Друг друга отражают зеркала

Но дело в том, что эта чинность в глаза бесстыдно нам лгала. Жизнь притворяться наловчилась, а правду знали зеркала. (С. Кирсанов)

Тропа вилась по гребню хребта, позволяя смотреть свысока на мир по обе стороны пика. Горный воздух, цветочный с ноткой холода был таким легким, что казалось, отсюда можно улететь без всякого меча. Однако Шэнь Цинцю сейчас было не до окрестных красот. А державшийся чуть позади Бинхэ и вовсе не обращал на них внимания. Они шли молча, пока не оказались под сводами деревьев. Цинцю замедлился и обернулся. Демон понятливо зашагал рядом. В его манере держаться чувствовалась привычка, и у Цинцю вдруг вылетело из головы все, о чем он собирался спросить. Он снова остановился, принялся разглядывать капли смолы на кедровом стволе и россыпь незабудок в пятне света. А потом беседа потекла как-то сама собой — обо всем и ни о чем. Она оказалась бесполезной, но по-своему занимательной, даже приятной. Заклинатель то и дело ловил на себе взгляд, каким собака смотрит на палку, которой ее однажды ударили. Раньше демон боялся, что Цинцю наговорит о нем что-нибудь учителю, теперь он стал опасаться Цинцю самого по себе. В нем чувствовалась настороженность, и это странным образом льстило. Еще больше льстило, что, несмотря на обиду, интерес демона к нему никуда не делся. Похожий прилипчивый интерес был у императора, но он ограничивался физиологией. А с таким, как у здешнего обормота, Цинцю еще не сталкивался. — Так почему ты не разбился, когда упал в Бездну? Разве ты не хотел умереть? — насмешливо спросил он. — Хотел. Демон старался отвечать, порой — через силу, но всегда по сути. Так, словно Цинцю был императорским дознавателем, а он — законопослушным подданным. Или как будто они были обычными учителем и учеником. Самая абсурдная картина из всех возможных. — Так чего не умер? — Надеялся, что все еще нужен учителю. — И это совершенствующийся! — Цинцю был поражен. Пусть заклинатели и считались, скорее, защитниками, чем пастырями простонародья, но сама жизнь в школах быстро обучала их интригам, самостоятельности суждений и умению командовать. — Невероятно. Носит же земля недоумков! Твоя приемная мать — воистину мудрейшая женщина! Поганец выслушал ругань, склонив голову, как почтительный адепт. Но Цинцю отлично умел считать до одного: этот демон еще ни разу не назвал его учителем. Даже в виде случайной оговорки. — Ладно, и с чего ты решил, что ты ему нужен? — После этого вопроса Цинцю открылась бесконечная бездна бесконечной глупости глупого Шэня. Он нянчился с этим сопляком. Лечил его раны. Давал личные наставления. А во время нападения демонов на пик закрыл этого придурка собственным телом, получив порцию неисцелимого яда, который затем почти разрушил его ядро. — Что ж, он вырастил отличного повара, — снисходительно сказал Цинцю. — Учитель выставил меня на поединок, он не боялся рисковать мной, — возразил демон. — Он говорил, что со мной не может случиться ничего по-настоящему плохого. Даже тот яд был для меня безвреден. Но тогда... — его взгляд потемнел от воспоминаний. — Все случилось в одно мгновение. Атака была внезапной, и он бессознательно заслонил меня собой. — Как он выжил? — Благодаря демонической крови. Что ж, это многое объясняло. Кроме одного. — Подожди-ка, а почему тогда последствия ваших постельных подвигов приходится разгребать Му Цинфану? По лицу отродья было видно, что он предпочел бы провалиться сквозь землю, чтобы не отвечать. — Моя кровь только нейтрализует яд. В остальном учитель — обычный человек, — сказал он смущенно. Зато на вопрос «Давно он раздвинул перед тобой ноги?», наглый скот прикинулся глухим, да так натурально, что Цинцю засомневался: а не забыл ли он произнести это вслух? Реакция демона, будучи вежливой, в глазах Цинцю выглядела смешной и оскорбительной. Именно так поступал при случае он сам: делал вид, что не расслышал, предоставляя высокопоставленным хамам самим подумать, почему некоторые их слова не долетают до собеседника. До тюрьмы Цинцю был очень деликатен в беседах, грубость могла выдать его низкое происхождение. Потом стало все равно. Кроме того, здешний Бинхэ, в точности как он сам, стремился оставить за собой если не последнее слово, то последнюю мысль. Из-за этого беседа оставляла невесомое ощущение дежавю, разговора с зеркалом. —Ты говорил, что вернулся, чтобы отомстить. Я так и не понял: за что? — Причина в моей вопиющей глупости. Это Цинцю и сам знал. — Глупости в мире сколько угодно, а мстящий за свое спасение оборванец — редкость. Объяснись. — Тогда я верил, что учитель разделяет мои чувства. Знаю, для вас звучит абсурдно. Но он ел только то, что я готовил, он позволял прикасаться к нему. Сказал, что не все демоны достойны осуждения. И после того случая... Я понимал, что учитель заслонил бы от смерти любого ученика, но мне казалось, что нас тогда связала сама судьба. Он говорил, что на мне держится мир. Конечно, я возомнил о себе невесть что, и когда он оттолкнул меня — я воспринял это как предательство. — Что удержало тебя от мести? — Учитель умер, передав мне всю светлую ци. «Чудесно, — подумал Цинцю. — Оставляешь это отродье наедине с его проблемами — и оно тебе мстит за то, что ты его обижал. Сдуваешь с него пылинки — и оно тебе мстит за предательство». Будучи внимателен к деталям, он в то же время не мог упустить сходство общей картины: и он, и глупый Шэнь умерли из-за Ло Бинхэ, воскресли, а теперь делили с ним ложе. И пусть глупый Шэнь делал это «по любви», Цинцю не сомневался: скоро эта любовь отправится туда, где ей и место, — на свалку наивных заблуждений. Он стремился понять, как управлять Ло Бинхэ. Но пока понял только, что логика этого отродья неподвластна нормальному уму, а их судьбы, возможно, не направляются никакой логикой. Еще меньше Цинцю преуспел в том, чтобы избавить глупого Шэня от кровожадного ученика. Здешний Бинхэ признавал, что на пике Цинцзин свет клином не сошелся. Что быт здесь весьма аскетичен, увеселений ноль и что он мог бы найти своим талантам более полезное применение. Что он злоупотреблял любезностью лорда Шэня непозволительно долго. Но вывод, который он из этого делал: он никогда не покинет пик и будет с учителем «вечно». — Так почему ты не можешь оставить его в покое? — раздраженно спросил наконец в лоб Цинцю. — Вы понятия не имеете, что такое любовь, верно? — ответил демон вопросом на вопрос, сдержанно щурясь. Цинцю поморщился. — Любовь — это как дать искусать себя комарам, а потом чесаться, — сказал он брезгливо. На секунду ему показалось, что глупый скот сейчас расхохочется. Но тот взглянул с неожиданным уважением. — Если бы я не встретил учителя, надеюсь, я думал бы так же. Вряд ли я бы смог кого-нибудь полюбить. — Ты и сейчас не можешь, — отмахнулся Цинцю. — Все, что ты способен испытывать, — это вожделение. — А что, в понятие «чесаться» входит что-то еще? — спросило это недоразумение, потупив заискрившийся взгляд. — У людей — да. Доверие, благодарность, ревность, глупость… — «Что я несу?» — подумал Цинцю, сглатывая ком в горле. — В основном глупость. Забудь. — Как будет угодно мастеру Шэню. «Боги, представляю, как это выглядит со стороны. Мы укрылись от всех в роще и говорим о любви», — подумал Цинцю, когда к ним с восторженным «Приветствуем учителя!» подбежали две мелкие адептки. Слишком маленькие и слабые, чтобы заметить их в такой момент среди здешних кустов. Поклоны, которые они отвешивали, явно были в их понимании не данью уважения, а забавным физическим упражнением. В точности как их манера скакать вприпрыжку, вместо того, чтобы скромно и степенно ходить. «Учитель, а можно спросить!» Заклинатель бросил взгляд на Бинхэ. Тот наслаждался происходящим, как ярмарочным представлением. Встретившись взглядом с Цинцю, чуть улыбнулся, но, не дождавшись реакции, повысил голос: — Не сейчас. Невоспитанные обезьянки тут же защебетали извинения и с положенными поклонами удрали с глаз долой. — Может быть, вы предпочтете пойти в беседку или к озеру? Там нас не побеспокоят. Цинцю не отреагировал, скованный накатившими чувствами. Дети — это было что-то из мирной жизни. В последний раз он видел их до тюрьмы. А таких нахальных вообще никогда не видел. Что ж, похоже, глупый Шэнь ладил со всеми, кроме него. — А что насчет «хватать за шкирку и вставать на меч»? — резко спросил он. Здешний Бинхэ виновато склонил голову, успев продемонстрировать край улыбки: — Надеюсь, мастер Шэнь не будет настаивать. Вряд ли это было бы благопристойно. У Цинцю запылали уши. Он заговорил об этом, потому что та фраза его задела и лучше столкнуться с оскорблениями лицом к лицу, чем потакать внутреннему ужасу. Но полет вдвоем на одном мече Цинцю ни по каким меркам не мог бы счесть невинным. Уж точно не с этим демоном. А глупый Шэнь, похоже, был совсем не ревнив, если разбрасывался такими распоряжениями! Бинхэ все так же стоял и смотрел под ноги. Он держался слишком вальяжно для слуги, но в остальном очень похоже. Как если бы понимал, что сейчас происходит с собеседником, и, не поднимая глаз, ждал, пока он разберется со своими слезами, соплями и смущением. «А чего я, собственно, усложняю себе жизнь? — удивился Цинцю, которому вдруг пришел в голову простой способ проверить, стоит ли за всем происходящим император. — Нужно всего-то сказать этому скоту «встань на колени и извинись». И посмотреть, что будет». Цинцю мог дать голову на отсечение, что его ученика это привело бы в ярость и он бы раскрыл себя. Но потом он вспомнил, что так было раньше. Нынешний Ло Бинхэ был для него загадкой. В противостоянии с таким противником, как в вейци, не стоило лезть своими камнями туда, где тебя могут переиграть. Заклинателю и так было непросто держать в памяти несколько вариантов происходящего. Стоит начать опираться на сомнительные выводы — и он увязнет в этой авантюре. А с местного демона сталось бы отшутиться, что он находит такую позу непристойной. Тогда Цинцю точно спалит весь лес своими ушами. В угоду приличиям он, как и предлагал здешний Бинхэ, стал прогуливаться в просматриваемых с вершины местах. Учитывая, что их моцион продлился до вечера, со стороны они вполне могли сойти за друзей, потерявших счет времени. Не то чтобы Цинцю мог представить себе такую дружбу. Он понятия не имел, что думает о происходящем глупый Шэнь, но испытывал легкие угрызения совести. Беседы, которые они вели, были не так чтобы совсем безобидными. — Что связывает здешнего меня и Лю Цингэ? Демон чуть прищурился. — Бесконечная доброта и терпение моего учителя. — И только? — Цинцю ожидал заметить злость, но демон по-прежнему был благодушно-лучезарен. — Да. Не будет ли дерзостью спросить, отношение мастера Шэня к мастеру Юэ всегда было только дружеским? — Дерзостью? Скорее, глупостью, — наивность демона ставила Цинцю в тупик. — Ты ведь понимаешь, что без магического контракта я могу сказать что угодно. Тот лишь пожал плечами: — Вы не любите лгать. А контракт можно обойти. Что ж, стоило проявить ответную вежливость. В конце концов, у Цинцю к этому отродью еще была не одна тысяча вопросов. — Да, он был моим единственным другом. Но и только. Все эти идиотские слухи не имеют никакой почвы. — Вы ведь знаете, что Лю Цингэ жив в этом мире. Учитель мог бы устроить вашу встречу. — Зачем? Демон замялся. — Он был вам небезразличен. И, возможно, мастер Шэнь еще может все исправить. Но мастеру Шэню вспомнилось, как огромный демон, который мог убить его одним мысленным приказом, лежал у его ног и старательно чистил языком от семени. В то время как «бог войны» при весьма сомнительном превосходстве в силе и несомненном — в глупости и неосторожности, требовал, чтобы Цинцю признал его старшинство. Наверное, любой нормальный заклинатель на его месте счел бы, что это не более чем очаровательная прихоть. А Цинцю подумал, что, будь он в молодости поумнее, то сразу сказал бы хвастливому придурку катиться со всей его обворожительностью на все четыре стороны. Потому что, спасибо, теперь он знает разницу. И лучше уж вымышленный демон, чем реальный шиди Лю. — Я не хочу ничего исправлять, — сказал он. — Я рад, что он жив, но и только. — Но он ведь вам нравился? — глаза здешнего Бинхэ лукаво заблестели. — Это было очень давно. Примерно в том возрасте, когда ты еще за Нин Инъин бегал. Демон удивленно улыбнулся. — Я никогда не бегал за Инъин, — сказал он твердо. — Ну она за тобой бегала. — Она тем более не бегала за мной! Просто я был тогда совсем один. Бедная Инъин, ее доброта ее компрометирует. — Я все время слышу про ее доброту, — раздраженно сказал Цинцю. — Что такого доброго она сделала? Демон вдруг уставился на него пораженно: — Вы не знаете? Цинцю не снизошел до ответа. И тогда демон выпалил нечто очень странное: — Я не могу вам сказать. Вы должны спросить об этом учителя. Мне нельзя говорить и делать некоторые вещи. Многие. Практически никакие. Но вы ведь не спросите? Цинцю промолчал, пытаясь понять, что мог значить весь этот бред. — Это она вас убила. Слова прозвучали отчетливо и знакомо, но почему-то не хотели складываться в смысл. Цинцю поднял взгляд, надеясь хотя бы по лицу демона сориентироваться, о чем речь, и только тут до него дошло. Так вот о чем они все говорили: император, Ша Хуалин... Ответный взгляд демона был ожесточенным и холодным. В нем не было ни вины, ни сострадания, но Цинцю вдруг стало легче дышать. Он не понял, что произошло между ними в тот момент. Какая-то искра, как любовь, о которой пишут в поэмах, только лучше, ослепила его сердце. Раньше он воспринимал здешнего Бинхэ как ипостась императора — в тот момент Цинцю ощутил его как ипостась себя. «Это ничего не значит, — торопливо сказал он себе. — Ты для него пустое место». Но это было как видеть зеленый цвет и повторять себе, что это красный. Лорд Шэнь верил, что его воля преодолеет любые иллюзии. Но понимал, что его и без того непростая жизнь только что стала еще запутаннее. ----------------------------- Этот автор хотел поболтать о куче всего хорошего, но придется болтать о законопроекте, который поставит крест на нашем творчестве. Граждан РФ прошу заглянуть в бездны надвигающегося пиздеца https://www.rbc.ru/politics/18/10/2022/634e502a9a794709ad6acfbf Сейчас мы как тот заяц в анекдоте, которого хотят съесть на ужин: "— А можно не приходить? — Можно, вычеркиваем". До осени надо подать голос, чтобы вычеркнули. Для этого на каждом электронном заборе должно быть написано, что вы против этого законопроекта. Пожалуйста, не молчите!