказать, сколько времени они сидят так, в тишине, но обоим есть что сказать. — Не знал, что ты окажешься вот таким. И хоть Чонгук слишком заинтригован его словами, головы он не поворачивает — Юнги тоже. — Каким? — Таким чувствительным. Ну, к окружающей обстановке. Тянется несколько долгих секунд, прежде чем Чонгук вновь показывает улыбку. Не ту улыбку, что призвана впечатлить, выставить его куда более интересным и классным человеком, чем он есть на самом деле. Чонгук любит много вещей, столько же, сколько и ненавидит — но если ему что-то нравится, ему это нравится по-настоящему. — О, да? Пройдет много времени, прежде чем ты реально меня узнаешь. Юнги, которому припоминают недавний разговор, насмешливо фыркает. И на этот раз что-то мешает ему отбросить свои мысли в сторону, как он привык это делать — вместо этого он достает их из тайника. Юнги позволяет себе вспомнить их разговор, вчерашний день, а вернее — ночь, достаточно странную компанию Чонгука. Он глядит на мальчишку: тот поглощен видом волн, бьющихся о стену моста. — Я тебя не понимаю, честно. Чонгук хмурится, и Юнги машет рукой в попытке объяснить что-то, что невозможно сказать, произнести слова, которые невозможно сформулировать. — В твоих глазах есть какая-то мысль. Ты всегда смотришь с каким-то намерением, которого я не улавливаю, — он наклоняет голову, и Чонгук следит за его словами. — Мне тяжело понять, что в твоей голове. — Разве это плохо? — расслабляясь и пожимая плечами, посмеивается тот. — Зачем знать, о чем думают другие люди? Это бессмысленно. Да, незачем это знать, и Юнги вовсе не хочется быть всемогущим. Но дело совсем не в этом. — Дело не в этом. Мне просто нужно иметь представление, как раскрыться. Я должен контролировать ситуацию, должен максимально точно знать, что люди обо мне думают, — он трясет головой, недовольный своим объяснением. Трудно объяснить то, что ты даже мысленно не формируешь в слова. — С тобой я как будто без оружия на войне. Чонгук улыбается: он явно доволен метафорой. — Разве это не захватывающе? Как банджи-джампинг. Отпустить себя, не зная, что будет дальше. Ну, с какой-то подстраховкой, конечно. Вода так сильно ударяется о каменную стену, что кажется, будто она тоже хочет ответить. Юнги недовольно ворчит: — Ненавижу, блять, банджи-джампинг. Чонгук усмехается, словно ждал этих слов. — Может, поэтому тебя и разъебывает, когда что-то не в твоей власти — потому что ты не прыгаешь с моста, не отпускаешь себя. Просто взгляни в лицо неизвестному, я же не сделаю ничего, что тебе не понравится. Я не собираюсь тебя убивать или типа того. Знай, я хороший человек. Юнги ворчит, но не в знак протеста. Просто он и сам знает, каким является, нечего его поучать. Особенно тому, кто с ним толком-то не знаком. — Я в курсе, и что? Все равно с тобой мне не по себе. Будет ложью сказать, что Чонгук не вцепляется пальцами в каменную твердь, чтобы сдержать волнение. Он скручивает пальцы даже в своих кроссовках. — Ты паришься из-за двадцатилетки. Юнги фыркает. — Чимин подговорил тебя против меня, да? Дело совсем не в этом, заткнись, — цокнув языком, он тянется в карман куртки за пачкой сигарет. — Я говорю о другом. Холодный промозглый воздух тает в горле из-за тепла сигаретного дыма. Тяжело затянувшись, Юнги гулко вздыхает: Чонгук все еще недовольно глядит в его сторону. Впрочем, отсутствие реакции Юнги превращает его пристальный взгляд в смиренную улыбку. Мальчишка хлопает его по плечу, и тело Юнги в мгновение напрягается. После этого у речных развалин звучит только смех Чонгука. В темноте вода кажется непроглядно-черной; ветер с силой раскачивает волны, будто огромный кит хлопает своим хвостом по воде. Возможно, так кажется из-за эха, отскакивающего от стены. Или из-за части старого моста, которая запирает здесь звук, как запирает тепло теплица. Именно поэтому они сидят здесь в такое позднее время без риска отморозить себе все конечности. — Это место напоминает мне пляж, — произносит Чонгук. — Ненавижу ебаные пляжи. Тут можно было бы ограничиться недовольным взглядом, но мальчишка не выдерживает: — Ты— — Не говори, что я ненавижу вообще нахуй все, — выпаливает Юнги, не дав Чонгуку закончить фразу. Улыбка сходит с его лица. Юнги делает быструю затяжку и выбрасывает сигарету в воду. Красная точка исчезает в кромешной тьме. — Извини, не хотел грубить, — добавляет он. Чонгук кивает, и Юнги ощущает себя идиотом. Он ощущает вину за то, что погасил единственный свет в их безобиднейшем разговоре. Так же быстро, как выкинул бычок в воду. Ну, он все равно собирался бросать курить. — Я не прямо-таки уж ненавижу пляж, — все же стараясь продолжить тему, неохотно бормочет Юнги, — просто он напоминает мне о вещах, которые я не хочу помнить. — Любовь? — сжав губы, рискует Чонгук. Это похоже на картотеку, что стоит в самом отвратительном, самом темном углу нашей памяти — некоторые беззаботно прячут ее под кучей бумаг. Но Юнги не может забыть о ней, как не может забыть и обо всем остальном. Впрочем, открывать папку с воспоминаниями не хочется, хоть они и не болезненны, а только неприятны. Это утомляет. — Типа того. Он поворачивается к Чонгуку и глядит на его скрытое любопытство. Ну, или что мальчишка сейчас там испытывает. — Тебе сделали больно? — Нет, — после этого пропадает нужда что-то объяснять — Чонгук сам перестает задавать вопросы. — Я никогда никому не верил. Здешнее место навевает все вместе: и грусть, и душевный покой. Серьезное лицо Юнги кажется Чонгуку таким же. Тот смотрит куда-то вперед, его взгляд теряется в темноте. Чонгук рассматривает его, но быстро отводит глаза, чтобы не выдать себя. И тем не менее, под покровом молчания, он решает положить голову ему на плечо. Чонгук делает это без предупреждения и остается без какого-либо ответа. Юнги напрягается от прикосновения и сжимает зубы в немом укоре себе самому — ведь это уже второй раз. А потом автоматически старается расслабить тело, чтобы мальчишке было как можно удобнее. Только ни у кого из них на душе нет покоя, потому что оба слышат громкое биение сердца, которое принимают каждый за свое. Они оба корят себя за те мысли, от которых пытаются убежать — за те мысли, которых не должно быть вообще. Пусть не детальные изображения желаемого, но соблазнительные ощущения. — Можно скажу кое-что? — просит Чонгук, прерывая тяжелую тишину. Юнги казалось, она никогда не прервется. — Конечно. Он почесывает нос и ждет, пока шум этой ночи не утихнет хотя бы на миг. — Ты выглядишь как человек, которому можно доверять. Вот правда. Мы едва знакомы, но у тебя такая аура. Юнги рад бы ответить что-то такое, что опровергнет его слова, но оказывается, опровергнуть нечем. Он глядит на свое плечо, где лежит голова Чонгука, и удерживается от того чтобы ухмыльнуться. — Правда? — Ага. Вот ирония. Глубокий вдох наполняет легкие Чонгука сыростью. Они с Юнги сидят здесь уже давно, даже особо не зная, зачем. Мальчишка поднимает голову, чтобы продолжить, и смотрит на Юнги: — Сначала я не понимал, почему вы с Чимином были лучшими друзьями, вы же такие разные, — жмет плечами. — Но теперь я понимаю, почему он так тебя ценит. Наполовину смущенная, наполовину грустная улыбка появляется на его сжатых губах. — Я знаю, тебе не хочется, — заканчивает он, — но, может быть, однажды ты тоже сможешь мне доверять. * Темно и жарко. Юнги не встал бы с кровати, не будь в этом необходимости, но ему нужно в уборную. На самом деле, он давно бы уже сходил, если бы проблема была только во внезапном желании отлить. В квартире темно; Юнги не знает, сколько сейчас точно времени — может, час ночи, может, позже. Ему бы как следует выспаться, завтра утром экзамен, только вот его мочевой пузырь и шум из соседней комнаты этого не позволяют. Два приглушенных голоса, что пытаются звучать как можно тише и не дать просочиться гневу через стены спальни Чимина. Юнги никогда не слышал Чимина в ярости, он даже не видел, чтобы тот когда-либо злился, поэтому слабо понятно, бояться сейчас или сопереживать. Юнги ненавидит такие ситуации. Юнги ненавидит все, что происходит не по его воле. Юнги ненавидит человеческую глупость. После того, как он раздумывает о самом тихом способе выйти в уборную, чтобы не привлекать внимание спорщиков, дверь комнаты Чимина открывается, и он слышит шаги в гостиную. Юнги вздыхает. Должно быть, все закончилось, Чимин наконец сдался и решил забить хуй и уйти, чтобы каждый из них мог подумать отдельно. Юнги не знает, почему они спорили, и не хочет знать — ему просто нужно отлить. Пару секунд на размышление; после этого он стягивает с себя одеяло и шарит ногами по полу в поисках тапок. Медленно открывает дверь. Может быть, если он будет достаточно тихим, Чимин не узнает, что Юнги бродит сейчас по квартире. Все бесполезно: уборная находится как раз рядом с гостиной, лодыжки Юнги скрипят при ходьбе, а сливной бачок унитаза шумит так сильно, что даже соседи снизу уже осведомлены, что у кого-то сверху проблемы с мочевым пузырем. В конце концов он решает просто действовать как можно быстрее, в том числе и провести краткий сочувственный диалог с Чимином, который и так неизбежно состоится. Как ни крути, статус «друг» подразумевает обязанности. Юнги догадывается, что проебется, но ведь Чимину известно, что уже поздно и завтра его первый экзамен на пианино. Смиренный вздох, и Юнги идет в уборную. Он справляется за две минуты, но все же тянет время, долго намывая руки. Без предупреждения он подходит к бежевому дивану из искусственной кожи; без предупреждения две слезы скатываются по щекам Чонгука, словно они держались в его глазах, только и ожидая, пока их не увидит Юнги. Снова удушающая неловкость. — Прости, — шепчет Чонгук. Ему не за что извиняться: он, черт побери, в своем собственном доме, сидит на, черт побери, своем диване — и может плакать где и когда угодно, думает Юнги. А вот он сам, оказавшись посреди их ебаной ссоры, как не в своей тарелке. — Пф, это я должен извиняться, не хотел доставлять неудобства. — Ты их не доставляешь, — останавливает его Чонгук, когда Юнги уже намеревается идти обратно. Тот едва успел повернуться, как голос мальчишки зазвенел приглашением. — Неудобством будет притворяться, что ничего не случилось, хотя нам всем и так ясно, что да. Эти слова принуждают Юнги к тому, от чего он бежал с самого начала — но притворяться, будто он не слышал голосов из соседней комнаты, завтра будет и правда проблемой. В том числе и потому, что ему интересно, что же у них стряслось. Юнги вздыхает и подсаживается на диван. Сложно представить более неподходящее время: завтра утром первый экзамен, вставать рано — а надо быть бодрым, к тому же он ненавидит встревать в размолвки, а Чимин его друг, и Юнги чувствует себя предателем. — Тогда можно спросить, что случилось? Но он все равно это делает. Слабо усмехнувшись, Чонгук смотрит вперед, перед собой; его губы сжаты, он пытается подобрать слова, но вскоре сдается. Все, что они слышат — тиканье часов, которое раздражает обоих. — Вряд ли. Прости, это немного стыдно. — Оу, — удивляется Юнги такому ответу. Обычно всем нравится говорить о своих проблемах. Людям нравится говорить о любом говне, если это говно — их собственное. — Знаешь, все началось с пустяка, а вот закончилось горделивыми речами. Стыдно, что это такая глупость. Юнги кивает. Он понимает, о чем говорит Чонгук, потому что это — один из семи самых распространенных людских пороков. Гордость. Чонгук всхлипывает и вытирает слезы, которые все еще медленно катятся по его щекам. Юнги чувствует укол грусти: в какой-то момент ему кажется, что никогда прежде Чонгук не был так красив, как сейчас. Его лицо красное и опухшее, глаза большие и яркие, как никогда до этого. Чонгуку больно. И Чонгук до боли великолепен. — Все в порядке, не надо так на меня смотреть. Юнги кивает, а потом мотает головой. Он не знает, что делать; его утомил собственный разум, что мечется между двумя отношениями к одной и той же ситуации. Переживаниями за Чонгука и благодарностью за прелесть его лица. И то и другое будит в нем защитника. — Не похоже. — Я в порядке, и Чимин в порядке, мы оба. Просто иногда что-то идет не так, и в пизду летит уже все. Как в игре в Дженгу, — тот тяжело вздыхает и закрывает лицо руками, словно это избавит его от гнева. А затем поворачивается к Юнги и смотрит прямо ему в глаза: — Ты когда-нибудь чувствовал, что достиг своего потолка и перестал искать что-то лучшее? Юнги фыркает. — Ты про людей? Пусть очевидно, что речь идет о Чимине, Юнги притворяется, будто разговор не имеет этого шлейфа — чтобы Чонгук не жалел, что вообще его начал. И тот кивает. — Ты думаешь, что уже не нуждаешься в новых знакомствах, потому что тебе достаточно хорошо со старыми. Но вдруг есть кто-то еще, кто подходит тебе еще больше, кто создан именно для тебя, и он еще ближе к тебе, он ближе ко всему, что ты любишь? И ты никогда не встретишь его, ведь ты уже сдался. Юнги вдруг понимает, что вцепился в диван, его сердце ускорилось — вот же идиот. Присутствие Чонгука выбивает его из колеи, делает его слабым. Юнги сглатывает и старается говорить как можно спокойнее: — Это Чимин уже сдался? — Чимин самый лучший из всех, кого я встречал, я клянусь, — оправдывается Чонгук. — Я бы никогда не причинил ему боль. Просто— иногда я хочу, чтобы он никогда меня не встречал. Слюна, которую сглатывает Юнги, горькая. Он верит, что Чонгук говорит это лишь потому, что ужален размолвкой, ведь в конце концов Юнги друг Чимина, а знакомству с Чонгуком всего пара дней. Впрочем, он все равно ничего не расскажет. Ему тоже не хочется причинять боль. Чонгук вздыхает — после слез ему хочется спать. Как маленькому ребенку после истерики. Он осматривается и ощущает материал дивана под пальцами — бежевый диван из искусственной кожи, тугой и твердый, как мат. Недовольно сопя, Чонгук наклоняет голову и поднимает глаза: Юнги уже знает, что он сейчас услышит. — Можно поспать с тобой? Они уже спали вместе, но это... другое. Заснуть рядом после ночного распития водки — одно, но начинать ночь в постели с парнем — совсем другое. — Мне пиздец как рано вставать. — Я встану с тобой. Сделаю завтрак, если ты хочешь. Голос Чонгука не просто его зовет. Все гораздо сложнее. Чонгук не просто какой-то парень, он бойфренд его друга. И даже не так: Чонгук бойфренд его друга, и Юнги никак не может перестать о нем думать. Уже не говоря о том, что те только что поссорились, а у Юнги завтра первый экзамен, и ему рано вставать и быть бодрым, и он ненавидит встревать в размолвки, и Чимин его друг. Уже ни говоря о том, что Юнги не выносит спать с кем-то. — Тогда, наверное, пойдет. Чонгук улыбается; его глаза и щеки все еще красные. У Юнги разрывается сердце. Он не уверен, действительно ли ему хочется такой ночи, но на какой-то момент его разум стал пуст, и заговорило тело. Технически — в этом нет ничего плохого, если забыть обо всех предыдущих мыслях. Технически, нет ничего плохого. Как и хорошего. Они собираются просто спать, и у Юнги в кровати останется меньше места, чужое дыхание заберет часть его кислорода. Он соглашается. Должно быть, его испытывает сам Господь, или типа того. Спать рядом с Чонгуком — равно что видеть ангела в его самом сладостном умиротворении. Чистая безмятежность. Ответ прост: перед ним земной ангел. Юнги хочет проклясть всех и вся — как кто-то может быть настолько прекрасным? Мальчишка заснул недавно, сразу после разных спасибо и большое спасибо, которыми сыпал, пока они расстилали постель. Проблематично спать на такой маленькой кровати, если Юнги не хочет тереться ни одним сантиметром. Чонгук лежит на спине, одна рука покоится на груди, а голова немного повернута к Юнги, и тот может глазеть на его лицо. Темнота позволяет увидеть свет, который он будто бы излучает. Испытание ебучих Небес. Не то чтобы Юнги соблазняется что-то сделать, какой-нибудь очевидно неверный шаг, — он не такой туполобый. Он не дурак, и у него есть принципы. Но как же трудно, поистине трудно спать при виде того, как грудь Чонгука спокойно опускается и поднимается в такт дыханию. Юнги никогда в жизни не чувствовал такой легкости с другим парнем. Он смотрит на руки Чонгука, на его красивые запястья, гладкую кожу, и раздумывает, каково было бы прикоснуться к нему. Каково было бы его трахнуть. Юнги еще раз глядит на лицо, чтобы увидеть приоткрытые губы, готовые впустить и выпустить сонный дух, и возвращается к его рукам. Он бы схватил его за запястья, чтобы Чонгук не мог двигаться, лежа под ним. Юнги уверен — Чонгук сделал бы все, что бы он ни попросил. Атлетичный, игривый — он будет согласен на все, о чем Юнги попросит в сексе. Только на самом деле Юнги хочет не этого. Он чувствует стремление защитить. Он знает — он бы трахнул Чонгука, появись у него такой шанс, он знает об этом на все сто процентов, если бы тот был парнем из клуба или даже другом. Но теперь Юнги был бы не прочь остаться с ним после секса в постели. Вдох и выдох — до него доносится легкий аромат его шампуня. Сладкий. Он бы трахнул Чонгука, если бы мог прижать его после к себе и провести всю ночь в ленивых поцелуях, пока они не заснут. Внезапно его захлестывает сентиментальность. Юнги фыркает и отворачивается: так еще неудобнее, но зато не настолько опасно. Глупо и совершенно излишне размышлять сейчас о подобном.