Perchance he half prevailed To win her for the flight From the firelit looking-glass And warm stove-window light. But the flower leaned aside And thought of naught to say, And morning found the breeze A hundred miles away. (Robert Frost)*
У меня из-за этого тягомотного текста кончились русские эпиграфы про зеркало, поэтому Роберт Фрост. «Возможно, он наполовину преуспел в том, чтобы завоевать ее и унести от зеркала, залитого пламенем камина, и теплого света из печной заслонки. Но Цветок отвернулся и решил ничего не говорить, и утро застало Ветер в сотнях миль отсюда», как-то так. История о несостоявшейся любви зимнего ветра и цветка (здесь — «она»).
Солнечный день после ночного дождя был даром небес. Шэнь Цинцю наполнил водой стеклянную шкатулку, поставил на серебряный поднос и водрузил на подоконник. Стекляшка засияла, осыпав пол бликами. Цинцю обрадовался. Одна из граней раскладывала луч на цвета спектра. Он, закрыв один глаз, присел и попытался поймать радугу на зрачок. Вообще-то лорд Шэнь мог сказать служанке, чтобы ему принесли драгоценные камни, — и разглядывал бы их потом, сколько влезет. Он уже опробовал эту схему на разнообразной еде, потом потребовал себе сяо. То, что ему принесли, было страшно брать в руки. Рядом с этим инструментом Цинцю мгновенно ощутил себя дилетантом. Но стесняться в демонической усадьбе было некого, так что он без зазрения совести дудел в него после обеда, а на днях планировал обнаглеть и выпросить себе гуцинь. Конечно, обо всем будет доложено императору. Но Цинцю не собирался лишать себя доступных радостей. К тому же стоило усыпить бдительность, прежде чем пытаться заказать что-то опасное. И все же выпросить рубин он почему-то постеснялся. Может быть, потому что искренне хотел его получить. Цинцю не затрудняло требовать то, что не имело для него значения. Но в случаях, когда отказ мог быть болезненным, он не мог заставить себя произнести просьбу. Так что устраивать себе праздник света приходилось самостоятельно. Последний раз он так развлекался еще подростком, а зря — это было красиво. Стекляшка полыхнула оранжевым, лазурным, желтым и… погасла — он не удержался на линии луча. Вздохнув, Шэнь Цинцю собрался соорудить себе сиденье нужной высоты из подушек и основательно насладиться сиянием, компенсируя мрачное прошлое и туманное будущее. Поднявшись, он отвернулся от окна и… уперся взглядом в Ло Бинхэ. Сердце привычно ухнуло вниз. — Не стоит беспокойства, я сейчас уйду, — демон направился к двери. — На кой вообще приперся, выродок? — огрызнулся ему вслед Цинцю. — Стало скучно, решил навестить, — небрежно ответил тот, словно они были приятелями. Настроение испортилось. Отложив развлечения и медитацию, Шэнь Цинцю решил посвятить день работе над ошибками. У него была цель — заставить Ло Бинхэ потерять контроль над собой. В идеале — научиться манипулировать им в достаточной степени, чтобы, когда понадобится, умереть быстро. Это было единственным, что могло свести на нет эффект демонической крови. И вдобавок стало бы отличным щелчком по носу зарвавшемуся скоту. Но пока тот только умилялся оскорблениям и посмеивался над угрозами. Цинцю не мог понять, почему слова, которые раньше вызывали в бывшем ученике дикую злобу, стекают с него, как с гуся вода. К тому же теперь он совсем не показывал настоящие эмоции, лишая малейших подсказок, чем его можно зацепить. Шэнь Цинцю, страдая, перебирал варианты. Он совсем разучился понимать людей? Или теперь он настолько жалок, что его нападки вызывают обратный эффект? Какая-то беспокоящая мысль маячила на краю сознания, но он все никак не мог ее ухватить. Наконец он понял, на что это похоже. На отношения сварливой красавицы и ее неотвязного ухажера. Это объяснило бы все. Частые визиты. Задабривание роскошью. То, как император сносил оскорбления и удары, хотя любому другому на месте Цинцю мгновенно свернул бы шею. Постоянные прикосновения. Последняя мысль заставила Цинцю покраснеть. Накануне вечером, пока он, прикидываясь спящим, наблюдал за демоном, тот полулежа, упираясь спиной в изголовье, прикидывался читающим. А сам между делом завел руку ему за спину, незаметно пробрался ею под одеяло и пристроил между лопаток. «Что ему надо?» — запаниковал Цинцю. Демон почти сразу убрал ладонь. Это должно было успокоить. Вместо этого лежавший калачом Цинцю привычно ощутил холод, выматывающую тревогу и внезапно — разочарование. Он лежал и ждал, что будет дальше. Понял, что ничего не будет, и яомо знает почему расстроился. Лишь когда он уже почти заснул, Ло Бинхэ так же вкрадчиво вернул ладонь, мягко повел вниз. Теперь прикосновение вышло расслабляющим. Шэнь Цинцю незаметно вздохнул. Демон, замерев на мгновение, продолжил медленно водить пальцами вдоль позвоночника. Это продолжалось час или два, но Шэнь Цинцю даже не мог собраться с силами, чтобы сказать какую-нибудь гадость, — поэтому делал вид, что спит. Осторожные поглаживания едва ощущались через несколько слоев одежды, но на эмоциональном уровне воспринимались оглушительно остро. Голова кружилась. Хотелось прикосновений, может быть, даже объятий, чужого дыхания на коже. Хотелось перестать быть собой. Жить долго. Никогда больше не возвращаться в камеру. Призрак тюрьмы, маячивший перед глазами при одной мысли о Ло Бинхэ, возникал наплывами, с каждым разом все больше теряя смысл, пока в итоге не схлопнулся. Цинцю каждой клеткой тела ощущал, что лежит в чистой одежде под легким воздушным одеялом, что от его волос пахнет мандариновым маслом, а от зловещего ханьфу демона — гвоздикой. Что прямо сейчас ему нечего бояться. Что он не один. Раньше лорд пика Цинцзин превыше всего ценил одиночество. Но когда он оказался заперт в подземелье, месяцами никого не видя, именно оно стало самым страшным. Он никогда не произнес бы этого вслух, однако в глубине души был благодарен дрянному ученику и за визиты в тюрьме, и за свою вторую — пусть даже такую короткую — жизнь. Цинцю не стеснялся этих чувств, хотя понимал, что все, включая самого демона, сочли бы их позорными. Его высокомерию это никак не мешало. Его понял бы тот, кто обладал сопоставимым опытом. А плохое мнение дураков о себе любимом лишь возвышало его в собственных глазах. Заканчивался тринадцатый день его пребывания в новом теле. «Почему только моя первая жизнь не могла быть такой, как эта?!» — с горечью думал он, зарывшись лицом в шелковую подушку. Почему сейчас, даже будучи пленником, он может получить все, что угодно, а тогда ради корки хлеба приходилось терпеть побои, воровать, попрошайничать? Потом и эти мысли рассеялись. Осталась только согревающая тяжесть чужой ладони возле сердца… Так что аналогия с красавицей и ухажером была меткой, как пощечина. Вот только Цинцю не был красавицей. Он был старым никчемным заклинателем. В его нынешнем состоянии его не взяли бы ни в нормальную армию, ни в нормальный бордель. А Ло Бинхэ сроду не проявлял наклонностей обрезанного рукава. В свое время Цинцю предельно внимательно отслеживал его восхождение к власти. У юного деспота не было ни восхищения взрослыми покровителями — не было покровителей, ни однополых влечений, прикрытых братскими чувствами или дружбой — по той же причине. Не связанных нерушимыми клятвами союзников он использовал и выбрасывал, пока они лелеяли веру, что используют его. Даже просто доверительные отношения с мужчинами были для него затруднительны, потому что он воспринимал их как соперников или врагов. И Цинцю прекрасно знал, откуда это в нем, потому что сам был точно таким же. Но даже воспылай Ло Бинхэ страстью к своему полу, Шэнь Цинцю никак не мог стать предметом его интереса. Это было ясно, как солнце. Если бы Цинцю увидел пусть даже саму Лю Минъянь на цепи в вонючей камере — она вмиг лишилась бы очарования, и он определенно не смог бы возжелать ее. Ло Бинхэ видел его обрубком, орущим от боли, больше похожим на комок грязи, чем на человека. Так что на месте Цинцю только законченный баран мог бы уверовать в свою соблазнительность. Он хмыкнул — возможно, не его одного преследует темный мир подземелья? Может, и Ло Бинхэ каждый раз при встрече с ним окутывают легкий шум воды, запахи крови, мочи и гниения? Было бы неплохо. «Красавица и ухажер! Ну и бред иногда лезет в голову! — раздраженно подумал в итоге Шэнь Цинцю, садясь на ковер. — Что ж, раз недостает ума, стоит потратить время на возвращение силы». Духовное совершенствование попутно избавило бы его от проснувшихся телесных влечений, а то он дошел уже до того, что залип на портрет флейтистки. Ему, конечно, и до этого случалось подолгу разглядывать произведения живописи. Но раньше его волновала рисовка, а не обнажившиеся аж по локоть руки, нежная линия колен и не по-женски дерзкий взгляд из-под длинных бровей. Да что там флейтистка! Ему уже в дебильных поступках Ло Бинхэ начал мерещиться весенний подтекст! Ничего, неделя-другая — и вся эта животная возня перестанет его волновать. Так что на реакции тела можно заведомо не обращать внимания. Цинцю очистил разум от хаотического нагромождения страхов и постарался гармонизировать энергетические потоки. Увы, в его новом состоянии медитация давала эффект лишь в одном случае из трех. В остальное время она вызывала бешенство; он бесился, успокаивался и начинал заново. Ци поступала в его распоряжение слишком медленно. Он словно стоял с дырявыми ведрами перед заполненным водой колодцем, соединенным с подземной рекой. Вот она, сила, хоть залейся. От жажды не умрешь, но что будет, когда понадобится весь объем? Потенциально сейчас он был сильнее, чем когда-либо. И сильнее, чем кто-либо — не считая бессмертных демонов. Реально же, если бы его заперли на месяц в комнате, — он бы умер с голоду, как собака. Чтобы распространить течение ци на все тело, для начала нужно было забыть, что у него не было рук и ног. Поверить в то, что он обычный, нормальный, успешный заклинатель. Притвориться перед собой и окружающими, как он делал раньше. Не то чтобы у него это получалось в прошлой жизни. Одна радость — среди всех домыслов, которые про него тогда сочиняли, не было ни одного точного попадания. Когда опустились сумерки, он вызвал «свою» служанку — девушку, которую встретил здесь первой, — и сказал, что собирается спать. Остальные ему не нравились, и он их игнорировал. Это было нетрудно. Та, что была самой старшей, шарахалась от него, как от тарантула. А у той, которая была посветлее, был кинжал, жилет с металлическими вставками и стальные шпильки в волосах. Так что она больше походила на надзирательницу, чем на прислугу. Хотя, может, все дело было в том, что Шэнь Цинцю не воспринимал новых людей. — Господину нездоровится? — всполошилась служанка. — Нет, все в порядке. Она села поближе к лампе и принялась негромко читать юэфу бывшего чиновника Шэня, написанные в изгнании. Занятие было для нее непростым, но девушка справлялась с каждым разом все лучше. Правда, иногда она удивленно хмыкала в непонятных местах, а иногда внимательно поглядывала на Цинцю, чтобы убедиться, что тот не умирает. Тезка великого сочинителя задремал под ее бубнеж. Но стоило ей умолкнуть, как он проснулся. Увидел в комнате Ло Бинхэ и решил и дальше притворяться спящим. Это избавляло от необходимости скандалить, а наблюдение за демоном давало пусть ложное, но ощущение контроля. Однако тот недолго оставался в поле зрения — отпустил служанку и завалился на кровать, как всегда, в одежде, предоставив одеяло Цинцю. Дальше, как обычно, ничего не происходило. Утративший всякое желание спать заклинатель осторожно повернул голову. Демон лежал спиной к нему, и Цинцю сперва решил, что он опять читает. Но, приподнявшись, обнаружил, что лицо демона освещает не лампа, а слюдяная пластина, она же заменяет книгу. — Хочешь посмотреть? — вполголоса спросил Ло Бинхэ и развернулся к нему, показывая уже знакомый артефакт. — Странно, да? Странно — это было не то слово. На ложе, показанном отчетливо и во всех деталях, обнявшаяся парочка ритмично предавалась плотским утехам. Поначалу это выглядело как мешанина длинных черных волос и светлых одеяний. Но когда они разорвали поцелуй, изумленный Цинцю узнал в нижнем любовнике себя. Из одежды на нем оставался лишь тонкий халат, полы которого были разведены в стороны. Бледное лицо, и без того далекое от юной свежести, было покрыто испариной. На груди ярче сосков багровели засосы. Выпирающие ребра и впалый живот ходили ходуном, а ничем не прикрытый вялый мужской орган блестел от пролитого семени. Но самым непристойным из всего увиденного было выражение лица. На нем не читалось ни стыда, ни удовольствия, лишь желание принадлежать, раствориться без остатка. Это зрелище творило с Цинцю что-то невообразимое. Он жгуче пожалел, что мать не задушила его в колыбели — до того, как он впервые посмотрел подобным дебильно-пришибленным взглядом на Юэ Цинъюаня. Нет, не таким, конечно. И близко не таким. Иначе он бы еще тогда разбил себе голову о ближайшую стену, хоть и был прекраснодушным малолетним недоумком. Он даже не мог вообразить себе ничего более позорного, чем подобная откровенность. Вдобавок ко всему, предназначалась она Ло Бинхэ. Пока иллюзорный Шэнь обнимал его бока коленями, демон продолжал двигаться в нем и, без видимых усилий опираясь на одну руку, похабно разглядывал его тело. Второй рукой он поддерживал любовника под коленом, улучшая себе доступ. Вдобавок он был полностью одет, прилизан и сиял от самодовольства. Если бы только Цинцю мог осатанеть еще больше — именно это бы с ним и произошло. — Меня сейчас стошнит, — сказал он, подняв на Ло Бинхэ почти слепой от ярости взгляд. — Мгм, — безучастно промычал тот, продолжая следить за происходящим, но все же это прозвучало ближе к «меня тоже», чем к «я тебя услышал». Цинцю осекся. Он ожидал непристойных насмешек. Но бывший ученик не обращал на него внимания и сохранял меланхоличный вид, словно наблюдал в окно за воронами. Иллюзорный Цинцю тем временем ухватил в кулак свисающие волосы и потянул на себя. Этот усталый неласковый жест слегка реабилитировал его в глазах заклинателя. Демон подчинился охотно и жадно. Лизнул приоткрытые сухие губы и тут же вторгся языком внутрь, побуждая разжать челюсти. Шэнь Цинцю почти ощутил этот поцелуй на себе. Он едва удержался от того, чтобы прижать ладонь к собственному рту и то ли прекратить ощущение раздвигающего губы языка, то ли наоборот сохранить. Никогда раньше главу пика Цинцзин не будоражили разнузданные сцены, никогда ему не хотелось представить себя на месте юношей или девушек. Он был ценителем более тонких способов распалить воображение. Однако вид собственного тела заставил его сопереживать. К тому же демонический выродок был очень красив, и зрелище вышло завлекательным. В реальности Цинцю предпочел бы ему в постели кого угодно: женщину, мужчину, лису, да хоть Ёму. Буквально любого, кто не уничтожал Цинцзин, не ломал его меч и не убивал шисюна Юэ. Но на магической картинке его нежные губы и смоляной водопад волос существовали отдельно от личности. В виде иллюстрации Ло Бинхэ был идеален и не более опасен, чем нарисованный Темуджин. Было невозможно отвести взгляд от того, как демон накрывает собой обнаженное тело, потирается, впечатывается, проникая глубже, не оставляя между ними ни фэня дистанции. Мнимый Цинцю в ответ оплел руками его шею — липкая чернота волос потекла по предплечьям, вызывая у охваченного незнакомыми эмоциями зрителя щекотное чувство. Лорд Шэнь встряхнулся. Итак, эти двое снова превратились в единый ком страсти и скудоумия, а ему было самое время успокоиться. Он незаметно прибегнул к одной из техник медитации. Как некстати проснувшийся вулкан, его разрывало на части от разнородных мыслей и чувств. Он был фантастически унижен. Фантастически зол. Разница в мимике демона и его фантома тревожила и ставила в тупик. Что-то было основательно не так с этой иллюзией, ведь смысл иллюзий в том, чтобы обманывать сходством. Тогда почему не только Цинцю, но и сам император в ней выглядит неестественно? Ублюдок не смог добиться точности? О, да ладно! Тогда почему обстановка спальни в Бамбуковой хижине воссоздана безупречно?.. А кроме того, Цинцю был сильно возбужден, и сладкое предвкушение мешало соображать. Ему хотелось бы заняться с кем-нибудь любовью, прежде чем он снова умрет. В прошлой жизни причиной его целомудрия была погоня за силой. Ци растрачивалась вместе с семенем, а за его спиной и так все время шептались, что он слишком уж слаб для адепта, потом — что неподобающе слаб для наставника и, наконец, — недопустимо слаб для главы пика Цинцзин, второго форпоста в иерархии уже стертого с лица земли клана. Тогда злопыхателям — теперь уже ушедшим в перерождения — это казалось жутко важным. О нем говорили, что он всюду пролез подлостью; что глава клана шисюн Юэ благоволит к нему не иначе как за ночные заслуги; что он ненадежен и окажется той самой трухлявой ступенькой на храмовой лестнице, из-за которой все они полетят в бездну. Недоброжелатели заткнулись, лишь когда у него появился Сюя. Тогда же он обрел титул бессмертного, и желания плоти потеряли для него смысл. Не испытывая больше насущной потребности в еде, он обедал по привычке — и так же по привычке сладко дрых в уютной компании жриц любви вместо того, чтобы развратничать. Может, и к лучшему. Людей, которые были с ним связаны, Ло Бинхэ уничтожал с особым энтузиазмом, так что в новой жизни ему тоже не светило завести любовницу. Но теперь его неопытность играла против него. Тело звенело, как натянутая струна, делая его рассеянным и уязвимым, тогда как демон полностью владел собой. Конечно, Цинцю с безапелляционностью ледяной глыбы сказал, что только больная фантазия вконец опустившегося скота могла породить такую иллюзию. Демон, стряхнув задумчивость, улыбнулся уголком рта: — Это не иллюзия. И Цинцю вдруг совершенно невообразимым образом понял, что Ло Бинхэ злится. Так, как злился на него в тюрьме. Как злился подростком, когда был вынужден пресмыкаться. — А что? Будущее? — фыркнул он, прекрасно помня, что в прошлый раз артефакт показывал ему мертвецов. — Возможно, — улыбка стала мягче и снисходительнее. «Если ты будешь прыгать очень долго, то, может быть, сможешь допрыгнуть до той высокой ветки с грушей», — вот как это прозвучало. Но скептическая интонация не успокоила Цинцю. «Возможно»?! Какое еще к могваям «возможно»?! Он спохватился: а ведь грязное отродье с самого начала предлагало переспать, но он не воспринял это всерьез. Неужели демон правда хотел бы… Шэнь Цинцю сосредоточился. Картина не складывалась. Если бы Ло Бинхэ его хотел, он бы его уже получил — когда угодно и как угодно. Каждая минута как минимум двух лет после ареста была в его распоряжении. Не говоря уже про время, проведенное во дворце. И все же Цинцю оставался чист. Да и само предположение отдавало абсурдом. Император, надо воздать ему должное, имел исключительно здоровые наклонности. И для утоления страсти собрал цветник из выдающихся красавиц, — а не хрычей старше себя. Так с чего бы ему пришла в голову блажь приткнуть свой клинок в такие никчемные ножны? Чтобы унизить? Исключено. Чтобы унизить, он поручил бы это другим, оставив себе в лучшем случае роль зрителя. Но, снова надо отдать ему должное, подобное ему даже в голову не пришло… Цинцю спохватился, что за последнюю минуту уже дважды мысленно похвалил бывшего ученика. Это было больше, чем за всю предыдущую жизнь. «Нет, — сказал себе Шэнь Цинцю. — Это дымовая завеса. Происходит нечто другое». Демон пытался вызвать в нем привязанность — вот чего он хотел на самом деле. Ради этого добивался доверия, приучал к своему присутствию. Ради этого создавал иллюзию флирта, пользуясь тем, что вряд ли Цинцю положит ему руку на точку да-цзюй и скажет: «А давай-ка проверим, насколько далеко ты готов зайти в своих заигрываниях!» Ради этого показал лордов клана Цанцюн живыми, намекая, что может вернуть умерших. Это пугало. Ради чего стоило так стараться? Всплыло пророчество, в котором Шэнь Цинцю уничтожит мир? Его родители оказались верховными правителями неба? Или у императора повредился мозг? Увы, для безмозглого он действовал слишком резво и последовательно. Цинцю понимал, каким должен быть следующий ход, к которому толкал его Ло Бинхэ. «Ты можешь воскресить Юэ Цинъюаня?» — однажды спросит он, и демон ответит: — «Возможно». — «А что взамен?» Тогда-то хитрый выродок и признается, что ему на самом деле надо, забыв выложить на стол самые интересные и гнусные карты. Перед Цинцю стоял выбор, что делать. Он прекрасно понимал, что пора бы начать выяснять, что происходит. А для этого нужно подыграть. Сделать вид, что он верит в доброту Ло Бинхэ — ха-ха! — а еще убит горем и готов на все, чтобы вернуть предполагаемого любовника. Это так тактически верно, так правильно и логично! Но, конечно, это наивное коварство для демона окажется шито белыми нитками, и он переиграет на этом поле Шэнь Цинцю, как до этого переиграл всех. Так что, во-первых, с точки зрения Цинцю, этот план не сулил ничего, кроме неудачи, тогда как постоянная конфронтация оставляла хоть какие-то шансы. Во-вторых, путь вражды, несмотря на страх, был для него легче. И изображать ее он мог достовернее, хотя все, чего он хотел на самом деле: вдыхать запахи, видеть тени от бамбуковой листвы, пить глоток за глотком ароматный чай и не испытывать боли. Но он был слишком разрушен снаружи и внутри; сопротивление — все что оставалось у него от него. Это было сродни страху окончательной смерти. Пусть ненависть и была для него сейчас лишь опостылевшей и примитивной маской, снять ее он не мог, потому что под ней ничего не было. В-третьих, в логике демона крылся еще один просчет. Цинцю любил Юэ Цинъюаня. Оплакивал. Винил себя в его смерти. Но воскрешать не собирался. Словом, расклад был не так уж плох. Тем более, что лучшего Шэнь Цинцю все равно никто не предложил, так что оставалось иметь дело с тем, что есть. И раз уж император продолжал глядеть в свой бордельный калейдоскоп, было бы странно не высказать ему просвещенное мнение о правителях, которые столь мудры, что на втором пятилетии царствования задумываются не только о женских розах, но и о мужских хризантемах. — Не нравится — не смотри, — сказал демон и повернулся на другой бок. Конечно, Шэнь Цинцю не нравилось. Кому вообще понравится подглядывать за таким, кроме прислуживающего в борделе отребья? — Тебе виднее. Ты ведь туда ходил постоянно. — Не твое собачье дело, куда я за чем ходил! — взвился оскорбленный Цинцю. Надо же, какой моралист нашелся! Так недоволен публичными домами, что создал свой размером с империю. Теперь то сам в чужую кровать залезет, то жен своих подкладывает. Словом, Шэнь Цинцю было что сказать. И настроение у него было подходящее. Будь он менее уверен в своих выводах, он бы, возможно, поостерегся задевать своего врага сейчас, когда у них обоих на уме лишь непристойные картинки. Но он всегда полностью полагался на свои умозаключения, потому что больше не полагался ни на кого… Он даже не понял, какая именно из его фраз попала в цель, но все изменилось быстро и внезапно. После очередной дежурной тирады про демонического выблядка, Ло Бинхэ встал с кровати. — Учитель так часто поминает мое происхождение, хотя даже не видел меня в обличье демона, — голос звучал с медовым, тягучим спокойствием. — Это стоит исправить. Он взял с комода серебряную посудину и голыми руками отодрал одну из украшавших ее жемчужин. Затем, держа драгоценный камень на ладони, принялся вливать в него светлую ци. Жемчужина начала тлеть белесым светом, засияла ярко, невыносимо ослепительно и вдруг исчезла. Помещение вновь освещала только лампа. Мгновенно оказавшийся на ногах и успевший к тому времени покрыться холодным потом Шэнь Цинцю так опешил, что забыл бояться. То, что он сейчас увидел, было невозможно. Не так невозможно, как воскресить покойника, — теоретически тело мертвеца можно воссоздать, в прошлом для этого вообще цветы использовали, так что их можно было выращивать хоть дюжинами; и Ло Бинхэ с его прорубающим тоннели мечом мог проковырять лаз в тонкий мир и каким-то чудом найти и забрать оттуда душу Цинцю… — а абсолютно невозможно. Это противоречило самой природе и всему, что книжники знали о мире. Нечто не появляется из ничто и не пропадает в никуда. Конечно, заклинатель уровня Цинцю мог и сам заставить исчезнуть какую-нибудь фитюльку — мощный удар ци просто распылял ее на атомы. На фитюльке попрочнее это уже не работало, оставались «объедки». Если фитюлька и сама содержала немало ци, ее сопротивляемость уничтожению была кратно выше. Превосходящим количеством ци ее можно было только сломать. В случае с жемчужиной попытка ее распылить вызвала бы взрыв. Оставались еще варианты: например, демон переместил жемчужину — но как, если он все время стоял на виду и никуда не отлучался? Для этого пришлось бы прорезать тоннель и бросить ее туда, а ведь у него даже меча с собой не было. Или все это иллюзия, — но где тогда момент перехода? Получается, она тянется с самого момента «воскрешения» и вдобавок он только что видел иллюзию в иллюзии?.. Все это было чудесами не хуже исчезновения огромного количества ци из-под носа у бывшего главы заклинательской школы. В прошлый раз, когда Ло Бинхэ вытащил из воздуха Синьмо, Цинцю успокоил себя тем, что, может быть, таково одно из тайных свойств этого могучего меча — маскироваться или являться к хозяину по зову. Но убедить себя, что у него в покоях декоративные горшки инкрустированы странствующими жемчужинами, было не так-то просто. «Может, мне уже пора упасть на колени с воплем "О великий, умоляю, поведай, как ты это делаешь!"?» — подумал Цинцю. Подобные мысли были единственным проявлением его остроумия. Плевать ему было на магию и ее законы, она была лишь инструментом — как грабли или гончарный круг. Он не собирался поклоняться тем, у кого они лучше. Отвлеченный этими размышлениями, он не сразу обратил внимание, что Ло Бинхэ начал раздеваться и сейчас резкими движениями стягивал с себя последний халат. Это было очень красиво и очень, очень пугающе. — Жарко стало? Или животным одежда не полагается? — участливо спросил Цинцю, стараясь не замечать его голый торс. Демон, подхватив с подставки и быстро переставив на дальний столик расписную фарфоровую вазу, занялся завязками штанов. — Сейчас узнаешь. — Он поднял лицо и улыбнулся. Шэнь Цинцю затрясло. Выходит, он просчитался. Мало того, что ему суждено лечь под Ло Бинхэ. Ему предстоит лечь под Ло Бинхэ, когда тот будет в демонической форме. Это превратит его внутренности в кашу, но при его регенерации — не убьет. Его удача определенно осталась при нем и во второй жизни. «Может быть… но нет, без светлой ци никакой нечисти не удержать человеческий облик. Он вот-вот начнет превращаться», — с ужасом подумал Цинцю, и тут у него в голове наконец сложились два и два. Мгновенно успокоившись, он поднял взгляд. — Ты иногда бываешь такой смешной, — сказал наблюдавший за ним Ло Бинхэ, все еще сражаясь с завязками штанов. В его невыразительном тоне хорошо знавшему его Цинцю отчетливо послышалось гадливое «нужен ты мне». Это не слишком обнадежило заклинателя. У человека могли быть гордость, принципы, эстетические критерии, брезгливость. У демона ничего этого не будет. Словно отвечая на его мысли, Ло Бинхэ елейно добавил: — Я не знаю, что с тобой произойдет. И не знаю, как еще приучить тебя обращаться ко мне по-человечески, когда я выгляжу как человек. Так что удачи тебе с демоническим отродьем. Напоследок дам совет: не провоцируй. Интересно — послушаешься или сделаешь наоборот? «Плевать мне на твои советы», — подумал Шэнь Цинцю. Демон наконец управился с завязками и стремительно подхватил штаны обеими руками, иначе они бы тут же оказались на полу. Огромные в охвате, они были уложены спереди широкими складками, которые держались за счет обмотаных вокруг талии завязок. С одного бока ткань провисла, демонстрируя Цинцю, что под верхними штанами император ничего не носит, так что традиционной его манеру одеваться можно было назвать лишь весьма условно. Демон тем временем собрав лишнюю ткань гармошкой, перехватил штаны на поясе правой рукой, а левой с силой сдернул с себя висящую на шее золотую монету. Держащая ее цепочка оборвалась, и он дал ей стечь на пол. Зажал монету в кулаке и прикрыл глаза. Открыл и уставился на Цинцю пронзительным взглядом. — А кстати, — сказал он. — Держи. И подбросил монету в сторону Цинцю. Шэнь Цинцю, само собой, не отреагировал, и монета упала на пол. — Так я и думал, — засмеялся демон. Потом звук его смеха изменился, а воздух вокруг него задвигался и потемнел. Тело стало расти, попутно меняя пропорции. Когда через несколько минут превращение завершилось, у Ло Бинхэ оказалась синеватая кожа, шелк волос сменился подобием гривы, голову венчали небольшие, но острые и витиеватые рога. Его все еще можно было узнать в этом существе, вот только от изящного благородства черт ничего не осталось. Теперь это было типичное лицо волшебного зверя. Цинцю предполагал, что в виде демона и без того высокий Ло Бинхэ окажется еще крупнее. Но не ожидал, что он станет выше в два раза и шире раза в три. «Спокойной ночи, про соитие можно забыть», — ехидно подумал лорд Шэнь, забыв, что судьба к нему беспощадна. ...................................... Ну что, в следующей главе, может, вернемся к Юаню или тусим дальше с Цинцю? Он вам не надоел еще?