Друг друга отражают зеркала

Мы играем в палачей. Чей же проигрыш? Ничей. Мы меняемся всегда. Нынче «нет», а завтра «да»... Каждый звук — условный крик. Есть у каждого двойник. Каждый любит, тень любя, Видеть в зеркале себя. И сплетенье всех в одно Глубиной повторено. (К. Бальмонт)

Шэнь Цинцю был уверен, что не может разочароваться. Между ним и императором изначально не было никаких иллюзий, никакого доверия. И все же их связала тысяча привычек, крошечных взаимодействий. Случайные мелочи, из которых соткано любое существование. Теплая тяжесть обнимающей руки. Длинные черные пряди, сливающиеся с черным шелком простыней в мертвом свете кристаллов. Протянутая, так и не принятая чашка чая. Ладонь на груди, замершая в молчаливом предупреждении «расслабься, больше от тебя ничего не зависит». Теперь эти незримые нити рвались, превращая его вторую жизнь в ничто. Шэнь Цинцю был уверен, что не может разочароваться. Но то, что он испытывал, было больше похоже на пытку, чем на разочарование. Медитация не помогла. Щедро наполняющая его меридианы ци была под безупречным контролем, но вместо привычной картины мира в его сознании возникла другая. В ней Ло Бинхэ был истинным хозяином всего сущего, и сила Цинцю была частью его силы. Не удивительно, что он вскочил с места, как ужаленный, и долго не мог угомониться. Через несколько часов его эмоции притупились, а мысли были пострижены под гребенку одной аксиомы: он был воплощенным сознанием этого мира, у него была цель, а Ло Бинхэ был просто препятствием, не стоящим внимания Цинцю. Единственное, что имело значение в его положении, — разговор с Ша Хуалин. Не хватало еще выдать себя и ее. Император ввалился через портал поздно вечером в том состоянии, когда весь мир кажется периной, а любая женщина — красавицей. Его внешность оставалась безупречной, но опьянение читалось в расхлябанных неэкономных движениях и взгляде, направленном внутрь себя. Отыскав глазами своего пленника, он мгновенно потерял к нему интерес, завалился на постель и уснул, сияя довольной улыбкой. Шэнь Цинцю потребовалось огромное усилие, чтобы не обрушить на него потолок. «Так значит, вот как на самом деле ощущается ревность. И почему ее считают проявлением любви? — думал он. — Глупые писаки!» Теперь он точно знал, что ревность — спутник ненависти, и с удивлением переоткрывал для себя знаменитые сюжеты. Разве мог бы он ревновать воображаемого демона? Даже если тот кого-то любил — что с того? Можно подумать, это не такое же принуждение, только более высокого порядка. Чем отличается любовь к первому мужчине, который о тебе позаботился, к первой женщине, которая была с тобой добра, к первым красавцам или красавицам — от демонической крови? Человек заставляет сам себя в стремлении хоть на кого-нибудь выплеснуть заложенную в него привязанность, в то время как вся его жизнь — скитание по пустыне от миража к миражу. Путь, ведущий в лучшем случае к смерти, в худшем — к прозрению. И лишь когда они с воображаемым демоном были вместе, в этой пустоте появлялось что-то еще. Шэнь Цинцю хорошо понимал, как устроено его одиночество, потому что знал это по себе. Знал, каково это, когда всю жизнь окружающие реагируют на твои слова и поступки, в упор не видя их очевидной подоплеки, а потом в какой-то случайный момент ты слышишь понимающий одобрительный смешок — и все меняется. — Это было внезапно, — прокомментировал голос в его голове. — Что не ревную? — Что ты вообще обо мне вспомнил, — ответил воображаемый демон, и в сознании Цинцю снова воцарилась тишина. Он собирался с духом совсем недолго. — Каждый раз оказывается, что я никому не нужен. Я привык. Когда-нибудь и ты оставишь меня позади. — Вот оно что, — впечатленно ответил демон, открытое уважение в его голосе всегда было выражением сарказма. — И как ты себе это представляешь? — Хватает вещей, которые я никак себе не представляю, а они случаются, — с горечью сказал Цинцю. Настроение у него было препоганое. Тем временем Ло Бинхэ, подремав пару часов, проснулся и обнаружил, что лежит в кровати один. — Чего не спишь? — Он мягко схватил Цинцю за плечи и заставил подняться. — Пойдем в постель. Он пах женскими благовониями и фруктовым вином, и Цинцю брезгливо дернулся: — От тебя воняет. Не то чтобы ему так уж нравился прежний запах — удушливый, но ощутимый только вблизи, терпко-сладкий на поверхности, раскрывающийся глубокой мягкой горечью. Но сейчас его отсутствие воспринималось как потеря. Император фыркнул. Тяжелое от золотой вышивки верхнее ханьфу и столь же помпезный халат полетели на пол. — Так лучше? — Он покосился на Цинцю сверху вниз со снисходительной насмешкой: — Кажется, со свадебного пира тебе достался только уксус. Его отмеченное высокомерием ярко освещенное лицо казалось мраморно-белым на фоне сплошной черноты. Цинцю сказал бы ему убираться в Бездну, но они и так находились в Царстве демонов. Он подумал, как странно: на Ло Бинхэ нормально ощущались запахи вроде пота и крови или байцзю и дыма. Даже провоняй он навозом, это не было бы особо отталкивающе — естественный сельский запах. Но тонкие ароматы воспринимались на нем как грязь, и Цинцю боялся, что если император его еще раз коснется, то его стошнит от отвращения. — Сколько лет прошло с тех пор как Лю Цингэ вытаскивал тебя из борделей? — сказал Ло Бинхэ, подняв бровь. — С тех пор я объединил три мира, а ты так и остался на том же уровне. Число моих жен — это не число моих связей. Это число территорий, за которые не надо воевать. Цинцю знал это. А еще он знал, что это оскорбление, и что Ло Бинхэ тоже прекрасно это понимает. Тянуло ответить: «Убирайся к той, из чьей постели ты вылез. Спасибо, что хоть сюда ее не притащил». Но он не хотел подавать идеи. Демон был по-животному развратным — и очень неиспорченным по человеческим меркам. Слегка растрепанный после сна, он разглядывал Цинцю со скептической улыбкой: — У меня было больше женщин, чем ты можешь себе представить, и еще будет. Но вот конкретно сегодня можешь убрать со своего лица… не знаю, что именно ты пытаешься на нем изобразить. Цинцю поднял на него испепеляющий взгляд. Он все еще не находил слов. Сказывались отупение и эмоциональная усталость. Он мог бы сказать «если они тебе так важны, зачем ты тратишь на меня столько времени?», не будь каждый звук этой фразы пропитан слезами. Император шагнул вперед, Цинцю шарахнулся назад. — Да что с тобой сегодня? — презрительный тон сменился озадаченным, а потом демон ускорился и схватил его в охапку. В следующую секунду они уже были в кровати. — Спи. — Он небрежно подгреб бывшего учителя себе под бок, накрыл одеялом и просто лежал рядом, глядя перед собой. «В артефакт уставился», — мрачно подумал Цинцю. — Хуалин права. Он никогда не принадлежал тебе полностью, — подал голос воображаемый демон. — Тебя это в нем так злило? — Нет, — ответил Цинцю. — Я никогда не хотел, чтобы он был моим. — Нет? — невозмутимо уточнил воображаемый демон. — Я просто хотел, чтобы этот дурак выжил, — мысленно сказал Цинцю. — Как оказалось, можно было не стараться. Он правда никогда не хотел его себе. Очень надо. В памяти всплыла картинка их первого разговора. Измученный, плохо одетый юноша на коленях. Слишком нежное лицо и обжигающая надежда в глазах. Он вызывал в Шэнь Цинцю инстинкт оберегать, и в то же время что-то в нем мучительно хотело его уничтожить. Слишком занятый совершенствованием лорд Шэнь, считавший себя очень взрослым и умным, отбросил обе эмоции. «Что этот сопляк о себе возомнил? — холодно подумал он. — Нечего напрашиваться на особое отношение. Он такой же как все, и чем быстрее он это поймет, тем лучше». Но сколько бы синяков и грязи не было на лице Ло Бинхэ, он вел себя не как все, и если бы лорд Шэнь тогда дал себе труд подумать, он мог бы обнаружить, что уподобляется крестьянину, который перед праздником пытается вырастить из утки свинью. «Как бы там ни было, — подвел итог Цинцю, — я не хотел, чтобы он мне принадлежал, я хотел сделать его свободным». Из-за Ло Бинхэ он лишился рук и ног, близких людей, власти и достоинства. Но что-то в глубине его души радовалось, что тот ученик больше не стоит на коленях и ни на кого так не смотрит. Или, может быть, тому, что этого ребенка больше нет. На этих мыслях Цинцю незаметно для себя пригрелся и стал засыпать. О чем он вообще переживал? Ему было хорошо одному. Раньше его мало волновало, с кем и как проводят время интересные ему люди. И уж тем более его не волновали жены и любовницы Ло Бинхэ. Было все равно, сколько их было и что он с ними делал. Это была та черта, которую он позже перенес на воображаемого демона: в восприятии Цинцю люди и вещи проходили сквозь его руки, как песок, не оставляя после себя ничего. Император словно собирал в мешок лунные блики, не сознавая, что все это утечет сквозь пальцы, но, видимо, предчувствуя свой крах. «Повелитель миражей, ха-ха. Подожди, скот, скоро увидишь, что с тобой будет», — думал лорд Шэнь в тюрьме. — Почему я его ревную? — спросил он в итоге у воображаемого демона. — Это же смешно. Утром его разбудили солнечные лучи, но когда он проснулся, это оказалось лишь частью сна. В Царстве демонов свет был тусклым и серым, и магические кристаллы, расставленные на столах и вдоль стен, светили не переставая. Он лежал в черной комнате на черных простынях, и Ло Бинхэ привычно обнимал его со спины. В ответ на изменившееся дыхание чужие пальцы скользнули вдоль ворота его одежд, тоже черных. Поглаживание было приятным, но в Цинцю словно что-то умерло. Едва успев проснуться, он вспомнил свою вчерашнюю истерику, и его будто отгородило от реальности стеклом. Он подумал, что, наверное, так чувствуют себя души утопленников, возвращаясь домой к семье. Они хотят тепла, но не могут его ощутить. Он тоже хотел. Тепла. Какого-то смысла. А вместо этого встречал очередной день рядом с демоном, которому был не нужен и который был не нужен ему. Ло Бинхэ все еще вслепую скользнул ладонью под его одежду, обвел ключицу и двинулся ниже. Касания были привычными, а воспринимались иначе, незнакомо, как будто ящерица ползает. Демон приподнялся на локте. Глядя на Цинцю сквозь ресницы, развязал пояс его халата и смотрел, как медленно стекает шелк. Потом занялся следующим. Он разворачивал свою игрушку неторопливо, наслаждаясь прикосновениями и паузами. Но вместо волнения Цинцю ощущал только отголоски умиротворенного спокойствия. В конце концов, он ведь, собственно, и был ожившим мертвецом. И так же надеялся урвать еще хоть что-то от жизни, не желая понимать, что все уже кончилось. Император сел сбоку от него, прижал обе ладони к обнаженной коже, и Цинцю расслабился от ответной вспышки внутреннего тепла. «А интересно, — подумал он, — если бы у У Яньцзы или у Ци-гэ, или у Цю, или у любого другого, от кого я когда-то зависел, хватило наглости меня заставить, у них бы тоже получилось? Немного принуждения, немного роскоши — и вот уже очередная сучка только и ждет, когда кобель на нее залезет…» По правде сказать, если бы не отсутствие меча или оковы, защищающие императора от магии, кобелю бы не поздоровилось. И все же дыхание бывшего горного лорда становилось жадным и тяжелым, в крови загорались и гасли искры похоти. Они не переходили в желание выгнуться или развести колени, но только потому что император приучил его, что спешить некуда, — он будет выжат досуха так, как и подумать не мог, и испытает столько удовольствия, сколько способен вынести. Какой смысл желать неизбежного? Глаза Ло Бинхэ осветились предвкушением. Цинцю накрыл лицо сгибом локтя, в ответ последовал недовольный выдох. Демон коротко провел подушечками пальцев вдоль его сонной артерии и повторил движение, но уже ногтями. Цинцю вздрогнул от остаточного удовольствия. Тело помнило это прикосновение в другом месте в другое время — за два вдоха до того, как он забылся в оргазме. Два сумасшедших вдоха в полной неподвижности и шепот Ло Бинхэ: «Давай, ты сможешь. Ты на моем члене, разве тебе этого не достаточно?»… Тогда, на самой грани, Цинцю поверил этому голосу, подчинился ему, и унижение, как зажженая пороховая дорожка, привело к ослепительному финалу. Император остался доволен — но, конечно, не так, как если бы заставил Цинцю двигаться. Теперь он словно бы таким образом спрашивал: «Помнишь?» — и ему не нужно было слышать слова, чтобы получить ответ. Конечно, Цинцю помнил. Хотел бы он забыть, но ведь и дня не прошло. Прикосновения императора стали восприниматься острее, но когда тот сдвинул ладонь к паху, Цинцю вдруг начал задыхаться. Сначала он просто не мог сделать вдох. Потом стало как-то по-другому темно и ему стало казаться, что он в могиле. А потом голос в его сознании ехидно произнес: «Думаешь, если в тебе течет кровь священного демона, то можешь обходиться без воздуха?» После этого он как-то резко успокоился и очнулся. Он чувствовал себя нормально, словно приступ ему померещился, но пелена вожделения спала. В мыслях царила кристальная ясность. Склонившийся над ним Ло Бинхэ удерживал его руку, которую убрал с лица. Второй рукой, лежащей на точке тань-чжун, он вливал ци. Недобрый взгляд прищуренных глаз вызвал бы панику у любого нормального человека. Вместо этого Цинцю со всей своей новообретенной ясностью подумал: нет. Ничего бы не вышло. Любое насилие над ним вызвало бы ненависть, ненависть, ненависть — вот как сейчас, но без двойного дна. Больше никто не смог бы пробудить в нем эту странную жажду, потребность удерживать на себе чужой взгляд, чужие руки… — Что, такой красивый? — удивился воображаемый демон. — Да, — ответил Цинцю. — Это так важно? — в голосе мелькнуло напряжение. — Вообще не важно. Второй причиной было то, что когда-то Ло Бинхэ полностью зависел от него и тоже не был счастлив по этому поводу. Так что сейчас они лишь поменялись местами. Ничего рационального в этом не было, но почему-то так гордость Цинцю страдала меньше. Третьей причиной был воображаемый демон. Его существование могло примирить заклинателя вообще с чем угодно. Цинцю был уверен, что окажись он и правда в могиле, когда воображаемый демон влез со своим комментарием, — он точно так же успокоился бы и отлично провел время, болтая с ним, пока не кончится воздух. Эту мысль он не додумал. Чужая ци, переполнявшая его, отвлекала непривычными ощущениями. Вокруг фигуры Ло Бинхэ едва заметно вихрилась темная аура, и он смотрел с такой ожесточенной досадой, как будто это Цинцю вчера женился. — Вот теперь мне и правда пора в гарем, — сказал он со злостью и поднялся. Цинцю равнодушно покосился на него, натянул на себя одеяло и завалился спать дальше. Чудо длится девять дней, несчастье — столько, сколько с ним не могут справиться. С тех пор приступы повторялись каждые день-два. Они проходили сами, Цинцю привык и перестал обращать внимание. Император в такие моменты больше не делился с ним ци. Он останавливался и начинал сначала. Помогал успокоиться и забыться, поддразнивал, и только вызвав желание, переходил к активным действиям. Но это мало отличалось от его обычных развлечений, поэтому было не понятно, чего он так бесится. Если бы не разочарование на его лице, Цинцю решил бы, что причина приступов — демоническая кровь. Через два дня после императорской свадьбы Цинцю приснилось, что какая-то расфуфыренная дама распекает его за лень и бесполезность, тыкая в него шпилькой для волос. Сам Цинцю при этом был одет в женское платье весьма игривого вида, обшитое блестящими камнями. Ему и раньше, бывало, снилась нелепица, но тут он настороженно осмотрелся. Он находился в помещении вроде шатра, установленного внутри огромного зала. Все пространство пестрело коврами, цветными светильниками и полупрозрачными пологами, отгораживающими другие части помещения. Вокруг сновали красотки, но не было ни одного мужчины. Так мог бы выглядеть роскошный весенний дом, не сумевший обеспечить посетителям уединение и анонимность. Пока Цинцю размышлял, он успел чем-то разозлить красоток. Они жаждали с ним поквитаться, а его вполне разумное предложение «Пошли вон!» осталось без внимания. Женщин и их оскорблений Цинцю не боялся, уколов нефритовой шпилькой — тем более, поэтому поначалу просто обалдел. Но тут обстановка начала накаляться. Одна из дам схватила его за волосы и потащила к императору. По пути его еще немного поучили манерам. Из неглубоких болезненных ран текла кровь, но Цинцю было без разницы, ему было интересно, что это за цирк. Неужели весь этот цветник снится ему из-за ревности? Или Ло Бинхэ пытается его так воспитывать? Когда его, наконец, отпустили и он смог поднять голову, перед ним оказалось ложе с резным изголовьем, все в завитках и парче. Лица императора было не видно из-за воркующих вокруг него дам. Зато с того места, где находился Цинцю, открывался вид на его мужской орган такого размера, о котором реальный император мог бы только мечтать. И эту колонну с энтузиазмом облизывали две прелестницы. Цинцю решил, что с него хватит. Он поднялся, в процессе выхватив из прически одной из притащивших его женщин шпильку, и вонзил ей в глаз. При ударе в следующее лицо шпилька в его руках превратилась в апельсин. Он подхватил за ножку столик, с которого посыпалась посуда, и замахнулся им на ближайших людей, попутно пнув в них какую-то вазу. В его руках снова оказался апельсин, он отшвырнул его и нагнулся за золотым кувшином для вина и обломком тарелки. Кувшин, которым он пытался разбить чьи-то головы, был отвлекающим маневром, вторую руку он направил к собственной шее и… Проснулся. Повернувшись на спину, он увидел вокруг себя все ту же черную императорскую спальню и стукнул кулаком по постели. Он был так близко! Он не мог использовать ци, на него не действовала демоническая кровь и ему не хватило совсем немного! Еще бы секунды три — и он бы ушел в перерождение. Упустил такую возможность… Подумаешь, член увидел! Кстати, о члене. Рука императора лежала у него поперек груди. Почувствовав возню, он с усилием приподнялся на локте. Его самый первый взгляд спросонья был спокойным и теплым, без привычной враждебности. В следующую секунду он нахмурился, в глазах появились осмысленность и равнодушие. Оплеуху, которую влепил ему Цинцю, он предпочел воспринять как заигрывание. — Ты за это поплатишься, — сказал он, подмяв Цинцю под себя, но тут же сменил тон. — Ну, в чем я успел провиниться, пока ты спал? — Он еще спрашивает! — Шэнь Цинцю дернул руками, прижатыми над головой. — Оставь меня в покое, блудливая тварь! Император лениво соображал. — Учителю приснился весенний сон? Я там был? Что я делал? Цинцю вспыхнул и посмотрел с яростью: — Ничего! — Разве это похоже на меня? Надеюсь, что нет. Сев сверху, он перехватил запястья Цинцю одной рукой, а второй залез ему за шиворот, наслаждаясь его бешенством. — Если я не делал это… или это, — он щекотно ущипнул Цинцю за бок и принялся обводить пальцами сосок, — то это точно был не я. Волосы из его хвоста упали заклинателю на лицо. Демон откинул их за спину, после чего со странной нежностью прижал ладонь к пылающей щеке Цинцю и замер. — Ну что ты буйствуешь? — сказал он тихо. — Не переваливай на меня свои тайные желания. Это было сказано так, что кому-нибудь другому Шэнь Цинцю уже поверил бы. Но только не этому скоту. Тот, кто создал тот сон, пытался поиздеваться и в то же время не хотел, чтобы Цинцю умирал. Так что отрицание только еще больше вывело его из себя. — Так что, не расскажешь, что там было? — Ло Бинхэ втиснулся между ног и прижал колени Цинцю к его груди. — Это тебе не снилось? Демон ввел сразу два смазанных пальца, уверенно преодолев сопротивление мышц. Один — было бы возбуждающе, три — больно, а это — ну так. «Не забывайся». — Видимо, все дело в том, что учителю не хватает внимания. Я это исправлю, — его движения замедлились, зрачки расширились. После того как у Цинцю не получилось пнуть его по морде, он закрыл глаза и включил режим игнорирования. Начинался их обычный день. Цинцю был уверен, что на этом его эротические похождения по снам окончены. Каково же было его удивление, когда на следующую ночь он снова оказался в подобии весеннего дома, и какая-то грудастая особа ругала его за лень и никчемность. Цинцю выглянул из закутка в пышно украшенный зал. Там играли музыканты. Суетились расфуфыренные девицы. Возлежащий на подушках Ло Бинхэ, на сей раз одетый, вкушал из их рук какие-то сладости... Цинцю изобразил смиренное страдание и замер, пораженный. Небеса снова дают ему шанс! Теперь он не будет негодовать от вида непристойностей и кидаться на людей. Он дождется возможности покончить с собой и сделает это достаточно незаметно, чтобы творец этой пантомимы не успел вытряхнуть его из сна. Цинцю воодушевился. Небо не только давало ему шанс. Оно наградило его безмозглым противником. Может, Ло Бинхэ и хотел бы воспитать из него ретивую наложницу. Но Ло Бинхэ представлял, какой уровень боли нужен, чтобы заставить его задуматься. И Ло Бинхэ абсолютно точно знал, что он хочет умереть. Создатель сна не подозревал об этом. Цинцю понимал его рассуждения так ясно, словно тот написал их на полу большими иероглифами. Этот дурак решил, что тыкая в себя осколком, Цинцю пытался проснуться. Он подходил к нему с меркой обычных людей, избегающих боли и не имеющих понятия об овеществленном сне. Если не шокировать их публичным сованием члена в рот, они будут пытаться жить, как обычно. Позволив нанести себе на глаза тушь и обмазать губы помадой, Цинцю поклонился и поблагодарил за хамские замечания. И с чего он взял, что к этому причастен Ло Бинхэ? Ло Бинхэ низводил его до уровня женщины, вызывая у него яростное желание отдаться, заставляя страдать от ревности, а иногда — задумываться, как ощущались бы во рту его язык, член, пальцы. Создатель сна считал, что унизит его, разрисовав лицо. «Ничего, отбросы, скоро вы оба останетесь в компании друг друга», — думал Шэнь Цинцю, стреляя глазками по сторонам в поисках чего-то достаточно острого и твердого, чтобы пробить артерию или дойти до сердца: вешаться было долго, а разбивать лоб об пол — неприятно. Увидев в зеркале свою прическу, он обнаружил подходящий предмет прямо на собственной голове. Теперь нужно было лишь ослабить внимание наблюдателя, занявшись однообразной работой... Но на этом его удача кончилась. Император появился у дверей в залу — не вошел, просто материализовался и безошибочно двинулся в сторону Цинцю, небрежно глядя по сторонам. Увидев себя, он помрачнел, и ложе просто исчезло со всеми, кто на нем был. Стоявший на пути инкрустированный столик, который он пнул, с треском улетел в темноту. Содрав с приютившего Цинцю закутка полог, демон подошел и уставился на него тяжелым взглядом. — У меня что, по-твоему, рук нет? — ядовито спросил он таким тоном, словно Цинцю надругался над прахом его родителей. И тут он заметил его одежду. — Что это на тебе за прелесть? Он глумливо засмеялся. Цинцю побледнел от бешенства. Император посмотрел на него непонятным взглядом, повернулся и стал методично уничтожать все, что их окружало. Цинцю не знал, как он это делает. Он просто смотрел — и зала стремительно пустела. Свет гас, женщины лопались, как мыльные пузыри. Потом стало искажаться само пространство, и свет оставшихся фонарей в нем стал выглядеть жутко, складываясь в сложные геометрические фигуры. Наконец Ло Бинхэ сделал несколько шагов, протянул руку в темноту и прямо из ниоткуда вытащил на свет благообразного старичка. — Ты не мой учитель, — бесстрастно сказал он и дернул старика за бороду так, что тот упал ему под ноги. — Ты кто такой?